Страница:
– Вы с любовью относитесь к армии, – сказал я. – Смотрится как театральное представление.
Принц и генералы расцвели от удовольствия, а Вакрам воскликнул:
– Прекрасно сказано, господин Антеро! Прекрасно! Я не удержался и ехидно заметил:
– Господа генералы, судя по всему, не только прекрасные воины, но и прекрасные хореографы.
– Разумеется, – не понял моей иронии Эмерль. – Мы постоянно отрабатываем каждое движение, как и все действо целиком.
– Ваше сравнение с театром исключительно уместно, – добавил Трэйд. – И мне приятно, что представление моих солдат Доставляет высокое эстетическое наслаждение, как хороший спектакль.
Тут бы моя сестра Рали не выдержала бы и просто покатилась со смеху. Я же лишь кашлянул.
– Какое любопытное явление, – сказал я. – Воины как артисты. В некоторых армиях от случая к случаю применяют для проверки боеспособности… как бы так выразиться, чтобы вы не сочли меня совсем за дилетанта… а, вот как… Применяют маневры с более активным и менее условным противником. Каково на этот счет ваше мнение, господа?
Генералы нахмурились.
– Какой в этом толк? – спросил Эмерль. – У нас детально расписаны все существовавшие в истории стратегии. И на каждое действие есть известное противодействие.
– С такими знаниями и вышколенностью, – сказал Трэйд, – нам попросту незачем подвергать людей риску случайного ранения.
– К тому же хорошо известно, – добавил Эмерль, – что ранения плохо отражаются на моральном состоянии войска.
– Да, наверное, – сказал я. – Да… Теперь я понял.
Мои хозяева довольно улыбнулись, радуясь тому, что убедили меня. Я посмотрел на мага Вакрама и увидел, что тот скорее выглядит задумчивым, нежели довольным. И на мгновение мне показалось, что в этих странных, широко посаженных глазах промелькнуло отражение недюжинного интеллекта.
Несмотря на все мое разочарование, о тиренцах я думал все-таки хорошо. Я побывал почетным гостем на многих званых вечерах. Джанела пропускала их, будучи слишком занята архивами. А количество названных в нашу честь новорожденных несколько ставило под сомнение кислое высказывание короля о том, что его легкомысленные подданные скоро о нас забудут.
На этих вечерах мне встречались исключительно приятные люди – те, кто много знают, но мало болтают. Когда я выпивал достаточно вина, чтобы забыть о тревогах и расслабиться, то признавался, что более красивого народа я еще не встречал. Даже изящные жители Ирайи выглядели простаками по сравнению с этими людьми. Большинство тиренцев имели ясные глаза и здоровую светлую кожу, почти как у детей. Одевались они очень хорошо, со вкусом подбирая цветовую гамму, и надо заметить, что за все время пребывания в Тирении я не видел двух одинаковых нарядов. Ну а поскольку дни и ночи тут всегда стояли теплые, зачастую такой наряд состоял лишь из одной тоги, зато носимой с необыкновенным изяществом, да ювелирных украшений, подчеркивающих красоту лица и тела.
Мои спутники тоже приятно проводили время. Келе и Квотерволз рассказывали, что каждому члену нашего отряда поступали самые романтичные предложения, и их так засыпали деньгами и дарами, что уже невозможно было в случае отъезда захватить все с собой. Они уже жаловались, что слуги так их избаловали в роскошных квартирах, что еще немного – и руки и ноги откажутся им повиноваться, лишенные достаточной практики.
– Ущипните меня, господин Антеро, – сказала мне Келе. – С нами обращаются так, словно мы, а не они потомки старейшин. Каждое утро от меня выходит такой любовник, что я уже думаю, будто я избалованная куртизанка, а не капитан корабля.
Квотерволз со свойственным ему сарказмом добавил от себя:
– Теперь-то я понял, как вам жилось, мой господин, все эти годы. Совсем не так, как мне. Ведь я все время на службе, мне некогда заняться собой, подумать о том, о чем хочется, пойти, куда захочется, прилечь или отправиться куда глаза глядят. Но когда ты знаменит, как вы, мой господин, дело другое. Тебе пожимают руки и приглашают – кто на обед, кто в постель. Но мне-то сейчас эти почести за что? Все, конечно, прекрасно, и все вокруг добры, однако это уже так надоело, что я твержу как попугай: спасибо большое, но, видите ли, я занят.
Каждый торговец знает, что лучшие источники информации о привычках, обычаях и тайнах потенциального покупателя – работающие у него простые люди, с которыми он общается ежедневно. Хоть я еще и не знал, какой товар я могу предложить, но я понимал, что рано или поздно придет день, когда придется или заключить сделку, или умереть.
Поэтому я задал вопрос им обоим:
– Что вы думаете об этих людях?
– Поначалу я думала, что они какие-то салаги, мой господин, – сказала Келе. – Хорошенькие, миленькие и глупенькие, но не настолько миленькие и не настолько глупенькие, чтобы пропустить проплывающее бревно.
Я покачал головой, ничего не поняв.
– Хорошо, попробую просигнализировать другими флагами, мой господин, – сказала она. – Те тиренцы, с которыми я познакомилась, готовы расшибиться о палубу ради моего удовольствия. Но если я им не понравлюсь, они вышвырнут меня за борт быстрее, чем мелкая рыбка проскакивает через глотку чайки.
– Понятно, – сказал я. – Значит, у них есть крепость духа, в отличие от их короля. Продолжай. Ну а что… гм… насчет их глупости?
– Они как-то мило глупы, мой господин, – сказала Келе. – Поскольку не желают смотреть в лицо фактам. Они готовы играть в гляделки с демонами, хотя всем известно, что демоны не мигают. Потому что у них нету век. Вместо того чтобы обозревать горизонт, тиренцы смотрят на палубу, замечают там какое-нибудь пятнышко и все заносят в судовой журнал, где и так полно чепухи о других пятнышках. И они переписывают и переписывают этот журнал, пока не узнают все о каждом пятнышке на их корабле. И только тогда, когда журнал о пятнышках станет самим совершенством… может быть, тогда они и примутся счищать эти пятнышки и красить корабль заново.
– Такое ощущение, мой господин, что они какие-то замороженные, – сказал Квотерволз. – И словно бы не уверены, каким путем им идти. И поэтому они идут привычным путем, боясь свернуть с него и вообще заблудиться. С другой стороны, можно ли винить их в этом, когда у них такой король? Никто из них не знает, что ждать от завтрашнего дня. К тому же когда долго живешь в ожидании войны, то начинаешь проживать каждый день именно так, словно завтра уже не наступит.
