Тут Удалов, разогнав из глаз разноцветные круги, заметил в стороне смущенную бабушку с румяными щеками.
– Я женщина одинокая, – объяснила бабушка. – Меня просто и ограбить можно.
– Правильно, – ответил Удалов и разозлился на скрытного пришельца.
Значит, тот не сразу к Удалову, а сначала побывал здесь, попытался цветок раздобыть. И все испортил. Ну хоть бы проинформировал Удалова об этом заранее. Теперь голова болеть будет. Может, даже сотрясение мозга. Это бывает. От скалки.
– Воды, – сказал Удалов.
– Нюша, дай воды.
Мужчина положил скалку на стол.
– А ты, Иннокентий, смотри за ним, – сказала Нюша, уходя в сени, где стала греметь кружкой, зачерпывая воды.
– Вы ее извините. Женщина одинокая, подозрительная. Я-то знаю, что взять у нее нечего. А она думает, что представляет интерес.
Удалов покосился на окно. Там стояли горшки с цветами. Одно из растений было осыпано красными бутонами.
– Вот-вот, – заметил его взгляд мужчина. – Из-за этих ничего не стоящих цветов вся катавасия вышла.
Бабушка принесла кружку с водой. Пока Удалов пил, она оглядела его с головы до промокших ног, и не известно, осталась ли довольна осмотром. В глазах ее не пропадало подозрение.
– Зачем пожаловали, батюшка? – спросила она Удалова.
В ином случае Удалов оставил бы разговор до завтра. Не время было приобретать цветок. Но теперь, судя по часам, до возвращения пришельца оставалось чуть больше получаса. Из них пятнадцать минут уйдет на обратную дорогу.
– Я мимо проходил. Заглянул в окошко и решил зайти.
– Зачем? – спросила бабушка.
– Ну, я пойду, тетя Нюша, – сказал грузный мужчина.
– Нет, Иннокентий, погоди, – возразила бабушка, – меня одну не оставляй.
Мужчина вздохнул, развел руками, словно извиняясь перед Удаловым.
– Чудесные цветы вы разводите, – сказал тогда Удалов.
– Опять? – спросила бабушка.
– Так разве я виноват, что такое совпадение получилось?
– Может, и виноват.
– Жена у меня любительница растений, – заспешил Удалов. Время шло. Пришелец уже торопится обратно, минуя звездные скопления и облетая метеорные потоки. – У нее день рождения завтра. Вот я и решил – куплю ей что-нибудь необычное. Как-никак шестнадцать лет вместе прожили. Ксенией мою жену зовут. Ксения Удалова. Я здесь, в Гусляре, работаю, директором стройконторы.
– Как же, слышал, – сказал мужчина. – В случае чего поможет тебе, тетя Нюша, стройматериалами.
– Если в пределах законности, помогу, – подтвердил Удалов.
Тетя Нюша чуть оттаяла.
– И шифер есть? – спросила она.
– И шифер, – сказал Удалов, хотя с шифером были трудности.
– А цветок не продается. Вы к моей соседке сходите. У нее герань чудесная.
– Герань у меня самого есть, – объяснил Удалов. – Три горшка.
– Да чего ты человека мучаешь, – сказал мужчина. – Продай ему цветок. Он не забудет.
– Не забуду, – сказал Удалов. – Вот этот красный цветок продайте. Сколько нужно – заплачу. Ведь не зря я по голове скалкой получил. Ведь тоже увечье. Пожаловаться можно.
– Жаловаться он имеет право, – сказал грузный мужчина. – У него шишка, не меньше, на затылке.
– Есть шишка.
– А ведь я, тетя Нюша, твое задание выполнял. Тебя защищал. – Грузному мужчине хотелось поскорее домой.
Тетя Нюша пригорюнилась.
– Вот, думала, помру, буду перед смертью цветком любоваться. Он у меня единственный, больше такого во всем городе нету. А кроме того, я к дочке собиралась съездить. В Архангельск. Дорога не дешевая.
– Дорогу оплачу, – сказал Удалов. – Сколько надо?
– Сто рублей, – произнесла бабушка и зажмурилась. Ждала, что скажет Удалов на такую наглость.
– Сто рублей нельзя, – ответил Удалов.
– Тетя Нюша, постыдись, – произнес сосед.
– Лучше я отсюда прямо в дежурную поликлинику, – сказал Удалов. – Пусть меня медицински освидетельствуют, что мне нанесены побои.
– Тридцать пять, и ни копейки меньше, – сбавила цену бабушка.
– Ой, ты же, тетя Нюша, самоубийца.
– Придется идти, – решил Удалов.
– А сколько дашь? – спросила быстро бабушка.
– Десять рублей дам.
– Десять мало. Десять один горшок стоит.
– А я горшок оставлю.
– А мне горшок без цветка не нужен.
– Двенадцать рублей – больше у меня денег с собой нету.
– А в поликлинику не пойдешь?
– Не пойду.
– А шифер достанешь?
– Постараюсь.
Тетя Нюша вздохнула:
– Бери, бог с тобой.
Удалов вытащил из кармана деньги. Хорошо еще, что захватил с собой. Отсчитал две пятерки, рубль и девяносто копеек мелочью. Тетя Нюша взяла с него обещание занести завтра гривенник, и Удалов обхватил пыльный тяжелый горшок.
