Страница:
– Стоит заглянуть, – проворчал молодой воин. – Все равно до побережья придется тащиться пешком. Полдня туда, полдня сюда.
На самом деле ему стало любопытно. Ненавязчиво, медленно магия занимала в его жизни все больше и больше места. Невиданное прежде зрелище, но мир теперь обрел два типа красок – видимых глазу и тех, что говорят о наличии или отсутствии магической силы в воздухе, земле, воде или растениях. И людях, конечно. Селение, в котором люди жили, работали, любили, страдали, радовались и падали духом, полыхало радужным спектром, правда, совсем бледным, опаловым, с перламутровым переливом. И при желании Дик мог воспринять это – не зрением, но всеми своими чувствами. Так же он видел, что вокруг Серпианы мерцает ореол, напоминающий игру света на мокрой чешуе, – он не знал еще, что этот ореол называется «аура», – вокруг молодого друида клубится зеленоватый, более чистый свет, пронизываемый кое-где алыми искорками.
И присутствие чего-то мощного, но спокойного, словно бы спящего, он чувствовал, даже мог приблизительно указать направление, в котором следовало двигаться.
– Вот там, в горах? – предположил он.
– Верно. Так что, идем?
– Идем, – решился Дик.
Да, он вовсе не рвался на Авалон. Просто ему было любопытно.
Они спустились в долину, ведя коней в поводу, и Дик ненадолго задумался о том, что в селении, которое находится на расстоянии получаса, можно было бы закупить продовольствие. В ответ на его предложение сделать это друид ответил удивленным взглядом:
– По-моему, до сей поры мы прекрасно обходились.
– Да?
– Тебе не понравился олененок?
– Мне не понравилось отсутствие соли.
– Тебе решать, конечно. Меня это не беспокоит.
Молодой воин повернулся к Серпиане, но девушка равнодушно покачала головой:
– Мне это и вовсе безразлично. Змеи соль не едят.
– Ты ее ела. Кроме того, забочусь я не только о соли… – Он поразмыслил минуту и решительно потянул повод своего коня. – Идем.
Селение оказалось не такой уж маленькой деревенькой, как показалось сперва. Часовенки здесь в самом деле не было, но зато над деревьями поднимались башенки, и нетрудно было узнать у крестьян, что это монастырь, освященный в память свяго Вирджинии. Женский монастырь, разумеется, со всем, что полагается монастырю, и, кстати, с большим собором, выстроенным на деньги некоего богатого купца, вылеченного монахиней обители от оспы. Помолиться в соборе, разумеется, пускали всех, кроме того, при монастыре был странноприимный дом, и там могли приютить мужчин.
Селение принадлежало монастырю и не отличалось богатством, но корчма при дороге имелась – она жила за счет паломников, надеявшихся, что молитва в соборе монастыря святой Вирджинии поможет им уберечься от оспы. Разумеется, там хранились и мощи святой, и целительное распятие, и много того, что могло бы привлечь внимание путников, стремящихся приложиться с молитвой хоть к чему-нибудь убедительно священному. Хозяин корчмы за деньги путешественников смог предложить им горячую еду, предложил бы и ночлег, но они торопились. Разумеется, у него нашлась и соль, и лепешки, и немного вяленого мяса. Хотя за это пришлось изрядно заплатить, Дик остался доволен. В первую очередь тем, что платил не из своего кармана, а из денежных запасов Трагерна.
– Хотелось бы еще заглянуть в монастырь, – заявил он друиду, тот схватился за голову.
– Что ты забыл в монастыре?
– Если тебе непонятно, то и говорить не о чем.
– Хочешь исповедаться? Как ты себе представляешь эту исповедь? Тебя арестуют, как только ты скажешь, что являешься магом.
– Зачем же мне говорить, что я маг? – искренне изумился Дик. – Во-первых, я не считаю это грехом, во-вторых, ты сам сказал, что я не маг, а воин. Вопрос исчерпан?
Трагерн только вздохнул, и, вспомнив о святом Патрике, потратившем большую часть жизни на то, чятобы изгнать из Ирландии друидов, Дик в глубине души понял его предвзятое отношение к Церкви. Но корнуоллец вырос в семье если и не глубоко религиозной, то верной традиции, и сам не мог не остаться таким. То, что уже больше месяца он не принимал причастие, портило ему жизнь и заставляло бояться за свою душу больше, чем та магия, которой занялся. Он не кривил душой, потому что действительно не считал, что нарушил хоть один из Божеских законов, научившись применять магию. Ведь это не колдовство, не черная месса, не поклонение дьяволу и не варка кошек или младенцев живьем, в котле с целью получения волшебного эликсира.
С другой стороны, и осведомляться у духовника, прав ли он, не собирался. А вдруг священник имеет на этот счет иное мнение? Он может понять превратно и позвать стражу, священники, в конце концов, тоже люди, тоже могут заблуждаться.
Вокруг тянулись монастырские угодья, внутри имелись многочисленные мастерские, и, судя по ухоженности построек, доход монахини получали немалый. Монастырь был велик и окружен толстой каменной стеной, предназначенной не для чего иного, как для защиты. Имелись даже башенки в углах, и узкие бойницы, и огромные ворота, открытые по случаю дневного мирного времени, только рва и подъемного моста не хватало для полного подобия замку да еще солдат. Но в них и не было особой нужды. При необходимости в случае опасности монастырь собирал в кольцо своих стен всех окрестных жителей, давал им оружие или принимал отряд, посланный соседним владетельным сеньором ему на помощь. Отряд обычно был невелик, но это никого не смущало. Крестьяне так или иначе владели луками и копьями – охотились и защищали от волков стада почти все из них – и потому могли сопротивляться находникам, кто бы они ни были.
Дик вопросительно взглянул на Трагерна уже у самых ворот, и тот, хоть и покривился, последовал за ним в ворота. Внешне он был похож на самого обычного городского ремесленника или мелкого купца – простенькая куртка, самодельные кожаные сапоги, уже сильно сношенные, обтрепанные, хоть и добротные штаны – и даже стрижка была самая обычная, городская. Никто не смог бы заподозрить в нем друида. Серпиана – тем более. Молчаливая, неуклюже одетая девушка, кажущаяся слегка подуставшей, видимо, с дороги, даже не выглядела такой красавицей, какой на самом деле была. И, взглянув на нее со смутным чувством вины, Дик решил, что непременно раздобудет ей красивое платье в первом же городе, в который они забредут. В конце концов, если девушка плохо одета, в этом, как правило, виноват ее мужчина.
