Страница:
На причалившую к пристани королевскую барку перекинули сходни, поверх них постелили пурпурный ковер с желтой каймой, и лишь тогда на них ступил король. Трубы взвыли как оглашенные – видимо, чтоб лишний раз напомнить о прибытии правителя, не дай бог, кто-то еще не заметил сего факта. В такт загремели литавры на берегу, и от всего этого грохота лица мессинских сановников еще больше осунулись. Даже Филипп-Август задумался – должно быть, вспоминал, какой грохот и шум устроили, когда встречали его, и сравнение, кажется, было не в его пользу.
«Можно представить, что он прикажет устроить в следующий раз», – подумал Дик, слушая, как беснуются испуганные кони. Он поглядел на Серпиану – девушка в честь прибытия нарядилась в синее платье, и на шее ее что-то таинственно поблескивало. Она уложила волосы с помощью целой горсти шпилек и выглядела не хуже, чем любая французская леди. Девушка-змея сошла на берег вслед за Диком, который по примеру других рыцарей короля громыхал и лязгал изо всех сил. Короли, встретившись на пристани, тут же принялись что-то обсуждать, корнуоллца их разговоры не заинтересовали – он оглядывал порт, прикидывая, как его можно штурмовать. «Болван ты, – подумал он вдруг. – Ведь эти августейшие сейчас могут решить, когда и с кем начнется война, а отдуваться за их решения будешь ты». Он попытался прислушаться, но без толку. Потом шума стало немного меньше, и корнуоллец смог кое-что расслышать.
– …Не стоит, друг мой, – говорил Ричард, и то, что любезность его была притворна, заметил даже Дик. – Право, это дело семейное. С Танкредом я разберусь и сам, но Иерусалим – дело куда как более важное. И главное – почетное. Охота ли королю Французскому участвовать в мелких дрязгах?!
«Ничего себе мелкие дрязги!» – было написано у Филиппа на лице. И Дик с готовностью согласился бы с французом. Две Сицилии – это немало, и следует проследить за тем, чтоб столь жирный кусок не проглотил кто не надо.
– Mon cousin, разве я оставлю вас одного в таком щекотливом деле? – ответил Филипп-Август. – Зловредный бастард должен быть устранен, и это смогут сделать разом мои и твои войска.
На правах телохранителя корнуоллец с каменным лицом потеснил воинов английского правителя, встал за плечом своего суверена и сделал вид, что не слушает и не слышит. На самом деле ему был очень интересен финал беседы, да и ход ее – тоже.
– Благодарю тебя, друг мой, – проговорил, улыбаясь, Ричард, но из-за улыбки упрямо выглядывала злоба.
Видя подобострастие сановников и зная, что войск у де Лечче меньше, чем нужно, чтоб вести войну даже против одного из королей, Плантагенет предпочитал совершить все задуманное сам. Он хотел, чтоб Филипп-Август не мешал ему распоряжаться Двумя Сицилиями по своей прихоти. Король Франции желал того же для себя.
Они обменивались любезностями, прикрывая ими свои истинные желания и устремления, и воздух между ними, казалось, потрескивает от напряжения. Ричард настаивал, упирая на то, что его дело с Танкредом – сугубо семейное. Он не мог похвастаться изобретательностью или богатой аргументацией, но упорства ему было не занимать. В конце концов Филипп, уставший повторять одно и то же разными словами, согласился. Король Французский не любил спорить, особенно тогда, когда чувствовал, что его попросту не слушают. Но выраженному публично согласию надо следовать… Он отступил и наклонился к своему коннетаблю. Дик стоял близко и, обладая острым слухом, разобрал предназначенные не ему распоряжения.
– Прикажи готовить корабли, – шепнул Филипп. – Пусть воины поднимаются на борт, но без лошадей. Выйдете из гавани, а затем вернетесь. Сообщишь всем, что помешал ветер.
Коннетабль поклонился и отправился выполнять. Корнуоллец на всякий случай подавил рвущуюся улыбку, хотя ее и так никто бы не углядел под шлемом. Молодой рыцарь поспешил за королем, довольным одержанной дипломатической победой, туда, куда конюхи подводили сведенных по широким сходням скакунов. Среди животных, все еще нервничающих от близости воды и обилия чужих запахов, был и конь Дика. Король благосклонно отнесся к тому, что корнуоллец поспешил пристроить своего скакуна рядом со свирепым черным жеребцом, укрытым попоной с вышитыми геральдическими львами. Также Ричард не возражал против присутствия в его свите Серпианы.
– Красивая женщина украшает собой общество, – неостроумно изрек он.
Кавалькада прошла по улицам Мессины, разгоняя с дороги людей. Молодой рыцарь смотрел по сторонам лишь затем, чтоб не пропустить блеск металла в руках какого-нибудь фанатика, способного угрожать жизни и здоровью короля. Но, разумеется, он не мог не заметить, как сильно отличается сицилийский город от любого английского. Улочки – то широкие, годные под ярмарку, то узкие настолько, что конный, проезжая по ней, коленями задевал противоположные стены, – были вымощены крупным булыжником и выбелены солнцем. Дерева на Сицилии всегда ощущался сильный недостаток, камня имелось в избытке, потому-то почти все дома возводились из камня, поверху отштукатуренного глиной. Дик никогда прежде не бывал на Востоке, не видал тамошних городов, но слышал рассказы и решил, что, видимо, так они и выглядят – ни одного окошка не выходит на улицу, только во дворы, большие площади изобилуют темными и низенькими лавками, и пахнет чем-то пряным и сладким.
Через западные ворота король и его свита выехали из Мессины. По обе стороны дороги потянулись деревца, припорошенные пылью, кажущиеся темными и заморенными. Природа Сицилии, с одной стороны щедрая и обильная, частенько бывала сурова – солнце опаляло траву до желта, прокаливало землю, если не подоспевал дождь. Быть может, по этой причине Сицилия не менее, чем своим виноградом, пшеницей и оливками, была знаменита также скотом. Зримое свидетельство – мирно пасущиеся отары овец встречались на всем пути от стен города до увитой виноградом с матово-синими, забеленными пылью ягодами, виллы Реджинальда из Мугека.
