- Как вам удалось так продвинуться по службе? - спросил Коваль.
- Я не продвигался. Меня работа продвигала, Дмитрий Иванович. Покоя не знал, всего себя делу отдавал без остатка. Думал, честным трудом на благо общества прощение заслужу за ошибки молодости. Учился, старался. Из Одессы тогда поехал в Мариуполь, потом в Донбасс. Окончил техникум водного хозяйства. Перед войной прорабом был. Во время войны сперва призвали, потом дали броню - и в Среднюю Азию: обеспечивал водой оборонные стройки. После войны - снова Украина, восстановление народного хозяйства. Сколько колодцев построил, сколько скважин пробурил! И сам работал как черт, и людям филонить не давал. Заметили меня, естественно. Начальником участка назначили. Я не знал слов "нет" и "невозможно", и люди мои их забыли. Любой план выполнял. Потом на инженерные курсы послали. А когда трест был создан - главным инженером назначили. Третий год - управляющим. Все надеялся - рассчитаюсь трудом за прошлое. Что у меня в жизни было? Только работа и Нина. А выходит, грехов не замолил, и вот... Нину потерял... Все в жизни потерял... - Петров-Семенов тяжело вздохнул и умолк. Уголки его рта опустились, лицо приняло печальное выражение, на глаза навернулись слезы. - Эх! - взмахнул он рукою. - Полетела моя жизнь вверх тормашками... А вы вот еще и дело на меня завели за старые проступки. Что такое жизнь? Сумма ошибок, которые человек успевает совершить и из которых потом до самой смерти не может выпутаться.
- Не проступки и ошибки, а уголовные преступления совершены вами в тридцать третьем году. Но уголовное дело за них против вас не будет возбуждено.
- За давностью?
- Вы не зря тратили деньги и время на юридический журнал.
- В таком случае, претензий у вас ко мне больше нет?
- Семенов, не прикидывайтесь дурачком. За старое отвечать не будете. А за убийство жены ответите.
- Я не мог убить. У меня алиби.
- Не своими руками. Этого вы не любите. Ваш метод - чужими.
- Что ж, я, по-вашему, нанял Сосновского?
Подполковник промолчал.
- Послушайте, Коваль, - неожиданно бывший управляющий заговорил самоуверенным тоном. - Опомнитесь, пока не поздно. Подумайте, что вы делаете! Вы ставите под удар не только меня, но и самого себя, и всех, кто занимался делом Сосновского, - и прокурора, и судей. Допустим, вам удастся-таки пришить мне дело. А дальше что? Кто ответит за то, что по ложному обвинению казнен честный человек, известный художник? В первую очередь - вы! Что ж, это ваше личное дело. Но вместе с вами должны будут отвечать и некоторые влиятельные люди. Вот они-то и не дадут вам развернуться, сотрут в порошок. В вашем возрасте это пора уже понимать.
Подполковник внимательно всматривался в Петрова-Семенова, который, распалившись от своих слов и, по всей вероятности, ощущая в них железную логику, сверкнул глазами так, словно был не подследственным, а прокурором.
Коваль не перебивал, давая ему возможность высказаться и полнее раскрыть свою сущность.
- Вы возомнили, что в состоянии повернуть вспять колесо событий, продолжал бывший управляющий. - Но поймите, пружины служебной иерархии, вся ее зубчатая передача не даст вам этого сделать! Никто не пожелает разделить с вами вашу вину, все от вас отвернутся, и не я погибну, а вы! Безжалостная машина перемолола Сосновского, и горе тому, кто сунет в нее свою голову! Он тоже будет смят и раздавлен!
- Что касается Сосновского, - сказал Коваль, - то его жизнь в безопасности.
- Ха-ха-ха! Вы имеете в виду, что в безопасности находятся все покойники? Это остроумно!
- Сосновский жив.
- Как же так? - вскричал Петров-Семенов. - Вы же говорили!..
- Я вам ничего не говорил. Вы поверили слухам.
Но даже и это не смогло остановить Петрова-Семенова.
- Все равно! - продолжал он. - Скандала вам все равно не избежать. Шутка ли - приговорили к расстрелу! Вы что, хотите доказать, что и в прокуратуре, и в областном, и в Верховном суде сидят неучи, неспособные разобраться в серьезном деле? Поставить под удар всю систему судопроизводства? Кто вам это позволит, Коваль?! - И в глазах бывшего управляющего с новой силой вспыхнула самоуверенность.
- О судопроизводстве не беспокойтесь, - иронически заметил подполковник. - Оно в полном порядке. И именно поэтому выдержит мой "удар". Лично я добиваюсь только одного - справедливости. К вашему сведению, и в прокуратуре, и в судебных органах добиваются того же. И если допущена ошибка, мы найдем силы признать и исправить ее. Так-то, Семенов. Ладно, на сегодня хватит. А завтра послушаете, что рассказывает ваш брат. Кстати, и повидаетесь с ним. Давно ведь не встречались, с мая. И, наверно, соскучились? Все-таки родной человек, готовый для вас своими руками жар загребать...
Подполковник вызвал конвоира.
34
"Почему он сказал "невозможно" в ответ на мое предложение пойти и сознаться? Почему это для него невозможно?
Несколько дней подряд, как только Иван уезжал на работу, я выходила из дому и бродила около юридической консультации, которая помещается в подвале соседнего дома. Войти не решалась. Мне казалось, юрист сразу поймет, что речь идет о моем муже.
Потом я подумала, что лучше обратиться в консультацию где-нибудь подальше от дома. Украдкой, как преступница, подходила я к дверям юридических консультаций на окраинах города. Но в последнюю минуту что-то отталкивало меня от двери и не давало войти.
Однажды, вернувшись домой, я вдруг подумала, что можно спросить обо всем по телефону. Решила звонить во все консультации подряд, пока где-нибудь не дадут справку.
Так и сделала. Сдерживая волнение, спросила: "Скажите, пожалуйста, если человек тридцать лет назад совершил убийство, а теперь сам признается, что будет?"
На другом конце провода молчали всего несколько секунд, а мне показалось - целый час. Потом вежливый мужской голос произнес: "Зайдите пожалуйста, мы вам объясним".
"Нет, нет! - вскрикнула я. - Я вас очень прошу, умоляю! Я зайти не могу..."
Снова пауза.
"Хорошо, - услышала я наконец. - К уголовной ответственности преступник привлекаться не будет в связи с истечением срока давности. Вам понятно?" - на этот раз голос прозвучал официально и строго.
Трубка выскользнула из моей руки и, попискивая, повисла на шнуре.
Так почему же Иван говорит "невозможно"?
И тут я все поняла. Он боится не уголовной ответственности, не суда. Боится потерять свое положение, свою должность, свое место в жизни.
