Страница:
Семенов и сам не знал, почему стерпел неуместный смех и откровенно издевательский тон, вот только с этого момента вся жизнь поручика перевернулась еще раз. Потому что Энгельгардт знал то, что, пожалуй, во всем Петербурге знали не более десятка человек: двое суток назад было принято окончательное решение о начале строительства русской железной дороги стратегического назначения – от Читы до Владивостока. Прямо через Маньчжурию.
Весь проект был детищем Витте – молодого, самолюбивого либерала, однако этой новости обрадовались везде – в Главном штабе в первую очередь. Никого не удивило, что Китай одним из главных условий выставил отсутствие русских войск на своей территории, но военные уже знали, как обойти это требование. Буквально на следующий день после подписания соглашения штабисты принялись составлять списки желающих подать в отставку и выехать в Китай в качестве коммерческой охраны строительства «добровольцев» – военных топографов, военных инженеров и прочих военных чинов.
Семенов слушал Энгельгардта и не верил. Его отставка при условии принятия предложения Андрея Карловича легко превращалась в пустую формальность и, более того, оборачивалась двойным жалованьем и ускоренным получением очередного воинского звания. Да, теоретически вице-адмирал Алексеев мог и помешать поручику Семенову восстановиться в армии, но только теоретически. Можно было дать руку на отсечение, что пути начальника Тихоокеанской эскадры и обычного поручика Охранной стражи КВЖД не пересекутся более никогда.
– Ну, что, голубчик? Поедете со мной в Китай? – хохотнул при расставании Энгельгардт. – И не бойтесь, долго в охране числиться не придется. Уж я найду способ вернуть вас в элиту русской армии. Завтра же рапорт на вашу персону подам.
Через день поручик Семенов оставил распоряжение о переводе части жалованья на имя сестры и полный надежд выехал на Дальний Восток. А едва пересек Амур, как остался и без покровителя, и без ясных перспектив.
– Эй, Бао! – крикнул самый представительный казак. – Тебе сколько раз говорили, чтобы ты на этот берег больше оборванцев не возил?!
Бао согнулся в три погибели и стремительно подбежал к русскому начальнику. Вытащил из рукава несколько купюр и с поклоном протянул.
– Это мой дедуска, Зиновий Феофаныц! В гости привез!
– Убери свои деньги, – раздраженно промолвил пожилой казак и повернулся к своему юному помощнику: – Сходи проверь…
Тот лихо соскочил с коня и подошел к выбравшемуся из лодки огромному китайскому семейству.
– Кто такие? Где бумаги?
Китайцы переглянулись – они не понимали ни слова, а Бао все еще пытался что-то объяснить главному казачьему начальнику.
– Ну? – уже с угрозой повторил казак, и Курбан тронул за рукав самого старого китайца.
– Его превосходительство спрашивает, где ваши документы…
Тот заметался.
– Мы работать приехали, – заглядывая в глаза Курбану, тревожно залопотал он. – Мы не хунгузы. Скажи его превосходительству…
– Китаец работать приехал, ваше превосходительство, – скупо перевел Курбан.
Казак усмехнулся и обошел кругом сложенный на земле небогатый китайский скарб.
– Ясно, что работать, на что вы еще годны… Контрабанда есть?
Курбан замешкался; он не знал, что значит русское слово «контрабанда».
– Чай… опиум… серебро… – пояснил пограничник.
Курбан с облегчением вздохнул и принялся стремительно переводить.
– Его превосходительство спрашивает, что вы привезли ему в подарок: чай, опиум, серебро…
Китайцы переглянулись и с явным облегчением бросились разбирать скарб. Наконец отыскали нужное, и старик с поклоном выступил вперед и протянул небольшой бумажный сверток.
– Самый лучший опиум для вашего превосходительства, – синхронно перевел Курбан.
Казак покраснел, кинул быстрый взгляд в сторону своих и… протянул руку. Китайцы разулыбались; они уже видели, что договориться удалось.
– Порядок! – развернулся к своим казак и незаметно сунул сверток в карман. – У этих все чисто!
Начальник высокомерно кивнул и, сунув только что полученные от перевозчика купюры в рукав, сурово покачал головой.
– Смотри, Бао, чтобы в последний раз. Еще раз этих своих родственничков перевезешь, лодку отберу.
Казаки уже начали с гиканьем разворачивать лошадей, а Курбан уж забросил за плечо мешок и поднял с земли ружье, когда начальник вдруг остановил на нем заинтересованный взгляд.
– А этот кто, Бао? Или он тоже твой родственник?
Лодочник стушевался. Серые глаза и широкое монгольское лицо пассажира не оставляли никаких сомнений в том, что он здесь никому не родственник.
– А ну иди сюда, – махнул рукой начальник. Курбан подчинился.
– Показывай, что в мешке!
Курбан поставил ружье прикладом на землю, стащил с плеча мешок и начал осторожно раскладывать все, что прихватил с собой: травы, кожаные полоски онгонов предков – двадцать семь колен по прямой женской линии, – остро пахнущий мешочек со смирной…
– Да кто ты такой? – повел ноздрями начальник.
– Курбан зовут, – опираясь на ружье, разогнулся он.
– А документы у тебя есть? – заинтересованно разглядывая кремневое оружие, хмыкнул начальник.
Курбан порылся в памяти и стремительно отыскал подходящий к случаю образ.
– Откуда документы? Я лесной человек. Совсем дикий, – стараясь не глядеть начальнику в глаза, наизусть протараторил он. – Белку бью, купцу сдаю. Потом водку куплю и хожу веселый.
– Этот хунгуз и по-китайски может, Зиновий Феофанович, – встрял в разговор досматривавший огромную семью молодой казак. – Прям как заправский толмач.
В глазах начальника что-то мелькнуло, и он холодно кивнул молодому:
– Возьми у него ружье. С нами пойдет. А там и разберемся, что он за птица.
Его рапорт о происшествии уже ушел по инстанции и вот-вот должен был лечь на стол самого генерал-губернатора Приамурья Гродекова. Причем благовещенский комендант сразу же сказал поручику, что ждать особых распоряжений на свой счет не стоит и лучше будет, если Семенов присоединится к первой же идущей в Маньчжурию экспедиции. И ровно час назад в город как раз и прибыл еще один топографический отряд из Санкт-Петербурга.