У закрытых ворот Ричард остановил коня, негодуя, хоть и, по большому счету, напрасно – распахивать створки настежь уже несся целый десяток слуг. Аллея от воротных столбов до беломраморного крыльца была обсажена фруктовыми деревьями, отделана низенькими каменными колоннами, по которым вились растения с крупными, лилиеобразными разноцветными чашечками цветков. Вьюнок, добравшись до капители колонны, перебирался в кроны деревьев, и над аллеей образовалась естественная триумфальная арка, до которой далеко было любой, созданной человеческими руками.
Хозяин поместья уже стоял в дверях, когда король Английский остановил жеребца у ступеней, спустился и сам придержал стремя, пока Ричард спешивался. Король снисходительно поглядывал на лебезящего хозяина виллы. Он уверял, что он никак не ожидал столь неожиданного появления его величества, что государю следовало отправить вперед герольда, дабы все успели подготовить. Своеобразное извинение приняли, после чего Ричард последовал за Реджинальдом, обещавшим накрытый стол и достойный отдых.
Рыцарей и оруженосцев без церемоний отвели на кухню, усадив за огромный стол. Здесь нечего было ожидать изысканных яств вроде яиц, фаршированных соловьиными язычками, но мужчины в них и не нуждались. Слуги, опасливо косясь на рослых длинноволосых англичан, подали желтоватый свежевыпеченных хлеб, оливковое масло первого отжима в широкой миске, овечий сыр и куски напластованного жареного и копченого мяса. Чем тут быть недовольным? Дик обмакивал ломоть в масло и уплетал за обе щеки.
Рядом с ним сидели и более голодные рыцари, которые, как Трагерн, очень тяжело переносили путешествие по морю, даже самое короткое. Серпиана, не последовавшая за королем за почетный стол, хотя хозяин виллы делал ей знаки, с удовольствием лакомилась мясом, поджаренным с кровью и при этом с хрустящей корочкой, болтала ногами, как ребенок, и с увлечением слушала разговоры мужчин.
А о чем могли говорить воины? Ну конечно, о войне. Оказалось, не один корнуоллец такой любопытный, остальные по дороге в гости к Реджинальду из Мугека тоже примеривались к Мессине и пришли к выводу, что брать ее – дело хитрое и непростое.
– Одни эти улочки чего стоят! – твердил Роберт из Саблайля. – Да там младенец с луком остановит с десяток рыцарей.
– Хорош младенец!
– Ну, не младенец…
– Не остановит, – покачал головой Дик. – Улочки слишком извилисты. Нет расстояния, которое можно простреливать. Поставить щит и переть на лучника – и все. Сколько стрел он успеет выпустить, прежде чем его сметут?
– По ногам парочку успеет. Этого хватит.
– Взять ростовой щит.
– А потом что с ним делать? Он едва-едва впишется в улочку!
– Потом опрокинуть на лучника. Пусть побарахтается.
– Да уж. – Серпиана макнула кусочек хлеба в масло. – Один толчок щитом в грудь – и лучник съест свой щит.
Дик рассмеялся.
– Эй, корнуоллец, – окликнул его Вильгельм из Улера. – Твоя леди смыслит в щитах и луках?
– В достаточной мере… Кстати, скажи мне, Роберт, что это тебя понесет в узкие улочки? Тебе широких мало?
– Ну а вдруг придется?
– Вдруг только голуби гадят, это известно. Ерунда. Узкую улочку всегда можно обойти.
– …Но зато лавки здесь должно быть, богатые… Рич, что так смотришь? Должен же я хоть что-то привезти своей жене! И сестер у меня много.
Рич, он же Ричард из Камуиллы, фыркнул. Он и сам был не против пограбить, но говорить об этом так откровенно, так прямо считал неприличным. Возвышенная мечтательность глаз Роберта, примеривающегося к излюбленному занятию наемников и рыцарей – выбору трофеев, смешила владетеля известного английского замка. Кроме того, Сицилия – это почти Европа, где-нибудь на Востоке можно позволять себе что угодно, здесь же следует держать себя в руках…
– Какая Европа? Да эти грязные итальяшки немногим лучше евреев. Надо было и им устроить хороший погром – охотней бы платили. Слишком они скупы, слишком много о себе думают, что евреи, что ломбардцы!
«Тебя бы погромили, – подумал Дик, вразрез с модой относившийся к тем и другим с терпимостью, которую можно было объяснить разве что молодостью корнуоллца, – он еще мало кого ненавидел, и евреев, и итальянцев среди его врагов не имелось. – Тебя и твою семью». Потом вспомнил, что у говорившего не осталось семьи, а жены и детей он не нажил, и промолчал.
Ужин завершился уже к закату, и, прихватив с собой Серпиану, молодой рыцарь отправился отдыхать, хотя его тоже звали веселиться. До него, устроившегося с девушкой в темном углу на набитом соломой тюфяке, доносились звуки музыки и чье-то пение. Пели на итальянском, и, не разбирая слов, корнуоллец с удовольствием воспринимал их как часть музыки и ничего более.
– О чем поют? – спросила, прижавшись к нему, Серпиана.
Он поднял руку и стал перебирать ее волосы. Они – такие черные и блестящие – отражали лунный свет, проникавший в окошко, забранное узорной решеткой, Дик наслаждался их переливом и тяжестью, потом отпустил. Ее локоны, щекоча и лаская, упали на его обнаженное плечо. Потянувшись, он поцеловал девушку, податливую, как вода, ароматную, как спелое яблоко, нежную, как руно ягненка, и только тогда окружавшая его жаркая Сицилия, где даже в сентябре душны ночи, показалась ему прекрасной.
– J’e t’aime…[32] – шептал молодой рыцарь. – J’e t’aime beacoup, mon soleil… ma joie…[33]
– Я тоже тебя люблю, – выдохнула Серпиана.
– J’e t’aime, ma chatte…[34]
– Какая я тебе кошка? – вскинулась девушка. Прижалась и ласково куснула его за ухо.
– Ладно, ладно… Mon petit serpent[35]… Лучше?
– Да, но с чего это тебе вздумалось говорить об этом на языке, который я едва понимаю?
– Так легче.
Он опустил голову на свернутый в изголовье плащ и уснул, ощущая на своем плече ее головку. Это была приятная тяжесть.
