Страница:
Руин предпочел плыть по течению. Он наведался к дворцовому магическому источнику, «продышался» там, после чего отлучился в Асгердан. Как оказалось, вовремя.
Вернона от немедленной расправы спасло только странное состояние Армана. Он с трудом понимал, что вокруг него происходит, и в тот момент думал только об одном – вот моя жена, надо ее забрать. Удивительное терпение и доверие Катрины дали ему время прийти в себя. Прижимая к себе ее теплое тело, он медленно, но верно возвращался сознанием к тому, на чем все закончилось тогда, во время нападения серых. Он вспоминал, и не только обстоятельства совместной жизни, но и чувства, и привычные слова, и все то, что было между ними, только между ними.
Прикосновение ее руки вернуло его к реальности. Взглянув на жену, он захотел обнять ее, прижать к себе крепко-крепко, чтобы ощутить – он действительно жив, действительно на этом свете, и она действительно с ним рядом. Тискать Катрину он все-таки не стал – во-первых, она в положении, во-вторых, можно помять одеяние и огорчить супругу – но зато с облегчением прижался щекой к ее руке. Молодая женщина вспыхнула и смутилась. Румяная, она показалась ему особенно красивой.
В дверь осторожно постучали и, подождав, приоткрыли створку. Не решившийся шагнуть на порог слуга тихо сообщил:
– Пора, ваше высочество.
И подал ему длинный роскошный плащ, плотный от вышивки, отороченный мехом – просто мантия, а не плащ.
Снаружи ждали придворные, вся высшая знать Провала, слуги, гвардия – и два оседланных коня: великолепный вороной, лоснящийся жеребец с высоким, расшитым золотом седлом, и тонконогая белоснежная кобылка, чья тщательно расчесанная грива почтит касалась земли. Зрелище было великолепное, еще великолепнее оно станет тогда, когда процессия растянется по улицам провальской столицы. Тогда развернутся и заполощут по ветру огромные стяги, и под солнцем засияют великолепное обмундирование дворцовой стражи и драгоценности знати, которых на каждом было столько, что следовало лишь дивиться, как их лошади выдерживают.
Конечно, еще великолепнее были дамы. Длинные шлейфы их платьев, каждое из которых стоило уж никак не меньше годового дохода с хорошего графства, свисали почти до земли или укрывали круп лошади вместе с длинным хвостом. Они походили на дивных райских птиц, но даже на их фоне Катрина выделялась. Не могла не выделяться – все должны были издалека понять, кто из всех этих дам является супругой нового властителя. Словно невеста, она была облачена во все белое. Белоснежная парча, затканная серебром и еще к тому же расшитая драгоценными камнями и золотом, ложилась жесткими складками. Верхом на своей прелестной кобылке Катрина напоминала фею из сказки.
В процессии она занимала место позади мужа, на некотором расстоянии от него, и ее окружали десять женщин в мундирах дворцовой гвардии – лучшие воительницы Провала, бывшие рабыни-гладиаторши, купленные в каком-то из соседних миров. В Провале женщин сражаться не учили. Никогда. Но телохранительницы для супруги правителя и самых знатных дам Провала требовались, просто неприлично считалось допускать в их покои мужчин – какой разумный и строгий муж на это пойдет? Но, к счастью, все недостающее можно было прикупить по соседству, в мирах, где женщины занимали несколько иное положение в обществе.
Дальше потянулись остальные сопровождающие. Столпившиеся на улицах простолюдины с восторгом и завистью разглядывали великолепных коней, роскошные одежды, о которых им даже мечтать нельзя было, драгоценности… Они собирались на улицах с ночи, терпеливо топтались на холоде и спорили из-за удобного места, и вовсе не потому, что рассчитывали на щедрую милостыню. То есть, конечно, на милостыню они тоже рассчитывали, но не так, чтобы очень. Больше всего они желали просто взглянуть на чужое богатство – это одно было для них отличным развлечением.
От милостыни они, конечно, не отказывались, если уж та им перепадала.
У величественного, беломраморного храма, где уже не первую сотню лет совершались церемонии коронации и бракосочетания правителей Провала, Руин соскочил с коня и сам, не позволив никому, снял с седла Катрину Он же повел ее в храм, нарушая все традиции. Нарушение, впрочем, было простительным, распорядитель торжеств не счел нужным вмешиваться. На широких ступенях Арман остановился, обернулся… Храм когда-то построили на высоком холме, таком же, как тот, что стал фундаментом для дворца. Получалось, что весь город как бы лежал в ложбине между храмом и дворцом, и с широкой и длинной храмовой лестницы была видна изрядная его часть.
В городе не строили домов выше пяти этажей, и в основном из того же камня, который добывали в ближайших каменоломнях, который был тут повсюду И теперь, рассматривая столицу, Руин видел ее совсем иначе, чем прежде, когда жил здесь. К мысли, что все это вот-вот будет принадлежать ему всецело, нужно было привыкать постепенно. Ведь это не только право – это и целый букет обязанностей, которые придется тащить на своих плечах, как мешок картошки.
Задержку приняли с пониманием – мол, принц хочет еще разок показать себя народу – и народ ответил ему рукоплесканиями. В дверях храма, широких, как ворота, где три подводы разъедутся, если надо, Арман снова задержался, но уже по протоколу. Поскольку церемония была длительной и по древней традиции обязана была совершаться публично, то и начиналась она именно здесь, на пороге. Очень длинно и томительно одна церемония сменялась другой – он терпеливо поворачивался, поднимал и опускал руки, отвечал на вопросы и сам задавал их – положенные формулы пришлось затвердить заранее.
Потом наконец прошли в храм, и за ними, словно овцы за пастухом, в объемистое чрево старого здания втянулись и придворные, все те, кто имел право присутствовать внутри. Там, у ступеней трона, где Руин уже почти стал властителем, только короной еще не была увенчана его голова, распорядитель шепнул Катрине опуститься на колени.
Она удивленно взглянула на мужа – только его мнение здесь имело для нее вес. Супруг смотрел спокойно и бесстрастно, так же, как это получалось у него в последнее время чаще всего. Он будто бы ей оставлял решать – хочет ли она играть в эту игру по местным традициям или же нет. Тонкие губы молодой женщины тронула улыбка. А распорядитель уже торопился подставить ей локоть, решив, что беременной женщине просто трудно опускаться на пол.
