Страница:
Аня, бледная, по-прежнему закусив губу, смотрела широко открытыми глазами прямо перед собой. Ветер поднимал пыльные смерчи. Автомобиль летел по левой стороне шоссе. Встречные машины шарахались от него.
— Для спасения дока и людей капитан Терехов требует разрешения сбросить трубу туннеля в море, — сказал сухим, приглушенным голосом Степан Григорьевич.
Машина резко вильнула, хотя она мчалась сейчас по пустому шоссе. Седых вцепился в переднее сиденье.
— Тише ты, сумасшедшая!
Ветер свистел в ушах, врываясь через открытые окна. Первые капли упали на лобовое стекло. Сквозь косые струи дождя дорога была видна как в тумане.
— И что же? — твердым, но чужим голосом спросила Аня.
— Да вот то, что твой Андрей упрямится. А кто лучше капитана Терехова море знает? Раз он требует сбросить туннель в море — значит, серьезно дело!
Аня упрямо молчала, но почему-то Степан Григорьевич стал отвечать на ее молчание.
— Видите ли, Анна Ивановна, мы строим опытный туннель. Наша цель — сблизиться с трудностями, изучить их, ибо…
— Что «ибо», «ибо»? — оглянулась назад Аня. — Что «ибо», «ибо»? — возвысила она голос. — Вы скажите, куда мы сейчас мчимся?
— Куда? — загремел Иван Семенович. — Сейчас по радио дам приказ сбросить трубы в море.
Завизжали тормоза. Иван Семенович и Степан Григорьевич резко качнулись вперед.
— Бешеная, совсем бешеная! — закричал Седых.
Машина стала посредине шоссе.
— Не поеду, — обернулась она. — Ни за что!
— Как не поеду? — заревел Седых. — Да я тебя!..
Рядом с машиной остановился мотоцикл с милиционером.
— Товарищ водитель, вы нарушили все правила. — Милиционер, откинув капюшон, взял под козырек. — Мне едва удалось вас догнать. Предъявите ваши права.
— Так ты не поедешь? — грозно спросил Седых, открывая дверцу.
— Ни за что!
— Анна Ивановна… — начал Степан Григорьевич.
— Товарищ водитель, ваши права, — настаивал милиционер.
Иван Семенович вылез на шоссе и с шумом захлопнул за собой дверцу.
— Вези! — неожиданно крикнул он милиционеру, взгромождаясь позади него.
Милиционер в первый момент был ошеломлен, но Седых протянул ему небольшую красную книжечку. По стеклу малолитражки стекали капли. Аня смотрела вслед удалявшемуся мотоциклу, до боли в пальцах вцепившись в прозрачное колесо руля.
Наконец она встряхнула головой, провела рукой по мокрым глазам и обернулась.
Сзади молча сидел Степан Григорьевич.
— Для спасения дока и людей капитан Терехов требует разрешения сбросить трубу туннеля в море, — сказал сухим, приглушенным голосом Степан Григорьевич.
Машина резко вильнула, хотя она мчалась сейчас по пустому шоссе. Седых вцепился в переднее сиденье.
— Тише ты, сумасшедшая!
Ветер свистел в ушах, врываясь через открытые окна. Первые капли упали на лобовое стекло. Сквозь косые струи дождя дорога была видна как в тумане.
— И что же? — твердым, но чужим голосом спросила Аня.
— Да вот то, что твой Андрей упрямится. А кто лучше капитана Терехова море знает? Раз он требует сбросить туннель в море — значит, серьезно дело!
Аня упрямо молчала, но почему-то Степан Григорьевич стал отвечать на ее молчание.
— Видите ли, Анна Ивановна, мы строим опытный туннель. Наша цель — сблизиться с трудностями, изучить их, ибо…
— Что «ибо», «ибо»? — оглянулась назад Аня. — Что «ибо», «ибо»? — возвысила она голос. — Вы скажите, куда мы сейчас мчимся?
— Куда? — загремел Иван Семенович. — Сейчас по радио дам приказ сбросить трубы в море.
Завизжали тормоза. Иван Семенович и Степан Григорьевич резко качнулись вперед.
— Бешеная, совсем бешеная! — закричал Седых.
Машина стала посредине шоссе.
— Не поеду, — обернулась она. — Ни за что!
— Как не поеду? — заревел Седых. — Да я тебя!..
Рядом с машиной остановился мотоцикл с милиционером.
— Товарищ водитель, вы нарушили все правила. — Милиционер, откинув капюшон, взял под козырек. — Мне едва удалось вас догнать. Предъявите ваши права.
— Так ты не поедешь? — грозно спросил Седых, открывая дверцу.
— Ни за что!
— Анна Ивановна… — начал Степан Григорьевич.
— Товарищ водитель, ваши права, — настаивал милиционер.
Иван Семенович вылез на шоссе и с шумом захлопнул за собой дверцу.
— Вези! — неожиданно крикнул он милиционеру, взгромождаясь позади него.
Милиционер в первый момент был ошеломлен, но Седых протянул ему небольшую красную книжечку. По стеклу малолитражки стекали капли. Аня смотрела вслед удалявшемуся мотоциклу, до боли в пальцах вцепившись в прозрачное колесо руля.
Наконец она встряхнула головой, провела рукой по мокрым глазам и обернулась.
Сзади молча сидел Степан Григорьевич.
Глава третья. ФУДЗИ-САН
Со склона горы Фудзи море кажется разлившимся по небу. Высоко поднявшийся горизонт образует как бы гигантскую чашу, со дна которой возвышается священная гора. Чем выше, тем прозрачнее лазоревый хрусталь чаши, легче, неуловимее небесная синь, и не угадать в этих дымчатых красках, где море переходит в небо.
О'Кими, опершись на посох, мечтательно смотрела вдаль.
— Это так красиво!.. Я уже не раскаиваюсь, что пошла с вами, — обратилась она к своему спутнику.
— Я счастлив, О'Кими! Наконец-то я узнаю в вас истинную японку! Каждый японец должен совершить восхождение на священную гору Фудзи-сан.
— Вы невозможны, Муцикава, — пожала худенькими плечами О'Кими. — Вы разрушаете все очарование своими разговорами об обязанностях и долге.
— Извините, О'Кими, прошу прощения. Я никогда не осмелюсь сделать вам неприятное.
О'Кими опять повела плечиками и ничего не ответила. Муцикава терпеливо ждал.
— В Японии нет дали. Здесь воздух какой-то особенный, плотный, окрашенный. Он напоминает воду, когда ныряешь с открытыми глазами, только более разрежен. Но он также отнимает перспективу, делает все окружающее нереальным и поразительно красивым, — задумчиво сказала О'Кими, как бы разговаривая сама с собой.
Внизу, у подножия Фудзиямы, простиралась земля, усеянная островками крыш, блестящих после недавнего дождя. Они тонули в кудрявых облаках зелени, тронутой бледно-розовой проседью цветущих вишен.
