Страница:
Кэтрин переправилась через черные бурлящие воды Эска не в седле за спиной мужа, а на широких плечах Струана. Впервые за последние четыре месяца она ступила на шотландскую землю. Оглянувшись назад, на бушующую реку, и зная, что обратно уже не повернуть, она думала о том, что вряд ли когда-нибудь вернется в Англию. За ее спиной завыли волынки, мужчины пустились в пляс, чтобы согреться. Кэтрин не покидали мысли о Роузвуд-Холле, о матери, о прежней спокойной жизни, которая теперь стала ей чужой. Она сама отказалась от всего этого, убежденная, что ее будущее принадлежит Александеру Камерону. Но вместе с тем она не могла не грустить, думая о близких: в Англии остались Гарриет и Демиен, ее мать собиралась в колонию – может быть, они больше никогда не свидятся...
Но к счастью, времени для размышлений у Кэтрин было немного. На протяжении двух недель армию, состоящую главным образом из пехотинцев, неотступно преследовала кавалерия, к тому же угрозу для нее представляли регулярные части Уэйда, расквартированные в Ньюкасле. Вдобавок погода портилась с каждым днем. Когда прекращались снегопады, поднимался сильный ветер и приносил дождь с градом. Горцы промерзли, изголодались и устали, у многих износилась обувь, и им приходилось босиком брести по лужам и снегу.
В Шотландии армия разделилась на две колонны. Лорд Джордж повел одну из них окольными путями к Глазго, а принц Чарльз и герцог Пертский со второй колонной двинулись по большой дороге через Пиблс. В Глазго обе колонны прибыли с разрывом в день, и, подобно манчестерцам, местные жители встретили их открытой враждебностью. Только вмешательство Лохиэла спасло город от разграбления и пожаров в отместку за оскорбления. Принц опять распорядился взять с города пошлину, и на этот раз ее собрали – одеждой, одеялами и теплой обувью для обносившихся горцев.
Впервые никто не предпринял попытки пустить слух, преувеличивающий численность армии, которая дошла почти до английской столицы. Лорд Джордж и принц, которые надеялись на поддержку на родине, с удивлением обнаружили, что их действия вызвали острое недовольство. В середине октября эрл Лаудаун отправился морем в Инвернесс и принял командование огромной армией, собранной Дунканом Форбсом. Форбс объединил офицеров из кланов, преданных дому Ганноверов, а также угрозами и подкупами добился того, чтобы самые влиятельные якобитские вожди пренебрегли отчаянными мольбами принца. Более того, на всей территории, находящейся во власти Аргайла Кэмпбелла – от границы до Лохабера, – население оказывало поддержку правительству. Жители земель к северу от Инвернесса были преданы Ганноверу, а западные горцы из Ская хранили верность сэру Александеру Макдональду из Слита и Маклеоду из Маклеода – оба они поначалу поддерживали принца, но вскоре переметнулись на сторону лорда Лаудауна.
За время отсутствия принца в Эдинбург по морю прибыло подкрепление, и жители города, те самые, которые радостными криками встречали Стюарта, теперь так же ликующе принимали нового главнокомандующего правительственных войск в Шотландии, генерала Генри Хоули. Закаленный в боях ветеран, который сражался с Камберлендом при Деттингене и Фонтенуа, Хоули ни в грош не ставил армию принца и твердо вознамерился снискать себе славу военачальника, руководившего полным и окончательным разгромом мятежников. Как только в Эдинбурге узнали об отступлении Чарльза Стюарта, Хоули начал готовиться к походу.
Но не все новости были пугающими. В Абердине успели сформировать вторую армию горцев численностью три тысячи четыреста человек, которая сразу после прибытия принца в Шотландию дошла маршем до Стерлинга, таким образом удвоив силы регента. В числе вновь присоединившихся был лорд Джон Драммонд, брат герцога Пертского, только что прибывший из Франции со своим отрядом. Объявив себя и своих солдат представителями короля Людовика, лорд Драммонд сразу отправил депешу командиру голландского отряда, направленного в Англию с целью оказания поддержки королю Георгу. В депеше напоминались условия недавнего союза между Голландией и Францией, согласно которым Голландия не имела права воевать против своей союзницы вплоть до 1747 года. Семь тысяч человек, на которых так рассчитывал Камберленд, были вынуждены вернуться домой сразу после прибытия, еще не успев просушить мокрые от соленых брызг мундиры.
Тринадцатого января лорд Джордж предпринял вылазку в Линлитгоу, чтобы захватить припасы, предназначавшиеся для армии Хоули, и узнал, что правительственная армия покинула Эдинбург и движется в сторону мятежников уже полдня. Имея в распоряжении всего две сотни человек, лорд Джордж отступил в Фолкерк, затем в Баннокберн, где принц сразу заявил, что Хоули необходимо втянуть в сражение.
Два дня Хоули провел в Фолкерке, а принц – в Баннокберне. Зная, как якобиты относятся к Баннокберну, месту, где один из величайших шотландских королей-воинов, Роберт Брюс, одержал победу в 1311 году, Хоули не стал затевать там сражение. Раздосадованный, но не обескураженный Чарльз Стюарт вывел армию на равнину над Фолкерком; этот маневр стал для Хоули полной неожиданностью. Как раз в тот день он был приглашен на ужин к очаровательной и пышнотелой леди Килмарнок, муж которой в это время готовился к атаке, будучи сторонником принца. Услышав, что мятежники вышли на равнину, Хоули так поспешно бросился в лагерь, что позабыл вынуть из-за воротника рубашки салфетку. Он прибыл в лагерь без шляпы, тяжело отдуваясь, и успел увидеть, как его кавалеристы безуспешно пытаются отразить атаку целого полчища горцев... и обращаются в бегство на виду у изумленной пехоты.
С древним воинственным кличем горцы волной накатили на открытую равнину. Из-за проливных дождей порох в мушкетах отсырел и не воспламенялся, пехотинцам в красных мундирах стало нечем преградить путь шотландцам со сверкающими мечами. К сожалению, дождь помешал и мятежникам: вместо того чтобы преследовать по пятам рассеянные отряды англичан, как надлежало поступить, они предпочли остаться в брошенном лагере, где обнаружили запасы еды, вина и чистой одежды.