Молодой рыцарь скучал бы, не будь рядом Серпианы и Трагерна, добравшегося до виллы Реджинальда из Мугека только через день. Ночи король (и, понятно, вся его свита) проводил здесь, а вот днем его носило по окрестностям с такой быстротой и видимой бесцельностью, словно он и сам не знал, что ему нужно. То государь навещал короля Филиппа на временно занятой им вилле Санто Чиело (если он и испытывал раздражение, что удалить француза прочь из Королевства Двух Сицилии не удаетcя, то на удивление хорошо это скрывал), то отправлял послов к Танкреду де Лечче в Палермо, то посылал своих воинов под предводительством молодого Роберта Бретейля освобождать королеву Иоанну. Странный это был плен, если по первому же требованию Ричарда вдовствующую королеву посадили на галеры, снабдили всем необходимым и с почетом отправили к брату.
Для встречи ее величества все рыцари по приказу короля облачились в доспехи, а поверх надели лучшие (самые чистые) туники, расшитые гербами, которые у них были. Дик надел ту самую тунику, что заказал перед самым турниром под Вузелем – с лежащим львом и с разрешения государя встал за его правым плечом, как телохранитель. После недавнего путешествия Ричард проникся к корнуоллцу доверием и рад был видеть его рядом.
– Надеюсь, ты верен мне? – то и дело спрашивал он, но ответов, какими бы они ни были, не терпел, потому что считал, что тут и так все понятно и никто из англичан не может быть неверен своему сюзерену, который не только помазанник Божий, но еще и знаменитый боец, и доблестный рыцарь. Дик быстро приучился молчать.
От Палермо до Мессины галеры шли меньше суток, блюдя этикет, король вышел встречать сестру лишь тогда, когда ему сообщили, что корабли уже показались. Поскольку по протоколу полагалось, чтоб встречаемые суда подошли к пристани лишь тогда, когда встречающее их августейшее лицо прибудет в Корт, около полутора часов гребцы удерживали галеры на месте, едва-едва гребя против течения, чтоб дать Ричарду возможность добраться от виллы до города. После того как правитель Англии устроился под расшитым львами балдахином и дал знак подавать охлажденное вино, вдове покойного короля Сицилийского наконец удалось попасть в бухту-лагуну.
Галера, шедшая первой, была роскошна – золоченые весла, пурпурные паруса, листовое золото на носовом украшении… Должно быть, она принадлежала прежде Вильгельму Гвискару, потому что несла его знаки, полустертые, но видимые. Как это водится, все Вильгельмово имущество стало принадлежать тому, кто успел наложить руку, то есть де Лечче, и ему хватило наглости объявить корабль своим. Дик покосился на Ричарда – возмутится или нет, но его величество то ли не разобрал знаков, то ли не обратил внимания. Восседая на резном кресле, он ждал, когда наведут сходни и его сестра изволит ступить собственной ножкой на пристань.
Когда Серпиана, которая за свою красоту была принята в круг самых приближенных свитских да так там и осталась, увидела одеяние королевы и ее придворных дам, она тихонько ахнула. Должно быть, несмотря на «заключение», Иоанна умудрялась следить за собой, поскольку одета оказалась достойно и приятно для глаза. Знатные дамы помогли ей сойти с корабля, оправили на ней наряд и отступили, сгрудились за спиной своей госпожи. Венценосная вдова поднялась к помосту, где стояло кресло ее брата, и сделала реверанс.
Ей было всего двадцать пять лет, и, хоть по меркам современниц она уже считалась зрелой женщиной и матроной, юность свежего, хоть и не слишком красивого личика, безупречность белоснежных плеч и рук бросались в глаза. У Иоанны Английской были большие синие глаза, густые темные волосы, унаследованные, видимо, от матери, и крупный отцовский нос, который делал ее лицо грубоватым. Держалась она неуверенно, но реверанс получился изящным, вероятно, по привычке. Когда она склонилась перед Ричардом, он встал и сделал навстречу сестре один шаг, но не более.
– Поднимитесь, сестра моя. Я рад видеть вас в добром здравии. Отныне вы свободны, – и, произнеся эти прочувствованные слова, король победно оглядел своих приближенных, словно хотел перед ними похвастаться.
– Благодарю вас, брат мой, – пролепетала девушка по-французски. Она понимала, что означают слова о свободе – теперь из-под влияния незаконнорожденного сына ее покойного мужа она переходила во власть брата. Можно было не сомневаться, что либо он поспешит выдать ее замуж, либо отправит в монастырь.
Король Английский указал сестре место рядом с собой – для ее величества было спешно поставлено oще одно резное кресло – и обратился с ласковыми словами к Роберту Бретейлю, склонившемуся перед государем вслед за венценосной вдовой. Ричард не сомневался, что успеху посольства он целиком обязан самому себе, но слугу, должным образом исполняющему приказы, следовало поощрить хотя бы милостивым обращением.
В ходе разговора, правда, выяснилось, что приказ был выполнен не целиком. Видимо, Танкред испугался не настолько, насколько должен был, – королеву ее брату он вернул, конечно, а вот приданое ее величества – нет. Дик, покосившийся на государя, заметил, как побагровела его шея над белым, уже успевшим потемнеть от соприкосновения с шеей воротником, как краска гнева поднялась к лицу, зашла щеки,затем лоб.
– Как так! – взревел король, приподнимаясь с места. – Как ты посмел не доставить все имущество в целости и сохранности?
– Я не виноват, ваше величество. – Роберт Бретейль слегка побледнел, но, видимо, решил держаться стойко. – Я говорил милорду Танкреду…
– Что ты говорил?
– Я требовал, чтоб он вернул приданое королевы в целости и по описи, данной мне вами, ваше величество, но его камерарий отказал. Он сказал, что это ее величество надо спрашивать о том, куда подевались все вещи.
Иоанна, сидевшая в кресле неподвижно, словно статуя, даже ресниц не подняла, будто была уверена, что все вопросы решатся без нее. Движимая сочувствием, Серпиана подняла поднос с кубком охлажденного вина и поднесла его королеве, за что получила в ответ милостивый жест маленькой королевской ручки и ни слова.
Ричард и не думал расспрашивать сестру или справляться о чем-либо у нее.