Вышли во двор вместе с соседом. Сосед кутался в ватник, подбирал по-птичьи ноги в шлепанцах. Проводил Удалова до калитки, отворил ее. Бабушка загремела в сенях щеколдой.
– Послушай, – сказал грузный мужчина на прощанье, – ты про жену все врал. Почему двенадцать рублей за простой цветок отдал? Скажи, я никому ни слова.
– Да что там, – ответил Удалов, отклоняя головой ветви, чтобы не мешали смотреть вперед. – Все равно не поверите. На одной планете крупики дохнут. Их вылечить можно только этим цветком. Так что ко мне обратились за помощью.
– Ага, – сказал мужчина. – Вот это уже больше похоже на правду.
И когда Удалов уже отошел, ступая в лужи, он крикнул:
– А кто такие крупики?
– Не знаю! – крикнул в ответ Удалов. – Серые, говорят, пушистые, сидят под кустом.
– Наверное, кролики, – сказал мужчина.
– Может быть, – ответил Удалов и поспешил к дому, скользя по глине и прижимая к груди тяжелый горшок.
Пришелец ждал его возле дома, на улице, под деревом.
– Достал? – спросил он, выходя из тени. – Спасибо тебе огромного размера. Давай сюда. Домой я не мог. Твой жена пришел.
Удалов поставил горшок с цветком на землю.
– Не узнали там у себя, кто такие крупики? – спросил он.
– Нет, не успел, – ответил пришелец. – Такой трагедия. На нас с вами весь надежда.
Он принялся быстро обрывать с веток красные бутоны.
– А весь горшок брать не будете?
– С горшком мне сквозь пространственно-временной континуум не прорваться. Нет такая возможность.
– Я бы знал, сам оборвал. А скажите, крупики – это не белки?
– Нет. Я полетел. Большой спасибо. Знаете что, наш планета будет ставить вам один большой памятник. В три роста. Я уже делал фотографий. Вы идете сквозь дождь и буря, а в руке у вас красный цветок.
– Спасибо. Одна деталь только, если вы не возражаете. Понимаете, какая история получилась: я все свои деньги на этот цветок истратил, а мне завтра взносы платить.
– Ой, какой есть позор для наша планета! Конечно, все деньги я тебе давай. Совсем забыл. Вот, держи. Доллар. Три тысячи доллар.
– Да вы с ума сошли, – возразил Удалов. – На что мне доллары? Мне нужно двенадцать рублей. Точнее, одиннадцать рублей и девяносто копеек. Если считаете, что я много заплатил за цветок, сами понимаете – такая срочность. А красная цена ему – рубля четыре с горшком.
– Красный цена ему – сто миллион ваши рублей.
– Мне лишнего не надо. Мне хотя бы рублей восемь.
– Бери доллары, – суетился пришелец. – Другой деньги со мной нет. Через три года снова удачный положение планеты, и я приеду и тебе даю рублей. А сегодня бери доллар.
Удалов хотел было возразить, но пришелец сунул ему в руку пачку хрустящих бумажек, крикнул:
– Спасибо! Фотографий памятник привезу со следующий визит!
И исчез.
Удалов вздохнул и пошел домой.
Ксения ждала его, не ложилась спать. Она встретила его упреками и не дала раздеться, требовала, чтобы сознался, с кем ходил на свидание.
– Да не было никакого свидания, – сказал Удалов, думая при этом: «А может, крупики – это вовсе слоны или леопарды? Ведь неизвестно, под каким деревом этот серенький ушастенький сидит. Может, под баобабом?»
– Стоит из дому уйти, – волновалась Ксения, – тебя уж и след простыл.
– Не волнуйся, – ответил Удалов, все еще думая о крупиках.
– А что у тебя в руке? – спросила Ксения, глядя на пачку долларов.
– Это так, доллары.
Удалов протянул жене деньги.
– Дожили, – сказала Ксения и заплакала.
Съедобные тигры
– Я женщина одинокая, – объяснила бабушка. – Меня просто и ограбить можно.
– Правильно, – ответил Удалов и разозлился на скрытного пришельца.
Значит, тот не сразу к Удалову, а сначала побывал здесь, попытался цветок раздобыть. И все испортил. Ну хоть бы проинформировал Удалова об этом заранее. Теперь голова болеть будет. Может, даже сотрясение мозга. Это бывает. От скалки.
– Воды, – сказал Удалов.
– Нюша, дай воды.
Мужчина положил скалку на стол.
– А ты, Иннокентий, смотри за ним, – сказала Нюша, уходя в сени, где стала греметь кружкой, зачерпывая воды.
– Вы ее извините. Женщина одинокая, подозрительная. Я-то знаю, что взять у нее нечего. А она думает, что представляет интерес.
Удалов покосился на окно. Там стояли горшки с цветами. Одно из растений было осыпано красными бутонами.
– Вот-вот, – заметил его взгляд мужчина. – Из-за этих ничего не стоящих цветов вся катавасия вышла.
Бабушка принесла кружку с водой. Пока Удалов пил, она оглядела его с головы до промокших ног, и не известно, осталась ли довольна осмотром. В глазах ее не пропадало подозрение.
– Зачем пожаловали, батюшка? – спросила она Удалова.
В ином случае Удалов оставил бы разговор до завтра. Не время было приобретать цветок. Но теперь, судя по часам, до возвращения пришельца оставалось чуть больше получаса. Из них пятнадцать минут уйдет на обратную дорогу.
