Страница:
Наконец он собрался с силами и посмотрел на Анатолия Анатольевича:
– Я вот что… вы, наверное, собирались ехать во Францию, да?
– Да, – резко ответил тот. – Только чтобы туда ехать, надо с собой иметь хотя бы тысячу евро! А я поиздержался, да и откуда у меня эта тысяча. Хотел с Колькой поговорить по этому поводу. Все-таки Жан-Люк ему не чужой. А Колька вдруг раз – и пропадает. Командировка!! Кстати, – наклонился Анатолий Анатольевич к сжавшемуся в кресле Афанасьеву, – он не во Францию поехал в командировку-то?
– Нет, – сказал Женя. – Не во Францию. Зато, дядя Толя, я еду во Францию. Собирался. – Конечно, Женя врал. Ни в какую Францию он не собирался до разговора с Анатолием Анатольевичем. А намеревался слетать как раз в Египет. За золотым быком Аписом. Кроме того, на следующую неделю было запланировано новое ПЕРЕМЕЩЕНИЕ. Но в свете сообщенного Анатолием Анатольевичем все вдруг потеряло свою привлекательность. По всему выходило, что этот французский Жан-Люк по невероятному стечению обстоятельств нашел в Египте мумию собственного двоюродного брата! Мумию трехтысячелетнего возраста, которая… который…
Женя выскочил из кресла, как анонимный родственник Добродеева из табакерки. Он принялся с силой тереть свой лоб, словно таким манером надеялся вернуть себе ясность рассудка. Анатолий Анатольевич смотрел на него с плохо скрываемой тревогой, а потом кинулся к шкафчику, заработал длинными руками, заблистал лысиной, и на свет божий появилась бутылочка хорошего французского коньяку.
– Это мне Жан-Люк присылал еще до всех переделок, – пояснил он. – Ну-ка, выпей вот. А то ты, я смотрю, тоже перегрелся, как мой незадачливый племянник Пелисье. Выпей и рассказывай, с чего это тебя так трясет.
– Меня не трясет, – сказал Афанасьев и клацнул зубами о край бокала с коньяком. – У меня… у меня, дядя Толя, наверное, жар. Простудился… на речке, ага. Я вам позвоню, да. Ну, я пойду, дядя Толя. У меня еще дел много. Сами понимаете, спешный отъезд… В общем, я пошел.
Афанасьев проглотил коньяк, выскочил из кабинета, не дожидаясь, пока цепкий профессор опомнится от этой сумбурной речи. Уже на пороге Женя пролаял слова прощания и провалился в сырое жерло подъезда…
– Н-ничего. Кормят тут здорово, и вообще. На процедуры водят. Ленка ко мне ходит. Она хорошая.
Сказав это, Вася Васягин улыбнулся. Открытая эта улыбка свидетельствовала о том, что пострадавший за Цезаря боец идет на поправку и снова рвется в сражение. Подобное желание было выражено вслух после того, как Афанасьев, пришедший в санаторий к другу, рассказал о продаже браслета.
– Э-э, здорово, – произнес Васягин. – Не хило ты разжился в этом Египте. А я вот в Риме все прощелкал. Не то чтобы нажил, а и свое отдал.
– Что отдал? – спросил Женя.
– Часы «Полет» двум нечесаным обезьянам-галлам. Они там подрабатывают частным извозом, – пояснил Васягин. – Я бы этих уродов так штрафанул, у-у-у! А что, правда, этот Пелисье Коляна нашел?
– Да выходит, что правда. Только трехтысячелетняя мумия Коляна вряд ли нам заменит его прежнего. Я там поговорил с нашими божками, обещали помочь. Галлена пустилась в занудство насчет каких-то провалов во времени, что Колян мог провалиться из одной эпохи в другую. А одноглазый красавец Вотан Борыч снова принялся басить. Голосина-то у него – Паваротти отдыхает!
– Нет, конечно, Коляна надо вызволять, – рассуждал сержант Васягин. – Всякие там мумии и прочие копчености нам – никак. Я вот отдохну, силенок наберусь, ну и подключусь. Они у меня попляшут! – непонятно кому погрозил Васягин. – Я Брута разоблачил, я Кассия задержал, я сенатора Каску поймал за руку! Да еще в живот пнул… Про Цезаря не говорю. Так что…
– Ты уж больно расхвастался, Васька, – сказала подошедшая сбоку осанистая особа женского пола. Это была сожительница Васягина, Лена Кислятина. Последнее было не прозвищем, а фамилией, так как почтенный родитель Лены звался Ив. Ив. Кислятин. – Женька, вы бы меньше пили, а? Вот ты, я смотрю, подзаработал, приоделся. А мой-то только чушь несет про какого-то Брюта… Шампанское такое, да? Каска какая-то еще…
– Не какая-то, а какой-то, дура необразованная! – рявкнул Васягин, который и сам вовсе не являлся светочем учености. – То есть не «какой-то», а – сенатор Публий Сервилий Каска, которого я обезоружил при попытке преднамеренного убийства Цезаря!
Лена ничуть не обиделась. Несмотря на свою фамилию, она была очень добродушной и понимающей женщиной. Она выразительно покрутила пальцем у виска и проговорила:
– Тут уже на него поглядывали косо. Он за ужином с Петькой из одиннадцатого номера выпил и как пошел, как пошел! У Петьки глаза были квадратные, что твои кубики! Что Васька травил, что травил! Про чертей, про сенаторов, про…
Женя махнул рукой и, пожелав сержанту Васягину всего наилучшего, попрощавшись с улыбчивой Леной, отправился восвояси.
Глава четырнадцатая
Самолет, следующий рейсом из Москвы, приземлился в аэропорту Шарль де Голль в половине второго пополудни. Женя Афанасьев, с походным чемоданчиком, в легком сером костюме и солнцезащитных очках, сбежал по трапу. Тут же сказались отдельные пробелы в знании географии. Женя подумал, что он уже в Париже, однако оказалось, что он всего лишь в городке Руаси, и до Парижа еще тридцать километров.
Лечебница, в которой содержался многострадальный Жан-Люк Пелисье, находилась в пятнадцатом, юго-западном, округе Парижа, носящем звучное название Вожирар-Гренель. Когда Женя спросил у прохожего, где он может найти такую-то больницу, француз воззрился на него с откровенным удивлением. Афанасьев списал это на свое отвратительное произношение, однако выяснилось, что дело вовсе не в этом. Просто округ Вожирар-Гренель изобиловал больницами, лечебницами и прочими медицинскими учреждениями до такой степени, что всем обитателям округа только и оставалось, что болеть, болеть и болеть. Парижанин попытался втолковать все это бестолковому приезжему, однако толку от его советов вышло немного. Так что, прежде чем Афанасьев нашел искомую лечебницу, он обшарил весь округ. Поглазел на небоскребы комплекса «Фронт Сены», на статую Свободы, торчащую посреди Сены на островке! Да-да, именно статую Свободы! Только уменьшенную копию, конечно. Женя прогулялся по бульвару Периферик, глазея по сторонам, и наконец обнаружил то, что искал.