– Это ложь. И слушать не желаю. Ты прекрасно знаешь, Роберт, что камерарий бастарда солгал. Клянусь Богом, этот самозваный правитель Сицилии вернет мне все до золотой крупинки. Зачти еще раз, что входит в список, – обратился он к своему казначею, Роберу Вандомскому.
– Золотой стол, пять золотых корон, усыпанных ценными камнями, большой шелковый шатер, двадцать четыре золотых кубка, серебряные столовые предметы на пятьдесят персон, десять серебряных блюд, украшенных рубином, золотые застежки в виде львов…
– Пропусти мелочи!
– Восемьдесят шесть предметов по описи, прилагаемой к брачному контракту, ваше величество.
Кроме того, здесь же учтены сто вооруженных галер, отданных в свое время в наследство вашему отцу, государь, в помощь проведению военного похода на Восток.
– Да, – подтвердил Ричард, кивая головой. – Все это. Что тебе ответил де Лечче?
– Ваше величество, мой писец зачел копию описи, данную мне вашим камерарием, но милорд Танкред отказался предоставить перечисленные ценности.
– Я не допущу такого пренебрежения, допущенного в отношении моей сестры! – заявил король Английский. – Негодяй должен быть наказан!
Придворные ответили гулом одобрения, Дик, который играл роль телохранителя, потому издавать какие-либо звуки был не обязан, подумал о том, что, должно быть, удержание в своей власти ее величества вдовствующей королевы – не такое пренебрежение, как то, что прыткий бастард покойного Вильгельма заграбастал себе ее богатства. «Должно быть, – решил про себя корнуоллец, – выкуп за ценности, если таковые не будут возвращены, тоже пойдут в казну короля Ричарда. Чтоб не было никакого пренебрежения». А ее величеству Иоанне оставалось лишь сетовать на эту странную жизнь, где лишь те оскорбления нуждаются в возмещении, которые оговорены сильными мира сего, и лишь такое возмещение бывает, какое установят они.
По приказу короля Англии для его сестры был приготовлен городской дом, достаточно просторный, чтоб разместить всю свиту Иоанны и рыцарей, приставленных к ней августейшим братом. Туда ее и проводили, и, следуя приличиям, Ричард остался в этом доме переночевать и отобедать – так назывался пир, заданный мессинскими богачами в честь освобождения бывшей королевы… Да и то, можно ли было Иоанну назвать бывшей королевой – она не отрекалась, короны ее никто не лишал, а то, что на троне теперь сидел не совсем законный наследник, дела не меняло. Для солидности большую часть королевской свиты к столу не позвали (рыцари, «гулявшие» с Ричардом по Италии, в большинстве своем знатностью не отличались, зато отменно дрались), но для Дика, как королевского телохранителя, и для Серпианы, как хорошо одетой прелестной дамы, сделали исключение.
Пир получился роскошным. Стены украсили дорогими неаполитанскими гобеленами, на столах расстелили белоснежные льняные скатерти, расставили дорогую серебряную посуду, канделябры с подвесками из ляпис-лазури и хрусталя. Блюда все несли и несли – первая перемена, вторая, третья… По правую руку от Ричарда сидела Иоанна, а рядом с нею, хоть и немного в стороне, не за столом, конечно, – Дик, так что он имел возможность пробовать даже самые изысканные блюда. Впрочем, он, непривычный к таким изыскам, не нашел в них особенной прелести и отдал предпочтение отличной жареной свинине с луковым соусом.
Вдовствующая королева почти ничего не ела, едва-едва ковыряла в блюде и безропотно давала его заменить. Лицо у нее было каменное и равнодушное, но корнуоллец догадывался, что это – только маска, воспитанная жизнью при дворе, где интриги рождались раньше солнца. В какой-то миг у Дика возник соблазн попытаться утешить ее и развеять, но в последний момент он удержал язык, понимая, что ее величество, скорее всего, лишь удивленно и презрительно приподнимет бровь. Наверняка, она уже тем язвлена, что совсем рядом с ней посадили простого рыцаря, пусть и телохранителя ее брата. Если бы она знала, что сосед – бастард, скорей всего набралась смелости вообще уйти из-за стола.
Впрочем, о его происхождении никто не знает. Молодой рыцарь покосился на Ричарда и отвел глаза.
После пира были танцы, но не те, которые знали Дик и Серпиана, а придворные, сложные и церемонные. Слуги разносили фрукты, медовое печенье, завороженные фруктовые соки. Последние пользовались особенным успехом из-за своей редкости и сложности изготовления – здесь, в Сицилии, где сохранить лед до следующей зимы даже в самых глубоких подвалах стоило очень большого труда. Серпиана поковыряла ложечкой в чашечке с фруктовым льдом и со снисходительной улыбкой отставила ее.
– У нас это лакомство делали лучше.
– Ты уже не у себя на родине, родная, – шепнул, наклонившись к ней, Дик. – И когда еще увидишь ее – Бог весть.
Девушка пожала плечами.
Глядя на короля, Дик легко догадался, что спокойному путешествию пришел конец. О сребролюбии английского государя ходили песни, сочинявших их вешали и четвертовали, но стишки упорно жили. Можно было лишь посочувствовать Танкреду, умудрившемуся задеть самую чувствительную струнку королевского сердца. Хотя, возможно, он скоро осознает свою ошибку. Ноздри благородного и длинного королевского носа раздувались, будто уже чуяли аромат битвы, и у Дика начали зудеть ладони. Для его величества война – один большой турнир, он никогда не думал, что тоже может погибнуть.
Но в случае с Сицилией Ричарду колебаться незачем – английская армия больше и сильнее армии де Лечче. И он колебаться не будет.
Ни в коем случае.
ГЛАВА 19
«Можно представить, что он прикажет устроить в следующий раз», – подумал Дик, слушая, как беснуются испуганные кони. Он поглядел на Серпиану – девушка в честь прибытия нарядилась в синее платье, и на шее ее что-то таинственно поблескивало. Она уложила волосы с помощью целой горсти шпилек и выглядела не хуже, чем любая французская леди. Девушка-змея сошла на берег вслед за Диком, который по примеру других рыцарей короля громыхал и лязгал изо всех сил. Короли, встретившись на пристани, тут же принялись что-то обсуждать, корнуоллца их разговоры не заинтересовали – он оглядывал порт, прикидывая, как его можно штурмовать. «Болван ты, – подумал он вдруг. – Ведь эти августейшие сейчас могут решить, когда и с кем начнется война, а отдуваться за их решения будешь ты». Он попытался прислушаться, но без толку. Потом шума стало немного меньше, и корнуоллец смог кое-что расслышать.