Катрина аккуратно преклонила колени и замерла, ожидая, что будет дальше. Вслед за нею то же самое сделали и все дамы в храме, а мужчины торопливо поснимали береты и шляпы. Первосвященник вынес из залы святая святых венец правителя на бархатной подушечке, за ним двое маститых священников несли меч и перстень. Все это были регалии, которые когда-то носил и Арман-Улл, и Улл-Нэргино, и многие их предки. Руин спокойно и очень напряженно посмотрел на них. Ему показалось, что в лицо буквально на миг ударил аромат корицы – любимый запах Армана-Улла. Запах, который его сын ненавидел всю свою жизнь.
К счастью, впечатление длилось недолго. Арман прикрыл глаза, и потому не увидел, а только ощутил, как его лба коснулся холодный и тяжелый ободок. Корона была выполнена из тонких, затейливо переплетенных полосок белого золота, усаженных искристыми драгоценными камнями, с десятком остреньких выступов по верхней части обруча. Хотя золото – очень мягкий металл, ободок почти не пострадал, не стерся, не истончился – его защищала магия. Очень много магии было и в перстне. Именно этот перстень был на пальце у Армана-Улла, когда Руин схватился с ним и едва не погиб. Того, у кого на руке этот перстень, очень сложно одолеть в прямом магическом поединке. К тому же кольцо было связано с дворцовым магическим источником и оттуда черпало энергию. А это означало фактически черпать из бездонного озера.
Мечом Руина опоясал сам первосвященник (он же снял с пояса нового правителя прежний меч, и тот был немедленно унесен). Магии в клинке было немного, зато эта регалия считалась самой древней. Едва все пряжки были застегнуты, знать ответила первосвященнику и новому властителю приветственными криками, а дамы поднялись с колен. Катрина тоже попыталась подняться, но распорядитель удержал ее за плечо.
Арман сам подал жене руку. Он не стал короновать ее коленопреклоненной, хотя существовавший в истории Провала прецедент требовал именно этого, и не стал пользоваться для того малой короной, в которой супруга властителя должна была появляться на людях – регалия тоже древняя, но не обладающая тем священным значением, как мужской венец. Он снял с себя корону и под речитатив, читаемый хором на старом, давно вышедшем из обихода провальском языке, под ропот толпы возложил ее на голову супруге.
Катрина смотрела спокойно. Она не знала, что ради того, чтобы не унижать ее в глазах подданных, как это было принято, супруг нарушил традиции и даже прямой закон. Его жест, по логике вещей, делал женщину равной ему по правам на трон. Именно этого, собственно, Руин и добивался.
Церемония бракосочетания и вовсе получилась короткой. Ошеломленный поступком властителя первосвященник не стал затягивать, он вскоре соединил руки супругов, и новоявленной властительнице снова пришлось опуститься на колени, чтобы получить из рук мужа три оправленные в золото рубина, символизирующие те богатства, которые он должен дать ей и ее детям. Распорядитель торжества вовремя подставил молодой женщине локоть, но Арман и здесь распорядился сам. Он решительно поднял супругу с пола и прижал к себе.
Знать ответила одобрительными возгласами и приветственными криками, хотя здесь они не были предусмотрены протоколом. Весь двор уже знал, что жена Руина в положении, что у нее скорее всего будет мальчик, то есть наследник, и потому к отступлениям от традиций и законов отнеслись снисходительно. В конце концов, ведь чрево этой женщины уже содержало в себе того, кому в будущем предстояло править Провалом, а значит, в какой-то степени корона увенчала и его тоже. К тому же женщина оказалась стоящей, быстро понесла, за это ее можно было как-то вознаградить.
Впрочем, Руину не было никакого дела до мнения знати. Он просто поступал так, как хотел, и руководствовался только собственными желаниями и побуждениями. Он держал в объятиях любимую супругу, и она улыбалась ему в ответ.
Глава 13
Вернона от немедленной расправы спасло только странное состояние Армана. Он с трудом понимал, что вокруг него происходит, и в тот момент думал только об одном – вот моя жена, надо ее забрать. Удивительное терпение и доверие Катрины дали ему время прийти в себя. Прижимая к себе ее теплое тело, он медленно, но верно возвращался сознанием к тому, на чем все закончилось тогда, во время нападения серых. Он вспоминал, и не только обстоятельства совместной жизни, но и чувства, и привычные слова, и все то, что было между ними, только между ними.
Прикосновение ее руки вернуло его к реальности. Взглянув на жену, он захотел обнять ее, прижать к себе крепко-крепко, чтобы ощутить – он действительно жив, действительно на этом свете, и она действительно с ним рядом. Тискать Катрину он все-таки не стал – во-первых, она в положении, во-вторых, можно помять одеяние и огорчить супругу – но зато с облегчением прижался щекой к ее руке. Молодая женщина вспыхнула и смутилась. Румяная, она показалась ему особенно красивой.
В дверь осторожно постучали и, подождав, приоткрыли створку. Не решившийся шагнуть на порог слуга тихо сообщил:
– Пора, ваше высочество.
И подал ему длинный роскошный плащ, плотный от вышивки, отороченный мехом – просто мантия, а не плащ.
Снаружи ждали придворные, вся высшая знать Провала, слуги, гвардия – и два оседланных коня: великолепный вороной, лоснящийся жеребец с высоким, расшитым золотом седлом, и тонконогая белоснежная кобылка, чья тщательно расчесанная грива почтит касалась земли. Зрелище было великолепное, еще великолепнее оно станет тогда, когда процессия растянется по улицам провальской столицы. Тогда развернутся и заполощут по ветру огромные стяги, и под солнцем засияют великолепное обмундирование дворцовой стражи и драгоценности знати, которых на каждом было столько, что следовало лишь дивиться, как их лошади выдерживают.
Конечно, еще великолепнее были дамы. Длинные шлейфы их платьев, каждое из которых стоило уж никак не меньше годового дохода с хорошего графства, свисали почти до земли или укрывали круп лошади вместе с длинным хвостом. Они походили на дивных райских птиц, но даже на их фоне Катрина выделялась. Не могла не выделяться – все должны были издалека понять, кто из всех этих дам является супругой нового властителя. Словно невеста, она была облачена во все белое. Белоснежная парча, затканная серебром и еще к тому же расшитая драгоценными камнями и золотом, ложилась жесткими складками. Верхом на своей прелестной кобылке Катрина напоминала фею из сказки.
