Кортес Родриго. Толмач

   «Опасна мысль… – как заклинание, повторял и повторял Кан Ся услышанное от Учителя Чжан Чунфа. – Но разве они о чем-то думают?»
   Добрую неделю подряд он заглядывал в глаза и тех и других, а ни одной мысли в них так и не прочел. Китайцы-христиане просто боялись; солдаты генерала Дун Фусяна были исполнены злобы и надежды уцелеть. Русские матросы источали нетрезвый гнев, и только мысль, которая руководит этими столь разными людьми, так и оставалась неуловимой. Дав еле заметный толчок гигантскому водовороту событий, исходная идея, от которой все и началось, вдруг исчезла, будто ее никогда и не существовало.
   Кан Ся посторонился, и мимо с воплями промчались побросавшие оружие и теперь просто спасающие свои жизни китайские солдаты, а за ними – жаждущие крови, дышащие яростью и перегаром матросы.
   Кан Ся хмыкнул и неторопливо тронулся вслед исчезнувшим в дыму бойцам. Да, наверное, в основе этой войны лежат мысли императрицы Цыси о вечном сохранении своей личной власти. Есть там и мысли иноземных сановников о приобретении новых земель и портов. Но разве разожжешь этим войну? Разве откликнется хоть кто-нибудь на подобный призыв?
   – Михаил Николаевич! Ханшин! Я нашел!
   Кан Ся прищурился. Сквозь дым просвечивала фигура матроса с бутылкой, но выглядела она одинокой и несчастной.
   – Брось его к черту, Гниненко! – отозвались из дымного марева. – Давай быстрее сюда! Тут поинтереснее…
   Наверное, еще глубже упрятана и еще сильнее действует мысль о собственном национальном превосходстве. Варвары думают, что они самые сильные; китайцы – что они самые важные… Но и все! Заставить обычного человека из толпы отдать за это свою бесценную лично для него жизнь? Кан Ся саркастически хмыкнул: нет, не получится.
   – Раз-два-а-а… Взя-али!
   Кан Ся заглянул за угол. Матросы под руководством все того же офицера с крестом на груди дружно взяли на плечи узкую, но увесистую медную пушку – из тех, что выставляют лавочники в своих витринах… для красоты.
   – Она же старая, Михаил Николаевич! Разорвет ее к черту! Давайте лучше ханшина наберем!
   – Отставить, Гниненко! – осадил пораженца офицер. – Тебе лишь бы ханшин жрать!
   «Мысль не может быть опасна, – понял Кан Ся, – мысль – это всего лишь инструмент, вот как эта пушка, но что тогда движет миром? Кто решает, что пушку пора зарядить?»
   И тогда он увидел священника. Черный от копоти и брызг застарелой крови, отчаянно вращающий белками безумных глаз, он подошел к Кан Ся и перекрестил его огромным серебряным крестом,
   – Не надо, отец, – отвел его руку Кан Ся, – я не верю в святой дух.
   Воспитанный в классических традициях китайской философии, Кан Ся и впрямь не нуждался ни в Боге-Отце, ни в Боге-Сыне, ни даже в Святом Духе.
   «А что, если я не прав? – с неожиданно прорвавшейся горечью подумал он. – И миром управляет не мысль, но дух?»
   Это означало, что жизнь имеет право быть неразумной и двигаться лишь прихотью неразмышляющего духа. Но если так, цена ошибки во всех его рассудочных оценках становилась немыслимо высокой.
   Священник пробормотал что-то невнятное – не на русском, не на китайском – и вдруг притронулся к нему ладонью. Там, где сердце. И вот тогда Кан Ся проняло, и на миг – не более, на какую-то ничтожную долю секунды он позволил себе поверить, что Дух – пусть и почти безумный в своем своеволии, но от этого ничуть не менее могущественный – возможен.
   «Великое Небо! – охнул он. – А что же мне тогда делать?» И сразу же вспомнил Золотого Дракона.