Даже когда погода прояснилась, принц продолжал праздновать победу вместо того, чтобы гнаться за перепуганными солдатами правительственной армии. Он игнорировал послания лорда Джорджа и не выказывал ни малейшего желания брать приступом Эдинбург. Последствия его ошибки стали сказываться спустя неделю, когда выяснилось, что Хоули благополучно вернулся в столицу Шотландии, а Уильям, герцог Камберлендский, беспрепятственно проник в залив Ферт-оф-Форт и принял командование гарнизоном Эдинбургской крепости.
Разъяренные бездействием принца, сознающие, что они многое потеряли, удовлетворившись победой при Фолкерке, вожди очутились в том же положении, что и в Дерби. Армия Камберленда находилась в Эдинбурге, к границе стягивались отряды под командованием генерала Уэйда. На этот раз вожди не стали слушать витиеватые речи и страстные мольбы принца и снова отдали подчиненным приказ об отступлении. Чувствовать себя свободно они могли лишь в горах, где без труда справились бы с любым противником. Вожди твердо верили, что Камберленд не решится сунуться в горы, где его кавалерия, пехота и артиллерия потеряют все преимущества.
Первого февраля армия якобитов начала отступление на север. Новости о бегстве противника изумили и разозлили Камберленда, который счел оскорблением странное поведение своего кузена, принца Чарльза.
– Мне сообщили, что мятежники просто свернули лагерь и покинули Фолкерк! – объявил тучный Камберленд, возвышаясь над длинным обеденным столом.
Вокруг него собрались, ловя каждое слово и жест, старшие офицеры четырнадцати пехотных батальонов и драгунских полков, находящихся в этот момент в Эдинбурге. Генерал Хоули, который на протяжении почти всего совета хранил подозрительное молчание, расположился поодаль от герцога, словно подчеркивая свою скромность. Напротив, офицеры, которые отличились в бою, не дрогнули и не обратились в бегство, уселись поближе к Камберленду. Справа от него восседал старый полковник Гест, который выдержал длительную осаду якобитов и не сдал им Эдинбургскую крепость, справа от полковника – один из нескольких драгунских офицеров, проявивших доблесть при Престонпансе, майор Гамильтон Армбрут Гарнер.
– Легко представить себе, как мы удивились, когда прибыли в Фолкерк, намереваясь развлечь нашего кузена, – продолжал нудным голосом герцог, – и обнаружили, что город пуст, от лагеря осталось лишь несколько кострищ, а разбуженная нами горстка пьяниц поведала об успешном отступлении и переправе через воды Форта.
Лупоглазый герцог, обладатель очень длинного тонкого носа, прищурился от дыма трубок и сигар и обвел взглядом офицеров в мундирах и париках:
– Что скажете, джентльмены?
Последовавшую томительную паузу прервал Гамильтон Гарнер, который не потупился под пристальным взглядом глаз герцога:
– Ваша светлость, я склонен думать, что они струсили. Иначе почему они сбежали? Ведь если бы они вступили в битву при Фолкерке, у них появились бы дополнительные преимущества.
– С самого начала все преимущества были у них, – заметил герцог. – Поскольку их методы ведения боя рассчитаны на любую погоду, им незачем беспокоиться о том, что порох отсыреет, а грязь забрызгает шикарные белые гетры.
– Они сражаются, как демоны ада, – вздрогнув, пролепетал один из младших офицеров. – Они появляются как из-под земли, возникают из тумана, покрытые грязью, разражаются леденящими кровь воплями, размахивают окровавленными мечами и даже серпами...
– Да, оружие примитивное, но надежное – вы не находите?
– Зато наши люди обучены стрельбе из мушкетов и пушек, – возразил Хоули. – Никто не сравнится с ними в дисциплине и мастерстве.
Герцог устремил мрачный взгляд на опального генерала.
– Но чтобы продемонстрировать это значительное превосходство, нам приходится ждать ясной погоды и выбирать удобное место и время, да еще рассчитывать на приглашения к ужину – не так ли?
Лицо Хоули покрылось красными пятнами.
– Леди Килмарнок была перепугана... она просила у нас защиты. Было уже поздно, и...
– И ее грудь с каждой минутой казалась вам все более привлекательной, – фыркнул герцог. – Пожалуй, и мне следовало бы познакомиться с этим образцом добродетели. Вы не согласитесь представить меня леди Килмарнок?
Хоули плотно сжал губы, побледнев от ярости. В разговор вмешался майор Гарнер:
– Ваша светлость, это невозможно. Вышеупомянутая леди сбежала вместе с мужем и остальными якобитами.
Герцог забарабанил тупыми пальцами по столу.
– Вот как?.. Погода, женщины... какое еще с виду безобидное оружие применят мятежники? Прежде всего – наш страх. Четыре тысячи мятежников чуть было не отняли престол у моего отца. Да, нашу границу перешли не тридцать тысяч горцев, как мы думали, а всего четыре. Четыре, джентльмены! Наши объединенные силы по численности в пять раз превосходят армию мятежников. Но когда мы наконец набрались смелости и погнались за ними, они не стали утруждать себя, заглядывать в учебники тактики и выяснять, по каким правилам полагается вести войну! Черт подери, как бы не так! С какой стати, если они неизменно застают нас врасплох, в спущенных до колен штанах? А что касается их стратегии, джентльмены, то они не демоны и не псы из ада.
Они простые смертные из плоти и крови; они умирают точно так же, как мы.
– Но их оружие...
– Оружие! – Камберленд выпрямился и обвел горящим взглядом стол. – Допотопные мечи, слишком тяжелые, чтобы обеспечивать точность движений, слишком длинные для быстрого боя, пригодные только для того, чтобы наносить удары в спину убегающему противнику! Хьюз!
Молодой адъютант мгновенно примчался на зов герцога и подал ему меч, отобранный у пленного горца. Достигающий в длину пяти футов, с обоюдоострым клинком шириной четыре дюйма, увенчанный литой рукоятью с гардой в форме чаши, меч имел внушительный вид. Присутствующим вспомнились страшные увечья, причиняемые этим оружием, некоторые отвернулись, другие украдкой поглядывали на свои тонкие стальные сабли и рапиры.