Келе кивнула и сказала:
– Я хочу вернуться к теме их кажущейся глупости, мой господин. Они очень не любят короля Игнати. Вообще ему не доверяют. Так почему бы не сбросить его с трона? Народ они достаточно самостоятельный и вовсе не походят на тех мальков, которые плавают в надежде, что акула заметит их собратьев прежде, чем их самих. У них есть мозги, мой господин. И весьма неплохие. Тем не менее они позволяют этому недотепе оставаться их королем.
Я пожал плечами.
– А как ты думаешь почему?
– А кем его заменить, мой господин? – сказал Квотерволз. – Они любят принца Солароса, но воспринимают его скорее как любимого племянника, чем настоящего лидера. Они понимают, что он слишком юн, слишком неопытен и слишком храбр.
– Опасная смесь, – сказал я.
– Обо всех нас говорили так в свое время, мой господин, – сказал Квотерволз. – Тем не менее тиренцы полагают, что со временем принц станет первоклассным королем. Когда-нибудь. Для этого понадобится не один год. Но уж тогда, я скажу вам, господин Антеро, они пойдут за ним хоть в преисподнюю.
– Если доживут до того дня, – заметил я. Келе фыркнула, а Квотерволз сказал:
– В том-то и дело, мой господин.
Наступила пауза. Наконец Квотерволз решился спросить о главном.
– Вот мы тут немного удивляемся, мой господин, – сказал он. – Добрались мы сюда с трудом, но добрались. И теперь выясняется, что ждали-то мы совсем не того. А если заглядывать в будущее, то получается, что нас, кроме битвы с демонами, ничего и ждать не может? Так, что ли?
– В общем, ты хочешь знать, что мы собираемся предпринять? – уточнил я,
Квотерволз вздохнул:– Да, мой господин. Неплохо было бы узнать о таком пустячке.
– Это не пустячок, – сказал я. – И с ходу тут ничего нельзя сделать. Не так все просто. – Я почувствовал себя нерешительным, как король Игната. – Джанела Серый Плащ, как вы знаете, занята важными исследованиями. А я привык прокладывать курс не спеша. Но, с благословения Тедейта, наши планы скоро станут ясными.
– Приятно слышать, мой господин, – сказала Келе.
– Да, мой господин, – сказал Квотерволз. – Мы передадим эту новость остальным. Это их успокоит.
Но когда мы расстались, на душе у каждого осталось неприятное предчувствие чего-то ужасного, что нам грозило.
Больше всего Янош критиковал меня за мягкосердечие. Во всяком случае, он считал меня таким человеком.
– Милосердие, как добродетель, сильно переоценивают, – заявил он мне однажды. – Оно заволакивает взор, когда ты стоишь над поверженным врагом. Оно сдерживает тебя, расслабляет и рассеивает злость, необходимую для нанесения решающего удара. А все эти чувства необходимы, чтобы поставить врага на колени. Если же ты считаешь его достойным жалости, то лучше и не начинай с ним сражения. Милосердие лишает тебя способности мечтать, мой друг. А я предпочитаю пусть мрачные мечты, чем не мечтать совсем.
Янош по-своему был прав. Но я не изменился. Я не тот холодный, стальной человек, каким был Янош. Тем не менее я достиг более солидного возраста, чем он. И хотя я мягкосердечен, это вовсе не означает, что я дурак. Когда я удержал свою руку и оставил в живых Клигуса и Модина, я вовсе не собирался прижимать к груди моего сына с ядовитой душой. Уж этой-то ошибки я не совершил. Да, я оставил их в живых. Но при этом позаботился, чтобы у них вырвали ядовитые зубы.
Джанеле и мне выделили роскошные апартаменты рядом с покоями принца. По моей просьбе там же выделили комнаты Клигусу и Модину. Их разместили в трех смежных больших комнатах без окон и с единственным выходом наружу. Я попросил укрепить эту дверь и сделать в ней замок, который бы запирался только снаружи.
Отвечал за их охрану Квотерволз, мой самый надежный человек. Он назначил одного караульного внутри комнат, другого снаружи и менял их достаточно часто, чтобы они не утратили бдительность. Он лично совершал обходы днем и ночью, набрасываясь с бранью на часового, который на посту хотя бы зевнул. Чтобы уж быть окончательно во всем уверенным, я и сам заходил туда время от времени, проверяя, все ли в порядке.
Единственным недостатком всех этих мер было то, что, наблюдая за ними столь близко, я невольно все больше переживал за сына, видя его постоянно перед собой. Иногда – и совершенно внезапно – я вдруг вновь начинал относиться к нему как к ребенку. Я вспоминал его невинные игры в саду или как он сидел у ног Омери, когда она наигрывала на флейте какую-нибудь веселую мелодию. Мы возлагали на него такие надежды, такие мечты, так бурно обсуждали его будущее, находясь в интимной обстановке нашей спальни, так живо представляли себе, как из золотого мальчика он превратится в золотого мужчину.
Наверное, похожие добрые чувства рождались и в нем теперь, потому что однажды, войдя к нему, я увидел – он обрадовался моему приходу. Модин же, как обычно, отвернул от меня свое обезображенное, безглазое лицо. Когда же я спросил мага, могу ли я чем-нибудь быть ему полезен, он прошипел ругательство и попросил избавить его от моего присутствия.
– Все в порядке? – спросил я Клигуса. – Не нуждаешься ли в чем? Ничего не надо принести?
Он посмотрел на отвернувшегося мага и слабо улыбнулся.
– Разве что компанию получше можно было бы пожелать, – сказал он. – Уж слишком Модин был уверен в себе, когда сила была на нашей стороне… Никогда еще не видел мага, который столько болтает, – разве что Палмераса. Теперь же, потерпев поражение, если Модин и открывает рот, то только для того, чтобы выругаться или пожаловаться на свои раны.
Внезапно я разозлился. Мне захотелось рявкнуть: «Ты сам выбрал себе такую компанию! Будь ты проклят!» Но тут же мне стало грустно, и я промолчал.
– Прошлой ночью мне снился чудесный сон, – сказал Кли-гус. – Помнишь, как я в детстве сильно болел?
