Козлов Вильям Федорович. Юрка Гусь

   — Я тебе, морда… — сквозь зубы сказал Юрка и замахнулся.
   В это время дверь распахнулась и с облаком пара в избу ввалилась залепленная с головы до ног снегом бабка Василиса со свертком.
   Колотя у порога обшарпанным голиком по валенкам, бабка скрипела:
   — Охо-хо, послал бог погодушку, снегу-то намело! Еле калитку отворила.
   Размотав засверкавшую каплями воды шаль, она подозрительно поглядела на ребят.
   — Небось опять картежничали?
   — Что ты, бабушка! — Юрка шмыгнул носом. — Мы тут разные истории рассказывали…
   — Истории? — Бабка погладила печку скрюченными пальцами. — Не слепая… Ишь парнишки-то кислые… Бессовестные твои глаза, Юрка! Отдай, говорю!
   — А-а, пускай забирают, не жалко, — улыбнулся Юрка. — Бери, губошлеп!
   Колька обрадованно подставил ладонь.
   — А ты? — спросил Юрка Стасика.
   — Не по правилам, — сказал Стасик и спрятал руки за спину.
   — Видишь, не берут? — Юрка пожал плечами и ссыпал мелочь в карман.
   Бабка развязала концы платка, в который был завернут пакет, и кинула Юрке пару подшитых валенок.
   — Носи! Да добрым словом поминай милиционера Егорова… За спасибо, дай бог ему здоровья, справил тебе обувку.
   Юрка надел валенки и шагнул к бабке: ему вдруг захотелось щекой потереться об ее вязаную кофту. Шагнул и… присев, принялся ощупывать мягкие голенища. Теперь не надо весь день торчать у окна. Теперь он как захочет, так и выйдет на улицу! Хватит, отсиделся!
   — Может, увидишь Егорова — позови к нам чай пить… Я звала — не пошел. Говорит, на дежурство.
   Бабка заглянула в сахарницу и вздохнула:
   — Сахар-то на исходе… Юрушка, скажи Егорову, пусть с собой кусок сахару захватит… Я просила у Ширихи — не дала… Нету, говорит, а сама все лето торговала. Небось на три года запаслась!
   — Эх и здорово вчера Шириху разбомбило! — засмеялся Юрка.
   — Не скаль зубы, насмешник! — проворчала бабка.
   — Так, бабушка, — напомнил Юрка, — ведь она говорила: «Гошподь жнает, кого накажывает…» — помнишь? В церковь моталась, а господь ей — бомбочку!
   — Не говори так! Не господь это, а немец.
   Прошлой ночью «юнкерс» сбросил на поселок одну крупную фугаску. И угодила она аккурат Ширихе под окно. Огромная дымящаяся воронка, будто пруд, подступила к самой завалинке. Дом скособочился. Буфет, стол, стулья — все, что стояло, съехало к стене.
   Шириха наспех заколотила окно и двери досками и вместе со своим рыжим Жоркой уехала на первых попутных дровнях в глухую деревню Леонтьево, к куме.
   «Нет шправедливошти на небешах», — дерзко сказала она, рассерженная на бога.
   Юрка с удовольствием вспомнил, как жалкий растерянный Жорка, усаживаясь рядом с матерью на охапку зеленого сена, торопил ее: «Поехали скорее, мам! Прилетит…»
   Укатил в деревню Жорка и забыл про свою ракетницу.
   — Баб, мы погуляем! — крикнул Юрка, на ходу натягивая фуфайку.
   — Может, с крыши бабахнем? — кубарем скатившись с крыльца, спросил он у ребят.
   — Смотри-ка, звездочки, — задумчиво сказал Стасик, увидев на небе просветы. — Конец метели.
   Метель еще колола лица снежными иголками, взвизгивая загоняла в подворотню хвостатую поземку, но, уже устав, накружившись и нагулявшись досыта, навалив вокруг огромные сугробы, уходила по крышам домов дальше, за поселок, в лес.
   — Попробуй, бабахни! — Колька рукавом утер нос. — Живо Егоров сцапает. Где, скажет, взял ракетницу? Еще и про сало припомнит…
   Юрка помедлил, помолчал — не хотелось связываться, — но все-таки сказал:
   — Хочешь, я те из ракетницы в ухо выпалю?..