– Я мимо проходил. Заглянул в окошко и решил зайти.
– Зачем? – спросила бабушка.
– Ну, я пойду, тетя Нюша, – сказал грузный мужчина.
– Нет, Иннокентий, погоди, – возразила бабушка, – меня одну не оставляй.
Мужчина вздохнул, развел руками, словно извиняясь перед Удаловым.
– Чудесные цветы вы разводите, – сказал тогда Удалов.
– Опять? – спросила бабушка.
– Так разве я виноват, что такое совпадение получилось?
– Может, и виноват.
– Жена у меня любительница растений, – заспешил Удалов. Время шло. Пришелец уже торопится обратно, минуя звездные скопления и облетая метеорные потоки. – У нее день рождения завтра. Вот я и решил – куплю ей что-нибудь необычное. Как-никак шестнадцать лет вместе прожили. Ксенией мою жену зовут. Ксения Удалова. Я здесь, в Гусляре, работаю, директором стройконторы.
– Как же, слышал, – сказал мужчина. – В случае чего поможет тебе, тетя Нюша, стройматериалами.
– Если в пределах законности, помогу, – подтвердил Удалов.
Тетя Нюша чуть оттаяла.
– И шифер есть? – спросила она.
– И шифер, – сказал Удалов, хотя с шифером были трудности.
– А цветок не продается. Вы к моей соседке сходите. У нее герань чудесная.
– Герань у меня самого есть, – объяснил Удалов. – Три горшка.
– Да чего ты человека мучаешь, – сказал мужчина. – Продай ему цветок. Он не забудет.
– Не забуду, – сказал Удалов. – Вот этот красный цветок продайте. Сколько нужно – заплачу. Ведь не зря я по голове скалкой получил. Ведь тоже увечье. Пожаловаться можно.
– Жаловаться он имеет право, – сказал грузный мужчина. – У него шишка, не меньше, на затылке.
– Есть шишка.
– А ведь я, тетя Нюша, твое задание выполнял. Тебя защищал. – Грузному мужчине хотелось поскорее домой.
Тетя Нюша пригорюнилась.
– Вот, думала, помру, буду перед смертью цветком любоваться. Он у меня единственный, больше такого во всем городе нету. А кроме того, я к дочке собиралась съездить. В Архангельск. Дорога не дешевая.
– Дорогу оплачу, – сказал Удалов. – Сколько надо?
– Сто рублей, – произнесла бабушка и зажмурилась. Ждала, что скажет Удалов на такую наглость.
– Сто рублей нельзя, – ответил Удалов.
– Тетя Нюша, постыдись, – произнес сосед.
– Лучше я отсюда прямо в дежурную поликлинику, – сказал Удалов. – Пусть меня медицински освидетельствуют, что мне нанесены побои.
– Тридцать пять, и ни копейки меньше, – сбавила цену бабушка.
– Ой, ты же, тетя Нюша, самоубийца.
– Придется идти, – решил Удалов.
– А сколько дашь? – спросила быстро бабушка.
– Десять рублей дам.
– Десять мало. Десять один горшок стоит.
– А я горшок оставлю.
– А мне горшок без цветка не нужен.
– Двенадцать рублей – больше у меня денег с собой нету.
– А в поликлинику не пойдешь?
– Не пойду.
– А шифер достанешь?
– Постараюсь.
Тетя Нюша вздохнула:
– Бери, бог с тобой.
Удалов вытащил из кармана деньги. Хорошо еще, что захватил с собой. Отсчитал две пятерки, рубль и девяносто копеек мелочью. Тетя Нюша взяла с него обещание занести завтра гривенник, и Удалов обхватил пыльный тяжелый горшок.
Вышли во двор вместе с соседом. Сосед кутался в ватник, подбирал по-птичьи ноги в шлепанцах. Проводил Удалова до калитки, отворил ее. Бабушка загремела в сенях щеколдой.
– Послушай, – сказал грузный мужчина на прощанье, – ты про жену все врал. Почему двенадцать рублей за простой цветок отдал? Скажи, я никому ни слова.
– Да что там, – ответил Удалов, отклоняя головой ветви, чтобы не мешали смотреть вперед. – Все равно не поверите. На одной планете крупики дохнут. Их вылечить можно только этим цветком. Так что ко мне обратились за помощью.
– Ага, – сказал мужчина. – Вот это уже больше похоже на правду.
И когда Удалов уже отошел, ступая в лужи, он крикнул:
– А кто такие крупики?
– Не знаю! – крикнул в ответ Удалов. – Серые, говорят, пушистые, сидят под кустом.
– Наверное, кролики, – сказал мужчина.
– Может быть, – ответил Удалов и поспешил к дому, скользя по глине и прижимая к груди тяжелый горшок.
Пришелец ждал его возле дома, на улице, под деревом.
– Достал? – спросил он, выходя из тени. – Спасибо тебе огромного размера. Давай сюда. Домой я не мог. Твой жена пришел.
Удалов поставил горшок с цветком на землю.
– Не узнали там у себя, кто такие крупики? – спросил он.
– Нет, не успел, – ответил пришелец. – Такой трагедия. На нас с вами весь надежда.
Он принялся быстро обрывать с веток красные бутоны.
– А весь горшок брать не будете?