Собор из темно-серого камня был просторен и довольно приземист, с такими мощными стенами, что на их толщину вряд ли хватило бы размаха мужских рук от пальцев до пальцев – это можно было при желании выяснить в проемах входа и окон, больше похожих на бойницы. Только эти бойницы не давали никакого обзора, но и не предназначались для стрельбы. Просто в случае штурма монастыря собор должен был стать последним прибежищем слабых и беспомощных, а также всех тех сокровищ, которые удастся собрать. Штурмовать собор можно было только со стороны узкой двери, и ее еще нужно было открыть. Или вышибить – это дубовую-то, окованную металлом, толщиной в ладонь.
Коней путешественники привязали к коновязи у ворот. По двору, вымощенному камнем и аккуратно выметенному, – меж камней трава едва-едва начинала пробиваться, постройки и все вокруг было сооружено не очень давно, – ходили монахини в черных просторных одеяниях, скрывающих фигуру, бродили и рылись в земле куры, у входа в пекарню, откуда приятно потягивало ароматом свежевыпеченного хлеба, лежала в пыли свинья с десятком поросят. Паломников не было видно, да и время неподходящее – будний день. Молоденькая привратница, судя по одежде, послушница, на Дика и Трагерна посмотрела со смесью интереса и подозрения. Но препятствовать не стала.
Да и чему препятствовать? Нахождение мужчин на территории монастыря не представляло собой чего-то сверхъестественного и невозможного. Даже в чисто женских обителях мужчин всегда хватало. Как известно, женщины не могут быть священниками, воинами (а монастырю требовалась охрана), не могут работать возницами или пахарями, ворочать бревна и строить из камня. Все это делали мужчины, для удобства они и жили при обители. А храм, понятное дело, могли посещать все, кто хотел.
– Я бы предпочел в собор не заходить, – прошептал Трагерн, когда рядом не было ни одного человека.
– На твоем месте я бы потерпел и зашел. Обращать на себя внимание не стоит.
– Ладно. – Друид только покачал головой, но спорить не стал: совет был разумный.
Войдя в собор, Дик преклонил колено. Как любой католический храм, этот выглядел пустым и неукрашенным. Массивный свод нависал над головой, он и давил, и давал какую-то уверенность в защите, хоть какое-то, но чувство защищенности. Середину центрального нефа занимали деревянные скамьи, в боковых, узких и неуютных, не было и вовсе ничего. Стены, не отделанные фресками, выглядели голо, центральный неф, отделенный от боковых толстыми колоннами, украшали только три простеньких витража и большое распятие, перед которым Дик снова склонился и старательно перекрестился. Одну молитву он прочел на память, а за второй подошел к огромному молитвеннику, лежащему на пюпитре. Книга, заключенная в обшитый металлом толстый переплет, была для надежности прикована толстой цепью, что понятно – она представляла собой огромную ценность. Осторожно перекладывая страницы, Дик нашел нужную молитву и медленно прочел ее, с напряжением разбирая буквы. Ему очень помогало то, что текст он более-менее помнил, нуждался только в подсказке.
По сторонам нефа, как в любом соборе, обязательно имелись исповедальни, в одну из них корнуоллец вошел, сделав знак оставшимся у входа Трагерну и Серпиане, с интересом разглядывавшей обустройство храма, чтоб подождали его. Опустил занавеску, отделившую его от всего мира, ногой подтолкнул войлочную подушечку и встал на нее коленями. Опускаться на колени прямо на каменный пол заставляли только тех, кто особенно сильно согрешил либо предавался особенной аскезе, так же это считалось излишним и ненужным испытанием плоти.
Спустя несколько минут раздался скрип деревянного окошечка, и негромкий голос священника произнес: «Слушаю тебя, сын мой…»
Это было давней традицией. Священник не видел лица исповедующегося, кающийся не видел исповедника, его скрывала деревянная решетка и плотная занавесь. Слышен был только голос, и это успокаивало сердце того, кому тяжело было признаться в тех или иных грехах. Конечно, выходя из исповедальни, несложно было узнать, кто именно слушал исповедь и кто ее произносил, только это уже неважно.
Дик, старательно копаясь в памяти, выуживал свои грехи и обстоятельно выкладывал их человеку, чьего присутствия почти не ощущал. Только слабое-слабое дыхание за пурпурной вылинявшей тканью можно было услышать, если напрячь слух. Почему-то всякий раз после исповеди Дику становилось очень легко и спокойно, но смирять себя было тяжело, потому на исповедь он ходил редко – раз в два-три месяца. Теперь же какое-то смутное ощущение опасности сделало даже необходимость каяться и выслушивать назидания приятной обязанностью. Желание вновь ощутить себя чистым, как незамутненное стекло, было слишком сильно.
– Это все, – закончил он и стал ждать выговора.
О магии он так и не обмолвился, уверенный, что его участие во всех этих друидских делах никакой не грех, потому как он еще и сам не решил, будет ли ппомогать им и делать так, как хочет Гвальхир. Что же касается новых возможностей, то неизвестно, даны ли они Дику нечистой силой. Вряд ли, ведь креститься и исповедаться никто ему не мешает. Значит, сила эта от Бога. Так в чем каяться? Священник за занавеской негромко вздохнул.
– Давно ли ты причащался, сын мой?
– Уже два месяца прошло.
– Это очень большой срок. Ты рискуешь своей душой. Сегодня в нашем соборе месса, останься и причастись.
– Месса? Не воскресенье же.
– Сегодня День святой Вирджинии.
– Да, отец.
– Во время мессы прочтешь трижды три главные молитвы и единожды – молитву святой Вирджинии. Отпускаю тебе грехи, сын мой. Иди с миром и больше не греши.
Дик перекрестился и вышел. Должно быть, до мессы оставалось всего ничего, потому как собор постепенно наполнялся прихожанами – крестьянами из окрестных деревень, впереди садились монахини, послушницы собирались в боковых нефах – им предстояло слушать службу стоя. Трагерну, начавшему уже волноваться, корнуоллец дал знак подойти и, усевшись на скамью, сказал:
– Мы остаемся на мессу.
– Ты совсем с ума сошел? – неразличимо тихим шепотом закричал друид. – Я не собираюсь присутствовать на этом…
– Не хочешь, подожди меня за пределами монастыря. И не сверкай так глазами – люди оборачиваются.
