Страница:
– А Галлена с Анни? – спросил Васягин. – Они-то что делали?
– А они, как оказалось, от смеха разогнуться не могли! Глядели на это шоу, хохотали до упаду. Так что помощи от них Добродеев не дождался. Пришлось выпутываться собственными силами. Отлежался в кустах. Зато топор перешел в его распоряжение. Пока отлеживался, потерял наших богинь из виду. А те, оказывается, попали на бал в особняк какого-то плантатора. Там так интересно с географическим раскладом получилось: по одну сторону реки Миссисипи – северяне, лесорубы, аболиционисты…
– Кто-кто? – встрял Васягин, который из мировой истории успел плотно изучить пока что один Древний Рим позднереспубликанского периода.
– Аболиционисты – противники рабства негров. Так вот, по одну сторону Миссисипи живут северяне-аболиционисты, то бишь лесорубы, лесосплавщики, мелкие фермеры и прочий американский работный люд. А по другую сторону реки – плантаторы, рабовладельцы, роскошные частные собственники. В общем, хищный оскал эксплуататорского строя. Вот к ним-то и попали на бал Анни с Галленой. Пользовались успехом. Их переправили через Миссисипи на личном пароме какого-то жирного плантатора по имени мистер Прайс. Теперь понимаете положение Добродеева? Лежит в кустах по одну сторону Миссисипи, под прямой угрозой со стороны невежественных фермеров, которым не докажешь, что и черт может быть цивилизованным и благожелательным. А дамы с Аль Дионны – под другую сторону Миссисипи, в особняке плантатора, на балу, и бал явно затягивается. Проходят сутки, и Добродеев с топором Авраама Линкольна за пазухой начинает оценивать свои перспективы. А они у него плачевные. Бедному черту светило остаться в Штатах, только до демократии и политкорректности в ТЕХ Штатах еще ой как далековато. Конечно, он не хотел. Нужно было воссоединиться с дамами. Ну и намучился. Плыть через Миссисипи, кишащую здоровенными крокодилами, с топором за пазухой – удовольствие сомнительное. А когда Вельзевулыч все-таки переплыл речку, то уже на том берегу у него все-таки произошла историческая баталия с крокодилом. Просто-таки битва Георгия Победоносца со змием! Наш Победоносец, кстати, отрубил крокодилу кончик хвоста, приволок этот обрубок к нам и грозит теперь сшить из трофея перчатки.
– Значит, выкрутился?
– Конечно, выкрутился. Только теперь лежит, охает, лечится. Оказывается, и среди инферналов высокая травматичность. Зато к посоху Моисея и кинжалу Цезаря прибавился топор Линкольна – Ключ номер шесть. Дело стало за Ключами номер три, четыре, пять и семь, – бодро сказал Афанасьев.
За те несколько дней, что прошли с момента приезда Афанасьева и Пелисье из Франции и Египта, Женя существенно прибавил в оптимизме. Он верил, что Коляна Ковалева можно вернуть, и Пелисье осторожно разделял эту уверенность.
Кстати, о Пелисье. Как полагал сам французский археолог, за последнее время он узнал больше поразительных вещей, чем за всю предыдущую жизнь. А грозило ему узнать еще больше. Всему этому способствовало знакомство с дионами и инферналом Добродеевым, рассказ о похождениях которого он только что выслушал. Потому Жан-Люк решительно дал себе слово ничему не удивляться и взялся за подготовку к очередному путешествию. На этот раз – в Древнюю Русь и Золотую Орду.
– Надеюсь, что меня туда, в эту самую Золотую Орду не возьмут, – выразил вслух свои пожелания сержант Васягин. – Я… это самое… из школы еще помню, что князья на Руси беспорядки учиняли и вообще вели себя как козлы не хуже Тангриснира. Так что я не хочу.
– А тебя никто не тащит, – отозвался Афанасьев. – Из людей отправимся я и Жан-Люк. Он давно мечтал поучаствовать в раскопках на своей исторической родине. А тут такой шанс… ничего и раскапывать не надо, а в тринадцатом веке, куда мы направимся, еще ничего толком и не закопали.
Пелисье многозначительно прокашлялся:
– Интересно, а кто отправится из НЕ-людей?
– Не успел толком вработаться в дело, а уже такое любопытство! – раздался за спиной Пелисье звонкий голос, и все обернулись.
Галлена, приглаживая волосы, стояла у окна и улыбалась.
