Впереди Удалова спешили в школу дети. Корнелий догнал одну девочку, поглядел на ее тонкий блестящий портфельчик из искусственной кожи и произнес вслух:
– Афта морнинг ти ай гоу ту скул.
Причем произнес с более-менее правильным произношением.
– Что? – спросила девочка, обернувшись. – Вы тоже этот урок проходите?
– Прохожу, – признался Удалов. И покраснел от нечаянной лжи. В школе он учил немецкий, а потом языками не занимался. И странно было не то, что он сказал английскую фразу и знал притом, что она английская. Фразу можно было случайно подслушать и запомнить. Беда заключалась в другом: Удалов знал весь учебник английского языка для пятого класса средней школы. Весь, целиком, и мог по первому требованию процитировать любую страницу, включая выходные данные книги, помещенные на последней странице: тираж, имя корректора и дату сдачи учебника в печать.
Потом, думая о событиях, Удалов даже удивлялся, как он не догадался к тому времени, что это и есть космический дар. Но он не догадался. Удивился и пошел дальше.
На скамейке у техникума сидели будущие речники и зубрили тригонометрию. В голову Удалова хлынули тангенсы и прочие функции и тут же перемешались с исчерпывающими сведениями о приготовлении мучных блюд, потому что из соседнего дома вышла крайне толстая женщина с поваренной книгой в руке.
«Дела, – подумал Удалов. – Чего только не взбредет в ум».
У входа на рынок на шатком столике лежала стопка белых книжек. Рядом – мелочь в розовой мыльнице. На белой книжке была изображена древняя царица и имелась надпись: «Тайна золотого гроба». Многие люди, выходя с рынка, останавливались у столика и приобретали книжку, надеясь, что она просто про шпионов. Знакомый Удалову работник местной газеты Миша Стендаль тоже купил книжку про золотой гроб и, поздоровавшись с Корнелием, спросил:
– А вы чего же?
– Я археологией не интересуюсь, – громко ответил Удалов. – Скучновато изложено.
– Граждане! – перебила Удалова продавщица. – Покупайте новый роман о тайнах Египта! Кто убил Нефертити? Загадка старого дома на берегу африканской реки Нил!
– Вот, – сказал поучительно Стендаль. – Мало читаете, Корнелий Иваныч.
– Читаю, сколько могу, – произнес Удалов с достоинством. – Не меньше других. А этот труд имеет специальный характер. Для специалистов.
– Он знать не может, – возразила продавщица. – Мы эту книгу сегодня в ночь получили. Да и стою я здесь всего минут пятнадцать. Бывают же люди, придумывают что угодно, только чтобы настроение испортить.
– Ах так! – возмутился Удалов, теряя контроль над собой. – Откройте вашу тайну на странице… допустим, на странице сто тридцать. Открыли? Начинаю с одиннадцатой строчки сверху.
Стендаль шелестел страницами. Вокруг останавливались любопытные.
– «Тут же, на севере столицы, – полуприкрыв глаза, барабанил Удалов, – были найдены украшения с именами других царей и цариц: в ограниченном количестве Аменхотеп IV, в большом количестве Семнох-ке-ре, далее его жены Ми-йот, Тут-анх-йо-та, его жены Анес-эм-ийот. Однако вместе с щитками Нефр-эт.»
– Стой! – вскричал Стендаль. – Вы фокусник?
– Миша, – ответил Удалов укоризненно. – Вы же меня знаете. Меня каждая собака в городе знает.
Удалов обернулся за поддержкой к населению. Многочисленные люди стояли вокруг, держа в руках раскрытые на сто тридцатой странице белые книжки, и шевелили губами, проверяя Удалова.
– А ну-ка, – сказал лысый дядя в гимнастерке. – Ты читай нам со страницы сто двадцатой. И с самого верха. Может, ты сто тридцатую специально заучил.
– Сколько угодно, – сказал Удалов. – Только дело не в том.
– Читай-читай.
Люди принялись искать сто двадцатую страницу.
– Вы бы за книжки платили, а то обложка белая, хватают все, кто потом купит? – говорила продавщица, но ее не слушали.
– «Го», – сказал Удалов. – Это перенос со страницы сто девятнадцать. «Го для Рэ. Кийа» с добавлением многолетия «жива она»!
– Правильно, так тебе перетак! – пришел в восторг человек в гимнастерке, достал из кармана галифе большое красное яблоко и протянул Удалову: – Ешь, не стесняйся. С твоими талантами учиться надо.
– Спасибо, – сказал Удалов, застеснявшись.
Ему вдруг представился собственный вид со стороны. Стоит начальник стройконторы у входа на рынок и бормочет про Древний Египет. Стало стыдно.
– Корнелий Иваныч, – сказал Стендаль, догоняя кинувшегося наутек Удалова, – мне с вами надо поговорить.
Вслед несся голос опомнившейся продавщицы:
– Покупайте новый детектив о тайнах саркофагов! Кто убил Нефертити и ее мужа! Сегодня получено из Москвы!
Стендаль не успел схватить Удалова за локоть, как новые события отвлекли его внимание. По улице, задрав единодушно головы к маковкам церкви Параскевы Пятницы, шла группа иностранных туристов, довольно редких в Великом Гусляре. Группа состояла по большей части из пожилых дам с хорошо завитыми седыми буклями, в шляпках, украшенных бумажными и нейлоновыми цветами. Мужья этих женщин, заокеанские пенсионеры, были увешаны фотоаппаратами «Полароид» и «Кэнон» и имели бодрый вид.
Туристы оживленно переговаривались друг с другом. Удалов ел красное яблоко и не мог сдвинуться с места, потому что все понимал. До последнего слова. И даже знал слово в слово содержание англо-русских разговорников в руках интуристов.
Туристы говорили между собой с восклицательными знаками:
– Это же черт знает что за порядки!
– Великолепная варварская архитектура!
– Боже мой, какая сырость в этом городишке!
– Это похоже на Тадж-Махал!
– Миссис Генри, вы только посмотрите на этого туземца с яблоком во рту. Как он уморителен! Какая славянская непосредственность!
– Черт знает что за порядки! Пора завтракать, а переводчица куда-то делась!
– Эта церковь изумительно бы гляделась на фоне Нотр-Дам-де-Пари!
– Что за безобразие! Мы платим полнокровную валюту, а переводчица куда-то делась!
– Вы только посмотрите на этого туземца с яблоком во рту!
Тут Удалов понял, что туземец – это он. Тогда его охватило негодование, смешанное с жалостью к этим далеко оторвавшимся от родины людям, потерявшим переводчицу и завтрак. Он сделал шаг вперед и сказал с приятным бруклинским акцентом:
– Извините необразованного туземца, но, очевидно, вам следует сейчас повернуть налево, и вы выйдете непосредственно к гостинице «Великий Гусляр».