Да, он действительно много работал, всю жизнь знал одни только свои колодцы, буры и трубы. Говорил, что старается для меня, хочет создать материальное благополучие, красивую жизнь.
И я стала вспоминать каждый его шаг по служебной лестнице. И снова увидела всю нашу жизнь, но только другими глазами.
Вот он - мастер, всегда запыленный, всегда в поездках по безводным степям, в неизменном тяжелом плаще и в высоких сапогах. Молчаливый, скрытный, с упрямо сжатыми губами и холодным взглядом.
Потом прораб, начальник участка. Казалось, работа и вовсе поглотила его.
Но вот он окончил инженерные курсы. Стал спокойнее, солиднее, жесты стали такими, как будто он всегда позировал перед фотоаппаратом. Но глаза его остались холодными, разве только появилась во взгляде еще и властность. Улыбался, как и раньше, очень редко.
Как и раньше, как всегда, он был ко мне очень внимателен, старался во всем угодить, не уставал говорить о своей любви.
Шло время. Иван сделался главным инженером треста, потом управляющим. Уровень нашей жизни резко вырос, и муж уговорил меня бросить работу, обещая взять на воспитание ребенка. Но теперь по вечерам он стал часто исчезать из дому. Порой мне начинало казаться, что он даже перестал замечать меня, что я больше ему не нужна. Иногда, вернувшись домой, он садился к телефону и звонил на свои участки.
У меня сжималось сердце, когда Иван разговаривал со своими подчиненными. Говорил коротко, отрывисто, слова его были железными. Неизменно заканчивал разговор своим любимым выражением "или - или".
Я чувствовала, что люди боятся его, что он подавляет их своей волей. Как-то по пути в Березовое мы свернули на участок. Помню женщину, которая со слезами на глазах что-то говорила ему около конторы. Он не выслушал ее до конца и направился к машине. О чем шла речь, не знаю, но женщина что-то крикнула ему вдогонку отчаянно и зло.
"Что с ней?" - спросила я.
"Лентяйка. Выгнал с работы".
"А ты уверен, что она виновата?"
"Что значит "виновата", "не виновата"? Мне план нужен, а остальное меня не касается". Больше он ничего не сказал, и по его лицу я поняла, что разговаривать с ним бесполезно.
Как-то я сказала:
"Послушай, Иван, не слишком ли ты все-таки жесток с людьми? Разве так можно?"
"Им же на пользу. Материальную базу для народа создаю. Ну, конечно, лес рубят - щепки летят. Недовольных хватает. Да что они мне, - и он поднял кулак. - Все тут. Любого, если понадобится, в бараний рог согну. Не для себя ведь стараюсь".
"Но разве можно строить материальную базу для людей, оскорбляя их окриками, унижая их человеческое достоинство? На этой самой базе человек должен чувствовать себя человеком, иначе и база ни к чему!"
"А они и чувствуют себя людьми, когда премии получают, - захохотал Иван. - Да что ты в этом понимаешь, Нинка!.."
Он боялся потерять то место в жизни, к которому привык и без которого не мог бы и дышать. Признайся - и вся карьера полетит вверх тормашками, снова придется колесить по пустыням и степям, снова обуть кирзовые сапоги, стать маленьким человеком.
Нет, он никогда не признается, он словно зубами вцепился в свое положение.
А я? Я тоже виновата! Перед памятью его жертв, перед своей совестью.
Я не знаю, как его заставить пойти. Может быть, все прямо сказать, что я думаю, а потом взять его за руку и повести, как школьника...
Это нужно не только для меня. Нужно и для него. Тридцать лет он носит камень на сердце.
Теперь этот камень давит нас обоих. Я прожила с человеком семнадцать лет и должна отвечать за все вместе с ним.
А пока... пока я все равно не могу молчать... Я решила написать эту исповедь, рассказать все, что терзает меня, хотя бы немой бумаге... Дома писать я боюсь. И когда становится невыносимо, еду на дачу и вот - пишу, пишу, пишу..."
35
Когда конвоир ввел бывшего управляющего трестом "Артезианстрой" в кабинет прокурора области, Петров-Семенов застыл у порога. У стола сидел брат.
- Что же вы растерялись? - сказал Коваль. - Поздоровайтесь. Входите. Садитесь.
Петров-Семенов пробормотал нечто невнятное, вошел и сел у стены, поодаль от брата.
- Так вот, сегодня мы должны наконец-то установить истину. Готовы ли вы рассказать всю правду? - обратился Коваль к бывшему управляющему.
Петров-Семенов в ответ только тяжело вздохнул.
- Ну, хорошо, - Коваль перевел взгляд на маляра. - Узнаете ли вы, Владимир Матвеевич, человека, который пришел? Как его зовут?
- Узнаю, - ответил маляр. - Брат мой. Младший. Константин Матвеевич Семенов.
- Известно ли вам, под какой фамилией жил он последние годы?
- Петров, Иван Васильевич.
Рядом с Ковалем, за небольшим столиком, ведя протокол, склонился новый следователь прокуратуры. Он участвовал в допросе.
- Вы подтверждаете слова Владимира Матвеевича Семенова? - спросил следователь бывшего управляющего.
Тот кивнул и, низко опустив голову, произнес:
- Да, подтверждаю.
- Расскажите об убийстве жены вашего брата - Нины Андреевны Петровой, - обратился следователь к маляру.
- Я подтверждаю свои прежние показания, - ответил тот, - и могу уточнить, что в одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем году ко мне в дом пришел Коська, которого я не видел двадцать лет, и сказал, что работает на Украине на хорошей должности, начальником, а в Брянск приехал в командировку. Он оставил мне свой адрес и номер телефона.
- Вы подтверждаете слова брата?
- Да.
- Владимир Семенов, а почему вы не виделись с братом двадцать лет?
- Как поехал он в одна тысяча девятьсот тридцать третьем году в Москву, так и пропал. До самой войны ничего о нем я не слышал. В войну тоже. А потом я пятнадцать лет получил. За то, что полицаем был. Вам это известно. В одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем по амнистии вышел.
- Вы брату рассказывали, что были во время оккупации полицаем?
- Говорил.
- Вы подтверждаете слова Владимира Семенова?
- Да, но я и без него знал об этом из газет.
Коваль кивнул головой маляру: можете продолжать.
- В прошлом году я тяжело заболел и попал в больницу в Брянске. Моя жена позвонила Коське, то бишь Константину, по телефону и сказала, что я болею. Он разрешил мне приехать, и я познакомился с его женой, то бишь с Нинкой, которая встретила меня хорошо. Устроила в клинику, где мне и сделали операцию. Я слышал, как жена и все люди называют Константина Иваном Васильевичем Петровым. Но я уже знал, в чем дело. Он, когда был в Брянске, по секрету сказал, почему у него другая фамилия. В феврале я выздоровел и поехал домой.