   Колька ничего не ответил. Только кулаки сжал.
   — Пошли-ка лучше подальше куда-нибудь, — примирительно проговорил Стасик. Он поднял плечи и засунул руки в карманы своего пальтишка.
   — Айда в лес! — Юрка спрятал холодную ракетницу за пазуху и первым двинулся к калитке. Стасик подумал, потом решительно зашагал за ним. Колька постоял-постоял и тоже поплелся.
   — Эй, Гусь! — крикнул он. — Я с вами.
   Юрка остановился и с удовольствием показал Кольке кукиш.
   — Нюхал?
   — Жалко вам, что ли? — Колька начал заискивать. — Я про шпионов что-то знаю…
   Юрка замедлил шаги.
   — Брешешь, губошлеп! — негромко Сказал он. — Как сивый мерин.
   — Ей-богу, не вру! От постояльца дяди Васи слышал…
   Колька догнал их и, сдернув с руки теплую рукавицу, протянул Стасику:
   — На, бери!
   Кончилась улица, и ребята вышли к перелеску, на «трубу» — так называлась длинная и прямая просека. «Труба» тянулась от водокачки, одиноко стоявшей на берегу узенькой речушки Тимаевки, до высоченной водонапорной башни. Молоденькие зеленые елочки, окаймлявшие просеку, под тяжестью снега низко опустили разлапистые ветви.
   Колька, старательно ступая по глубоким Юркиным следам, бубнил:
   — А дядя Вася и сказал: «Фрицы разыскивают тут склад, где всякие бомбы и снаряды лежат… Понакидали с самолетов парашютистов, они и шарят кругом, взорвать хотят этот склад». Только ни шиша у них не выйдет! Склад-то замаскирован. Дядя Вася все знает. Он капитан.
   — Про шпионов ты наврал. — Юрка остановился возле толстой сосны и стал притаптывать снег.
   — Ей-бо, не наврал! — Колька горячо дышал Юрке в затылок. — Одного из сугроба за ноги вытащили. Он за сосну зацепился своим парашютом — и в сугроб… Другой убежал. А которого поймали, сказал, что немцам этот склад во где сидит! У него тоже ракетница была и ракеты. Сам слышишь, «юнкерсы» над станцией день и ночь ползают. Ищут… Юр, дашь мне разок пульнуть?
   Юрка промолчал.
   — Помнишь, когда нас чуть не разбомбило, зеленая ракета из леса выскочила? — Стасик с опаской посмотрел на прояснившееся небо, потом на Юрку, заряжавшего ракетницу. — У тебя тоже зеленые. Ну как долбанет?
   — Чудило, — сказал Юрка. — Фрицев-то нет. Кто тебя бомбить будет?
   Он вскинул вверх руку и стал целиться в далекую холодную звездочку, ярче других мерцавшую в просвете заснеженных сосновых лап. Стасик и Колька, поскрипывая снегом под ногами, задрали головы. Но Юрка вдруг сунул взведенную ракетницу за пазуху и повернулся к ребятам.
   — Здорово замерзли?
   — Н-не очень, — хлюпнув носом, неуверенно сказал Стасик.
   — А че? — отозвался Колька, хлопая рукавицей по замерзшим коленкам.
   — Если не очень, айда на водокачку! Там у речки заляжем и будем «юнкерса» ждать. Прилетит, а мы и выпалим на болото. А он начнет туда бомбы кидать.
   — А если он по нас тарарахнет? — Колькины губы на морозе еще больше распухли и с трудом шевелились.
   — Меня тетка, наверное, ищет. — Стасик тоскливо посмотрел в сторону темневших вдалеке домов. — Давай лучше, Юр, в другой раз? Оденемся потеплее.
   Юрка молча раздвинул их плечом и, не оглядываясь, пошел вперед по просеке.
   — Юр, погоди… — взволновался Стасик. — Да постой же!
   Юрка безмолвно пересекал голубоватую тень от высоченной сосны.
   — Ну и пусть идет, — зашептал Колька. — А мы здесь постоим… Чего за ним ходить? Не видишь? Он шпана вшивая, вот он кто.
   — Какой ты… — с ненавистью сказал Стасик. Не глядя на Кольку, стащил рукавицу и протянул ему:
   — Мне уже не холодно… — И быстро пошел за Юркой.