– Ах! – удивилась миссис Генри. – Простите, что вы сказали?
– Джентльмен выразился ясно, – сказал ее муж. – Послушаемся его и пойдем налево. Простите, сэр.
Вся группа туристов послушно повернулась за мужем миссис Генри, и лишь небольшого роста турист с напомаженными курчавыми волосами остался на месте.
– А вы чего стоите? – спросил его по-английски Удалов. – Ах да, конечно, вы пуэрториканец и не все поняли.
Удалов небрежно перешел на испанский язык и повторил инструкции на родном языке пуэрториканца.
– О, спасибо, сеньор! – воскликнул турист. – Я не всегда понимаю, когда говорят по-английски так быстро, как вы.
И, взмахнув фалдами длинного песочного цвета пиджачка, турист бросился догонять спутников.
Миссис Генри, сворачивая за угол, сказала мужу в надежде, что Удалов не услышит:
– Здесь прохода нет от агентов ГПУ. По-моему, я видела его около «Националя» в форме генерал-лейтенанта.
Удалов услышал и улыбнулся горькой, снисходительной улыбкой.
Наконец Стендаль пришел в себя настолько, что смог открыть рот и спросить:
– Корнелий Иванович, почему вы никогда не говорили.
– А что тут говорить… – Удалов махнул рукой и быстро зашагал к конторе, чтобы в пути обдумать события и принять решение.
Быстрое воображение уже представило его, Корнелия, главным интуристским переводчиком. Вот он встречает самолет на Шереметьевском аэродроме, и оттуда выходят высокие негры. «Здравствуйте», – говорит им Удалов на языке суахили. За неграми следуют жители республики Мальдивских островов.
«Добро пожаловать», – приветствует их Удалов на родном языке островов.
Сбегают по трапу японские дети с белыми журавликами в ручках.
«С прибытием вас», – говорит им Удалов на языке Страны восходящего солнца.
А сзади уже бежит большой начальник из международного отдела. «Товарищ Удалов! – кричит он не своим голосом. – Товарищ Удалов. Вот ваш дипломатический паспорт. Срочно садитесь на самолет. Вы нужны в Аддис-Абебе. Там найдена надпись на непонятном науке языке. Организация Объединенных Наций настаивает на вашей кандидатуре».
Летит Удалов к Аддис-Абебе. Черная Африка разворачивается под крылом. Слоны, носороги поднимают любопытные взоры и провожают самолет мычанием и дружественными криками. А на аэродроме ждут эфиопские академики.
«Как долетели?» – спрашивают они Корнелия.
«Спасибо», – отвечает он на безукоризненном эфиопском языке.
А там назначение послом или даже советником в одну африканскую страну, национального языка которой не знает никто, кроме Удалова…
«Диметилфталат – восемь граммов, – появилась мысль в мозгу Удалова, – водный раствор аммиака.» Нет, при чем здесь водный раствор аммиака?
Удалов поднял глаза и увидел в открытом окне аптеки провизора Савича, писавшего что-то в толстом провизорском блокноте.
– Лекарства изобретаете? – спросил Удалов.
– Да, вспоминаю кое-что.
– А водный раствор аммиака, – пошутил Удалов, – это как по-нашему?
– Нашатырный спирт, – сообщил Савич, и глаза его стали круглыми от удивления. – Я что, вслух разговаривал?
– Как сказать, – ответил Удалов и поспешил дальше.
К тому времени голова его была полна знаниями, приобретенными походя, за два часа. И Корнелий уже начал понимать, что его личная память здесь совершенно ни при чем. Ситуация складывалась куда более сложная. По какой-то причине он обрел способность моментально впитывать, как губка, любую письменную информацию, возле которой он оказывался. И для этого ему совсем не надо было раскрывать книгу или заглядывать в чужие блокноты. Можно было, к примеру, положить возле себя несколько учебников или справочников, и через секунду Удалов знал, что в них написано, до последней запятой.
– Любопытная чертовщина, – сказал Удалов. – А если голова лопнет?
К счастью, в этот момент Удалов прошел мимо киоска Союзпечати.
Он вобрал в себя содержание всех газет и журналов, даже старых, что лежали на прилавке и были развешаны по бокам. В том числе и того самого номера «Здоровье», где говорилось, что нормальный человек использует свой мозг, дай бог, на один процент. Остальные клетки лежат без движения и дармоедствуют, зря потребляют пищу и витамины.
– Ага, – сообразил Удалов и остановился посреди улицы. – Все понятно. Это и есть дар. Значит, был не сон, а фантастическая очевидность. Как же я с моими новыми способностями до такой очевидной штуки не додумался? Это стыд и позор.
А если сияющий пришелец сказал правду, то подарком надо уметь распорядиться. Его надо направить на пользу человечеству и способствовать таким образом межзвездной дружбе и взаимопониманию.
Какой следующий шаг должен предпринять разумный человек, который, если захочет, завтра станет академиком или по крайней мере членом-корреспондентом Академии наук? Пойти в библиотеку? Нет, не стоит. Там нечаянно впитаешь столько всякой чепухи, что даже девяносто девять процентов мозга не справятся. Отдать себя в руки медицины? Жалко свободы.
А ноги между тем независимо от мыслей несли и несли Удалова вперед и привели к дверям стройконторы. Руки сами собой открыли дверь, а язык сам по себе поздоровался с присутствующими сотрудниками. А так как голова Удалова была занята посторонними мыслями, то в ответ на вопрос бухгалтера, закрывать ли ведомости третьему участку, Удалов ответил туманно: «Академии наук виднее» – и проследовал за перегородку, в кабинет.
Там он опустился на стул, положил локти на кипу сводок и, все еще не сознавая, где находится, продолжал размышлять.
Прельщала дипломатическая карьера. Черная машина «Волга» у подъезда резиденции, уважительные иностранцы с коктейлями из виски в холеных пальцах и их секретарши в платьях декольте. Хотелось также попробовать себя в космической программе. «Только вы, профессор Удалов, можете подсказать нам, стоит ли подключать к этой ракете третью ступень». А вокруг стоят герои-космонавты и ждут ответа. Ведь от решения Удалова зависит, лететь им на Марс или погодить. Или еще можно разгадать тайны древних цивилизаций и знать, была ли Атлантида или только померещилось. Такой путь вел к тихому академическому кабинету и бесплатным путевкам в дом отдыха для ведущих мыслителей. Ну и, конечно, к международным конгрессам…
«Нет, – решил наконец Удалов. – Спешить с опубликованием не будем. Не исключено, что завтра все пройдет и окажешься в дураках. В обеденный перерыв зайду в техникум и впитаю в себя высшую математику. Никогда не помешает. Потом в музей, узнаю, что там есть про Петра Первого. Вот так-то».