– С горшком мне сквозь пространственно-временной континуум не прорваться. Нет такая возможность.
– Я бы знал, сам оборвал. А скажите, крупики – это не белки?
– Нет. Я полетел. Большой спасибо. Знаете что, наш планета будет ставить вам один большой памятник. В три роста. Я уже делал фотографий. Вы идете сквозь дождь и буря, а в руке у вас красный цветок.
– Спасибо. Одна деталь только, если вы не возражаете. Понимаете, какая история получилась: я все свои деньги на этот цветок истратил, а мне завтра взносы платить.
– Ой, какой есть позор для наша планета! Конечно, все деньги я тебе давай. Совсем забыл. Вот, держи. Доллар. Три тысячи доллар.
– Да вы с ума сошли, – возразил Удалов. – На что мне доллары? Мне нужно двенадцать рублей. Точнее, одиннадцать рублей и девяносто копеек. Если считаете, что я много заплатил за цветок, сами понимаете – такая срочность. А красная цена ему – рубля четыре с горшком.
– Красный цена ему – сто миллион ваши рублей.
– Мне лишнего не надо. Мне хотя бы рублей восемь.
– Бери доллары, – суетился пришелец. – Другой деньги со мной нет. Через три года снова удачный положение планеты, и я приеду и тебе даю рублей. А сегодня бери доллар.
Удалов хотел было возразить, но пришелец сунул ему в руку пачку хрустящих бумажек, крикнул:
– Спасибо! Фотографий памятник привезу со следующий визит!
И исчез.
Удалов вздохнул и пошел домой.
Ксения ждала его, не ложилась спать. Она встретила его упреками и не дала раздеться, требовала, чтобы сознался, с кем ходил на свидание.
– Да не было никакого свидания, – сказал Удалов, думая при этом: «А может, крупики – это вовсе слоны или леопарды? Ведь неизвестно, под каким деревом этот серенький ушастенький сидит. Может, под баобабом?»
– Стоит из дому уйти, – волновалась Ксения, – тебя уж и след простыл.
– Не волнуйся, – ответил Удалов, все еще думая о крупиках.
– А что у тебя в руке? – спросила Ксения, глядя на пачку долларов.
– Это так, доллары.
Удалов протянул жене деньги.
– Дожили, – сказала Ксения и заплакала.
Съедобные тигры
В городе Великий Гусляр не было цирка, поэтому приехавшая труппа разбила брезентовый шатер-шапито на центральной площади рядом с памятником землепроходцам. По городу были расклеены афиши с изображением львов и канатоходцев. Представления начинались в семь часов, а по субботам и воскресеньям еще и утром для детей.
Александр Грубин попал в цирк в первый же день, на премьеру. Он выстоял длинную очередь, записывал на ладони порядковый номер, и проходивший мимо Корнелий Удалов, увидев Грубина в очереди, сказал с усмешкой:
– Тщеславие тебя заело, Саша. Хочешь первым быть. А я через неделю без очереди билет возьму. Городок наш невелик.
– Это не тщеславие, – сказал Грубин. – Меня интересуют методы дрессировки. Ты же знаешь, что у меня есть ручные животные.
У Грубина были белый ворон и аквариумные рыбки.
– Ну ладно, я пошутил, – сказал Удалов. – Стой.
Потом отошел немного, вернулся и спросил:
– А по сколько билетов дают?
– Не больше чем по два, – ответили сзади.
– Я тоже постою, – сказал Удалов.
Но его прогнали из очереди.
Место Грубину досталось не очень хорошее, высокое. Он всем во дворе показал билет, сам себе выгладил голубую рубашку, сходил в парикмахерскую, вычистил ботинки и, отправляясь в цирк, сказал своему говорящему ворону:
– Я, Гришка, обязательно с дрессировщиком побеседую. Может, говорить тебя обучим.
– Давай-давай, – согласился ворон.
Осенний ветер приносил из-за реки сырость. Цветные фонарики у цирка раскачивались, словно на качелях, и отблески их падали на головы зрителей, которые толпились у входа, спеша попасть внутрь. Встретилось много знакомых. Кое-кого Грубин знал раньше, а с другими познакомился в очереди и сблизился на почве любви к искусству.
Арена была посыпана опилками, ее окружал потертый бархатный барьер, по которому обычно ходят передними ногами слоны и лошади. Над входом на арену разместился маленький оркестр. Музыканты настраивали инструменты. Среди униформистов Грубин узнал одного парнишку с соседней улицы и пенсионера, тоже соседа. Униформистов цирк набирал на месте.
Молодой толстенький дирижер поднялся на мостик, встал спиной к арене и взмахнул палочкой. Загремел цирковой марш, и разноцветные прожекторы бросили свет на арену, к красной занавеске, из-за которой вышел высокий распорядитель в черном фраке и сказал:
– Добрый вечер, уважаемые зрители!
В цирке было тепло и немного пахло конюшней. Запах этот за годы въелся в брезент шапито, в стулья и даже в канаты. Грубин вместе со всеми приветствовал распорядителя бурными аплодисментами и, как все, был охвачен особенным цирковым чувством. Он готов был смеяться любой шутке клоуна и обмирать от ужаса при виде прыжков под куполом.