Я кивнул. Я все хорошо помнил. Это случилось до того, как мы сумели овладеть магическим искусством Ирайи, и нас еще посещали заразные болезни. Клигус подхватил летнюю простуду, которая растянулась на несколько недель, несмотря на все наши усилия побороть недуг. Я уже потерял жену и дочь от чумы и пребывал в еще большем отчаянии, нежели Омери. Постепенно Клигус выздоравливал, но еще не одну неделю провел на попечении сиделки и часто раздражался, потому что хотел играть, но был еще слишком слаб, и мы его удерживали в кровати. Мы всячески развлекали его, чтобы лежать было не так скучно.
– Мама сама мне готовила, – сказал Клигус, с улыбкой вспоминая безграничную доброту Омери. – Она выдумывала разнообразнейшие деликатесы, которые принял бы мой слабый желудок. А я так хотел поесть чего-нибудь простого.
– Поджаренный сыр, – сказал я, подхватывая его воспоминания и улыбаясь в ответ. – И суп из томатов, которые росли у нас на огороде.
– И сверху насыпать перца и добавить масла, – сказал Клигус.
– Да, – сказал я. – Я помню, как подал тебе однажды этот суп. Ты скривил губы, наморщил нос и сказал: «А где же масло и перец?» Ты вел себя как опытный гурман, которого оскорбили, предложив крестьянское блюдо.
Мы оба рассмеялись.
– А когда я сегодня проснулся, – продолжил Клигус, – на минуту мне показалось, что я снова всего лишь больной ребенок, за которым ухаживают нежные родители. С минуты на минуту я ожидал, что раздастся стук в дверь и войдет мама с подносом, на котором сыр, хлеб и суп. – Он вздохнул. – И тут я вспомнил, где нахожусь и… Ну да ладно. Жизнь иногда так поворачивается, правда?
И я ответил совершенно спокойно:
– Если тебе нужно мое прощение, считай, что ты его получил. Мне и раньше доводилось прощать негодяев. Кроме того, этого требует и память о твоей матери. Но если ты просишь меня смягчиться… – мой голос зазвучал хрипло, – то этого не будет!
Клигус покраснел от внезапного гнева.
– Ты думаешь, я прошу у тебя прощения? Да плевать мне на твое прощение! Во всем виноваты вы, господин Антеро. Если бы вы обращались со мной честно, ничего бы не произошло. Я всего лишь предался воспоминаниям с человеком, который знал меня в детстве. С тем, кто всегда умел поговорить со мной. Что же касается просьбы о смягчении… зачем я буду тратить слова? Единственное, о чем бы я попросил вас, Антеро, это прийти и поужинать со мной. И во время ужина отвернуться, чтобы я успел добраться до ножа!
Я пожал плечами и вышел, оставив за ним последнее слово.
Проходя мимо часовых, охраняющих моего сына, я вспомнил Яноша. И стал молить богов, чтобы они вырвали милосердие из моей груди.
Спустя несколько недель после парада принц пригласил меня в свои апартаменты. Я не раз здесь бывал раньше, но лишь затем, чтобы рассказать о своих приключениях или выслушать его точку зрения на разные проблемы, как правило, чем более страстную, тем менее осмысленную.
На этот раз, однако, Соларос удивил меня.
Когда меня пригласили войти внутрь, я застал принца расхаживающим по комнате с руками, сцепленными за спиной, и погруженного в раздумья. У стола, на котором стоял глобус, сидел Вакрам.
Увидев меня, принц остановился.
– Господин Антеро! Как я рад видеть вас! Мне так нужен ваш совет!
Я спросил, что случилось, и он сказал:
– У моего отца побывали посланники короля Баланда.
– Что ж, этого следовало ожидать, – сказал я. – Их прибытие связано, очевидно, со мною и Джанелой.
Соларос покачал головой.
– Ваши имена не упоминались, – сказал он.
Вакрам неприятно усмехнулся, обнажая длинные зубы.
– О вашем пребывании здесь, разумеется, им известно, господин Антеро, – сказал он. – И эта тема была во время беседы как бы подводной частью айсберга.
Принц с минуту смотрел на него, затем кивнул.
– Да, скорее всего, именно так, – медленно проговорил он. – Вот уже довольно долго между моим отцом и демонами на бумаге существует перемирие. В результате переговоров король Баланд согласился несколько умерить свою враждебность, что, впрочем, не мешает демонам нарушать это соглашение различными способами. Тем не менее отец делает им одну уступку за другой, собственно, из-за чего у нас с ним и возникают основные разногласия, как вы понимаете. С его же точки зрения, достигнут немалый прогресс и требованиям демонов скоро будет положен конец. Осталась лишь такая пустая формальность для заключения мира, как договор.
– Позвольте мне высказать предположение, – сказал я. – Король Баланд прислал своих парламентеров сказать, что в свете новых событий весь документ должен быть пересмотрен.
Вакрам заржал.
– Какой же вы умница! Именно таковыми и были слова этого злодея. Не так ли, ваше высочество?
Принц не ответил ему, обращаясь только ко мне.
– Посланцы Баланда проинформировали нас, что в настоящее время их король занят составлением нового договора, который вскорости и будет нам предъявлен с присовокуплением каких-то новых пунктов.
– И могу догадаться, – сказал я, – что по этим новым пунктам для вас торг невозможен.
– Ни по каким пунктам торг невозможен! – сказал принц.
– Какая наглость с их стороны, – воскликнул Вакрам.
– Более того, – продолжил Соларос, – они ждут, что мы не только согласимся, но еще и подпишем договор именно в День Творца, наш ежегодный праздник, когда мы почитаем наших древних предков, основателей нашего королевства, и богов, благословляющих нас.
– Коварно задумано, – сказал я. – Демоны настроены испортить ваш самый символичный день символами собственного изобретения. Если ваш отец согласится, это можно считать капитуляцией.
Вакрам хлопнул себя по лбу.
– А я и не подумал об этом! – сказал он. – Вот же сволочи!
– А вот я подумал, – раздраженно сказал принц. – Вы полагаете, что ваш отец согласится? – спросил я.
– Он не ответил отрицательно, – сказал Соларос. – А я бы просто вышвырнул их вон. Немедленно!
Вакрам выкатил глаза.
– Но ведь это означало бы немедленную войну, ваше высочество, – сказал он.
Черты лица принца приобрели несвойственную юности жесткость.
– Именно поэтому я и захотел встретиться с вами, господин Антеро. Я обязан убедить отца ответить отказом на их притязания. И тогда, если мне это удастся, пусть будет война. И мы должны приготовиться к ней.
Вакрам удивленно выкатил глаза.
– Что вы предлагаете, ваше высочество? – спросил он.
– Я хочу, чтобы господин Антеро помог справиться с этой задачей, – ответил принц.
– Но ведь я не солдат, – сказал я.