* * *

   До особого распоряжения Семенова поставили помогать разбирать донесения, и он был совершенно потрясен масштабами происходящего.
   Генерал-губернатора держали в курсе всех событий. Уже 23 июня из десятков мест ему доложили о том, что армия присоединилась к действиям бунтарей-ихэтуаней; 25-го известили о высадке небольшого японского десанта в Инкоу, а уж о ходе эвакуации работников КВЖД в Порт-Артур и Харбин, а оттуда – в Японию, Владивосток и Хабаровск генерала извещали каждый час.
   «Ваше превосходительство, – докладывали ему с западной ветки, – обоз 4-го участка со станции Хинган, инженер Н. П. Бочаров, в составе 865 подвод, в том числе 56 подвод с серебром, 3 тысячи служащих с семьями и сопровождение Охранной стражи успешно эвакуированы. Потери: разграблен казенный обоз с мукой, убиты 11 конюхов и повариха».
   «Поход Стесселя напоминает собою поход Аттилы, – читал Семенов приостановленное военной цензурой письмо лейтенанта Вырубова из Тяньцзиня, – на пути все истребляется начисто, что остается, вырезают японцы. Как это ни печально, но опыт первых дней войны показал, что иначе невозможно: пробовали щадить и получали в тыл залпы. Вообще китайцы ведут себя не как люди, а как звери и не обладают никакими нравственными качествами».
   Таких документов были десятки и десятки, и Семенов быстро и аккуратно разбирал их, формировал по разделам и подавал начальнику канцелярии на ознакомление или на подпись Гродекову, а затем что-то подшивал, а что-то передавал для исполнения в соответствующие делопроизводства.
   А потом его снова отправили к Гродекову.
   Когда Семенов зашел в кабинет, генерал-губернатор диктовал секретарю шифрограмму:
   – Верное обеспечение нашего положения в Маньчжурии может быть достигнуто только немедленным движением отряда наших войск в Маньчжурию для прочного занятия Харбина и вообще среднего течения Сунгари…
   – Ваше превос…
   – Тише-тише, поручик. Садитесь… – хмуро указал рукой на стул генерал, жестом отправил секретаря прочь и пододвинул через стол папку. – Ознакомьтесь.
   Семенов открыл папку и быстро и внимательно просмотрел короткий текст: «По сведениям из китайских деревень Зазейского района, маньчжуры в возрасте от 16 до 40 лет собираются в Айгун на службу».
   – Ознакомились?
   – Так точно, ваше превосходительство, – кивнул Семенов.
   – Поедете на место и разберетесь. Результаты доложить.
   Семенов встал и щелкнул каблуками.
   – И еще… – остановил его Гродеков. – Когда выполните, оставайтесь на месте, в Благовещенске, и ждите дальнейших указаний. Вам понятно?
   В груди у Семенова ухнуло – в Благовещенске что-то определенно назревало.
   – Так точно, ваше превосходительство! – вытянулся он.