«Воздушные гимнастки сестры Бисеровы!» – объявил распорядитель, и тут же на арене показались три девушки в голубых купальных костюмах, расшитых серебром. У девушек были сильные ноги и светлые волосы, завязанные тесемками, чтобы не мешали работать. Девушки поклонились публике, и по знаку распорядителя сверху к ним спустились три одинаковые трапеции, за которые они схватились руками и медленно взмыли вверх, к серому куполу, а зрители запрокинули головы, чтобы не терять гимнасток из виду. Гимнастки перелетали с трапеции на трапецию, хватали друг дружку в воздухе за руки и ноги, и порой казалось, что они вот-вот упадут вниз, но в последний момент они спохватывались и элегантно укреплялись на трапециях. Играл оркестр, иногда весь целиком, иногда, в особо опасные моменты, один барабан, люди аплодировали и долго не отпускали девушек с арены, и потому им приходилось несколько раз прибегать обратно, разбегаться веером по арене и кланяться, разводя руками.
Перед следующим номером выступал клоун. Клоун всем понравился. Он был обыкновенно одет, лишь ботинки велики номеров на десять. За клоуном вышли пожилые артисты – муж и жена. Муж стрелял в жену из всех видов оружия, а она оставалась невредима. Но лично Грубина больше всех потрясла Таня Карантонис. Она легко ходила по проволоке и делала на ней сальто. Таня была высока ростом, у нее были пышные волнистые каштановые волосы, вздернутый нос и очаровательная улыбка. Во втором отделении, перед самим дрессировщиком Сидоровым, она появилась вновь, в качестве ассистентки фокусника Грей-Аббаса. Она подавала фокуснику вазы и зайцев, а потом фокусник поставил девушку перед вертящимися дисками, на которых были изображены цифры, и девушка угадывала сумму, разницу, произведения этих цифр и даже возводила их в немыслимые квадраты.
Но все померкло перед дрессировщиком. Дрессировщик Сидоров работал с группой разнообразных хищников. На манеже, обнесенном высокой железной оградой, он стоял в окружении тигров, белых медведей, львов и пантер. Многие в зале поражались, что Сидоров до сих пор не заслуженный артист, так удивительны были трюки, которые выполняли его звери. Номер Сидорова строился в основном на имитации. Одни животные имитировали других. Казалось бы, пустяк, но вы видели какого-нибудь прыгающего белого медведя? А трех тигров, лающих в унисон? А льва, ходящего на передних лапах, высоко задрав хвост с кистью на конце? Белые медведи играли в чехарду с леопардами, а потом даже мяукали, и тигры вторили им громким лаем. Грубин сначала даже заподозрил какой-то фокус, слуховую иллюзию, но видно было, как звери разевали пасти и звуки доносились именно с арены. В конце аттракциона Сидоров приказал белому медведю пройти по проволоке, и тот выполнил этот номер и спрыгнул вниз, перевернувшись в воздухе.
Зал был потрясен искусством дрессировщика, и многие решили прийти в цирк еще раз, чтобы полюбоваться невиданным зрелищем. Даже те, кто бывал в цирке в крупных городах, никогда не слышали о таком искусстве.
После представления Грубин пытался найти Сидорова. Он хотел лично поблагодарить его за доставленное удовольствие. Для этого он спустился вниз, вышел на улицу, под ветер и дождь, зашел за забор, окружавший фургоны труппы, и долго стоял за первым из них, глядя, как суетятся служители и Сидоров, загоняя зверей по клеткам. Сквозь шум дождя и ветра слышно было, как лают и мяукают медведи и тигры. В окнах фургонов горели огни. Откуда-то потянуло жареной картошкой. Голоса на площади стихали – последние зрители расходились по домам. Сидоров все не освобождался, давал распоряжения. Его стройная подтянутая фигура мелькала у клеток. Совсем рядом в темноте между фургонами мужской голос произнес:
– Через две недели мы в Перми. Там живут мои старики. Я тебя с ними познакомлю. Ты им наверняка понравишься.
– Ты, Вася, это говорил стольким девушкам, что верить тебе невозможно. А потом, нам никогда не быть в одном номере.
– Ты бросишь цирк. Хватит. Я смогу прокормить тебя.
– Нет. Я не могу девчат подводить.
Сначала Грубин решил почему-то, что некто объясняется в любви милой Тане Карантонис. Но потом из слов девушки понял, что это одна из воздушных гимнасток. А когда влюбленные вышли на свет, Грубин убедился, что не ошибся. Васей оказался клоун. Он сильно помолодел без грима и оказался не рыжим, а брюнетом. Клоун обнимал гимнастку за талию, и, когда они проходили мимо, Грубин вжался в тень фургончика – очень неудобно было, что забрался без спросу и подслушивает.
– Пойдем к реке, погуляем, – сказал Вася.
– Не простудишься? – спросила гимнастка. – У тебя и так насморк.
Грубина они, к счастью, не заметили. Он взглянул снова в сторону клеток под навесом. Сидорова там не было. Ну вот, сказал он себе, пропустил человека.
Дальше стоять было бессмысленно. Грубин вышел на скользкую тропинку между фургонами, подошел к клеткам поближе. Хоть бы один служитель остался! Пустота. Лишь звери возятся перед сном, обмениваются впечатлениями о прошедшем дне.
– Вы кого-нибудь ищете? – спросил приятный женский голос.
Грубин оглянулся, и, если бы не полумрак, рассеиваемый лишь одной лампочкой у клеток, видно было бы, как он покраснел.