– Вы ко мне? – спросил он, поднимая голову.
– Мы уж пятнадцать минут стараемся добиться вашего внимания, Корнелий Иванович, – сказал мужчина с шоколадными глазами, боксерским носом и желтым импортным портфелем.
– Даже больше, – поддержал его маленький старичок.
Старичок был в очках, и линзы очков были такими толстыми и сильными, что в них помещался лишь вдесятеро увеличенный зрачок голубого цвета с прожилками. Старичок тоже держал в руках желтый импортный портфель.
– Ага, явились, – сказал Удалов. И в тот же момент он знал до последней строчки содержимое толстых портфелей. Там лежали в основном ведомости, справки, накладные и чистые бланки артели, поставлявшей стройконторе скобянку, замки, ключи и всякую мелочь.
Гости уселись напротив Удалова, и мужчина с боксерским носом произнес:
– День сегодня хороший, Корнелий Иванович.
День был плохой, ветреный, сумрачный, пасмурный. Слава богу, что хоть дождь перестал. Удалов молча согласился с гостем и изучил между тем все бумаги, лежавшие у того в карманах. И понял, что может стать величайшим ревизором современности, исключительным ревизором, которого ввиду знания языков будут приглашать в командировки в союзные республики, страны социалистического содружества, может, даже на Запад. И на двери его кабинета будет скромная табличка: «Комиссар милиции первого ранга, заведующий специальным отделом по особо важным ревизиям К. И. Удалов».
– Да, день неплохой, – сказал старичок, и увеличенные жилки под очками заметно покраснели. – А вы на нас, говорят, в претензии. Незаслуженно и обидно.
– Так, – проговорил Удалов загадочно и постучал пальцами по столу.
– Нет, Корнелий Иванович, так дальше не пойдет, – сказал мужчина с боксерским носом и повел широкими плечами. – Артель старается, выполняет и перевыполняет план, бесперебойно снабжает вашу контору высококачественным товаром, а в ответ никакой благодарности. Я дойду до горсовета.
– А хоть до Вологды, – отрезал Удалов. Содержание одной из бумажек в правом верхнем кармане пиджака человека с боксерским носом его очень заинтересовало. Подчистка на накладной была сделана грубо, невооруженным глазом видно.
– Зачем так, товарищ Удалов, – огорчился старичок. – У нас все документы с собой. Лучший металл мы пустили на те задвижки. Опытных мастеров привлекли. Дней и ночей не спали. И всё, получается, впустую?
– Погоди, – прервал его спутник. – Если чем недоволен – зачем по официальным каналам? Скажи мне, я скажу Порфирьичу, Порфирьич сделает.
– Сделаю, – сказал старичок. – Всегда полюбовно.
– А задвижки от ветра гнутся, – сказал Удалов. – Замки вилкой вскрыть нетрудно. Строительство дома отдыха сорвано. А товар вы налево пустили. Разве не так?
– Не так, – убежденно возразил Порфирьич.
– А три тысячи восемьсот нечестных рублей поделили между собой?
– Какие деньги? – возмутился старичок.
А у его спутника неожиданно выступил пот на лбу.
– Сколько? – спросил он.
– Три тысячи восемьсот как одна копеечка. Ведь до сих пор все ваши преступные расчеты у вас в кармане лежат. Карандашом написано: «Порфирьичу выделить семьсот двадцать. Шурову – триста. Удалову, если будет артачиться, сто в зубы». Разве не правда?
Человек с шоколадными глазами потерял присутствие духа. Он вскочил со стула, схватился толстыми дрожащими пальцами за карман.
– Продали! – воскликнул он.
Порфирьич со стула не встал. Порфирьич побледнел. Даже глаза побледнели.
– Три тысячи восемьсот? А мне семьсот двадцать? Так. Не будет тебе, бесчестный жулик, никакой пощады от народа ни на этом, ни на том свете, – сказал он тонким суровым голоском.
– И заявление в милицию напишем сейчас же, – закончил Удалов, куя железо, пока горячо.
– Я ничего не знаю, – сказал человек с боксерским носом, пытаясь сжевать вытащенную из кармана записку.
Записка была на хорошей толстой бумаге и не жевалась.
– Не поможет, – заметил Удалов. – В правом верхнем кармане пиджака Порфирьича лежит подчищенная накладная на листовую сталь.
– Лежит, – подтвердил Порфирьич. – Лучше я сам сяду как невинный сообщник, но эту змею на много лет укатаю.
– Правильно, – одобрил Удалов. – Он вас и раньше за нос водил.
– Фи не шмеете! – прокричал с набитым ртом директор артели. – Я путу шалофаться!
– Жалуйся, жалуйся, – сказал мстительно Порфирьич.
– Некуда ему деваться, – согласился Удалов. – У вас же в портфеле неотразимая бухгалтерия.
И, видя, что надо нанести последний удар и повергнуть противника в нокаут, Удалов постарался вспомнить, что говорят в таких случаях следователи в кино. Недавно слышанные слова крутились в голове. «Ваша ставка бита!» Нет, не то. «Руки вверх.» Нет. Близко, совсем близко. Ага! И Удалов произнес страшным голосом, так что у самого встали дыбом на затылке редкие золотистые волосы:
– Игра закончена! Садитесь и пишите заявление. Чистосердечное покаяние – вот единственное, что может облегчить вашу участь!
Сверкнула молния, запахло озоном, бледный как полотно директор артели опустился на стул, достал шариковую ручку и с помощью Порфирьича стал писать признание.
А Удалов вдруг ощутил страшную пустоту в голове. Первозданную, нелепую пустоту. Он не помнил содержания ни единой из бумажек, лежавших в портфелях у артельщиков. Он забыл английский и испанский языки, он не мог вспомнить ни одной тригонометрической функции. Он даже запамятовал чеканные рифмы поэмы, напечатанной в последнем номере журнала «Огонек».
– Но почему? – воскликнул он. – За что?
Артельщики метнули на него перепуганные взоры и еще быстрее стали писать признание.
– Сами отнесете в милицию, – приказал им Удалов и, более не сознавая ничего, бросился к выходу.
Снова крапал дождик по пожелтевшим листьям. Было тихо и обыкновенно. И с ясностью отдаленного ночного грома прозвучали в ушах Удалова слова пришельца: «В случае если не справишься, скажи вслух: „Игра закончена“, и все вернется на свои места».