   Колька долго прислушивался к торопливому скрипу его шагов.
   …Дома Колька натянул на себя ватные штаны, по шаткой лестнице взобрался на заваленную снегом крышу, примостился у кирпичной трубы и, нюхая гарь, стал глазеть на холодно освещенную месяцем колючую кромку леса, терпеливо ожидая, когда наконец взовьется в звездное небо первая ракета.

КЛЮНУЛО

   Стасик отчаянно мерз. Кончик носа болел так, будто его ошпарили. Стасик понимал, что нос может отмерзнуть, но руки, глубоко запрятанные в штаны, вынимать не хотелось, и он принялся тереть нос об Юркино плечо.
   Юрка обернулся. У него побелела скула.
   — И чего, гад, не летит? — раздраженно сказал он.
   Они сидели, как два гриба-близнеца, на толстом, косо спиленном пне. Рядом подо льдом глухо журчала Тимаевка. На пригорке блестко голубела крыша водокачки.
   Маленькое дымчатое облако, с размаху напоровшись на ясный острый серп месяца, заклубилось, расползлось. Протяжно скрипнула, будто вздохнула, высокая сосна. Где-то неподалеку ветвь с облегчением сбросила глыбу снега.
   — Летит! — прошептал Стасик.
   Звук моторов становился все громче, отчетливее.
   — Готовсь! — скомандовал себе Юрка.
   — Это наши, Юр, — стуча зубами, пробормотал Стасик.
   — Думаешь?
   — Наши.
   И точно. В стороне низко над лесом прошли тяжелые бомбардировщики. Мороз прихватывал уши. Стасик вытащил согревшуюся на животе руку и по очереди прикладывал к ушам, к носу. Юрка на мороз не обращал внимания. Когда и у него защипало нос, он только досадливо дернул головой и тут же забыл обо всем, услышав знакомое: «Везу-у, ве-зу-у…»
   Первая ракета, осветив все кругом зеленоватым светом, казалось, полчаса висела в небе. А когда погасла, морозный лес еще теснее обступил ребят, небо стало черным, звезды вдруг пропали. Невидимый без огней, прогудел над головой самолет. Развернулся — и визгливый свист рассек воздух. Вздрогнула земля. Сосны разом сбросили снег на головы прижавшихся к пню ребят.
   Снова стало тихо, и только меж ветвями струилась невидимая снежная пыль.
   — Видал! — На Юркиных ресницах, бровях — снег, в глазах — торжество.
   — Одну сбросил… Почему одну? — Губы у Стасика едва шевелились, от холода он шепелявил.
   — Наверное, больше не было, — сказал Юрка.
   Он стащил с головы шапку и стряхнул снег.
   — Домой?
   Стасик энергично закивал головой.
   — Или еще подождем?
   — Хочешь, чтобы на голову сбросили?
   Ребята уже выбрались на «трубу», и в это время со стороны поселка снова послышался нарастающий гул. Мальчишки остановились.
   — Много-то как их… — растерянно сказал Стасик.
   Юрка повернулся и напролом через кустарник снова бросился в лес. Ноги увязали в снегу. Сзади прерывисто дышал Стасик. Гул над головами становился все громче. В просвете деревьев показалась крыша водокачки. Юрка на ходу выхватил ракетницу и одну за другой выпустил в сторону болота три ракеты. От деревьев на зеленоватый снег упали дрожащие тени. Они угрожающе росли, становились все длиннее и длиннее. И снова, как тогда, в раскатистый гул моторов вплелся знакомый и пронзительный свист.
   Ничего не видя перед собой, они разом выскочили на маленькую полянку, поросшую редким ельником, и скатились в старую воронку. А рядом над болотом взлетели черные комья торфа. Ух! Ух! Ух!..

КРЕЩЕНИЕ ОГНЕМ

   Колька Звездочкин видел, как взвилась первая ракета, а затем громыхнула тяжелая фугаска. Он даже ощутил мягкий воздушный толчок. Будто кусок ваты кто-то ткнул в лицо.