В процессии она занимала место позади мужа, на некотором расстоянии от него, и ее окружали десять женщин в мундирах дворцовой гвардии – лучшие воительницы Провала, бывшие рабыни-гладиаторши, купленные в каком-то из соседних миров. В Провале женщин сражаться не учили. Никогда. Но телохранительницы для супруги правителя и самых знатных дам Провала требовались, просто неприлично считалось допускать в их покои мужчин – какой разумный и строгий муж на это пойдет? Но, к счастью, все недостающее можно было прикупить по соседству, в мирах, где женщины занимали несколько иное положение в обществе.
Дальше потянулись остальные сопровождающие. Столпившиеся на улицах простолюдины с восторгом и завистью разглядывали великолепных коней, роскошные одежды, о которых им даже мечтать нельзя было, драгоценности… Они собирались на улицах с ночи, терпеливо топтались на холоде и спорили из-за удобного места, и вовсе не потому, что рассчитывали на щедрую милостыню. То есть, конечно, на милостыню они тоже рассчитывали, но не так, чтобы очень. Больше всего они желали просто взглянуть на чужое богатство – это одно было для них отличным развлечением.
От милостыни они, конечно, не отказывались, если уж та им перепадала.
У величественного, беломраморного храма, где уже не первую сотню лет совершались церемонии коронации и бракосочетания правителей Провала, Руин соскочил с коня и сам, не позволив никому, снял с седла Катрину Он же повел ее в храм, нарушая все традиции. Нарушение, впрочем, было простительным, распорядитель торжеств не счел нужным вмешиваться. На широких ступенях Арман остановился, обернулся… Храм когда-то построили на высоком холме, таком же, как тот, что стал фундаментом для дворца. Получалось, что весь город как бы лежал в ложбине между храмом и дворцом, и с широкой и длинной храмовой лестницы была видна изрядная его часть.
В городе не строили домов выше пяти этажей, и в основном из того же камня, который добывали в ближайших каменоломнях, который был тут повсюду И теперь, рассматривая столицу, Руин видел ее совсем иначе, чем прежде, когда жил здесь. К мысли, что все это вот-вот будет принадлежать ему всецело, нужно было привыкать постепенно. Ведь это не только право – это и целый букет обязанностей, которые придется тащить на своих плечах, как мешок картошки.
Задержку приняли с пониманием – мол, принц хочет еще разок показать себя народу – и народ ответил ему рукоплесканиями. В дверях храма, широких, как ворота, где три подводы разъедутся, если надо, Арман снова задержался, но уже по протоколу. Поскольку церемония была длительной и по древней традиции обязана была совершаться публично, то и начиналась она именно здесь, на пороге. Очень длинно и томительно одна церемония сменялась другой – он терпеливо поворачивался, поднимал и опускал руки, отвечал на вопросы и сам задавал их – положенные формулы пришлось затвердить заранее.
Потом наконец прошли в храм, и за ними, словно овцы за пастухом, в объемистое чрево старого здания втянулись и придворные, все те, кто имел право присутствовать внутри. Там, у ступеней трона, где Руин уже почти стал властителем, только короной еще не была увенчана его голова, распорядитель шепнул Катрине опуститься на колени.
Она удивленно взглянула на мужа – только его мнение здесь имело для нее вес. Супруг смотрел спокойно и бесстрастно, так же, как это получалось у него в последнее время чаще всего. Он будто бы ей оставлял решать – хочет ли она играть в эту игру по местным традициям или же нет. Тонкие губы молодой женщины тронула улыбка. А распорядитель уже торопился подставить ей локоть, решив, что беременной женщине просто трудно опускаться на пол.
Катрина аккуратно преклонила колени и замерла, ожидая, что будет дальше. Вслед за нею то же самое сделали и все дамы в храме, а мужчины торопливо поснимали береты и шляпы. Первосвященник вынес из залы святая святых венец правителя на бархатной подушечке, за ним двое маститых священников несли меч и перстень. Все это были регалии, которые когда-то носил и Арман-Улл, и Улл-Нэргино, и многие их предки. Руин спокойно и очень напряженно посмотрел на них. Ему показалось, что в лицо буквально на миг ударил аромат корицы – любимый запах Армана-Улла. Запах, который его сын ненавидел всю свою жизнь.
К счастью, впечатление длилось недолго. Арман прикрыл глаза, и потому не увидел, а только ощутил, как его лба коснулся холодный и тяжелый ободок. Корона была выполнена из тонких, затейливо переплетенных полосок белого золота, усаженных искристыми драгоценными камнями, с десятком остреньких выступов по верхней части обруча. Хотя золото – очень мягкий металл, ободок почти не пострадал, не стерся, не истончился – его защищала магия. Очень много магии было и в перстне. Именно этот перстень был на пальце у Армана-Улла, когда Руин схватился с ним и едва не погиб. Того, у кого на руке этот перстень, очень сложно одолеть в прямом магическом поединке. К тому же кольцо было связано с дворцовым магическим источником и оттуда черпало энергию. А это означало фактически черпать из бездонного озера.
Мечом Руина опоясал сам первосвященник (он же снял с пояса нового правителя прежний меч, и тот был немедленно унесен). Магии в клинке было немного, зато эта регалия считалась самой древней. Едва все пряжки были застегнуты, знать ответила первосвященнику и новому властителю приветственными криками, а дамы поднялись с колен. Катрина тоже попыталась подняться, но распорядитель удержал ее за плечо.
Арман сам подал жене руку. Он не стал короновать ее коленопреклоненной, хотя существовавший в истории Провала прецедент требовал именно этого, и не стал пользоваться для того малой короной, в которой супруга властителя должна была появляться на людях – регалия тоже древняя, но не обладающая тем священным значением, как мужской венец. Он снял с себя корону и под речитатив, читаемый хором на старом, давно вышедшем из обихода провальском языке, под ропот толпы возложил ее на голову супруге.
Катрина смотрела спокойно. Она не знала, что ради того, чтобы не унижать ее в глазах подданных, как это было принято, супруг нарушил традиции и даже прямой закон. Его жест, по логике вещей, делал женщину равной ему по правам на трон. Именно этого, собственно, Руин и добивался.