Камберленд взял меч, покачал его на ладони, оценивая тяжесть. Его внимание вновь привлекла пара внимательных зеленых глаз, он подумал и жестом подозвал майора Гарнера.
– Кажется, вы были самым искусным фехтовальщиком в своем полку? – спросил герцог. – И видели, как мятежники в бою рубили наших растерявшихся солдат?
Гарнер попросил позволения и вынул из ножен свою шпагу.
– Ваша светлость, наши солдаты не столько растерялись, сколько не имели опыта в отражении атак горцев.
– Объяснитесь.
– Видите ли, ваша светлость, как вы уже заметили, шотландский меч – чрезвычайно тяжелое, неудобное оружие, которым почти невозможно вести поединок по правилам, нанося удары и парируя их. Такой меч приходится держать обеими руками, делая размашистые, широкие кругообразные движения, причем из-за тяжести меча даже самые опытные и крепкие воины порой теряют равновесие. И еще я с вашего позволения и с вашей помощью могу показать места на теле шотландца, которые особенно уязвимы при замахе.
Заинтригованный, Камберленд поднял меч и замахнулся, словно собираясь нанести удар. Герцог был невысоким и коренастым, его веса вполне хватало, чтобы орудовать громоздким мечом, но смысл слов майора сразу стал понятным. Пару мгновений, пока меч описывал дугу и находился на максимальном расстоянии от тела герцога, его правая рука оставалась полностью вытянутой, а весь правый бок – открытым противнику и уязвимым. Гарнер подкрепил свои доводы, когда при втором замахе герцога шагнул вперед и коснулся кончиком шпаги бока противника, направляя оружие прямо в сердце.
– Даже под проливным дождем, когда мушкеты становятся никчемными, мы можем действовать штыками, нанося противнику существенный урон – при условии, что мы обучим солдат нападать на врага справа и только при лобовом столкновении.
– Надо немедленно заняться обучением, – воодушевленно откликнулся Камберленд. – Но поможет ли столь простая тактика преодолеть страх наших подчиненных?
– Под вашим командованием сражаются несколько шотландских полков, – напомнил Гарнер. – К примеру, воины Аргайла Кэмпбелла могли бы устроить учебную атаку, чтобы мы увидели все их слабости и приняли ответные меры.
– Превосходно! – Герцог вернул меч адъютанту и хлопнул Гарнера по плечу. – Поручаю вам провести учебную атаку, майор, и если она принесет пользу, вы сами займетесь обучением пехотинцев так, как сочтете нужным. Клянусь Богом, давно пора развеять миф о непобедимости горцев! Я хочу, чтобы наши люди уверовали: им незачем бояться этих горных вояк. Еще немного – и мы уничтожим их раз и навсегда.
– А если слухи подтвердятся? – вмешался пожилой полковник с одутловатым лицом и лиловым носом любителя удовольствий. – Если при отступлении армия принца рассредоточится? Если шотландцы попрячутся по своим горным логовам, чтобы отсидеться, и уклонятся от решающего сражения?
Герцог презрительно поджал губы, обдумывая вопрос полковника Патнема.
– Да, и меня подмывало высказать такое предположение, но теперь я больше склонен считать этих шотландцев слишком упрямыми и воинственными. Они досаждают монарху уже пятьдесят лет, а едва поражение становится неизбежным, исчезают в горах, только чтобы опять появиться через десять – двадцать лет, когда им придет в голову, что их вновь оскорбили или обделили. И если мы и в этот раз позволим им удрать, все простим и забудем, пройдет несколько лет, и они воспользуются победами нынешней кампании, воспитывая очередное поколение вольнодумцев и изменников! Нет, джентльмены, – продолжал он, – я считаю, что мы должны удовлетвориться только полным уничтожением всех сил противника. Если ради этого нам понадобится научиться владеть мечами – да будет так! Если погибнут все якобиты, вплоть до последнего мужчины, женщины и ребенка, – так тому и быть. Надо жестоко подавить их сопротивление, заставив раз и навсегда отказаться от любых попыток восставать против нас.
Сделав паузу, он оглядел мрачные лица своих офицеров.
– Джентльмены, надлежит помнить, что наш противник лишен благородства. Горцы – изменники, бунтари, подлые твари, которые лелеют мечту свергнуть нашего монарха, короля Георга, с престола, который принадлежит ему по праву, и возвести на него старого сифилитика и паписта! Вы видели, какое наслаждение они испытывают, убивая наших храбрых солдат на месте. И этим дикарям мы предложим оливковую ветвь в надежде прожить спокойно хотя бы тридцать лет? И скажем женам и матерям воинов, захлебнувшихся собственной кровью при Престонпансе и Фолкерке, что мы ограничились тем, что загнали изменников и убийц в горы и пощадили их, подарили им жизнь?
Гамильтон Гарнер сделал вдох и в гневе вскинул кулак:
– Нет! Клянусь Богом, нет! На этот раз они так легко не отделаются!
– Нет! – поддержал его хор хриплых голосов, сопровождаемых ударами кулаков и скрипом стульев по полу. Офицеры один за другим поднимались, выражая полное согласие с Камберлендом. Майор Гарнер схватил со стола бокал с вином и высоко поднял его.
– За Уильяма, герцога Камберлендского! – прогремел он. – За его победу над теми, кто посмел вновь посягнуть на английский престол! За всех нас – тех, кто добьется этой победы!
– За Камберленда! – воодушевленно откликнулись офицеры. – За победу!
Глава 13
Но к счастью, времени для размышлений у Кэтрин было немного. На протяжении двух недель армию, состоящую главным образом из пехотинцев, неотступно преследовала кавалерия, к тому же угрозу для нее представляли регулярные части Уэйда, расквартированные в Ньюкасле. Вдобавок погода портилась с каждым днем. Когда прекращались снегопады, поднимался сильный ветер и приносил дождь с градом. Горцы промерзли, изголодались и устали, у многих износилась обувь, и им приходилось босиком брести по лужам и снегу.