Трагерн развернулся и пошел прочь, таща за собой Серпиану. Лицо у него было такое, словно он ругается последними словами, но ни одного звука он так и не издал, разумно опасаясь реакции присутствующих. Дик же закрыл глаза и приготовился слушать. Ему и раньше казалось, что месса – куда более красивое зрелище, чем даже графский турнир (но только не королевский, этот всегда и везде вне конкуренции), а потому, конечно же, заслуживает внимания.
Здешний хор был поистине прекрасен. Никакой музыки, только эти парящие под сводом легкие, как облако, женские голоса, обладательницы которых рисовались в воображении Дика как поистине неземные красавицы, потому что только у подлинно прекрасной женщины может быть такой голос. Не он один, думая о монахинях, представлял их себе исключительно красивыми, потому что мужчину зачастую больше привлекает не полуобнаженная грудь или открытое плечико, а плотная ткань. Разве может тайна скрывать уродство? В представлении мужчин – нет. И теперь, не видя поющий хор и ту женщину, которая исполняла сольную партию, он почему-то представил на ее месте Серпиану, не могущую, разумеется, петь латинский хорал. Голос этот был чист и прозрачен, как горный родничок, и, слушая его, нетрудно было поверить в рай и Небесное Царство Божье.
А потом он подошел к причастию и, очищенный от грехов после исповеди, вкусил тело и кровь Христову с таким чувством, будто и в самом деле присутствовал на тайной вечере, где все это произошло впервые. И когда поднял глаза от чаши, из которой священник извлек просфору, увидел, как солнечный свет заиграл на разноцветных квадратиках витража, и уверился, что опасность, хоть он еще и ощущал ее, минует его стороной и судьба убережет его от смерти.
А после этого вспомнил, что спутники ждут его за стенами собора, – заставлять их слишком долго ждать не стоит, – последний раз преклонил колено перед распятием, перекрестился и быстрым шагом покинул собор, позабыв прочесть молитву святой Вирджинии, которую, впрочем, и не знал.
ГЛАВА 9
На самом деле ему стало любопытно. Ненавязчиво, медленно магия занимала в его жизни все больше и больше места. Невиданное прежде зрелище, но мир теперь обрел два типа красок – видимых глазу и тех, что говорят о наличии или отсутствии магической силы в воздухе, земле, воде или растениях. И людях, конечно. Селение, в котором люди жили, работали, любили, страдали, радовались и падали духом, полыхало радужным спектром, правда, совсем бледным, опаловым, с перламутровым переливом. И при желании Дик мог воспринять это – не зрением, но всеми своими чувствами. Так же он видел, что вокруг Серпианы мерцает ореол, напоминающий игру света на мокрой чешуе, – он не знал еще, что этот ореол называется «аура», – вокруг молодого друида клубится зеленоватый, более чистый свет, пронизываемый кое-где алыми искорками.
И присутствие чего-то мощного, но спокойного, словно бы спящего, он чувствовал, даже мог приблизительно указать направление, в котором следовало двигаться.
– Вот там, в горах? – предположил он.
– Верно. Так что, идем?
– Идем, – решился Дик.
Да, он вовсе не рвался на Авалон. Просто ему было любопытно.
Они спустились в долину, ведя коней в поводу, и Дик ненадолго задумался о том, что в селении, которое находится на расстоянии получаса, можно было бы закупить продовольствие. В ответ на его предложение сделать это друид ответил удивленным взглядом:
– По-моему, до сей поры мы прекрасно обходились.
– Да?
– Тебе не понравился олененок?
– Мне не понравилось отсутствие соли.
– Тебе решать, конечно. Меня это не беспокоит.
Молодой воин повернулся к Серпиане, но девушка равнодушно покачала головой:
– Мне это и вовсе безразлично. Змеи соль не едят.
– Ты ее ела. Кроме того, забочусь я не только о соли… – Он поразмыслил минуту и решительно потянул повод своего коня. – Идем.
Селение оказалось не такой уж маленькой деревенькой, как показалось сперва. Часовенки здесь в самом деле не было, но зато над деревьями поднимались башенки, и нетрудно было узнать у крестьян, что это монастырь, освященный в память свяго Вирджинии. Женский монастырь, разумеется, со всем, что полагается монастырю, и, кстати, с большим собором, выстроенным на деньги некоего богатого купца, вылеченного монахиней обители от оспы. Помолиться в соборе, разумеется, пускали всех, кроме того, при монастыре был странноприимный дом, и там могли приютить мужчин.
Селение принадлежало монастырю и не отличалось богатством, но корчма при дороге имелась – она жила за счет паломников, надеявшихся, что молитва в соборе монастыря святой Вирджинии поможет им уберечься от оспы. Разумеется, там хранились и мощи святой, и целительное распятие, и много того, что могло бы привлечь внимание путников, стремящихся приложиться с молитвой хоть к чему-нибудь убедительно священному. Хозяин корчмы за деньги путешественников смог предложить им горячую еду, предложил бы и ночлег, но они торопились. Разумеется, у него нашлась и соль, и лепешки, и немного вяленого мяса. Хотя за это пришлось изрядно заплатить, Дик остался доволен. В первую очередь тем, что платил не из своего кармана, а из денежных запасов Трагерна.
– Хотелось бы еще заглянуть в монастырь, – заявил он друиду, тот схватился за голову.
– Что ты забыл в монастыре?
– Если тебе непонятно, то и говорить не о чем.
– Хочешь исповедаться? Как ты себе представляешь эту исповедь? Тебя арестуют, как только ты скажешь, что являешься магом.
– Зачем же мне говорить, что я маг? – искренне изумился Дик. – Во-первых, я не считаю это грехом, во-вторых, ты сам сказал, что я не маг, а воин. Вопрос исчерпан?
Трагерн только вздохнул, и, вспомнив о святом Патрике, потратившем большую часть жизни на то, чятобы изгнать из Ирландии друидов, Дик в глубине души понял его предвзятое отношение к Церкви. Но корнуоллец вырос в семье если и не глубоко религиозной, то верной традиции, и сам не мог не остаться таким. То, что уже больше месяца он не принимал причастие, портило ему жизнь и заставляло бояться за свою душу больше, чем та магия, которой занялся. Он не кривил душой, потому что действительно не считал, что нарушил хоть один из Божеских законов, научившись применять магию. Ведь это не колдовство, не черная месса, не поклонение дьяволу и не варка кошек или младенцев живьем, в котле с целью получения волшебного эликсира.