– Я же не хотел! – взмолился, простирая к небу руки, Корнелий Удалов. – Это ошибка. Это случайная ошибка!
Удалов вернулся домой и до вечера не промолвил ни слова. Он отказался говорить с Мишей Стендалем, который поджидал его у ворот, он не стал есть любимого супа с клецками. Он лежал на диване в брюках и переживал свою оплошность, не только закрывшую перед ним путь к дипломатическому будущему, но и лишившую все человечество немедленной дружбы с развитой Галактикой. И лишь вечером, выпив для успокоения сто граммов перцовки и сказав непонятные домашним слова: «Может, разберутся, отменят решение», Удалов подошел к столику сына и спросил его:
– Где у тебя учебник истории?
– А что, папа? У нас завтра истории нет. Не задавали.
– Глупый, – ответил отец. – Я просто хочу почитать про Петра Первого. И тригонометрию не прячь. Век живи, век учись. В Галактике с нашей серостью появляться стыдно.
Недостойный богатырь
– Афта морнинг ти ай гоу ту скул.
Причем произнес с более-менее правильным произношением.
– Что? – спросила девочка, обернувшись. – Вы тоже этот урок проходите?
– Прохожу, – признался Удалов. И покраснел от нечаянной лжи. В школе он учил немецкий, а потом языками не занимался. И странно было не то, что он сказал английскую фразу и знал притом, что она английская. Фразу можно было случайно подслушать и запомнить. Беда заключалась в другом: Удалов знал весь учебник английского языка для пятого класса средней школы. Весь, целиком, и мог по первому требованию процитировать любую страницу, включая выходные данные книги, помещенные на последней странице: тираж, имя корректора и дату сдачи учебника в печать.
Потом, думая о событиях, Удалов даже удивлялся, как он не догадался к тому времени, что это и есть космический дар. Но он не догадался. Удивился и пошел дальше.
На скамейке у техникума сидели будущие речники и зубрили тригонометрию. В голову Удалова хлынули тангенсы и прочие функции и тут же перемешались с исчерпывающими сведениями о приготовлении мучных блюд, потому что из соседнего дома вышла крайне толстая женщина с поваренной книгой в руке.
«Дела, – подумал Удалов. – Чего только не взбредет в ум».
У входа на рынок на шатком столике лежала стопка белых книжек. Рядом – мелочь в розовой мыльнице. На белой книжке была изображена древняя царица и имелась надпись: «Тайна золотого гроба». Многие люди, выходя с рынка, останавливались у столика и приобретали книжку, надеясь, что она просто про шпионов. Знакомый Удалову работник местной газеты Миша Стендаль тоже купил книжку про золотой гроб и, поздоровавшись с Корнелием, спросил:
– А вы чего же?
– Я археологией не интересуюсь, – громко ответил Удалов. – Скучновато изложено.
– Граждане! – перебила Удалова продавщица. – Покупайте новый роман о тайнах Египта! Кто убил Нефертити? Загадка старого дома на берегу африканской реки Нил!
– Вот, – сказал поучительно Стендаль. – Мало читаете, Корнелий Иваныч.
– Читаю, сколько могу, – произнес Удалов с достоинством. – Не меньше других. А этот труд имеет специальный характер. Для специалистов.
– Он знать не может, – возразила продавщица. – Мы эту книгу сегодня в ночь получили. Да и стою я здесь всего минут пятнадцать. Бывают же люди, придумывают что угодно, только чтобы настроение испортить.
– Ах так! – возмутился Удалов, теряя контроль над собой. – Откройте вашу тайну на странице… допустим, на странице сто тридцать. Открыли? Начинаю с одиннадцатой строчки сверху.
Стендаль шелестел страницами. Вокруг останавливались любопытные.
– «Тут же, на севере столицы, – полуприкрыв глаза, барабанил Удалов, – были найдены украшения с именами других царей и цариц: в ограниченном количестве Аменхотеп IV, в большом количестве Семнох-ке-ре, далее его жены Ми-йот, Тут-анх-йо-та, его жены Анес-эм-ийот. Однако вместе с щитками Нефр-эт.»
– Стой! – вскричал Стендаль. – Вы фокусник?
– Миша, – ответил Удалов укоризненно. – Вы же меня знаете. Меня каждая собака в городе знает.
Удалов обернулся за поддержкой к населению. Многочисленные люди стояли вокруг, держа в руках раскрытые на сто тридцатой странице белые книжки, и шевелили губами, проверяя Удалова.
– А ну-ка, – сказал лысый дядя в гимнастерке. – Ты читай нам со страницы сто двадцатой. И с самого верха. Может, ты сто тридцатую специально заучил.
– Сколько угодно, – сказал Удалов. – Только дело не в том.
– Читай-читай.
Люди принялись искать сто двадцатую страницу.
– Вы бы за книжки платили, а то обложка белая, хватают все, кто потом купит? – говорила продавщица, но ее не слушали.
– «Го», – сказал Удалов. – Это перенос со страницы сто девятнадцать. «Го для Рэ. Кийа» с добавлением многолетия «жива она»!
– Правильно, так тебе перетак! – пришел в восторг человек в гимнастерке, достал из кармана галифе большое красное яблоко и протянул Удалову: – Ешь, не стесняйся. С твоими талантами учиться надо.
– Спасибо, – сказал Удалов, застеснявшись.
Ему вдруг представился собственный вид со стороны. Стоит начальник стройконторы у входа на рынок и бормочет про Древний Египет. Стало стыдно.
– Корнелий Иваныч, – сказал Стендаль, догоняя кинувшегося наутек Удалова, – мне с вами надо поговорить.
Вслед несся голос опомнившейся продавщицы:
– Покупайте новый детектив о тайнах саркофагов! Кто убил Нефертити и ее мужа! Сегодня получено из Москвы!
Стендаль не успел схватить Удалова за локоть, как новые события отвлекли его внимание. По улице, задрав единодушно головы к маковкам церкви Параскевы Пятницы, шла группа иностранных туристов, довольно редких в Великом Гусляре. Группа состояла по большей части из пожилых дам с хорошо завитыми седыми буклями, в шляпках, украшенных бумажными и нейлоновыми цветами. Мужья этих женщин, заокеанские пенсионеры, были увешаны фотоаппаратами «Полароид» и «Кэнон» и имели бодрый вид.
Туристы оживленно переговаривались друг с другом. Удалов ел красное яблоко и не мог сдвинуться с места, потому что все понимал. До последнего слова. И даже знал слово в слово содержание англо-русских разговорников в руках интуристов.
Туристы говорили между собой с восклицательными знаками:
– Это же черт знает что за порядки!