В Шотландии армия разделилась на две колонны. Лорд Джордж повел одну из них окольными путями к Глазго, а принц Чарльз и герцог Пертский со второй колонной двинулись по большой дороге через Пиблс. В Глазго обе колонны прибыли с разрывом в день, и, подобно манчестерцам, местные жители встретили их открытой враждебностью. Только вмешательство Лохиэла спасло город от разграбления и пожаров в отместку за оскорбления. Принц опять распорядился взять с города пошлину, и на этот раз ее собрали – одеждой, одеялами и теплой обувью для обносившихся горцев.
Впервые никто не предпринял попытки пустить слух, преувеличивающий численность армии, которая дошла почти до английской столицы. Лорд Джордж и принц, которые надеялись на поддержку на родине, с удивлением обнаружили, что их действия вызвали острое недовольство. В середине октября эрл Лаудаун отправился морем в Инвернесс и принял командование огромной армией, собранной Дунканом Форбсом. Форбс объединил офицеров из кланов, преданных дому Ганноверов, а также угрозами и подкупами добился того, чтобы самые влиятельные якобитские вожди пренебрегли отчаянными мольбами принца. Более того, на всей территории, находящейся во власти Аргайла Кэмпбелла – от границы до Лохабера, – население оказывало поддержку правительству. Жители земель к северу от Инвернесса были преданы Ганноверу, а западные горцы из Ская хранили верность сэру Александеру Макдональду из Слита и Маклеоду из Маклеода – оба они поначалу поддерживали принца, но вскоре переметнулись на сторону лорда Лаудауна.
За время отсутствия принца в Эдинбург по морю прибыло подкрепление, и жители города, те самые, которые радостными криками встречали Стюарта, теперь так же ликующе принимали нового главнокомандующего правительственных войск в Шотландии, генерала Генри Хоули. Закаленный в боях ветеран, который сражался с Камберлендом при Деттингене и Фонтенуа, Хоули ни в грош не ставил армию принца и твердо вознамерился снискать себе славу военачальника, руководившего полным и окончательным разгромом мятежников. Как только в Эдинбурге узнали об отступлении Чарльза Стюарта, Хоули начал готовиться к походу.
Но не все новости были пугающими. В Абердине успели сформировать вторую армию горцев численностью три тысячи четыреста человек, которая сразу после прибытия принца в Шотландию дошла маршем до Стерлинга, таким образом удвоив силы регента. В числе вновь присоединившихся был лорд Джон Драммонд, брат герцога Пертского, только что прибывший из Франции со своим отрядом. Объявив себя и своих солдат представителями короля Людовика, лорд Драммонд сразу отправил депешу командиру голландского отряда, направленного в Англию с целью оказания поддержки королю Георгу. В депеше напоминались условия недавнего союза между Голландией и Францией, согласно которым Голландия не имела права воевать против своей союзницы вплоть до 1747 года. Семь тысяч человек, на которых так рассчитывал Камберленд, были вынуждены вернуться домой сразу после прибытия, еще не успев просушить мокрые от соленых брызг мундиры.
Тринадцатого января лорд Джордж предпринял вылазку в Линлитгоу, чтобы захватить припасы, предназначавшиеся для армии Хоули, и узнал, что правительственная армия покинула Эдинбург и движется в сторону мятежников уже полдня. Имея в распоряжении всего две сотни человек, лорд Джордж отступил в Фолкерк, затем в Баннокберн, где принц сразу заявил, что Хоули необходимо втянуть в сражение.
Два дня Хоули провел в Фолкерке, а принц – в Баннокберне. Зная, как якобиты относятся к Баннокберну, месту, где один из величайших шотландских королей-воинов, Роберт Брюс, одержал победу в 1311 году, Хоули не стал затевать там сражение. Раздосадованный, но не обескураженный Чарльз Стюарт вывел армию на равнину над Фолкерком; этот маневр стал для Хоули полной неожиданностью. Как раз в тот день он был приглашен на ужин к очаровательной и пышнотелой леди Килмарнок, муж которой в это время готовился к атаке, будучи сторонником принца. Услышав, что мятежники вышли на равнину, Хоули так поспешно бросился в лагерь, что позабыл вынуть из-за воротника рубашки салфетку. Он прибыл в лагерь без шляпы, тяжело отдуваясь, и успел увидеть, как его кавалеристы безуспешно пытаются отразить атаку целого полчища горцев... и обращаются в бегство на виду у изумленной пехоты.
С древним воинственным кличем горцы волной накатили на открытую равнину. Из-за проливных дождей порох в мушкетах отсырел и не воспламенялся, пехотинцам в красных мундирах стало нечем преградить путь шотландцам со сверкающими мечами. К сожалению, дождь помешал и мятежникам: вместо того чтобы преследовать по пятам рассеянные отряды англичан, как надлежало поступить, они предпочли остаться в брошенном лагере, где обнаружили запасы еды, вина и чистой одежды.
Даже когда погода прояснилась, принц продолжал праздновать победу вместо того, чтобы гнаться за перепуганными солдатами правительственной армии. Он игнорировал послания лорда Джорджа и не выказывал ни малейшего желания брать приступом Эдинбург. Последствия его ошибки стали сказываться спустя неделю, когда выяснилось, что Хоули благополучно вернулся в столицу Шотландии, а Уильям, герцог Камберлендский, беспрепятственно проник в залив Ферт-оф-Форт и принял командование гарнизоном Эдинбургской крепости.
Разъяренные бездействием принца, сознающие, что они многое потеряли, удовлетворившись победой при Фолкерке, вожди очутились в том же положении, что и в Дерби. Армия Камберленда находилась в Эдинбурге, к границе стягивались отряды под командованием генерала Уэйда. На этот раз вожди не стали слушать витиеватые речи и страстные мольбы принца и снова отдали подчиненным приказ об отступлении. Чувствовать себя свободно они могли лишь в горах, где без труда справились бы с любым противником. Вожди твердо верили, что Камберленд не решится сунуться в горы, где его кавалерия, пехота и артиллерия потеряют все преимущества.
Первого февраля армия якобитов начала отступление на север. Новости о бегстве противника изумили и разозлили Камберленда, который счел оскорблением странное поведение своего кузена, принца Чарльза.
– Мне сообщили, что мятежники просто свернули лагерь и покинули Фолкерк! – объявил тучный Камберленд, возвышаясь над длинным обеденным столом.