– …Не стоит, друг мой, – говорил Ричард, и то, что любезность его была притворна, заметил даже Дик. – Право, это дело семейное. С Танкредом я разберусь и сам, но Иерусалим – дело куда как более важное. И главное – почетное. Охота ли королю Французскому участвовать в мелких дрязгах?!
«Ничего себе мелкие дрязги!» – было написано у Филиппа на лице. И Дик с готовностью согласился бы с французом. Две Сицилии – это немало, и следует проследить за тем, чтоб столь жирный кусок не проглотил кто не надо.
– Mon cousin, разве я оставлю вас одного в таком щекотливом деле? – ответил Филипп-Август. – Зловредный бастард должен быть устранен, и это смогут сделать разом мои и твои войска.
На правах телохранителя корнуоллец с каменным лицом потеснил воинов английского правителя, встал за плечом своего суверена и сделал вид, что не слушает и не слышит. На самом деле ему был очень интересен финал беседы, да и ход ее – тоже.
– Благодарю тебя, друг мой, – проговорил, улыбаясь, Ричард, но из-за улыбки упрямо выглядывала злоба.
Видя подобострастие сановников и зная, что войск у де Лечче меньше, чем нужно, чтоб вести войну даже против одного из королей, Плантагенет предпочитал совершить все задуманное сам. Он хотел, чтоб Филипп-Август не мешал ему распоряжаться Двумя Сицилиями по своей прихоти. Король Франции желал того же для себя.
Они обменивались любезностями, прикрывая ими свои истинные желания и устремления, и воздух между ними, казалось, потрескивает от напряжения. Ричард настаивал, упирая на то, что его дело с Танкредом – сугубо семейное. Он не мог похвастаться изобретательностью или богатой аргументацией, но упорства ему было не занимать. В конце концов Филипп, уставший повторять одно и то же разными словами, согласился. Король Французский не любил спорить, особенно тогда, когда чувствовал, что его попросту не слушают. Но выраженному публично согласию надо следовать… Он отступил и наклонился к своему коннетаблю. Дик стоял близко и, обладая острым слухом, разобрал предназначенные не ему распоряжения.
– Прикажи готовить корабли, – шепнул Филипп. – Пусть воины поднимаются на борт, но без лошадей. Выйдете из гавани, а затем вернетесь. Сообщишь всем, что помешал ветер.
Коннетабль поклонился и отправился выполнять. Корнуоллец на всякий случай подавил рвущуюся улыбку, хотя ее и так никто бы не углядел под шлемом. Молодой рыцарь поспешил за королем, довольным одержанной дипломатической победой, туда, куда конюхи подводили сведенных по широким сходням скакунов. Среди животных, все еще нервничающих от близости воды и обилия чужих запахов, был и конь Дика. Король благосклонно отнесся к тому, что корнуоллец поспешил пристроить своего скакуна рядом со свирепым черным жеребцом, укрытым попоной с вышитыми геральдическими львами. Также Ричард не возражал против присутствия в его свите Серпианы.
– Красивая женщина украшает собой общество, – неостроумно изрек он.
Кавалькада прошла по улицам Мессины, разгоняя с дороги людей. Молодой рыцарь смотрел по сторонам лишь затем, чтоб не пропустить блеск металла в руках какого-нибудь фанатика, способного угрожать жизни и здоровью короля. Но, разумеется, он не мог не заметить, как сильно отличается сицилийский город от любого английского. Улочки – то широкие, годные под ярмарку, то узкие настолько, что конный, проезжая по ней, коленями задевал противоположные стены, – были вымощены крупным булыжником и выбелены солнцем. Дерева на Сицилии всегда ощущался сильный недостаток, камня имелось в избытке, потому-то почти все дома возводились из камня, поверху отштукатуренного глиной. Дик никогда прежде не бывал на Востоке, не видал тамошних городов, но слышал рассказы и решил, что, видимо, так они и выглядят – ни одного окошка не выходит на улицу, только во дворы, большие площади изобилуют темными и низенькими лавками, и пахнет чем-то пряным и сладким.
Через западные ворота король и его свита выехали из Мессины. По обе стороны дороги потянулись деревца, припорошенные пылью, кажущиеся темными и заморенными. Природа Сицилии, с одной стороны щедрая и обильная, частенько бывала сурова – солнце опаляло траву до желта, прокаливало землю, если не подоспевал дождь. Быть может, по этой причине Сицилия не менее, чем своим виноградом, пшеницей и оливками, была знаменита также скотом. Зримое свидетельство – мирно пасущиеся отары овец встречались на всем пути от стен города до увитой виноградом с матово-синими, забеленными пылью ягодами, виллы Реджинальда из Мугека.
У закрытых ворот Ричард остановил коня, негодуя, хоть и, по большому счету, напрасно – распахивать створки настежь уже несся целый десяток слуг. Аллея от воротных столбов до беломраморного крыльца была обсажена фруктовыми деревьями, отделана низенькими каменными колоннами, по которым вились растения с крупными, лилиеобразными разноцветными чашечками цветков. Вьюнок, добравшись до капители колонны, перебирался в кроны деревьев, и над аллеей образовалась естественная триумфальная арка, до которой далеко было любой, созданной человеческими руками.
Хозяин поместья уже стоял в дверях, когда король Английский остановил жеребца у ступеней, спустился и сам придержал стремя, пока Ричард спешивался. Король снисходительно поглядывал на лебезящего хозяина виллы. Он уверял, что он никак не ожидал столь неожиданного появления его величества, что государю следовало отправить вперед герольда, дабы все успели подготовить. Своеобразное извинение приняли, после чего Ричард последовал за Реджинальдом, обещавшим накрытый стол и достойный отдых.
Рыцарей и оруженосцев без церемоний отвели на кухню, усадив за огромный стол. Здесь нечего было ожидать изысканных яств вроде яиц, фаршированных соловьиными язычками, но мужчины в них и не нуждались. Слуги, опасливо косясь на рослых длинноволосых англичан, подали желтоватый свежевыпеченных хлеб, оливковое масло первого отжима в широкой миске, овечий сыр и куски напластованного жареного и копченого мяса. Чем тут быть недовольным? Дик обмакивал ломоть в масло и уплетал за обе щеки.