Церемония бракосочетания и вовсе получилась короткой. Ошеломленный поступком властителя первосвященник не стал затягивать, он вскоре соединил руки супругов, и новоявленной властительнице снова пришлось опуститься на колени, чтобы получить из рук мужа три оправленные в золото рубина, символизирующие те богатства, которые он должен дать ей и ее детям. Распорядитель торжества вовремя подставил молодой женщине локоть, но Арман и здесь распорядился сам. Он решительно поднял супругу с пола и прижал к себе.
Знать ответила одобрительными возгласами и приветственными криками, хотя здесь они не были предусмотрены протоколом. Весь двор уже знал, что жена Руина в положении, что у нее скорее всего будет мальчик, то есть наследник, и потому к отступлениям от традиций и законов отнеслись снисходительно. В конце концов, ведь чрево этой женщины уже содержало в себе того, кому в будущем предстояло править Провалом, а значит, в какой-то степени корона увенчала и его тоже. К тому же женщина оказалась стоящей, быстро понесла, за это ее можно было как-то вознаградить.
Впрочем, Руину не было никакого дела до мнения знати. Он просто поступал так, как хотел, и руководствовался только собственными желаниями и побуждениями. Он держал в объятиях любимую супругу, и она улыбалась ему в ответ.
Глава 13
Накануне совета патриархов Мэрлот почувствовал, что нервы у него на пределе. Он и сам удивился, потому что прежде полагал, что нервов у него и вовсе не существует, а что уж о нем думали и говорили другие, вообще лучше было молчать. Но, как оказалось, нервы у него имелись, и доставляли уйму неприятностей. Еще на людях Мэрлоту удавалось держаться, но уже наедине с любовницей он просто каменел. Эала сперва дула губки, пыталась расшевелить любовника, а накануне совета сдалась и, просто приникнув к нему, ласково спросила:
– У тебя неприятности?
– Ну… Да, – нехотя ответил Мортимер.
– Да не волнуйся, не буду я тебя расспрашивать. Я точно знаю, нельзя совать нос в дела политиков и бизнесменов.
Замечание любовницы ненадолго отвлекло патриарха от своих проблем.
– Вижу, у тебя богатый опыт общения с политиками и бизнесменами.
– А ты думал, до тебя у меня никого не было?
Девушка рассмеялась, когда он поймал ее и перегнул через колено, чтобы пару раз наподдать по задку. Она по-детски болтала ногами и хохотала и заразила его своим весельем. Мужчина опрокинул ее на ковер.
– Дразнишь меня? Смотри, расплатишься за это! – шутливо пригрозил он.
– Куда тебе?! – бойко ответила Эала. – У тебя же проблемы!
Вместо ответа Мэрлот рванул на ней пеньюар. Тонкий шелк, отделанный кружевами и вышивкой, треснул, и девица, знающая, насколько это дорогая вещь, тихо ахнула и перестала сопротивляться, потому быстро осталась вовсе без одежды.
Хоть патриарх плохо выспался в эту ночь, к собственному удивлению во дворец Совета явился свежим и готовым к борьбе. Облачаясь в длинное белое одеяние, мантию патриарха, он думал о чем-то постороннем, потому что знал – в нужный момент нужные слова найдутся. Этого дня он ждал много лет, очень много лет, с тех самых пор, как Блюстители Закона начали против Мортимеров негласную войну. И потому был твердо уверен, что своего не упустит, времени зря не потеряет.
Мантию ему подавал молчаливый и сумрачный Майнар. Одеяния патриархов на рядовых заседаниях Совета были не регламентированы, большинство являлось туда в строгих, хоть и очень дорогих костюмах, но раз в год проходило главное заседание, на которое патриархи являлись в привычных им традиционных нарядах. И уж тогда без труда можно было отличить молодые кланы от старших: одежда глав младших Домов в этот день ничем не отличалась от остальных дней. А старшие сразу становились особенными.
На любое одеяние, каким бы оно ни было, накидывалась белая мантия (надо сказать, что с пиджаком и брюками она выглядела до крайности нелепо), потом, в зале Совета, снималась, и надевалась снова уже на оглашение ключевого решения этого дня. Как правило, на Совете обсуждалось сразу несколько дел, редко когда всего одно или два, и окончательный вердикт выносился совокупно, в самом конце заседания – для протокола, хотя проблемы решались по очереди, как удобнее.
Майнар передал отцу жезл патриарха, вынутый из узорного ларца, и передал ларец второму секретарю, который не мог присутствовать на заседании и должен был дожидаться внизу, в машине. Серьезно, вдумчиво посмотрел на отца.
– Ну? – спросил он. – Пошли?
У них были невозмутимые лица, и слова самые простые, казалось бы, ничего особенного в них не заключалось. Но эти-то двое прекрасно понимали, о чем у них идет речь.
Главы Домов и их секретари, как правило, старшие сыновья или дочери, или уж, по крайности, кто-то из внуков, неторопливо входили в залу, переговариваясь между собой о каких-то посторонних или околополитических делах. Заметив среди них Эндо Дракона Ночи, а рядом с ним Алвэра Огненный Шторм, Мэрлот любезно поклонился обоим. Помедлив, глава Дома Драконов Ночи коротко кивнул в ответ.
Зала Совета была велика, но не слишком – в ней с удобством помещались все патриархи Асгердана, и оставалось еще место разместить самое малое столько же кресел, ведь неизвестно, сколько еще кланов могло прибавиться. Не реже, чем раз в пятьдесят лет, очередное семейство обращалось в Совет с просьбой о признании за ним статуса клана. Просьбы такого рода часто отклоняли, нередко удовлетворяли, и число патриархов увеличивалось. И тогда среди старых, потемневших массивных кресел, каждое из которых слегка напоминало трон, появлялось новое, еще ароматно пахнущее обработанным деревом и лаком.