– Стучать надо, когда заходишь! – пробурчал Афанасьев. – Опять эти ваши штучки с телепортацией! Не могли бы вы, уважаемые граждане дионы, входить нормально – через дверь? А то в прошлый раз Эллер тоже решил переместиться из офиса Ковалева сразу ко мне домой… он тут свой проклятый молот оставил. Так он оказался прямо в ванне, куда я наливал воду с пенкой. Совсем не для него, кстати!..
– А для кого? – лукаво поинтересовалась Галлена. Афанасьев, думавший о себе, что давно уже отучился краснеть по такому поводу, смутился. Впрочем, щекотливая тема была тут же перекрыта другой, куда болееважной и насущной.
– Я тут слышала последние слова Жан-Люка, – сказала дионка, – так вот, из наших отправятся Эллер и Поджо. Уже решили.
– Ну и выбор! Поджо! Он, по-моему, кроме как жрать, больше ничего не умеет. В этом они с Тангрисниром конкуренты!
– Не надо об этой проклятой четвероногой твари! – сжав голову руками и сморщившись, воскликнул Васягин и с отвращением выпил кефира.
– Так или иначе, но за Ключом номер семь – хвостом коня хана Батыя – отправятся Поджо и Эллер. Правда, у Эллера те же проблемы, что и у тебя, Васягин: проклинает своего козла и ищет его по всему городу. А козел где-то в засаде, наверное, отсиживается.
– Как там поживает Добродеев? – осведомился Женя. – Наверное, никак не может опомниться после топора Эйба Линкольна и теплого приема со стороны миссисипского крокодила? Ну что ж, не одному же Коляну и Ваське страдать.
– Не знаю, как там Добродеев, – выпятила нижнюю губу Галлена. – Надо будет порекомендовать моему почтенному родителю – как-нибудь, при встрече – поднять Добродееву жалованье и присвоить степень доктора сатанинских наук и почетного инфернала. Кстати, в поисках Ключей я подметила еще одну закономерность. Важную. Не менее важную, чем та, что при каждом Перемещении мы попадаем в непосредственную близость от нужного нам человека и Ключа. Так вот, я заметила, что только человек – не дион, не инфернал! – способен добыть Ключ. Мы, дионы, слишком слабы в тех мирах, к тому же нам мешает фактор предопределенности. Ну а Добродеев… я рассказывала, что с ним было. Если бы добрейший Эйб Линкольн сам не швырнул в него топор, то есть не отдал по доброй воле, то ничего бы не вышло. Этот Добродеев, ох уж он!!!
– Да бог с ним, с этим Добродеевым, – пробормотал Пелисье.
Все захохотали.
– Ты это, Жан-Люк, ему самому скажи! Такой фейерверк увидишь! Из носа дым, из ушей искры, изо рта огонь!
– Змею Горынычу и не снилось!
– Он после Линкольна-то никак очухаться не может, а тут еще ты со своими зажигательными напутствиями!
– Вот именно – ЗАЖИГАТЕЛЬНЫМИ! – воскликнул, смеясь, Афанасьев. – Астарот Вельзевулович у нас мужчина горячий, чуть что, сразу тлеть начинает! Изо рта огонь – это, может, и не шутка! Хотя, в отличие от Змея Горыныча, у Добродеева одна голова.
– На наше счастье.
– Кстати, о Змеях Горынычах, – важно проговорил Пелисье и приосанился. – Я тут готовлюсь к реалиям Древней Руси и вычитал гипотезу о происхождении Змея Горыныча.
– Только не говори, что он еврей.
– Да нет, он из Чернобыля! Трехголовый ведь!
– Так вот, я прочитал интересную версию, – продолжал Жан-Люк, не обращая внимания на насмешки. – Оказывается, происхождение сказочного образа Змея Горыныча можно соотнести… с ракетным обстрелом. Стоп! Не смейтесь. Сейчас поясню свою мысль. Во-первых, известно, что татаро-монголы при покорении Руси пользовались пороховыми зарядами различных видов, позаимствованными у китайцев. Ничего подобного в европейских армиях того времени и в дружинах русских князей, конечно, не было. У монголов был даже прадедушка современных металлических бомб – так называемый «чжэнь тянь лэй», в переводе с китайского – «гром, потрясающий небеса». Далее. У монголов армии Батыя было настоящее артиллерийское оружие множества разновидностей, а также «огненные стрелы», представлявшие собой настоящую ракету, состоящую из полой бамбуковой или бумажной трубки с пороховым зарядом. Надетый на стрелу и выпущенный из лука, такой снаряд имел значительно большую дальность, чем простая стрела, и мог вызвать пожар.