— Только отсюда можно увидеть Японию такой, какой должен познать ее каждый японец, — сказал Муцикава, наклоняя голову. — К сожалению, извините, там, внизу, слишком много гнойных язв, грязи и нищеты. О, если бы только возможно было запретить осквернение японского пейзажа японской действительностью! Однако прошу прощения, я безмерно счастлив; что кончился дождь. Во время прошлых восхождений на Фудзи-сан из-за дождя и тумана отсюда нельзя было увидеть настоящую Японию. Но сегодня само небо оказывает мне благодеяние, сама природа за меня. Это вселяет в меня надежду, извините.
О'Кими постучала высоким посохом о землю:
— Пора, Муцикава, нам надо идти. Я уже отдохнула.
— Вы всегда спешите, Кими-тян. Всякий раз, когда я хочу сказать вам о том, что так мучительно давит мне сердце…
— Муци-тян, Муци-тян! — весело воскликнула девушка. — Смотрите на этих людей! Почему у них такие смешные звоночки?
— Ах, Кими-тян, — сказал Муцикава с укоризной, — вы настоящая «иностранная японка»! Звоночки «ре» отличают пилигримов от остальных путешественников, извините.
— Во Франции звоночки вешают на шею козам и коровам! — засмеялась О'Кими.
Муцикава вздрогнул.
— О'Кими! — возмущенно воскликнул он.
Не оглядываясь, девушка побежала вперед, легко преодолевая крутой подъем. Муцикава, опираясь на свой посох, шел следом.
Впереди и сзади двигались люди. Пользуясь хорошей погодой, старые и молодые японцы — кто для тренировки или удовольствия, кто по традиции или по религиозному обычаю — совершали восхождение на священную гору.
Вышедшие на день или два раньше спускались теперь вниз. О'Кими обратила внимание на японца с какой-то кошей. Он то появлялся, то исчезал за бесчисленными поворотами тропинки. Наконец около большого камня, напоминавшего постамент для статуи, они повстречались. Рикша, с обнаженным медным мускулистым торсом, нес на каких-то рогульках за спиной миловидную японку. Ее тоненькие ножки раскачивались в такт размеренной походке рикши. Она с равнодушным любопытством рассматривала туристов в европейских костюмах.
О'Кими свернула с тропинки.
— Земляника! — воскликнула она. — Муци-тян, идите скорей сюда!
— Кими-тян… Кими-тян… извините… — шептал Муцикава, смущенно оглядываясь по сторонам…
Рикша остановился, с изумлением глядя на девушку, собиравшую ягоды.
— Кими-тян, окажите благодеяние, перестаньте. Никто же не ест этого в Японии. Ведь вы же, извините, не в Европе.
— Ягоды такие вкусные, попробуйте! В Париже я всегда ходила на рынок, чтобы купить свежей земляники.
— Пойдемте, Кими-тян, окажите благодеяние! Мы обращаем на себя внимание путешественников. Хотя мы и одеты по-европейски, но каждый узнает в нас японцев.
— Вы невозможный человек! — воскликнула О'Кими бросая собранную землянику на дорожку. — Ну хорошо, идемте. — Она обиженно посмотрела на Муцикаву и пошла вперед. — Кажется, я никогда не привыкну к Японии! — горестно воскликнула она.
— Ах, Кими-тян, как далеки вы душой от нас! Я почувствовал это сразу же после вашего приезда в Токио, но убедился в этом только после вашего возвращения из Америки.
Ты для меня так недоступна стала,
Лишь издали любуюсь на тебя…
Ты далека, -
Как в Кацураги, на Такала,
Средь горных пиков облака.
Кими-тян, чем заслужил я этот исходящий от вас холод, который может убить даже цветущие вишни?
Девушка молчала, сбивая концом посоха головки цветов.
— Какой смешной обычай, — наконец заговорила она, — ставить на каждой пройденной станции штамп на посохе, чтобы потом гордиться перед знакомыми восхождением на гору!
— Вам все кажется смешным на родине, извините, — обиженно произнес Муцикава. — Европа отняла вас у меня, Кими-тян, — добавил он, оборачиваясь в сторону.
О'Кими положила подбородок на посох и задумчиво произнесла:
— Европа…
Вдали сгущался и темнел воздух. Приближались сумерки.
Муцикава пристально смотрел на ту, которую так долго считал своей невестой.
— И Америка, — жестко выговорил он. — Вас слишком увлекала нью-йоркская выставка, извините.
О'Кими молчала.
— Я знаю, — продолжал он, — что вы очень заинтересованы в судьбе некоторых экспонатов выставки. Поэтому, извините, я тоже следил за ними. Правда, я располагаю для этого большими, чем вы, возможностями.
— Что вы имеете в виду? — повернулась О'Кими.
— Я, простите меня, получил последние сведения о строительстве опытного подводного туннеля в России. Кажется, вы придаете ему особенное значение?
Муцикава, нагнувшись, заглянул в лицо девушки.
О'Кими равнодушно пожала плечами:
— Да? Разве вы замечали, что я интересуюсь техникой?.. Скажите, это туман поднимается там, по склону?
— Нет, это пар, извините! — раздраженно ответил Муцикава. — Ведь Фудзи-сан все еще горяч, особенно восточный склон.
— Да?
Молодые люди помолчали, потом снова двинулись в путь.
О'Кими не проявляла никакого интереса к начатому Муцикавой разговору. Тем не менее тот продолжал:
— Осмелюсь рассказать вам, хотя вы, вероятно, и сами читали об этом. Русские строили стратегический туннель в Черном море.
— Да, об этом что-то писали.
— Но, когда мы вернемся из нашего приятного путешествия, вы узнаете нечто неприятное.
— В самом деле? Что такое?
— Русские построили сорок километров туннеля…
— Разве это так неприятно? — искренне удивилась О'Кими.
— Ах нет! Теперь это уже не имеет никакого значения, извините.
— Почему?
— Инженер Корнев, прошу прощения… — Муцикава не спускал с О'Кими прищуренных глаз, — инженер Корнев-младший командовал плавучим доком, в котором собирали туннель…
— Да?
— Туннель погиб…
О'Кими шла вперед, не замедляя шага. Муцикава обогнал девушку, чтобы лучше наблюдать за ней.
— Туннель погиб. Разве вас это не интересует?
— Как жалко, — равнодушно сказала О'Кими.
— При первом же шторме плавучий док вместе с туннелем пошел ко дну.
Девушка небрежным тоном спросила:
— Как же эти русские инженеры… я забыла их фамилию, два брата, они были в Нью-Йорке… как они теперь будут продолжать строительство?
— А вы думаете, что кто-нибудь из них еще существует?
О'Кими слушала Муцикаву с беспечностью ребенка.
— Раньше вы проявляли большой интерес к судьбе этого неудачливого инженера, — продолжал Муцикава, не дождавшись ответа.