Однако к здешнему начальству вот-вот должны были подойти и поданные покойным Энгельгардтом бумаги на возвращение «отставного» поручика Охранной стражи Семенова в 3-е делопроизводство Азиатской части Главного штаба. Так что теперь поручик разрывался между острым желанием поскорее уехать и не менее страстным желанием дождаться момента полного восстановления в Генеральном штабе. Он знал: уйди он сейчас в поход как есть – обычным сотрудником подчиненной Витте коммерческой Охранной стражи, – и шансы на то, что бумаги найдут его посреди огромной Маньчжурии, станут почти равными нулю.
Он промаялся почти полдня, когда к нему подошел начальник заставы.
– Вы в город не собираетесь, Иван Алексеевич?
Семенов недоуменно посмотрел на казака.
– А что случилось, Зиновий Феофанович?
– Там на пристани топографический отряд стоит, дожидается; им людей не хватает…
– И что?
– Казака-то я им еще час назад отправил – Шалимова, помните, – все медвежонка травил? А теперь оказалось, что им еще и толмач позарез нужен. А у меня как раз один такой в холодной сидит. Вот только отправить его не с кем, вся застава в нарядах…
– Это… тунгус, что ли?
– Точно, – кивнул казак.
– А он что – уже согласился?
– А кто его спрашивать будет?! – усмехнулся начальник заставы. – Бумаг нет, чей подданный, непонятно, а так и жалованье получать будет, и стопку в воскресенье нальют. Что еще нужно дикому тунгусу?
Поручик вяло улыбнулся и кивнул:
– Давайте, Зиновий Феофанович, вашего тунгуса. Доставлю.
– Ваше превосходительство?! – изумленно повскакивали с дощатых полатей арестанты, и тут до кого-то дошло. – Вы что, тоже теперь с нами?
Бывший полицейский капитан холодно кивнул, подошел к высокому зарешеченному окну и, стараясь не прислушиваться к возбужденным шепоткам за своей спиной, уставился во двор. Принятый лично им две недели назад уборщик гортанным покриком отгонял обиженно поскуливающих собак и старательно засыпал чистым песком свежую лужу крови.
– Скоро и твоя кровь здесь прольется, – подошел сбоку старый сморщенный хунгуз.
Кан Ся усмехнулся, поднял подбородок еще выше и вдруг поймал себя на остром желании высмеять свою неизбежную смерть – точно так, как это всегда делали хунгузы.
– Боишься, – неожиданно констатировал старик и дружески улыбнулся. – Ничего, здесь все боятся. Только вид делают, что им безразлично.
Кан Ся задумался. Он совершенно точно знал, что боится предстоящего бесчестья публичной казни, но вот боится ли он самой смерти, определить не мог. Сама ее неизбежность настолько сбивала его с толку, что все, чем он жил ранее, сместилось и теперь представлялось абсолютно иным.
– А деньги у тебя есть? – поинтересовался хунгуз, и Кан Ся напрягся. – Не для меня… не опасайся… – мерзко захихикал старик. – Для палача,
– Зачем? – оторопел Кан Ся.
Старик снова еще более мерзко хихикнул и развернулся к остальным сокамерникам.
– Слышали? Он не знает, зачем платить палачу! Те, явно поддерживая авторитет старого бандита, дружно рассмеялись.
– Чтобы умереть быстро, Кан Ся! – пояснил кто-то молодым звонким голосом. – Голова не капуста; ее по-разному срубить можно.
Кан Ся похолодел. Он почему-то тут же вспомнил, как однажды палач сделал целых три удара, прежде чем довершил начатое. И все это время приговоренный жил; мучился и жил. Но Кан Ся никогда бы не подумал, что это можно сделать и умышленно.
– Сколько платить? – охрипшим голосом спросил он.
– С кого как, – пожал плечами старый хунгуз. – С меня он вообще отказался деньги брать; долго казнить будет за то, что мои аньды корову у него увели, а с тебя лянов пятьсот, а то и тысячу запросит.
Кан Ся рефлекторно хлопнул себя по карманам и тут же вспомнил, как перед арестом передавал все свои деньги по описи.
Старик усмехнулся.
– Если тебя, конечно, раньше в камере не зарежут.
Кан Ся медленно развернулся и увидел, что ни один из арестантов даже не думает отводить глаз.
– Только вы за ним присматривайте, ваше благородие, – шмыгнул носом караульный и протянул поручику изъятое у Курбана кремневое ружье. – Эти тунгусы народ ненадежный; чуть что не по ним – сразу к себе в тайгу – и поминай как звали.
Курбан стремительно заглянул в глаза оруса и тут же отвел взгляд. Он сразу же увидел струящийся из них – уже неземной – свет, и это означало только одно: духи вели длинноносого к назначенной цели столь же прямо, как и самого Курбана. Но вот куда именно – на пахнущий затхлой кровью жертвенный камень, под кремниевый нож Курбана, или в храм, сейчас не взялся бы сказать ни один шаман.
– Как звать? – бесстрастно спросил русский.
– Курбан, ваше превосходительство, – чуть-чуть наклонил голову шаман.
– Ты и вправду еще и на китайском говоришь? – улыбнулся, услышав, как его назвали «вашим превосходительством», русский.
Курбан кивнул и тоже улыбнулся – еле заметно. Он видел: русский уже чует, что к нему прикоснулись высшие силы; оттого и не находит себе места – ни днем ни ночью. Точно так же маялся и сам Курбан, когда бабушка, пытаясь отыскать его, принесла в жертву Матери-огню Отхан-Эхе купленного за сорок лянов китайчонка.
– И на русском?
– И на русском говорю, – почти чисто выговорил Курбан, полез черной от загара и грязи рукой за пазуху и вытащил позеленевший от времени и пота крестик, – три года у батюшки в доме жил.
Крестик произвел как раз то впечатление, что нужно. Русский мгновенно успокоился, сунул Курбану его тяжеленное и несуразное, словно сошедшее со страниц учебника военной истории, ружье и мотнул головой.
– Пошли со мной. Тебе работу нашли.