– А при чем тут Змей Горыныч? – спросил Афанасьев
– Терпение. Змей Горыныч – это поэтическое переосмысление ракетного оружия, которое русичи, понятно, видели впервые. Доказательства? О, eh biennote 17! Так вот, во-первых, Змей Горыныч – носитель огня, – с жаром продолжал Пелисье, – «из ноздрей пламя пышет». Огонь, используемый им как оружие, способное опалить или даже сжечь. Во-вторых, Змея Горыныча постоянно сопровождают клубы дыма… «из ушей дым валит». А заряд перед запуском поджигался либо при помощи раскаленного шила, либо при помощи запальных шнуров. Ракеты, начиненные порохом, в полете искрили и дымили. Далее. Змей Горыныч многоголов. Шарообразная или бочкообразная форма снарядов напоминает голову какого-то животного, по крайней мере так могли счесть не слишком образованные русские крестьяне. А так как оружие китайского происхождения, а китайцы были склонны к эстетизации предметов быта и оружия, то могло статься, что пороховые снаряды раскрашивали под головы драконов. Тогда неразорвавшиеся снаряды могли восприниматься защитниками русских городов как кем-то отрубленные головы чудовища.
– Ну и премудрость. Тут и Добродеев ногу сломит! – вставил Васягин.
– Все проще, чем вы думаете, – элегантно отозвался Пелисье. – Далее. У Змея Горыныча черная кровь, которая подолгу не может впитаться в землю, поскольку ее «не хочет принимать земля русская». И опять же все очень просто. Из неразорвавшихся зажигательных снарядов вытекала черная маслянистая жидкость, с трудом впитывавшаяся в землю и вполне воспринимаемая как кровь Змея Горыныча. Нефть – вот что это такое.
– Так вот, значит, где родина Змеев Горынычей! – завопил Афанасьев. – Персидский залив! А президент Буш кровушку змеиную пьет, империалист проклятый!
На этом кухонные прения по сомнительной персоне Змея Горыныча завершились. Никому и в голову не приходило, какое неожиданное завершение они могут получить…
– Ну что, Эллер, – сказал Женя, – мы с тобой уже сработанная команда, так что давай начинать.
Рыжебородый дион согласно кивнул и, присев на корточки, опустил руку в реку. На боку его висел молот Мьелльнир.
– Кстати, – заметил Женя, – твой отец мог быть известен на Руси как Перун. Или это папаша Альдаира?
– Черт его знает! – отмахнулся Эллер, который давно уже овладел русскими разговорными выражениями.
Афанасьев не стал повторять уже изрядно поистаскавшуюся шутку о том, что если Добродеев и знает, то все равно его здесь нет. Он просто присел рядом с Эллером, а толстый Поджо, пыхтя и пытаясь втянуть свой огромный толстый живот, последовал их примеру. Пелисье что-то записывал в книжечку.
– Ваня, заканчивай свои летописи, – обратился к нему Афанасьев, – пора. Не стучи зубами. Что русскому здорово, то немцу – смерть… но ты-то француз, к тому же с русской матерью. Так что давай сюда, к нам. Сейчас будем перемещаться.
Пелисье, оставляя во влажном после недавнего дождя песке глубокие следы, подошел к ним и присел.
– Поджо! – скомандовал брату Эллер. – Делай так, как тебя учили Галлена и Вотан! Нельзя же все силы тратить на перемалывание жратвы!
Живая цепь из людей и дионов вздрогнула, словно пронизанная током высокого напряжения. Песок шевельнулся под ногами как живой, а волосы на голове Пелисье поднялись дыбом. Женя хоть и прошел сквозь одно ПЕРЕМЕЩЕНИЕ, все равно почувствовал, как в нем неумолимо раскручивается клокочущая воронка пустоты, стылого, звериного страха. Это было так же непривычно, как в первый раз. Пополз перед глазами мутный горизонт, звуки замедлились и размазались, как будто зажевало громадную магнитофонную ленту… Тут за спинами четверки вскинулось басовито-радостное «ммм-ме-э», и козел Тангриснир, выскочив на берег, радостно устремился к хозяину. Эллер хотел пошевелиться, но не сумел, потому что уже заработали разбуженные силы Перемещения. Песок свился змеями, тяжело и холодно обвивая ноги, и потянул вниз. Привычное чувство полета прорвалось в каждой клеточке четырех тел, Афанасьев закрыл глаза…
А когда открыл, то увидел зеленую прибрежную траву, свежую, ароматную. Прозрачная, непривычно чистая река катила свои воды. С радостным криком козел Тангриснир принялся жевать сочную траву Древней Руси.