Рядом с ним сидели и более голодные рыцари, которые, как Трагерн, очень тяжело переносили путешествие по морю, даже самое короткое. Серпиана, не последовавшая за королем за почетный стол, хотя хозяин виллы делал ей знаки, с удовольствием лакомилась мясом, поджаренным с кровью и при этом с хрустящей корочкой, болтала ногами, как ребенок, и с увлечением слушала разговоры мужчин.
А о чем могли говорить воины? Ну конечно, о войне. Оказалось, не один корнуоллец такой любопытный, остальные по дороге в гости к Реджинальду из Мугека тоже примеривались к Мессине и пришли к выводу, что брать ее – дело хитрое и непростое.
– Одни эти улочки чего стоят! – твердил Роберт из Саблайля. – Да там младенец с луком остановит с десяток рыцарей.
– Хорош младенец!
– Ну, не младенец…
– Не остановит, – покачал головой Дик. – Улочки слишком извилисты. Нет расстояния, которое можно простреливать. Поставить щит и переть на лучника – и все. Сколько стрел он успеет выпустить, прежде чем его сметут?
– По ногам парочку успеет. Этого хватит.
– Взять ростовой щит.
– А потом что с ним делать? Он едва-едва впишется в улочку!
– Потом опрокинуть на лучника. Пусть побарахтается.
– Да уж. – Серпиана макнула кусочек хлеба в масло. – Один толчок щитом в грудь – и лучник съест свой щит.
Дик рассмеялся.
– Эй, корнуоллец, – окликнул его Вильгельм из Улера. – Твоя леди смыслит в щитах и луках?
– В достаточной мере… Кстати, скажи мне, Роберт, что это тебя понесет в узкие улочки? Тебе широких мало?
– Ну а вдруг придется?
– Вдруг только голуби гадят, это известно. Ерунда. Узкую улочку всегда можно обойти.
– …Но зато лавки здесь должно быть, богатые… Рич, что так смотришь? Должен же я хоть что-то привезти своей жене! И сестер у меня много.
Рич, он же Ричард из Камуиллы, фыркнул. Он и сам был не против пограбить, но говорить об этом так откровенно, так прямо считал неприличным. Возвышенная мечтательность глаз Роберта, примеривающегося к излюбленному занятию наемников и рыцарей – выбору трофеев, смешила владетеля известного английского замка. Кроме того, Сицилия – это почти Европа, где-нибудь на Востоке можно позволять себе что угодно, здесь же следует держать себя в руках…
– Какая Европа? Да эти грязные итальяшки немногим лучше евреев. Надо было и им устроить хороший погром – охотней бы платили. Слишком они скупы, слишком много о себе думают, что евреи, что ломбардцы!
«Тебя бы погромили, – подумал Дик, вразрез с модой относившийся к тем и другим с терпимостью, которую можно было объяснить разве что молодостью корнуоллца, – он еще мало кого ненавидел, и евреев, и итальянцев среди его врагов не имелось. – Тебя и твою семью». Потом вспомнил, что у говорившего не осталось семьи, а жены и детей он не нажил, и промолчал.
Ужин завершился уже к закату, и, прихватив с собой Серпиану, молодой рыцарь отправился отдыхать, хотя его тоже звали веселиться. До него, устроившегося с девушкой в темном углу на набитом соломой тюфяке, доносились звуки музыки и чье-то пение. Пели на итальянском, и, не разбирая слов, корнуоллец с удовольствием воспринимал их как часть музыки и ничего более.
– О чем поют? – спросила, прижавшись к нему, Серпиана.
Он поднял руку и стал перебирать ее волосы. Они – такие черные и блестящие – отражали лунный свет, проникавший в окошко, забранное узорной решеткой, Дик наслаждался их переливом и тяжестью, потом отпустил. Ее локоны, щекоча и лаская, упали на его обнаженное плечо. Потянувшись, он поцеловал девушку, податливую, как вода, ароматную, как спелое яблоко, нежную, как руно ягненка, и только тогда окружавшая его жаркая Сицилия, где даже в сентябре душны ночи, показалась ему прекрасной.
– J’e t’aime…[32] – шептал молодой рыцарь. – J’e t’aime beacoup, mon soleil… ma joie…[33]
– Я тоже тебя люблю, – выдохнула Серпиана.
– J’e t’aime, ma chatte…[34]
– Какая я тебе кошка? – вскинулась девушка. Прижалась и ласково куснула его за ухо.
– Ладно, ладно… Mon petit serpent[35]… Лучше?
– Да, но с чего это тебе вздумалось говорить об этом на языке, который я едва понимаю?
– Так легче.
Он опустил голову на свернутый в изголовье плащ и уснул, ощущая на своем плече ее головку. Это была приятная тяжесть.
Молодой рыцарь скучал бы, не будь рядом Серпианы и Трагерна, добравшегося до виллы Реджинальда из Мугека только через день. Ночи король (и, понятно, вся его свита) проводил здесь, а вот днем его носило по окрестностям с такой быстротой и видимой бесцельностью, словно он и сам не знал, что ему нужно. То государь навещал короля Филиппа на временно занятой им вилле Санто Чиело (если он и испытывал раздражение, что удалить француза прочь из Королевства Двух Сицилии не удаетcя, то на удивление хорошо это скрывал), то отправлял послов к Танкреду де Лечче в Палермо, то посылал своих воинов под предводительством молодого Роберта Бретейля освобождать королеву Иоанну. Странный это был плен, если по первому же требованию Ричарда вдовствующую королеву посадили на галеры, снабдили всем необходимым и с почетом отправили к брату.
Для встречи ее величества все рыцари по приказу короля облачились в доспехи, а поверх надели лучшие (самые чистые) туники, расшитые гербами, которые у них были. Дик надел ту самую тунику, что заказал перед самым турниром под Вузелем – с лежащим львом и с разрешения государя встал за его правым плечом, как телохранитель. После недавнего путешествия Ричард проникся к корнуоллцу доверием и рад был видеть его рядом.