— Как? — улыбнулась О'Кими. — Разве я интересовалась?
— Успокойтесь, Кими-тян, госпожа, прошу простить меня. Интересующий вас инженер Корнев-младший жив. Он поступил как трус.
Муцикава опять посмотрел на ничего не выражавшее лицо О'Кими.
— Он поступил как трус, — продолжал Муцикава, все более раздражаясь. — Он, Корнев-младший, испугался первого же шторма. Он бросил, извините меня, трубу туннеля в море. Она пошла ко дну. Я сожалею…
Девушка ловко сбивала былинки концом посоха. Отсутствие какого-либо внимания к его словам злило Муцикаву. В нем поднимался мучительный гнев. И, словно стараясь разжечь его, он продолжал:
— Это, конечно, была легкомысленная идея. Даже русские поняли это теперь. Строительство ликвидировано.
Неужели все это действительно безразлично О'Кими? Неужели она забыла о русском инженере? Разве судьба строительства теперь нисколько не занимает ее? Сердце Муцикавы радостно сжалось. Он готов был верить, что гора Фудзи-сан действительно священна. О, счастье японца! Оно всегда связано с выполнением древних обычаев.
Муцикава радостно посмотрел на О'Кими. Она улыбнулась ему. Они поднимались по крутой тропинке. Муцикава подошел к девушке и протянул руку, чтобы помочь ей подняться на камень. О'Кими благодарно взглянула на него.
От ощущения нежной теплоты ее руки сердце Муцикавы заколотилось. Он смотрел по сторонам, и все казалось ему иным. Солнечный закат казался восходом, приближающаяся ночь — самым ярким, радостным днем. О'Кими, ступавшая рядом, О'Кими была теперь совсем другой! Он напрасно ее подозревал. Он сам, сам отравлял себе минуты счастья, которых могло быть так много! Кими-тян, милая маленькая Кими-тян!.. Вот ее теплая рука. Как счастлив он!
Муцикава наслаждался своим торжеством.
— Представьте себе, Кими-тян, — сказал он смеясь, — этот русский инженер… Нет, это просто смешно и, извините меня, это, право, забавно… этот русский инженер, потопив свое сооружение, захворал какой-то подозрительной болезнью.
С сияющим лицом Муцикава продолжал рассказывать, видя около себя только свою — да-да, теперь уже свою, он понял это, — О'Кими.
— Его разбил, извините меня, паралич. Не правда ли, забавно? Какой авантюрист! Сумел-таки увлечь и русских и американцев на выставке. Ха-ха! Теперь он безвреден для общества, и это хорошо для него, уверяю вас. Его бы просто следовало посадить в сумасшедший дом.
О'Кими смеется, ей тоже весело. Фудзи-сан, священная гора, ты действительно приносишь счастье!
Муцикава начал беспокоиться, не устала ли его маленькая Кими-тян. Они сильно задержались в дороге, стало уже совсем темно. Нужно лишь последнее усилие. Скоро станция, уже видны огни, всего лишь несколько поворотов отделяют их от домика. Но Кими-тян смеялась. Она уверяла, что боится темноты только в комнате, и то лишь потому, что там есть мыши. А здесь, когда они идут вместе…
Но вот и домик станции. Около него — столб с фонариком, бросающим на землю светлый круг.
Усталые путешественники уже ступают по освещенной земле; на ней тени в форме знаков. Ведь это иероглифы. Их можно прочесть.
Встретились с ним мы
Впервые, когда осенью
Падали листья;
Снова сухие летят,
Летят на его могилу!
О'Кими резко остановилась читая.
«Паралич, труп, могила», — мелькнуло в голове у Муцикавы.
Он взглянул в лицо О'Кими, попавшее теперь в свет фонаря, на стенках которого были написаны стихи.
И Муцикава увидел выражение почти суеверного ужаса, исказившее личико О'Кими. И он увидел еще, что по этому личику текут слезы…
Кими-тян отбежала в тень. Но Муцикава уже все понял. Он готов был упасть на землю, рвать на себе одежды и грызть камни.
Проклятие! Священная гора Фудзи-сан отняла у него его счастье — счастье, которого не было.
О'Кими, опершись на посох, мечтательно смотрела вдаль.
— Это так красиво!.. Я уже не раскаиваюсь, что пошла с вами, — обратилась она к своему спутнику.
— Я счастлив, О'Кими! Наконец-то я узнаю в вас истинную японку! Каждый японец должен совершить восхождение на священную гору Фудзи-сан.
— Вы невозможны, Муцикава, — пожала худенькими плечами О'Кими. — Вы разрушаете все очарование своими разговорами об обязанностях и долге.
— Извините, О'Кими, прошу прощения. Я никогда не осмелюсь сделать вам неприятное.
О'Кими опять повела плечиками и ничего не ответила. Муцикава терпеливо ждал.
— В Японии нет дали. Здесь воздух какой-то особенный, плотный, окрашенный. Он напоминает воду, когда ныряешь с открытыми глазами, только более разрежен. Но он также отнимает перспективу, делает все окружающее нереальным и поразительно красивым, — задумчиво сказала О'Кими, как бы разговаривая сама с собой.
Внизу, у подножия Фудзиямы, простиралась земля, усеянная островками крыш, блестящих после недавнего дождя. Они тонули в кудрявых облаках зелени, тронутой бледно-розовой проседью цветущих вишен.
— Только отсюда можно увидеть Японию такой, какой должен познать ее каждый японец, — сказал Муцикава, наклоняя голову. — К сожалению, извините, там, внизу, слишком много гнойных язв, грязи и нищеты. О, если бы только возможно было запретить осквернение японского пейзажа японской действительностью! Однако прошу прощения, я безмерно счастлив; что кончился дождь. Во время прошлых восхождений на Фудзи-сан из-за дождя и тумана отсюда нельзя было увидеть настоящую Японию. Но сегодня само небо оказывает мне благодеяние, сама природа за меня. Это вселяет в меня надежду, извините.
О'Кими постучала высоким посохом о землю:
— Пора, Муцикава, нам надо идти. Я уже отдохнула.
— Вы всегда спешите, Кими-тян. Всякий раз, когда я хочу сказать вам о том, что так мучительно давит мне сердце…
— Муци-тян, Муци-тян! — весело воскликнула девушка. — Смотрите на этих людей! Почему у них такие смешные звоночки?
— Ах, Кими-тян, — сказал Муцикава с укоризной, — вы настоящая «иностранная японка»! Звоночки «ре» отличают пилигримов от остальных путешественников, извините.
— Во Франции звоночки вешают на шею козам и коровам! — засмеялась О'Кими.
Муцикава вздрогнул.
— О'Кими! — возмущенно воскликнул он.
Не оглядываясь, девушка побежала вперед, легко преодолевая крутой подъем. Муцикава, опираясь на свой посох, шел следом.