Кресла располагались кругом, ближе к двери – патриархи помоложе, напротив двери – Гэллатайн, Бомэйн Даро Блюститель Закона (правда, он уже больше двадцати лет ни разу не появлялся в зале Совета, вместо него здесь заседал его старший сын) и Мустансир Эшен Шема. Дальше – остальные. Они рассаживались, клали жезлы на столики у кресел и ждали, когда затворят двери. Мэрлот, усевшись в привычное ему кресло у боковой стены залы, задумчиво поднял глаза к хрустальной люстре. Он как свои пять пальцев знал это место, но сейчас, будто желая отвлечься, стал рассматривать вновь.
Стены ее были отделаны белым, бархатистым на вид мрамором, капители колонн – серебром и хрусталем, крупными кусками дорогого голубоватого хрусталя, привезенного из какого-то далекого мира. Окна были полукруглые, в фигурном обрамлении, под потолком и над каждым из окон – великолепные барельефы, даже жалко, что их нельзя было разглядеть толком. Пол устилал плотный пышный ковер, который оставался белым, несмотря даже на то, что его топтало множество людей, и довольно часто, а под этим ковром – Мэрлот знал – прятался великолепный пол, восхитительный наборной паркет.
В залу вступил последний глава Дома – Оттон Всевластный, который, видимо, очень торопился, потому что выглядел чуть менее невозмутимым и сдержанным, чем обычно. Прежде чем опуститься в свое кресло, он поискал взглядом Блюстителя Закона и вежливо кивнул ему. Блюститель Закона слегка побагровел, потому что кивок, конечно же, был издевательским. Уголовное дело против Оттона было заведено по всем правилам и давно уже крутилось, но пока не было вынесено решение о его виновности, а также пока Совет не снимет с Всевластного патриаршей неприкосновенности, с ним ну совершенно ничего нельзя было сделать.
Законники рвали и метали, они долго пытались хоть как-то прицепиться к Моргане – но ее они не сумели получить, потому что все время предварительного следствия она провела в больнице, и врачи даже не думали уступать Блюстителям Закона; пытались удовольствоваться хотя бы Реневерой, но за нее почему-то с яростью вступились не только Мортимеры, но и Всевластные. Постоянно грызться с двумя кланами на уровне выяснения деталей всевозможных процессуальных норм оказалось тягостно даже для Блюстителей Закона. Молодую женщину продержали в заключении раза в три дольше, чем это было позволено законом, но в конце концов вынуждены были выпустить. Снова ее удалось посадить в КПЗ лишь недавно, и законники предвидели – ненадолго.
А с Оттоном разбираться было намного сложнее. Он – не беззащитный обыватель или младший представитель какого-нибудь слабого или просто всеми нелюбимого клана. За Оттоном стоял сильный и упрямый клан, да и сам патриарх отлично знал, на что он способен. И потому от его поклона Боргиана Ормейна передернуло.
Как только закрылись двери, он поднялся, оправляя складки своей длинной – до пола – бело-красной одежды с широким воротом, уложенным на плечи, и заговорил с уверенностью, которую дает только многолетняя привычка к чужому повиновению:
– Сегодня мы обсуждаем два вопроса – основной: ратификацию закона об обучении детей, полученных в ходе осуществления Программы Генетического преобразования, под контролем Блюстителей Закона, и придание статуса клана семейству Айнар, – проговорил Боргиан, медленно отходя от ярости, в которую его привел кивок Всевластного. Мысленно он сделал пометку – расквитаться с ним в свое время – и отправил Оттона в конец длинного списка, тщательно хранимого в памяти. – Есть предложение обсудить эти вопросы именно в таком порядке и перейти к подведению итогов года…
– Есть возражения, – с места заметил Эндо, хотя старший сын Бомэйна Даро не успел спросить, есть ли возражения, да скорее всего и не собирался делать это. – Мне кажется, сперва лучше покончить с самым простым вопросом – с положением семейства Айнар. Потом перейти к вопросу более сложному.
– Ничего сложного в ратификации решения нет.
– В ратификации – нет, но закон еще не обсужден и предварительно не принят.
Боргиан не взглянул на Эндо с ненавистью, но такое желание у него возникло. Поневоле он обвел взглядом присутствующих и понял, что за предложение Дракона Ночи сейчас встанет большинство присутствующих, а проигнорировать главу одного из старейших кланов Асгердана – слишком откровенный жест. Это будет уже вызов, и добрая треть патриархов почтет своим долгом принять его. Старший сын Бомэйна был уверен, что сумеет заставить Совет принять закон без особых проволочек, ведь он выглядел совсем безобидным по сравнению, к примеру, с Программой Генетического преобразования.
Ну ладно. Не все ли равно, в каком порядке. Все равно примут – куда денутся. Боргиан подобрал складки хламиды и сел обратно в кресло.
С семейством Айнар разбирались недолго. Были вновь открыты двери, и по зову патриархов в залу смущенно (хоть и скрывала это смущение изо всех сил) вступила невысокая, но осанистая женщина в строгом белом костюме. В ее темных волосах пробивались седоватые пряди, и это было странно для бессмертной, которой она была, но придавало ее облику величественности. Ее трудно, просто невозможно было бы назвать красивой или некрасивой – она была выше подобных простеньких категорий.
Мэрлот, на руках у которого тоже имелся листок со сведениями о семействе, о котором он уже давно знал больше, чем остальные патриархи, – это же его потомок (правда, ныне покойный) был женат на представительнице семьи Айнар – с интересом посмотрел на Эдеру Айнар. Катрина была на нее немного похожа, надо признать.
Семейство было довольно крупным, оно уже вполне тянуло на клан, только вот доходы у него оставались низкими. Впрочем, доходы – это не главное. Семья уже владела изрядным куском земли, правда, не в столичном мире. Маго-генетический анализ показал наличие особого кланового типажа, особого гена, который несла в себе матриарх и передала своим потомкам. Айнар вполне стоили того, чтобы рискнуть и придать им статус клана. Если они окажутся слабыми, то быстро лишатся его – такое случается нередко.
Вопрос обсуждали меньше получаса, и в залу был принесен новый, еще сияющий свежим серебряным напылением жезл. Работники, молчаливые и бесшумные, словно тени, внесли еще одно кресло, поставили на свободное место, и уже здесь Эдера Айнар, конечно, все поняла, она на миг вспыхнула, но немедленно лицо ее приобрело прежнее невозмутимое выражение. Она приняла жезл из рук Боргиана Блюстителя Закона, и ее семейство стало кланом.