С другой стороны, и осведомляться у духовника, прав ли он, не собирался. А вдруг священник имеет на этот счет иное мнение? Он может понять превратно и позвать стражу, священники, в конце концов, тоже люди, тоже могут заблуждаться.
Вокруг тянулись монастырские угодья, внутри имелись многочисленные мастерские, и, судя по ухоженности построек, доход монахини получали немалый. Монастырь был велик и окружен толстой каменной стеной, предназначенной не для чего иного, как для защиты. Имелись даже башенки в углах, и узкие бойницы, и огромные ворота, открытые по случаю дневного мирного времени, только рва и подъемного моста не хватало для полного подобия замку да еще солдат. Но в них и не было особой нужды. При необходимости в случае опасности монастырь собирал в кольцо своих стен всех окрестных жителей, давал им оружие или принимал отряд, посланный соседним владетельным сеньором ему на помощь. Отряд обычно был невелик, но это никого не смущало. Крестьяне так или иначе владели луками и копьями – охотились и защищали от волков стада почти все из них – и потому могли сопротивляться находникам, кто бы они ни были.
Дик вопросительно взглянул на Трагерна уже у самых ворот, и тот, хоть и покривился, последовал за ним в ворота. Внешне он был похож на самого обычного городского ремесленника или мелкого купца – простенькая куртка, самодельные кожаные сапоги, уже сильно сношенные, обтрепанные, хоть и добротные штаны – и даже стрижка была самая обычная, городская. Никто не смог бы заподозрить в нем друида. Серпиана – тем более. Молчаливая, неуклюже одетая девушка, кажущаяся слегка подуставшей, видимо, с дороги, даже не выглядела такой красавицей, какой на самом деле была. И, взглянув на нее со смутным чувством вины, Дик решил, что непременно раздобудет ей красивое платье в первом же городе, в который они забредут. В конце концов, если девушка плохо одета, в этом, как правило, виноват ее мужчина.
Собор из темно-серого камня был просторен и довольно приземист, с такими мощными стенами, что на их толщину вряд ли хватило бы размаха мужских рук от пальцев до пальцев – это можно было при желании выяснить в проемах входа и окон, больше похожих на бойницы. Только эти бойницы не давали никакого обзора, но и не предназначались для стрельбы. Просто в случае штурма монастыря собор должен был стать последним прибежищем слабых и беспомощных, а также всех тех сокровищ, которые удастся собрать. Штурмовать собор можно было только со стороны узкой двери, и ее еще нужно было открыть. Или вышибить – это дубовую-то, окованную металлом, толщиной в ладонь.
Коней путешественники привязали к коновязи у ворот. По двору, вымощенному камнем и аккуратно выметенному, – меж камней трава едва-едва начинала пробиваться, постройки и все вокруг было сооружено не очень давно, – ходили монахини в черных просторных одеяниях, скрывающих фигуру, бродили и рылись в земле куры, у входа в пекарню, откуда приятно потягивало ароматом свежевыпеченного хлеба, лежала в пыли свинья с десятком поросят. Паломников не было видно, да и время неподходящее – будний день. Молоденькая привратница, судя по одежде, послушница, на Дика и Трагерна посмотрела со смесью интереса и подозрения. Но препятствовать не стала.
Да и чему препятствовать? Нахождение мужчин на территории монастыря не представляло собой чего-то сверхъестественного и невозможного. Даже в чисто женских обителях мужчин всегда хватало. Как известно, женщины не могут быть священниками, воинами (а монастырю требовалась охрана), не могут работать возницами или пахарями, ворочать бревна и строить из камня. Все это делали мужчины, для удобства они и жили при обители. А храм, понятное дело, могли посещать все, кто хотел.
– Я бы предпочел в собор не заходить, – прошептал Трагерн, когда рядом не было ни одного человека.
– На твоем месте я бы потерпел и зашел. Обращать на себя внимание не стоит.
– Ладно. – Друид только покачал головой, но спорить не стал: совет был разумный.
Войдя в собор, Дик преклонил колено. Как любой католический храм, этот выглядел пустым и неукрашенным. Массивный свод нависал над головой, он и давил, и давал какую-то уверенность в защите, хоть какое-то, но чувство защищенности. Середину центрального нефа занимали деревянные скамьи, в боковых, узких и неуютных, не было и вовсе ничего. Стены, не отделанные фресками, выглядели голо, центральный неф, отделенный от боковых толстыми колоннами, украшали только три простеньких витража и большое распятие, перед которым Дик снова склонился и старательно перекрестился. Одну молитву он прочел на память, а за второй подошел к огромному молитвеннику, лежащему на пюпитре. Книга, заключенная в обшитый металлом толстый переплет, была для надежности прикована толстой цепью, что понятно – она представляла собой огромную ценность. Осторожно перекладывая страницы, Дик нашел нужную молитву и медленно прочел ее, с напряжением разбирая буквы. Ему очень помогало то, что текст он более-менее помнил, нуждался только в подсказке.
По сторонам нефа, как в любом соборе, обязательно имелись исповедальни, в одну из них корнуоллец вошел, сделав знак оставшимся у входа Трагерну и Серпиане, с интересом разглядывавшей обустройство храма, чтоб подождали его. Опустил занавеску, отделившую его от всего мира, ногой подтолкнул войлочную подушечку и встал на нее коленями. Опускаться на колени прямо на каменный пол заставляли только тех, кто особенно сильно согрешил либо предавался особенной аскезе, так же это считалось излишним и ненужным испытанием плоти.
Спустя несколько минут раздался скрип деревянного окошечка, и негромкий голос священника произнес: «Слушаю тебя, сын мой…»
Это было давней традицией. Священник не видел лица исповедующегося, кающийся не видел исповедника, его скрывала деревянная решетка и плотная занавесь. Слышен был только голос, и это успокаивало сердце того, кому тяжело было признаться в тех или иных грехах. Конечно, выходя из исповедальни, несложно было узнать, кто именно слушал исповедь и кто ее произносил, только это уже неважно.
Дик, старательно копаясь в памяти, выуживал свои грехи и обстоятельно выкладывал их человеку, чьего присутствия почти не ощущал. Только слабое-слабое дыхание за пурпурной вылинявшей тканью можно было услышать, если напрячь слух. Почему-то всякий раз после исповеди Дику становилось очень легко и спокойно, но смирять себя было тяжело, потому на исповедь он ходил редко – раз в два-три месяца. Теперь же какое-то смутное ощущение опасности сделало даже необходимость каяться и выслушивать назидания приятной обязанностью. Желание вновь ощутить себя чистым, как незамутненное стекло, было слишком сильно.