* * *

   Они отправились в Благовещенск первым же пароходом, а едва сошли на дощатый помост пристани, Курбану стало ясно, почему Вепрь не приходит, – на помосте, в клетке из толстых металлических прутьев, окруженный толпой зевак, метался огромный желто-красный тигр.
   – Ого! – восхитился Семенов. – Откуда такая красота?
   – Китайцы-охотники отловили, ваше благородие, – горделиво отозвался сопровождающий. – В Санкт-Петербург повезем, их величествам в подарок.
   Сердце Курбана екнуло и почти остановилось. А тем же вечером, когда поручик с бутылкой хорошей хабаровской водки ушел в караулку к Зиновию Феофановичу, шаман отошел на полтысячи шагов и начал судорожно набивать трубку особой бабушкиной смесью. Последний, четвертый, слуга Эрликхана уже явил свое лицо, и это означало, что развязка близка.
   Тигр явился почти сразу, едва Курбан затянулся, и был он велик и сумрачен, словно торчащая из снега скала.
   – Скажи мне… – взмокнув от напряжения и страха, все-таки отважился спросить Курбан, – что меня ждет? Скажи мне… что написано у тебя в Книге Судеб…
   Тигр несуетно, по-хозяйски зевнул, и Великая книга немедленно появилась перед Курбаном и сама раскрылась на нужной странице. Курбан склонился над ней и растерянно моргнул: страницы были пусты.
   – Тебя нет в Книге Судеб, – пророкотал четвертый помощник владыки преисподней. – Не ищи…
   – Но как же… – не понял Курбан. – Я ведь единственная наследница пресветлой Гурбельджин!
   – В Книге записаны только судьбы, – пророкотал Тигр. – А у тебя нет судьбы. Следуй за орусбажи.
   Курбан тяжело задумался, а когда признал, что так ничего и не понял, оказалось, что уже утро. Он вскочил, пошатываясь, вернулся в караулку и сразу же наткнулся на Семенова.
   – Ну и где тебя черти носят? – весело крикнул поручик. – Небось у туземки местной пригрелся? А нам работать пора – лошадей Феофаныч, слава богу, дал.
   Курбан стоял и непонимающе моргал. По всем сказаниям, в аду Тигр завершал сделанное тремя предыдущими помощниками Эрлика и занимался одним – точной записью судьбы каждого человека. И, как мог предположить Курбан, сюда, в срединный мир, он пришел, чтобы еще при жизни переписать имена предателей, подлежащих каре.
   Но это были предположения. А совершенно точно он знал только три веши: своей судьбы у него нет, ему следует идти за Семеновым, и то, что развязка на пороге. Ни с картой великого Курбустана, ни с ним самим, как с последним и единственным владыкой этой земли, слова Тигра не вязались. Никак.

* * *

   Семенов ездил по Зазейской области три дня, но листовки – с иероглифами с одной стороны и расплывшимся, плохо пропечатанным драконом с другой, – давшие повод для донесения военной разведки, обнаружил сразу. По-доброму поговорил через Курбана с местными крестьянами и успокоился.
   – Люди в Айгунь уходят, это так, – охотно подтверждали одни, – но в армию идти никто не хочет. Денег платят мало, ружье и красивую новую одежду не дают; говорят, все сам себе купи, а откуда у простого манзы деньги?
   – Вы, ваше превосходительство, лучше скажите, что нас ждет здесь? – кидались расспрашивать другие. – Нам господин урядник сказал – китайцам на левом берегу Амура не место, а Гродеков в газете написал, что китайцы русским не враги. Кому верить?
   – Приходили к нам в деревню вербовщики с той стороны, – честно признавались третьи, – их побили и назад отправили. Манзе война не надо; манзе «чи фан» – кушать рис надо.
   А потом он вернулся в Благовещенск и узнал, что началась война.

* * *

   Город был наполнен суетой, кругом слышался мат. Младшие офицеры собирали рассыпавшихся по всему Благовещенску пьяных призывников. У городской управы толклись местные великие умы, жарко обсуждающие приказ Гродекова о вводе войск в Маньчжурию и ответный ультиматум китайского губернатора Шоу Шаня. Но, в общем, никто ничего не понимал. А потом призывников собрали, построили, посадили на пароход и отправили вниз по Амуру – в Хабаровск.
   И вот тогда стало по-настоящему страшно. Вмиг опустевший город, мусор, дерьмо да пустые бутылки у каждого дерева. Кто-то еще пытался выглядеть самым умным и доказывал, что солдатиков отправили к Хабаровску для того, чтобы затем уже по Сунгари перевезти в Харбин – сердце всей Маньчжурии, но особого интереса эти пустые разговоры не вызывали. Город будто впал в тяжелый летаргический сон.
   И только поручик Семенов словно отключился от этой мертвящей сердце тишины, потому что едва пароход ушел, его вызвали в управу и под три росписи выдали шифрограмму от Гродекова: «ГН СЕМЕНОВ ЗПТ ОСОБЫЙ ИНТЕРЕС ШТАБА ПРЕДСТАВЛЯЮТ АРХИВЫ КИТАЙСКИХ ГОРОДОВ АЙГУНЬ ЗПТ МЕРГЕН ЗПТ ЦИЦИКАР ТЧК ПРИКАЗЫВАЮ СОЕДИНИТЬСЯ БЛИЖАЙШИМ ОТРЯДОМ ВЫХОДА МАНЬЧЖУРИЮ ЗПТ ОБЕСПЕЧИТЬ СОХРАННОСТЬ И ДОСТАВКУ АРХИВОВ РОССИЮ ТЧК ГРОДЕКОВ».
   Семенов непонимающе мотнул головой и повернулся к военному коменданту.
   – Иван Алексеевич, извольте получить полномочия, – кивнул тот и протянул плотный лист гербовой бумаги, перо и журнал для росписи, – распишитесь вот здесь и вот здесь.
   Поручик поднес лист к глазам и обомлел – этот документ давал ему права практически на все, вплоть до вмешательства в ход боевых действий, если это поможет сохранить и вывезти в Россию китайские военные и гражданские архивы.
   – Да-да, Иван Алексеевич, – понимающе усмехнулся комендант, – на моей памяти вы лишь второй, кто такую бумагу получает. Серьезное дело завернулось – серьезнее некуда…