Ей дали время пройти к своему креслу и сесть, оправляя юбку, но когда Боргиан уже сделал движение встать, Эндо внезапно опередил его.
– У меня есть заявление, – произнес он.
На него взглянули выжидательно, а некоторые патриархи – с особым вниманием. Любой глава клана мог обратиться к Совету с заявлением, и никто не мог лишить его этого права, так что Блюстителю Закона было не заткнуть ему рот. Однако тот и не пытался. Зачем? Решив, что заявление тоже относится к числу «неважных дел», он лишь нетерпеливо поджал губы. Еще одно промедление.
– Я хотел бы, чтоб вы ознакомились с некоторыми документами, – сделав короткую паузу, продолжил Эндо.
Он не обернулся к Алвэру, не сделал ему никакого знака, но старший сын Дракона Ночи сам вытащил из-под кресла тяжелый саквояж, который неведомо как взялся там, и с трудом вытащил оттуда огромную стопку бумаги. Конечно, проще всего было бы держать эту кипу в подпространстве и вынуть ее оттуда, но в зале Совета нельзя было пользоваться никакой, самой простенькой магией.
Этот закон соблюдался строго, возможно, потому, что почти все в числе патриархов были архимагами, и возможное бурное выяснение отношений могло закончиться серьезной катастрофой. Страсти в зале Совета накалялись довольно часто, потому на всем здании лежала мощнейшая противомагическая блокада, а зал был еще укреплен кольцом «магического молчания». А в такой ситуации даже простейший телекинез был невозможен.
Боргиан с неудовольствием посмотрел на толстенную стопку бумаг, но когда Алвэр, раздавая присутствующим главам кланов по несколько листов из этой стопки, и не подумал предложить стопочку ему, нахмурился. Остальные патриархи с любопытством принялись изучать предложенные им бумаги, и очень скоро на большинстве лиц появилось особое выражение. Такое может быть свойственно лису, внезапно почувствовавшему, что он пересек свежий собачий след, или просто разумному и опытному в жизни человеку, почуявшему запах жареного.
Главы Домов задумчиво шуршали листами. Потом Мустансир, перегнувшись через подлокотник кресла, обратился к Реохайду Гэллатайн и поинтересовался:
– Нельзя ли ознакомиться с вашим комплектом документов? У вас то же самое?
Эта фраза оживила весь зал, и патриархи, углубившиеся в чтение, встрепенулись, стали заглядывать в бумаги соседей. Боргиан попытался сделать то же самое, чтобы понять, что же такое сын Эндо раздал всем, кроме него, хотя и так мог бы догадаться. Раз он стал единственным, кому не предложили экземпляр, значит, в бумагах есть что-то такое, что направлено против Блюстителей Закона. Просто вся ситуация была настолько неожиданна для него, он просто не представлял себе, что возможно нечто подобное, и потому растерялся.
– Откуда эти документы? – голосом, похрустывающим от холодка, спросила Рун Мэйх Даймен.
– А это правда? – осведомился Савэйн Таронт.
– Кто может подтвердить их подлинность? – спросил, вставая, Джоннон Талла Соннер. По натуре он был законник, строго придерживался пунктов и параграфов, потому представлял собой одного из самых преданных сторонников Блюстителей Закона. Но – только пока они придерживались законов сами. В глубине Джонноновых глаз вспыхивали огоньки, которые не сулили Боргиану ничего хорошего.
– В углу каждого листа вы можете видеть знак, оставленный принтером, как свидетельство того, откуда был распечатан документ. Вот заключение экспертов. Трех независимых экспертов, – Эндо вынул из папки два листа бумаги и пустил их по рукам.
– Что это за бумаги, Эндо?! – не выдержал Боргиан. Вскочил с места, позабыв даже о требованиях вежливости.
Не обратив внимания на Блюстителя Закона, Дракон Ночи повернулся так, чтобы видеть всех патриархов разом.
– Я обвиняю клан Блюстителей Закона в злоупотреблении своим положением, в нарушении целого ряда законов, а также в предательстве.
Ему ответило молчание – патриархи осмысляли услышанное.
Боргиан же шагнул вперед.
– У тебя нет такого права, Эндо, – зло напомнил он.
– У тебя неприятности?
– Ну… Да, – нехотя ответил Мортимер.
– Да не волнуйся, не буду я тебя расспрашивать. Я точно знаю, нельзя совать нос в дела политиков и бизнесменов.
Замечание любовницы ненадолго отвлекло патриарха от своих проблем.
– Вижу, у тебя богатый опыт общения с политиками и бизнесменами.
– А ты думал, до тебя у меня никого не было?
Девушка рассмеялась, когда он поймал ее и перегнул через колено, чтобы пару раз наподдать по задку. Она по-детски болтала ногами и хохотала и заразила его своим весельем. Мужчина опрокинул ее на ковер.
– Дразнишь меня? Смотри, расплатишься за это! – шутливо пригрозил он.
– Куда тебе?! – бойко ответила Эала. – У тебя же проблемы!
Вместо ответа Мэрлот рванул на ней пеньюар. Тонкий шелк, отделанный кружевами и вышивкой, треснул, и девица, знающая, насколько это дорогая вещь, тихо ахнула и перестала сопротивляться, потому быстро осталась вовсе без одежды.
Хоть патриарх плохо выспался в эту ночь, к собственному удивлению во дворец Совета явился свежим и готовым к борьбе. Облачаясь в длинное белое одеяние, мантию патриарха, он думал о чем-то постороннем, потому что знал – в нужный момент нужные слова найдутся. Этого дня он ждал много лет, очень много лет, с тех самых пор, как Блюстители Закона начали против Мортимеров негласную войну. И потому был твердо уверен, что своего не упустит, времени зря не потеряет.
Мантию ему подавал молчаливый и сумрачный Майнар. Одеяния патриархов на рядовых заседаниях Совета были не регламентированы, большинство являлось туда в строгих, хоть и очень дорогих костюмах, но раз в год проходило главное заседание, на которое патриархи являлись в привычных им традиционных нарядах. И уж тогда без труда можно было отличить молодые кланы от старших: одежда глав младших Домов в этот день ничем не отличалась от остальных дней. А старшие сразу становились особенными.