– Я знаю это, – сказал Соларос. – Но в вашем отряде есть опытные солдаты.
Пока я переваривал это заявление, он сказал:
– Я понял суть ваших замечаний, высказанных генералам на параде. Мне передал это Вакрам. Сначала я не сообразил, что скрывается за ними. А когда сообразил, то, откровенно говоря, был раздражен. Гордость моя была уязвлена. Вообще-то я могу командовать всеми войсками отца – от его имени. Но в душе я – возница, а возница – сродни жеребцам, несущим его в бой, он преисполнен их мужеством, скоростью и быстрой реакцией на изменяющийся характер местности. И мы мчимся туда, куда нас направляют, не думая о последствиях и обо всей стратегии, приводящей к разным последствиям. В общем, я не сразу принял вашу критику, суть которой сводилась к тому, что наши войска обучены плохо. И что мы больше обороняемся-, чем атакуем. Теперь я все понял. И я настроен исправить положение вещей.
– Ваши предложения, ваше высочество, сочли бы безумными, если бы они исходили от кого-то другого, – вмешался Вакрам.
– Что ж, если это называется безумием, – сказал принц, – так тому и быть! И с этой минуты мы начнем обучаться так, словно перед нами настоящий неприятель, а не собутыльник из таверны.
– Но ваши генералы никогда на это не пойдут, ваше высочество, – сказал Вакрам. – Это приведет к ранениям. И не забывайте о моральном духе людей!
– Будь проклята такая мораль! – отозвался принц. – Если у демонов получится задуманное, мы с вами будем обсуждать мораль рабов, а не солдат.
Вакрам проглотил готовую сорваться резкость и склонил голову.
Затем принц обратился ко мне:
– Вы согласны, господин Антеро? Время подготовиться еще есть, хоть его и не много. Если война снова начнется, то скорее всего в День Творца. А он наступит через несколько месяцев.
Я сказал, что мы научим их воевать, как это умеют ориссиане.
Мое согласие, может быть, и ставило под угрозу обычаи тиренцев, но вызвало совершенно удивительную реакцию со стороны моих товарищей. Когда я созвал их, чтобы объяснить, что нам предстоит делать, мое решение было встречено с огромным энтузиазмом.
Как по магической команде Квотерволз и его пограничники вцепились в эту новость.
– Первое, что мы сделаем, парни, – сказал Квотерволз, – это заставим их убраться с парадного плаца и будем обучать, как нас обучали на службе в пограничной охране. Такого они в книжках не прочтут.
– Да и у меня уже задница растолстела от всех этих вечеринок да застолий, – сказала Келе. – Мы, конечно, люди морские, но знаем такие боевые приемы, годные и на суше, которые этим салагам и не снились.
Тоура и Берар громогласно выразили поддержку Келе.
– Если они хотят научиться, как выкручиваться из затруднительного положения, – сказал Пип, – лучшего наставника, чем я, им не найти.
Братья Сирильян пустились в горячую дискуссию по поводу замеченных ими у местных солдат недостатков в стрельбе из луков, и прежде, чем я что-то успел еще сказать, вокруг уже кипели споры о том, какие пункты должны быть включены в программу обучения. О моем присутствии попросту забыли.
Впрочем, основных осложнений я ожидал не со стороны простых тиренцев, а со стороны генералов. Ни один генерал не любит учиться, полагая, что раз он дослужился до такого звания, то все знает. Но мы, оказалось, пользовались таким авторитетом среди тиренцев, что сами солдаты все решили в нашу пользу, громкими криками одобряя заявление принца по этому поводу, так что в этом хоре потонули возражения генералов.
За учебу они взялись с желанием, их дух окреп от одной мысли, что сами эти тренировки уже являются вызовом демонам. Вскоре вся Тирения была охвачена лихорадкой подготовки к войне, что затрудняло королю Игнати проводить его обычную осторожную политику, он лишь ворчал по поводу лишних расходов и намекал, что в такой ситуации ему трудно вести переговоры с Баландом.
Я воспрял духом. Даже обнаружил, что тиренцы вовсе не так уж меня и разочаровали. Тем не менее я не питал иллюзий относительно короля Игнати. Он все-таки правил. А монархи редко предпринимают такие действия, которые подвергают риску их корону.
В это же время из своих подвалов выбралась Джанела, чуть не ослепшая от своих многодневных трудов. Едва перебирая от усталости ногами, она забрела в наши апартаменты. Но ее глаза сверкали огнем победы.
– Я почти закончила, Амальрик, – сказала она. – Я у той самой черты, за которой, как утверждал мой прадед, и находится открытие.
– Что же ты обнаружила? – спросил я. Джанела обессилено покачала головой.
– Пока не могу сказать, – заявила она. – Но что могу, завтра покажу.
И она едва дотащилась до постели.
На следующий день Джанела проснулась поздно и выбралась из своих покоев только перед самым полуднем. Вокруг глаз у нее появились тонкие морщинки, но она, казалось, лучилась энергией.
Она увлекла меня на прогулку по дворцовым садам, вытянувшимся вдоль наружных стен центральной цитадели.
– Вообще-то хорошо, что я такая соня, – сказала она. – С тем, до чего я докопалась, надо обращаться очень осторожно. Я не собираюсь держать долго этот секрет при себе, просто боюсь, это еще не все, а лишь часть, так я, по крайней мере, понимаю это сейчас.
Я огляделся и озадаченно улыбнулся. Стоял яркий веселый денек, вокруг спокойно прогуливались горожане, осматривая рыночные ряды с товарами, выстроившиеся вдоль крепостных стен. Богатые бездельники устраивались на пикники посреди великолепных лужаек, а пара десятков детишек благородного происхождения играли на широком поле.
– Если тебе необходима секретность, то сейчас не очень подходящее время, – сказал я Джанеле. – Самое лучшее время ночью. Будет страшно и без твоих фокусов. Запросто можно наложить в штаны.
Джанела рассмеялась.
– Но если кто-то нас застукает ночью, – сказала она, – это может вызвать подозрения. А у демонов тут свои глаза и уши.
– Верно, – признал я.
Джанела взяла меня за руку. Ее ладонь была теплой и гладкой как шелк.
– Если мы изобразим влюбленную парочку, нам никто не помешает.
Она была права. Хотя на нас, как на иностранцев, обращали внимание, все взгляды тут же отводились в сторону, когда видели, что мы всего лишь прогуливаемся как любовники в приятный день. При этом горячие руки Джанелы и аромат ее духов все больше лишали меня уверенности, что я всего лишь актер, разыгрывающий роль.