   «Вот черти, не боятся!» — подумал он, собираясь слезать с крыши. В домах захлопали двери, и на улицы высыпали встревоженные люди. Из Колькиного дома в расстегнутой гимнастерке без ремня выскочил капитан. Широко расставив ноги в хромовых сапогах, он прислушался. Ветер, перемахнув через забор, взъерошил на его затылке волосы.
   Низко прошли бомбардировщики. Колька вмиг забыл про капитана. Три зеленых ракеты одна за другой повисли над заснеженными макушками сосен. Задвигались на крышах тени от труб. Увидел Колька и свою тень. Она зашевелилась, вытянулась. Едва растаял в морозном небе свет последней ракеты, как дом снова подскочил под Колькой от тяжелого взрыва.
   Яркие багровые вспышки освещали черный лес. Старый скрипучий дом содрогался, сыпались стекла. И Колька, загребая руками снег, медленно съезжал с крыши. Зажав в горстях снег, он, словно куль, шлепнулся в сугроб рядом с капитаном.
   — Ты это что? Колька? Откуда? Никак с неба? Смотри: фрицы болото бомбят! Шпарят и шпарят… — удивился капитан.
   — Ой, разбомбит, дядя Вася! — орал Колька.
   — Не разбомбит… Склад совсем в другом месте, — усмехнулся капитан.
   — Там же Юрка Гусь с этим Стаськой, дядя! У водокачки… — хныкал Колька. — Ой, разбомбит их…
   — Какой Гусь?
   Капитан сильно встряхнул Кольку за плечи.
   — А ну-ка! О чем ты?
   — Там ребята! — кивнул Колька в сторону грохочущего леса. — Ракеты пускают…
   — Ах, мерзавцы, что придумали!
   Дядя Вася бросился в сени. Мощный взрыв с треском захлопнул за ним дверь, едва не сорвав с петель.
   — Веди к своим ребятам! — натягивая на плечи желтый полушубок, приказал капитан.
   В развороченном бомбами лесу было тихо. Месяц плыл по небу. То тут, то там зияли черные воронки. В освобожденных от снега елях и соснах запутался белесый вонючий дымок. С деревьев все еще сыпалась снежная пыль.
   Колька зацепился ногой за косо воткнувшийся в снег сук и упал.
   — Нету их тута…
   — Эй, ребята! — закричал капитан.
   Тишина. Лишь Тимаевка не спит, ворочается подо льдом. Да изредка слышно, как в разбросанные кругом воронки скатываются снежные комки.
   — Разбомбило, — плаксиво сказал Колька. — Я говорил…
   — Не каркай! — оборвал его капитан. — Эй, Гу-усь! — громче закричал он.
   — Ста-ась, где вы-ы-ы? — заорал Колька.
   — Чего кричишь? — недружелюбно спросил кто-то совсем рядом.
   Колька обалдело завертел головой.
   — Где? Эй, где вы?
   — Разуй глаза — увидишь.
   Из старой воронки, залепленный снегом, чуть живой от пережитого страха и холода, выбрался Стасик.
   — Гусь? — Колькин голос дрогнул. — Нету его… Накрыло!
   — Помолчи ты! — с сердцем сказал Стасик. Он кинулся к воронке и помог выбраться Юрке. Пошатываясь, Гусь сделал несколько шагов и, хлопая глазами, уставился на капитана.
   Капитан молча смотрел на ребят. В его раскосых глазах — веселое недоумение.
   — Кто из вас устроил этот спектакль? — тихо спросил он.
   — Кто! Ясно, Гусь, — сказал Колька. — Другой разве такое безобразие придумает? На станции все стекла вылетели.
   — Ну что ты на самом деле? — толкнул его в бок Стасик и повернулся к капитану.
   — Это мы… Оба.
   — Ну? — повернулся капитан к Юрке. — Рассказывай, Гусь!
   Юрка молчал. Драная шапка сбилась набок и чудом держалась на одном ухе. Он смотрел на капитана и шевелил губами.
   — Ну, чего ты там бормочешь? — спросил капитан и нагнулся к нему.
   Юрка широко раскрыл рот и вдруг громко загоготал:
   — Ого-го-го!
   — Ты что, парень? — Дядя Вася еще ниже нагнулся к Юрке.
   Гусь стащил с головы солдатскую ушанку, постучал себя кулаком по круглой голове, прислушался:
   — Звон в башке… Ду-у-у! — Он повернул к ребятам испуганное лицо. — Оглох я… как бабка Василиса. Стась, крикни-ка мне в ухо!