Курбан принял ружье, закинул за спину мешок с травами и онгонами и послушно тронулся вслед, машинально отмечая, что русский довольно крепок и, случись приносить его в жертву, мороки будет много.
Собственно, они с бабушкой людей почти не трогали; для поддержания жизни в родовых онгонах вполне хватало и крови сурков-тарбаганов. И лишь трижды за тридцать шесть лет почти беспрерывного обучения Курбану пришлось пойти на это крайнее, но очень действенное средство.
Больше всего ему запомнился первый раз. Курбану тогда едва исполнилось тринадцать, и сам он – шаман сокрушенно вздохнул, – сам он, испорченный тремя годами праздной, сытой и бессмысленной жизни прислуги русского священника, увы, был совсем еще глупым и совершенно не подходящим для той великой роли, к которой его готовили. Бабушка и сама не была уверена, что материнские духи позволят мужчине, пусть и одной с ней крови, занять место главного и единственного шамана всего Курбустана. Выяснить это можно было, только показав своего внука предкам.
За два последних летних месяца они прошли пешком через всю Халха-Монголию, затем, отдав русским купцам старинную золотую монету, переправились вместе с ними через Аргун, а на зиму пристроились к бурятам.
Всю зиму бабушка лечила бурятам язвы, вправляла застарелые вывихи и готовила амулеты от самого злого – железного – русского духа. Наивные буряты даже не представляли себе, какой опасности подвергаются, покупая у русских железные топоры и ножи, котлы и чайники, а особенно ружья. И только Курб-Эджен знала, как приготовить действительно надежную защиту, если уж берешь железо в руки.
А по весне они снова тронулись через горы и, питаясь мышами, змеями и попадающими в силки мелкими птицами, за три летних месяца добрались до Байкала. И вот здесь их ждала первая неприятность: путь в священную долину преграждал огромный русский острог, набитый сотнями проходящих этапом каторжан и десятками живущих отдельно, сосланных Орус-ханом опальных князей.
Курбан поежился. Он и теперь помнил, как расстроилась не бывшая на земле предков около двадцати лет Курб-Эджен. Но когда они спустя четыре дня добрались до укрытой в горах священной пещеры праматерей, бабушке стало совсем плохо. Огромная каменная жертвенная чаша была сдвинута со своего основания, а сделанные руками ее праматерей на стенах пещеры закопченные магические знаки словно кто-то скоблил. Все, абсолютно все указывало на то, что в пещере бывали чужие – и неоднократно!
Курб-Эджен тогда надолго ушла к предкам, а когда ее тело снова стало теплым и подвижным, а глаза – живыми, прошептала:
– Он скоро придет сюда. Готовься, внучек.
Они ждали ровно три дня, и когда солнце в третий раз осветило вход в пещеру, на ее пороге показался русский. Он торопливо скинул с плеч походный мешок, достал из кармана сверкнувший на солнце стеклянный кругляш и вставил его себе в глаз.
Великая мать! Как же тогда Курбан перепугался! Но магия Курб-Эджен все-таки оказалась сильнее, и русский их не заметил – даже с кругляшом в глазу. Напротив, он почти тут же вытащил из мешка небольшую книгу, раскрыл ее и, шевеля губами, принялся зарисовывать то, что было изображено на стенах.
Внутри у Курбана похолодело: русский определенно пытался украсть секреты их родовой магии.
– Что он говорит? – прошептала Курб-Эджен, впервые косвенно признав, что ее внук выучился в доме русского священника хоть чему-то полезному.
Курбан прислушался: «…академия… нонсенс… кафедра…» – и только одно вроде бы как знакомое слово: «потрясающе!»
– Длинноносый не по-русски говорит, – покачал он головой.
Бабушка на секунду закатила глаза, а когда вернулась обратно, упрямо тряхнула головой.
– Духи говорят, что он русский. Начинаем. Курбан кивнул и через мгновение висел на спине длинноносого, пытаясь повалить чужака на утоптанный до каменного состояния пол пещеры. И вот тогда тот завопил по-русски:
– Отпусти-и!
Бабушка ударила пришельца палкой в живот, затем – по голове, а когда тот повалился на колени, а потом и на бок, умело связала длинноносого по рукам и ногам и, разжав стиснутые зубы лезвием ножа, влила ему в рот заранее приготовленный отвар.
Собственно, именно благодаря этому отвару русский и протянул так долго. Связанный и обездвиженный, словно муха в наряде из паутины, он с ужасом наблюдал, как из него с заунывным носовым пением выцеживают капля за каплей освященную ритуалом жертвенную кровь. А бабушка все кропила и кропила стены пещеры, очищая оскверненное святилище, – на запад, в сторону 77 злых эдженов; на восток, в сторону 99 добрых; с некоторой неохотой на север – в сторону подвластных Хуге-Дэву, сыну Хунгуз-хана, 33 нейтральных северных…
А затем Курб-Эджен три раза по три попросила прощения у Великой Праматери за то, что не уберегла ее дом да еще пришла сюда с мужчиной-внуком, и сунула кремниевый нож Курбану.
– Сделай Великой Матери приятное…
Сердце в груди екнуло и упало куда-то вниз.
Впервые один из русских – недосягаемых, опасных и мстительных, как неудовлетворенное божество, – целиком был в его власти.
– Давай, внучек, – подбодрила его бабушка, и Курбан подошел и, повернув вора лицом к земле, схватил его за волосы, оттянул голову вверх, до упора, и быстро полоснул кремниевым ножом по горлу.
– Ну вот мы и добрались, – произнес русский, и Курбан вздрогнул и пришел в себя.
Они стояли возле причала. Там, впереди, стоял огромный, чадящий черным дымом пароход, а на него и назад, стуча но дощатому настилу подкованными железом башмаками, сновали грузчики.
Русский ухватил одного за ворот и поинтересовался, где остановились топографы, а затем повел Курбана к самому краю причала, и вот здесь ему стало действительно страшно.
Нет, шаман прекрасно понимал, что все это – самая обычная магия, вряд ли сложнее той, что применяет он сам. Чтобы создать такой пароход, всего-то и надо было, что с молитвой вскрыть земле ее материнское чрево и, терпя ее грозящую обвалами ярость, вытащить нужные камни. Затем следовало поднести дары Матери-огню и в строгом согласии с нарисованными монахами-отшельниками магическими чертежами принести целый ряд искупительных жертв богам неба и воды… но… Курбан даже представить не мог, сколько крови нужно пролить, чтобы все это с позволения духов работало.