Вокруг него собрались, ловя каждое слово и жест, старшие офицеры четырнадцати пехотных батальонов и драгунских полков, находящихся в этот момент в Эдинбурге. Генерал Хоули, который на протяжении почти всего совета хранил подозрительное молчание, расположился поодаль от герцога, словно подчеркивая свою скромность. Напротив, офицеры, которые отличились в бою, не дрогнули и не обратились в бегство, уселись поближе к Камберленду. Справа от него восседал старый полковник Гест, который выдержал длительную осаду якобитов и не сдал им Эдинбургскую крепость, справа от полковника – один из нескольких драгунских офицеров, проявивших доблесть при Престонпансе, майор Гамильтон Армбрут Гарнер.
– Легко представить себе, как мы удивились, когда прибыли в Фолкерк, намереваясь развлечь нашего кузена, – продолжал нудным голосом герцог, – и обнаружили, что город пуст, от лагеря осталось лишь несколько кострищ, а разбуженная нами горстка пьяниц поведала об успешном отступлении и переправе через воды Форта.
Лупоглазый герцог, обладатель очень длинного тонкого носа, прищурился от дыма трубок и сигар и обвел взглядом офицеров в мундирах и париках:
– Что скажете, джентльмены?
Последовавшую томительную паузу прервал Гамильтон Гарнер, который не потупился под пристальным взглядом глаз герцога:
– Ваша светлость, я склонен думать, что они струсили. Иначе почему они сбежали? Ведь если бы они вступили в битву при Фолкерке, у них появились бы дополнительные преимущества.
– С самого начала все преимущества были у них, – заметил герцог. – Поскольку их методы ведения боя рассчитаны на любую погоду, им незачем беспокоиться о том, что порох отсыреет, а грязь забрызгает шикарные белые гетры.
– Они сражаются, как демоны ада, – вздрогнув, пролепетал один из младших офицеров. – Они появляются как из-под земли, возникают из тумана, покрытые грязью, разражаются леденящими кровь воплями, размахивают окровавленными мечами и даже серпами...
– Да, оружие примитивное, но надежное – вы не находите?
– Зато наши люди обучены стрельбе из мушкетов и пушек, – возразил Хоули. – Никто не сравнится с ними в дисциплине и мастерстве.
Герцог устремил мрачный взгляд на опального генерала.
– Но чтобы продемонстрировать это значительное превосходство, нам приходится ждать ясной погоды и выбирать удобное место и время, да еще рассчитывать на приглашения к ужину – не так ли?
Лицо Хоули покрылось красными пятнами.
– Леди Килмарнок была перепугана... она просила у нас защиты. Было уже поздно, и...
– И ее грудь с каждой минутой казалась вам все более привлекательной, – фыркнул герцог. – Пожалуй, и мне следовало бы познакомиться с этим образцом добродетели. Вы не согласитесь представить меня леди Килмарнок?
Хоули плотно сжал губы, побледнев от ярости. В разговор вмешался майор Гарнер:
– Ваша светлость, это невозможно. Вышеупомянутая леди сбежала вместе с мужем и остальными якобитами.
Герцог забарабанил тупыми пальцами по столу.
– Вот как?.. Погода, женщины... какое еще с виду безобидное оружие применят мятежники? Прежде всего – наш страх. Четыре тысячи мятежников чуть было не отняли престол у моего отца. Да, нашу границу перешли не тридцать тысяч горцев, как мы думали, а всего четыре. Четыре, джентльмены! Наши объединенные силы по численности в пять раз превосходят армию мятежников. Но когда мы наконец набрались смелости и погнались за ними, они не стали утруждать себя, заглядывать в учебники тактики и выяснять, по каким правилам полагается вести войну! Черт подери, как бы не так! С какой стати, если они неизменно застают нас врасплох, в спущенных до колен штанах? А что касается их стратегии, джентльмены, то они не демоны и не псы из ада.
Они простые смертные из плоти и крови; они умирают точно так же, как мы.
– Но их оружие...
– Оружие! – Камберленд выпрямился и обвел горящим взглядом стол. – Допотопные мечи, слишком тяжелые, чтобы обеспечивать точность движений, слишком длинные для быстрого боя, пригодные только для того, чтобы наносить удары в спину убегающему противнику! Хьюз!
Молодой адъютант мгновенно примчался на зов герцога и подал ему меч, отобранный у пленного горца. Достигающий в длину пяти футов, с обоюдоострым клинком шириной четыре дюйма, увенчанный литой рукоятью с гардой в форме чаши, меч имел внушительный вид. Присутствующим вспомнились страшные увечья, причиняемые этим оружием, некоторые отвернулись, другие украдкой поглядывали на свои тонкие стальные сабли и рапиры.
Камберленд взял меч, покачал его на ладони, оценивая тяжесть. Его внимание вновь привлекла пара внимательных зеленых глаз, он подумал и жестом подозвал майора Гарнера.
– Кажется, вы были самым искусным фехтовальщиком в своем полку? – спросил герцог. – И видели, как мятежники в бою рубили наших растерявшихся солдат?
Гарнер попросил позволения и вынул из ножен свою шпагу.
– Ваша светлость, наши солдаты не столько растерялись, сколько не имели опыта в отражении атак горцев.
– Объяснитесь.
– Видите ли, ваша светлость, как вы уже заметили, шотландский меч – чрезвычайно тяжелое, неудобное оружие, которым почти невозможно вести поединок по правилам, нанося удары и парируя их. Такой меч приходится держать обеими руками, делая размашистые, широкие кругообразные движения, причем из-за тяжести меча даже самые опытные и крепкие воины порой теряют равновесие. И еще я с вашего позволения и с вашей помощью могу показать места на теле шотландца, которые особенно уязвимы при замахе.
Заинтригованный, Камберленд поднял меч и замахнулся, словно собираясь нанести удар. Герцог был невысоким и коренастым, его веса вполне хватало, чтобы орудовать громоздким мечом, но смысл слов майора сразу стал понятным. Пару мгновений, пока меч описывал дугу и находился на максимальном расстоянии от тела герцога, его правая рука оставалась полностью вытянутой, а весь правый бок – открытым противнику и уязвимым. Гарнер подкрепил свои доводы, когда при втором замахе герцога шагнул вперед и коснулся кончиком шпаги бока противника, направляя оружие прямо в сердце.