   Стасик крикнул.
   — Громче!
   — Юр-р-р-ка-а! — во всю мочь заорал Стасик. — Слышишь?
   Юрка схватился за уши, потер их.
   — Теперь слышу. Только плохо. Гудит… проклятая… Ду-у-у!
   Дядя Вася смотрел в зеленые Юркины разбойничьи глаза и говорил:
   — Что прикажешь делать с тобой, Гусь? На гауптвахту тебя засадить? Ну что мне, Гусь, с тобой делать? А?
   Юрка молчал. И непонятно было, слышал он это или нет. Улучив удобный момент, он выхватил из-за пазухи ракетницу и сунул в сугроб.
   Капитан и виду не подал, что заметил. Не спеша расстегнул полушубок, стащил его и накинул оглохшему и замерзшему Юрке на плечи.
   — Домой, герои! Быстро!
   Ребята гуськом побрели по протоптанной в снегу дорожке. Юрка шел последним и все время оглядывался на дядю Васю, который почему-то отстал. И все-таки он не увидел, как капитан вытащил из сугроба еще теплую ракетницу и запихал ее в карман галифе.

ОБИДА

   К голой спине будто ледяную глыбу приложили. Юрка ловит рукой ускользающую фуфайку, но поздно: фуфайка шлепается с печки на пол. Он вскакивает и больно ударяется головой в потолок.
   — У-у-у-у, черт! — Юрка яростно скребет зудящую макушку.
   — Не смей, говорю, чертыхаться! Грех! — ворчит бабка из-под вороха одежек, прикрытых сверху серой овчиной.
   — Пощупай, какая шишка вскочила! А ты — грех! — огрызается Юрка. Ему не хочется слезать с нагретой печки. Внизу морозно, как на улице. Печку топить нечем. Дрова кончились, жерди от забора тоже. Такой ненасытной печки Юрка еще сроду не видал. В последний раз она сожрала хромую табуретку, доску от Жоркиного крыльца, рассохшуюся кадку из-под соленых грибов.
   Дрожа, Юрка напялил на себя кофту (опять пригодилась!), гимнастерку, обмотал шею бабкиным шерстяным чулком и храбро соскочил на холодный пол. На замороженных окнах пышно расцвели узоры, похожие на елочные лапы. За окном мороз. Не мороз, а собака. На двор выйдешь — набросится, искусает. Юрка хотел было зачерпнуть из ведра воды, но ковш скребнул по льду. Ткнул ладонью сосок умывальника — примерз.
   Тяжелые дни наступили для бабки Василисы и Юрки Гуся. Кроме картошки, в доме ничего не было. Хлеба хватало только на обед. Если бы не военные, которые иногда останавливались на постой, совсем было бы плохо. А так нет-нет да что-нибудь и перепадет от них: то буханка хлеба, то банка консервов, то сухари.
   Немецкие самолеты каждую ночь наведывались на станцию. Но бомбы кидали редко. Видно, поджало, жалеют. Бабка спрашивала военных, как там дела на фронте. Военные говорили, что кончилась для фашистов масленица — наступил великий пост. И по радио передавали, что немцев остановили. И люди на станции, несмотря на холод и голод, заметно повеселели. Перестали прятаться от самолетов в щели. Крутит над станцией немецкий самолет, а люди занимаются своими делами и внимания не обращают. Будто это не бомбардировщик, а так, чепуха. Каждый вечер, перед тем как улечься спать, бабка долго простаивала на коленях перед иконой и молилась за нашу победу, за сына-танкиста.
   Юрке все время хотелось есть. Об этом он думал вечером, ложась спать, и утром, вставая. Он еще больше похудел, глаза его стали вдвое больше, и в них появился голодный блеск.
   А вот Жорка Ширин был все такой же круглощекий и самодовольный. Он с матерью недавно вернулся из деревни. Бомбить-то стали реже. Насчет ракетницы пока не заикался. Жорка как-то похвастался, что они из деревни привезли целую кадку свинины. Мамка на что-то выменяла. Это она умеет. Где, интересно, эта кадка у них стоит? В чулане или в подполье?