Часть IIІ
Глава пятнадцатая
– Очень хорошая погода, – констатировал Афанасьев, вставая с травы и подозрительно глядя на проклятого Тангриснира, который, если пользоваться железнодорожной терминологией, успел вскочить на подножку уходящего поезда. Вот только этой твари и не хватало на Руси, где по милости хана Батыя и так проблем достаточно.
– Да, – согласился с ним Пелисье. – Мне кажется, что в тринадцатом веке было теплее, чем в нашем, двадцать первом.
– Жарят мясо! – сказал Поджо, тыча сосискообразным пальцем в сторону группы строений, обнесенных довольно внушительным забором из бревен. Это была деревянная крепость, одной стороной выходившая к реке. Посреди огражденного пространства торчала высокая бревенчатая же вышка, на которой дремал человек в шлеме и кольчуге. Он привалился спиной к простенку и клевал носом.
– Это застава. Так службу несут наши предки, – неодобрительно сказал Афанасьев. – Впрочем, какие они предки? Ведь древние русичи имеют такое же отношение к русскому народу, как римляне – к итальянцам.
– И тем не менее это не извиняет типа, дрыхнущего на вышке. Заснуть на посту – это непорядок, – назидательно заметил Пелисье, по телу которого пробегала крупная дрожь.
Эллер, очевидно взявший на себя основные затраты энергии по Перемещению, ничего не говорил. Он только мотал головой и мычал, сидя на корточках. В этом смысле его подопечный, козел Тангриснир, выглядел даже интеллигентнее своего хозяина.
– Жарят мясо! – повторил Поджо и решительно направился в сторону заставы, переваливаясь на коротких крепких ногах. Мощные мышцы бедер так и играли под одеждой прожорливого диона. – Туда.
– Ну все, – сказал Афанасьев. – Пропала застава. Прибытие Поджо и Тангриснира ее подкосит. Тут, наверное, неподалеку город какой или деревня. Видишь, из ворот заставы выезжает обоз с мужиками.
Пелисье крутил головой, с силой втягивая ноздрями воздух. В самом деле, после спертого городского воздуха XX века дышалось необыкновенно легко. Пелисье открыл было рот, чтобы сказать об этом наблюдении Афанасьеву, как вдруг на вышке послышался крик часового, а потом, чуть помешкав, длинно грянул колокол.
– Нас заметили, что ли? – тревожно спросил Афанасьев.
Нет, как оказалось, они тут были ни при чем. Вдали, где-то у горизонта, заклубилась пыль, и уже через минуту Женя сумел различить несколько всадников на лошадях. Они приблизились примерно метров на пятьсот, а потом гикнули так, что слышно было издалека, и умчались обратно.
– Монголы, – произнес Женя. – Я не понял, татаро-монгольского нашествия еще не было, что ли? Что-то тут тишь да гладь. И застава, я смотрю, свежесрубленная, еще пахнет деревом. Интересно, какой сейчас год? Надеюсь, что не тридцать седьмой. Я в том смысле, что тридцать седьмой год и в тринадцатом веке был, мягко говоря, не самым удачным. Как раз в этот год хан Батый начал нашествие на Русь.
– Пойдем узнаем, – предложил Эллер, с мутным взглядом поднимаясь с травы. Потом он подошел к реке, широченной горстью зачерпнул воды и вылил себе на голову. – Потребуем ответа, и нам скажут все, о чем мы вопрошаем.
«Кажется, с прибытием в древние времена к милому Эллеру возвращается его высокопарность, – подумал Женя Афанасьев. – Н-да…»
Четверка путешественников подошла к воротам. Тотчас же на ограду вылез рослый светловолосый товарищ в белой рубахе, перепоясанной красным поясом, и крикнул:
– Кто таковы, ча? Откули путь держите и по какой надобности приступили к вратам нашим, ча?
– Воеводу хотим зрить, – рявкнул в ответ Афанасьев.
– Доселе не видывали мы вас. А что, если вы суть зловредные тати?
– И этот в стиле Эллера изъясняется. Только это «ча»… вроде как рязанский говор, – проговорил Афанасьев и глянул на рыжебородого диона.
Тот, уже получив соответствующий опыт в Древнем Египте, протянул вперед раскрытую ладонь. Расхристанный воин в белой рубахе вдруг схватился за голову и повалился с забора внутрь крепости.
– Болезный какой-то, – буркнул Эллер. – Я ведь не бил, не калечил, а лишь взял толику из главы его, ча.