- А когда вы рассказали о прошлом брата Нине Андреевне?
- Второго мая. Спьяну сболтнул.
- Брат, узнав об этом, избил вас?
- Было дело...
- А кто бросился вас защищать?
- Известно кто, Нинка...
- Та самая, которую вы потом зверски убили?..
Бывший управляющий трестом "Артезианстрой" так глянул на брата, словно жалел, что не добил его в тот майский вечер.
Коваль внимательно наблюдал за братьями. Настолько похожие обликом, что легко их перепутать, если бы не разница в годах, сейчас они так разительно отличались друг от друга!
Владимир Семенов время от времени по-собачьи заискивающе заглядывал то в лицо подполковника, то в лицо незнакомых ему людей и, не находя в них ничего для себя утешительного, впадал в тупое безразличие и монотонным голосом покорно отвечал на все вопросы.
Брат его, наоборот, сидел нахохлившись и бросал враждебные взгляды на Коваля, а время от времени принимал такой вид, словно собирается вскочить со стула и наброситься на подполковника.
- А о том, что вы были полицаем и отбывали наказание, Нина Андреевна знала? - спросил Коваль маляра.
- Нет, не говорил.
- Ясно. Продолжайте, Владимир Семенов. Как появилась мысль совершить преступление? Как готовилось убийство?
- Через неделю после праздников, девятого мая, ко мне неожиданно приехал Константин. Он опять стал меня ругать, что я проболтался, говорил, что теперь нет ему из-за меня жизни, потому что она может выдать. Потом сказал, что раз я виноват, значит, я и должен исправить дело, то бишь Нинку убрать.
- Что означало "убрать"?
- Ну, убить...
- Вы подтверждаете слова брата? - спросил следователь Петрова-Семенова.
- Не я предложил "убрать", а он сам. Так и сказал: "Раз я виноват, исправлюсь, уберу ее".
- И вы согласились?
- Я сказал: "Ты лучше поговори с ней, убеди, чтобы меня не выдавала".
- Продолжайте, Владимир Семенов.
- Брехня. Не говорил он такого, - боязливо оглянувшись на брата, произнес маляр.
- Где же истина? - следователь поднял голову и посмотрел на Петрова-Семенова.
- Я настаиваю на своих словах! - ответил тот.
- Хорошо. Так и запишем. Дальше, Владимир Семенов.
- На майские праздники, второго, мы выпивали на поляне, в сосновой роще, недалеко от дачи. Приехав ко мне, Константин сказал: "Вот там, на той поляне, где мы были. Под яблоней. Понял?" Я ответил, что понял. Он говорит: "И положишь так, как она на той картине в зале. Посмотри еще раз, когда будешь, и запомни".
- А вы не поинтересовались, почему именно так, как на картине?
- Спрашивал. Он сказал: "Не твое дело, балда!"
- Константин Семенов, вы подтверждаете слова брата?
- В Брянске я этого не говорил. А на картину посоветовал посмотреть просто так.
- А где вы указали Владимиру Семенову место убийства вашей жены?
- Когда он приехал в наш город, семнадцатого, я встретил его на вокзале. Там я сказал ему о месте встречи с Ниной, а не убийства.
- А почему не дача была местом встречи? Зачем нужно было ориентировать на сосновую рощу? - спросил следователь.
- Там очень хорошо.
- А почему местом встречи не могла быть ваша городская квартира? Почему вы выбрали Березовое?
- Мне казалось, что там Владимиру легче будет ее уговорить. В мое отсутствие.
- А зачем вообще нужна была эта встреча в лесу? Неужели вы действительно полагали, что Владимир Семенов сможет лучше вас повлиять на Нину Андреевну? - задал вопрос до сих пор молчавший прокурор области, все время не сводивший испытующего взгляда с бывшего управляющего.
- Ну, в крайнем случае, он мог и припугнуть ее немного, Иван Филиппович.
- Чем? - резко спросил прокурор.
На этот вопрос Петров-Семенов не ответил.
- Что было дальше, Владимир Семенов? - спросил Коваль.
- На городском вокзале он мне сказал только, что в Березовом, на соседней даче, лежит на куче угля молоток и чтобы я его обязательно взял.
- Значит, уже было решено убить именно этим молотком?
- Вроде бы...
- Константин Семенов, вы подтверждаете эти слова?
- Нет. Ничего не было решено. На вокзале я говорил примерно то же, что раньше.
- Что именно?
- Чтобы там, на поляне, в роще, где мы были в праздничный день, он поговорил с ней, чтобы убедил ее во имя всего хорошего, что было в нашей жизни, не позорить меня.
- То есть ваш брат сам догадался взять молоток во дворе у Сосновского и положить убитую под яблоней именно в той позе, в какой изображена она на картине? Так?
- Не знаю. Может быть, и сам.
- Константин Семенов, вы ведь взрослый человек. Зачем же глупости говорить? - заметил Коваль.
- Я правду говорю! - вскричал бывший управляющий и внезапно вскочил. - А вы не подсказывайте, Коваль! - Огромный, грузный, он сделал несколько шагов к столу и обратился к прокурору области: - Кому вы больше верите - мне или этой фашистской шкуре, полицаю?!
Прокурор не ответил.
- Сядьте, - приказал подполковник.
- Не бойтесь! Не укушу, - зло проворчал Петров-Семенов.
- Сядьте! - еще строже приказал Коваль, и подследственному пришлось подчиниться, но теперь он сел совсем рядом с братом и глянул на него с нескрываемой ненавистью.
Маляр съежился и отодвинулся.
- В эту же ночь, девятого мая, Константин уехал из Брянска домой, продолжал он. - Сказал, чтобы я был через неделю, утром семнадцатого, и дал мне двадцать пять рублей на дорогу. Обещал встретить на городском вокзале. Я так и приехал.
- Как вы были одеты, что у вас было в руках? - спросил Коваль.
- Одет я был в черный костюм, в синюю с белой полоской рубаху, в руке корзина была.
- А в корзине что?
- Бутылка спирта. И еще ацетон.
- Вы подтверждаете, Константин Семенов?
- Да. Но еще и ручка торчала.
- Какая ручка? От чего?
- Не знаю. Никакой ручки в корзине не было, - возразил маляр. - Две бутылки, больше ничего.
- А зачем ацетон? - спросил Коваль.
- Чтобы пятна крови вывести, если на одежде будут.
- Константин Семенов, вы подтвердили, что видели в корзине эти бутылки, - сказал следователь. - Как вы тогда думали, зачем взял с собою ацетон ваш брат?
- Я не знал, что это ацетон.
- В котором часу вы приехали на городской вокзал? - спросил Коваль маляра.