– Надеюсь, ты верен мне? – то и дело спрашивал он, но ответов, какими бы они ни были, не терпел, потому что считал, что тут и так все понятно и никто из англичан не может быть неверен своему сюзерену, который не только помазанник Божий, но еще и знаменитый боец, и доблестный рыцарь. Дик быстро приучился молчать.
От Палермо до Мессины галеры шли меньше суток, блюдя этикет, король вышел встречать сестру лишь тогда, когда ему сообщили, что корабли уже показались. Поскольку по протоколу полагалось, чтоб встречаемые суда подошли к пристани лишь тогда, когда встречающее их августейшее лицо прибудет в Корт, около полутора часов гребцы удерживали галеры на месте, едва-едва гребя против течения, чтоб дать Ричарду возможность добраться от виллы до города. После того как правитель Англии устроился под расшитым львами балдахином и дал знак подавать охлажденное вино, вдове покойного короля Сицилийского наконец удалось попасть в бухту-лагуну.
Галера, шедшая первой, была роскошна – золоченые весла, пурпурные паруса, листовое золото на носовом украшении… Должно быть, она принадлежала прежде Вильгельму Гвискару, потому что несла его знаки, полустертые, но видимые. Как это водится, все Вильгельмово имущество стало принадлежать тому, кто успел наложить руку, то есть де Лечче, и ему хватило наглости объявить корабль своим. Дик покосился на Ричарда – возмутится или нет, но его величество то ли не разобрал знаков, то ли не обратил внимания. Восседая на резном кресле, он ждал, когда наведут сходни и его сестра изволит ступить собственной ножкой на пристань.
Когда Серпиана, которая за свою красоту была принята в круг самых приближенных свитских да так там и осталась, увидела одеяние королевы и ее придворных дам, она тихонько ахнула. Должно быть, несмотря на «заключение», Иоанна умудрялась следить за собой, поскольку одета оказалась достойно и приятно для глаза. Знатные дамы помогли ей сойти с корабля, оправили на ней наряд и отступили, сгрудились за спиной своей госпожи. Венценосная вдова поднялась к помосту, где стояло кресло ее брата, и сделала реверанс.
Ей было всего двадцать пять лет, и, хоть по меркам современниц она уже считалась зрелой женщиной и матроной, юность свежего, хоть и не слишком красивого личика, безупречность белоснежных плеч и рук бросались в глаза. У Иоанны Английской были большие синие глаза, густые темные волосы, унаследованные, видимо, от матери, и крупный отцовский нос, который делал ее лицо грубоватым. Держалась она неуверенно, но реверанс получился изящным, вероятно, по привычке. Когда она склонилась перед Ричардом, он встал и сделал навстречу сестре один шаг, но не более.
– Поднимитесь, сестра моя. Я рад видеть вас в добром здравии. Отныне вы свободны, – и, произнеся эти прочувствованные слова, король победно оглядел своих приближенных, словно хотел перед ними похвастаться.
– Благодарю вас, брат мой, – пролепетала девушка по-французски. Она понимала, что означают слова о свободе – теперь из-под влияния незаконнорожденного сына ее покойного мужа она переходила во власть брата. Можно было не сомневаться, что либо он поспешит выдать ее замуж, либо отправит в монастырь.
Король Английский указал сестре место рядом с собой – для ее величества было спешно поставлено oще одно резное кресло – и обратился с ласковыми словами к Роберту Бретейлю, склонившемуся перед государем вслед за венценосной вдовой. Ричард не сомневался, что успеху посольства он целиком обязан самому себе, но слугу, должным образом исполняющему приказы, следовало поощрить хотя бы милостивым обращением.
В ходе разговора, правда, выяснилось, что приказ был выполнен не целиком. Видимо, Танкред испугался не настолько, насколько должен был, – королеву ее брату он вернул, конечно, а вот приданое ее величества – нет. Дик, покосившийся на государя, заметил, как побагровела его шея над белым, уже успевшим потемнеть от соприкосновения с шеей воротником, как краска гнева поднялась к лицу, зашла щеки,затем лоб.
– Как так! – взревел король, приподнимаясь с места. – Как ты посмел не доставить все имущество в целости и сохранности?
– Я не виноват, ваше величество. – Роберт Бретейль слегка побледнел, но, видимо, решил держаться стойко. – Я говорил милорду Танкреду…
– Что ты говорил?
– Я требовал, чтоб он вернул приданое королевы в целости и по описи, данной мне вами, ваше величество, но его камерарий отказал. Он сказал, что это ее величество надо спрашивать о том, куда подевались все вещи.
Иоанна, сидевшая в кресле неподвижно, словно статуя, даже ресниц не подняла, будто была уверена, что все вопросы решатся без нее. Движимая сочувствием, Серпиана подняла поднос с кубком охлажденного вина и поднесла его королеве, за что получила в ответ милостивый жест маленькой королевской ручки и ни слова.
Ричард и не думал расспрашивать сестру или справляться о чем-либо у нее.
– Это ложь. И слушать не желаю. Ты прекрасно знаешь, Роберт, что камерарий бастарда солгал. Клянусь Богом, этот самозваный правитель Сицилии вернет мне все до золотой крупинки. Зачти еще раз, что входит в список, – обратился он к своему казначею, Роберу Вандомскому.
– Золотой стол, пять золотых корон, усыпанных ценными камнями, большой шелковый шатер, двадцать четыре золотых кубка, серебряные столовые предметы на пятьдесят персон, десять серебряных блюд, украшенных рубином, золотые застежки в виде львов…
– Пропусти мелочи!
– Восемьдесят шесть предметов по описи, прилагаемой к брачному контракту, ваше величество.
Кроме того, здесь же учтены сто вооруженных галер, отданных в свое время в наследство вашему отцу, государь, в помощь проведению военного похода на Восток.
– Да, – подтвердил Ричард, кивая головой. – Все это. Что тебе ответил де Лечче?
– Ваше величество, мой писец зачел копию описи, данную мне вашим камерарием, но милорд Танкред отказался предоставить перечисленные ценности.
– Я не допущу такого пренебрежения, допущенного в отношении моей сестры! – заявил король Английский. – Негодяй должен быть наказан!