– Этот, что ли, твой толмач?
Курбан вздрогнул и снова пришел в себя.
– По-китайски говоришь? – повернулся к нему начальник русской экспедиции – высокий и худой, переодетый в штатское платье воин.
Курбан кивнул.
– За десять рублей в месяц работать будешь?
Курбан сосредоточился. Он явственно ощущал витающие над русской экспедицией облака страха и одновременно решимости, и это ему нравилось, но тот единственный русский, что был ему нужен, так и не мог сделать выбор.
– Ну? – уже раздражаясь, напомнил о себе начальник экспедиции.
Курбан судорожно огляделся по сторонам в поисках поддержки и тут же увидел, как на поручень парохода сел ворон. И вел он себя так уверенно, настолько по-хозяйски, словно считал себе подвластным даже это металлическое чудовище.
– Буду, – сглотнул Курбан и покосился на пришедшего вместе с ним русского офицера. – Здесь лучше, чем все время в доме сидеть.
– Меня возьмете?
Тот широко улыбнулся, и уже через два часа поручик Семенов, попрощавшись с Зиновием Феофановичем и забрав из комендатуры свои документы, помогал экспедиции грузиться на пароход. И, как ни странно, теперь его нимало не смущало ни то, что экспедиция практически гражданская, ни то, что он так и не дождался вожделенного перевода в число сотрудников Азиатской части Главного штаба.
А потом пароход взревел, тронулся, и Семенов, поддавшись всеобщему настроению, долго и безудержно хохотал, глядя, как вцепившийся в поручень тунгус-переводчик, подвывая от ужаса, истово молится всем своим святым.
А потом наступил вечер, и поручик пришел в столь возвышенное и романтическое настроение, что даже присел на палубу рядом с притихшим, смирившимся со своей судьбой тунгусом. Он смотрел на могучие воды Амура и думал о том, сколь же обширна и велика Россия и сколь важную миссию исполняет она здесь, на Востоке, осваивая тайгу и недра, строя дороги и города, а главное, приводя к послушанию и культуре все эти дикие и бесконечно отсталые первобытные народы.
А потом наступил следующий день, а за ним и еще один, и еще… и однажды поручик поймал себя на том, что его уже нисколько не смешат бесконечные шутки над затравленным тунгусом, и сам он с нетерпением жаждет лишь одного: увидеть наконец слева по борту золотистые огни Хабаровска.
Он категорически не понимал, какого черта Андрей Карлович потащился через Амур на лодке китайского контрабандиста. Нет, Гродеков знал, что билетов на пароход могло и не быть, а старый пройда Энгельгардт слишком умен, чтобы трясти дающим ему исключительные права приказом Главного штаба перед каждым пограничником и уж тем более кассиром. Но можно же было обратиться к военному коменданту Благовещенска!
Далее… Гродеков несколько раз перечитал ту часть рапорта, в которой описывался посмертный досмотр тела Энгельгардта, и опять-таки пришел к выводу, что произошло что-то абсолютно нелогичное. То, что с места происшествия исчезла офицерская сумка с совершенно секретными, тщательно зашифрованными документами, прямо указывало на участие в налете вражеской военной агентуры. Однако собственная агентура Гродекова докладывала, что ни айгуньский градоначальник Шоу Шань, ни губернатор округа никакого отношения к налету не имеют. Более того, после того как русский посол в Пекине подал жалобу в канцелярию Их Величеств, у всех ответственных за порядок на правобережье Амура китайских чиновников сплошные неприятности.
«Ну, хорошо, – думал Гродеков, – положим, на экспедицию и впрямь напали хунгузы… но зачем им раздевать труп?! И потом… это рассеченное горло… почему они его просто не пристрелили?»
Разумеется, Гродеков отдавал себе отчет в том, что китайцы всегда были достаточно коварны для того, чтобы сымитировать хоть нападение хунгузов, хоть сошествие с небес апостола Павла, – была бы в том нужда. Но в том-то и беда, что никакой такой нужды истреблять экспедицию, да еще столь изощренно, у китайцев на тот момент не было. Напротив, проигравшие три военные кампании подряд китайцы были в последнее время крайне осторожны – как в политике, так и в конкретных действиях. А если еще и понимать, что Китаю сейчас жизненно важны и русские кредиты, и обещанная Россией поддержка в конфликтах с Японией, то мгновенно следовал вывод: Энгельгардта убила разведка одной из недружественных к России стран.
Николай Иванович нахмурился. Ему не хотелось верить, что истинные цели экспедиции Энгельгардта станут известны той же Японии. Однако совсем исключить возможность расшифровки врагом исчезнувших рабочих документов он теперь не имел права.
«Поручика Семенова привезти и допросить со всем тщанием, – поставил он уверенную размашистую резолюцию, – место пропажи документов прочесать повторно!»
Он не знал, чем недоволен Человек-Бык, а выяснить это при помощи опиума и смирны прямо здесь, в окружении хохочущих над ним русских матросов, Курбан не решался. И только когда наступил вечер и Семенов подсел рядом, налитые кровью глаза Бухэ-Нойона смягчились, а покрытое гнедой шерстью мощное тело понемногу растаяло в воздухе.
Весь проект был детищем Витте – молодого, самолюбивого либерала, однако этой новости обрадовались везде – в Главном штабе в первую очередь. Никого не удивило, что Китай одним из главных условий выставил отсутствие русских войск на своей территории, но военные уже знали, как обойти это требование. Буквально на следующий день после подписания соглашения штабисты принялись составлять списки желающих подать в отставку и выехать в Китай в качестве коммерческой охраны строительства «добровольцев» – военных топографов, военных инженеров и прочих военных чинов.
Семенов слушал Энгельгардта и не верил. Его отставка при условии принятия предложения Андрея Карловича легко превращалась в пустую формальность и, более того, оборачивалась двойным жалованьем и ускоренным получением очередного воинского звания. Да, теоретически вице-адмирал Алексеев мог и помешать поручику Семенову восстановиться в армии, но только теоретически. Можно было дать руку на отсечение, что пути начальника Тихоокеанской эскадры и обычного поручика Охранной стражи КВЖД не пересекутся более никогда.