- В восемь пятьдесят утра. Брат меня встретил. Сказал, чтобы я ехал электричкой в Березовое, там подождал в лесу, а в час дня чтобы на дачу пришел. Туда, мол, он и Нинку пришлет. На этом разговор наш кончился. Константин еще раз напомнил мне про молоток и поехал на работу, а я остался ждать электричку. Приехав в Березовое, я побыл немного в лесу и пошел к даче. Когда проходил мимо соседа ихнего, увидел во дворе кучу угля, а на ней молоток. Я вошел во двор и взял его.
Прокурор открыл сейф и достал оттуда два молотка.
- Какой? - спросил Коваль.
Маляр уставился на один из них - почерневший от угольной пыли и влаги, отшатнулся и издали ткнул пальцем:
- Этот. Справа.
- Константин Семенов, вы подтверждаете встречу с братом на вокзале семнадцатого мая в восемь пятьдесят?
- Да! Да! Да! - закричал бывший управляющий, снова вскакивая со стула. - Подтверждаю, черт возьми! Но только прекратите это! Прекратите! Я не могу больше! Я устал...
- Хорошо, - сказал прокурор, - сделаем перерыв. Сядьте и подпишите протокол.
- Дайте закурить, - попросил Петров-Семенов и, жадно затянувшись сигаретой, принялся читать страницы протокола.
36
"17 мая. Уходя на работу, Иван постучал ко мне и сказал, что сегодня днем приедет его брат. Владимира вроде бы вызывали в Брянске в милицию и расспрашивали о младшем брате. По телефону Владимир не мог рассказать подробности и поэтому приезжает. Но не на квартиру, а прямо на дачу. Иван просил меня поехать туда к часу дня и поговорить с братом. Сам он не может - у него в это время важное совещание, и приедет немного позже.
Я согласилась. Подумала: милиция заинтересовалась - это хорошо. Может быть, это и будет толчком, который заставит Ивана во всем признаться. Да и Владимира попрошу на него повлиять.
Сейчас я сижу на даче у окна и пишу эти строки. Владимира еще нет. Хотя и гадок мне, и страшен теперь Иван, но если бы я верила в бога, то без конца, без устали просила бы: "Господи, помоги спасти его от самого себя, помоги ему смыть кровь со своих рук!"
Но вот на повороте дороги показался Владимир. Он идет с корзинкой в руке. Почему у меня на сердце так тяжело? Это, наверно, тот самый камень, который давит и Ивана, и меня.
Ну, пока все. Оставлю страницу недописанной. Надо еще спрятать тетрадь и переодеться..."
37
- Итак, продолжим, - сказал прокурор, обращаясь к Ковалю и к следователю, занявшему свое место за столиком.
- Подтверждаете ли вы показания, которые дали на предыдущих допросах? - спросил подполковник Семенова-старшего.
- Да, - ответил маляр.
- Мы остановились на том, что ваш брат Константин Семенов возвратился с вокзала в город, а вы уехали в Березовое. Что было дальше? - спросил Коваль.
- Приехавши в Березовое, я посидел немного в лесу, а потом на дачу пошел. Нинка во дворе меня встретила, а затем в дом позвала. Я постоял возле картины, потом ей говорю, мол, пойдем, погуляем, мне для здоровья на свежем воздухе хорошо быть. Нинка согласилась, и мы с ней пошли в лес, то бишь в рощу.
- Нина Андреевна не заметила у вас молотка?
- Нет, я его на дно положил. Она спросила, почему я не оставил корзину на даче и что там в ней. Я сказал: "Спирт, чтобы выпить".
- Дальше!
- Ну, посидели мы на траве. Я выпил спирту и Нинке предложил. Она отказалась. Вскоре тучи стали собираться.
- О чем был разговор?
- Ни о чем. Нинка сказала, что о брате хочет поговорить, спросила, зачем меня в Брянске в милицию вызывали. Я говорю: "Подождем, Коська приедет, тогда все вместе и обсудим".
- Вы действительно думали, что он приедет?
- Нет. Мы договорились, что после всего я вернусь в город, на ипподром, и он там будет меня ждать.
- Константин Семенов, вы подтверждаете это?
- Да, - ответил бывший управляющий, на этот раз вид у него был крайне подавленный и сидел он все время повесив голову.
- Дальше, Владимир Семенов!
Маляр молчал.
Казалось, что в кабинет прокурора вошла тень Нины Петровой.
- Продолжайте, Владимир Семенов! - проговорил подполковник.
Маляр, упершись взглядом в стену, продолжил:
- Я ей сказал: "Приляг, отдохни!" А она не захотела, боялась простудиться. Так мы посидели немного, потом поднялись. Где-то далеко уже гремел гром, налетел ветер, и сразу стало темно. Она наклонилась за ридикюлем. Сверкнула молния. Я выхватил из корзины молоток и ударил ее по голове. Она вскрикнула, но не упала, а выпрямилась. У нее на голове была закручена толстая коса. "Володя, меня молния ударила!" Я набросился на нее, на землю повалил и начал бить молотком. Она отбивалась, царапалась, кусалась, кричала: "За что? За что?" - "Ты - последний свидетель!.. Ты последний свидетель!.. Иначе нельзя!.." - повторял я. Она просила: "Не убивай меня!", но я уже не мог остановиться...
Маляр умолк. Его старческое худощавое лицо как-то странно скривилось. Может быть, так плачут убийцы...
Когда Семенов закончил свою исповедь, тень Нины выплыла из помещения.
Тяжелое молчание, воцарившееся в кабинете и продолжавшееся несколько минут, прервал подполковник Коваль:
- Два месяца Нина Андреевна выхаживала вас в больнице...
Маляр молчал.
Прокурор, ломая спички, закурил сигарету.
- Подпишите страницу, - сказал следователь.
Владимир Семенов неловко взял ручку и подписал. Подписал и его брат.
Следователь начал новую.
- После убийства вы вырвали у убитой золотые коронки?
- Да. Но сперва узнал, жива она или нет.
- Каким образом?
- Поднял ее ноги и бросил их. Они упали, как падают у мертвых. Потом и коронки снял.
- Каким инструментом?
- Руками, то бишь пальцами.
Все посмотрели на ревматические, но еще сильные руки убийцы.
- Одними пальцами снять коронки невозможно. Зубные техники обычно распиливают их.
- Я в войну научился. Когда немцы расстреливали, меня заставляли коронки снимать.
- Без зубов?
- Да. Иначе потом морока - кость выковыривать.
- Где эти коронки?
- Дома у меня, в Брянске. На кухне, под половицей.
- Дальше.
- Я хотел облить ее спиртом и ацетоном. Но она все равно не сгорела бы, потому что пошел дождь. Тогда я порвал на ней платье, расцарапал ногтями ноги и живот.
- Зачем?
- Так велел Константин.
- Дальше.
- Когда царапал, она еще вздрагивала. Я схватил ее ридикюль и быстро побежал. Уйти надо было, пока земля не намокла, потому что на мокрой земле после дождя могли остаться следы.