На любое одеяние, каким бы оно ни было, накидывалась белая мантия (надо сказать, что с пиджаком и брюками она выглядела до крайности нелепо), потом, в зале Совета, снималась, и надевалась снова уже на оглашение ключевого решения этого дня. Как правило, на Совете обсуждалось сразу несколько дел, редко когда всего одно или два, и окончательный вердикт выносился совокупно, в самом конце заседания – для протокола, хотя проблемы решались по очереди, как удобнее.
Майнар передал отцу жезл патриарха, вынутый из узорного ларца, и передал ларец второму секретарю, который не мог присутствовать на заседании и должен был дожидаться внизу, в машине. Серьезно, вдумчиво посмотрел на отца.
– Ну? – спросил он. – Пошли?
У них были невозмутимые лица, и слова самые простые, казалось бы, ничего особенного в них не заключалось. Но эти-то двое прекрасно понимали, о чем у них идет речь.
Главы Домов и их секретари, как правило, старшие сыновья или дочери, или уж, по крайности, кто-то из внуков, неторопливо входили в залу, переговариваясь между собой о каких-то посторонних или околополитических делах. Заметив среди них Эндо Дракона Ночи, а рядом с ним Алвэра Огненный Шторм, Мэрлот любезно поклонился обоим. Помедлив, глава Дома Драконов Ночи коротко кивнул в ответ.
Зала Совета была велика, но не слишком – в ней с удобством помещались все патриархи Асгердана, и оставалось еще место разместить самое малое столько же кресел, ведь неизвестно, сколько еще кланов могло прибавиться. Не реже, чем раз в пятьдесят лет, очередное семейство обращалось в Совет с просьбой о признании за ним статуса клана. Просьбы такого рода часто отклоняли, нередко удовлетворяли, и число патриархов увеличивалось. И тогда среди старых, потемневших массивных кресел, каждое из которых слегка напоминало трон, появлялось новое, еще ароматно пахнущее обработанным деревом и лаком.
Кресла располагались кругом, ближе к двери – патриархи помоложе, напротив двери – Гэллатайн, Бомэйн Даро Блюститель Закона (правда, он уже больше двадцати лет ни разу не появлялся в зале Совета, вместо него здесь заседал его старший сын) и Мустансир Эшен Шема. Дальше – остальные. Они рассаживались, клали жезлы на столики у кресел и ждали, когда затворят двери. Мэрлот, усевшись в привычное ему кресло у боковой стены залы, задумчиво поднял глаза к хрустальной люстре. Он как свои пять пальцев знал это место, но сейчас, будто желая отвлечься, стал рассматривать вновь.
Стены ее были отделаны белым, бархатистым на вид мрамором, капители колонн – серебром и хрусталем, крупными кусками дорогого голубоватого хрусталя, привезенного из какого-то далекого мира. Окна были полукруглые, в фигурном обрамлении, под потолком и над каждым из окон – великолепные барельефы, даже жалко, что их нельзя было разглядеть толком. Пол устилал плотный пышный ковер, который оставался белым, несмотря даже на то, что его топтало множество людей, и довольно часто, а под этим ковром – Мэрлот знал – прятался великолепный пол, восхитительный наборной паркет.
В залу вступил последний глава Дома – Оттон Всевластный, который, видимо, очень торопился, потому что выглядел чуть менее невозмутимым и сдержанным, чем обычно. Прежде чем опуститься в свое кресло, он поискал взглядом Блюстителя Закона и вежливо кивнул ему. Блюститель Закона слегка побагровел, потому что кивок, конечно же, был издевательским. Уголовное дело против Оттона было заведено по всем правилам и давно уже крутилось, но пока не было вынесено решение о его виновности, а также пока Совет не снимет с Всевластного патриаршей неприкосновенности, с ним ну совершенно ничего нельзя было сделать.
Законники рвали и метали, они долго пытались хоть как-то прицепиться к Моргане – но ее они не сумели получить, потому что все время предварительного следствия она провела в больнице, и врачи даже не думали уступать Блюстителям Закона; пытались удовольствоваться хотя бы Реневерой, но за нее почему-то с яростью вступились не только Мортимеры, но и Всевластные. Постоянно грызться с двумя кланами на уровне выяснения деталей всевозможных процессуальных норм оказалось тягостно даже для Блюстителей Закона. Молодую женщину продержали в заключении раза в три дольше, чем это было позволено законом, но в конце концов вынуждены были выпустить. Снова ее удалось посадить в КПЗ лишь недавно, и законники предвидели – ненадолго.
А с Оттоном разбираться было намного сложнее. Он – не беззащитный обыватель или младший представитель какого-нибудь слабого или просто всеми нелюбимого клана. За Оттоном стоял сильный и упрямый клан, да и сам патриарх отлично знал, на что он способен. И потому от его поклона Боргиана Ормейна передернуло.
Как только закрылись двери, он поднялся, оправляя складки своей длинной – до пола – бело-красной одежды с широким воротом, уложенным на плечи, и заговорил с уверенностью, которую дает только многолетняя привычка к чужому повиновению:
– Сегодня мы обсуждаем два вопроса – основной: ратификацию закона об обучении детей, полученных в ходе осуществления Программы Генетического преобразования, под контролем Блюстителей Закона, и придание статуса клана семейству Айнар, – проговорил Боргиан, медленно отходя от ярости, в которую его привел кивок Всевластного. Мысленно он сделал пометку – расквитаться с ним в свое время – и отправил Оттона в конец длинного списка, тщательно хранимого в памяти. – Есть предложение обсудить эти вопросы именно в таком порядке и перейти к подведению итогов года…
– Есть возражения, – с места заметил Эндо, хотя старший сын Бомэйна Даро не успел спросить, есть ли возражения, да скорее всего и не собирался делать это. – Мне кажется, сперва лучше покончить с самым простым вопросом – с положением семейства Айнар. Потом перейти к вопросу более сложному.
– Ничего сложного в ратификации решения нет.
– В ратификации – нет, но закон еще не обсужден и предварительно не принят.
Боргиан не взглянул на Эндо с ненавистью, но такое желание у него возникло. Поневоле он обвел взглядом присутствующих и понял, что за предложение Дракона Ночи сейчас встанет большинство присутствующих, а проигнорировать главу одного из старейших кланов Асгердана – слишком откровенный жест. Это будет уже вызов, и добрая треть патриархов почтет своим долгом принять его. Старший сын Бомэйна был уверен, что сумеет заставить Совет принять закон без особых проволочек, ведь он выглядел совсем безобидным по сравнению, к примеру, с Программой Генетического преобразования.