* * *

   Тем же вечером Курбан получил от Тигра первый приказ и вышел к берегу Амур-Эджен. Долго ходил, выбирая подходящее, не загаженное нижними чинами место, около часа готовился, а затем вытащил подобранную в деревне листовку, пользуясь необъяснимым равнодушием Тигра к человеческой крови, принес в жертву самого обычного сурка и опустил залитый кровью листок в прозрачную воду. Проводил его взглядом, а когда отпечатанный на плохой бумаге дракон Мармар ушел в глубину, впервые за много-много дней ощутил страх – словно заглянул в бездну.

* * *

   Когда Кан Ся нарисовал – углем на стене – своего первого дракона, у него было такое чувство, словно он заглянул в бездну.
   Ему не приходилось упражняться в каллиграфии еще с академии, и дракон выглядел довольно убого, но – только снаружи, ибо внутри у Кан Ся полыхал огонь.
   Кан Ся никогда бы не подумал, что способен на такие чувства, но теперь, когда он разрешил себе поверить, чувства пришли. Словно мужчина, впервые познавший женщину, и словно солдат, впервые убивший врага, впервые поверивший в Дух Кан Ся был на седьмом небе. Только теперь, на старости лет, он осознал, какая сила может быть заключена в знаке, символе и самом простом рисунке. И теперь он целыми днями ходил по Пекину, рисуя на стенах одинаковых драконов – все более и более похожих на того, которого видел во сне.
   – Что, дед, делать больше нечего?! – кричали ему солдаты, выведенные на рытье рва снаружи пекинской стены.
   – А ну пошел отсюда, дикарь! – орали ему из укрытий иноземцы, едва он начинал покрывать стены посольств бесчисленными китайскими драконами.
   – Правильно, – подбадривали ихэтуани, – здоровый народ – единый народ; кто не с нами, тот против нас. Рисуй и дальше наших драконов, дед.
   Это было странно, но Кан Ся впервые чувствовал себя счастливым, так, словно эти рисованные драконы могли непостижимым образом спасти всю его страну.