– Великолепная варварская архитектура!
– Боже мой, какая сырость в этом городишке!
– Это похоже на Тадж-Махал!
– Миссис Генри, вы только посмотрите на этого туземца с яблоком во рту. Как он уморителен! Какая славянская непосредственность!
– Черт знает что за порядки! Пора завтракать, а переводчица куда-то делась!
– Эта церковь изумительно бы гляделась на фоне Нотр-Дам-де-Пари!
– Что за безобразие! Мы платим полнокровную валюту, а переводчица куда-то делась!
– Вы только посмотрите на этого туземца с яблоком во рту!
Тут Удалов понял, что туземец – это он. Тогда его охватило негодование, смешанное с жалостью к этим далеко оторвавшимся от родины людям, потерявшим переводчицу и завтрак. Он сделал шаг вперед и сказал с приятным бруклинским акцентом:
– Извините необразованного туземца, но, очевидно, вам следует сейчас повернуть налево, и вы выйдете непосредственно к гостинице «Великий Гусляр».
– Ах! – удивилась миссис Генри. – Простите, что вы сказали?
– Джентльмен выразился ясно, – сказал ее муж. – Послушаемся его и пойдем налево. Простите, сэр.
Вся группа туристов послушно повернулась за мужем миссис Генри, и лишь небольшого роста турист с напомаженными курчавыми волосами остался на месте.
– А вы чего стоите? – спросил его по-английски Удалов. – Ах да, конечно, вы пуэрториканец и не все поняли.
Удалов небрежно перешел на испанский язык и повторил инструкции на родном языке пуэрториканца.
– О, спасибо, сеньор! – воскликнул турист. – Я не всегда понимаю, когда говорят по-английски так быстро, как вы.
И, взмахнув фалдами длинного песочного цвета пиджачка, турист бросился догонять спутников.
Миссис Генри, сворачивая за угол, сказала мужу в надежде, что Удалов не услышит:
– Здесь прохода нет от агентов ГПУ. По-моему, я видела его около «Националя» в форме генерал-лейтенанта.
Удалов услышал и улыбнулся горькой, снисходительной улыбкой.
Наконец Стендаль пришел в себя настолько, что смог открыть рот и спросить:
– Корнелий Иванович, почему вы никогда не говорили.
– А что тут говорить… – Удалов махнул рукой и быстро зашагал к конторе, чтобы в пути обдумать события и принять решение.
Быстрое воображение уже представило его, Корнелия, главным интуристским переводчиком. Вот он встречает самолет на Шереметьевском аэродроме, и оттуда выходят высокие негры. «Здравствуйте», – говорит им Удалов на языке суахили. За неграми следуют жители республики Мальдивских островов.
«Добро пожаловать», – приветствует их Удалов на родном языке островов.
Сбегают по трапу японские дети с белыми журавликами в ручках.
«С прибытием вас», – говорит им Удалов на языке Страны восходящего солнца.
А сзади уже бежит большой начальник из международного отдела. «Товарищ Удалов! – кричит он не своим голосом. – Товарищ Удалов. Вот ваш дипломатический паспорт. Срочно садитесь на самолет. Вы нужны в Аддис-Абебе. Там найдена надпись на непонятном науке языке. Организация Объединенных Наций настаивает на вашей кандидатуре».
Летит Удалов к Аддис-Абебе. Черная Африка разворачивается под крылом. Слоны, носороги поднимают любопытные взоры и провожают самолет мычанием и дружественными криками. А на аэродроме ждут эфиопские академики.
«Как долетели?» – спрашивают они Корнелия.
«Спасибо», – отвечает он на безукоризненном эфиопском языке.
А там назначение послом или даже советником в одну африканскую страну, национального языка которой не знает никто, кроме Удалова…
«Диметилфталат – восемь граммов, – появилась мысль в мозгу Удалова, – водный раствор аммиака.» Нет, при чем здесь водный раствор аммиака?
Удалов поднял глаза и увидел в открытом окне аптеки провизора Савича, писавшего что-то в толстом провизорском блокноте.
– Лекарства изобретаете? – спросил Удалов.
– Да, вспоминаю кое-что.
– А водный раствор аммиака, – пошутил Удалов, – это как по-нашему?
– Нашатырный спирт, – сообщил Савич, и глаза его стали круглыми от удивления. – Я что, вслух разговаривал?
– Как сказать, – ответил Удалов и поспешил дальше.
К тому времени голова его была полна знаниями, приобретенными походя, за два часа. И Корнелий уже начал понимать, что его личная память здесь совершенно ни при чем. Ситуация складывалась куда более сложная. По какой-то причине он обрел способность моментально впитывать, как губка, любую письменную информацию, возле которой он оказывался. И для этого ему совсем не надо было раскрывать книгу или заглядывать в чужие блокноты. Можно было, к примеру, положить возле себя несколько учебников или справочников, и через секунду Удалов знал, что в них написано, до последней запятой.
– Любопытная чертовщина, – сказал Удалов. – А если голова лопнет?
К счастью, в этот момент Удалов прошел мимо киоска Союзпечати.
Он вобрал в себя содержание всех газет и журналов, даже старых, что лежали на прилавке и были развешаны по бокам. В том числе и того самого номера «Здоровье», где говорилось, что нормальный человек использует свой мозг, дай бог, на один процент. Остальные клетки лежат без движения и дармоедствуют, зря потребляют пищу и витамины.
– Ага, – сообразил Удалов и остановился посреди улицы. – Все понятно. Это и есть дар. Значит, был не сон, а фантастическая очевидность. Как же я с моими новыми способностями до такой очевидной штуки не додумался? Это стыд и позор.
А если сияющий пришелец сказал правду, то подарком надо уметь распорядиться. Его надо направить на пользу человечеству и способствовать таким образом межзвездной дружбе и взаимопониманию.
Какой следующий шаг должен предпринять разумный человек, который, если захочет, завтра станет академиком или по крайней мере членом-корреспондентом Академии наук? Пойти в библиотеку? Нет, не стоит. Там нечаянно впитаешь столько всякой чепухи, что даже девяносто девять процентов мозга не справятся. Отдать себя в руки медицины? Жалко свободы.
А ноги между тем независимо от мыслей несли и несли Удалова вперед и привели к дверям стройконторы. Руки сами собой открыли дверь, а язык сам по себе поздоровался с присутствующими сотрудниками. А так как голова Удалова была занята посторонними мыслями, то в ответ на вопрос бухгалтера, закрывать ли ведомости третьему участку, Удалов ответил туманно: «Академии наук виднее» – и проследовал за перегородку, в кабинет.
Там он опустился на стул, положил локти на кипу сводок и, все еще не сознавая, где находится, продолжал размышлять.
Прельщала дипломатическая карьера. Черная машина «Волга» у подъезда резиденции, уважительные иностранцы с коктейлями из виски в холеных пальцах и их секретарши в платьях декольте. Хотелось также попробовать себя в космической программе. «Только вы, профессор Удалов, можете подсказать нам, стоит ли подключать к этой ракете третью ступень». А вокруг стоят герои-космонавты и ждут ответа. Ведь от решения Удалова зависит, лететь им на Марс или погодить. Или еще можно разгадать тайны древних цивилизаций и знать, была ли Атлантида или только померещилось. Такой путь вел к тихому академическому кабинету и бесплатным путевкам в дом отдыха для ведущих мыслителей. Ну и, конечно, к международным конгрессам…
«Нет, – решил наконец Удалов. – Спешить с опубликованием не будем. Не исключено, что завтра все пройдет и окажешься в дураках. В обеденный перерыв зайду в техникум и впитаю в себя высшую математику. Никогда не помешает. Потом в музей, узнаю, что там есть про Петра Первого. Вот так-то».
– Вы ко мне? – спросил он, поднимая голову.
– Мы уж пятнадцать минут стараемся добиться вашего внимания, Корнелий Иванович, – сказал мужчина с шоколадными глазами, боксерским носом и желтым импортным портфелем.
– Даже больше, – поддержал его маленький старичок.
Старичок был в очках, и линзы очков были такими толстыми и сильными, что в них помещался лишь вдесятеро увеличенный зрачок голубого цвета с прожилками. Старичок тоже держал в руках желтый импортный портфель.
– Ага, явились, – сказал Удалов. И в тот же момент он знал до последней строчки содержимое толстых портфелей. Там лежали в основном ведомости, справки, накладные и чистые бланки артели, поставлявшей стройконторе скобянку, замки, ключи и всякую мелочь.
Гости уселись напротив Удалова, и мужчина с боксерским носом произнес:
– День сегодня хороший, Корнелий Иванович.
День был плохой, ветреный, сумрачный, пасмурный. Слава богу, что хоть дождь перестал. Удалов молча согласился с гостем и изучил между тем все бумаги, лежавшие у того в карманах. И понял, что может стать величайшим ревизором современности, исключительным ревизором, которого ввиду знания языков будут приглашать в командировки в союзные республики, страны социалистического содружества, может, даже на Запад. И на двери его кабинета будет скромная табличка: «Комиссар милиции первого ранга, заведующий специальным отделом по особо важным ревизиям К. И. Удалов».
– Да, день неплохой, – сказал старичок, и увеличенные жилки под очками заметно покраснели. – А вы на нас, говорят, в претензии. Незаслуженно и обидно.
– Так, – проговорил Удалов загадочно и постучал пальцами по столу.
– Нет, Корнелий Иванович, так дальше не пойдет, – сказал мужчина с боксерским носом и повел широкими плечами. – Артель старается, выполняет и перевыполняет план, бесперебойно снабжает вашу контору высококачественным товаром, а в ответ никакой благодарности. Я дойду до горсовета.
– А хоть до Вологды, – отрезал Удалов. Содержание одной из бумажек в правом верхнем кармане пиджака человека с боксерским носом его очень заинтересовало. Подчистка на накладной была сделана грубо, невооруженным глазом видно.
– Зачем так, товарищ Удалов, – огорчился старичок. – У нас все документы с собой. Лучший металл мы пустили на те задвижки. Опытных мастеров привлекли. Дней и ночей не спали. И всё, получается, впустую?
– Погоди, – прервал его спутник. – Если чем недоволен – зачем по официальным каналам? Скажи мне, я скажу Порфирьичу, Порфирьич сделает.
– Сделаю, – сказал старичок. – Всегда полюбовно.
– А задвижки от ветра гнутся, – сказал Удалов. – Замки вилкой вскрыть нетрудно. Строительство дома отдыха сорвано. А товар вы налево пустили. Разве не так?
– Не так, – убежденно возразил Порфирьич.
– А три тысячи восемьсот нечестных рублей поделили между собой?
– Какие деньги? – возмутился старичок.
А у его спутника неожиданно выступил пот на лбу.
– Сколько? – спросил он.
– Три тысячи восемьсот как одна копеечка. Ведь до сих пор все ваши преступные расчеты у вас в кармане лежат. Карандашом написано: «Порфирьичу выделить семьсот двадцать. Шурову – триста. Удалову, если будет артачиться, сто в зубы». Разве не правда?
Человек с шоколадными глазами потерял присутствие духа. Он вскочил со стула, схватился толстыми дрожащими пальцами за карман.
– Продали! – воскликнул он.
Порфирьич со стула не встал. Порфирьич побледнел. Даже глаза побледнели.
– Три тысячи восемьсот? А мне семьсот двадцать? Так. Не будет тебе, бесчестный жулик, никакой пощады от народа ни на этом, ни на том свете, – сказал он тонким суровым голоском.
– И заявление в милицию напишем сейчас же, – закончил Удалов, куя железо, пока горячо.
– Я ничего не знаю, – сказал человек с боксерским носом, пытаясь сжевать вытащенную из кармана записку.
Записка была на хорошей толстой бумаге и не жевалась.
– Не поможет, – заметил Удалов. – В правом верхнем кармане пиджака Порфирьича лежит подчищенная накладная на листовую сталь.
– Лежит, – подтвердил Порфирьич. – Лучше я сам сяду как невинный сообщник, но эту змею на много лет укатаю.
– Правильно, – одобрил Удалов. – Он вас и раньше за нос водил.
– Фи не шмеете! – прокричал с набитым ртом директор артели. – Я путу шалофаться!
– Жалуйся, жалуйся, – сказал мстительно Порфирьич.
– Некуда ему деваться, – согласился Удалов. – У вас же в портфеле неотразимая бухгалтерия.
И, видя, что надо нанести последний удар и повергнуть противника в нокаут, Удалов постарался вспомнить, что говорят в таких случаях следователи в кино. Недавно слышанные слова крутились в голове. «Ваша ставка бита!» Нет, не то. «Руки вверх.» Нет. Близко, совсем близко. Ага! И Удалов произнес страшным голосом, так что у самого встали дыбом на затылке редкие золотистые волосы:
– Игра закончена! Садитесь и пишите заявление. Чистосердечное покаяние – вот единственное, что может облегчить вашу участь!
Сверкнула молния, запахло озоном, бледный как полотно директор артели опустился на стул, достал шариковую ручку и с помощью Порфирьича стал писать признание.
А Удалов вдруг ощутил страшную пустоту в голове. Первозданную, нелепую пустоту. Он не помнил содержания ни единой из бумажек, лежавших в портфелях у артельщиков. Он забыл английский и испанский языки, он не мог вспомнить ни одной тригонометрической функции. Он даже запамятовал чеканные рифмы поэмы, напечатанной в последнем номере журнала «Огонек».
– Но почему? – воскликнул он. – За что?
Артельщики метнули на него перепуганные взоры и еще быстрее стали писать признание.
– Сами отнесете в милицию, – приказал им Удалов и, более не сознавая ничего, бросился к выходу.
Снова крапал дождик по пожелтевшим листьям. Было тихо и обыкновенно. И с ясностью отдаленного ночного грома прозвучали в ушах Удалова слова пришельца: «В случае если не справишься, скажи вслух: „Игра закончена“, и все вернется на свои места».
– Я же не хотел! – взмолился, простирая к небу руки, Корнелий Удалов. – Это ошибка. Это случайная ошибка!
Удалов вернулся домой и до вечера не промолвил ни слова. Он отказался говорить с Мишей Стендалем, который поджидал его у ворот, он не стал есть любимого супа с клецками. Он лежал на диване в брюках и переживал свою оплошность, не только закрывшую перед ним путь к дипломатическому будущему, но и лишившую все человечество немедленной дружбы с развитой Галактикой. И лишь вечером, выпив для успокоения сто граммов перцовки и сказав непонятные домашним слова: «Может, разберутся, отменят решение», Удалов подошел к столику сына и спросил его:
– Где у тебя учебник истории?
– А что, папа? У нас завтра истории нет. Не задавали.
– Глупый, – ответил отец. – Я просто хочу почитать про Петра Первого. И тригонометрию не прячь. Век живи, век учись. В Галактике с нашей серостью появляться стыдно.
Недостойный богатырь
Иван Дегустатов шел по весеннему лесу. Листья берез еще не раскрылись и острыми концами свисали к земле, словно подвешенные куколки бабочек. Из темной лежалой хвои выглядывали яркие трилистники заячьей капусты. На концах еловых ветвей топорщились тугие, почти желтые кулачки. Сорвешь один, помнешь в пальцах – окажется, что он составлен из мягких душистых иголочек. Птицы суетились и пели, привыкали к теплу и солнцу.
– Эх, – сказал Дегустатов скворцу, поющему на ветке. – Пользуешься тем, что работники дома отдыха сделали тебе скворечник. Отдыхаешь. – Потом хитро улыбнулся и пошутил: – Вместо песен взялся бы и соорудил гнездо для товарища, которому скворечника не досталось.
Скворец склонил голову, поглядел на Дегустатова с сомнением.
– Я шучу, – сказал Дегустатов. – Пой. Ты птица, значит, твоя задача – петь и развлекать.
Дегустатов свернул с дорожки, нахоженной отдыхающими. Дорожка была забросана бурыми листьями, и если бы отдыхающие в этом году не приехали, на ней выросла бы трава. Но отдыхающие приедут. Скоро. Через неделю начнется первый заезд, на автобусе будут прибывать трудящиеся из недалекого Великого Гусляра, чтобы вкусить заслуженный отдых, и тогда Дегустатов вплотную примется за свои директорские обязанности. Будет следить, чтобы у всех были чистые простыни, чтобы не проносили в столовую спиртные напитки, чтобы вытирали ноги при входе и не приглашали знакомых с ночевкой.
Дегустатов нагнулся, подобрал консервную банку, что осталась с прошлого года. Банка была ржавой, на ней сохранилась поблекшая этикетка – «Частик в томате». Рядом должна валяться бутылка. Бутылки часто встречаются рядом с такими банками, если люди, которые ели и пили, не взяли бутылку с собой, сдать. Бутылка нашлась. В нее набрались вода и ржавая хвоя. Банку Дегустатов спрятал под куст, чтобы не портить пейзаж, а пустую бутылку засунул в карман брюк. Его долг заключался в том, чтобы хранить окружающую экологию в чистоте.
Лес шел гуще. Здесь, за низиной, начинались холмы, поросшие елями. Назывались они Гуслярской Швейцарией. Таких мест вокруг города немало. У холмов иногда отдыхали туристы. Там тоже могли встретиться разные вещи. Дегустатов не считал себя жадным, но был бережлив, ценил копейку, потому что ее надо заработать. Если нужно, он не задумываясь выкинул бы три рубля, чтобы посидеть с человеком, но для собственного удовольствия такого не допускал.
Дегустатов продрался сквозь черемуху, всю в бутонах, перешел ручей по гнилому бревну. В ручье встретилась еще одна бутылка, но она была со щербинкой, и пришлось кинуть ее в черемуху. По узкой тропинке Дегустатов взобрался на холм. Воздух был свежий, с запахами, и на сердце у Дегустатова стало легко, и захотелось запустить найденной бутылкой прямо в небо.
Через тропинку лежало дерево. Большое и корявое, Дегустатов помнил его. Оно росло всегда на склоне холма и превосходило прочие деревья в лесу своими размерами.
– Ой-ой-ой, – произнес Дегустатов вслух. – Вот тебе и конец пришел. Не думал, что тебя так скоро подмоет вешними водами.
Дерево, видно, упало только-только – даже молодые листья не успели завянуть. Если был бы трактор да была бы хорошая проезжая дорога к самому дереву, то можно бы перетащить дерево на территорию дома отдыха. И Дегустатов решил упросить лесника, когда дерево будут пилить, чтобы пень достался дому отдыха. Из него можно сделать стол на множество посадочных мест.
Неспешно размышляя таким образом, Дегустатов поднимался вдоль ствола, машинально считая шаги, досчитал до восьмидесяти трех, запыхался и увидел наконец вывороченные кверху громадные корни.
Корни были так разлаписты, что, стоя рядом с комлем, Дегустатов не мог заглянуть на ту сторону, узнать, какая получилась яма. Осторожно, чтобы не измараться, он продвинулся в сторону и заглянул в просвет между корнями.
Яма была велика. Дна не было видно. Как будто дерево росло над пещерой, прикрывая ее от атмосферных осадков.
Дегустатов обогнул корни и нагнулся над дырой. Она полого уходила в холм, а там могли таиться археологические находки и даже клады. Ведь в этих местах, у большой дороги, водились когда-то разбойники.
Дегустатов достал из кармана зажигалку и засветил ее. Были, правда, некоторые опасения, что в пещере может скрываться хищный зверь или ядовитая змея, но шансов к тому было немного. Ведь за последние сотни лет доступного входа в пещеру не наблюдалось. А то бы отдыхающие давно заметили его и использовали.