Принц и генералы расцвели от удовольствия, а Вакрам воскликнул:
– Прекрасно сказано, господин Антеро! Прекрасно! Я не удержался и ехидно заметил:
– Господа генералы, судя по всему, не только прекрасные воины, но и прекрасные хореографы.
– Разумеется, – не понял моей иронии Эмерль. – Мы постоянно отрабатываем каждое движение, как и все действо целиком.
– Ваше сравнение с театром исключительно уместно, – добавил Трэйд. – И мне приятно, что представление моих солдат Доставляет высокое эстетическое наслаждение, как хороший спектакль.
Тут бы моя сестра Рали не выдержала бы и просто покатилась со смеху. Я же лишь кашлянул.
– Какое любопытное явление, – сказал я. – Воины как артисты. В некоторых армиях от случая к случаю применяют для проверки боеспособности… как бы так выразиться, чтобы вы не сочли меня совсем за дилетанта… а, вот как… Применяют маневры с более активным и менее условным противником. Каково на этот счет ваше мнение, господа?
Генералы нахмурились.
– Какой в этом толк? – спросил Эмерль. – У нас детально расписаны все существовавшие в истории стратегии. И на каждое действие есть известное противодействие.
– С такими знаниями и вышколенностью, – сказал Трэйд, – нам попросту незачем подвергать людей риску случайного ранения.
– К тому же хорошо известно, – добавил Эмерль, – что ранения плохо отражаются на моральном состоянии войска.
– Да, наверное, – сказал я. – Да… Теперь я понял.
Мои хозяева довольно улыбнулись, радуясь тому, что убедили меня. Я посмотрел на мага Вакрама и увидел, что тот скорее выглядит задумчивым, нежели довольным. И на мгновение мне показалось, что в этих странных, широко посаженных глазах промелькнуло отражение недюжинного интеллекта.
Несмотря на все мое разочарование, о тиренцах я думал все-таки хорошо. Я побывал почетным гостем на многих званых вечерах. Джанела пропускала их, будучи слишком занята архивами. А количество названных в нашу честь новорожденных несколько ставило под сомнение кислое высказывание короля о том, что его легкомысленные подданные скоро о нас забудут.
На этих вечерах мне встречались исключительно приятные люди – те, кто много знают, но мало болтают. Когда я выпивал достаточно вина, чтобы забыть о тревогах и расслабиться, то признавался, что более красивого народа я еще не встречал. Даже изящные жители Ирайи выглядели простаками по сравнению с этими людьми. Большинство тиренцев имели ясные глаза и здоровую светлую кожу, почти как у детей. Одевались они очень хорошо, со вкусом подбирая цветовую гамму, и надо заметить, что за все время пребывания в Тирении я не видел двух одинаковых нарядов. Ну а поскольку дни и ночи тут всегда стояли теплые, зачастую такой наряд состоял лишь из одной тоги, зато носимой с необыкновенным изяществом, да ювелирных украшений, подчеркивающих красоту лица и тела.
Мои спутники тоже приятно проводили время. Келе и Квотерволз рассказывали, что каждому члену нашего отряда поступали самые романтичные предложения, и их так засыпали деньгами и дарами, что уже невозможно было в случае отъезда захватить все с собой. Они уже жаловались, что слуги так их избаловали в роскошных квартирах, что еще немного – и руки и ноги откажутся им повиноваться, лишенные достаточной практики.
– Ущипните меня, господин Антеро, – сказала мне Келе. – С нами обращаются так, словно мы, а не они потомки старейшин. Каждое утро от меня выходит такой любовник, что я уже думаю, будто я избалованная куртизанка, а не капитан корабля.
Квотерволз со свойственным ему сарказмом добавил от себя:
– Теперь-то я понял, как вам жилось, мой господин, все эти годы. Совсем не так, как мне. Ведь я все время на службе, мне некогда заняться собой, подумать о том, о чем хочется, пойти, куда захочется, прилечь или отправиться куда глаза глядят. Но когда ты знаменит, как вы, мой господин, дело другое. Тебе пожимают руки и приглашают – кто на обед, кто в постель. Но мне-то сейчас эти почести за что? Все, конечно, прекрасно, и все вокруг добры, однако это уже так надоело, что я твержу как попугай: спасибо большое, но, видите ли, я занят.
Каждый торговец знает, что лучшие источники информации о привычках, обычаях и тайнах потенциального покупателя – работающие у него простые люди, с которыми он общается ежедневно. Хоть я еще и не знал, какой товар я могу предложить, но я понимал, что рано или поздно придет день, когда придется или заключить сделку, или умереть.
Поэтому я задал вопрос им обоим:
– Что вы думаете об этих людях?
– Поначалу я думала, что они какие-то салаги, мой господин, – сказала Келе. – Хорошенькие, миленькие и глупенькие, но не настолько миленькие и не настолько глупенькие, чтобы пропустить проплывающее бревно.
Я покачал головой, ничего не поняв.
– Хорошо, попробую просигнализировать другими флагами, мой господин, – сказала она. – Те тиренцы, с которыми я познакомилась, готовы расшибиться о палубу ради моего удовольствия. Но если я им не понравлюсь, они вышвырнут меня за борт быстрее, чем мелкая рыбка проскакивает через глотку чайки.
– Понятно, – сказал я. – Значит, у них есть крепость духа, в отличие от их короля. Продолжай. Ну а что… гм… насчет их глупости?
– Они как-то мило глупы, мой господин, – сказала Келе. – Поскольку не желают смотреть в лицо фактам. Они готовы играть в гляделки с демонами, хотя всем известно, что демоны не мигают. Потому что у них нету век. Вместо того чтобы обозревать горизонт, тиренцы смотрят на палубу, замечают там какое-нибудь пятнышко и все заносят в судовой журнал, где и так полно чепухи о других пятнышках. И они переписывают и переписывают этот журнал, пока не узнают все о каждом пятнышке на их корабле. И только тогда, когда журнал о пятнышках станет самим совершенством… может быть, тогда они и примутся счищать эти пятнышки и красить корабль заново.
– Такое ощущение, мой господин, что они какие-то замороженные, – сказал Квотерволз. – И словно бы не уверены, каким путем им идти. И поэтому они идут привычным путем, боясь свернуть с него и вообще заблудиться. С другой стороны, можно ли винить их в этом, когда у них такой король? Никто из них не знает, что ждать от завтрашнего дня. К тому же когда долго живешь в ожидании войны, то начинаешь проживать каждый день именно так, словно завтра уже не наступит.