Лечебница, в которой содержался пылкий египтолог русского происхождения, находилась в глубине геометрически разбитого зеленого парка. Клейко пахло молодыми листьями, аромат их мешался с запахами, поднимавшимися от разогретого асфальта. Впрочем, у входа в регистратуру, обсаженного липами и кленами, было тенисто и прохладно. По скверику мирно прогуливались люди в одинаковых аккуратных пижамах. Другие сидели на лавочках, выкрашенных в приятный для глаза салатовый цвет.
Женя вздохнул и вошел в корпус. Примерно через час ему удалось получить разрешение посетить пациента палаты №66 (вот как!) Жана-Люка Пелисье.
– Вы журналист? – любопытствующе спросили у Афанасьева.
– Я – родственник, – скромно ответил он, хотя по профессии был как раз журналистом и никакого отношения к родне господина Пелисье не имел.
Пелисье оказался массивным, чрезвычайно упитанным человеком с орлиным носом и широкими скулами. В выражении маленьких глаз и иронической складке рта сквозило лукавство. Впрочем, сейчас лицо Пелисье выражало недовольство. Он отчаянно хмурил лоб, когда вглядывался в лицо стоявшего перед ним Афанасьева, а потом проговорил по-русски, и довольно-таки чисто, кстати:
– У моей мамы в России много родственников. Вы – кто?
– Хорошо говорите по-русски, месье Пелисье, – одобрительно сказал Женя на плохом французском. – Я, к сожалению, на вашем языке говорю гораздо хуже. Хотелось бы выйти на вольный воздух. Вас как, отпустят на прогулку, или же вы под постоянным присмотром?
– Это у вас в России при коммунистах все были под постоянным присмотром, – обиделся Пелисье. – А я тут могу ходить, как мне вздумается и где мне вздумается. Могу даже сбежать, если очень захочется. Только ведь меня тут же вернут.
– Кто?
– Да сами же горожане и вернут.
– Понятно, – проговорил Женя, – раз в пижаме, значит, представляешь опасность для общества. А я думал, что в Париже все либерально мыслящие на жизнь смотрят сквозь пальцы. Даже в самых крайних ее, жизни, проявлениях.
– Много вы понимаете, – буркнул Пелисье.
– Уважаемый месье, – заявил Женя, – как вы понимаете, я сюда приехал не для того, чтобы обсуждать Францию и французов. В данный момент меня интересует только один француз – это вы. Так вот, я друг вашего двоюродного брата Николая Ковалева. Меня прислал Анатолий Анатольевич Ковалев, ваш дядя.
– Дядья Толья? – обрадованно воскликнул Пелисье по-русски. – Да что ж вы сразу не сказали, что вы от него! Я знал, что дядя Толя что-нибудь придумает и если сам не выберется, так кого-нибудь пришлет, чтобы разобраться во всем этом дьявольском нагромождении фактов, из-за которых я попал сюда, – затараторил он, переходя с русского на французский и обратно. – Стоп! За такое дело нужно по чуть-чуть! – Он потянул из кармана металлическую флягу, отсвечивающую тусклым серебряным блеском. – Коньячный спирт! Хлебнете? Отличнейшая вещь! Это на основе коньячного спирта приготовляют лучшие в мире французские коньяки! Ух! – выдохнул он, потянув из горлышка. – Продирает, а! Да, наверное, мои русские гены все-таки крепкие.
– Гены, – пробурчал Афанасьев, – а также Васи, Коли и Толи. Да давайте, месье Пелисье! Ффф… здорово!
– Вы, наверное, один из учеников и коллег моего дяди? – деловито спросил Пелисье. – Ведь это он в свое время наставлял меня идти в археологию. Ну и вот – наставил! Как археолог археологу, хочу вам сказать, что я не сумасшедший. Не знаю, как могло такое случиться, но анализ подтвердил: ТА мумия – настоящая, времен фараона Рамсеса! Понимаете? Один зануда, борзописец Корниак, уже накатал длинную скучную статью, в которой он объясняет сходство букв на руке мумии и некоторых букв финикийского алфавита. Кретин! – рявкнул Пелисье. – Подтасовщик! Ему каменщиком работать бы! Он утверждает, что уже видел подобную надпись и говорит, что она действительно немного напоминает современный русский язык. Но он-то говорит, что это разновидность финикийского письма, его палестинская разновидность, и что эта надпись означает: «Мутный храм запрягает коней». Что за бред? А ведь там ясно написано по-русски: «КОЛЯН С БАЛТИКИ». Вы тоже мне не верите? – накинулся Пелисье на Афанасьева. – Если вы настоящий ученый, а не шарлатан и если вы присланы от дяди Толи, то должны мне помочь разобраться в этом.
– Я помогу, – тихо ответил Женя.
– Но ведь вы мне тоже не верите!
– Вот что, – сказал Афанасьев. – Я вам верю. Более того, я могу объяснить вам происхождение этой надписи. Вам никогда не казалось, что вы видели ее раньше? До раскопок?
Пелисье прищурился.
– Вообще-то казалось, – нерешительно произнес он. – Например, у дяди Толи такой же якорь вытатуирован. Стоп! У дяди Толи… племянник, мой кузен… Николай…
– Ну вот! – торжественно воскликнул Афанасьев.
– В самом деле, когда мы три года назад встречались с Николаем, я видел у него такую татуировку! – Пелисье стукнул себя по голове. – То есть… – он поднял голову, – то есть я в самом деле сумасшедший? Ведь…
– Вы не сумасшедший, – объявил Афанасьев. – Вы никакой не сумасшедший, потому что… Ну-ка, дайте я хлебну из вашей фляжки. Мерси! Так вот, Жан-Люк. Запаситесь хладнокровием. То, что я вам сейчас расскажу… Одним словом, слушайте!
По мере того как Афанасьев излагал фантастичные события, произошедшие с ним и его товарищами в последнее время (с не очень легкой руки дионов), Пелисье все больше ерзал на скамье. Когда Афанасьев закончил, Жан-Люк Привычно потянул из фляги. Наверное, пошло не в то горло. Пелисье поперхнулся, и Жене пришлось хлопать ему ладонью по спине. Наконец скорбный археолог откашлялся и, сложив руки на коленях, надолго замолк. Наверное, это занятие вскоре показалось ему не очень продуктивным. Потому он все-таки заговорил. Выпустил одну-единственную фразу:
– А только не пойму, месье Афанасьефф… кто из нас числится сумасшедшим, вы или я?