Впереди и сзади двигались люди. Пользуясь хорошей погодой, старые и молодые японцы — кто для тренировки или удовольствия, кто по традиции или по религиозному обычаю — совершали восхождение на священную гору.
Вышедшие на день или два раньше спускались теперь вниз. О'Кими обратила внимание на японца с какой-то кошей. Он то появлялся, то исчезал за бесчисленными поворотами тропинки. Наконец около большого камня, напоминавшего постамент для статуи, они повстречались. Рикша, с обнаженным медным мускулистым торсом, нес на каких-то рогульках за спиной миловидную японку. Ее тоненькие ножки раскачивались в такт размеренной походке рикши. Она с равнодушным любопытством рассматривала туристов в европейских костюмах.
О'Кими свернула с тропинки.
— Земляника! — воскликнула она. — Муци-тян, идите скорей сюда!
— Кими-тян… Кими-тян… извините… — шептал Муцикава, смущенно оглядываясь по сторонам…
Рикша остановился, с изумлением глядя на девушку, собиравшую ягоды.
— Кими-тян, окажите благодеяние, перестаньте. Никто же не ест этого в Японии. Ведь вы же, извините, не в Европе.
— Ягоды такие вкусные, попробуйте! В Париже я всегда ходила на рынок, чтобы купить свежей земляники.
— Пойдемте, Кими-тян, окажите благодеяние! Мы обращаем на себя внимание путешественников. Хотя мы и одеты по-европейски, но каждый узнает в нас японцев.
— Вы невозможный человек! — воскликнула О'Кими бросая собранную землянику на дорожку. — Ну хорошо, идемте. — Она обиженно посмотрела на Муцикаву и пошла вперед. — Кажется, я никогда не привыкну к Японии! — горестно воскликнула она.
— Ах, Кими-тян, как далеки вы душой от нас! Я почувствовал это сразу же после вашего приезда в Токио, но убедился в этом только после вашего возвращения из Америки.
Ты для меня так недоступна стала,
Лишь издали любуюсь на тебя…
Ты далека, -
Как в Кацураги, на Такала,
Средь горных пиков облака.
Кими-тян, чем заслужил я этот исходящий от вас холод, который может убить даже цветущие вишни?
Девушка молчала, сбивая концом посоха головки цветов.
— Какой смешной обычай, — наконец заговорила она, — ставить на каждой пройденной станции штамп на посохе, чтобы потом гордиться перед знакомыми восхождением на гору!
— Вам все кажется смешным на родине, извините, — обиженно произнес Муцикава. — Европа отняла вас у меня, Кими-тян, — добавил он, оборачиваясь в сторону.
О'Кими положила подбородок на посох и задумчиво произнесла:
— Европа…
Вдали сгущался и темнел воздух. Приближались сумерки.
Муцикава пристально смотрел на ту, которую так долго считал своей невестой.
— И Америка, — жестко выговорил он. — Вас слишком увлекала нью-йоркская выставка, извините.
О'Кими молчала.
— Я знаю, — продолжал он, — что вы очень заинтересованы в судьбе некоторых экспонатов выставки. Поэтому, извините, я тоже следил за ними. Правда, я располагаю для этого большими, чем вы, возможностями.
— Что вы имеете в виду? — повернулась О'Кими.
— Я, простите меня, получил последние сведения о строительстве опытного подводного туннеля в России. Кажется, вы придаете ему особенное значение?
Муцикава, нагнувшись, заглянул в лицо девушки.
О'Кими равнодушно пожала плечами:
— Да? Разве вы замечали, что я интересуюсь техникой?.. Скажите, это туман поднимается там, по склону?
— Нет, это пар, извините! — раздраженно ответил Муцикава. — Ведь Фудзи-сан все еще горяч, особенно восточный склон.
— Да?
Молодые люди помолчали, потом снова двинулись в путь.
О'Кими не проявляла никакого интереса к начатому Муцикавой разговору. Тем не менее тот продолжал:
— Осмелюсь рассказать вам, хотя вы, вероятно, и сами читали об этом. Русские строили стратегический туннель в Черном море.
— Да, об этом что-то писали.
— Но, когда мы вернемся из нашего приятного путешествия, вы узнаете нечто неприятное.
— В самом деле? Что такое?
— Русские построили сорок километров туннеля…
— Разве это так неприятно? — искренне удивилась О'Кими.
— Ах нет! Теперь это уже не имеет никакого значения, извините.
— Почему?
— Инженер Корнев, прошу прощения… — Муцикава не спускал с О'Кими прищуренных глаз, — инженер Корнев-младший командовал плавучим доком, в котором собирали туннель…
— Да?
— Туннель погиб…
О'Кими шла вперед, не замедляя шага. Муцикава обогнал девушку, чтобы лучше наблюдать за ней.
— Туннель погиб. Разве вас это не интересует?
— Как жалко, — равнодушно сказала О'Кими.
— При первом же шторме плавучий док вместе с туннелем пошел ко дну.
Девушка небрежным тоном спросила:
— Как же эти русские инженеры… я забыла их фамилию, два брата, они были в Нью-Йорке… как они теперь будут продолжать строительство?
— А вы думаете, что кто-нибудь из них еще существует?
О'Кими слушала Муцикаву с беспечностью ребенка.
— Раньше вы проявляли большой интерес к судьбе этого неудачливого инженера, — продолжал Муцикава, не дождавшись ответа.
— Как? — улыбнулась О'Кими. — Разве я интересовалась?
— Успокойтесь, Кими-тян, госпожа, прошу простить меня. Интересующий вас инженер Корнев-младший жив. Он поступил как трус.
Муцикава опять посмотрел на ничего не выражавшее лицо О'Кими.
— Он поступил как трус, — продолжал Муцикава, все более раздражаясь. — Он, Корнев-младший, испугался первого же шторма. Он бросил, извините меня, трубу туннеля в море. Она пошла ко дну. Я сожалею…
Девушка ловко сбивала былинки концом посоха. Отсутствие какого-либо внимания к его словам злило Муцикаву. В нем поднимался мучительный гнев. И, словно стараясь разжечь его, он продолжал:
— Это, конечно, была легкомысленная идея. Даже русские поняли это теперь. Строительство ликвидировано.
Неужели все это действительно безразлично О'Кими? Неужели она забыла о русском инженере? Разве судьба строительства теперь нисколько не занимает ее? Сердце Муцикавы радостно сжалось. Он готов был верить, что гора Фудзи-сан действительно священна. О, счастье японца! Оно всегда связано с выполнением древних обычаев.
Муцикава радостно посмотрел на О'Кими. Она улыбнулась ему. Они поднимались по крутой тропинке. Муцикава подошел к девушке и протянул руку, чтобы помочь ей подняться на камень. О'Кими благодарно взглянула на него.