– Ну, что, голубчик? Поедете со мной в Китай? – хохотнул при расставании Энгельгардт. – И не бойтесь, долго в охране числиться не придется. Уж я найду способ вернуть вас в элиту русской армии. Завтра же рапорт на вашу персону подам.
Через день поручик Семенов оставил распоряжение о переводе части жалованья на имя сестры и полный надежд выехал на Дальний Восток. А едва пересек Амур, как остался и без покровителя, и без ясных перспектив.
* * *
То, что тела русских воинов, погибших от рук хунгузов, уже переправили на тот берег, а переправлял их тот самый единственный выживший парень, Курбан выяснил быстро. Но вот взойти на огромный, извергающий клубы черного дыма пароход он так и не решился, помаялся на причале около часа, а затем сунул одну из оставшихся от Курб-Эджен старых золотых монет шустрому китайскому перевозчику по имени Бао. Вместе с огромной китайской семьей не без опасений влез в гнилую, рискованно качающуюся лодку, а едва ступил на русскую землю, как подъехал казачий разъезд.– Эй, Бао! – крикнул самый представительный казак. – Тебе сколько раз говорили, чтобы ты на этот берег больше оборванцев не возил?!
Бао согнулся в три погибели и стремительно подбежал к русскому начальнику. Вытащил из рукава несколько купюр и с поклоном протянул.
– Это мой дедуска, Зиновий Феофаныц! В гости привез!
– Убери свои деньги, – раздраженно промолвил пожилой казак и повернулся к своему юному помощнику: – Сходи проверь…
Тот лихо соскочил с коня и подошел к выбравшемуся из лодки огромному китайскому семейству.
– Кто такие? Где бумаги?
Китайцы переглянулись – они не понимали ни слова, а Бао все еще пытался что-то объяснить главному казачьему начальнику.
– Ну? – уже с угрозой повторил казак, и Курбан тронул за рукав самого старого китайца.
– Его превосходительство спрашивает, где ваши документы…
Тот заметался.
– Мы работать приехали, – заглядывая в глаза Курбану, тревожно залопотал он. – Мы не хунгузы. Скажи его превосходительству…
– Китаец работать приехал, ваше превосходительство, – скупо перевел Курбан.
Казак усмехнулся и обошел кругом сложенный на земле небогатый китайский скарб.
– Ясно, что работать, на что вы еще годны… Контрабанда есть?
Курбан замешкался; он не знал, что значит русское слово «контрабанда».
– Чай… опиум… серебро… – пояснил пограничник.
Курбан с облегчением вздохнул и принялся стремительно переводить.
– Его превосходительство спрашивает, что вы привезли ему в подарок: чай, опиум, серебро…
Китайцы переглянулись и с явным облегчением бросились разбирать скарб. Наконец отыскали нужное, и старик с поклоном выступил вперед и протянул небольшой бумажный сверток.
– Самый лучший опиум для вашего превосходительства, – синхронно перевел Курбан.
Казак покраснел, кинул быстрый взгляд в сторону своих и… протянул руку. Китайцы разулыбались; они уже видели, что договориться удалось.
– Порядок! – развернулся к своим казак и незаметно сунул сверток в карман. – У этих все чисто!
Начальник высокомерно кивнул и, сунув только что полученные от перевозчика купюры в рукав, сурово покачал головой.
– Смотри, Бао, чтобы в последний раз. Еще раз этих своих родственничков перевезешь, лодку отберу.
Казаки уже начали с гиканьем разворачивать лошадей, а Курбан уж забросил за плечо мешок и поднял с земли ружье, когда начальник вдруг остановил на нем заинтересованный взгляд.
– А этот кто, Бао? Или он тоже твой родственник?
Лодочник стушевался. Серые глаза и широкое монгольское лицо пассажира не оставляли никаких сомнений в том, что он здесь никому не родственник.
– А ну иди сюда, – махнул рукой начальник. Курбан подчинился.
– Показывай, что в мешке!
Курбан поставил ружье прикладом на землю, стащил с плеча мешок и начал осторожно раскладывать все, что прихватил с собой: травы, кожаные полоски онгонов предков – двадцать семь колен по прямой женской линии, – остро пахнущий мешочек со смирной…
– Да кто ты такой? – повел ноздрями начальник.
– Курбан зовут, – опираясь на ружье, разогнулся он.
– А документы у тебя есть? – заинтересованно разглядывая кремневое оружие, хмыкнул начальник.
Курбан порылся в памяти и стремительно отыскал подходящий к случаю образ.
– Откуда документы? Я лесной человек. Совсем дикий, – стараясь не глядеть начальнику в глаза, наизусть протараторил он. – Белку бью, купцу сдаю. Потом водку куплю и хожу веселый.
– Этот хунгуз и по-китайски может, Зиновий Феофанович, – встрял в разговор досматривавший огромную семью молодой казак. – Прям как заправский толмач.
В глазах начальника что-то мелькнуло, и он холодно кивнул молодому:
– Возьми у него ружье. С нами пойдет. А там и разберемся, что он за птица.
* * *
Семенов едва отметил взглядом приведенного со связанными перед собой руками и тут же отправленного в «холодную» то ли тунгуса, то ли монгола – у поручика были проблемы посложнее.Его рапорт о происшествии уже ушел по инстанции и вот-вот должен был лечь на стол самого генерал-губернатора Приамурья Гродекова. Причем благовещенский комендант сразу же сказал поручику, что ждать особых распоряжений на свой счет не стоит и лучше будет, если Семенов присоединится к первой же идущей в Маньчжурию экспедиции. И ровно час назад в город как раз и прибыл еще один топографический отряд из Санкт-Петербурга.
Однако к здешнему начальству вот-вот должны были подойти и поданные покойным Энгельгардтом бумаги на возвращение «отставного» поручика Охранной стражи Семенова в 3-е делопроизводство Азиатской части Главного штаба. Так что теперь поручик разрывался между острым желанием поскорее уехать и не менее страстным желанием дождаться момента полного восстановления в Генеральном штабе. Он знал: уйди он сейчас в поход как есть – обычным сотрудником подчиненной Витте коммерческой Охранной стражи, – и шансы на то, что бумаги найдут его посреди огромной Маньчжурии, станут почти равными нулю.