– Нет, – сказал он. – То есть ищу товарища Сидорова. Вы не думайте.
– Я ничего не думаю, – сказала Таня Карантонис.
Она была в куртке и темных брюках, плечи куртки потемнели от воды.
– Нет, вы не думайте, – настаивал Грубин. – Я очень животных люблю. У меня есть белый ворон. Хотел побеседовать с товарищем дрессировщиком. Вы не думайте.
– Вот смешной человек! – сказала Таня Карантонис. – Сидоров уже ушел. К себе в фургон. Если свет горит, значит, он не спит. А вы не пьющий?
– Почти нет, – сказал Грубин.
– Сидоров любит пьющих, – сказала она и засмеялась. – Вы не думайте, что я сплетничаю, я не сплетница.
– Что вы! – радостно сказал Грубин. В этом была рука судьбы, потому что именно Таня Карантонис более всего поразила Грубина. И вот он стоит рядом с ней, под дождем, в темноте, и она разговаривает с ним, как со старым знакомым.
– Я вас проведу к Сидорову, – сказала Таня. – А вы мне за это тоже поможете, хорошо?
– Конечно, – сказал Грубин. – Только сначала я вам помогу, а потом вы меня проводите.
– Идемте, – сказала Таня и пошла впереди Грубина к фургону дрессировщика.
– Свет не горит, – сказала Таня. – Наверное, нет его дома. В город ушел.
– Ну и ладно, – сказал Грубин, который уже готов был забыть о дрессировщике. – А чем я могу вам помочь?
– Вы в город идете?
– Да, в город.
– Если не трудно, проводите меня до столовой. Которая еще не закрылась. Я приехала сегодня, не успела себе ничего на вечер купить и голодная как собака.
– А столовая уже закрыта. Она до восьми.
– Ой, какой ужас! – сказала Таня. – Придется идти к Федюковым, а я у них уже соль занимала и яйца.
– Ни в коем случае, – сказал Грубин. – Я вас так не оставлю. У меня дома есть сосиски. И яйца. Если вы стесняетесь зайти, то я вам сейчас сюда принесу. Я близко живу, десять минут туда и обратно.
– Что вы, как вы могли подумать, что я буду вас утруждать, – запротестовала Таня и улыбнулась благодарно и светло.
И от этой улыбки сердце Грубина застучало, как барабан в цирке в опасный момент воздушного полета. Грубин стоял перед Таней, приглаживал в смущении мокрые всклокоченные волосы и мечтал о том, чтобы она все-таки позволила ему побежать сейчас под дождем домой, занять у соседей масла и хлеба, принести сюда эти сосиски и другие скромные яства.
– Нет, – сказала Таня решительно. – В следующий раз. В городе должен быть ресторан. В каждом маленьком городе есть ресторан. И зовется он по имени местной реки или озера.
– А у нас он называется «Золотой гусь», – сказал Грубин. – Сейчас уже почти десять, а он в двадцать три тридцать закрывается.
– А далеко идти?
– Шесть минут.
– Тогда подождите минутку, я деньги возьму. Вам не холодно?
– Не холодно. А про деньги не думайте. У меня есть.
Но Таня Карантонис не слушала. Она убежала в темноту, и слышно было, как она звенит ключами у невидимой двери.
Грубин стоял, подставив лицо ветру, чтобы не так пылало. В ветре смешивались цирковой запах конюшни и запах мокрых грибов, что росли в лесу за рекой. Он представил себе на мгновение, что Таня Карантонис пришла к нему в гости и пьет чай. Но тут же Грубин отогнал эту мысль, потому что, во-первых, в комнате у него было тесно и не прибрано, а во-вторых, о таких вещах нельзя даже мечтать.
– Я недолго? – спросила Таня.
– Нет, что вы.
– Вы не сердитесь, что я к вам не пошла. Я жутко самостоятельная.
Они вышли из-за загородки и направились через темную площадь. В окнах горели теплые желтые огни, а где-то далеко, в парке, играла гитара.
Александр Грубин попал в цирк в первый же день, на премьеру. Он выстоял длинную очередь, записывал на ладони порядковый номер, и проходивший мимо Корнелий Удалов, увидев Грубина в очереди, сказал с усмешкой:
– Тщеславие тебя заело, Саша. Хочешь первым быть. А я через неделю без очереди билет возьму. Городок наш невелик.
– Это не тщеславие, – сказал Грубин. – Меня интересуют методы дрессировки. Ты же знаешь, что у меня есть ручные животные.
У Грубина были белый ворон и аквариумные рыбки.
– Ну ладно, я пошутил, – сказал Удалов. – Стой.
Потом отошел немного, вернулся и спросил:
– А по сколько билетов дают?
– Не больше чем по два, – ответили сзади.
– Я тоже постою, – сказал Удалов.
Но его прогнали из очереди.
Место Грубину досталось не очень хорошее, высокое. Он всем во дворе показал билет, сам себе выгладил голубую рубашку, сходил в парикмахерскую, вычистил ботинки и, отправляясь в цирк, сказал своему говорящему ворону:
– Я, Гришка, обязательно с дрессировщиком побеседую. Может, говорить тебя обучим.
– Давай-давай, – согласился ворон.