Через три дня Пелисье выписали из больницы. Врачи признали удовлетворительными результаты курса, после которого Пелисье совершенно избавился от навязчивых идей болезненного толка, которыми он был одержим по приезде из Египта. Через четыре дня Пелисье и Афанасьев вылетели в Египет. Жене Афанасьеву привелось увидеть место, где нашли гробницу и мумию его друга и одноклассника Коляна Ковалева, умершего три с половиной тысячи лет тому назад. Женя стоял с непокрытой головой под палящими лучами солнца и чувствовал, как опрокидывается и плывет в глазах ослепительное, сухое, беспощадное небо. Раскаленный песок, шесть метров погребальной шахты и три с половиной тысячелетия!..
Афанасьев коротко взвыл и нырнул в джип к Пелисье, где сухим, раздирающим горло шепотом потребовал себе холодного, со льдом, виски.
Впрочем, он недолго разыгрывал из себя безутешного байронического героя. В конце концов, Галлена и Альдаир обещали помочь, и они в самом деле способны на это!..
Вооружившись этой спасительной мыслью, Афанасьев приступил ко второй части своего египетского вояжа: корыстной. Он прекрасно помнил, куда спрятали они с Коляном золотого быка. Место было такое, что бык мог храниться там тысячелетиями. Афанасьев пошел на дело один, ночью, вооружившись фонарем и инструментами. Но все предосторожности, все ухищрения и старания оказались тщетными: статуя, отлитая из чистого золота, статуя весом в девяносто килограммов, статуя, чья художественная ценность, верно, значительно превышала даже ее громадную материальную стоимость, – исчезла.
Исчезла бесследно.
Афанасьев сжал зубы и, присев на холодный ночной камень, закурил. Ночь раскинулась, распростерла крылья, как огромная черная птица. Женя курил и глядел в черное египетское небо, такое же головокружительное, с отточенными кинжалами дальних звезд, как три тысячи лет назад. «Наверное, я перепутал место, – малодушно думал он, не желая утверждаться в мысли, что сокровище банально сперли, умыкнули, стырили, похитили. – Наверное, за многие века ландшафт изменился, и я просто не туда пришел. К тому же я выпил сегодня. Ладно! Значит, так и должно быть! Успеем еще найти этого быка. Придем сюда с Коляном! Ведь мы с залетными божками обязательно вытащим его из древнеегипетской дыры. Хорошо даже, что я не нашел этот рогатый металлолом. А то столько бы с ним намучился! А сейчас не до того…»
Решив это для себя, Женя Афанасьев встал с камня и отправился в лагерь археологов.
Через три дня он с Пелисье летел рейсом «Каир – Москва». Жан-Люк решил принять активное участие в поисках двоюродного брата, чья необычная судьба так сумбурно переплелась и сомкнулась с его собственной судьбой. Афанасьеву, однако же, казалось, что француз не поверил ему до конца и до сих пор готов принять все это за один большой розыгрыш, организованный Анатолием Анатольевичем Ковалевым и его младшим коллегой Афанасьевым. Или за серьезный рецидив своей психической болезни.
Женя не разубеждал и не убеждал Пелисье. Сам увидит. А если еще и на Тангриснира с вороном Мунином и Вотаном Боровичем посмотрит, так и вовсе… Впрочем, до Москвы еще полтора часа, а там еще до родного города пилить на наземном транспорте несколько часов, одернул себя Афанасьев, глянув на часы. Потом он вошел в Интернет и принялся просматривать новости спорта. Закончив с этим, начал шарить по всемирной паутине вслепую, убивая время.
Пелисье меж тем пил водку с лимонным соком и вермутом и подмигивал хорошенькой китаянке, сидевшей неподалеку от него. Китаянка была мало склонна приветствовать намеки толстого француза, но это ничуть не смущало Жан-Люка. Он уже собрался было подняться, чтобы сократить дистанцию между собой и объектом своего сиюминутного обожания, как вдруг Афанасьев, читавший с экрана ноутбука, глухо вскрикнул и откинулся на спинку кресла.
Пелисье молниеносно развернулся к нему.
– Кес ке сеnote 16? – спросил он.
– Да так, – отозвался Афанасьев. – Тут… нарыл, в общем.
– Что такое?
– Да что-то вроде находки, которую сделал ты. Конечно, не древнеегипетская мумия, служившая в Балт-флоте, но все же. В общем, в Тибете нашли древнюю пещеру с наскальными надписями. Те, кто ее раскопал, говорят, что в эту пещеру уже семь или восемь веков не ступала нога человека.
– Ну и что?
– А то! На стене древнерусским письмом – уже непонятно, как оно угодило в горы Тибета! – написан… нынешний состав «Реала». Сезона две тысячи третьего – две тысячи четвертого года.
Пелисье едва не подавился.
– Конечно, понимаю, что у «Реала» везде есть поклонники, – продолжал Афанасьев, – но я сильно сомневаюсь, что в тринадцатом веке кто-то болел за королевский клуб. Но тем не менее тут есть фото этой наскальной надписи. Вот смотри.
Пелисье уставился на экран. В его глазах замелькали слова Зиданъ, Бэкхемъ и прочие звездные имена из состава «Реала». Европейские имена были выписаны церковнославянской вязью, без пробелов между словами.
– Это еще не все, – сказал Женя, – к этой большой статье прикреплена репортерская заметка из Саратова. Там есть кладбище Увек, стоящее на одноименном монгольском городище. Так вот, при рытье могилы землекопы наткнулись на золотой кубок высокой стоимости. А на кубке была надпись на двух языках, древнерусском и монгольском: «Чемпион Золотой Орды по футболу». Футболу!!! Так и написано. И есть дата, в переводе на современное летосчисление – тысяча двести сорок восьмой год. И имена игроков. Вот такой футбольный Кубок Стэнли из тьмы веков.
– Золотая Орда, – машинально выговорил Пелисье. – Золотая Орда!.. Хочу обратно в лечебницу!
– Золотая Орда! Но ведь мы там еще не были, – пробормотал Афанасьев и, увидев приближающуюся стюардессу, решительно заказал себе водки. Без вермута и без лимонного сока.
– О-отлично! – протянул Жан-Люк Пелисье, отталкивая от себя растрепанный пухлый том. – Известно ли тебе, Евгений, как татаро-монголы называли панцирь? «Хуяг». Да, да!.. Загляни вот в монгольский военный словарь. Боюсь, что это словечко и в древнерусский язык могло войти. А панцирь из кожаных пластин назывался «хуус хуяг».
– Хорошенькое вооружение было у граждан монголов.