– Даже под проливным дождем, когда мушкеты становятся никчемными, мы можем действовать штыками, нанося противнику существенный урон – при условии, что мы обучим солдат нападать на врага справа и только при лобовом столкновении.
– Надо немедленно заняться обучением, – воодушевленно откликнулся Камберленд. – Но поможет ли столь простая тактика преодолеть страх наших подчиненных?
– Под вашим командованием сражаются несколько шотландских полков, – напомнил Гарнер. – К примеру, воины Аргайла Кэмпбелла могли бы устроить учебную атаку, чтобы мы увидели все их слабости и приняли ответные меры.
– Превосходно! – Герцог вернул меч адъютанту и хлопнул Гарнера по плечу. – Поручаю вам провести учебную атаку, майор, и если она принесет пользу, вы сами займетесь обучением пехотинцев так, как сочтете нужным. Клянусь Богом, давно пора развеять миф о непобедимости горцев! Я хочу, чтобы наши люди уверовали: им незачем бояться этих горных вояк. Еще немного – и мы уничтожим их раз и навсегда.
– А если слухи подтвердятся? – вмешался пожилой полковник с одутловатым лицом и лиловым носом любителя удовольствий. – Если при отступлении армия принца рассредоточится? Если шотландцы попрячутся по своим горным логовам, чтобы отсидеться, и уклонятся от решающего сражения?
Герцог презрительно поджал губы, обдумывая вопрос полковника Патнема.
– Да, и меня подмывало высказать такое предположение, но теперь я больше склонен считать этих шотландцев слишком упрямыми и воинственными. Они досаждают монарху уже пятьдесят лет, а едва поражение становится неизбежным, исчезают в горах, только чтобы опять появиться через десять – двадцать лет, когда им придет в голову, что их вновь оскорбили или обделили. И если мы и в этот раз позволим им удрать, все простим и забудем, пройдет несколько лет, и они воспользуются победами нынешней кампании, воспитывая очередное поколение вольнодумцев и изменников! Нет, джентльмены, – продолжал он, – я считаю, что мы должны удовлетвориться только полным уничтожением всех сил противника. Если ради этого нам понадобится научиться владеть мечами – да будет так! Если погибнут все якобиты, вплоть до последнего мужчины, женщины и ребенка, – так тому и быть. Надо жестоко подавить их сопротивление, заставив раз и навсегда отказаться от любых попыток восставать против нас.
Сделав паузу, он оглядел мрачные лица своих офицеров.
– Джентльмены, надлежит помнить, что наш противник лишен благородства. Горцы – изменники, бунтари, подлые твари, которые лелеют мечту свергнуть нашего монарха, короля Георга, с престола, который принадлежит ему по праву, и возвести на него старого сифилитика и паписта! Вы видели, какое наслаждение они испытывают, убивая наших храбрых солдат на месте. И этим дикарям мы предложим оливковую ветвь в надежде прожить спокойно хотя бы тридцать лет? И скажем женам и матерям воинов, захлебнувшихся собственной кровью при Престонпансе и Фолкерке, что мы ограничились тем, что загнали изменников и убийц в горы и пощадили их, подарили им жизнь?
Гамильтон Гарнер сделал вдох и в гневе вскинул кулак:
– Нет! Клянусь Богом, нет! На этот раз они так легко не отделаются!
– Нет! – поддержал его хор хриплых голосов, сопровождаемых ударами кулаков и скрипом стульев по полу. Офицеры один за другим поднимались, выражая полное согласие с Камберлендом. Майор Гарнер схватил со стола бокал с вином и высоко поднял его.
– За Уильяма, герцога Камберлендского! – прогремел он. – За его победу над теми, кто посмел вновь посягнуть на английский престол! За всех нас – тех, кто добьется этой победы!
– За Камберленда! – воодушевленно откликнулись офицеры. – За победу!
Глава 13
Гамильтон Гарнер шагал по сырым коридорам замка к своим комнатам, его патрицианское лицо раскраснелось от слишком многочисленных тостов и от гордости – как-никак герцог заметил его и лично поручил ему обучить солдат новым приемам боя. Гарнер сильно рисковал, привлекая к себе внимание столь важной особы, но его расчет оправдался. Уходя, он заметил, что Камберленд о чем-то беседует с полковником Гестом, и мог бы поручиться, что утром ему доставят приказ о переводе под командование герцога.
Пинком распахнув дверь своей комнаты, он на миг застыл на пороге. Зеленые глаза поблескивали, он упивался видом роскошных покоев, которыми завладел, доказав преданность и генералу Коупу, и полковнику Гесту. Холодную кирпичную кладку стен скрывали дорогие гобелены, массивные комоды и шкафы вишневого дерева ласкали взгляд. Кровать с четырьмя столбиками возвышалась на помосте высотой в два фута, под бархатным балдахином, и была застелена атласным покрывалом и одеялом из гусиного пуха. Ноги тонули в персидских коврах – правда, сапоги Гарнера оставляли на них грязные следы, но два его камердинера мгновенно бросались счищать их. Камин из коринфского мрамора, несколько тяжелых серебряных подсвечников, сам воздух, напоенный ароматами экзотических пряностей и благовоний, – все это вызывало у Гарнера горделивую улыбку. Он перевел взгляд на облаченную в шелк фигурку, раскинувшуюся на подушках.
Закрыв за собой дверь, он вошел в комнату и направился к кровати. С кривоватой улыбкой он приподнял с плеча девушки длинный локон и пропустил его между пальцев. Она не шевельнулась.
Гамильтон потянул к себе прядь волос, заставляя девушку повернуться к нему.
– Какой радушный прием! – укоризненно произнес он. – Можно подумать, ты не рада меня видеть.
– Я прямо вне себя от радости, – процедила она сквозь зубы и дернула головой.
Гарнер не стал торопиться. Дождавшись, когда обитательница комнаты склонится над коробкой конфет, он схватил ее за волосы и дернул к себе с такой силой, что конфеты разлетелись по постели, а девушка взвизгнула от боли. Гарнер жадно прильнул к ее губам, грубо сгреб тонкий шелк и разорвал легкое платье от ворота до колен одним резким движением. Замысловатое ругательство сорвалось с полных надутых губ, девушка замолотила кулачками по груди Гарнера.