* * *

   4 июля 1900 года было необычно тихо, что крайне удивило вымотанных многосуточной осадой людей, укрывшихся в русском посольстве. Еще больше они удивились, когда часовые доложили, что у ворот посольства стоит целая процессия каких-то важных китайцев. Стараясь не хрустеть битым кирпичом, Гирс поднялся на баррикаду и осторожно выглянул. Действительно, у ворот стоял рослый китаец из имперской канцелярии, повозка и несколько человек то ли охраны, то ли просто сопровождающих.
   – Что надо?! – крикнул Гирс.
   Китаец поискал глазами, обнаружил Гирса и натужно улыбнулся.
   – Подарки Ее Величества привез, ваше превосходительство!
   – Чего-о? Какие подарки? – озадаченно спросил Гирс и повернулся к Евреинову. – Вы что-нибудь понимаете?
   Тот недоуменно пожал плечами.
   – Может, военная хитрость, Михаил Николаевич? Откроем, а нас перестреляют…
   Гирс хмыкнул и стремительно съехал с баррикады. Прошел к посту и лично отодвинул засов.
   – Что за подарки? Я что-то ничего не понимаю.
   – Арбузы, ваше превосходительство, – улыбнулся китаец. – Их Величество Лучезарная и Милостивая Цыси послала русским братьям арбузы…
   Гирс сглотнул. Когда продукты стали кончаться, они сделали несколько успешных вылазок за провизией, однако с едой было неважно, и если бы не Бектемиров… Несколько дней кряду матрос-татарин доказывал остальным, что мясо лошадей и мулов абсолютно съедобно, а потом просто махнул рукой на упрямцев да сам же все и приготовил!
   Гирс, пожалуй, на всю жизнь запомнит, как впервые попробовал кобылятину. Сначала он съел рис, потом подобрал куском лепешки соус, добавленный вопреки яростному сопротивлению Бектемирова, почему-то свято убежденного, что конине соус не нужен, и уж затем осторожно… одними зубами… взял кусок мяса. Изо всех сил стараясь не прикоснуться к нему языком, глотнул… и понял, что вкус – просто сказочный!
   Пожалуй, именно в это мгновение Гирс целиком осознал, как же устал он от несвежей ветчины, которую осажденные уже начали варить в шампанском – лишь бы не так воняла. А что до конины… так она оказалась не только вкусным, но и на удивление полезным продуктом. В миссии мгновенно прекратились желудочные расстройства, и даже по ошибке принявший немыслимую дозу стрихнина матросик, почуяв запах конского бульона, начал проявлять интерес к жизни, а затем – совершенно неожиданно для доктора Корсакова и вопреки всем медицинским справочникам – вдруг стал поправляться.
   – Арбузы, говоришь, – вернулся в настоящее Гирс, – ну что ж, проходите.
   Добрый час посланник императрицы интересовался настроением и здоровьем членов миссии, несколько раз фальшиво заверил, что императрица и понятия не имела, что послы испытывают хоть какие-нибудь бытовые неудобства, и в конце концов сказал главное:
   – Ее Величество объявила перемирие и предлагает и вам последовать ее примеру.
   – Что – и посыльных из Пекина выпускать будут? – мгновенно сориентировался Гирс.
   Явно подготовленный к этому вопросу заранее китаец сразу же кивнул:
   – Конечно, ваше превосходительство…
   Гирс задумался. Связь с эскадрами была главной головной болью посольства. Ихэтуани расставили у городских ворот стражу, которая немедленно убивала всех до единого посыльных. Дошло до того, что главный финансист миссии Покотилов выделил 14 тысяч рублей серебром тому, кто сумеет отвезти письмо в эскадру и вернуться с ответом. И охотники нашлись, а вот не вернулся ни один. Теперь посыльных как бы обещали пропускать.
   «Что-то здесь не так… – подумал Гирс. – Хитрит императрица, ох хитрит!»
   И только на следующий день, когда тщательно проверенные врачом миссии на собаке арбузы были аккуратно разрезаны, поровну разделены между всеми защитниками миссии и стремительно съедены, Гирс узнал главную, принесенную чудом прорвавшимся японским посыльным новость и понял, отчего так покладиста императрица: союзный отряд взломал оборону у Лу-Тайского канала и теперь стремительно приближался к Пекину!