– Это все, – закончил он и стал ждать выговора.
О магии он так и не обмолвился, уверенный, что его участие во всех этих друидских делах никакой не грех, потому как он еще и сам не решил, будет ли ппомогать им и делать так, как хочет Гвальхир. Что же касается новых возможностей, то неизвестно, даны ли они Дику нечистой силой. Вряд ли, ведь креститься и исповедаться никто ему не мешает. Значит, сила эта от Бога. Так в чем каяться? Священник за занавеской негромко вздохнул.
– Давно ли ты причащался, сын мой?
– Уже два месяца прошло.
– Это очень большой срок. Ты рискуешь своей душой. Сегодня в нашем соборе месса, останься и причастись.
– Месса? Не воскресенье же.
– Сегодня День святой Вирджинии.
– Да, отец.
– Во время мессы прочтешь трижды три главные молитвы и единожды – молитву святой Вирджинии. Отпускаю тебе грехи, сын мой. Иди с миром и больше не греши.
Дик перекрестился и вышел. Должно быть, до мессы оставалось всего ничего, потому как собор постепенно наполнялся прихожанами – крестьянами из окрестных деревень, впереди садились монахини, послушницы собирались в боковых нефах – им предстояло слушать службу стоя. Трагерну, начавшему уже волноваться, корнуоллец дал знак подойти и, усевшись на скамью, сказал:
– Мы остаемся на мессу.
– Ты совсем с ума сошел? – неразличимо тихим шепотом закричал друид. – Я не собираюсь присутствовать на этом…
– Не хочешь, подожди меня за пределами монастыря. И не сверкай так глазами – люди оборачиваются.
Трагерн развернулся и пошел прочь, таща за собой Серпиану. Лицо у него было такое, словно он ругается последними словами, но ни одного звука он так и не издал, разумно опасаясь реакции присутствующих. Дик же закрыл глаза и приготовился слушать. Ему и раньше казалось, что месса – куда более красивое зрелище, чем даже графский турнир (но только не королевский, этот всегда и везде вне конкуренции), а потому, конечно же, заслуживает внимания.
Здешний хор был поистине прекрасен. Никакой музыки, только эти парящие под сводом легкие, как облако, женские голоса, обладательницы которых рисовались в воображении Дика как поистине неземные красавицы, потому что только у подлинно прекрасной женщины может быть такой голос. Не он один, думая о монахинях, представлял их себе исключительно красивыми, потому что мужчину зачастую больше привлекает не полуобнаженная грудь или открытое плечико, а плотная ткань. Разве может тайна скрывать уродство? В представлении мужчин – нет. И теперь, не видя поющий хор и ту женщину, которая исполняла сольную партию, он почему-то представил на ее месте Серпиану, не могущую, разумеется, петь латинский хорал. Голос этот был чист и прозрачен, как горный родничок, и, слушая его, нетрудно было поверить в рай и Небесное Царство Божье.
А потом он подошел к причастию и, очищенный от грехов после исповеди, вкусил тело и кровь Христову с таким чувством, будто и в самом деле присутствовал на тайной вечере, где все это произошло впервые. И когда поднял глаза от чаши, из которой священник извлек просфору, увидел, как солнечный свет заиграл на разноцветных квадратиках витража, и уверился, что опасность, хоть он еще и ощущал ее, минует его стороной и судьба убережет его от смерти.
А после этого вспомнил, что спутники ждут его за стенами собора, – заставлять их слишком долго ждать не стоит, – последний раз преклонил колено перед распятием, перекрестился и быстрым шагом покинул собор, позабыв прочесть молитву святой Вирджинии, которую, впрочем, и не знал.
ГЛАВА 9
До гор они добрались уже на закате, но Трагерн, как ни странно, нисколько не сердился за это на Дика. Отыскав наконец нужный ориентир – скалу с перекореженным деревом, похожим на застывшую в агонии гадюку, – он пояснил, что вход в пещеру можно найти только ночью и только в лунном свете.
– А если будут тучи? – спросила Серпиана, на деле совершенно не интересуясь входом в пещеру, – Она оглядывалась, высматривая какую-нибудь птичку или животное помельче, вроде кролика. Она знала, что средних размеров удавам половины олененка, которую у нее была возможность проглотить, хватило бы на месяц. И ей бы хватило, только не на месяц, а недели на две, но только в том случае, если б она решила все это время провисеть на дереве в змеином обличье. Находясь в человеческом теле, она вынуждена была есть один раз в сутки, и непременно мясо, желательно свежее, и тогда могла вести любой по степени активности образ жизни. Так что раз в день ей приходилось непременно решать прочему пропитания. А что сделаешь?
– Тучи разгоним.
– Так же, как ты тогда согнал? – рассмеялся Дик. – Ну-ну. Не лень тебе…
– Так если надо!
Горы здесь были еще не слишком велики, но уже обрывисты, и в глубь этой каменной страны путники продвигались ущельями. Недолго. Остановившись перед отвесной скалой, поросшей дроком и шиповником, похожей на ткань, которую сильно смяли, а потом так и не разгладили, Трагерн ткнул в нее пальцем:
– Вот здесь. Ну что, будем открывать?
Дик поднял бровь. Подошел поближе и огляделся.
– Если зрение мне не изменяет, здесь нет совершенно никакой пещеры. Даже намека на пещеру. Или она здесь такая же, как и в том лесу?
– Твои шутки примитивны и обличают в тебе человека необразованного.
– Я, между прочим, даже читать умею, – слегка обиделся молодой Ричард.
– Ладно. Надо подождать, пока стемнеет и покажется луна.
– Очень кстати, – обрадовалась Серпиана, спустилась с седла и обернулась змеей.
Конь испугался, отпрыгнул в сторону с резвостью слона, увидевшего мышь, и черная лента торопливо заскользила от него в сторону, чтоб не запугать окончательно. Дик потерял ее из виду сразу же, как только матово поблескивающий кончик хвоста скрылся в кустах. Потом на одном из уступов затрепыхалась серенькая птица, попыталась взлететь, но не успела. Вниз полетели перья.
– Анна, тебя словно не кормили целый год – крикнул, усмехаясь, Трагерн – он как раз снимал с седла сумку с припасами. Змея не ответила. Она была занята. Но ее пример подействовал. Пока на землю не спустилась тьма, достаточная, чтоб сделать свет луны не менее ярким, чем тогда, у большого круга камней, мужчины решили немного перекусить и вынули лепешки. Для того чтобы приготовить мясо, надо было развести костер, согреть воду, поварить его, вяленое, хоть немножко… Мужчинам было лень кухарить.