Он только расхохотался и схватил ее за запястье, не дожидаясь, когда она вопьется острыми ногтями ему в лицо и в шею.
– О милая моя Мэгги! Как приятно видеть тебя в таком чудесном настроении!
– Отпусти меня, ублюдок! – шипела девушка. – Не надейся, что сегодня ночью я подпущу тебя к себе! Этому не бывать, так и знай!
Гарнер снова засмеялся и заломил ей руки за спину. Наклонившись, он прижался губами к обнаженной груди девушки и ничуть не удивился, почувствовав, что маленький сосок твердеет при первых же прикосновениях языка.
Вот и еще одно преимущество фавора, насмешливо подумал он. Весь Эдинбург принадлежит ему, он может выбрать любую женщину, будь она потаскухой, молочницей или дамой. Эта дикарка досталась ему несколько недель назад и поначалу напоминала дикую кошку, но ее укрощение показалось майору игрой, достойной свеч. Ей дал весьма лестные рекомендации сам полковник Патнем, который проиграл ее в кости, а потом еще долго и тщетно пытался выкупить обратно. Заинтригованный, Гарнер оставил девушку себе и с тех пор не выпускал из постели.
Мэгги Макларен была уроженкой Шотландии, поэтому никогда не сдавалась без боя. Но как только майор «завоевывал» ее, она так охотно демонстрировала свои разнообразные таланты, что утром он всякий раз оставлял ей на столике у постели очередной подарок.
Усмехаясь и не отпуская грудь пленницы, Гарнер толкнул ее на кровать, проворно расстегнул бриджи и лег между ног. Стон вырвался у него сам собой: внутри она была горячей, скользкой и тугой, как кожаная перчатка. Как обычно, Мэгги поначалу сопротивлялась, пыталась оттолкнуть его, ее волосы разметались, зубы обнажились, ноги молотили воздух и упирались в матрас. Но внезапно ее проклятия сменились стонами, а попытки оттолкнуть майора – крепкими объятиями и резкими движениями бедер. Он отпустил ее руки, и она обняла его за плечи, извиваясь так неистово, что оба чуть не свалились с постели.
Порой Гамильтону казалось, что Мэгги никогда не отпустит его. Она обвивала его длинными сильными ногами, подталкивая, заставляя погружаться все глубже, торопя приближение экстаза. Когда же наконец все было кончено, Гамильтон безвольно упал на кровать рядом с ней, то и дело вздрагивая. Пот градом катился с его лба, капая на атласное покрывало, парик слетел с головы и упал в опасной близости от горящей свечи.
– Слава Богу, что мятежники не додумались воспользоваться тобой как оружием, – пробормотал он. – Иначе сейчас они бы уже праздновали победу.
Мэгги села на постели и нахмурилась, разглядывая следы, оставленные на ее теле медными пуговицами, пряжками ремней и жесткой тканью мундира Гарнера. Ее груди, которые могли бы стать предметом мечтаний любого мужчины, раскраснелись, как мундир Гамильтона, бедра изнутри порозовели, кожу на них саднило. Но девушка решила, что все эти неудобства стоят минутной власти над любовником-англичанином. Тщеславный, самолюбивый и -надменный, он был чрезвычайно опасен.
Рослый, гибкий красавец офицер с льняными волосами ежедневно упражнялся со шпагой, поддерживая безупречную форму. При малейшем намеке на оскорбление он вызывал товарищей на дуэль – чтобы стать его противником, было достаточно обвинить в трусости Тринадцатый драгунский полк, в котором он прежде служил. Сразу после позорного бегства с моста Колтс-Бридж Гарнер приказал расстрелять двух младших офицеров за трусость и повесить двадцать рядовых в назидание остальным. В битве при Престонпансе полк Гарнера удирал с поля боя вместе с отрядом генерала Коупа, и тот мудро заметил, что расстреливать и вешать солдат – значит радовать врагов.
С женщинами Гарнер неизменно был холоден и высокомерен. Он оказался неплохим любовником – не самым лучшим из любовников Мэгги, но вполне сносным.
– Если говорить о твоем оружии, англичанин, – сардонически процедила она, глядя на обмякший кусок плоти, свисающий из расстегнутых бриджей майора, – то я предпочла бы своих соплеменников.
Нефритово-зеленые глаза медленно открылись.
– Послушай, плутовка, рано или поздно я решу, что у тебя слишком острый язычок.
– Ведь меня слышишь только ты, – со смехом напомнила она. – О чем же тревожиться?
Гарнер уставился на ее влажные припухшие губы, затем позволил себе улыбнуться. До недавнего времени он не интересовался прошлым пленницы – ему было достаточно знать, что она шотландка и бесподобна в постели. Выиграв ее в кости, Гарнер избавился от необходимости пускать в ход свои чары. Но если большинство женщин быстро становились его покорными рабынями и так же быстро надоедали ему, то Мэгги Макларен оказалась исключением. Только одна женщина в мире могла бы сравниться с ней. Кэтрин Эшбрук Гарнер считал олицетворением страсти и желания, они сквозили в каждом ее взгляде, в каждом движении стройного белого тела. Но она держалась надменно, всем видом показывая, что до Гарнера ей нет никакого дела.
Пинком распахнув дверь своей комнаты, он на миг застыл на пороге. Зеленые глаза поблескивали, он упивался видом роскошных покоев, которыми завладел, доказав преданность и генералу Коупу, и полковнику Гесту. Холодную кирпичную кладку стен скрывали дорогие гобелены, массивные комоды и шкафы вишневого дерева ласкали взгляд. Кровать с четырьмя столбиками возвышалась на помосте высотой в два фута, под бархатным балдахином, и была застелена атласным покрывалом и одеялом из гусиного пуха. Ноги тонули в персидских коврах – правда, сапоги Гарнера оставляли на них грязные следы, но два его камердинера мгновенно бросались счищать их. Камин из коринфского мрамора, несколько тяжелых серебряных подсвечников, сам воздух, напоенный ароматами экзотических пряностей и благовоний, – все это вызывало у Гарнера горделивую улыбку. Он перевел взгляд на облаченную в шелк фигурку, раскинувшуюся на подушках.