– Ну да. Скачал, так сказать, у парня из головы весь его древнерусский лексикон, ча… Тьфу ты! Обойдемся без диалектных говоров, – поспешно объявил Афанасьев. – Давайте войдем внутрь, потом видно будет, как устанавливать контакты с местными. Впрочем, – он огляделся по сторонам, – все три раза, когда добывали Ключи – в Египте, в Риме, в США, – выходило так, что носитель раритета оказывался в непосредственной близости. Так было и с Моисеем, и с Цезарем, и с Линкольном. Следовательно…
– Следовательно, хан Батый вместе со своей лошадкой, – подхватил догадливый Пелисье, – где-то поблизости.
– Неужели еще не было нашествия? – раз за разом повторял Афанасьев.
Тут затрещала открываемая внутрь створка ворот, и в освободившемся проеме появился дородный чернобородый мужчина небольшого роста, но весьма просторный в плечах. Он был в сапогах, штанах ратника, в кольчуге и с палицей, усеянной внушительными железными шипами.
– Я воевода сей заставы, – важно сказал он. – Зовусь я Вавила по прозванию Оленец.
Женя попытался вспомнить, что говорилось в таких ситуациях в русских сказках, но ничего, кроме «дело пытаешь, аль от дела лытаешь», на ум не приходило.
– Что за дело привело вас? – возвысил свой голос бравый воевода Вавила, словно подслушав мысли Жени.
– Не лепо ли бяшет, братие, – вдруг ляпнул Афанасьев, – начати старыми словесыnote 18…
– Пожрать бы! – прервал своего спутника Поджо. Тотчас же появился козел Тангриснир с раздутым от травы пузом. Наверное, его вело магическое слово «пожрать», которое было всегда актуально для этой ненасытной рогатой скотины.
– Из дальних краев мы будем, воевода, – начал Женя и неожиданно для себя добавил: – Из земли греческой. Пал град Константинополь, коий вы зовете Царьградом, под ударами нечестивых псов-рыцарей веры латинскойnote 19, и побрели мы по опустевшей земле, аки пилигримы.
– Добро пожаловать! – вдруг воскликнул воевода Вавила. – Взойдите к нам, честные гости земли греческой! Тучи сгустились над землею вашей и нашей! Поганый Батый застил небо земли русской.
– А какой год? – отрывисто спросил Пелисье.
Воевода Вавила Оленец посторонился, пропуская гостей за бревенчатую стену ограждения, расчесал пятерней черную бороду и ответил неспешно:
– Видно, велика твоя печаль, егда забыл ты год, честной гость греческий. Ныне год шесть тысяч семьсот пятидесятый.
– Что-о? – буркнул Пелисье.
– Шесть тысяч семьсот пятидесятый от сотворения мира, – объяснил Афанасьев. – В переводе на наше летосчисление – тысяча двести сорок второй или сорок третий год от Рождества Христова. Точно не помню. Но как же так? Значит, уже пали Рязань, и Киев, и Чернигов.
– Слухи сии дошли и до вас, – горестно произнес Вавила Оленец. – Взят Киев, мать городов русских, и взята и разрушена Рязань. И много городов и крепостей пали под ударами полчищ татарских. Виноваты в этом нечестивый Батый и князь володимирский Ярослав Всеволодович, воевавший Литву и побивший многая тысяча литвинов, пока поганые татарове брали Торжок и Козельск!..
– Ну да, – сказал Афанасьев. – Феодальная раздробленность. Понятно. Помощи ни от кого не дождешься!
– Прошу снедать, – беспечно предложил воевода Вавила Оленец, который понимал в «феодальной раздробленности» примерно столько же, сколько деревенский поп понимает в астрономии. – Стол дубовый ломится от медов и яств. Прошу в горницу, отведать чем бог наградил! Садитесь, друзия!
Когда Женя Афанасьев увидел то, от чего в самом деле стонал дубовый стол, то он поднял брови и подумал: «Интересно, как они питались до Батыева нашествия, если и сейчас меню блюд, как в отменном ресторане русской кухни! Неудивительно, что у воеводы ряшка такая круглая да жирная!» На столе стояли деревянные блюда с жареными поросятами, деревянные же солила со сладкой белой рыбой, благоуханной от приправ. Была тут и жареная дичь, и красная рыба, засоленная с луком и перцем, и меда пареные и вареные, и пряные угорские колбасы. Изумительный аромат прожаренного, с дымком, мяса смешивался с запахами приправ и пряностей, пахучих трав и кореньев, отчего пахло свежо и остро, словно в майском лесу.