– Что, опять до воды полдня топать? – усмехнулся Дик.
Трагерн хмыкнул в ответ:
– Меньше. Намного меньше. Но смысл?… – И они никуда не пошли.
Наевшаяся Серпиана и не думала спускаться со скалы. Она устроилась на уступе, свесив кончик хвоста, и поглядывала на спутников. В змеином взгляде ничего нельзя прочитать, отсюда принято считать, будто змеи бесчувственны, по Дик никак не мог избавиться от ощущения, что девушка смотрит на него лукаво. Он все поглядывал на нее, не понимая, чего она от него хочет, и потому рассмотрел темную щель в скале почти сразу, как луна зажглась бледно-опаловым светом, медленно поднимаясь над горизонтом. Сперва он подумал, что ему показалось, но тень, начинающаяся на пол-локтя ниже самого кончика время от времени вздрагивающего черного хвоста, никуда не девалась, наоборот, она стала глубокой, и оттуда потянуло едва различимой прохладой. Он встал, шагнул к щели, и та мгновенно раскрылась, стала достаточно широкой, чтоб туда без помех мог протиснуться человек. Трагерн, проследив направлением его движения, вскочил тоже.
– Ну что? – с надеждой спросил он. – Уже видишь?
– А ты разве нет?
– Я и не могу видеть.
Вспомнив то, что говорил ему Гвальхир, Дик не стал переспрашивать. Он подошел вплотную к открывшемуся проходу, протянул руку – пальцы не встретили сопротивления.
– Ну, и что мне делать теперь? – поинтересовался он. – Я-то пройти могу, но вас-то мне, что, здесь оставлять?
Тихое шуршание раздалось слева, и рядом с корнуоллцем встала Серггиана, поправляя на себе не туго зашнурованное платье. Трагерн торопливо навьючил на себя вещи, подобрался ближе.
– Зачем оставлять. Возьми за руки и проведи… Эй, сумки свои забери, не я же все потащу на себе!
Сперва проход в скале был так узок, что идти можно было только по одному, и протиснуть обоих своих спутников, не видевших, куда именно идти, Дику удалось с трудом. Прижатая друидом Серпиана тихонько пискнула, охнула, когда ее протащило по камням, и вырвала руку из ладони корнуоллца.
– Я уже вижу, куда идти, – тихо и недовольно сказала она.
Щель слегка раздалась вширь и в высоту, стала пещерным проходом, великолепно неправильным, той самой формы, которую ему дал Бог, и ничто не могло быть лучше. Откуда-то пришел рассеянный свет, слабый и бледный, как от луны, должно быть, он пробивался через трещины в каменном монолите, преломлялся на миллионах и миллионах граней. И свод пещеры, и стены были покрыты друзами хрусталя и полудрагоценных камней, достаточно было небольшой толики света, чтоб все это великолепие заиграло.
Дик, ошеломленный зрелищем, подобного которому он никогда не видел, остановился, и Трагерн уткнулся ему в спину. До того друид старательно смотрел себе под ноги, теперь же, недовольный, поднял голову.
– Ого! – вырвалось у него.
Корнуоллец поднял руку и посмотрел туда, где – в полутьме он плохо видел – должен был находиться браслет. Серебро едва заметно засветилось, отвечая его мыслям, и молодой воин пожелал, чтоб стало светло. Тотчас рука его окуталась языками бледно-оранжевого пламени – выглядело это жутковато, но оказалось совсем не горячо. В действительности Дик не ощутил вообще ничего, кроме легкого покалывания. Он пошевелил ладонью, и короткий огненный луч прянул вверх, у свода разбился на несколько отдельных язычков, которые стекли по друзам и замерли на том уровне, на котором обычно подвешивают факелы.
Свет сгустился и заметался от стены к стене, от друзы к друзе. Подобное обычно можно увидеть лишь в драгоценном камне, ограненном наилучшим для конца двенадцатого века способом, здесь же переливами искр, самых ярких, повторяющих полный радужный спектр, зрители могли наслаждаться, даже не поднимая головы. Несколько минут путники стояли, задрав головы и созерцая ошеломляющее зрелище, пока Дик не ощутил постепенно накапливающийся подъем, достигший уже такой силы, что, казалось, нетрудно было взлететь так высоко, чтоб провести пальцем по холодным граням этого дивного естественного украшения скального зала. Кончики пальцев ныли, и, уже разок-другой столкнувшись с подобным ощущением, только, пожалуй, более слабым, корнуоллец, поразмыслив минуту, пришел к выводу, что это действие наполняющей его энергии. Сказал же друид что-то о проводнике.
– Ну что, так и будем стоять? – спросил он. – Может, пойдем?
– Вот в чем дело, – отвечая своим мыслям, заметил Трагерн. – Эти камни вбирают в себя энергию и потом отдают ее. Никогда такого не видел… Какой замечательный яхонт. – Он ткнул пальцем в стену, брызжущую искрами. Сжался было для прыжка, словно приготовился добыть, но передумал. – Ладно, все равно не достану.
– Зачем тебе?
– Такого рода камни – замечательные артефакты… Ну ладно. – Друид с сожалением посмотрел на стену пещеры. – Идем.
Под ногами скрипела галька, в свете огней, вслед за своим создателем подобием волшебных существ ползущих по граням камней, она казалась не менее драгоценной, лишь чуть менее искристой. Присмотревшись, молодой воин смог бы понять, что камни под ногами покрыты кристалликами соли, потому и блестят, но ему и в голову не пришло нагибаться. Зачем пытаться понять, в чем дело, если можно просто наслаждаться необычным и приятным для глаза зрелищем? За одним из выступов скалы, возле которого пещерный ход делал поворот, начался бледноцветный каменный лес странных колонн, когда цельных, а когда и разомкнутых посередине. До сего дня Дик ни разу не видел сталактитов и сталагмитов, и сперва решил, что эти колонны и клыки, стремящиеся сомкнуться, состоят изо льда, и поежился, словно уже ощутил касание холода. Но, не дождавшись его на деле, подошел посмотреть. Трагерн, для которого сталактиты и сталагмиты были обычным делом, пояснил:
– Да, конечно, и все это тоже сохраняет энергию. Эти соляные столпы впитывают магию и уже не выпускают ее обратно. Кстати, они еще способны искажать пространство и время, но это тебе, наверное, не интересно, – спохватился он.