– Кстати, Евгений, да будет тебе известно, в юности я очень интересовался Древней Русью. Происхождение обязывало. Потом, правда, на египтологию перекинулся. Помню, как я удивил учителя в коллеже, когда сказал, что французская королевская династия Валуа была в родстве с русскими князьями. Князь Ярослав выдал свою дочь замуж за короля Генриха.
– Да, она еще писала отцу, что Париж – деревня по сравнению со стольным градом Киевом, – отозвался начитанный Афанасьев, наливая кефир себе и сержанту Васе Васягину, снова сидевшему с выпученными глазами и лицом, выражающим вселенское удивление перед этим миром.
Нет, Васягин уже вышел из санатория и приступил к работе. И надо тому статься, что в первое же дежурство Васягину выпал невиданный аттракцион скорости – погоня с включенными мигалками и сиреной за козлом Тангрисниром. Проклятая тварь с дачи Ковалева мигрировала в город и уже успела отметиться. В частности, бравый козел повалил торговый ларек вместе с двумя находившимися внутри продавщицами, бодался с троллейбусом (как известно, тоже «рогатым»), ну а венцом плодотворной городской деятельности Тангриснира, без сомнения, стало посещение им дегустационного зала «Кубанских вин», где шла презентация чего-то там… уже не важно. Козел затесался в публику, опрокинул несколько столов, разлил вино, до смерти перепугал дам, никогда не видевших такого чудища. Да и кавалеров, если говорить откровенно, напугал. После этого он вышиб дно у фирменного бочонка с красным вином и принялся пить. Мимо заведения, на свою беду, проезжала машина ППС с сержантом Васягиным, который и пожелал узнать причину подобного переполоха. Еще бы!.. Девицы выскакивали на улицу едва ли не в чем мать родила – многим в панике порвали платья.
Васягин застал в «Кубанских винах» только трех человек: перепуганный хозяин заведения прятался за стойкой, выдавая свое присутствие громким перестуком зубов, а двое самых смелых или самых пьяных молодых людей стояли по обеим сторонам от козла и колотили Тангриснира стульями. Надо сказать, что это нисколько не мешало проклятой Эллеровой твари поглощать вино. Сержант Васягин, узнав виновника беспорядков, задрожал, но, вспомнив, что он – спаситель Цезаря, решил не робеть перед какой-то вонючей бессловесной скотиной.
С тем и вытянул Тангриснира резиновой дубинкой между рогов.
Зря он это сделал.
Козел подпрыгнул так, что сшиб костлявой спиной одну из люстр. После чего рванулся из дегустационного зала. Отличительной особенностью этого ухода по-английски, не прощаясь, стало то, что вышел Тангриснир не через двери. Совсем нет. Такие тонкости человеческого этикета неизвестны рогатой и бородатой скотине, прибывшей непонятно откуда. Тангриснир вышел через витрину, причем таким манером, что от двух роскошных зеркальных стекол, слагавших ее, ничего не осталось. Более того, козел выворотил и сам витринный переплет.
Вслед за Тангрисниром на улицу выбежал охреневший сержант Васягин.
Погоня за пьяным козлом по улицам города превратилась в триллер с многочисленными спецэффектами, которыми не побрезговал бы никакой режиссер второсортной голливудской стрелялки-гонялки. Погоня была такова, что воздержимся от подробностей: она заслуживает отдельной книги. Стоит лишь упомянуть, что Тангриснира так и не поймали. По ходу гонки он спровоцировал несколько автомобильных аварий, а затем устремился в какой-то проулок и провалился в глубокий овраг. Все это нанесло психике Васи Васягина очередную травму.
Когда он рассказал все Афанасьеву и примкнувшему к нему Пелисье, то интернациональная парочка долго потешалась над незадачливым сержантом. После чего Афанасьев сказал:
– Ты, Вася, не одинок в своем горе. Вот наш инфернальный красавец Добродеев тоже пострадал от необразованной и тупой скотины. Пока мы с Жан-Люком готовимся к посещению Древней Руси и Золотой Орды, чтобы достать хвост Батыева коня, Добродеев, Галлена и Анни решили обойтись совершенно без человеческой помощи и намылились добывать очередной Ключ. Это свежая информация, мне вот только сегодня рассказывала Галлена… Так вот, двигаться они решили не по списку, а сразу прыгнули к пункту номер шесть, под которым в сакральном свитке Добродеева значится Ключ-топор Авраама Линкольна. Прибыли, значит, наши богоподобные дамы и хитрый черт Добродеев в леса штата Иллинойс. Как известно, президент Линкольн там родился и провел юность. Штат был тогда дикий. Жили там одни лесорубы, типы невежественные, суеверные и обильно употреблявшие алкоголь. И вот в это девственное лесное местечко и прибыл наш благородный офис-менеджер Добродеев. С дамами. На вырубке застали какого-то длинного тощего парня, валившего здоровенное дерево, именуемое гикори. Добродеев признал в нем самого юного Эйба Линкольна, без четверти века президента США, и решил действовать решительно. Подошел к Эйбу и предложил купить у него топор. Таким манером Добродеев долго торговался, уламывал Линкольна, а кончилось все тем, что Эйб едва не пристукнул несчастного инфернала.
– За что? – удивился Васягин. – Не надо стукать нашего Астарота Вельзевуловича. Я сам его пристукну, когда вся эта свистопляска закончится. В такую кислую историю нас втравил, чертов… черт.
– Дело в том, что, когда Добродеев уже принялся отчитывать Эйбу доллары и центы за топор, – увлеченно рассказывал Женя Афанасьев, – юный Линкольн возьми и скажи: «А вы, дядя, случаем, не из южных штатов? Не рабовладелец? А то уж больно вы гладкий!» – «Нет». – «Значит, не из Алабамы и не из Мэриленда?» – «Да нет же», – «Ну, ладно, – говорит Линкольн. – Забирайте топор, бог с вами, как сказал святой апостол Павел в своем послании…» И вот тут, – глаза Афанасьева весело блеснули, – надо сказать, что лесорубы могли бы сэкономить на спичках. Вот нет у вас спичек, кремня. А с зажигалками в Иллинойсе первой трети девятнадцатого века было напряженно. Не так, конечно, как с вертолетами в Древнем Египте, но все же… Как добывать огонь? Очень просто! Сказать Добродееву несколько цитат из Библии. А надо отметить, что юный Линкольн был человек набожный и для лесоруба начитанный чрезвычайно. Так что от Добродеева повалил та-акой дым! И серой завоняло. Линкольн же был юноша сообразительный, иначе не стал бы потом президентом. Понял, что за фрукт перед ним. Позвал на помощь коллег. А те по части выкуривания бесов собаку съели. Гоняли Добродеева всем поселком. Кончилось тем, что Эйб Линкольн просто швырнул в него своим топором и почти попал.
– Я вот что… вы, наверное, собирались ехать во Францию, да?