От ощущения нежной теплоты ее руки сердце Муцикавы заколотилось. Он смотрел по сторонам, и все казалось ему иным. Солнечный закат казался восходом, приближающаяся ночь — самым ярким, радостным днем. О'Кими, ступавшая рядом, О'Кими была теперь совсем другой! Он напрасно ее подозревал. Он сам, сам отравлял себе минуты счастья, которых могло быть так много! Кими-тян, милая маленькая Кими-тян!.. Вот ее теплая рука. Как счастлив он!
Муцикава наслаждался своим торжеством.
— Представьте себе, Кими-тян, — сказал он смеясь, — этот русский инженер… Нет, это просто смешно и, извините меня, это, право, забавно… этот русский инженер, потопив свое сооружение, захворал какой-то подозрительной болезнью.
С сияющим лицом Муцикава продолжал рассказывать, видя около себя только свою — да-да, теперь уже свою, он понял это, — О'Кими.
— Его разбил, извините меня, паралич. Не правда ли, забавно? Какой авантюрист! Сумел-таки увлечь и русских и американцев на выставке. Ха-ха! Теперь он безвреден для общества, и это хорошо для него, уверяю вас. Его бы просто следовало посадить в сумасшедший дом.
О'Кими смеется, ей тоже весело. Фудзи-сан, священная гора, ты действительно приносишь счастье!
Муцикава начал беспокоиться, не устала ли его маленькая Кими-тян. Они сильно задержались в дороге, стало уже совсем темно. Нужно лишь последнее усилие. Скоро станция, уже видны огни, всего лишь несколько поворотов отделяют их от домика. Но Кими-тян смеялась. Она уверяла, что боится темноты только в комнате, и то лишь потому, что там есть мыши. А здесь, когда они идут вместе…
Но вот и домик станции. Около него — столб с фонариком, бросающим на землю светлый круг.
Усталые путешественники уже ступают по освещенной земле; на ней тени в форме знаков. Ведь это иероглифы. Их можно прочесть.
Встретились с ним мы
Впервые, когда осенью
Падали листья;
Снова сухие летят,
Летят на его могилу!
О'Кими резко остановилась читая.
«Паралич, труп, могила», — мелькнуло в голове у Муцикавы.
Он взглянул в лицо О'Кими, попавшее теперь в свет фонаря, на стенках которого были написаны стихи.
И Муцикава увидел выражение почти суеверного ужаса, исказившее личико О'Кими. И он увидел еще, что по этому личику текут слезы…
Кими-тян отбежала в тень. Но Муцикава уже все понял. Он готов был упасть на землю, рвать на себе одежды и грызть камни.
Проклятие! Священная гора Фудзи-сан отняла у него его счастье — счастье, которого не было.
Глава четвертая. КАНДИДАТЫ
Инженер и политик Ричард Элуэлл возмущенно поднялся. Его благородное лицо дышало гневом.
— Сэр! Мне рекомендовали вас как человека, могущего провести техническую работу по предвыборной кампании, и я согласился платить вам за это огромную сумму — пятьсот долларов в неделю. Но то, что я услышал здесь от вас… Вы ошиблись во мне, мистер Кент. Вы видите перед собой не карьериста, желающего любым путем достигнуть высот поста в одном из главных штатов Америки, а человека, преданного интересам нации. Вам следовало бы понять, что я не только политик, но и инженер, которого уважают рабочие, техники и капиталисты, которого обожают студентки и студенты. Я не только владелец судостроительных верфей, но и публицист американской прессы, выступающий с международной трибуны со всей ответственностью истого американца. Я не могу позволить себе выслушивать вас, сэр. Для меня Америка — символ Благополучия, Религии и Порядочности.
Рука мистера Элуэлла готова была подняться, чтобы указать на дверь.
Мистер Кент соскочил с края стола, на котором бесцеремонно сидел, и успел поймать руку разгневанного мистера Элуэлла, крепко придавив ее к столу.
— Прошу прощения, сэр, — политический босс постарался растянуть мешки под глазами в улыбку, — я не хотел оскорбить вас. Я лишь изложил вам некоторые приемы своей профессии. У каждой фирмы есть свой секрет. Можно упрашивать избирателей, чтобы они избирали губернатором кандидата потому, что он умен, справедлив и жаждет блага стране. Не спорю, были случаи избрания кандидата таким бездарным способом. Но оставим эту старинку нашим противникам. У меня другой стиль. Я прежде всего учитываю вкусы избирателей. Это мой патент. Словом, сэр, насколько я понимаю, вы нужны партии, а вам нужно кресло и провожатый к нему. Я к вашим услугам. Мы с вами прискачем к столбу первыми.
Мистер Элуэлл нервно барабанил холеными пальцами по столу. Казалось, что еще мгновение — и он выгонит бойкого политического импресарио.
— Что действует на толпу, сэр? — продолжал, не смущаясь, мистер Кент. — Искусство, сэр, только искусство! Живопись, сцена, кино, музыка. И важно не то, что они затрагивают умы зрителей и слушателей, но то, что они действуют на их чувства. Овладейте чувствами избирателей, сэр, и, клянусь честью, мы победим. А для того чтобы овладеть сердцами людей, нужен драматический жест, нужен, как мы, политики, говорим, «хокум». Его ждут ваши избиратели.
Мистер Кент снова комфортабельно устроился на письменном столе Элуэлла.
— Итак, прежде всего — зрелище. У вас подходящая фигура, сэр. Глядя на вас, мог бы напиться со злости любой кандидат в президенты. — Мистер Кент картинно протянул руку к мистеру Элуэллу. — Посмотрите, джентльмены, на это лицо без единой морщины, лишь с двумя глубокими складками, выражающими мужество и энергию! Посмотрите на эти седые виски, так красиво оттеняющие смуглый цвет кожи уроженца юга! На светлые прямодушные глаза! А ваша безукоризненная манера одеваться, сэр! Дуг, сэр, дуг! — Мистер Кент выговаривал слово «гуд» — хорошо — наоборот, что на его залихватском жаргоне должно было означать двойное одобрение. — Мы придумаем вам хокум. Есть у вас порванные носовые платки? Нет? Дэб — плохо. Надо завести. Мы условимся с вами так: произнося перед избирателями предвыборную речь, вы в соответствующий момент вынете из кармана выглаженный, но порванный платок. Смущайтесь и говорите, что виновата миссис Элуэлл, что у вас, конечно, есть дюжины целых платков, но ваша жена очень рассеянна. Но она прекрасная женщина и умеет зато хорошо воспитывать детей. Ах, эти детишки, прелестные малютки! — Мистер Кент взял со стола фотографию с двумя кудрявыми головками, красовавшуюся на столе Элуэлла. — Вы передадите в толпу несколько таких фотографий и начнете болтать с парнями по-приятельски. Это даст вам не один миллион голосов. Все скажут: «О, Элуэлл? Это свой парень!»