* * *

   Первыми нанесли удар по Китаю забайкальские казаки, в течение суток безо всякого приказа вырезавшие все китайские пограничные посты за Аргунем. Затем 1 июля 1900 года русские войска вошли в Китай еще с двух направлений – от Хабаровска на Сунгари и от Владивостока на Муданьцзян. И в тот же день война докатилась и до Благовещенска.
   Первыми начали китайцы. В 10 утра они вероломно обстреляли пароход «Михаил», тащивший за собой в Благовещенск пять барж с артиллерийским грузом. Начальник охраны груза штабс-капитан Кривцов отправился в Айгунь для переговоров, но был арестован и отправлен обратно на левый берег.
   В полдень к «Михаилу» подошел пароход «Селенга», и русские пароходы с боем, но прорвались в Благовещенск. И тем же вечером из Благовещенска в сторону Айгуня был отправлен отряд, вскоре поддержанный десантом с обоих пароходов.
   Памятуя о задании, поручик Семенов добрался до прибывшего с войсками военного губернатора Амурской области Грибского и был к участию в операции допущен. Но вот высадиться на правый берег ему долго не удавалось. Поначалу артиллерия обеих сторон вела долгую и малоэффективную дуэль, затем китайцы с тем же мизерным эффектом начали обстреливать Благовещенск. Дело затягивалось. И вот тогда Семенов снова отправился к Грибскому.
   – Ваше превосходительство, мне нужно на тот берег.
   – Зачем? – поднял брови военный губернатор.
   – Боюсь, пока мы здесь на полпути в Маньчжурию торчим, китайцы могут архивы из Айгуня вывезти.
   Грибский нахмурился и кивнул:
   – Могут.
   – Дозвольте мне с малым отрядом на тот берег тайно высадиться, – попросил Семенов. – Я в тамошних местах бывал, местность знаю, и если китайцы что повезут, по меньшей мере буду знать куда.
   – Как хотите, поручик. Все полномочия у вас есть, – развел руками губернатор, – и людей я вам дам. Но учтите, если ваш отряд перестреляют, гибель подчиненных будет лишь на вашей совести.
   Семенов невесело улыбнулся. Это он и сам понимал.

* * *

   Лодочника Бао обстреляли, едва он вернулся с правой стороны и принялся привязывать лодку. Бао бросил веревку, метнулся в кусты шиповника, на четвереньках продрался через высохшие колючие заросли и, понимая, что на берегу его все равно поймают, тихо-тихо вошел в воду. Преодолевая озноб, нырнул, ушел поглубже и, спугнув стаю мелких рыбешек, поплыл вниз по течению.
   Вчера Зиновий Феофанович предупредил его в самый последний раз. Однако из-за начавшейся артиллерийской дуэли флота с Айгунем и работа таможни и погранслужбы намертво встала, и рвущиеся домой китайцы стали давать за перевоз так много, что Бао не выдержал.
   За четверо суток он заработал столько же, сколько за весь минувший год. Серебро, опий, краденное с приисков золото – соотечественники отдавали все, лишь бы оказаться там, где нет и не может быть пьяных от ханшина и вседозволенности призывников. Даже Цзинь, увидев, сколько он принес в первые же сутки перестрелок, потрясенно прикрыла рот рукой и сама вызвалась подменять его по ночам, пока их «маленький император» пятилетний Ван спит.
   – И ты хоть немного отоспишься, – сказала она. – Нельзя столько работать, даже если ты – китаец.
   Так и пошло: от полуночи до рассвета караваном из связанных вместе лодок управляла Цзинь, а с утра и до заката – Бао.
   Бао вынырнул из холодной воды, секунду прислушивался, понял, что этот странный звук над рекой – треск прорубаемых топором днищ его лодок, набрал воздуха и снова ушел под воду.
   А вчера они впервые поссорились, едва Бао подсчитал ночную выручку.
   – Почему так мало?
   – Нельзя столько с людей брать, Бао, – покачала Цзинь головой. – Ты же не таможенник, чтобы голыми их на тот берег отправлять!
   Бао вынырнул и, отплевываясь, поплыл к берегу. «Надо уходить… – внезапно понял он, – Зиновий мне теперь жизни не даст…»