– Да, – резко ответил тот. – Только чтобы туда ехать, надо с собой иметь хотя бы тысячу евро! А я поиздержался, да и откуда у меня эта тысяча. Хотел с Колькой поговорить по этому поводу. Все-таки Жан-Люк ему не чужой. А Колька вдруг раз – и пропадает. Командировка!! Кстати, – наклонился Анатолий Анатольевич к сжавшемуся в кресле Афанасьеву, – он не во Францию поехал в командировку-то?
– Нет, – сказал Женя. – Не во Францию. Зато, дядя Толя, я еду во Францию. Собирался. – Конечно, Женя врал. Ни в какую Францию он не собирался до разговора с Анатолием Анатольевичем. А намеревался слетать как раз в Египет. За золотым быком Аписом. Кроме того, на следующую неделю было запланировано новое ПЕРЕМЕЩЕНИЕ. Но в свете сообщенного Анатолием Анатольевичем все вдруг потеряло свою привлекательность. По всему выходило, что этот французский Жан-Люк по невероятному стечению обстоятельств нашел в Египте мумию собственного двоюродного брата! Мумию трехтысячелетнего возраста, которая… который…
Женя выскочил из кресла, как анонимный родственник Добродеева из табакерки. Он принялся с силой тереть свой лоб, словно таким манером надеялся вернуть себе ясность рассудка. Анатолий Анатольевич смотрел на него с плохо скрываемой тревогой, а потом кинулся к шкафчику, заработал длинными руками, заблистал лысиной, и на свет божий появилась бутылочка хорошего французского коньяку.
– Это мне Жан-Люк присылал еще до всех переделок, – пояснил он. – Ну-ка, выпей вот. А то ты, я смотрю, тоже перегрелся, как мой незадачливый племянник Пелисье. Выпей и рассказывай, с чего это тебя так трясет.
– Меня не трясет, – сказал Афанасьев и клацнул зубами о край бокала с коньяком. – У меня… у меня, дядя Толя, наверное, жар. Простудился… на речке, ага. Я вам позвоню, да. Ну, я пойду, дядя Толя. У меня еще дел много. Сами понимаете, спешный отъезд… В общем, я пошел.
Афанасьев проглотил коньяк, выскочил из кабинета, не дожидаясь, пока цепкий профессор опомнится от этой сумбурной речи. Уже на пороге Женя пролаял слова прощания и провалился в сырое жерло подъезда…
3
– Ну что, Вася, как дела?– Н-ничего. Кормят тут здорово, и вообще. На процедуры водят. Ленка ко мне ходит. Она хорошая.
Сказав это, Вася Васягин улыбнулся. Открытая эта улыбка свидетельствовала о том, что пострадавший за Цезаря боец идет на поправку и снова рвется в сражение. Подобное желание было выражено вслух после того, как Афанасьев, пришедший в санаторий к другу, рассказал о продаже браслета.
– Э-э, здорово, – произнес Васягин. – Не хило ты разжился в этом Египте. А я вот в Риме все прощелкал. Не то чтобы нажил, а и свое отдал.
– Что отдал? – спросил Женя.
– Часы «Полет» двум нечесаным обезьянам-галлам. Они там подрабатывают частным извозом, – пояснил Васягин. – Я бы этих уродов так штрафанул, у-у-у! А что, правда, этот Пелисье Коляна нашел?
– Да выходит, что правда. Только трехтысячелетняя мумия Коляна вряд ли нам заменит его прежнего. Я там поговорил с нашими божками, обещали помочь. Галлена пустилась в занудство насчет каких-то провалов во времени, что Колян мог провалиться из одной эпохи в другую. А одноглазый красавец Вотан Борыч снова принялся басить. Голосина-то у него – Паваротти отдыхает!
– Нет, конечно, Коляна надо вызволять, – рассуждал сержант Васягин. – Всякие там мумии и прочие копчености нам – никак. Я вот отдохну, силенок наберусь, ну и подключусь. Они у меня попляшут! – непонятно кому погрозил Васягин. – Я Брута разоблачил, я Кассия задержал, я сенатора Каску поймал за руку! Да еще в живот пнул… Про Цезаря не говорю. Так что…
– Ты уж больно расхвастался, Васька, – сказала подошедшая сбоку осанистая особа женского пола. Это была сожительница Васягина, Лена Кислятина. Последнее было не прозвищем, а фамилией, так как почтенный родитель Лены звался Ив. Ив. Кислятин. – Женька, вы бы меньше пили, а? Вот ты, я смотрю, подзаработал, приоделся. А мой-то только чушь несет про какого-то Брюта… Шампанское такое, да? Каска какая-то еще…
– Не какая-то, а какой-то, дура необразованная! – рявкнул Васягин, который и сам вовсе не являлся светочем учености. – То есть не «какой-то», а – сенатор Публий Сервилий Каска, которого я обезоружил при попытке преднамеренного убийства Цезаря!
Лена ничуть не обиделась. Несмотря на свою фамилию, она была очень добродушной и понимающей женщиной. Она выразительно покрутила пальцем у виска и проговорила:
– Тут уже на него поглядывали косо. Он за ужином с Петькой из одиннадцатого номера выпил и как пошел, как пошел! У Петьки глаза были квадратные, что твои кубики! Что Васька травил, что травил! Про чертей, про сенаторов, про…
Женя махнул рукой и, пожелав сержанту Васягину всего наилучшего, попрощавшись с улыбчивой Леной, отправился восвояси.
Глава четырнадцатая
ПЕЛИСЬЕ ВЛИВАЕТСЯ В ДЕЛО
1
Россия – Франция – Египет, июнь 2004 годаСамолет, следующий рейсом из Москвы, приземлился в аэропорту Шарль де Голль в половине второго пополудни. Женя Афанасьев, с походным чемоданчиком, в легком сером костюме и солнцезащитных очках, сбежал по трапу. Тут же сказались отдельные пробелы в знании географии. Женя подумал, что он уже в Париже, однако оказалось, что он всего лишь в городке Руаси, и до Парижа еще тридцать километров.
Лечебница, в которой содержался многострадальный Жан-Люк Пелисье, находилась в пятнадцатом, юго-западном, округе Парижа, носящем звучное название Вожирар-Гренель. Когда Женя спросил у прохожего, где он может найти такую-то больницу, француз воззрился на него с откровенным удивлением. Афанасьев списал это на свое отвратительное произношение, однако выяснилось, что дело вовсе не в этом. Просто округ Вожирар-Гренель изобиловал больницами, лечебницами и прочими медицинскими учреждениями до такой степени, что всем обитателям округа только и оставалось, что болеть, болеть и болеть. Парижанин попытался втолковать все это бестолковому приезжему, однако толку от его советов вышло немного. Так что, прежде чем Афанасьев нашел искомую лечебницу, он обшарил весь округ. Поглазел на небоскребы комплекса «Фронт Сены», на статую Свободы, торчащую посреди Сены на островке! Да-да, именно статую Свободы! Только уменьшенную копию, конечно. Женя прогулялся по бульвару Периферик, глазея по сторонам, и наконец обнаружил то, что искал.