— Запомните, мистер Кент, что я буду выступать как политический деятель, а не в качестве актера. Моя задача — защитить американские интересы во всех уголках земного шара. Защитить молитвой, помощью другим странам, наконец, силой! Бог, даровав нам, американцам, процветание, возложил на нас тяжелое бремя руководства миром, и мы будем нести это бремя, а не строить мосты из свободного мира к марксистам через Северный полюс. Клянусь на Библии: мой штат, если я возглавлю его, не допустит этого!
— Замечательно, сэр! Дуг! Дуг! — застыл в восхищении мистер Кент. — Вы правы: толпе надо показать, под каким флагом мы идем вперед. В каком вопросе мы не сходимся с нашим противником, судьей Ирвингом Мором? Прежде такими вопросами были: вхождение или невхожденне Америки в Лигу Наций, отмена или сохранение сухого закона, как закончить войну в Индокитае. Или ядерную гонку. И вы прекрасно сформулировали свои политические позиции. Мы против постройки подводного плавающего туннеля через Ледовитый океан к врагам цивилизации. Ваш противник защищает туннель? О'кэй! Вы же выступаете как человек, спасающий свободный мир от пагубного общения… Ваш штат, центр индустрии, не примет в этом участия!
— Довольно! — прервал мистер Элуэлл. — Я не собираюсь входить с вами в обсуждение своей политической платформы.
— О'кэй! — склонил голову Кент. — Мы лишь обсуждаем детали предвыборной кампании.
Одному сенатору, выборы которого проходили очень много лет назад, по такому деликатному вопросу, как отмена сухого закона в его штате, советовали говорить так: «Все силы свои я положу на борьбу против страшного яда, могущего отравить нацию, однако я готов рассмотреть все разумные предложения к удовлетворению естественных потребностей американцев». Впрочем, сэр, я ничего, ничего не советую. В предвыборных речах я бы лично не излагал никакой программы, а лишь ссылался на Библию и конституцию. Уверяю вас, многие избиратели были бы вполне довольны. Стоп! Стоп, сэр! Я уже молчу. Перехожу к будничным вопросам, к текущим расходам. Имеет мистер Элуэлл о них представление? Дуг, я не сомневался.
Мистер Элуэлл нехотя сел в кресло и, полуобернувшись, продолжал скучающе постукивать пальцами по столу. Сколько хлопот связано с этой предвыборной борьбой! Если бы этот Кент не пользовался славой человека, успешно проведшего не одну кампанию, разве стал бы Элуэлл тратить время?
— Расходы, расходы! — качал головой мистер Кент. — Вы, конечно, богатый человек, мистер Элуэлл, крупный акционер нескольких судостроительных заводов, но… ваших средств будет недостаточно, сэр. Партийный же аппарат берет, а не дает деньги. — И, наклонившись через стол к мистеру Элуэллу, а по пути взяв из коробки сигару, мистер Кент продолжал: — Далеко не все знают, что в день выборов все могут решить «пловцы» — это секрет моей фирмы, сэр. — Мистер Кент многозначительно подмигнул. — Эти славные парни или не имеют работы, или не хотят ее иметь, но зато обладают большой семьей: папами, мамами, братьями, сестрами, тетями, дядями, бабушками, дедушками и просто собутыльниками. Да, сэр. Я вам открою тайну: знайте, что на каждом избирательном участке, включающем до четырехсот избирателей, мой доверенный всегда имеет на примете дюжину таких парней. Если им сунуть в день выборов пять или десять долларов, то они приволокут к избирательным урнам всю свою семейку — человек десять! — И мистер Кент щелкнул пальцами, стараясь поймать взгляд патрона. — Представьте себе, сколько голосов вы заполучите таким образом! Если «пловцы» будут наши, при условии, конечно, что ваши деньги перейдут к ним, то я берусь, как у нас говорят, провести в конгресс рыжего пса против апостола Павла.
Мистер Кент расхохотался, но тотчас смолк, соскочив со стола. Разгневанный мистер Элуэлл стоял перед ним во весь рост. Рука его уже поднималась, чтобы показать на дверь.
— Сэр, вы, кажется, осмелились говорить о подкупе? — с убийственным холодом произнес он.
— О, что вы! — ужаснулся мистер Кент. — Я говорил лишь о некоторых организационных расходах, которые необходимы для вознаграждения людей, проводящих низовую агитационную работу в кругу семьи. О, сэр! Как можно говорить о подкупе? Мог ли я?..
Мистер Элуэлл раздраженным движением взял из коробки сигару.
— Итак, теперь подсчитаем, сколько понадобится денег… — Мистер Кент сделал многозначительную паузу. — Приблизительно четыре миллиона долларов, не считая официальных расходов, — реклама, агитация, наем помещения и прочее, на что потребуется немногим меньше. Всего нужно считать около семи миллионов.
— Семь миллионов?
Элуэлл осторожно опустился в кресло.
— Это пустяки по сравнению с большими выборами, сэр! Там счет идет на сотни миллионов! Все продается, все покупается по установившимся рыночным ценам!
— Семь миллионов! — сокрушенно повторил Элуэлл.
— Конечно, — невозмутимо подтвердил мистер Кент, изогнувшись в почтительной позе.
Он долго стоял так, пока его патрон сидел в кресле, сжав красивую голову руками.
— О, если достать эти деньги, то мы победим мистера Мора и его неумелого политического помощника, мистера Меджа! Ха-ха! Нашей профессией нельзя заниматься ради торжества справедливости или даже для приобретения политического багажа, как хочет этот выскочка Медж. Для начала мы создадим вам популярность и осмеем вашего противника. — Мистер Кент бросил окурок и взял новую сигару. — Вы начнете в газетах дискуссию о технической абсурдности строительства плавучего туннеля, а про вашего конкурента где-нибудь скажете, что не придаете никакого значения слухам, будто всеми чтимый судья решил переделать свой дом так, чтобы все комнаты в нем были цилиндрическими, как в туннеле. Вы не допускаете мысли, скажете вы, что такому пожилому человеку, как Ирвинг Мор, удобно жить и передвигаться в доме, где есть что-нибудь цилиндрическое. Ха-ха-ха! Намек на четыре колонны муниципалитета. Вы понимаете? А неудачу с опытным русским туннелем надо раздуть. Сумасшествие и самоубийство мистера Корнейва — автора Арктического моста. Гибель сооружения. Преступное легкомыслие строителей…
— Довольно! — остановил Элуэлл мистера Кента, беря телефонную трубку.
Мистер Кент развалился в кресле и стал раскуривать сигару.
Элуэлл неторопливо набрал номер, потом произнес имя Джона Рипплайна. Лицо мистера Кента расплылось в подобострастной улыбке. Он даже встал с кресла и приподнялся на носках. Казалось, он хотел прочесть по выражению лица патрона, что слышит тот в телефонную трубку. До него доносились неразборчивые звуки низкого ворчливого голоса, в которых он вдруг угадал слово «яхта». Мистер Кент чуть не подскочил от радости. Элуэлл повесил трубку и встал.