- Я не продвигался. Меня работа продвигала, Дмитрий Иванович. Покоя не знал, всего себя делу отдавал без остатка. Думал, честным трудом на благо общества прощение заслужу за ошибки молодости. Учился, старался. Из Одессы тогда поехал в Мариуполь, потом в Донбасс. Окончил техникум водного хозяйства. Перед войной прорабом был. Во время войны сперва призвали, потом дали броню - и в Среднюю Азию: обеспечивал водой оборонные стройки. После войны - снова Украина, восстановление народного хозяйства. Сколько колодцев построил, сколько скважин пробурил! И сам работал как черт, и людям филонить не давал. Заметили меня, естественно. Начальником участка назначили. Я не знал слов "нет" и "невозможно", и люди мои их забыли. Любой план выполнял. Потом на инженерные курсы послали. А когда трест был создан - главным инженером назначили. Третий год - управляющим. Все надеялся - рассчитаюсь трудом за прошлое. Что у меня в жизни было? Только работа и Нина. А выходит, грехов не замолил, и вот... Нину потерял... Все в жизни потерял... - Петров-Семенов тяжело вздохнул и умолк. Уголки его рта опустились, лицо приняло печальное выражение, на глаза навернулись слезы. - Эх! - взмахнул он рукою. - Полетела моя жизнь вверх тормашками... А вы вот еще и дело на меня завели за старые проступки. Что такое жизнь? Сумма ошибок, которые человек успевает совершить и из которых потом до самой смерти не может выпутаться.
- Не проступки и ошибки, а уголовные преступления совершены вами в тридцать третьем году. Но уголовное дело за них против вас не будет возбуждено.
- За давностью?
- Вы не зря тратили деньги и время на юридический журнал.
- В таком случае, претензий у вас ко мне больше нет?
- Семенов, не прикидывайтесь дурачком. За старое отвечать не будете. А за убийство жены ответите.
- Я не мог убить. У меня алиби.
- Не своими руками. Этого вы не любите. Ваш метод - чужими.
- Что ж, я, по-вашему, нанял Сосновского?
Подполковник промолчал.
- Послушайте, Коваль, - неожиданно бывший управляющий заговорил самоуверенным тоном. - Опомнитесь, пока не поздно. Подумайте, что вы делаете! Вы ставите под удар не только меня, но и самого себя, и всех, кто занимался делом Сосновского, - и прокурора, и судей. Допустим, вам удастся-таки пришить мне дело. А дальше что? Кто ответит за то, что по ложному обвинению казнен честный человек, известный художник? В первую очередь - вы! Что ж, это ваше личное дело. Но вместе с вами должны будут отвечать и некоторые влиятельные люди. Вот они-то и не дадут вам развернуться, сотрут в порошок. В вашем возрасте это пора уже понимать.
Подполковник внимательно всматривался в Петрова-Семенова, который, распалившись от своих слов и, по всей вероятности, ощущая в них железную логику, сверкнул глазами так, словно был не подследственным, а прокурором.
Коваль не перебивал, давая ему возможность высказаться и полнее раскрыть свою сущность.
- Вы возомнили, что в состоянии повернуть вспять колесо событий, продолжал бывший управляющий. - Но поймите, пружины служебной иерархии, вся ее зубчатая передача не даст вам этого сделать! Никто не пожелает разделить с вами вашу вину, все от вас отвернутся, и не я погибну, а вы! Безжалостная машина перемолола Сосновского, и горе тому, кто сунет в нее свою голову! Он тоже будет смят и раздавлен!
- Что касается Сосновского, - сказал Коваль, - то его жизнь в безопасности.
- Ха-ха-ха! Вы имеете в виду, что в безопасности находятся все покойники? Это остроумно!
- Сосновский жив.
- Как же так? - вскричал Петров-Семенов. - Вы же говорили!..
- Я вам ничего не говорил. Вы поверили слухам.
Но даже и это не смогло остановить Петрова-Семенова.
- Все равно! - продолжал он. - Скандала вам все равно не избежать. Шутка ли - приговорили к расстрелу! Вы что, хотите доказать, что и в прокуратуре, и в областном, и в Верховном суде сидят неучи, неспособные разобраться в серьезном деле? Поставить под удар всю систему судопроизводства? Кто вам это позволит, Коваль?! - И в глазах бывшего управляющего с новой силой вспыхнула самоуверенность.
- О судопроизводстве не беспокойтесь, - иронически заметил подполковник. - Оно в полном порядке. И именно поэтому выдержит мой "удар". Лично я добиваюсь только одного - справедливости. К вашему сведению, и в прокуратуре, и в судебных органах добиваются того же. И если допущена ошибка, мы найдем силы признать и исправить ее. Так-то, Семенов. Ладно, на сегодня хватит. А завтра послушаете, что рассказывает ваш брат. Кстати, и повидаетесь с ним. Давно ведь не встречались, с мая. И, наверно, соскучились? Все-таки родной человек, готовый для вас своими руками жар загребать...
Подполковник вызвал конвоира.
34
"Почему он сказал "невозможно" в ответ на мое предложение пойти и сознаться? Почему это для него невозможно?
Несколько дней подряд, как только Иван уезжал на работу, я выходила из дому и бродила около юридической консультации, которая помещается в подвале соседнего дома. Войти не решалась. Мне казалось, юрист сразу поймет, что речь идет о моем муже.
Потом я подумала, что лучше обратиться в консультацию где-нибудь подальше от дома. Украдкой, как преступница, подходила я к дверям юридических консультаций на окраинах города. Но в последнюю минуту что-то отталкивало меня от двери и не давало войти.
Однажды, вернувшись домой, я вдруг подумала, что можно спросить обо всем по телефону. Решила звонить во все консультации подряд, пока где-нибудь не дадут справку.
Так и сделала. Сдерживая волнение, спросила: "Скажите, пожалуйста, если человек тридцать лет назад совершил убийство, а теперь сам признается, что будет?"
На другом конце провода молчали всего несколько секунд, а мне показалось - целый час. Потом вежливый мужской голос произнес: "Зайдите пожалуйста, мы вам объясним".
"Нет, нет! - вскрикнула я. - Я вас очень прошу, умоляю! Я зайти не могу..."
Снова пауза.
"Хорошо, - услышала я наконец. - К уголовной ответственности преступник привлекаться не будет в связи с истечением срока давности. Вам понятно?" - на этот раз голос прозвучал официально и строго.
Трубка выскользнула из моей руки и, попискивая, повисла на шнуре.
Так почему же Иван говорит "невозможно"?
И тут я все поняла. Он боится не уголовной ответственности, не суда. Боится потерять свое положение, свою должность, свое место в жизни.
Да, он действительно много работал, всю жизнь знал одни только свои колодцы, буры и трубы. Говорил, что старается для меня, хочет создать материальное благополучие, красивую жизнь.