Осенний ветер приносил из-за реки сырость. Цветные фонарики у цирка раскачивались, словно на качелях, и отблески их падали на головы зрителей, которые толпились у входа, спеша попасть внутрь. Встретилось много знакомых. Кое-кого Грубин знал раньше, а с другими познакомился в очереди и сблизился на почве любви к искусству.
Арена была посыпана опилками, ее окружал потертый бархатный барьер, по которому обычно ходят передними ногами слоны и лошади. Над входом на арену разместился маленький оркестр. Музыканты настраивали инструменты. Среди униформистов Грубин узнал одного парнишку с соседней улицы и пенсионера, тоже соседа. Униформистов цирк набирал на месте.
Молодой толстенький дирижер поднялся на мостик, встал спиной к арене и взмахнул палочкой. Загремел цирковой марш, и разноцветные прожекторы бросили свет на арену, к красной занавеске, из-за которой вышел высокий распорядитель в черном фраке и сказал:
– Добрый вечер, уважаемые зрители!
В цирке было тепло и немного пахло конюшней. Запах этот за годы въелся в брезент шапито, в стулья и даже в канаты. Грубин вместе со всеми приветствовал распорядителя бурными аплодисментами и, как все, был охвачен особенным цирковым чувством. Он готов был смеяться любой шутке клоуна и обмирать от ужаса при виде прыжков под куполом.
«Воздушные гимнастки сестры Бисеровы!» – объявил распорядитель, и тут же на арене показались три девушки в голубых купальных костюмах, расшитых серебром. У девушек были сильные ноги и светлые волосы, завязанные тесемками, чтобы не мешали работать. Девушки поклонились публике, и по знаку распорядителя сверху к ним спустились три одинаковые трапеции, за которые они схватились руками и медленно взмыли вверх, к серому куполу, а зрители запрокинули головы, чтобы не терять гимнасток из виду. Гимнастки перелетали с трапеции на трапецию, хватали друг дружку в воздухе за руки и ноги, и порой казалось, что они вот-вот упадут вниз, но в последний момент они спохватывались и элегантно укреплялись на трапециях. Играл оркестр, иногда весь целиком, иногда, в особо опасные моменты, один барабан, люди аплодировали и долго не отпускали девушек с арены, и потому им приходилось несколько раз прибегать обратно, разбегаться веером по арене и кланяться, разводя руками.
Перед следующим номером выступал клоун. Клоун всем понравился. Он был обыкновенно одет, лишь ботинки велики номеров на десять. За клоуном вышли пожилые артисты – муж и жена. Муж стрелял в жену из всех видов оружия, а она оставалась невредима. Но лично Грубина больше всех потрясла Таня Карантонис. Она легко ходила по проволоке и делала на ней сальто. Таня была высока ростом, у нее были пышные волнистые каштановые волосы, вздернутый нос и очаровательная улыбка. Во втором отделении, перед самим дрессировщиком Сидоровым, она появилась вновь, в качестве ассистентки фокусника Грей-Аббаса. Она подавала фокуснику вазы и зайцев, а потом фокусник поставил девушку перед вертящимися дисками, на которых были изображены цифры, и девушка угадывала сумму, разницу, произведения этих цифр и даже возводила их в немыслимые квадраты.
Но все померкло перед дрессировщиком. Дрессировщик Сидоров работал с группой разнообразных хищников. На манеже, обнесенном высокой железной оградой, он стоял в окружении тигров, белых медведей, львов и пантер. Многие в зале поражались, что Сидоров до сих пор не заслуженный артист, так удивительны были трюки, которые выполняли его звери. Номер Сидорова строился в основном на имитации. Одни животные имитировали других. Казалось бы, пустяк, но вы видели какого-нибудь прыгающего белого медведя? А трех тигров, лающих в унисон? А льва, ходящего на передних лапах, высоко задрав хвост с кистью на конце? Белые медведи играли в чехарду с леопардами, а потом даже мяукали, и тигры вторили им громким лаем. Грубин сначала даже заподозрил какой-то фокус, слуховую иллюзию, но видно было, как звери разевали пасти и звуки доносились именно с арены. В конце аттракциона Сидоров приказал белому медведю пройти по проволоке, и тот выполнил этот номер и спрыгнул вниз, перевернувшись в воздухе.
Зал был потрясен искусством дрессировщика, и многие решили прийти в цирк еще раз, чтобы полюбоваться невиданным зрелищем. Даже те, кто бывал в цирке в крупных городах, никогда не слышали о таком искусстве.
После представления Грубин пытался найти Сидорова. Он хотел лично поблагодарить его за доставленное удовольствие. Для этого он спустился вниз, вышел на улицу, под ветер и дождь, зашел за забор, окружавший фургоны труппы, и долго стоял за первым из них, глядя, как суетятся служители и Сидоров, загоняя зверей по клеткам. Сквозь шум дождя и ветра слышно было, как лают и мяукают медведи и тигры. В окнах фургонов горели огни. Откуда-то потянуло жареной картошкой. Голоса на площади стихали – последние зрители расходились по домам. Сидоров все не освобождался, давал распоряжения. Его стройная подтянутая фигура мелькала у клеток. Совсем рядом в темноте между фургонами мужской голос произнес:
– Через две недели мы в Перми. Там живут мои старики. Я тебя с ними познакомлю. Ты им наверняка понравишься.
– Ты, Вася, это говорил стольким девушкам, что верить тебе невозможно. А потом, нам никогда не быть в одном номере.