Ох, как заработали могучие челюсти Поджо и мало чем уступающие им челюсти его брата Эллера, когда они сели за стол!.. Если бы Женя Афанасьев не ел пять дней и имел волчий голод, то он не сумел бы приняться за трапезу с десятой долей той страсти, с какой приступили к еде братья-дионы. Пелисье же ограничился куском жареной свинины и чашей ароматного, во рту сладко вяжущего меда, от которого тотчас же гулко закружилось, забродило в голове.
– Любо мне зрить такое усердие, – похвалил воевода Вавила, щурясь и хитро усмехаясь в бороду. – Силен в еде, силен, и в ратном деле! Ты – кузнец? – спросил он у статного Эллера, кивая на молот, висевший на поясе могучего сына Тора.
– Нет, – невнятно буркнул тот, набирая полный рот дичи и жуя, – воитель. Мы прибыли сюда…
Оглашение цели прибытия сопровождалось таким чавканьем, что Вавила и его воины остались в полном неведении. Впрочем, воевода не стал доискиваться истины. Он поднял чашу с медом и провозгласил тост за здравие всех честных христиан и за погибель поганых татар и самого Батыя. Афанасьев почему-то вспомнил своего однокурсника Рифата Сайфуллина, которого выгнали из университета за неуспеваемость. Впрочем, тост он поддержал: ситуация требовала.
Осушив по три чаши меда, хозяин и гости опьянели, и разговор полился легче и непринужденнее.
– Велика сила татарская, – ораторствовал воевода Вавила, размахивая руками безо всякого намека на застольный этикет. – А только на каждую рать найдется своя погибель! Побили поганых в земле Угорской, и вернулся Батыище поджав хвост, а потом откочевал в степь. Сильна Русская земля! Пришли поганые к Рязани и, взяв, поругали и сожгли град, выжгли и церквы, и башни, и стены из деревянных прясл, срыли ворота Исадские, и Пронские, и Оковские, и Борисоглебские, и Южные. А ныне – жива Рязань! И срубили новые деревянные заставы взамен попаленных ордами поганого Батыги!
– Значит, Батый сейчас не на Руси? – спросил Пелисье.
Вавила яростно воззрился на гостя:
– Да замкнутся уста твои! Не произноси таких слов! Ушел проклятый! Насылает только сюда своих мытарей, проклятых баскаков, сборщиков дани! Удача – брага, а неудача – квас, и хлебает пока что Русская земля кислый квасок. Но доберемся мы до поганого Батыищи, его ратей и чудищ!
– Чтобы до него добраться, нужно знать, где он. Так где? – повторил упорный француз.
Воевода Вавила одним духом осушил чашу. Потом крикнул, чтобы ему и гостям налили еще, и ответил:
– Где ж еще быть поганому? У себя в новом граде, в Сарае, замкнулся, гноит новые замыслы-перемыслы, как погубити Русскую землю, вырезать-избити всех честных хрестьян, а церквы отдать на поругание!
И Вавила врезал кулаком по столу так, что подпрыгнули чаши и блюда, а тушка полуобглоданного поросенка скатилась на деревянный пол горницы.
– Батый? Сарай? Он что, свинья, чтобы жить в сарае? – буркнул Эллер. – Он это… все-таки хан.
– Ты не про тот сарай, уважаемый Эллер Торович. Сарай-Бату – столица Золотой Орды, – словоохотливо пояснил Женя Афанасьев. – Находится примерно в Астраханской области… то есть в будущей Астраханской области, – поправился он. – Интересно, а мы в каких краях? Гм… Это Рязанское княжество, воевода?
– Да, то славная Рязанская земля, – сказал Вавила, запуская пальцы в бороду. – Княжество Муромо-Рязанское. Видно, издалека вы, чужеземцы. Хотя посмотрю на вас, и не вижу, что вы дорожные люди. Ноги не сбиты, телом крепки. Видно, конный путь держали?
– Конный, – поспешил согласиться Женя. – Значит, Рязанское княжество. А река, стало быть, Ока?
– А они, как оказалось, от смеха разогнуться не могли! Глядели на это шоу, хохотали до упаду. Так что помощи от них Добродеев не дождался. Пришлось выпутываться собственными силами. Отлежался в кустах. Зато топор перешел в его распоряжение. Пока отлеживался, потерял наших богинь из виду. А те, оказывается, попали на бал в особняк какого-то плантатора. Там так интересно с географическим раскладом получилось: по одну сторону реки Миссисипи – северяне, лесорубы, аболиционисты…
– Кто-кто? – встрял Васягин, который из мировой истории успел плотно изучить пока что один Древний Рим позднереспубликанского периода.