Он промаялся почти полдня, когда к нему подошел начальник заставы.
– Вы в город не собираетесь, Иван Алексеевич?
Семенов недоуменно посмотрел на казака.
– А что случилось, Зиновий Феофанович?
– Там на пристани топографический отряд стоит, дожидается; им людей не хватает…
– И что?
– Казака-то я им еще час назад отправил – Шалимова, помните, – все медвежонка травил? А теперь оказалось, что им еще и толмач позарез нужен. А у меня как раз один такой в холодной сидит. Вот только отправить его не с кем, вся застава в нарядах…
– Это… тунгус, что ли?
– Точно, – кивнул казак.
– А он что – уже согласился?
– А кто его спрашивать будет?! – усмехнулся начальник заставы. – Бумаг нет, чей подданный, непонятно, а так и жалованье получать будет, и стопку в воскресенье нальют. Что еще нужно дикому тунгусу?
Поручик вяло улыбнулся и кивнул:
– Давайте, Зиновий Феофанович, вашего тунгуса. Доставлю.
* * *
Кан Ся арестовали на следующий день после аудиенции у Шоу Шаня, прямо у себя в кабинете. Под взглядами изумленных подчиненных его провели длинным коридором полицейского управления, затем пустым двором, спустили в подвал тюрьмы, а когда за его спиной захлопнулась тяжелая дубовая дверь, Кан Ся увидел, что посажен в самую жуткую камеру во всей тюрьме – к хунгузам.– Ваше превосходительство?! – изумленно повскакивали с дощатых полатей арестанты, и тут до кого-то дошло. – Вы что, тоже теперь с нами?
Бывший полицейский капитан холодно кивнул, подошел к высокому зарешеченному окну и, стараясь не прислушиваться к возбужденным шепоткам за своей спиной, уставился во двор. Принятый лично им две недели назад уборщик гортанным покриком отгонял обиженно поскуливающих собак и старательно засыпал чистым песком свежую лужу крови.
– Скоро и твоя кровь здесь прольется, – подошел сбоку старый сморщенный хунгуз.
Кан Ся усмехнулся, поднял подбородок еще выше и вдруг поймал себя на остром желании высмеять свою неизбежную смерть – точно так, как это всегда делали хунгузы.
– Боишься, – неожиданно констатировал старик и дружески улыбнулся. – Ничего, здесь все боятся. Только вид делают, что им безразлично.
Кан Ся задумался. Он совершенно точно знал, что боится предстоящего бесчестья публичной казни, но вот боится ли он самой смерти, определить не мог. Сама ее неизбежность настолько сбивала его с толку, что все, чем он жил ранее, сместилось и теперь представлялось абсолютно иным.
– А деньги у тебя есть? – поинтересовался хунгуз, и Кан Ся напрягся. – Не для меня… не опасайся… – мерзко захихикал старик. – Для палача,
– Зачем? – оторопел Кан Ся.
Старик снова еще более мерзко хихикнул и развернулся к остальным сокамерникам.
– Слышали? Он не знает, зачем платить палачу! Те, явно поддерживая авторитет старого бандита, дружно рассмеялись.
– Чтобы умереть быстро, Кан Ся! – пояснил кто-то молодым звонким голосом. – Голова не капуста; ее по-разному срубить можно.
Кан Ся похолодел. Он почему-то тут же вспомнил, как однажды палач сделал целых три удара, прежде чем довершил начатое. И все это время приговоренный жил; мучился и жил. Но Кан Ся никогда бы не подумал, что это можно сделать и умышленно.
– Сколько платить? – охрипшим голосом спросил он.
– С кого как, – пожал плечами старый хунгуз. – С меня он вообще отказался деньги брать; долго казнить будет за то, что мои аньды корову у него увели, а с тебя лянов пятьсот, а то и тысячу запросит.
Кан Ся рефлекторно хлопнул себя по карманам и тут же вспомнил, как перед арестом передавал все свои деньги по описи.
Старик усмехнулся.
– Если тебя, конечно, раньше в камере не зарежут.
Кан Ся медленно развернулся и увидел, что ни один из арестантов даже не думает отводить глаз.
* * *
Духи вели Курбана к цели все так же прямо и безостановочно. Он не отсидел в маленькой комнатке без окон и полдня, как его вывели и передали в руки того самого бледного и длинноносого, как почти все орусы, офицера.– Только вы за ним присматривайте, ваше благородие, – шмыгнул носом караульный и протянул поручику изъятое у Курбана кремневое ружье. – Эти тунгусы народ ненадежный; чуть что не по ним – сразу к себе в тайгу – и поминай как звали.
Курбан стремительно заглянул в глаза оруса и тут же отвел взгляд. Он сразу же увидел струящийся из них – уже неземной – свет, и это означало только одно: духи вели длинноносого к назначенной цели столь же прямо, как и самого Курбана. Но вот куда именно – на пахнущий затхлой кровью жертвенный камень, под кремниевый нож Курбана, или в храм, сейчас не взялся бы сказать ни один шаман.
– Как звать? – бесстрастно спросил русский.
– Курбан, ваше превосходительство, – чуть-чуть наклонил голову шаман.
– Ты и вправду еще и на китайском говоришь? – улыбнулся, услышав, как его назвали «вашим превосходительством», русский.
Курбан кивнул и тоже улыбнулся – еле заметно. Он видел: русский уже чует, что к нему прикоснулись высшие силы; оттого и не находит себе места – ни днем ни ночью. Точно так же маялся и сам Курбан, когда бабушка, пытаясь отыскать его, принесла в жертву Матери-огню Отхан-Эхе купленного за сорок лянов китайчонка.
– И на русском?
– И на русском говорю, – почти чисто выговорил Курбан, полез черной от загара и грязи рукой за пазуху и вытащил позеленевший от времени и пота крестик, – три года у батюшки в доме жил.
Крестик произвел как раз то впечатление, что нужно. Русский мгновенно успокоился, сунул Курбану его тяжеленное и несуразное, словно сошедшее со страниц учебника военной истории, ружье и мотнул головой.