Келе кивнула и сказала:
– Я хочу вернуться к теме их кажущейся глупости, мой господин. Они очень не любят короля Игнати. Вообще ему не доверяют. Так почему бы не сбросить его с трона? Народ они достаточно самостоятельный и вовсе не походят на тех мальков, которые плавают в надежде, что акула заметит их собратьев прежде, чем их самих. У них есть мозги, мой господин. И весьма неплохие. Тем не менее они позволяют этому недотепе оставаться их королем.
Я пожал плечами.
– А как ты думаешь почему?
– А кем его заменить, мой господин? – сказал Квотерволз. – Они любят принца Солароса, но воспринимают его скорее как любимого племянника, чем настоящего лидера. Они понимают, что он слишком юн, слишком неопытен и слишком храбр.
– Опасная смесь, – сказал я.
– Обо всех нас говорили так в свое время, мой господин, – сказал Квотерволз. – Тем не менее тиренцы полагают, что со временем принц станет первоклассным королем. Когда-нибудь. Для этого понадобится не один год. Но уж тогда, я скажу вам, господин Антеро, они пойдут за ним хоть в преисподнюю.
– Если доживут до того дня, – заметил я. Келе фыркнула, а Квотерволз сказал:
– В том-то и дело, мой господин.
Наступила пауза. Наконец Квотерволз решился спросить о главном.
– Вот мы тут немного удивляемся, мой господин, – сказал он. – Добрались мы сюда с трудом, но добрались. И теперь выясняется, что ждали-то мы совсем не того. А если заглядывать в будущее, то получается, что нас, кроме битвы с демонами, ничего и ждать не может? Так, что ли?
– В общем, ты хочешь знать, что мы собираемся предпринять? – уточнил я,
Квотерволз вздохнул:– Да, мой господин. Неплохо было бы узнать о таком пустячке.
– Это не пустячок, – сказал я. – И с ходу тут ничего нельзя сделать. Не так все просто. – Я почувствовал себя нерешительным, как король Игната. – Джанела Серый Плащ, как вы знаете, занята важными исследованиями. А я привык прокладывать курс не спеша. Но, с благословения Тедейта, наши планы скоро станут ясными.
– Приятно слышать, мой господин, – сказала Келе.
– Да, мой господин, – сказал Квотерволз. – Мы передадим эту новость остальным. Это их успокоит.
Но когда мы расстались, на душе у каждого осталось неприятное предчувствие чего-то ужасного, что нам грозило.
Больше всего Янош критиковал меня за мягкосердечие. Во всяком случае, он считал меня таким человеком.
– Милосердие, как добродетель, сильно переоценивают, – заявил он мне однажды. – Оно заволакивает взор, когда ты стоишь над поверженным врагом. Оно сдерживает тебя, расслабляет и рассеивает злость, необходимую для нанесения решающего удара. А все эти чувства необходимы, чтобы поставить врага на колени. Если же ты считаешь его достойным жалости, то лучше и не начинай с ним сражения. Милосердие лишает тебя способности мечтать, мой друг. А я предпочитаю пусть мрачные мечты, чем не мечтать совсем.
Янош по-своему был прав. Но я не изменился. Я не тот холодный, стальной человек, каким был Янош. Тем не менее я достиг более солидного возраста, чем он. И хотя я мягкосердечен, это вовсе не означает, что я дурак. Когда я удержал свою руку и оставил в живых Клигуса и Модина, я вовсе не собирался прижимать к груди моего сына с ядовитой душой. Уж этой-то ошибки я не совершил. Да, я оставил их в живых. Но при этом позаботился, чтобы у них вырвали ядовитые зубы.
Джанеле и мне выделили роскошные апартаменты рядом с покоями принца. По моей просьбе там же выделили комнаты Клигусу и Модину. Их разместили в трех смежных больших комнатах без окон и с единственным выходом наружу. Я попросил укрепить эту дверь и сделать в ней замок, который бы запирался только снаружи.
Отвечал за их охрану Квотерволз, мой самый надежный человек. Он назначил одного караульного внутри комнат, другого снаружи и менял их достаточно часто, чтобы они не утратили бдительность. Он лично совершал обходы днем и ночью, набрасываясь с бранью на часового, который на посту хотя бы зевнул. Чтобы уж быть окончательно во всем уверенным, я и сам заходил туда время от времени, проверяя, все ли в порядке.
Единственным недостатком всех этих мер было то, что, наблюдая за ними столь близко, я невольно все больше переживал за сына, видя его постоянно перед собой. Иногда – и совершенно внезапно – я вдруг вновь начинал относиться к нему как к ребенку. Я вспоминал его невинные игры в саду или как он сидел у ног Омери, когда она наигрывала на флейте какую-нибудь веселую мелодию. Мы возлагали на него такие надежды, такие мечты, так бурно обсуждали его будущее, находясь в интимной обстановке нашей спальни, так живо представляли себе, как из золотого мальчика он превратится в золотого мужчину.
Наверное, похожие добрые чувства рождались и в нем теперь, потому что однажды, войдя к нему, я увидел – он обрадовался моему приходу. Модин же, как обычно, отвернул от меня свое обезображенное, безглазое лицо. Когда же я спросил мага, могу ли я чем-нибудь быть ему полезен, он прошипел ругательство и попросил избавить его от моего присутствия.
– Все в порядке? – спросил я Клигуса. – Не нуждаешься ли в чем? Ничего не надо принести?
Он посмотрел на отвернувшегося мага и слабо улыбнулся.
– Разве что компанию получше можно было бы пожелать, – сказал он. – Уж слишком Модин был уверен в себе, когда сила была на нашей стороне… Никогда еще не видел мага, который столько болтает, – разве что Палмераса. Теперь же, потерпев поражение, если Модин и открывает рот, то только для того, чтобы выругаться или пожаловаться на свои раны.
Внезапно я разозлился. Мне захотелось рявкнуть: «Ты сам выбрал себе такую компанию! Будь ты проклят!» Но тут же мне стало грустно, и я промолчал.
– Прошлой ночью мне снился чудесный сон, – сказал Кли-гус. – Помнишь, как я в детстве сильно болел?
Я кивнул. Я все хорошо помнил. Это случилось до того, как мы сумели овладеть магическим искусством Ирайи, и нас еще посещали заразные болезни. Клигус подхватил летнюю простуду, которая растянулась на несколько недель, несмотря на все наши усилия побороть недуг. Я уже потерял жену и дочь от чумы и пребывал в еще большем отчаянии, нежели Омери. Постепенно Клигус выздоравливал, но еще не одну неделю провел на попечении сиделки и часто раздражался, потому что хотел играть, но был еще слишком слаб, и мы его удерживали в кровати. Мы всячески развлекали его, чтобы лежать было не так скучно.