— О, мистер Элуэлл! Удача! Удача! — жал ему руку Кент. — Вы встречаетесь с мистером Рипплайном на его яхте? Дуг! Дуг! Прекрасная яхта! Я завидую вашей прогулке. Все газеты говорили о знаменитой яхте пароходного короля. Настоящая скаковая лошадь.
— Прощайте, мистер Кент! Я вызову вас, когда вы мне понадобитесь.
— О'кэй, сэр! О'кэй! Что значит семь миллионов для Рипплайна! Мы ведь с вами знаем, что судоходный король ненавидит плавающий туннель. Еще бы! Он боится за свои океанские линии. А на то, что его танкеры, перевозя нефть, губят океаны со всей живностью, нам наплевать. На наш век воды хватит! Я ухожу, ухожу, сэр! Все будет о'кэй! Свободный мир не откроет дверь коммунистам. Кстати, посоветуйтесь с мистером Рипплайном. Было бы неплохо вызвать старика Мора в подходящую комиссию сената. С чего это член Верховного суда (куда выше?!) подался в губернаторы? По чьему заданию, за сколько миллионов? О! Эти сенаторы! Уверяю, они умеют расспрашивать не хуже отцов иезуитов в былые времена… потрошить тоже. При случае можно вспомнить его выступление на выставке! О! Это был бы нокаут! Все будет о'кэй!
— Сэр! Мне рекомендовали вас как человека, могущего провести техническую работу по предвыборной кампании, и я согласился платить вам за это огромную сумму — пятьсот долларов в неделю. Но то, что я услышал здесь от вас… Вы ошиблись во мне, мистер Кент. Вы видите перед собой не карьериста, желающего любым путем достигнуть высот поста в одном из главных штатов Америки, а человека, преданного интересам нации. Вам следовало бы понять, что я не только политик, но и инженер, которого уважают рабочие, техники и капиталисты, которого обожают студентки и студенты. Я не только владелец судостроительных верфей, но и публицист американской прессы, выступающий с международной трибуны со всей ответственностью истого американца. Я не могу позволить себе выслушивать вас, сэр. Для меня Америка — символ Благополучия, Религии и Порядочности.
Рука мистера Элуэлла готова была подняться, чтобы указать на дверь.
Мистер Кент соскочил с края стола, на котором бесцеремонно сидел, и успел поймать руку разгневанного мистера Элуэлла, крепко придавив ее к столу.
— Прошу прощения, сэр, — политический босс постарался растянуть мешки под глазами в улыбку, — я не хотел оскорбить вас. Я лишь изложил вам некоторые приемы своей профессии. У каждой фирмы есть свой секрет. Можно упрашивать избирателей, чтобы они избирали губернатором кандидата потому, что он умен, справедлив и жаждет блага стране. Не спорю, были случаи избрания кандидата таким бездарным способом. Но оставим эту старинку нашим противникам. У меня другой стиль. Я прежде всего учитываю вкусы избирателей. Это мой патент. Словом, сэр, насколько я понимаю, вы нужны партии, а вам нужно кресло и провожатый к нему. Я к вашим услугам. Мы с вами прискачем к столбу первыми.
Мистер Элуэлл нервно барабанил холеными пальцами по столу. Казалось, что еще мгновение — и он выгонит бойкого политического импресарио.
— Что действует на толпу, сэр? — продолжал, не смущаясь, мистер Кент. — Искусство, сэр, только искусство! Живопись, сцена, кино, музыка. И важно не то, что они затрагивают умы зрителей и слушателей, но то, что они действуют на их чувства. Овладейте чувствами избирателей, сэр, и, клянусь честью, мы победим. А для того чтобы овладеть сердцами людей, нужен драматический жест, нужен, как мы, политики, говорим, «хокум». Его ждут ваши избиратели.
Мистер Кент снова комфортабельно устроился на письменном столе Элуэлла.
— Итак, прежде всего — зрелище. У вас подходящая фигура, сэр. Глядя на вас, мог бы напиться со злости любой кандидат в президенты. — Мистер Кент картинно протянул руку к мистеру Элуэллу. — Посмотрите, джентльмены, на это лицо без единой морщины, лишь с двумя глубокими складками, выражающими мужество и энергию! Посмотрите на эти седые виски, так красиво оттеняющие смуглый цвет кожи уроженца юга! На светлые прямодушные глаза! А ваша безукоризненная манера одеваться, сэр! Дуг, сэр, дуг! — Мистер Кент выговаривал слово «гуд» — хорошо — наоборот, что на его залихватском жаргоне должно было означать двойное одобрение. — Мы придумаем вам хокум. Есть у вас порванные носовые платки? Нет? Дэб — плохо. Надо завести. Мы условимся с вами так: произнося перед избирателями предвыборную речь, вы в соответствующий момент вынете из кармана выглаженный, но порванный платок. Смущайтесь и говорите, что виновата миссис Элуэлл, что у вас, конечно, есть дюжины целых платков, но ваша жена очень рассеянна. Но она прекрасная женщина и умеет зато хорошо воспитывать детей. Ах, эти детишки, прелестные малютки! — Мистер Кент взял со стола фотографию с двумя кудрявыми головками, красовавшуюся на столе Элуэлла. — Вы передадите в толпу несколько таких фотографий и начнете болтать с парнями по-приятельски. Это даст вам не один миллион голосов. Все скажут: «О, Элуэлл? Это свой парень!»
— Запомните, мистер Кент, что я буду выступать как политический деятель, а не в качестве актера. Моя задача — защитить американские интересы во всех уголках земного шара. Защитить молитвой, помощью другим странам, наконец, силой! Бог, даровав нам, американцам, процветание, возложил на нас тяжелое бремя руководства миром, и мы будем нести это бремя, а не строить мосты из свободного мира к марксистам через Северный полюс. Клянусь на Библии: мой штат, если я возглавлю его, не допустит этого!
— Замечательно, сэр! Дуг! Дуг! — застыл в восхищении мистер Кент. — Вы правы: толпе надо показать, под каким флагом мы идем вперед. В каком вопросе мы не сходимся с нашим противником, судьей Ирвингом Мором? Прежде такими вопросами были: вхождение или невхожденне Америки в Лигу Наций, отмена или сохранение сухого закона, как закончить войну в Индокитае. Или ядерную гонку. И вы прекрасно сформулировали свои политические позиции. Мы против постройки подводного плавающего туннеля через Ледовитый океан к врагам цивилизации. Ваш противник защищает туннель? О'кэй! Вы же выступаете как человек, спасающий свободный мир от пагубного общения… Ваш штат, центр индустрии, не примет в этом участия!
— Довольно! — прервал мистер Элуэлл. — Я не собираюсь входить с вами в обсуждение своей политической платформы.
— О'кэй! — склонил голову Кент. — Мы лишь обсуждаем детали предвыборной кампании.