Ну ладно. Не все ли равно, в каком порядке. Все равно примут – куда денутся. Боргиан подобрал складки хламиды и сел обратно в кресло.
С семейством Айнар разбирались недолго. Были вновь открыты двери, и по зову патриархов в залу смущенно (хоть и скрывала это смущение изо всех сил) вступила невысокая, но осанистая женщина в строгом белом костюме. В ее темных волосах пробивались седоватые пряди, и это было странно для бессмертной, которой она была, но придавало ее облику величественности. Ее трудно, просто невозможно было бы назвать красивой или некрасивой – она была выше подобных простеньких категорий.
Мэрлот, на руках у которого тоже имелся листок со сведениями о семействе, о котором он уже давно знал больше, чем остальные патриархи, – это же его потомок (правда, ныне покойный) был женат на представительнице семьи Айнар – с интересом посмотрел на Эдеру Айнар. Катрина была на нее немного похожа, надо признать.
Семейство было довольно крупным, оно уже вполне тянуло на клан, только вот доходы у него оставались низкими. Впрочем, доходы – это не главное. Семья уже владела изрядным куском земли, правда, не в столичном мире. Маго-генетический анализ показал наличие особого кланового типажа, особого гена, который несла в себе матриарх и передала своим потомкам. Айнар вполне стоили того, чтобы рискнуть и придать им статус клана. Если они окажутся слабыми, то быстро лишатся его – такое случается нередко.
Вопрос обсуждали меньше получаса, и в залу был принесен новый, еще сияющий свежим серебряным напылением жезл. Работники, молчаливые и бесшумные, словно тени, внесли еще одно кресло, поставили на свободное место, и уже здесь Эдера Айнар, конечно, все поняла, она на миг вспыхнула, но немедленно лицо ее приобрело прежнее невозмутимое выражение. Она приняла жезл из рук Боргиана Блюстителя Закона, и ее семейство стало кланом.
Ей дали время пройти к своему креслу и сесть, оправляя юбку, но когда Боргиан уже сделал движение встать, Эндо внезапно опередил его.
– У меня есть заявление, – произнес он.
На него взглянули выжидательно, а некоторые патриархи – с особым вниманием. Любой глава клана мог обратиться к Совету с заявлением, и никто не мог лишить его этого права, так что Блюстителю Закона было не заткнуть ему рот. Однако тот и не пытался. Зачем? Решив, что заявление тоже относится к числу «неважных дел», он лишь нетерпеливо поджал губы. Еще одно промедление.
– Я хотел бы, чтоб вы ознакомились с некоторыми документами, – сделав короткую паузу, продолжил Эндо.
Он не обернулся к Алвэру, не сделал ему никакого знака, но старший сын Дракона Ночи сам вытащил из-под кресла тяжелый саквояж, который неведомо как взялся там, и с трудом вытащил оттуда огромную стопку бумаги. Конечно, проще всего было бы держать эту кипу в подпространстве и вынуть ее оттуда, но в зале Совета нельзя было пользоваться никакой, самой простенькой магией.
Этот закон соблюдался строго, возможно, потому, что почти все в числе патриархов были архимагами, и возможное бурное выяснение отношений могло закончиться серьезной катастрофой. Страсти в зале Совета накалялись довольно часто, потому на всем здании лежала мощнейшая противомагическая блокада, а зал был еще укреплен кольцом «магического молчания». А в такой ситуации даже простейший телекинез был невозможен.
Боргиан с неудовольствием посмотрел на толстенную стопку бумаг, но когда Алвэр, раздавая присутствующим главам кланов по несколько листов из этой стопки, и не подумал предложить стопочку ему, нахмурился. Остальные патриархи с любопытством принялись изучать предложенные им бумаги, и очень скоро на большинстве лиц появилось особое выражение. Такое может быть свойственно лису, внезапно почувствовавшему, что он пересек свежий собачий след, или просто разумному и опытному в жизни человеку, почуявшему запах жареного.
Главы Домов задумчиво шуршали листами. Потом Мустансир, перегнувшись через подлокотник кресла, обратился к Реохайду Гэллатайн и поинтересовался:
– Нельзя ли ознакомиться с вашим комплектом документов? У вас то же самое?
Эта фраза оживила весь зал, и патриархи, углубившиеся в чтение, встрепенулись, стали заглядывать в бумаги соседей. Боргиан попытался сделать то же самое, чтобы понять, что же такое сын Эндо раздал всем, кроме него, хотя и так мог бы догадаться. Раз он стал единственным, кому не предложили экземпляр, значит, в бумагах есть что-то такое, что направлено против Блюстителей Закона. Просто вся ситуация была настолько неожиданна для него, он просто не представлял себе, что возможно нечто подобное, и потому растерялся.
– Откуда эти документы? – голосом, похрустывающим от холодка, спросила Рун Мэйх Даймен.
– А это правда? – осведомился Савэйн Таронт.
– Кто может подтвердить их подлинность? – спросил, вставая, Джоннон Талла Соннер. По натуре он был законник, строго придерживался пунктов и параграфов, потому представлял собой одного из самых преданных сторонников Блюстителей Закона. Но – только пока они придерживались законов сами. В глубине Джонноновых глаз вспыхивали огоньки, которые не сулили Боргиану ничего хорошего.
– В углу каждого листа вы можете видеть знак, оставленный принтером, как свидетельство того, откуда был распечатан документ. Вот заключение экспертов. Трех независимых экспертов, – Эндо вынул из папки два листа бумаги и пустил их по рукам.
– Что это за бумаги, Эндо?! – не выдержал Боргиан. Вскочил с места, позабыв даже о требованиях вежливости.
Не обратив внимания на Блюстителя Закона, Дракон Ночи повернулся так, чтобы видеть всех патриархов разом.
– Я обвиняю клан Блюстителей Закона в злоупотреблении своим положением, в нарушении целого ряда законов, а также в предательстве.
Ему ответило молчание – патриархи осмысляли услышанное.
Боргиан же шагнул вперед.
– У тебя нет такого права, Эндо, – зло напомнил он.