Лечебница, в которой содержался пылкий египтолог русского происхождения, находилась в глубине геометрически разбитого зеленого парка. Клейко пахло молодыми листьями, аромат их мешался с запахами, поднимавшимися от разогретого асфальта. Впрочем, у входа в регистратуру, обсаженного липами и кленами, было тенисто и прохладно. По скверику мирно прогуливались люди в одинаковых аккуратных пижамах. Другие сидели на лавочках, выкрашенных в приятный для глаза салатовый цвет.
Женя вздохнул и вошел в корпус. Примерно через час ему удалось получить разрешение посетить пациента палаты №66 (вот как!) Жана-Люка Пелисье.
– Вы журналист? – любопытствующе спросили у Афанасьева.
– Я – родственник, – скромно ответил он, хотя по профессии был как раз журналистом и никакого отношения к родне господина Пелисье не имел.
Пелисье оказался массивным, чрезвычайно упитанным человеком с орлиным носом и широкими скулами. В выражении маленьких глаз и иронической складке рта сквозило лукавство. Впрочем, сейчас лицо Пелисье выражало недовольство. Он отчаянно хмурил лоб, когда вглядывался в лицо стоявшего перед ним Афанасьева, а потом проговорил по-русски, и довольно-таки чисто, кстати:
– У моей мамы в России много родственников. Вы – кто?
– Хорошо говорите по-русски, месье Пелисье, – одобрительно сказал Женя на плохом французском. – Я, к сожалению, на вашем языке говорю гораздо хуже. Хотелось бы выйти на вольный воздух. Вас как, отпустят на прогулку, или же вы под постоянным присмотром?
– Это у вас в России при коммунистах все были под постоянным присмотром, – обиделся Пелисье. – А я тут могу ходить, как мне вздумается и где мне вздумается. Могу даже сбежать, если очень захочется. Только ведь меня тут же вернут.
– Кто?
– Да сами же горожане и вернут.
– Понятно, – проговорил Женя, – раз в пижаме, значит, представляешь опасность для общества. А я думал, что в Париже все либерально мыслящие на жизнь смотрят сквозь пальцы. Даже в самых крайних ее, жизни, проявлениях.
– Много вы понимаете, – буркнул Пелисье.
– Уважаемый месье, – заявил Женя, – как вы понимаете, я сюда приехал не для того, чтобы обсуждать Францию и французов. В данный момент меня интересует только один француз – это вы. Так вот, я друг вашего двоюродного брата Николая Ковалева. Меня прислал Анатолий Анатольевич Ковалев, ваш дядя.
– Дядья Толья? – обрадованно воскликнул Пелисье по-русски. – Да что ж вы сразу не сказали, что вы от него! Я знал, что дядя Толя что-нибудь придумает и если сам не выберется, так кого-нибудь пришлет, чтобы разобраться во всем этом дьявольском нагромождении фактов, из-за которых я попал сюда, – затараторил он, переходя с русского на французский и обратно. – Стоп! За такое дело нужно по чуть-чуть! – Он потянул из кармана металлическую флягу, отсвечивающую тусклым серебряным блеском. – Коньячный спирт! Хлебнете? Отличнейшая вещь! Это на основе коньячного спирта приготовляют лучшие в мире французские коньяки! Ух! – выдохнул он, потянув из горлышка. – Продирает, а! Да, наверное, мои русские гены все-таки крепкие.
– Гены, – пробурчал Афанасьев, – а также Васи, Коли и Толи. Да давайте, месье Пелисье! Ффф… здорово!
– Вы, наверное, один из учеников и коллег моего дяди? – деловито спросил Пелисье. – Ведь это он в свое время наставлял меня идти в археологию. Ну и вот – наставил! Как археолог археологу, хочу вам сказать, что я не сумасшедший. Не знаю, как могло такое случиться, но анализ подтвердил: ТА мумия – настоящая, времен фараона Рамсеса! Понимаете? Один зануда, борзописец Корниак, уже накатал длинную скучную статью, в которой он объясняет сходство букв на руке мумии и некоторых букв финикийского алфавита. Кретин! – рявкнул Пелисье. – Подтасовщик! Ему каменщиком работать бы! Он утверждает, что уже видел подобную надпись и говорит, что она действительно немного напоминает современный русский язык. Но он-то говорит, что это разновидность финикийского письма, его палестинская разновидность, и что эта надпись означает: «Мутный храм запрягает коней». Что за бред? А ведь там ясно написано по-русски: «КОЛЯН С БАЛТИКИ». Вы тоже мне не верите? – накинулся Пелисье на Афанасьева. – Если вы настоящий ученый, а не шарлатан и если вы присланы от дяди Толи, то должны мне помочь разобраться в этом.
– Я помогу, – тихо ответил Женя.
– Но ведь вы мне тоже не верите!
– Вот что, – сказал Афанасьев. – Я вам верю. Более того, я могу объяснить вам происхождение этой надписи. Вам никогда не казалось, что вы видели ее раньше? До раскопок?
Пелисье прищурился.
– Вообще-то казалось, – нерешительно произнес он. – Например, у дяди Толи такой же якорь вытатуирован. Стоп! У дяди Толи… племянник, мой кузен… Николай…
– Ну вот! – торжественно воскликнул Афанасьев.
– В самом деле, когда мы три года назад встречались с Николаем, я видел у него такую татуировку! – Пелисье стукнул себя по голове. – То есть… – он поднял голову, – то есть я в самом деле сумасшедший? Ведь…
– Вы не сумасшедший, – объявил Афанасьев. – Вы никакой не сумасшедший, потому что… Ну-ка, дайте я хлебну из вашей фляжки. Мерси! Так вот, Жан-Люк. Запаситесь хладнокровием. То, что я вам сейчас расскажу… Одним словом, слушайте!
По мере того как Афанасьев излагал фантастичные события, произошедшие с ним и его товарищами в последнее время (с не очень легкой руки дионов), Пелисье все больше ерзал на скамье. Когда Афанасьев закончил, Жан-Люк Привычно потянул из фляги. Наверное, пошло не в то горло. Пелисье поперхнулся, и Жене пришлось хлопать ему ладонью по спине. Наконец скорбный археолог откашлялся и, сложив руки на коленях, надолго замолк. Наверное, это занятие вскоре показалось ему не очень продуктивным. Потому он все-таки заговорил. Выпустил одну-единственную фразу:
– А только не пойму, месье Афанасьефф… кто из нас числится сумасшедшим, вы или я?