   — Господи, неужто так и помру на печи… — зашуршала овчиной бабка Василиса.
   Косая упрямая морщинка появилась на Юркином лбу, глаза хмуро впились в светлое оконное стекло.
   — Я сичас, — пробормотал он и, плечом распахнув заиндевевшую дверь, выскочил в сени.
   Вернулся не скоро. Зато в руках — выше носа — охапка тонких поленьев. С грохотом свалил их, крикнул:
   — Иди, баб, затопляй. — И снова за дверь.
   Бабка выбрала из поленьев самое легкое, сухое, нащепала лучины.
   — Баб! — надрывался Юрка за дверью. — Открой же!
   Грохнув бабке под ноги еще охапку звонких поленьев, Юрка вытер рукавом фуфайки мокрый красный нос.
   — Опять на станцию эшелон прибыл. Бензовозы сгружают… Баб, я пойду, а? Надо снег расчищать, а то им не попасть на аэродром.
   Бабушка нащупала на шестке коробку со спичками, чиркнула.
   — Какой из тебя расчищатель? И лопату-то в руках не удержишь. Сиди уж…
   — «Сиди», «сиди»… Надоело.
   Робкий язычок пламени лизнул лучину, и она вспыхнула, затрещала.
   — Где поленья-то раздобыл? Небось опять украл? — Бабка подержала над трескучим огнем озябшие пальцы. По морщинистому печальному лицу ее запрыгал красный отблеск.
   — Нашел… — уклончиво сказал Юрка. — Я же знаю, что красть — грех.
   Поленья весело потрескивали в печи, когда пришла Шириха. Вернее, не пришла, а влетела как вихрь. Из-за ее спины выглядывала круглая физиономия Жорки.
   — Куда, паразит, девал мое корыто? — Шириха подскочила к Юрке, норовя схватить его за ухо. Гусь прижался к окну, загородился табуреткой.
   — Только тронь — худо будет! — пригрозил он, блестя кошачьими глазами.
   — Отдай, говорю, корыто, вражина! — Длинное лицо Ширихи перекосилось.
   Это дубовое корыто Юрке совсем случайно попалось на глаза. Понадеявшись на мороз, разукрасивший елочными лапами Ширихины окна, он, не таясь, перетащил его на свой двор. И здесь топором в два счета превратил корыто в поленья. Ишь как знатно пощелкивают!
   — Мам, оторви ему ухо — сказу скажет! — подал голос Жорка.
   — Вон твое корыто, — кивнул Юрка на полыхающую печь, — бери.
   — Что же это такое, Петровна? — запричитала Шириха. — Вешь жабор, жлодей, ражобрал… Теперича — нате! — корыто иж-под шамого ноша утянул.
   — Он у меня ракетницу спер, — торопливо ввернул Жорка.
   Бабка, кряхтя, задвинула ухватом в печь чугун с картошкой.
   — Что ты руками-то машешь, Марфа? Не слышу… Иль Юрка что напроказил?
   — Он жавтра в ижбу жаберется, — причитала Шириха.
   — Заберется, — поддакивал Жорка.
   — Ох, на швою ты головушку пригрела, Петровна, этого оборванча… Он тебе когда-нибудь дом шпалит!
   — Он такой! И наш спалит, — бубнил Жорка.
   — Господи, и соль-то вся! — Бабка вытряхнула из мешка в солонку остатки серой крупной соли. — Что ты все такое говоришь, Марфа?
   — Шунь только, штервеч, нош на мой двор — кипятком обварю! — Шириха ткнула костлявым пальцем в окно. — Я ужо Егорову все рашшкажу. Он тебя жа мое корыто в тюрьму пощадит.
   — Вор, мою ракетницу украл! — пятясь за матерью, выкрикнул Жорка.
   — Топай отсюда, гнида! — огрызнулся Юрка и двинулся из-за табуретки. Жорка пулей вылетел за дверь. Пошумев еще, ушла и Шириха.
   — Кто-то боится их! — презрительно произнес Юрка и покосился на бабку, подкладывавшую в печь дрова. «Кажись, и вправду ничего не слыхала», — подумал он и только отвернулся к окну, как бабкин ухват огрел его по спине.