И я стала вспоминать каждый его шаг по служебной лестнице. И снова увидела всю нашу жизнь, но только другими глазами.
Вот он - мастер, всегда запыленный, всегда в поездках по безводным степям, в неизменном тяжелом плаще и в высоких сапогах. Молчаливый, скрытный, с упрямо сжатыми губами и холодным взглядом.
Потом прораб, начальник участка. Казалось, работа и вовсе поглотила его.
Но вот он окончил инженерные курсы. Стал спокойнее, солиднее, жесты стали такими, как будто он всегда позировал перед фотоаппаратом. Но глаза его остались холодными, разве только появилась во взгляде еще и властность. Улыбался, как и раньше, очень редко.
Как и раньше, как всегда, он был ко мне очень внимателен, старался во всем угодить, не уставал говорить о своей любви.
Шло время. Иван сделался главным инженером треста, потом управляющим. Уровень нашей жизни резко вырос, и муж уговорил меня бросить работу, обещая взять на воспитание ребенка. Но теперь по вечерам он стал часто исчезать из дому. Порой мне начинало казаться, что он даже перестал замечать меня, что я больше ему не нужна. Иногда, вернувшись домой, он садился к телефону и звонил на свои участки.
У меня сжималось сердце, когда Иван разговаривал со своими подчиненными. Говорил коротко, отрывисто, слова его были железными. Неизменно заканчивал разговор своим любимым выражением "или - или".
Я чувствовала, что люди боятся его, что он подавляет их своей волей. Как-то по пути в Березовое мы свернули на участок. Помню женщину, которая со слезами на глазах что-то говорила ему около конторы. Он не выслушал ее до конца и направился к машине. О чем шла речь, не знаю, но женщина что-то крикнула ему вдогонку отчаянно и зло.
"Что с ней?" - спросила я.
"Лентяйка. Выгнал с работы".
"А ты уверен, что она виновата?"
"Что значит "виновата", "не виновата"? Мне план нужен, а остальное меня не касается". Больше он ничего не сказал, и по его лицу я поняла, что разговаривать с ним бесполезно.
Как-то я сказала:
"Послушай, Иван, не слишком ли ты все-таки жесток с людьми? Разве так можно?"
"Им же на пользу. Материальную базу для народа создаю. Ну, конечно, лес рубят - щепки летят. Недовольных хватает. Да что они мне, - и он поднял кулак. - Все тут. Любого, если понадобится, в бараний рог согну. Не для себя ведь стараюсь".
"Но разве можно строить материальную базу для людей, оскорбляя их окриками, унижая их человеческое достоинство? На этой самой базе человек должен чувствовать себя человеком, иначе и база ни к чему!"
"А они и чувствуют себя людьми, когда премии получают, - захохотал Иван. - Да что ты в этом понимаешь, Нинка!.."
Он боялся потерять то место в жизни, к которому привык и без которого не мог бы и дышать. Признайся - и вся карьера полетит вверх тормашками, снова придется колесить по пустыням и степям, снова обуть кирзовые сапоги, стать маленьким человеком.
Нет, он никогда не признается, он словно зубами вцепился в свое положение.
А я? Я тоже виновата! Перед памятью его жертв, перед своей совестью.
Я не знаю, как его заставить пойти. Может быть, все прямо сказать, что я думаю, а потом взять его за руку и повести, как школьника...
Это нужно не только для меня. Нужно и для него. Тридцать лет он носит камень на сердце.
Теперь этот камень давит нас обоих. Я прожила с человеком семнадцать лет и должна отвечать за все вместе с ним.
А пока... пока я все равно не могу молчать... Я решила написать эту исповедь, рассказать все, что терзает меня, хотя бы немой бумаге... Дома писать я боюсь. И когда становится невыносимо, еду на дачу и вот - пишу, пишу, пишу..."
35
Когда конвоир ввел бывшего управляющего трестом "Артезианстрой" в кабинет прокурора области, Петров-Семенов застыл у порога. У стола сидел брат.
- Что же вы растерялись? - сказал Коваль. - Поздоровайтесь. Входите. Садитесь.
Петров-Семенов пробормотал нечто невнятное, вошел и сел у стены, поодаль от брата.
- Так вот, сегодня мы должны наконец-то установить истину. Готовы ли вы рассказать всю правду? - обратился Коваль к бывшему управляющему.
Петров-Семенов в ответ только тяжело вздохнул.
- Ну, хорошо, - Коваль перевел взгляд на маляра. - Узнаете ли вы, Владимир Матвеевич, человека, который пришел? Как его зовут?
- Узнаю, - ответил маляр. - Брат мой. Младший. Константин Матвеевич Семенов.
- Известно ли вам, под какой фамилией жил он последние годы?
- Петров, Иван Васильевич.
Рядом с Ковалем, за небольшим столиком, ведя протокол, склонился новый следователь прокуратуры. Он участвовал в допросе.
- Вы подтверждаете слова Владимира Матвеевича Семенова? - спросил следователь бывшего управляющего.
Тот кивнул и, низко опустив голову, произнес:
- Да, подтверждаю.
- Расскажите об убийстве жены вашего брата - Нины Андреевны Петровой, - обратился следователь к маляру.
- Я подтверждаю свои прежние показания, - ответил тот, - и могу уточнить, что в одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем году ко мне в дом пришел Коська, которого я не видел двадцать лет, и сказал, что работает на Украине на хорошей должности, начальником, а в Брянск приехал в командировку. Он оставил мне свой адрес и номер телефона.
- Вы подтверждаете слова брата?
- Да.
- Владимир Семенов, а почему вы не виделись с братом двадцать лет?
- Как поехал он в одна тысяча девятьсот тридцать третьем году в Москву, так и пропал. До самой войны ничего о нем я не слышал. В войну тоже. А потом я пятнадцать лет получил. За то, что полицаем был. Вам это известно. В одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем по амнистии вышел.
- Вы брату рассказывали, что были во время оккупации полицаем?
- Говорил.
- Вы подтверждаете слова Владимира Семенова?
- Да, но я и без него знал об этом из газет.
Коваль кивнул головой маляру: можете продолжать.
- В прошлом году я тяжело заболел и попал в больницу в Брянске. Моя жена позвонила Коське, то бишь Константину, по телефону и сказала, что я болею. Он разрешил мне приехать, и я познакомился с его женой, то бишь с Нинкой, которая встретила меня хорошо. Устроила в клинику, где мне и сделали операцию. Я слышал, как жена и все люди называют Константина Иваном Васильевичем Петровым. Но я уже знал, в чем дело. Он, когда был в Брянске, по секрету сказал, почему у него другая фамилия. В феврале я выздоровел и поехал домой.
- А когда вы рассказали о прошлом брата Нине Андреевне?