Через три дня Пелисье выписали из больницы. Врачи признали удовлетворительными результаты курса, после которого Пелисье совершенно избавился от навязчивых идей болезненного толка, которыми он был одержим по приезде из Египта. Через четыре дня Пелисье и Афанасьев вылетели в Египет. Жене Афанасьеву привелось увидеть место, где нашли гробницу и мумию его друга и одноклассника Коляна Ковалева, умершего три с половиной тысячи лет тому назад. Женя стоял с непокрытой головой под палящими лучами солнца и чувствовал, как опрокидывается и плывет в глазах ослепительное, сухое, беспощадное небо. Раскаленный песок, шесть метров погребальной шахты и три с половиной тысячелетия!..
Афанасьев коротко взвыл и нырнул в джип к Пелисье, где сухим, раздирающим горло шепотом потребовал себе холодного, со льдом, виски.
Впрочем, он недолго разыгрывал из себя безутешного байронического героя. В конце концов, Галлена и Альдаир обещали помочь, и они в самом деле способны на это!..
Вооружившись этой спасительной мыслью, Афанасьев приступил ко второй части своего египетского вояжа: корыстной. Он прекрасно помнил, куда спрятали они с Коляном золотого быка. Место было такое, что бык мог храниться там тысячелетиями. Афанасьев пошел на дело один, ночью, вооружившись фонарем и инструментами. Но все предосторожности, все ухищрения и старания оказались тщетными: статуя, отлитая из чистого золота, статуя весом в девяносто килограммов, статуя, чья художественная ценность, верно, значительно превышала даже ее громадную материальную стоимость, – исчезла.
Исчезла бесследно.
Афанасьев сжал зубы и, присев на холодный ночной камень, закурил. Ночь раскинулась, распростерла крылья, как огромная черная птица. Женя курил и глядел в черное египетское небо, такое же головокружительное, с отточенными кинжалами дальних звезд, как три тысячи лет назад. «Наверное, я перепутал место, – малодушно думал он, не желая утверждаться в мысли, что сокровище банально сперли, умыкнули, стырили, похитили. – Наверное, за многие века ландшафт изменился, и я просто не туда пришел. К тому же я выпил сегодня. Ладно! Значит, так и должно быть! Успеем еще найти этого быка. Придем сюда с Коляном! Ведь мы с залетными божками обязательно вытащим его из древнеегипетской дыры. Хорошо даже, что я не нашел этот рогатый металлолом. А то столько бы с ним намучился! А сейчас не до того…»
Решив это для себя, Женя Афанасьев встал с камня и отправился в лагерь археологов.
Через три дня он с Пелисье летел рейсом «Каир – Москва». Жан-Люк решил принять активное участие в поисках двоюродного брата, чья необычная судьба так сумбурно переплелась и сомкнулась с его собственной судьбой. Афанасьеву, однако же, казалось, что француз не поверил ему до конца и до сих пор готов принять все это за один большой розыгрыш, организованный Анатолием Анатольевичем Ковалевым и его младшим коллегой Афанасьевым. Или за серьезный рецидив своей психической болезни.
Женя не разубеждал и не убеждал Пелисье. Сам увидит. А если еще и на Тангриснира с вороном Мунином и Вотаном Боровичем посмотрит, так и вовсе… Впрочем, до Москвы еще полтора часа, а там еще до родного города пилить на наземном транспорте несколько часов, одернул себя Афанасьев, глянув на часы. Потом он вошел в Интернет и принялся просматривать новости спорта. Закончив с этим, начал шарить по всемирной паутине вслепую, убивая время.
Пелисье меж тем пил водку с лимонным соком и вермутом и подмигивал хорошенькой китаянке, сидевшей неподалеку от него. Китаянка была мало склонна приветствовать намеки толстого француза, но это ничуть не смущало Жан-Люка. Он уже собрался было подняться, чтобы сократить дистанцию между собой и объектом своего сиюминутного обожания, как вдруг Афанасьев, читавший с экрана ноутбука, глухо вскрикнул и откинулся на спинку кресла.
Пелисье молниеносно развернулся к нему.
– Кес ке сеnote 16? – спросил он.
– Да так, – отозвался Афанасьев. – Тут… нарыл, в общем.
– Что такое?
– Да что-то вроде находки, которую сделал ты. Конечно, не древнеегипетская мумия, служившая в Балт-флоте, но все же. В общем, в Тибете нашли древнюю пещеру с наскальными надписями. Те, кто ее раскопал, говорят, что в эту пещеру уже семь или восемь веков не ступала нога человека.
– Ну и что?
– А то! На стене древнерусским письмом – уже непонятно, как оно угодило в горы Тибета! – написан… нынешний состав «Реала». Сезона две тысячи третьего – две тысячи четвертого года.
Пелисье едва не подавился.
– Конечно, понимаю, что у «Реала» везде есть поклонники, – продолжал Афанасьев, – но я сильно сомневаюсь, что в тринадцатом веке кто-то болел за королевский клуб. Но тем не менее тут есть фото этой наскальной надписи. Вот смотри.
Пелисье уставился на экран. В его глазах замелькали слова Зиданъ, Бэкхемъ и прочие звездные имена из состава «Реала». Европейские имена были выписаны церковнославянской вязью, без пробелов между словами.
– Это еще не все, – сказал Женя, – к этой большой статье прикреплена репортерская заметка из Саратова. Там есть кладбище Увек, стоящее на одноименном монгольском городище. Так вот, при рытье могилы землекопы наткнулись на золотой кубок высокой стоимости. А на кубке была надпись на двух языках, древнерусском и монгольском: «Чемпион Золотой Орды по футболу». Футболу!!! Так и написано. И есть дата, в переводе на современное летосчисление – тысяча двести сорок восьмой год. И имена игроков. Вот такой футбольный Кубок Стэнли из тьмы веков.
– Золотая Орда, – машинально выговорил Пелисье. – Золотая Орда!.. Хочу обратно в лечебницу!
– Золотая Орда! Но ведь мы там еще не были, – пробормотал Афанасьев и, увидев приближающуюся стюардессу, решительно заказал себе водки. Без вермута и без лимонного сока.
2
Васягин, Пелисье и Афанасьев сидели на квартире у последнего и наслаждались общением.– О-отлично! – протянул Жан-Люк Пелисье, отталкивая от себя растрепанный пухлый том. – Известно ли тебе, Евгений, как татаро-монголы называли панцирь? «Хуяг». Да, да!.. Загляни вот в монгольский военный словарь. Боюсь, что это словечко и в древнерусский язык могло войти. А панцирь из кожаных пластин назывался «хуус хуяг».
– Хорошенькое вооружение было у граждан монголов.