* * *

   Едва «отряд» Семенова – он сам, Курбан и четыре казака – осмотрелся на правом берегу, стало предельно ясно, что это – ненужная, изначально бессмысленная авантюра.
   – Нельзя нам к дороге выходить, Иван Алексеевич, – проронил один из казаков, – нам вообще отсюда трогаться нельзя.
   Семенов проводил взглядом мчащийся на подмогу айгуньцам конный китайский отряд и снова спрятался в ивняке.
   – Твоя правда: их тут как блох.
   – Мне можно, – внезапно подал голос Курбан. – Я местный и на китайском знаю.
   Казаки переглянулись, а Семенов заинтересованно хмыкнул и вытащил карту.
   – Смотри. К этому перекрестку выйти сумеешь?
   Курбан присмотрелся.
   – Сумею.
   – Тогда вперед, – решительно распорядился поручик и кинулся доставать бумагу. – И слушай задачу: мне нужно знать, идут ли обозы из Айгуня. Какие обозы, есть ли при них охрана, куда отправились.
   – Бумаги не надо, – отодвинул от себя Курбан протянутый поручиком белый листок. – Я все узелками запишу. Никто не разгадает.
   Поручик восхищенно хмыкнул. Он и мечтать не мог, что все так здорово получится.

* * *

   Первым делом, выбравшись на берег, Бао подкрался к месту, в котором оставил лодки, но на полпути замер и принюхался: в воздухе отчетливо витал запах хорошего английского опия. Он огляделся по сторонам, прокрался еще несколько шагов и чуть не застонал: судя по спрятанным в овраге лошадям,
   часть казачьего разъезда осталась в засаде – караулить его.
   «Надо в город бежать! – понял он. – Иначе убьют!»

* * *

   Когда Курбан добрался до своей землянки и приоткрыл крышку, оттуда пошел такой дух, что он едва не потерял сознания. По недомыслию оставленные им травы и кожаные принадлежности отсырели и заплесневели. Он сдвинул крышку до конца и лишь спустя долгих два или даже три часа рискнул спуститься вниз. Нашел жирник, попробовал разжечь фитиль и понял, что жир окончательно разложился.
   И тогда он просто прошел в центр землянки, на ощупь отыскал подвешенный к потолочной балке кожаный мешок с останками царственной Курб-Эджен, вжался в него лицом и неожиданно заплакал. Без малого три года он ходил и ездил по всей Маньчжурии, а родина так и осталась здесь – у праха его доброй и мудрой бабушки.
   – Я обязательно выполню твою волю, бабушка! – всхлипывая, поклялся он. – Я найду свою судьбу!
   И едва он произнес последнее слово, как в голове помутилось и Курбан тяжело осел на землю.
   – У тебя нет своей судьбы… – пророкотал над ним голос Тигра. – У тебя есть только то, что мы тебе назначим…
   Курбан поднял испуганный взгляд вверх, и дыхание мигом перехватило.
   – Великая Мать… – пробормотал он. – Не может быть!
   Они стояли перед ним все четверо: Бык с Зеркалом Правды в могучих руках, Звездная Обезьяна с Весами, Пречестный Вепрь со Счетами и Тигр с Книгой Судеб.

* * *

   Цзинь поняла все с полуслова, и пока Бао закапывал нажитое добро, быстро одела хныкающего спросонья «маленького императора» Вана, с женской предусмотрительностью собрала узелок с лепешками и рисом, еще один – с теплыми вещами и как могла быстро засеменила вслед за мужем.
   – А что дальше, Бао? Как думаешь? Зиновий тебя все равно ведь найдет.
   – Я не знаю, что будет дальше, Цзинь, – честно признал Бао. – Нам сейчас главное до полицейского участка добраться. Денег я взял побольше и Ефимову заплачу щедро.
   – А он поможет? Зиновий здесь – большой начальник.
   – Я не знаю, Цзинь, – прямо сказал Бао. – Но Ефимов еще больший начальник, чем Зиновий. Да и в городе Ефимов самый честный: если деньги взял, обязательно сделает.
   Хоронясь в кустах при первом же подозрительном звуке и не сходя с узкой тропы, они стремительно выбрались к Благовещенску и почти сразу же увидели пришедших из пригорода тещу и тестя лавочника Юй Сена со всеми их детьми и внуками.