– Мама сама мне готовила, – сказал Клигус, с улыбкой вспоминая безграничную доброту Омери. – Она выдумывала разнообразнейшие деликатесы, которые принял бы мой слабый желудок. А я так хотел поесть чего-нибудь простого.
– Поджаренный сыр, – сказал я, подхватывая его воспоминания и улыбаясь в ответ. – И суп из томатов, которые росли у нас на огороде.
– И сверху насыпать перца и добавить масла, – сказал Клигус.
– Да, – сказал я. – Я помню, как подал тебе однажды этот суп. Ты скривил губы, наморщил нос и сказал: «А где же масло и перец?» Ты вел себя как опытный гурман, которого оскорбили, предложив крестьянское блюдо.
Мы оба рассмеялись.
– А когда я сегодня проснулся, – продолжил Клигус, – на минуту мне показалось, что я снова всего лишь больной ребенок, за которым ухаживают нежные родители. С минуты на минуту я ожидал, что раздастся стук в дверь и войдет мама с подносом, на котором сыр, хлеб и суп. – Он вздохнул. – И тут я вспомнил, где нахожусь и… Ну да ладно. Жизнь иногда так поворачивается, правда?
И я ответил совершенно спокойно:
– Если тебе нужно мое прощение, считай, что ты его получил. Мне и раньше доводилось прощать негодяев. Кроме того, этого требует и память о твоей матери. Но если ты просишь меня смягчиться… – мой голос зазвучал хрипло, – то этого не будет!
Клигус покраснел от внезапного гнева.
– Ты думаешь, я прошу у тебя прощения? Да плевать мне на твое прощение! Во всем виноваты вы, господин Антеро. Если бы вы обращались со мной честно, ничего бы не произошло. Я всего лишь предался воспоминаниям с человеком, который знал меня в детстве. С тем, кто всегда умел поговорить со мной. Что же касается просьбы о смягчении… зачем я буду тратить слова? Единственное, о чем бы я попросил вас, Антеро, это прийти и поужинать со мной. И во время ужина отвернуться, чтобы я успел добраться до ножа!
Я пожал плечами и вышел, оставив за ним последнее слово.
Проходя мимо часовых, охраняющих моего сына, я вспомнил Яноша. И стал молить богов, чтобы они вырвали милосердие из моей груди.
Спустя несколько недель после парада принц пригласил меня в свои апартаменты. Я не раз здесь бывал раньше, но лишь затем, чтобы рассказать о своих приключениях или выслушать его точку зрения на разные проблемы, как правило, чем более страстную, тем менее осмысленную.
На этот раз, однако, Соларос удивил меня.
Когда меня пригласили войти внутрь, я застал принца расхаживающим по комнате с руками, сцепленными за спиной, и погруженного в раздумья. У стола, на котором стоял глобус, сидел Вакрам.
Увидев меня, принц остановился.
– Господин Антеро! Как я рад видеть вас! Мне так нужен ваш совет!
Я спросил, что случилось, и он сказал:
– У моего отца побывали посланники короля Баланда.
– Что ж, этого следовало ожидать, – сказал я. – Их прибытие связано, очевидно, со мною и Джанелой.
Соларос покачал головой.
– Ваши имена не упоминались, – сказал он.
Вакрам неприятно усмехнулся, обнажая длинные зубы.
– О вашем пребывании здесь, разумеется, им известно, господин Антеро, – сказал он. – И эта тема была во время беседы как бы подводной частью айсберга.
Принц с минуту смотрел на него, затем кивнул.
– Да, скорее всего, именно так, – медленно проговорил он. – Вот уже довольно долго между моим отцом и демонами на бумаге существует перемирие. В результате переговоров король Баланд согласился несколько умерить свою враждебность, что, впрочем, не мешает демонам нарушать это соглашение различными способами. Тем не менее отец делает им одну уступку за другой, собственно, из-за чего у нас с ним и возникают основные разногласия, как вы понимаете. С его же точки зрения, достигнут немалый прогресс и требованиям демонов скоро будет положен конец. Осталась лишь такая пустая формальность для заключения мира, как договор.
– Позвольте мне высказать предположение, – сказал я. – Король Баланд прислал своих парламентеров сказать, что в свете новых событий весь документ должен быть пересмотрен.
Вакрам заржал.
– Какой же вы умница! Именно таковыми и были слова этого злодея. Не так ли, ваше высочество?
Принц не ответил ему, обращаясь только ко мне.
– Посланцы Баланда проинформировали нас, что в настоящее время их король занят составлением нового договора, который вскорости и будет нам предъявлен с присовокуплением каких-то новых пунктов.
– И могу догадаться, – сказал я, – что по этим новым пунктам для вас торг невозможен.
– Ни по каким пунктам торг невозможен! – сказал принц.
– Какая наглость с их стороны, – воскликнул Вакрам.
– Более того, – продолжил Соларос, – они ждут, что мы не только согласимся, но еще и подпишем договор именно в День Творца, наш ежегодный праздник, когда мы почитаем наших древних предков, основателей нашего королевства, и богов, благословляющих нас.
– Коварно задумано, – сказал я. – Демоны настроены испортить ваш самый символичный день символами собственного изобретения. Если ваш отец согласится, это можно считать капитуляцией.
Вакрам хлопнул себя по лбу.
– А я и не подумал об этом! – сказал он. – Вот же сволочи!
– А вот я подумал, – раздраженно сказал принц. – Вы полагаете, что ваш отец согласится? – спросил я.
– Он не ответил отрицательно, – сказал Соларос. – А я бы просто вышвырнул их вон. Немедленно!
Вакрам выкатил глаза.
– Но ведь это означало бы немедленную войну, ваше высочество, – сказал он.
Черты лица принца приобрели несвойственную юности жесткость.
– Именно поэтому я и захотел встретиться с вами, господин Антеро. Я обязан убедить отца ответить отказом на их притязания. И тогда, если мне это удастся, пусть будет война. И мы должны приготовиться к ней.
Вакрам удивленно выкатил глаза.
– Что вы предлагаете, ваше высочество? – спросил он.
– Я хочу, чтобы господин Антеро помог справиться с этой задачей, – ответил принц.
– Но ведь я не солдат, – сказал я.