– Аболиционисты – противники рабства негров. Так вот, по одну сторону Миссисипи живут северяне-аболиционисты, то бишь лесорубы, лесосплавщики, мелкие фермеры и прочий американский работный люд. А по другую сторону реки – плантаторы, рабовладельцы, роскошные частные собственники. В общем, хищный оскал эксплуататорского строя. Вот к ним-то и попали на бал Анни с Галленой. Пользовались успехом. Их переправили через Миссисипи на личном пароме какого-то жирного плантатора по имени мистер Прайс. Теперь понимаете положение Добродеева? Лежит в кустах по одну сторону Миссисипи, под прямой угрозой со стороны невежественных фермеров, которым не докажешь, что и черт может быть цивилизованным и благожелательным. А дамы с Аль Дионны – под другую сторону Миссисипи, в особняке плантатора, на балу, и бал явно затягивается. Проходят сутки, и Добродеев с топором Авраама Линкольна за пазухой начинает оценивать свои перспективы. А они у него плачевные. Бедному черту светило остаться в Штатах, только до демократии и политкорректности в ТЕХ Штатах еще ой как далековато. Конечно, он не хотел. Нужно было воссоединиться с дамами. Ну и намучился. Плыть через Миссисипи, кишащую здоровенными крокодилами, с топором за пазухой – удовольствие сомнительное. А когда Вельзевулыч все-таки переплыл речку, то уже на том берегу у него все-таки произошла историческая баталия с крокодилом. Просто-таки битва Георгия Победоносца со змием! Наш Победоносец, кстати, отрубил крокодилу кончик хвоста, приволок этот обрубок к нам и грозит теперь сшить из трофея перчатки.
– Значит, выкрутился?
– Конечно, выкрутился. Только теперь лежит, охает, лечится. Оказывается, и среди инферналов высокая травматичность. Зато к посоху Моисея и кинжалу Цезаря прибавился топор Линкольна – Ключ номер шесть. Дело стало за Ключами номер три, четыре, пять и семь, – бодро сказал Афанасьев.
За те несколько дней, что прошли с момента приезда Афанасьева и Пелисье из Франции и Египта, Женя существенно прибавил в оптимизме. Он верил, что Коляна Ковалева можно вернуть, и Пелисье осторожно разделял эту уверенность.
Кстати, о Пелисье. Как полагал сам французский археолог, за последнее время он узнал больше поразительных вещей, чем за всю предыдущую жизнь. А грозило ему узнать еще больше. Всему этому способствовало знакомство с дионами и инферналом Добродеевым, рассказ о похождениях которого он только что выслушал. Потому Жан-Люк решительно дал себе слово ничему не удивляться и взялся за подготовку к очередному путешествию. На этот раз – в Древнюю Русь и Золотую Орду.
– Надеюсь, что меня туда, в эту самую Золотую Орду не возьмут, – выразил вслух свои пожелания сержант Васягин. – Я… это самое… из школы еще помню, что князья на Руси беспорядки учиняли и вообще вели себя как козлы не хуже Тангриснира. Так что я не хочу.
– А тебя никто не тащит, – отозвался Афанасьев. – Из людей отправимся я и Жан-Люк. Он давно мечтал поучаствовать в раскопках на своей исторической родине. А тут такой шанс… ничего и раскапывать не надо, а в тринадцатом веке, куда мы направимся, еще ничего толком и не закопали.
Пелисье многозначительно прокашлялся:
– Интересно, а кто отправится из НЕ-людей?
– Не успел толком вработаться в дело, а уже такое любопытство! – раздался за спиной Пелисье звонкий голос, и все обернулись.
Галлена, приглаживая волосы, стояла у окна и улыбалась.
– Стучать надо, когда заходишь! – пробурчал Афанасьев. – Опять эти ваши штучки с телепортацией! Не могли бы вы, уважаемые граждане дионы, входить нормально – через дверь? А то в прошлый раз Эллер тоже решил переместиться из офиса Ковалева сразу ко мне домой… он тут свой проклятый молот оставил. Так он оказался прямо в ванне, куда я наливал воду с пенкой. Совсем не для него, кстати!..
– А для кого? – лукаво поинтересовалась Галлена. Афанасьев, думавший о себе, что давно уже отучился краснеть по такому поводу, смутился. Впрочем, щекотливая тема была тут же перекрыта другой, куда болееважной и насущной.
– Я тут слышала последние слова Жан-Люка, – сказала дионка, – так вот, из наших отправятся Эллер и Поджо. Уже решили.
– Ну и выбор! Поджо! Он, по-моему, кроме как жрать, больше ничего не умеет. В этом они с Тангрисниром конкуренты!