   — Брось срамить меня на весь поселок, брось… брось! — охаживая притихшего Юрку, приговаривала бабка. — Дожила… стыдно людям на глаза показаться. В один голос твердят: «Уйми своего разбойника, не то сами найдем на него управу…»
   Ухват с грохотом полетел в угол. Губы у бабки затряслись, на морщинистой щеке блеснула слеза. А Юрка, вытаращив свои большущие глаза, смотрел на нее.
   — За что?!
   И бабка Василиса, обмякнув перед этим удивленным, растерянным взглядом, ступила вперед и коснулась рукой жестких Юркиных волос.
   — Неужто, Юрушка, не можешь ты без этого… воровства? Не зарься ты, сынок, на чужое добро… Грех красть чужое, грех! Руки тебе оторвут за это дело. В тюрьму упекут… И сгниешь там ни за грош!
   Юрка шмыгнул носом, провел кулаком под глазом и высвободил голову из бабкиных рук.
   — Чего дерешься? Я же из-за тебя… Чтоб ты не померла на холодной печке… А ты… ухватом!
   Юркины глаза стали колючими.
   — Не буду у тебя больше жить… Уйду к летчикам!
   — Нужен ты летчикам.
   — Они драться ухватом не будут.
   Бабка достала чугун из печи.
   — Садись, ешь.
   — Сама ешь…
   Он оделся и, на ходу затягивая поверх фуфайки ремень, выскочил за дверь. Но сразу вернулся. Не глядя на бабку, одиноко сгорбившуюся за столом с дымящейся картофелиной в руке, нагнулся, заглянул под буфет, вытащил оттуда колоду старых карт.
   — У твоей Ширихи, — Юрка положил карты в карман, — полные сени дров… И в сарае полно. И корыто у ней еще одно осталось.
   Хлопнув дверью, он ушел.

У КОСТРА

   Близ путей полыхал жаркий костер. Колкая поземка налетала на него то с одной, то с другой стороны, шипела и, опаленная, убегала по сугробам дальше. Что за чудо? Юрка протер глаза: без дров, прямо на оттаявшем черном кругу земли клокотало пламя. Огонь жадно лизал ребристые бока железной бочки, стоявшей посредине. Вокруг кто на чем сидели бойцы. Дым от их самокруток смешивался с черным огнистым дымом удивительного костра.
   Юрка присел на корточки и протянул к огню негнущиеся пальцы. По снегу расползались черно-коричневые пятна. «Отработанное масло палят», — догадался он.
   Боец с пучками густых черных, как у цыгана, бровей в желто-белом полушубке с масляными разводами на рукавах и полах покосился на Юрку и хриплым басом спросил:
   — Ты откуда взялся, Огурец?
   Гусь пошевелил пальцами, потер свои острые колени и повернулся к бойцу спиной.
   — Гляди-ка, парень-то с характером! — усмехнулся тот. — Может, ты немой, а?
   — А что попусту языком на морозе трепать? — не поворачиваясь, буркнул Юрка. — Кури себе, я тебя не трогаю.
   — Ну парень! — захохотал другой боец с добродушным широким лицом и большим носом. — Крепенько отбрил Семена… Не дразнись Огурцом!
   От Юркиной фуфайки шел пар, щеки и нос будто кирпичом натерли. За спиной бесится поземка, острым штыком колется мороз, а тут пламя бурлит, обжигает.
   — Дяденька, скоро поедете? — спросил Юрка у большеносого и мотнул головой в сторону сгрудившихся на товарной платформе бензовозов.
   — Здесь будем жить… — вместо него сказал чернобровый, похожий на цыгана Семен. — А в этих, — показал он глазами на машины, — в этих банках будем воду возить… Как это поется? «Без воды-ы ни-и туды-ы и ни сюды-ы…»
   — Ладно врать-то. — Юрка плюнул на бочку — зашипело. — Я и так знаю, что вы на аэродром поедете.
   — Нам и тут хорошо. Тепло, курево есть…
   — Фриц вот прилетит — он вам покурит! — припугнул Юрка.
   — И частенько он к вам наведывается? — спросил большеносый.
   — Сколько время?
   Боец задрал рукав полушубка и глянул на циферблат.
   — Первый час… А что?
   — Скоро заявится. — Юрка взглянул на клубящееся небо. — Вот разве что погода помешает, а то каждый день прилетает в это время.