Придворные ответили гулом одобрения, Дик, который играл роль телохранителя, потому издавать какие-либо звуки был не обязан, подумал о том, что, должно быть, удержание в своей власти ее величества вдовствующей королевы – не такое пренебрежение, как то, что прыткий бастард покойного Вильгельма заграбастал себе ее богатства. «Должно быть, – решил про себя корнуоллец, – выкуп за ценности, если таковые не будут возвращены, тоже пойдут в казну короля Ричарда. Чтоб не было никакого пренебрежения». А ее величеству Иоанне оставалось лишь сетовать на эту странную жизнь, где лишь те оскорбления нуждаются в возмещении, которые оговорены сильными мира сего, и лишь такое возмещение бывает, какое установят они.
По приказу короля Англии для его сестры был приготовлен городской дом, достаточно просторный, чтоб разместить всю свиту Иоанны и рыцарей, приставленных к ней августейшим братом. Туда ее и проводили, и, следуя приличиям, Ричард остался в этом доме переночевать и отобедать – так назывался пир, заданный мессинскими богачами в честь освобождения бывшей королевы… Да и то, можно ли было Иоанну назвать бывшей королевой – она не отрекалась, короны ее никто не лишал, а то, что на троне теперь сидел не совсем законный наследник, дела не меняло. Для солидности большую часть королевской свиты к столу не позвали (рыцари, «гулявшие» с Ричардом по Италии, в большинстве своем знатностью не отличались, зато отменно дрались), но для Дика, как королевского телохранителя, и для Серпианы, как хорошо одетой прелестной дамы, сделали исключение.
Пир получился роскошным. Стены украсили дорогими неаполитанскими гобеленами, на столах расстелили белоснежные льняные скатерти, расставили дорогую серебряную посуду, канделябры с подвесками из ляпис-лазури и хрусталя. Блюда все несли и несли – первая перемена, вторая, третья… По правую руку от Ричарда сидела Иоанна, а рядом с нею, хоть и немного в стороне, не за столом, конечно, – Дик, так что он имел возможность пробовать даже самые изысканные блюда. Впрочем, он, непривычный к таким изыскам, не нашел в них особенной прелести и отдал предпочтение отличной жареной свинине с луковым соусом.
Вдовствующая королева почти ничего не ела, едва-едва ковыряла в блюде и безропотно давала его заменить. Лицо у нее было каменное и равнодушное, но корнуоллец догадывался, что это – только маска, воспитанная жизнью при дворе, где интриги рождались раньше солнца. В какой-то миг у Дика возник соблазн попытаться утешить ее и развеять, но в последний момент он удержал язык, понимая, что ее величество, скорее всего, лишь удивленно и презрительно приподнимет бровь. Наверняка, она уже тем язвлена, что совсем рядом с ней посадили простого рыцаря, пусть и телохранителя ее брата. Если бы она знала, что сосед – бастард, скорей всего набралась смелости вообще уйти из-за стола.
Впрочем, о его происхождении никто не знает. Молодой рыцарь покосился на Ричарда и отвел глаза.
После пира были танцы, но не те, которые знали Дик и Серпиана, а придворные, сложные и церемонные. Слуги разносили фрукты, медовое печенье, завороженные фруктовые соки. Последние пользовались особенным успехом из-за своей редкости и сложности изготовления – здесь, в Сицилии, где сохранить лед до следующей зимы даже в самых глубоких подвалах стоило очень большого труда. Серпиана поковыряла ложечкой в чашечке с фруктовым льдом и со снисходительной улыбкой отставила ее.
– У нас это лакомство делали лучше.
– Ты уже не у себя на родине, родная, – шепнул, наклонившись к ней, Дик. – И когда еще увидишь ее – Бог весть.
Девушка пожала плечами.
Глядя на короля, Дик легко догадался, что спокойному путешествию пришел конец. О сребролюбии английского государя ходили песни, сочинявших их вешали и четвертовали, но стишки упорно жили. Можно было лишь посочувствовать Танкреду, умудрившемуся задеть самую чувствительную струнку королевского сердца. Хотя, возможно, он скоро осознает свою ошибку. Ноздри благородного и длинного королевского носа раздувались, будто уже чуяли аромат битвы, и у Дика начали зудеть ладони. Для его величества война – один большой турнир, он никогда не думал, что тоже может погибнуть.
Но в случае с Сицилией Ричарду колебаться незачем – английская армия больше и сильнее армии де Лечче. И он колебаться не будет.
Ни в коем случае.
ГЛАВА 19
Вдень, последовавший за днем Святого Михаила, то есть тридцатого сентября, его величество король Английский переправился через Фар-Мескинский пролив и с налета взял хорошо укрепленный Баниар. Крови почти не пролилось, была ранена пара солдат с той и другой стороны, да одного сицилийца пришлось повесить в назидание дабы другие не сопротивлялись, да комендант лишился нескольких зубов. Но тут уж ему странно было бы обижаться, поскольку удар в лицо кулаком, обтянутым кольчужной перчаткой, был нанесен собственноручно английским государем. Вал оказался захвачен едва ли не единым духом, округа зачищена и подготовлена к приему королевы Иоанны и ее придворных дам. Ричард поспешил убрать свою сестру с глаз долой, заодно поместить ее в укрепленном месте, в недостроенном замке Боар – для ее безопасности и собственного спокойствия.
Но и в Баниаре государь не задержался. Уж раз он решил разобраться с Танкредом, то следовало сделать это как можно скорее. На следующий же день, окружив со всех сторон боевыми галерами, король уже штурмовал Гриффен – старый монастырь с выкрошившимися стенами, раскинувшийся в окружении фруктовых садов и грядок на острове посреди Фар. Говорили, что монастырь неплохо укреплен, но на поверку вышло другое – уже к полудню Плантагенет, гремя доспехами, вошел в монастырскую церковь, мимолетно преклонил колено перед распятием, и, встав, громогласно распорядился;
Но и в Баниаре государь не задержался. Уж раз он решил разобраться с Танкредом, то следовало сделать это как можно скорее. На следующий же день, окружив со всех сторон боевыми галерами, король уже штурмовал Гриффен – старый монастырь с выкрошившимися стенами, раскинувшийся в окружении фруктовых садов и грядок на острове посреди Фар. Говорили, что монастырь неплохо укреплен, но на поверку вышло другое – уже к полудню Плантагенет, гремя доспехами, вошел в монастырскую церковь, мимолетно преклонил колено перед распятием, и, встав, громогласно распорядился;