– Кстати, Евгений, да будет тебе известно, в юности я очень интересовался Древней Русью. Происхождение обязывало. Потом, правда, на египтологию перекинулся. Помню, как я удивил учителя в коллеже, когда сказал, что французская королевская династия Валуа была в родстве с русскими князьями. Князь Ярослав выдал свою дочь замуж за короля Генриха.
– Да, она еще писала отцу, что Париж – деревня по сравнению со стольным градом Киевом, – отозвался начитанный Афанасьев, наливая кефир себе и сержанту Васе Васягину, снова сидевшему с выпученными глазами и лицом, выражающим вселенское удивление перед этим миром.
Нет, Васягин уже вышел из санатория и приступил к работе. И надо тому статься, что в первое же дежурство Васягину выпал невиданный аттракцион скорости – погоня с включенными мигалками и сиреной за козлом Тангрисниром. Проклятая тварь с дачи Ковалева мигрировала в город и уже успела отметиться. В частности, бравый козел повалил торговый ларек вместе с двумя находившимися внутри продавщицами, бодался с троллейбусом (как известно, тоже «рогатым»), ну а венцом плодотворной городской деятельности Тангриснира, без сомнения, стало посещение им дегустационного зала «Кубанских вин», где шла презентация чего-то там… уже не важно. Козел затесался в публику, опрокинул несколько столов, разлил вино, до смерти перепугал дам, никогда не видевших такого чудища. Да и кавалеров, если говорить откровенно, напугал. После этого он вышиб дно у фирменного бочонка с красным вином и принялся пить. Мимо заведения, на свою беду, проезжала машина ППС с сержантом Васягиным, который и пожелал узнать причину подобного переполоха. Еще бы!.. Девицы выскакивали на улицу едва ли не в чем мать родила – многим в панике порвали платья.
Васягин застал в «Кубанских винах» только трех человек: перепуганный хозяин заведения прятался за стойкой, выдавая свое присутствие громким перестуком зубов, а двое самых смелых или самых пьяных молодых людей стояли по обеим сторонам от козла и колотили Тангриснира стульями. Надо сказать, что это нисколько не мешало проклятой Эллеровой твари поглощать вино. Сержант Васягин, узнав виновника беспорядков, задрожал, но, вспомнив, что он – спаситель Цезаря, решил не робеть перед какой-то вонючей бессловесной скотиной.
С тем и вытянул Тангриснира резиновой дубинкой между рогов.
Зря он это сделал.
Козел подпрыгнул так, что сшиб костлявой спиной одну из люстр. После чего рванулся из дегустационного зала. Отличительной особенностью этого ухода по-английски, не прощаясь, стало то, что вышел Тангриснир не через двери. Совсем нет. Такие тонкости человеческого этикета неизвестны рогатой и бородатой скотине, прибывшей непонятно откуда. Тангриснир вышел через витрину, причем таким манером, что от двух роскошных зеркальных стекол, слагавших ее, ничего не осталось. Более того, козел выворотил и сам витринный переплет.
Вслед за Тангрисниром на улицу выбежал охреневший сержант Васягин.
Погоня за пьяным козлом по улицам города превратилась в триллер с многочисленными спецэффектами, которыми не побрезговал бы никакой режиссер второсортной голливудской стрелялки-гонялки. Погоня была такова, что воздержимся от подробностей: она заслуживает отдельной книги. Стоит лишь упомянуть, что Тангриснира так и не поймали. По ходу гонки он спровоцировал несколько автомобильных аварий, а затем устремился в какой-то проулок и провалился в глубокий овраг. Все это нанесло психике Васи Васягина очередную травму.
Когда он рассказал все Афанасьеву и примкнувшему к нему Пелисье, то интернациональная парочка долго потешалась над незадачливым сержантом. После чего Афанасьев сказал:
– Ты, Вася, не одинок в своем горе. Вот наш инфернальный красавец Добродеев тоже пострадал от необразованной и тупой скотины. Пока мы с Жан-Люком готовимся к посещению Древней Руси и Золотой Орды, чтобы достать хвост Батыева коня, Добродеев, Галлена и Анни решили обойтись совершенно без человеческой помощи и намылились добывать очередной Ключ. Это свежая информация, мне вот только сегодня рассказывала Галлена… Так вот, двигаться они решили не по списку, а сразу прыгнули к пункту номер шесть, под которым в сакральном свитке Добродеева значится Ключ-топор Авраама Линкольна. Прибыли, значит, наши богоподобные дамы и хитрый черт Добродеев в леса штата Иллинойс. Как известно, президент Линкольн там родился и провел юность. Штат был тогда дикий. Жили там одни лесорубы, типы невежественные, суеверные и обильно употреблявшие алкоголь. И вот в это девственное лесное местечко и прибыл наш благородный офис-менеджер Добродеев. С дамами. На вырубке застали какого-то длинного тощего парня, валившего здоровенное дерево, именуемое гикори. Добродеев признал в нем самого юного Эйба Линкольна, без четверти века президента США, и решил действовать решительно. Подошел к Эйбу и предложил купить у него топор. Таким манером Добродеев долго торговался, уламывал Линкольна, а кончилось все тем, что Эйб едва не пристукнул несчастного инфернала.
– За что? – удивился Васягин. – Не надо стукать нашего Астарота Вельзевуловича. Я сам его пристукну, когда вся эта свистопляска закончится. В такую кислую историю нас втравил, чертов… черт.
– Дело в том, что, когда Добродеев уже принялся отчитывать Эйбу доллары и центы за топор, – увлеченно рассказывал Женя Афанасьев, – юный Линкольн возьми и скажи: «А вы, дядя, случаем, не из южных штатов? Не рабовладелец? А то уж больно вы гладкий!» – «Нет». – «Значит, не из Алабамы и не из Мэриленда?» – «Да нет же», – «Ну, ладно, – говорит Линкольн. – Забирайте топор, бог с вами, как сказал святой апостол Павел в своем послании…» И вот тут, – глаза Афанасьева весело блеснули, – надо сказать, что лесорубы могли бы сэкономить на спичках. Вот нет у вас спичек, кремня. А с зажигалками в Иллинойсе первой трети девятнадцатого века было напряженно. Не так, конечно, как с вертолетами в Древнем Египте, но все же… Как добывать огонь? Очень просто! Сказать Добродееву несколько цитат из Библии. А надо отметить, что юный Линкольн был человек набожный и для лесоруба начитанный чрезвычайно. Так что от Добродеева повалил та-акой дым! И серой завоняло. Линкольн же был юноша сообразительный, иначе не стал бы потом президентом. Понял, что за фрукт перед ним. Позвал на помощь коллег. А те по части выкуривания бесов собаку съели. Гоняли Добродеева всем поселком. Кончилось тем, что Эйб Линкольн просто швырнул в него своим топором и почти попал.