Дик покачал головой:
– Наверное, интересно. Не знаю. Я не понял.
Сквозь этот лес кажущихся прозрачными творений пещерных вод они прошли, стараясь сохрянять направление, которое здесь, естественно, очень легко было потерять. Трагерн, хоть и не бывал тут раньше, выглядел более уверенным, он тянул за руку Серпиану, восхищенно оглядывающую сияющие в магическом свете стены, землю и своды, – как всякая женщина, она обожала все блестящее. За Серпианой, конечно, поспевал и корнуоллец.
– Совсем как во дворце Большого Нага… – прошептала девушка, любуясь.
– Ты уже подобное видела? – спросил молодой воин, любуясь ею.
Серпиана молча кивнула.
А потом проход, напоминающий лондонские Многоколонные галереи при королевском дворце или в торговых кварталах, подобно реке, впадающей в морской залив, перелился в широкое гулкое пространство, и во тьме недостижимого купола утонули отсветы магических огоньков. Пещера была огромна или, может быть, лишь казалась таковой. Всю середину ее занимало небольшое озерцо, такое прозрачное, что оно казалось не более чем мороком. Колонны сталактитов, возвышавшихся на уступах там, где купол свода опускался к земле, – по краям, покрывали великолепные каменные друзы, такие же, что ближе ко входу, а может, и более совершенные. Было еще то, что Дик видел внутренним взором, воспринимающим магию, – стены и соляные столпы сияли, но особенно ярким светом бил родничок в дальнем углу пещеры, оказавшейся совсем не ширoкой. И к нему молодого воина потянуло так, что, казалось, впору бежать прямо по воде. Но и чувство опасности не оставляло его. Встревоженный словами друида, он косился на сталагмиты и вспоминал библейское сказание. Не люди ли это, желавшие прикоснуться к магии родника и наказанные за самонадеянность? Дик ощущал не страх и даже не колебания, а просто острое желание найти разгадку и выход – для себя и своих спутников.
– А если будут тучи? – спросила Серпиана, на деле совершенно не интересуясь входом в пещеру, – Она оглядывалась, высматривая какую-нибудь птичку или животное помельче, вроде кролика. Она знала, что средних размеров удавам половины олененка, которую у нее была возможность проглотить, хватило бы на месяц. И ей бы хватило, только не на месяц, а недели на две, но только в том случае, если б она решила все это время провисеть на дереве в змеином обличье. Находясь в человеческом теле, она вынуждена была есть один раз в сутки, и непременно мясо, желательно свежее, и тогда могла вести любой по степени активности образ жизни. Так что раз в день ей приходилось непременно решать прочему пропитания. А что сделаешь?
– Тучи разгоним.
– Так же, как ты тогда согнал? – рассмеялся Дик. – Ну-ну. Не лень тебе…
– Так если надо!
Горы здесь были еще не слишком велики, но уже обрывисты, и в глубь этой каменной страны путники продвигались ущельями. Недолго. Остановившись перед отвесной скалой, поросшей дроком и шиповником, похожей на ткань, которую сильно смяли, а потом так и не разгладили, Трагерн ткнул в нее пальцем:
– Вот здесь. Ну что, будем открывать?
Дик поднял бровь. Подошел поближе и огляделся.
– Если зрение мне не изменяет, здесь нет совершенно никакой пещеры. Даже намека на пещеру. Или она здесь такая же, как и в том лесу?
– Твои шутки примитивны и обличают в тебе человека необразованного.
– Я, между прочим, даже читать умею, – слегка обиделся молодой Ричард.
– Ладно. Надо подождать, пока стемнеет и покажется луна.
– Очень кстати, – обрадовалась Серпиана, спустилась с седла и обернулась змеей.
Конь испугался, отпрыгнул в сторону с резвостью слона, увидевшего мышь, и черная лента торопливо заскользила от него в сторону, чтоб не запугать окончательно. Дик потерял ее из виду сразу же, как только матово поблескивающий кончик хвоста скрылся в кустах. Потом на одном из уступов затрепыхалась серенькая птица, попыталась взлететь, но не успела. Вниз полетели перья.
– Анна, тебя словно не кормили целый год – крикнул, усмехаясь, Трагерн – он как раз снимал с седла сумку с припасами. Змея не ответила. Она была занята. Но ее пример подействовал. Пока на землю не спустилась тьма, достаточная, чтоб сделать свет луны не менее ярким, чем тогда, у большого круга камней, мужчины решили немного перекусить и вынули лепешки. Для того чтобы приготовить мясо, надо было развести костер, согреть воду, поварить его, вяленое, хоть немножко… Мужчинам было лень кухарить.
– Что, опять до воды полдня топать? – усмехнулся Дик.
Трагерн хмыкнул в ответ:
– Меньше. Намного меньше. Но смысл?… – И они никуда не пошли.
Наевшаяся Серпиана и не думала спускаться со скалы. Она устроилась на уступе, свесив кончик хвоста, и поглядывала на спутников. В змеином взгляде ничего нельзя прочитать, отсюда принято считать, будто змеи бесчувственны, по Дик никак не мог избавиться от ощущения, что девушка смотрит на него лукаво. Он все поглядывал на нее, не понимая, чего она от него хочет, и потому рассмотрел темную щель в скале почти сразу, как луна зажглась бледно-опаловым светом, медленно поднимаясь над горизонтом. Сперва он подумал, что ему показалось, но тень, начинающаяся на пол-локтя ниже самого кончика время от времени вздрагивающего черного хвоста, никуда не девалась, наоборот, она стала глубокой, и оттуда потянуло едва различимой прохладой. Он встал, шагнул к щели, и та мгновенно раскрылась, стала достаточно широкой, чтоб туда без помех мог протиснуться человек. Трагерн, проследив направлением его движения, вскочил тоже.
– Ну что? – с надеждой спросил он. – Уже видишь?
– А ты разве нет?
– Я и не могу видеть.
Вспомнив то, что говорил ему Гвальхир, Дик не стал переспрашивать. Он подошел вплотную к открывшемуся проходу, протянул руку – пальцы не встретили сопротивления.
– Ну, и что мне делать теперь? – поинтересовался он. – Я-то пройти могу, но вас-то мне, что, здесь оставлять?
Тихое шуршание раздалось слева, и рядом с корнуоллцем встала Серггиана, поправляя на себе не туго зашнурованное платье. Трагерн торопливо навьючил на себя вещи, подобрался ближе.