– Я знаю это, – сказал Соларос. – Но в вашем отряде есть опытные солдаты.
Пока я переваривал это заявление, он сказал:
– Я понял суть ваших замечаний, высказанных генералам на параде. Мне передал это Вакрам. Сначала я не сообразил, что скрывается за ними. А когда сообразил, то, откровенно говоря, был раздражен. Гордость моя была уязвлена. Вообще-то я могу командовать всеми войсками отца – от его имени. Но в душе я – возница, а возница – сродни жеребцам, несущим его в бой, он преисполнен их мужеством, скоростью и быстрой реакцией на изменяющийся характер местности. И мы мчимся туда, куда нас направляют, не думая о последствиях и обо всей стратегии, приводящей к разным последствиям. В общем, я не сразу принял вашу критику, суть которой сводилась к тому, что наши войска обучены плохо. И что мы больше обороняемся-, чем атакуем. Теперь я все понял. И я настроен исправить положение вещей.
– Ваши предложения, ваше высочество, сочли бы безумными, если бы они исходили от кого-то другого, – вмешался Вакрам.
– Что ж, если это называется безумием, – сказал принц, – так тому и быть! И с этой минуты мы начнем обучаться так, словно перед нами настоящий неприятель, а не собутыльник из таверны.
– Но ваши генералы никогда на это не пойдут, ваше высочество, – сказал Вакрам. – Это приведет к ранениям. И не забывайте о моральном духе людей!
– Будь проклята такая мораль! – отозвался принц. – Если у демонов получится задуманное, мы с вами будем обсуждать мораль рабов, а не солдат.
Вакрам проглотил готовую сорваться резкость и склонил голову.
Затем принц обратился ко мне:
– Вы согласны, господин Антеро? Время подготовиться еще есть, хоть его и не много. Если война снова начнется, то скорее всего в День Творца. А он наступит через несколько месяцев.
Я сказал, что мы научим их воевать, как это умеют ориссиане.
Мое согласие, может быть, и ставило под угрозу обычаи тиренцев, но вызвало совершенно удивительную реакцию со стороны моих товарищей. Когда я созвал их, чтобы объяснить, что нам предстоит делать, мое решение было встречено с огромным энтузиазмом.
Как по магической команде Квотерволз и его пограничники вцепились в эту новость.
– Первое, что мы сделаем, парни, – сказал Квотерволз, – это заставим их убраться с парадного плаца и будем обучать, как нас обучали на службе в пограничной охране. Такого они в книжках не прочтут.
– Да и у меня уже задница растолстела от всех этих вечеринок да застолий, – сказала Келе. – Мы, конечно, люди морские, но знаем такие боевые приемы, годные и на суше, которые этим салагам и не снились.
Тоура и Берар громогласно выразили поддержку Келе.
– Если они хотят научиться, как выкручиваться из затруднительного положения, – сказал Пип, – лучшего наставника, чем я, им не найти.
Братья Сирильян пустились в горячую дискуссию по поводу замеченных ими у местных солдат недостатков в стрельбе из луков, и прежде, чем я что-то успел еще сказать, вокруг уже кипели споры о том, какие пункты должны быть включены в программу обучения. О моем присутствии попросту забыли.
Впрочем, основных осложнений я ожидал не со стороны простых тиренцев, а со стороны генералов. Ни один генерал не любит учиться, полагая, что раз он дослужился до такого звания, то все знает. Но мы, оказалось, пользовались таким авторитетом среди тиренцев, что сами солдаты все решили в нашу пользу, громкими криками одобряя заявление принца по этому поводу, так что в этом хоре потонули возражения генералов.
За учебу они взялись с желанием, их дух окреп от одной мысли, что сами эти тренировки уже являются вызовом демонам. Вскоре вся Тирения была охвачена лихорадкой подготовки к войне, что затрудняло королю Игнати проводить его обычную осторожную политику, он лишь ворчал по поводу лишних расходов и намекал, что в такой ситуации ему трудно вести переговоры с Баландом.
Я воспрял духом. Даже обнаружил, что тиренцы вовсе не так уж меня и разочаровали. Тем не менее я не питал иллюзий относительно короля Игнати. Он все-таки правил. А монархи редко предпринимают такие действия, которые подвергают риску их корону.
В это же время из своих подвалов выбралась Джанела, чуть не ослепшая от своих многодневных трудов. Едва перебирая от усталости ногами, она забрела в наши апартаменты. Но ее глаза сверкали огнем победы.
– Я почти закончила, Амальрик, – сказала она. – Я у той самой черты, за которой, как утверждал мой прадед, и находится открытие.
– Что же ты обнаружила? – спросил я. Джанела обессилено покачала головой.
– Пока не могу сказать, – заявила она. – Но что могу, завтра покажу.
И она едва дотащилась до постели.
На следующий день Джанела проснулась поздно и выбралась из своих покоев только перед самым полуднем. Вокруг глаз у нее появились тонкие морщинки, но она, казалось, лучилась энергией.
Она увлекла меня на прогулку по дворцовым садам, вытянувшимся вдоль наружных стен центральной цитадели.
– Вообще-то хорошо, что я такая соня, – сказала она. – С тем, до чего я докопалась, надо обращаться очень осторожно. Я не собираюсь держать долго этот секрет при себе, просто боюсь, это еще не все, а лишь часть, так я, по крайней мере, понимаю это сейчас.
Я огляделся и озадаченно улыбнулся. Стоял яркий веселый денек, вокруг спокойно прогуливались горожане, осматривая рыночные ряды с товарами, выстроившиеся вдоль крепостных стен. Богатые бездельники устраивались на пикники посреди великолепных лужаек, а пара десятков детишек благородного происхождения играли на широком поле.
– Если тебе необходима секретность, то сейчас не очень подходящее время, – сказал я Джанеле. – Самое лучшее время ночью. Будет страшно и без твоих фокусов. Запросто можно наложить в штаны.
Джанела рассмеялась.
– Но если кто-то нас застукает ночью, – сказала она, – это может вызвать подозрения. А у демонов тут свои глаза и уши.
– Верно, – признал я.
Джанела взяла меня за руку. Ее ладонь была теплой и гладкой как шелк.
– Если мы изобразим влюбленную парочку, нам никто не помешает.
Она была права. Хотя на нас, как на иностранцев, обращали внимание, все взгляды тут же отводились в сторону, когда видели, что мы всего лишь прогуливаемся как любовники в приятный день. При этом горячие руки Джанелы и аромат ее духов все больше лишали меня уверенности, что я всего лишь актер, разыгрывающий роль.