- Второго мая. Спьяну сболтнул.
- Брат, узнав об этом, избил вас?
- Было дело...
- А кто бросился вас защищать?
- Известно кто, Нинка...
- Та самая, которую вы потом зверски убили?..
Бывший управляющий трестом "Артезианстрой" так глянул на брата, словно жалел, что не добил его в тот майский вечер.
Коваль внимательно наблюдал за братьями. Настолько похожие обликом, что легко их перепутать, если бы не разница в годах, сейчас они так разительно отличались друг от друга!
Владимир Семенов время от времени по-собачьи заискивающе заглядывал то в лицо подполковника, то в лицо незнакомых ему людей и, не находя в них ничего для себя утешительного, впадал в тупое безразличие и монотонным голосом покорно отвечал на все вопросы.
Брат его, наоборот, сидел нахохлившись и бросал враждебные взгляды на Коваля, а время от времени принимал такой вид, словно собирается вскочить со стула и наброситься на подполковника.
- А о том, что вы были полицаем и отбывали наказание, Нина Андреевна знала? - спросил Коваль маляра.
- Нет, не говорил.
- Ясно. Продолжайте, Владимир Семенов. Как появилась мысль совершить преступление? Как готовилось убийство?
- Через неделю после праздников, девятого мая, ко мне неожиданно приехал Константин. Он опять стал меня ругать, что я проболтался, говорил, что теперь нет ему из-за меня жизни, потому что она может выдать. Потом сказал, что раз я виноват, значит, я и должен исправить дело, то бишь Нинку убрать.
- Что означало "убрать"?
- Ну, убить...
- Вы подтверждаете слова брата? - спросил следователь Петрова-Семенова.
- Не я предложил "убрать", а он сам. Так и сказал: "Раз я виноват, исправлюсь, уберу ее".
- И вы согласились?
- Я сказал: "Ты лучше поговори с ней, убеди, чтобы меня не выдавала".
- Продолжайте, Владимир Семенов.
- Брехня. Не говорил он такого, - боязливо оглянувшись на брата, произнес маляр.
- Где же истина? - следователь поднял голову и посмотрел на Петрова-Семенова.
- Я настаиваю на своих словах! - ответил тот.
- Хорошо. Так и запишем. Дальше, Владимир Семенов.
- На майские праздники, второго, мы выпивали на поляне, в сосновой роще, недалеко от дачи. Приехав ко мне, Константин сказал: "Вот там, на той поляне, где мы были. Под яблоней. Понял?" Я ответил, что понял. Он говорит: "И положишь так, как она на той картине в зале. Посмотри еще раз, когда будешь, и запомни".
- А вы не поинтересовались, почему именно так, как на картине?
- Спрашивал. Он сказал: "Не твое дело, балда!"
- Константин Семенов, вы подтверждаете слова брата?
- В Брянске я этого не говорил. А на картину посоветовал посмотреть просто так.
- А где вы указали Владимиру Семенову место убийства вашей жены?
- Когда он приехал в наш город, семнадцатого, я встретил его на вокзале. Там я сказал ему о месте встречи с Ниной, а не убийства.
- А почему не дача была местом встречи? Зачем нужно было ориентировать на сосновую рощу? - спросил следователь.
- Там очень хорошо.
- А почему местом встречи не могла быть ваша городская квартира? Почему вы выбрали Березовое?
- Мне казалось, что там Владимиру легче будет ее уговорить. В мое отсутствие.
- А зачем вообще нужна была эта встреча в лесу? Неужели вы действительно полагали, что Владимир Семенов сможет лучше вас повлиять на Нину Андреевну? - задал вопрос до сих пор молчавший прокурор области, все время не сводивший испытующего взгляда с бывшего управляющего.
- Ну, в крайнем случае, он мог и припугнуть ее немного, Иван Филиппович.
- Чем? - резко спросил прокурор.
На этот вопрос Петров-Семенов не ответил.
- Что было дальше, Владимир Семенов? - спросил Коваль.
- На городском вокзале он мне сказал только, что в Березовом, на соседней даче, лежит на куче угля молоток и чтобы я его обязательно взял.
- Значит, уже было решено убить именно этим молотком?
- Вроде бы...
- Константин Семенов, вы подтверждаете эти слова?
- Нет. Ничего не было решено. На вокзале я говорил примерно то же, что раньше.
- Что именно?
- Чтобы там, на поляне, в роще, где мы были в праздничный день, он поговорил с ней, чтобы убедил ее во имя всего хорошего, что было в нашей жизни, не позорить меня.
- То есть ваш брат сам догадался взять молоток во дворе у Сосновского и положить убитую под яблоней именно в той позе, в какой изображена она на картине? Так?
- Не знаю. Может быть, и сам.
- Константин Семенов, вы ведь взрослый человек. Зачем же глупости говорить? - заметил Коваль.
- Я правду говорю! - вскричал бывший управляющий и внезапно вскочил. - А вы не подсказывайте, Коваль! - Огромный, грузный, он сделал несколько шагов к столу и обратился к прокурору области: - Кому вы больше верите - мне или этой фашистской шкуре, полицаю?!
Прокурор не ответил.
- Сядьте, - приказал подполковник.
- Не бойтесь! Не укушу, - зло проворчал Петров-Семенов.
- Сядьте! - еще строже приказал Коваль, и подследственному пришлось подчиниться, но теперь он сел совсем рядом с братом и глянул на него с нескрываемой ненавистью.
Маляр съежился и отодвинулся.
- В эту же ночь, девятого мая, Константин уехал из Брянска домой, продолжал он. - Сказал, чтобы я был через неделю, утром семнадцатого, и дал мне двадцать пять рублей на дорогу. Обещал встретить на городском вокзале. Я так и приехал.
- Как вы были одеты, что у вас было в руках? - спросил Коваль.
- Одет я был в черный костюм, в синюю с белой полоской рубаху, в руке корзина была.
- А в корзине что?
- Бутылка спирта. И еще ацетон.
- Вы подтверждаете, Константин Семенов?
- Да. Но еще и ручка торчала.
- Какая ручка? От чего?
- Не знаю. Никакой ручки в корзине не было, - возразил маляр. - Две бутылки, больше ничего.
- А зачем ацетон? - спросил Коваль.
- Чтобы пятна крови вывести, если на одежде будут.
- Константин Семенов, вы подтвердили, что видели в корзине эти бутылки, - сказал следователь. - Как вы тогда думали, зачем взял с собою ацетон ваш брат?
- Я не знал, что это ацетон.
- В котором часу вы приехали на городской вокзал? - спросил Коваль маляра.