Одному сенатору, выборы которого проходили очень много лет назад, по такому деликатному вопросу, как отмена сухого закона в его штате, советовали говорить так: «Все силы свои я положу на борьбу против страшного яда, могущего отравить нацию, однако я готов рассмотреть все разумные предложения к удовлетворению естественных потребностей американцев». Впрочем, сэр, я ничего, ничего не советую. В предвыборных речах я бы лично не излагал никакой программы, а лишь ссылался на Библию и конституцию. Уверяю вас, многие избиратели были бы вполне довольны. Стоп! Стоп, сэр! Я уже молчу. Перехожу к будничным вопросам, к текущим расходам. Имеет мистер Элуэлл о них представление? Дуг, я не сомневался.
Мистер Элуэлл нехотя сел в кресло и, полуобернувшись, продолжал скучающе постукивать пальцами по столу. Сколько хлопот связано с этой предвыборной борьбой! Если бы этот Кент не пользовался славой человека, успешно проведшего не одну кампанию, разве стал бы Элуэлл тратить время?
— Расходы, расходы! — качал головой мистер Кент. — Вы, конечно, богатый человек, мистер Элуэлл, крупный акционер нескольких судостроительных заводов, но… ваших средств будет недостаточно, сэр. Партийный же аппарат берет, а не дает деньги. — И, наклонившись через стол к мистеру Элуэллу, а по пути взяв из коробки сигару, мистер Кент продолжал: — Далеко не все знают, что в день выборов все могут решить «пловцы» — это секрет моей фирмы, сэр. — Мистер Кент многозначительно подмигнул. — Эти славные парни или не имеют работы, или не хотят ее иметь, но зато обладают большой семьей: папами, мамами, братьями, сестрами, тетями, дядями, бабушками, дедушками и просто собутыльниками. Да, сэр. Я вам открою тайну: знайте, что на каждом избирательном участке, включающем до четырехсот избирателей, мой доверенный всегда имеет на примете дюжину таких парней. Если им сунуть в день выборов пять или десять долларов, то они приволокут к избирательным урнам всю свою семейку — человек десять! — И мистер Кент щелкнул пальцами, стараясь поймать взгляд патрона. — Представьте себе, сколько голосов вы заполучите таким образом! Если «пловцы» будут наши, при условии, конечно, что ваши деньги перейдут к ним, то я берусь, как у нас говорят, провести в конгресс рыжего пса против апостола Павла.
Мистер Кент расхохотался, но тотчас смолк, соскочив со стола. Разгневанный мистер Элуэлл стоял перед ним во весь рост. Рука его уже поднималась, чтобы показать на дверь.
— Сэр, вы, кажется, осмелились говорить о подкупе? — с убийственным холодом произнес он.
— О, что вы! — ужаснулся мистер Кент. — Я говорил лишь о некоторых организационных расходах, которые необходимы для вознаграждения людей, проводящих низовую агитационную работу в кругу семьи. О, сэр! Как можно говорить о подкупе? Мог ли я?..
Мистер Элуэлл раздраженным движением взял из коробки сигару.
— Итак, теперь подсчитаем, сколько понадобится денег… — Мистер Кент сделал многозначительную паузу. — Приблизительно четыре миллиона долларов, не считая официальных расходов, — реклама, агитация, наем помещения и прочее, на что потребуется немногим меньше. Всего нужно считать около семи миллионов.
— Семь миллионов?
Элуэлл осторожно опустился в кресло.
— Это пустяки по сравнению с большими выборами, сэр! Там счет идет на сотни миллионов! Все продается, все покупается по установившимся рыночным ценам!
— Семь миллионов! — сокрушенно повторил Элуэлл.
— Конечно, — невозмутимо подтвердил мистер Кент, изогнувшись в почтительной позе.
Он долго стоял так, пока его патрон сидел в кресле, сжав красивую голову руками.
— О, если достать эти деньги, то мы победим мистера Мора и его неумелого политического помощника, мистера Меджа! Ха-ха! Нашей профессией нельзя заниматься ради торжества справедливости или даже для приобретения политического багажа, как хочет этот выскочка Медж. Для начала мы создадим вам популярность и осмеем вашего противника. — Мистер Кент бросил окурок и взял новую сигару. — Вы начнете в газетах дискуссию о технической абсурдности строительства плавучего туннеля, а про вашего конкурента где-нибудь скажете, что не придаете никакого значения слухам, будто всеми чтимый судья решил переделать свой дом так, чтобы все комнаты в нем были цилиндрическими, как в туннеле. Вы не допускаете мысли, скажете вы, что такому пожилому человеку, как Ирвинг Мор, удобно жить и передвигаться в доме, где есть что-нибудь цилиндрическое. Ха-ха-ха! Намек на четыре колонны муниципалитета. Вы понимаете? А неудачу с опытным русским туннелем надо раздуть. Сумасшествие и самоубийство мистера Корнейва — автора Арктического моста. Гибель сооружения. Преступное легкомыслие строителей…
— Довольно! — остановил Элуэлл мистера Кента, беря телефонную трубку.
Мистер Кент развалился в кресле и стал раскуривать сигару.
Элуэлл неторопливо набрал номер, потом произнес имя Джона Рипплайна. Лицо мистера Кента расплылось в подобострастной улыбке. Он даже встал с кресла и приподнялся на носках. Казалось, он хотел прочесть по выражению лица патрона, что слышит тот в телефонную трубку. До него доносились неразборчивые звуки низкого ворчливого голоса, в которых он вдруг угадал слово «яхта». Мистер Кент чуть не подскочил от радости. Элуэлл повесил трубку и встал.
— О, мистер Элуэлл! Удача! Удача! — жал ему руку Кент. — Вы встречаетесь с мистером Рипплайном на его яхте? Дуг! Дуг! Прекрасная яхта! Я завидую вашей прогулке. Все газеты говорили о знаменитой яхте пароходного короля. Настоящая скаковая лошадь.
— Прощайте, мистер Кент! Я вызову вас, когда вы мне понадобитесь.
— О'кэй, сэр! О'кэй! Что значит семь миллионов для Рипплайна! Мы ведь с вами знаем, что судоходный король ненавидит плавающий туннель. Еще бы! Он боится за свои океанские линии. А на то, что его танкеры, перевозя нефть, губят океаны со всей живностью, нам наплевать. На наш век воды хватит! Я ухожу, ухожу, сэр! Все будет о'кэй! Свободный мир не откроет дверь коммунистам. Кстати, посоветуйтесь с мистером Рипплайном. Было бы неплохо вызвать старика Мора в подходящую комиссию сената. С чего это член Верховного суда (куда выше?!) подался в губернаторы? По чьему заданию, за сколько миллионов? О! Эти сенаторы! Уверяю, они умеют расспрашивать не хуже отцов иезуитов в былые времена… потрошить тоже. При случае можно вспомнить его выступление на выставке! О! Это был бы нокаут! Все будет о'кэй!