– Ты бросишь цирк. Хватит. Я смогу прокормить тебя.
– Нет. Я не могу девчат подводить.
Сначала Грубин решил почему-то, что некто объясняется в любви милой Тане Карантонис. Но потом из слов девушки понял, что это одна из воздушных гимнасток. А когда влюбленные вышли на свет, Грубин убедился, что не ошибся. Васей оказался клоун. Он сильно помолодел без грима и оказался не рыжим, а брюнетом. Клоун обнимал гимнастку за талию, и, когда они проходили мимо, Грубин вжался в тень фургончика – очень неудобно было, что забрался без спросу и подслушивает.
– Пойдем к реке, погуляем, – сказал Вася.
– Не простудишься? – спросила гимнастка. – У тебя и так насморк.
Грубина они, к счастью, не заметили. Он взглянул снова в сторону клеток под навесом. Сидорова там не было. Ну вот, сказал он себе, пропустил человека.
Дальше стоять было бессмысленно. Грубин вышел на скользкую тропинку между фургонами, подошел к клеткам поближе. Хоть бы один служитель остался! Пустота. Лишь звери возятся перед сном, обмениваются впечатлениями о прошедшем дне.
– Вы кого-нибудь ищете? – спросил приятный женский голос.
Грубин оглянулся, и, если бы не полумрак, рассеиваемый лишь одной лампочкой у клеток, видно было бы, как он покраснел.
– Нет, – сказал он. – То есть ищу товарища Сидорова. Вы не думайте.
– Я ничего не думаю, – сказала Таня Карантонис.
Она была в куртке и темных брюках, плечи куртки потемнели от воды.
– Нет, вы не думайте, – настаивал Грубин. – Я очень животных люблю. У меня есть белый ворон. Хотел побеседовать с товарищем дрессировщиком. Вы не думайте.
– Вот смешной человек! – сказала Таня Карантонис. – Сидоров уже ушел. К себе в фургон. Если свет горит, значит, он не спит. А вы не пьющий?
– Почти нет, – сказал Грубин.
– Сидоров любит пьющих, – сказала она и засмеялась. – Вы не думайте, что я сплетничаю, я не сплетница.
– Что вы! – радостно сказал Грубин. В этом была рука судьбы, потому что именно Таня Карантонис более всего поразила Грубина. И вот он стоит рядом с ней, под дождем, в темноте, и она разговаривает с ним, как со старым знакомым.
– Я вас проведу к Сидорову, – сказала Таня. – А вы мне за это тоже поможете, хорошо?
– Конечно, – сказал Грубин. – Только сначала я вам помогу, а потом вы меня проводите.
– Идемте, – сказала Таня и пошла впереди Грубина к фургону дрессировщика.
– Свет не горит, – сказала Таня. – Наверное, нет его дома. В город ушел.
– Ну и ладно, – сказал Грубин, который уже готов был забыть о дрессировщике. – А чем я могу вам помочь?
– Вы в город идете?
– Да, в город.
– Если не трудно, проводите меня до столовой. Которая еще не закрылась. Я приехала сегодня, не успела себе ничего на вечер купить и голодная как собака.
– А столовая уже закрыта. Она до восьми.
– Ой, какой ужас! – сказала Таня. – Придется идти к Федюковым, а я у них уже соль занимала и яйца.
– Ни в коем случае, – сказал Грубин. – Я вас так не оставлю. У меня дома есть сосиски. И яйца. Если вы стесняетесь зайти, то я вам сейчас сюда принесу. Я близко живу, десять минут туда и обратно.
– Что вы, как вы могли подумать, что я буду вас утруждать, – запротестовала Таня и улыбнулась благодарно и светло.
И от этой улыбки сердце Грубина застучало, как барабан в цирке в опасный момент воздушного полета. Грубин стоял перед Таней, приглаживал в смущении мокрые всклокоченные волосы и мечтал о том, чтобы она все-таки позволила ему побежать сейчас под дождем домой, занять у соседей масла и хлеба, принести сюда эти сосиски и другие скромные яства.
– Нет, – сказала Таня решительно. – В следующий раз. В городе должен быть ресторан. В каждом маленьком городе есть ресторан. И зовется он по имени местной реки или озера.
– А у нас он называется «Золотой гусь», – сказал Грубин. – Сейчас уже почти десять, а он в двадцать три тридцать закрывается.
– А далеко идти?
– Шесть минут.
– Тогда подождите минутку, я деньги возьму. Вам не холодно?
– Не холодно. А про деньги не думайте. У меня есть.
Но Таня Карантонис не слушала. Она убежала в темноту, и слышно было, как она звенит ключами у невидимой двери.
Грубин стоял, подставив лицо ветру, чтобы не так пылало. В ветре смешивались цирковой запах конюшни и запах мокрых грибов, что росли в лесу за рекой. Он представил себе на мгновение, что Таня Карантонис пришла к нему в гости и пьет чай. Но тут же Грубин отогнал эту мысль, потому что, во-первых, в комнате у него было тесно и не прибрано, а во-вторых, о таких вещах нельзя даже мечтать.
– Я недолго? – спросила Таня.
– Нет, что вы.
– Вы не сердитесь, что я к вам не пошла. Я жутко самостоятельная.
Они вышли из-за загородки и направились через темную площадь. В окнах горели теплые желтые огни, а где-то далеко, в парке, играла гитара.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента