Неожиданно тропа расширяется, образуя площадку. Ветви переплетаются над нашей столовой наподобие свода. Пробивающиеся сквозь листву лучи света создают своеобразную игру света и тени.
   Обстановка напоминает католическую часовню в заброшенной лесной глуши. Между поросшими мхом камнями стекают струи воды. Струи собираются в крошечный ручеёк. Ручеёк покорно плещется и исчезает где-то в кустах.
   Поинтересовавшись происхождением воды, я скоро нахожу водопроводный кран, замаскированный среди камней.
   Весь этот холм сделан искусственно, но производит впечатление дикой игры природы, ласкающей душу тишины и покоя. Здесь чувствуешь себя вдалеке от земной суеты и печали.
   В центре природного алтаря вырублена овальная ниша. Из глубины, склонив голову в тихой скорби за грешный мир, белеет фигура Мадонны с младенцем. На пьедестале статуи я разбираю полу стёртую латинскую надпись.
   Кто-то из тяжело больных, лежавших однажды в этом госпитале, в благодарность за своё исцеление оставил в назидание одним и утешение другим те чувства и мысли, которые владели им, когда он стоял на грани между жизнью и смертью.
   Человек, отплативший госпиталю таким подарком, должен был обладать хорошим вкусом.
   «Что это такое, товарищ майор? Молятся здесь немцы что ли?» – спрашивает Миша. Он говорит, понизив голос, как говорят в церкви или на кладбище.
   «Да, молятся», – говорю я. – «Когда смерть подходит, тогда все вспоминают о Боге».
   Я объясняю ему значение надписи на статуе Мадонны.
   «А знаете что, товарищ майор?! Как это Вам сказать. Не знаю почему, а вот приятно здесь. Приятно, что человек не забыл – добром за добро заплатил. Видно у немцев тоже душа есть».
   В это время Мишу зовут к автомашине и он торопливо убегает. Я же направляюсь к зданию Управления.
   В здании Экономического Управления, начальником которого является генерал Шабалин, разместились входящие в него отделы – Отдел Промышленности, Отдел Торговли и Снабжения, Планово-экономический Отдел, Отдел Сельского Хозяйства, Транспортный Отдел, Отдел Науки и Техники.
   Кроме того, в других зданиях неподалеку находятся Отдел Репараций под начальством генерала Зорина и Хозяйственный Отдел генерала Демидова.
   Оба эти отдела тоже входят в Экономическое Управление и подчинены генералу Шабалину. Хозяйственный Отдел занимается только внутренними делами СВА по всей Германии.
   Отдел Репараций, самый крупный из всех Отделов Экономического Управления, пользуется некоторой автономией и помимо генерала Шабалина поддерживает непосредственную связь с Москвой. Генерал Зорин – экономический генерал, занимавший до войны крупный хозяйственный пост в Москве.
   Экономическое Управление Штаба СВА по сути дела является Министерством Экономики советской зоны Германии, высшим органом, который должен руководить всей экономической жизнью советской зоны. Поскольку военные действия окончены, основная работа падаёт теперь на долю экономического «освоения» Германии.
   Когда смотришь на жёлтое здание Экономического Управления, мирно дремлющее в лучах летнего солнца, трудно представить себе те грандиозные задачи, которые стоят перед этим учреждением. Ведь мы должны на голову перевернуть экономику Германии, самую высокоразвитую экономику в Европе.
   В день моего прибытия в Карлсхорст личный штат генерала Шабалина состоял всего из двух человек – адъютанта майора Кузнецова и начальника личной канцелярии Виноградова. Согласно штатного расписания, полагалось около пятидесяти человек.
   В штатном расписании я был оформлен в должности эксперта по экономическим вопросам. Поскольку штат находился ещё в стадии организации, моя работа значительно отличалась от штатной должности.
   Я сопровождал генерала во всех поездках в качестве адъютанта, а адъютант Кузнецов, хорошо знакомый с делами генерала, так как он служит с ним уже несколько лет, замещал его в Управлении.
   Этим он был очень недоволен и ворчал: «Вы там с генералом катаетесь, да водку пьёте, а я за вас работай».
   Несмотря на это, многие начальники отделов специально дожидались моментов, когда генерал находился в отъезде, и предпочитали решать свои дела с Кузнецовым. Его виза на проектах приказов достаточна для предоставления их на подпись маршалу Жукову.
   Когда я однажды спросил у Кузнецова, что из себя представляет Виноградов, он коротко ответил: «Профсоюзник».
   «Ну, а всё-таки?» – поинтересовался я.
   «Профсоюзник и все. Ты что, не знаешь, что такое профсоюзник?» – покосился на меня Кузнецов.
   Скоро я сам убедился, что такое «профсоюзник». Прежде всего, Виноградов гражданский. Он вечно бегает по коридорам с деловым видом, на ходу размахивая листками бумаги.
   Когда я заглянул в эти листки, то они оказались списками людей, которым полагается специальная гражданская экипировка для работы в Контрольном Совете. На первом месте красовалась фамилия самого Виноградова, хотя делать ему в Контрольном Совете было нечего.
   Приветствие у Виноградова было не такое как у обычных людей. Для простых смертных у него всегда наготове стахановское «Здорово!» с бодрящим взмахом руки, для меня и Кузнецова – «Привет! Что нового на горизонте?», для генерала подобострастное – «Здравия желаю!» хотя это приветствие положено только между военными.
   Внешне Виноградов не человек, а вулкан. Но если присмотреться, то сразу видно, что вся кипучая деятельность «начальника личной канцелярии» концентрируется вокруг отрезов материи, пайков, спиртных напитков, квартир и тому подобного.
   Все эти блага распределяются Виноградовым, исходя из соображений, какую взаимную выгоду может он извлечь из данного человека. «Профсоюзник» ведёт учёт кадров, общественную работу, партийную работу, хозяйственную работу и, кроме того, суёт свой нос во все дырки.
   Не Виноградов, а Совнарком. Смертельно боится он только одного – какой-нибудь конкретной работы.
   Виноградову уже за сорок лет. Однажды мне под руки попал его послужной список. Правильно определил Кузнецов – «профсоюзник» и только. Всю свою жизнь он что-то организовывал – то какие-то бригады, то артели, то энтузиазм, то стахановщину.
   Образования – никакого, зато энергии, нахальства и самомнения – хоть отбавляй. В других странах такие люди обычно останавливаются на профессии коммивояжёра, импресарио или зазывалы в цирке.
   В Советском Союзе они играют немалую роль в государственном аппарате, служа своего рода смазкой в громоздкой машине, поднимая свистопляску вокруг фиктивных понятий – профсоюзы, ударничество, соцсоревнование, энтузиазм.
   Носится такой пустоголовый болтун, как собака, вокруг отары овец, и своим звонким лаем гонит стадо в нужном направлении.
   Вскоре на должность начальника секретной части был принят капитан Быстров. Первые несколько дней после своего поступления к нам на службу Быстров спал на столе в помещении секретной части, укрываясь вместо одеяла шинелью.
   Позже выяснилось, что спал он таким манером по приказу генерала. В секретной части не было сейфа и генерал во избежание козней международных шпионов заставлял капитана спать, положив под голову вместо подушки порученные его охране секретные документы.
   К Виноградову капитан Быстров относился с нескрываемым пренебрежением, хотя тот был и выше его по должности.
   Однажды вечером капитан встретил меня на улице.
   «Пойдём, зайдем к Виноградову!» – предложил он мне.
   «А что там у него делать?» – поинтересовался я, удивлённый необычайным предложением.
   «Пойдём, пойдём… Посмеёмся! Такого и в театре не увидишь», – подмигнул капитан. – «Ты его по ночам не встречал?» «Нет».
   «Он все ночи напролет по Карлсхорсту как шакал рыскает, барахло по пустым квартирам собирает. Вчера я его на заре поймал – тащит через двор какие-то тряпки, весь в пыли, в паутине. И всё себе на квартиру тащит. Теперь у него там музей».
   Чтобы не обижать нового сослуживца отказом, я последовал за ним.
   Виноградов приоткрыл нам дверь, поморщился и спросил Быстрова: «Ну – что ты здесь ещё не видал?» «Открывай, открывай», – навалился Быстров плечом на дверь, – «Похвались, что насобирал!» «Куда тебя чёрт ломит», – запротестовал Виноградов, – Я уже спать собираюсь».
   «Ты – и вдруг спать?» – с явной издёвкой процедил Быстров. – Неужели уже весь Карлсхорст облазил?» В конце концов, Виноградов пропустил нас внутрь. Квартира представляла собой любопытное зрелище. Скорее пакгауз, чем жилой дом. Мебели здесь было, по меньшей мере, на три квартиры.
   Капитан оглядывается кругом в поисках того, что он здесь ещё не видел, затем подходит к запертому буфету: «А тут у тебя что?» «Да ничего! Пусто», – с досадой говорит Виноградов.
   «Ну-ка открывай!
   «Говорят же тебе пусто».
   «Открывай, а то сам открою!» – Быстров нацеливается сапогом на полированную дверцу буфета.
   Виноградов хорошо знает, что капитану ничего не стоит привести свои слова в исполнение. Он нехотя достает ключ и отпирает буфет. Внутри полно посуды. Посуда самая разнокалиберная, видно собранная по пустым квартирам.
   «Побить тебе сейчас все здесь?» – предлагает капитан. – «И тогда иди, жалуйся! А?» «Что ты за сумасшедший человек? Такое добро – и бить? Иди лучше спать!» – пытается утихомирить Виноградов расходившегося гостя.
   Я молча наблюдаю картину. Вот этот профсоюзный рупор громче всех трубит о культуре, о заботе о людях, о наших задачах. Он же – первый мародёр и шкурник, все помыслы которого ограничиваются рамками личной наживы. Этих людей воспитала и вызвала в жизнь советская система.
   «Ну, показывай ещё свои богатства!» – требует Быстров.
   «Какие там богатства», – жеманится Виноградов. – «Вот, если хочешь, посмотри на люстру».
   «Сколько ты ночей не спал, пока эту люстру выкопал?» – спрашивает капитан. Затем он подходит к вешалке в передней и начинает рассматривать висящее на плечиках пальто с бархатным воротником, которое, судя по фасону, должно быть ровесником Бисмарка.
   «А это что такое?» – дергает капитан музейное пальто за рукав.
   «Тише, тише», – шипит Виноградов. – «Не порви!» «Э-э-э-х! Тоже мне!» – капитан изо всей силы дергает за рукав. Рукав с треском отлетает от пальто. Капитан берется за бархатный воротник.
   «Что ты делаешь?!» – плаксивым голосом причитает Виноградов. – «Я это хотел брату послать».
   «Если у тебя брат такой же барахольщик, как ты», – продолжает свою разрушительную работу капитан и открывает воротник, – «то ему такая дрянь не нужна».
   «Да нет, он бедный».
   «У нас бедных нет», – поучает Быстров. – «У нас все богатые. Ты что – забыл? А ещё профсоюзник».
   Капитан запускает руку внутрь стоящего в углу ящика и извлекает оттуда несколько синих картонных пакетов. Разорвав пакет, он разражается смехом. Не могу удержаться от смеха и я.
   «А это тебе зачем?» – сует капитан в нос Виноградову пучок розовых (менструальных) бинтов. «Про запас?» Только после долгих уговоров мне удаётся увести расходившегося капитана из квартиры Виноградова.
   Первые дни пребывания в Карлсхорсте у меня не было времени смотреть по сторонам. По мере того, как проходят недели я ближе знакомлюсь с окружающей обстановкой.
   Карлсхорст из соображений бдительности живёт на полу осадном положении. Весь район густо оцеплен постами часовых. После девяти часов вечера движение по территории Карлсхорста запрещено даже для военных.
   Кому необходимо, тот получает соответствующий ночной пароль, каждый вечер передаваемый из Штаба. Часто мне приходится задерживаться на службе вместе с генералом до двух-трех часов после полуночи. Когда мы возвращаемся домой, через каждые пятьдесят метров из темноты звучит голос невидимого часового: «Стой! Пароль?» Генерал живёт в маленьком коттедже напротив Главного Штаба. Здесь расположены квартиры большинства генералов СВА, оцепление здесь ещё строже, требуются особые пропуска.
   Позже, когда мы освоились с порядками в Карлсхорсте, нам нередко приходилось смеяться одновременному сочетанию невероятной строгости и бдительности с такой же невероятной беспечностью и безалаберностью.
   Спереди Штаб СВА, где помещается рабочий кабинет маршала Жукова, охраняется как полагается. Зато сзади начинаются песчаные пустыри, граничащие неподалёку с густым лесом. Здесь охраны нет никакой.
   Человек, знакомый с порядками Карлсхорста, может привести под двери маршала безо всяких пропусков и паролей целую вражескую дивизию.
   Майор Кузнецов и шофёр Миша разместились в соседнем домике рядом с генералом. Под одной крышей с генералом живёт вечно хмурый сержант Николай.
   Исполняет он обязанности денщика, хотя денщиков в советской армии не существует. Кроме Николая, вместе с генералом живёт ещё Дуся, – двадцатипятилетняя девушка – репатриантка, бывшая остовка. Она исполняет обязанности горничной.
   Однажды я спросил Дусю, как здесь им жилось при немцах. Она со странной сдержанностью ответила: «Конечно, плохо, товарищ майор». Она сказала это искренне, но в её словах звучало что-то недосказанное.
   Без сомнения она, как и все остальные репатрианты, рада нашей победе, но есть что-то, что омрачает их радость.
   Иногда по Карлсхорсту под охраной вооруженных солдат маршируют группы молодых парней. На них советская солдатская форма, но выкрашенная в чёрный цвет.
   Это рабочие батальоны из бывших остовцев, которые выполняют здесь строительные работы. Вид у них безрадостный. Они знают, что по возвращении в Советский Союз их не ожидаёт ничего хорошего.
   Если не считать Тресков-аллее, где проходит трамвай, и нескольких крупных зданий, занимаемых различными отделами Штаба СВА, Карлсхорст в основном состоит из маленьких домиков – коттеджей, утопающих в зелени деревьев за решётчатыми оградами. Здесь жил преимущественно средний класс немецкого населения.
   Внешне дома просты и безыскусны – гладкие бетонные кубики под красными черепичными шапками. Зато внутренне устройство, удобства жизни, то, что можно назвать комфортом, все это далеко превосходит то, к чему привыкли советские люди.
   В Карлсхорсте нас повсюду преследует ощущение непривычной новизны всех предметов. Двери часто носят следы штыков и прикладов, но ручки не болтаются, замки исправно запираются, петли не скрипят. Даже ступени и перила лестниц блистают такой свежей краской, как будто их заново выкрасили к нашему приходу.
   Неудивительно, что немецкие дома бросаются нам в глаза своей кажущейся новизной. Ведь многие дома в СССР не ремонтировались ни разу с 1917 года.
   Мои первые дни в Карлсхорсте я провел в гостинице для приезжающих СВА. Затем, ознакомившись с обстановкой, я просто зашел в пустой домик, спрятавшийся среди зелени деревьев и цветущих кустов.
   Внутри домика всё было в таком виде, как его оставили хозяева. Виноградов здесь, по-видимому, ещё не побывал. Здесь я и поселился.

Глава 6. Будни оккупации

1.
   «Идите вниз и ждите меня в машине», – говорит генерал, когда я являюсь по его вызову. Кивком головы он даёт понять, что больше приказаний не будет.
   У генерала манера никогда не говорить, куда мы едем. С одинаковым успехом мы можем поехать в Контрольный Совет или на аэродром, а оттуда в Москву или в Париж. То ли он считает, что подчинённые должны налету угадывать его мысли, то ли по примеру более великих людей засекречивает свою трассу во избежание покушений.
   Это не мешает ему позже рычать на своих спутников, почему они не подготовились к поездке, не собрали необходимые материалы, и, вообще, зачем они с ним едут.
   До войны генерал Шабалин был первым Секретарем Обкома ВКП(б) по Свердловской Области. Во время войны он был членом Военного Совета и Командующим Тыла Волховского Фронта – глаза и уши Партии в армейском аппарате.
   Такие партийные генералы никогда не участвуют в планировании или выполнении непосредственных боевых операций, но без их подписи ни один приказ не является правомочным.
   В машине уже сидит майор Кузнецов.
   «Куда мы едем?» – спрашиваю я.
   «Куда-нибудь», – отвечает адъютант беспечно. Он уже привык к манерам генерала и не ломает себе голову над целью поездки.
   Выехав на автостраду, наш «Адмирал» берёт курс на Дрезден. Спидометр поднимается до девяноста километров, но ощущение скорости теряется в бетоне автострады. Как это ни странно, но автострады Германии не сразу получили признание со стороны русских.
   По каким-то причинам мы избегали пользоваться ими в первые месяцы после капитуляции. Позже можно было слышать об автострадах следующие слова: «Это лучший памятник, который Гитлер оставил после себя».
   В Дрездене наш «Адмирал» «останавливается около отеля „Белый Олень“, вокруг которого раскинулось целое море автомашин с красными флажками на радиаторах. Кругом сильная вооружённая охрана с автоматами.
   На ступеньках здания стоит группа генералов. Среди них выделяется дважды Герой Советского Союза генерал-полковник танковых войск Богданов – военный губернатор Федеральной Земли Саксония.
   Сегодня сюда созваны все военные коменданты Саксонии для отчета перед Командованием СВА в Дрездене и Берлине. В СВА поступила масса жалоб и обвинительного материала о работе местных комендатур.
   После капитуляции коменданты не получали никаких инструкций и проводили такую политику, какая кому в голову приходила. Большинство из них – малограмотные офицеры, поднявшиеся на поверхность за годы войны и абсолютно не соответствующие задачам оккупационной политики мирного времени.
   Пока конференция ещё не началась, генерал Шабалин удаляется вместе с генералом Богдановым, предварительно шепнув что-то на ухо адъютанту. Майор Кузнецов тянет меня с собой: «Пойдём выбирать машину» «Какую машину?» – удивлённо спрашиваю я.
   «Для генерала», – коротко отвечает тот, – «Сейчас увидишь, как это делается. Пойдём!» С видом праздных автолюбителей мы проходим между рядами автомашин, на которых коменданты саксонских городов приехали на совещание.
   Заполучив в свои руки город и став его полновластным хозяином, комендант первым делом реквизировал для себя лучшую в городе автомашину.
   Теперь перед нашими глазами выставка наилучших моделей германской автопромышленности, начиная от немного консервативных «Майбахов» и кончая последними новинками Мерседес-Бенца. Хозяева автомашин были уже в «Белом Олене». В машинах сидели только шофёры-солдаты.
   Майор Кузнецов неторопливо рассматривает автомашины. Он постукивает носком сапога по шинам; нажимая на задок, пробует мягкость рессор; даже заглядывает на счётчик километров, чтобы удостовериться, сколько километров данная машина уже пробежала. Наконец майор останавливает свой выбор на открытом «Хорьхе».
   «Чья это машина?» – обращается он к солдату, развалившемуся за рулем.
   «Подполковника Захарова», – отвечает солдат таким тоном, как будто это имя должно быть известно всему миру. Он не затрудняется поприветствовать нас – шофёры быстро перенимают привычки своих хозяев.
   «Неплохая машинка», – констатирует Кузнецов. Он проводит пальцем по кнопкам управления, ещё раз окидывает взглядом машину и говорит: – «Скажи своему подполковнику, чтобы он отослал эту машину в Карлсхорст для генерала Шабалина».
   Солдат смотрит искоса на майора. В его глазах видна досада – подполковник посадил его охранять машину, а её хотят утащить среди бела дня. Но солдат не удивляется, а только с некоторым сомнением спрашивает: «А кто такой генерал Шабалин?» «После конференции твой подполковник будет хорошо знать, кто он такой», – отвечает майор, – «А ты доложи подполковнику чтобы он наложил на тебя взыскание за неотдачу приветствия адъютанту генерала Шабалина».
   Всякого рода трофеи распределяются строго по чинам и должностям: для солдат – часы и прочие побрякушки, для младших офицеров – аккордеоны, для старших офицеров…
   Классификация сложная, но очень строго соблюдаемая. Если какому-либо лейтенанту судьба сыграла в руки двустволку «три кольца» да ещё «с короной», то это для лейтенанта наперед проигранное дело.
   Не мытьём, так катаньем, а всё равно двустволка попадет в чемодан к майору. Да и у майора недолго задержится, если он не сумеет её хорошо запрятать. В особенности строго этот порядок владения трофеями распространяется на автомашины. Машину не так легко запрятать – в чемодан не влезет.
   Исходя из этого, шофёр подполковника не удивляется, а только осведомляется, кто такой генерал Шабалин – соответствует ли приказ «регламенту» или нет.
   Коменданты Саксонии, в ослеплении своей властью на местах допустили тактическую ошибку, показав на глаза старшему начальству такое обилие соблазнительных автомашин.
   За такую неосторожность они поплатились половиной автомашин, которые парковались перед «Белым Оленем» и имели несчастье понравиться генералам. Когда, спустя несколько месяцев, была созвана вторая подобная конференция, многие коменданты, памятуя прошлый урок, съехались к «Белому Оленю» чуть ли не на телегах.
   Конечно, они снова обзавелись хорошими автомашинами, но на этот раз благоразумно оставили их дома.
   Вскоре в конференц-зале отеля начинается совещание. На совещание приглашено около трёхсот человек офицеров. Присутствуют только коменданты в чине майора и выше. В зале также несколько генералов – коменданты Дрездена, Лейпцига и других крупных городов Саксонии. Они тоже приглашены для обмена опытом и сидят довольно смирно на своих стульях.
   В президиуме за столом, покрытым красным сукном, расположилось командование СВА. В центре президиума – генерал Шабалин, как представитель высшей власти из Карлсхорста. Комендантам не долго приходится ждать.
   Генерал Богданов открывает совещание и объявляет, что до ушей СВА дошли факты некоторых искривлений и искажений в работе местных комендатур. Он предлагает присутствующим поделиться «своим опытом» и подвергнуть беспощадной критике недостатки в работе комендатур.
   При этом он даёт понять, что СВА известно гораздо больше чем многие предполагают; будет лучше, если присутствующие сами вскроют имеющиеся язвы, не дожидаясь вмешательства СВА. Иными словами – если кто чувствует за собой грешок, то пусть постарается вскрыть побольше грехов у своего соседа и замазать этим свои собственные.
   Первым с места поднимается подполковник.
   «Конечно, в работе военных комендатур есть некоторые недочёты, которые нужно отнести главным образом за счёт отсутствия контроля сверху», – говорит он – «Военные комендатуры предоставлены сами себе и это ведет к…».
   Взявший на себя миссию самобичевания подполковник начинает свое выступление довольно неуверенно. Он окидывает взором ряды своих коллег, как бы ища от них поддержки. Те потупили глаза и внимательно изучают носки собственных сапог. Генерал Богданов выжидательно играет карандашом по красному сукну.
   «Многие военные коменданты забыли свои обязанности, некоторые из них морально разложились и обуржуазились. Моральная чистота советского офицера для этих людей стала… э-э-э.» Подполковник чувствует, что залез слишком далеко в область высокой морали и решает перейти ближе к делу: «Возьмём к примеру майора… майора, который начальником комендатуры в городе Н.» Генерал Богданов перебивает: «Можно без псевдонимов. Тут все люди свои».
   «Ну, значит, возьмём к примеру майора Астафьева,» – поправляется подполковник. – «После того, как он был назначен комендантом в Н., человек явно разложился. Недалеко от города находится княжеский замок, где жили разные бароны.
   Теперь майор Астафьев устроил там свою резиденцию. Живёт он там так, как царские бояре да дворяне не живали. Надо сказать – не жизнь, а малина».
   В словах подполковника проскальзывает налет зависти. Видимо, он не раз пировал в сказочном замке со своим коллегой Астафьевым, но потом они что-то не поделили и подполковник решил вспомнить о морали.
   Я смотрю по залу в надежде обнаружить майора с дворянскими наклонностями. К моему удивлению почти все майоры, присутствующие в зале, опустили свои глаза с подозрительной стыдливостью.
   «Ну, так вот, – майор Астафьев явно разложился. Он держит в замке больше прислуги, чем покойный граф. Каждое утро, когда майор Астафьев изволят продрать глаза, то не помнят, где они находятся. Пока не выглушат полведра огуречного рассола. Это, чтобы опохмелиться после ночной пьянки.
   Потом майор Астафьев, как подлинный барин, вытягивает свои ножки. Одна немка одевает чулок на левую ногу, другая – на правую. Третья держит наготове шёлковый халат. Штаны он тоже без посторонней помощи надеть не в состоянии».
   В зале заметное оживление и смех. Образ жизни бравого майора явно импонирует слушателям.
   «Но это только цветочки, а ягодки ещё впереди», – восклицает оратор, – «Сожительство с немками возведено у майора Астафьева в систему. Он имеет специальную команду, которая только тем и занимается, что ловит для него женщин по всему району. Пойманных держат несколько дней в погребе комендатуры, после чего они попадают в постель майора».