– Пошли со мной. Тебе работу нашли.
Курбан принял ружье, закинул за спину мешок с травами и онгонами и послушно тронулся вслед, машинально отмечая, что русский довольно крепок и, случись приносить его в жертву, мороки будет много.
Собственно, они с бабушкой людей почти не трогали; для поддержания жизни в родовых онгонах вполне хватало и крови сурков-тарбаганов. И лишь трижды за тридцать шесть лет почти беспрерывного обучения Курбану пришлось пойти на это крайнее, но очень действенное средство.
Больше всего ему запомнился первый раз. Курбану тогда едва исполнилось тринадцать, и сам он – шаман сокрушенно вздохнул, – сам он, испорченный тремя годами праздной, сытой и бессмысленной жизни прислуги русского священника, увы, был совсем еще глупым и совершенно не подходящим для той великой роли, к которой его готовили. Бабушка и сама не была уверена, что материнские духи позволят мужчине, пусть и одной с ней крови, занять место главного и единственного шамана всего Курбустана. Выяснить это можно было, только показав своего внука предкам.
За два последних летних месяца они прошли пешком через всю Халха-Монголию, затем, отдав русским купцам старинную золотую монету, переправились вместе с ними через Аргун, а на зиму пристроились к бурятам.
Всю зиму бабушка лечила бурятам язвы, вправляла застарелые вывихи и готовила амулеты от самого злого – железного – русского духа. Наивные буряты даже не представляли себе, какой опасности подвергаются, покупая у русских железные топоры и ножи, котлы и чайники, а особенно ружья. И только Курб-Эджен знала, как приготовить действительно надежную защиту, если уж берешь железо в руки.
А по весне они снова тронулись через горы и, питаясь мышами, змеями и попадающими в силки мелкими птицами, за три летних месяца добрались до Байкала. И вот здесь их ждала первая неприятность: путь в священную долину преграждал огромный русский острог, набитый сотнями проходящих этапом каторжан и десятками живущих отдельно, сосланных Орус-ханом опальных князей.
Курбан поежился. Он и теперь помнил, как расстроилась не бывшая на земле предков около двадцати лет Курб-Эджен. Но когда они спустя четыре дня добрались до укрытой в горах священной пещеры праматерей, бабушке стало совсем плохо. Огромная каменная жертвенная чаша была сдвинута со своего основания, а сделанные руками ее праматерей на стенах пещеры закопченные магические знаки словно кто-то скоблил. Все, абсолютно все указывало на то, что в пещере бывали чужие – и неоднократно!
Курб-Эджен тогда надолго ушла к предкам, а когда ее тело снова стало теплым и подвижным, а глаза – живыми, прошептала:
– Он скоро придет сюда. Готовься, внучек.
Они ждали ровно три дня, и когда солнце в третий раз осветило вход в пещеру, на ее пороге показался русский. Он торопливо скинул с плеч походный мешок, достал из кармана сверкнувший на солнце стеклянный кругляш и вставил его себе в глаз.
Великая мать! Как же тогда Курбан перепугался! Но магия Курб-Эджен все-таки оказалась сильнее, и русский их не заметил – даже с кругляшом в глазу. Напротив, он почти тут же вытащил из мешка небольшую книгу, раскрыл ее и, шевеля губами, принялся зарисовывать то, что было изображено на стенах.
Внутри у Курбана похолодело: русский определенно пытался украсть секреты их родовой магии.
– Что он говорит? – прошептала Курб-Эджен, впервые косвенно признав, что ее внук выучился в доме русского священника хоть чему-то полезному.
Курбан прислушался: «…академия… нонсенс… кафедра…» – и только одно вроде бы как знакомое слово: «потрясающе!»
– Длинноносый не по-русски говорит, – покачал он головой.
Бабушка на секунду закатила глаза, а когда вернулась обратно, упрямо тряхнула головой.
– Духи говорят, что он русский. Начинаем. Курбан кивнул и через мгновение висел на спине длинноносого, пытаясь повалить чужака на утоптанный до каменного состояния пол пещеры. И вот тогда тот завопил по-русски:
– Отпусти-и!
Бабушка ударила пришельца палкой в живот, затем – по голове, а когда тот повалился на колени, а потом и на бок, умело связала длинноносого по рукам и ногам и, разжав стиснутые зубы лезвием ножа, влила ему в рот заранее приготовленный отвар.
Собственно, именно благодаря этому отвару русский и протянул так долго. Связанный и обездвиженный, словно муха в наряде из паутины, он с ужасом наблюдал, как из него с заунывным носовым пением выцеживают капля за каплей освященную ритуалом жертвенную кровь. А бабушка все кропила и кропила стены пещеры, очищая оскверненное святилище, – на запад, в сторону 77 злых эдженов; на восток, в сторону 99 добрых; с некоторой неохотой на север – в сторону подвластных Хуге-Дэву, сыну Хунгуз-хана, 33 нейтральных северных…
А затем Курб-Эджен три раза по три попросила прощения у Великой Праматери за то, что не уберегла ее дом да еще пришла сюда с мужчиной-внуком, и сунула кремниевый нож Курбану.
– Сделай Великой Матери приятное…
Сердце в груди екнуло и упало куда-то вниз.
Впервые один из русских – недосягаемых, опасных и мстительных, как неудовлетворенное божество, – целиком был в его власти.
– Давай, внучек, – подбодрила его бабушка, и Курбан подошел и, повернув вора лицом к земле, схватил его за волосы, оттянул голову вверх, до упора, и быстро полоснул кремниевым ножом по горлу.
– Ну вот мы и добрались, – произнес русский, и Курбан вздрогнул и пришел в себя.
Они стояли возле причала. Там, впереди, стоял огромный, чадящий черным дымом пароход, а на него и назад, стуча но дощатому настилу подкованными железом башмаками, сновали грузчики.
Русский ухватил одного за ворот и поинтересовался, где остановились топографы, а затем повел Курбана к самому краю причала, и вот здесь ему стало действительно страшно.