– Зачем оставлять. Возьми за руки и проведи… Эй, сумки свои забери, не я же все потащу на себе!
Сперва проход в скале был так узок, что идти можно было только по одному, и протиснуть обоих своих спутников, не видевших, куда именно идти, Дику удалось с трудом. Прижатая друидом Серпиана тихонько пискнула, охнула, когда ее протащило по камням, и вырвала руку из ладони корнуоллца.
– Я уже вижу, куда идти, – тихо и недовольно сказала она.
Щель слегка раздалась вширь и в высоту, стала пещерным проходом, великолепно неправильным, той самой формы, которую ему дал Бог, и ничто не могло быть лучше. Откуда-то пришел рассеянный свет, слабый и бледный, как от луны, должно быть, он пробивался через трещины в каменном монолите, преломлялся на миллионах и миллионах граней. И свод пещеры, и стены были покрыты друзами хрусталя и полудрагоценных камней, достаточно было небольшой толики света, чтоб все это великолепие заиграло.
Дик, ошеломленный зрелищем, подобного которому он никогда не видел, остановился, и Трагерн уткнулся ему в спину. До того друид старательно смотрел себе под ноги, теперь же, недовольный, поднял голову.
– Ого! – вырвалось у него.
Корнуоллец поднял руку и посмотрел туда, где – в полутьме он плохо видел – должен был находиться браслет. Серебро едва заметно засветилось, отвечая его мыслям, и молодой воин пожелал, чтоб стало светло. Тотчас рука его окуталась языками бледно-оранжевого пламени – выглядело это жутковато, но оказалось совсем не горячо. В действительности Дик не ощутил вообще ничего, кроме легкого покалывания. Он пошевелил ладонью, и короткий огненный луч прянул вверх, у свода разбился на несколько отдельных язычков, которые стекли по друзам и замерли на том уровне, на котором обычно подвешивают факелы.
Свет сгустился и заметался от стены к стене, от друзы к друзе. Подобное обычно можно увидеть лишь в драгоценном камне, ограненном наилучшим для конца двенадцатого века способом, здесь же переливами искр, самых ярких, повторяющих полный радужный спектр, зрители могли наслаждаться, даже не поднимая головы. Несколько минут путники стояли, задрав головы и созерцая ошеломляющее зрелище, пока Дик не ощутил постепенно накапливающийся подъем, достигший уже такой силы, что, казалось, нетрудно было взлететь так высоко, чтоб провести пальцем по холодным граням этого дивного естественного украшения скального зала. Кончики пальцев ныли, и, уже разок-другой столкнувшись с подобным ощущением, только, пожалуй, более слабым, корнуоллец, поразмыслив минуту, пришел к выводу, что это действие наполняющей его энергии. Сказал же друид что-то о проводнике.
– Ну что, так и будем стоять? – спросил он. – Может, пойдем?
– Вот в чем дело, – отвечая своим мыслям, заметил Трагерн. – Эти камни вбирают в себя энергию и потом отдают ее. Никогда такого не видел… Какой замечательный яхонт. – Он ткнул пальцем в стену, брызжущую искрами. Сжался было для прыжка, словно приготовился добыть, но передумал. – Ладно, все равно не достану.
– Зачем тебе?
– Такого рода камни – замечательные артефакты… Ну ладно. – Друид с сожалением посмотрел на стену пещеры. – Идем.
Под ногами скрипела галька, в свете огней, вслед за своим создателем подобием волшебных существ ползущих по граням камней, она казалась не менее драгоценной, лишь чуть менее искристой. Присмотревшись, молодой воин смог бы понять, что камни под ногами покрыты кристалликами соли, потому и блестят, но ему и в голову не пришло нагибаться. Зачем пытаться понять, в чем дело, если можно просто наслаждаться необычным и приятным для глаза зрелищем? За одним из выступов скалы, возле которого пещерный ход делал поворот, начался бледноцветный каменный лес странных колонн, когда цельных, а когда и разомкнутых посередине. До сего дня Дик ни разу не видел сталактитов и сталагмитов, и сперва решил, что эти колонны и клыки, стремящиеся сомкнуться, состоят изо льда, и поежился, словно уже ощутил касание холода. Но, не дождавшись его на деле, подошел посмотреть. Трагерн, для которого сталактиты и сталагмиты были обычным делом, пояснил:
– Да, конечно, и все это тоже сохраняет энергию. Эти соляные столпы впитывают магию и уже не выпускают ее обратно. Кстати, они еще способны искажать пространство и время, но это тебе, наверное, не интересно, – спохватился он.
Дик покачал головой:
– Наверное, интересно. Не знаю. Я не понял.
Сквозь этот лес кажущихся прозрачными творений пещерных вод они прошли, стараясь сохрянять направление, которое здесь, естественно, очень легко было потерять. Трагерн, хоть и не бывал тут раньше, выглядел более уверенным, он тянул за руку Серпиану, восхищенно оглядывающую сияющие в магическом свете стены, землю и своды, – как всякая женщина, она обожала все блестящее. За Серпианой, конечно, поспевал и корнуоллец.
– Совсем как во дворце Большого Нага… – прошептала девушка, любуясь.
– Ты уже подобное видела? – спросил молодой воин, любуясь ею.
Серпиана молча кивнула.
А потом проход, напоминающий лондонские Многоколонные галереи при королевском дворце или в торговых кварталах, подобно реке, впадающей в морской залив, перелился в широкое гулкое пространство, и во тьме недостижимого купола утонули отсветы магических огоньков. Пещера была огромна или, может быть, лишь казалась таковой. Всю середину ее занимало небольшое озерцо, такое прозрачное, что оно казалось не более чем мороком. Колонны сталактитов, возвышавшихся на уступах там, где купол свода опускался к земле, – по краям, покрывали великолепные каменные друзы, такие же, что ближе ко входу, а может, и более совершенные. Было еще то, что Дик видел внутренним взором, воспринимающим магию, – стены и соляные столпы сияли, но особенно ярким светом бил родничок в дальнем углу пещеры, оказавшейся совсем не ширoкой. И к нему молодого воина потянуло так, что, казалось, впору бежать прямо по воде. Но и чувство опасности не оставляло его. Встревоженный словами друида, он косился на сталагмиты и вспоминал библейское сказание. Не люди ли это, желавшие прикоснуться к магии родника и наказанные за самонадеянность? Дик ощущал не страх и даже не колебания, а просто острое желание найти разгадку и выход – для себя и своих спутников.