– Эй! – крикнул Дегустатов негромко в пещеру. – Есть кто живой?
Никто не откликнулся. Дегустатов наклонился и вошел в пещеру. Зажигалка давала мало света, и Дегустатов прикрывал ее ладонью от себя, чтобы огонек не мешал смотреть вперед. Пол в пещере оказался гладким, без бугров, и потолок вскоре повысился настолько, что удалось поднять голову. Дегустатов держал свободную руку над шляпой, чтобы невзначай не случилось сотрясения мозга.
Пещера все расширялась и уводила в глубь земли. В ней было зябко и сыро. Дегустатов остановился, застегнул пиджак. Потом оглянулся – светлое неровное отверстие казалось далеким, и хотелось к нему вернуться. Ну, несколько шагов, сказал себе Дегустатов. И обратно.
Скорее угадав, чем увидев препятствие под ногами, Дегустатов замер. Впереди виднелось что-то белое. Дегустатов поднес к белому зажигалку, и обнаружилось, что это череп с пустыми глазницами. За черепом валялись кости, прикрытые истлевшей одеждой. Другой скелет сидел у стены, опершись о ржавое копье.
– Эх, – сказал Дегустатов скворцу, поющему на ветке. – Пользуешься тем, что работники дома отдыха сделали тебе скворечник. Отдыхаешь. – Потом хитро улыбнулся и пошутил: – Вместо песен взялся бы и соорудил гнездо для товарища, которому скворечника не досталось.
Скворец склонил голову, поглядел на Дегустатова с сомнением.
– Я шучу, – сказал Дегустатов. – Пой. Ты птица, значит, твоя задача – петь и развлекать.
Дегустатов свернул с дорожки, нахоженной отдыхающими. Дорожка была забросана бурыми листьями, и если бы отдыхающие в этом году не приехали, на ней выросла бы трава. Но отдыхающие приедут. Скоро. Через неделю начнется первый заезд, на автобусе будут прибывать трудящиеся из недалекого Великого Гусляра, чтобы вкусить заслуженный отдых, и тогда Дегустатов вплотную примется за свои директорские обязанности. Будет следить, чтобы у всех были чистые простыни, чтобы не проносили в столовую спиртные напитки, чтобы вытирали ноги при входе и не приглашали знакомых с ночевкой.
Дегустатов нагнулся, подобрал консервную банку, что осталась с прошлого года. Банка была ржавой, на ней сохранилась поблекшая этикетка – «Частик в томате». Рядом должна валяться бутылка. Бутылки часто встречаются рядом с такими банками, если люди, которые ели и пили, не взяли бутылку с собой, сдать. Бутылка нашлась. В нее набрались вода и ржавая хвоя. Банку Дегустатов спрятал под куст, чтобы не портить пейзаж, а пустую бутылку засунул в карман брюк. Его долг заключался в том, чтобы хранить окружающую экологию в чистоте.
Лес шел гуще. Здесь, за низиной, начинались холмы, поросшие елями. Назывались они Гуслярской Швейцарией. Таких мест вокруг города немало. У холмов иногда отдыхали туристы. Там тоже могли встретиться разные вещи. Дегустатов не считал себя жадным, но был бережлив, ценил копейку, потому что ее надо заработать. Если нужно, он не задумываясь выкинул бы три рубля, чтобы посидеть с человеком, но для собственного удовольствия такого не допускал.
Дегустатов продрался сквозь черемуху, всю в бутонах, перешел ручей по гнилому бревну. В ручье встретилась еще одна бутылка, но она была со щербинкой, и пришлось кинуть ее в черемуху. По узкой тропинке Дегустатов взобрался на холм. Воздух был свежий, с запахами, и на сердце у Дегустатова стало легко, и захотелось запустить найденной бутылкой прямо в небо.
Через тропинку лежало дерево. Большое и корявое, Дегустатов помнил его. Оно росло всегда на склоне холма и превосходило прочие деревья в лесу своими размерами.
– Ой-ой-ой, – произнес Дегустатов вслух. – Вот тебе и конец пришел. Не думал, что тебя так скоро подмоет вешними водами.
Дерево, видно, упало только-только – даже молодые листья не успели завянуть. Если был бы трактор да была бы хорошая проезжая дорога к самому дереву, то можно бы перетащить дерево на территорию дома отдыха. И Дегустатов решил упросить лесника, когда дерево будут пилить, чтобы пень достался дому отдыха. Из него можно сделать стол на множество посадочных мест.
Неспешно размышляя таким образом, Дегустатов поднимался вдоль ствола, машинально считая шаги, досчитал до восьмидесяти трех, запыхался и увидел наконец вывороченные кверху громадные корни.
Корни были так разлаписты, что, стоя рядом с комлем, Дегустатов не мог заглянуть на ту сторону, узнать, какая получилась яма. Осторожно, чтобы не измараться, он продвинулся в сторону и заглянул в просвет между корнями.
Яма была велика. Дна не было видно. Как будто дерево росло над пещерой, прикрывая ее от атмосферных осадков.
Дегустатов обогнул корни и нагнулся над дырой. Она полого уходила в холм, а там могли таиться археологические находки и даже клады. Ведь в этих местах, у большой дороги, водились когда-то разбойники.
Дегустатов достал из кармана зажигалку и засветил ее. Были, правда, некоторые опасения, что в пещере может скрываться хищный зверь или ядовитая змея, но шансов к тому было немного. Ведь за последние сотни лет доступного входа в пещеру не наблюдалось. А то бы отдыхающие давно заметили его и использовали.
– Эй! – крикнул Дегустатов негромко в пещеру. – Есть кто живой?
Никто не откликнулся. Дегустатов наклонился и вошел в пещеру. Зажигалка давала мало света, и Дегустатов прикрывал ее ладонью от себя, чтобы огонек не мешал смотреть вперед. Пол в пещере оказался гладким, без бугров, и потолок вскоре повысился настолько, что удалось поднять голову. Дегустатов держал свободную руку над шляпой, чтобы невзначай не случилось сотрясения мозга.
Пещера все расширялась и уводила в глубь земли. В ней было зябко и сыро. Дегустатов остановился, застегнул пиджак. Потом оглянулся – светлое неровное отверстие казалось далеким, и хотелось к нему вернуться. Ну, несколько шагов, сказал себе Дегустатов. И обратно.
Скорее угадав, чем увидев препятствие под ногами, Дегустатов замер. Впереди виднелось что-то белое. Дегустатов поднес к белому зажигалку, и обнаружилось, что это череп с пустыми глазницами. За черепом валялись кости, прикрытые истлевшей одеждой. Другой скелет сидел у стены, опершись о ржавое копье.