Нет, шаман прекрасно понимал, что все это – самая обычная магия, вряд ли сложнее той, что применяет он сам. Чтобы создать такой пароход, всего-то и надо было, что с молитвой вскрыть земле ее материнское чрево и, терпя ее грозящую обвалами ярость, вытащить нужные камни. Затем следовало поднести дары Матери-огню и в строгом согласии с нарисованными монахами-отшельниками магическими чертежами принести целый ряд искупительных жертв богам неба и воды… но… Курбан даже представить не мог, сколько крови нужно пролить, чтобы все это с позволения духов работало.
– Этот, что ли, твой толмач?
Курбан вздрогнул и снова пришел в себя.
– По-китайски говоришь? – повернулся к нему начальник русской экспедиции – высокий и худой, переодетый в штатское платье воин.
Курбан кивнул.
– За десять рублей в месяц работать будешь?
Курбан сосредоточился. Он явственно ощущал витающие над русской экспедицией облака страха и одновременно решимости, и это ему нравилось, но тот единственный русский, что был ему нужен, так и не мог сделать выбор.
– Ну? – уже раздражаясь, напомнил о себе начальник экспедиции.
Курбан судорожно огляделся по сторонам в поисках поддержки и тут же увидел, как на поручень парохода сел ворон. И вел он себя так уверенно, настолько по-хозяйски, словно считал себе подвластным даже это металлическое чудовище.
– Буду, – сглотнул Курбан и покосился на пришедшего вместе с ним русского офицера. – Здесь лучше, чем все время в доме сидеть.
* * *
Семенов так и не понял, какой черт его дернул, но едва этот тунгус согласился идти с отрядом, он вдруг тронул начальника экспедиции за рукав.– Меня возьмете?
Тот широко улыбнулся, и уже через два часа поручик Семенов, попрощавшись с Зиновием Феофановичем и забрав из комендатуры свои документы, помогал экспедиции грузиться на пароход. И, как ни странно, теперь его нимало не смущало ни то, что экспедиция практически гражданская, ни то, что он так и не дождался вожделенного перевода в число сотрудников Азиатской части Главного штаба.
А потом пароход взревел, тронулся, и Семенов, поддавшись всеобщему настроению, долго и безудержно хохотал, глядя, как вцепившийся в поручень тунгус-переводчик, подвывая от ужаса, истово молится всем своим святым.
А потом наступил вечер, и поручик пришел в столь возвышенное и романтическое настроение, что даже присел на палубу рядом с притихшим, смирившимся со своей судьбой тунгусом. Он смотрел на могучие воды Амура и думал о том, сколь же обширна и велика Россия и сколь важную миссию исполняет она здесь, на Востоке, осваивая тайгу и недра, строя дороги и города, а главное, приводя к послушанию и культуре все эти дикие и бесконечно отсталые первобытные народы.
А потом наступил следующий день, а за ним и еще один, и еще… и однажды поручик поймал себя на том, что его уже нисколько не смешат бесконечные шутки над затравленным тунгусом, и сам он с нетерпением жаждет лишь одного: увидеть наконец слева по борту золотистые огни Хабаровска.
* * *
Генерал-губернатор Приамурского края Николай Иванович Гродеков получил рапорт поручика Семенова – единственного оставшегося в живых члена экспедиции Энгельгардта – только спустя полторы недели после описанных в нем событий. Он прочел его один раз, и второй, и третий… и все равно был вынужден признать, что ни-че-го не понимает!Он категорически не понимал, какого черта Андрей Карлович потащился через Амур на лодке китайского контрабандиста. Нет, Гродеков знал, что билетов на пароход могло и не быть, а старый пройда Энгельгардт слишком умен, чтобы трясти дающим ему исключительные права приказом Главного штаба перед каждым пограничником и уж тем более кассиром. Но можно же было обратиться к военному коменданту Благовещенска!
Далее… Гродеков несколько раз перечитал ту часть рапорта, в которой описывался посмертный досмотр тела Энгельгардта, и опять-таки пришел к выводу, что произошло что-то абсолютно нелогичное. То, что с места происшествия исчезла офицерская сумка с совершенно секретными, тщательно зашифрованными документами, прямо указывало на участие в налете вражеской военной агентуры. Однако собственная агентура Гродекова докладывала, что ни айгуньский градоначальник Шоу Шань, ни губернатор округа никакого отношения к налету не имеют. Более того, после того как русский посол в Пекине подал жалобу в канцелярию Их Величеств, у всех ответственных за порядок на правобережье Амура китайских чиновников сплошные неприятности.
«Ну, хорошо, – думал Гродеков, – положим, на экспедицию и впрямь напали хунгузы… но зачем им раздевать труп?! И потом… это рассеченное горло… почему они его просто не пристрелили?»
Разумеется, Гродеков отдавал себе отчет в том, что китайцы всегда были достаточно коварны для того, чтобы сымитировать хоть нападение хунгузов, хоть сошествие с небес апостола Павла, – была бы в том нужда. Но в том-то и беда, что никакой такой нужды истреблять экспедицию, да еще столь изощренно, у китайцев на тот момент не было. Напротив, проигравшие три военные кампании подряд китайцы были в последнее время крайне осторожны – как в политике, так и в конкретных действиях. А если еще и понимать, что Китаю сейчас жизненно важны и русские кредиты, и обещанная Россией поддержка в конфликтах с Японией, то мгновенно следовал вывод: Энгельгардта убила разведка одной из недружественных к России стран.
Николай Иванович нахмурился. Ему не хотелось верить, что истинные цели экспедиции Энгельгардта станут известны той же Японии. Однако совсем исключить возможность расшифровки врагом исчезнувших рабочих документов он теперь не имел права.
«Поручика Семенова привезти и допросить со всем тщанием, – поставил он уверенную размашистую резолюцию, – место пропажи документов прочесать повторно!»
* * *
Едва Курбан ступил на пароход, как его снова посетил Бухэ-Нойон, и был первый помощник Владыки Преисподней столь ужасен, что Курбан вцепился в поручни, дабы не прыгнуть прямо с борта – лишь бы куда подальше от видения.Он не знал, чем недоволен Человек-Бык, а выяснить это при помощи опиума и смирны прямо здесь, в окружении хохочущих над ним русских матросов, Курбан не решался. И только когда наступил вечер и Семенов подсел рядом, налитые кровью глаза Бухэ-Нойона смягчились, а покрытое гнедой шерстью мощное тело понемногу растаяло в воздухе.