- В восемь пятьдесят утра. Брат меня встретил. Сказал, чтобы я ехал электричкой в Березовое, там подождал в лесу, а в час дня чтобы на дачу пришел. Туда, мол, он и Нинку пришлет. На этом разговор наш кончился. Константин еще раз напомнил мне про молоток и поехал на работу, а я остался ждать электричку. Приехав в Березовое, я побыл немного в лесу и пошел к даче. Когда проходил мимо соседа ихнего, увидел во дворе кучу угля, а на ней молоток. Я вошел во двор и взял его.
Прокурор открыл сейф и достал оттуда два молотка.
- Какой? - спросил Коваль.
Маляр уставился на один из них - почерневший от угольной пыли и влаги, отшатнулся и издали ткнул пальцем:
- Этот. Справа.
- Константин Семенов, вы подтверждаете встречу с братом на вокзале семнадцатого мая в восемь пятьдесят?
- Да! Да! Да! - закричал бывший управляющий, снова вскакивая со стула. - Подтверждаю, черт возьми! Но только прекратите это! Прекратите! Я не могу больше! Я устал...
- Хорошо, - сказал прокурор, - сделаем перерыв. Сядьте и подпишите протокол.
- Дайте закурить, - попросил Петров-Семенов и, жадно затянувшись сигаретой, принялся читать страницы протокола.
36
"17 мая. Уходя на работу, Иван постучал ко мне и сказал, что сегодня днем приедет его брат. Владимира вроде бы вызывали в Брянске в милицию и расспрашивали о младшем брате. По телефону Владимир не мог рассказать подробности и поэтому приезжает. Но не на квартиру, а прямо на дачу. Иван просил меня поехать туда к часу дня и поговорить с братом. Сам он не может - у него в это время важное совещание, и приедет немного позже.
Я согласилась. Подумала: милиция заинтересовалась - это хорошо. Может быть, это и будет толчком, который заставит Ивана во всем признаться. Да и Владимира попрошу на него повлиять.
Сейчас я сижу на даче у окна и пишу эти строки. Владимира еще нет. Хотя и гадок мне, и страшен теперь Иван, но если бы я верила в бога, то без конца, без устали просила бы: "Господи, помоги спасти его от самого себя, помоги ему смыть кровь со своих рук!"
Но вот на повороте дороги показался Владимир. Он идет с корзинкой в руке. Почему у меня на сердце так тяжело? Это, наверно, тот самый камень, который давит и Ивана, и меня.
Ну, пока все. Оставлю страницу недописанной. Надо еще спрятать тетрадь и переодеться..."
37
- Итак, продолжим, - сказал прокурор, обращаясь к Ковалю и к следователю, занявшему свое место за столиком.
- Подтверждаете ли вы показания, которые дали на предыдущих допросах? - спросил подполковник Семенова-старшего.
- Да, - ответил маляр.
- Мы остановились на том, что ваш брат Константин Семенов возвратился с вокзала в город, а вы уехали в Березовое. Что было дальше? - спросил Коваль.
- Приехавши в Березовое, я посидел немного в лесу, а потом на дачу пошел. Нинка во дворе меня встретила, а затем в дом позвала. Я постоял возле картины, потом ей говорю, мол, пойдем, погуляем, мне для здоровья на свежем воздухе хорошо быть. Нинка согласилась, и мы с ней пошли в лес, то бишь в рощу.
- Нина Андреевна не заметила у вас молотка?
- Нет, я его на дно положил. Она спросила, почему я не оставил корзину на даче и что там в ней. Я сказал: "Спирт, чтобы выпить".
- Дальше!
- Ну, посидели мы на траве. Я выпил спирту и Нинке предложил. Она отказалась. Вскоре тучи стали собираться.
- О чем был разговор?
- Ни о чем. Нинка сказала, что о брате хочет поговорить, спросила, зачем меня в Брянске в милицию вызывали. Я говорю: "Подождем, Коська приедет, тогда все вместе и обсудим".
- Вы действительно думали, что он приедет?
- Нет. Мы договорились, что после всего я вернусь в город, на ипподром, и он там будет меня ждать.
- Константин Семенов, вы подтверждаете это?
- Да, - ответил бывший управляющий, на этот раз вид у него был крайне подавленный и сидел он все время повесив голову.
- Дальше, Владимир Семенов!
Маляр молчал.
Казалось, что в кабинет прокурора вошла тень Нины Петровой.
- Продолжайте, Владимир Семенов! - проговорил подполковник.
Маляр, упершись взглядом в стену, продолжил:
- Я ей сказал: "Приляг, отдохни!" А она не захотела, боялась простудиться. Так мы посидели немного, потом поднялись. Где-то далеко уже гремел гром, налетел ветер, и сразу стало темно. Она наклонилась за ридикюлем. Сверкнула молния. Я выхватил из корзины молоток и ударил ее по голове. Она вскрикнула, но не упала, а выпрямилась. У нее на голове была закручена толстая коса. "Володя, меня молния ударила!" Я набросился на нее, на землю повалил и начал бить молотком. Она отбивалась, царапалась, кусалась, кричала: "За что? За что?" - "Ты - последний свидетель!.. Ты последний свидетель!.. Иначе нельзя!.." - повторял я. Она просила: "Не убивай меня!", но я уже не мог остановиться...
Маляр умолк. Его старческое худощавое лицо как-то странно скривилось. Может быть, так плачут убийцы...
Когда Семенов закончил свою исповедь, тень Нины выплыла из помещения.
Тяжелое молчание, воцарившееся в кабинете и продолжавшееся несколько минут, прервал подполковник Коваль:
- Два месяца Нина Андреевна выхаживала вас в больнице...
Маляр молчал.
Прокурор, ломая спички, закурил сигарету.
- Подпишите страницу, - сказал следователь.
Владимир Семенов неловко взял ручку и подписал. Подписал и его брат.
Следователь начал новую.
- После убийства вы вырвали у убитой золотые коронки?
- Да. Но сперва узнал, жива она или нет.
- Каким образом?
- Поднял ее ноги и бросил их. Они упали, как падают у мертвых. Потом и коронки снял.
- Каким инструментом?
- Руками, то бишь пальцами.
Все посмотрели на ревматические, но еще сильные руки убийцы.
- Одними пальцами снять коронки невозможно. Зубные техники обычно распиливают их.
- Я в войну научился. Когда немцы расстреливали, меня заставляли коронки снимать.
- Без зубов?
- Да. Иначе потом морока - кость выковыривать.
- Где эти коронки?
- Дома у меня, в Брянске. На кухне, под половицей.
- Дальше.
- Я хотел облить ее спиртом и ацетоном. Но она все равно не сгорела бы, потому что пошел дождь. Тогда я порвал на ней платье, расцарапал ногтями ноги и живот.
- Зачем?
- Так велел Константин.
- Дальше.
- Когда царапал, она еще вздрагивала. Я схватил ее ридикюль и быстро побежал. Уйти надо было, пока земля не намокла, потому что на мокрой земле после дождя могли остаться следы.