Закрыв за собой дверь, он вошел в комнату и направился к кровати. С кривоватой улыбкой он приподнял с плеча девушки длинный локон и пропустил его между пальцев. Она не шевельнулась.
Гамильтон потянул к себе прядь волос, заставляя девушку повернуться к нему.
– Какой радушный прием! – укоризненно произнес он. – Можно подумать, ты не рада меня видеть.
– Я прямо вне себя от радости, – процедила она сквозь зубы и дернула головой.
Гарнер не стал торопиться. Дождавшись, когда обитательница комнаты склонится над коробкой конфет, он схватил ее за волосы и дернул к себе с такой силой, что конфеты разлетелись по постели, а девушка взвизгнула от боли. Гарнер жадно прильнул к ее губам, грубо сгреб тонкий шелк и разорвал легкое платье от ворота до колен одним резким движением. Замысловатое ругательство сорвалось с полных надутых губ, девушка замолотила кулачками по груди Гарнера.
Он только расхохотался и схватил ее за запястье, не дожидаясь, когда она вопьется острыми ногтями ему в лицо и в шею.
– О милая моя Мэгги! Как приятно видеть тебя в таком чудесном настроении!
– Отпусти меня, ублюдок! – шипела девушка. – Не надейся, что сегодня ночью я подпущу тебя к себе! Этому не бывать, так и знай!
Гарнер снова засмеялся и заломил ей руки за спину. Наклонившись, он прижался губами к обнаженной груди девушки и ничуть не удивился, почувствовав, что маленький сосок твердеет при первых же прикосновениях языка.
Вот и еще одно преимущество фавора, насмешливо подумал он. Весь Эдинбург принадлежит ему, он может выбрать любую женщину, будь она потаскухой, молочницей или дамой. Эта дикарка досталась ему несколько недель назад и поначалу напоминала дикую кошку, но ее укрощение показалось майору игрой, достойной свеч. Ей дал весьма лестные рекомендации сам полковник Патнем, который проиграл ее в кости, а потом еще долго и тщетно пытался выкупить обратно. Заинтригованный, Гарнер оставил девушку себе и с тех пор не выпускал из постели.
Мэгги Макларен была уроженкой Шотландии, поэтому никогда не сдавалась без боя. Но как только майор «завоевывал» ее, она так охотно демонстрировала свои разнообразные таланты, что утром он всякий раз оставлял ей на столике у постели очередной подарок.
Усмехаясь и не отпуская грудь пленницы, Гарнер толкнул ее на кровать, проворно расстегнул бриджи и лег между ног. Стон вырвался у него сам собой: внутри она была горячей, скользкой и тугой, как кожаная перчатка. Как обычно, Мэгги поначалу сопротивлялась, пыталась оттолкнуть его, ее волосы разметались, зубы обнажились, ноги молотили воздух и упирались в матрас. Но внезапно ее проклятия сменились стонами, а попытки оттолкнуть майора – крепкими объятиями и резкими движениями бедер. Он отпустил ее руки, и она обняла его за плечи, извиваясь так неистово, что оба чуть не свалились с постели.
Порой Гамильтону казалось, что Мэгги никогда не отпустит его. Она обвивала его длинными сильными ногами, подталкивая, заставляя погружаться все глубже, торопя приближение экстаза. Когда же наконец все было кончено, Гамильтон безвольно упал на кровать рядом с ней, то и дело вздрагивая. Пот градом катился с его лба, капая на атласное покрывало, парик слетел с головы и упал в опасной близости от горящей свечи.
– Слава Богу, что мятежники не додумались воспользоваться тобой как оружием, – пробормотал он. – Иначе сейчас они бы уже праздновали победу.
Мэгги села на постели и нахмурилась, разглядывая следы, оставленные на ее теле медными пуговицами, пряжками ремней и жесткой тканью мундира Гарнера. Ее груди, которые могли бы стать предметом мечтаний любого мужчины, раскраснелись, как мундир Гамильтона, бедра изнутри порозовели, кожу на них саднило. Но девушка решила, что все эти неудобства стоят минутной власти над любовником-англичанином. Тщеславный, самолюбивый и -надменный, он был чрезвычайно опасен.
Рослый, гибкий красавец офицер с льняными волосами ежедневно упражнялся со шпагой, поддерживая безупречную форму. При малейшем намеке на оскорбление он вызывал товарищей на дуэль – чтобы стать его противником, было достаточно обвинить в трусости Тринадцатый драгунский полк, в котором он прежде служил. Сразу после позорного бегства с моста Колтс-Бридж Гарнер приказал расстрелять двух младших офицеров за трусость и повесить двадцать рядовых в назидание остальным. В битве при Престонпансе полк Гарнера удирал с поля боя вместе с отрядом генерала Коупа, и тот мудро заметил, что расстреливать и вешать солдат – значит радовать врагов.
С женщинами Гарнер неизменно был холоден и высокомерен. Он оказался неплохим любовником – не самым лучшим из любовников Мэгги, но вполне сносным.
– Если говорить о твоем оружии, англичанин, – сардонически процедила она, глядя на обмякший кусок плоти, свисающий из расстегнутых бриджей майора, – то я предпочла бы своих соплеменников.
Нефритово-зеленые глаза медленно открылись.
– Послушай, плутовка, рано или поздно я решу, что у тебя слишком острый язычок.
– Ведь меня слышишь только ты, – со смехом напомнила она. – О чем же тревожиться?
Гарнер уставился на ее влажные припухшие губы, затем позволил себе улыбнуться. До недавнего времени он не интересовался прошлым пленницы – ему было достаточно знать, что она шотландка и бесподобна в постели. Выиграв ее в кости, Гарнер избавился от необходимости пускать в ход свои чары. Но если большинство женщин быстро становились его покорными рабынями и так же быстро надоедали ему, то Мэгги Макларен оказалась исключением. Только одна женщина в мире могла бы сравниться с ней. Кэтрин Эшбрук Гарнер считал олицетворением страсти и желания, они сквозили в каждом ее взгляде, в каждом движении стройного белого тела. Но она держалась надменно, всем видом показывая, что до Гарнера ей нет никакого дела.