– Не надо об этой проклятой четвероногой твари! – сжав голову руками и сморщившись, воскликнул Васягин и с отвращением выпил кефира.
– Так или иначе, но за Ключом номер семь – хвостом коня хана Батыя – отправятся Поджо и Эллер. Правда, у Эллера те же проблемы, что и у тебя, Васягин: проклинает своего козла и ищет его по всему городу. А козел где-то в засаде, наверное, отсиживается.
– Как там поживает Добродеев? – осведомился Женя. – Наверное, никак не может опомниться после топора Эйба Линкольна и теплого приема со стороны миссисипского крокодила? Ну что ж, не одному же Коляну и Ваське страдать.
– Не знаю, как там Добродеев, – выпятила нижнюю губу Галлена. – Надо будет порекомендовать моему почтенному родителю – как-нибудь, при встрече – поднять Добродееву жалованье и присвоить степень доктора сатанинских наук и почетного инфернала. Кстати, в поисках Ключей я подметила еще одну закономерность. Важную. Не менее важную, чем та, что при каждом Перемещении мы попадаем в непосредственную близость от нужного нам человека и Ключа. Так вот, я заметила, что только человек – не дион, не инфернал! – способен добыть Ключ. Мы, дионы, слишком слабы в тех мирах, к тому же нам мешает фактор предопределенности. Ну а Добродеев… я рассказывала, что с ним было. Если бы добрейший Эйб Линкольн сам не швырнул в него топор, то есть не отдал по доброй воле, то ничего бы не вышло. Этот Добродеев, ох уж он!!!
– Да бог с ним, с этим Добродеевым, – пробормотал Пелисье.
Все захохотали.
– Ты это, Жан-Люк, ему самому скажи! Такой фейерверк увидишь! Из носа дым, из ушей искры, изо рта огонь!
– Змею Горынычу и не снилось!
– Он после Линкольна-то никак очухаться не может, а тут еще ты со своими зажигательными напутствиями!
– Вот именно – ЗАЖИГАТЕЛЬНЫМИ! – воскликнул, смеясь, Афанасьев. – Астарот Вельзевулович у нас мужчина горячий, чуть что, сразу тлеть начинает! Изо рта огонь – это, может, и не шутка! Хотя, в отличие от Змея Горыныча, у Добродеева одна голова.
– На наше счастье.
– Кстати, о Змеях Горынычах, – важно проговорил Пелисье и приосанился. – Я тут готовлюсь к реалиям Древней Руси и вычитал гипотезу о происхождении Змея Горыныча.
– Только не говори, что он еврей.
– Да нет, он из Чернобыля! Трехголовый ведь!
– Так вот, я прочитал интересную версию, – продолжал Жан-Люк, не обращая внимания на насмешки. – Оказывается, происхождение сказочного образа Змея Горыныча можно соотнести… с ракетным обстрелом. Стоп! Не смейтесь. Сейчас поясню свою мысль. Во-первых, известно, что татаро-монголы при покорении Руси пользовались пороховыми зарядами различных видов, позаимствованными у китайцев. Ничего подобного в европейских армиях того времени и в дружинах русских князей, конечно, не было. У монголов был даже прадедушка современных металлических бомб – так называемый «чжэнь тянь лэй», в переводе с китайского – «гром, потрясающий небеса». Далее. У монголов армии Батыя было настоящее артиллерийское оружие множества разновидностей, а также «огненные стрелы», представлявшие собой настоящую ракету, состоящую из полой бамбуковой или бумажной трубки с пороховым зарядом. Надетый на стрелу и выпущенный из лука, такой снаряд имел значительно большую дальность, чем простая стрела, и мог вызвать пожар.
– А при чем тут Змей Горыныч? – спросил Афанасьев
– Терпение. Змей Горыныч – это поэтическое переосмысление ракетного оружия, которое русичи, понятно, видели впервые. Доказательства? О, eh biennote 17! Так вот, во-первых, Змей Горыныч – носитель огня, – с жаром продолжал Пелисье, – «из ноздрей пламя пышет». Огонь, используемый им как оружие, способное опалить или даже сжечь. Во-вторых, Змея Горыныча постоянно сопровождают клубы дыма… «из ушей дым валит». А заряд перед запуском поджигался либо при помощи раскаленного шила, либо при помощи запальных шнуров. Ракеты, начиненные порохом, в полете искрили и дымили. Далее. Змей Горыныч многоголов. Шарообразная или бочкообразная форма снарядов напоминает голову какого-то животного, по крайней мере так могли счесть не слишком образованные русские крестьяне. А так как оружие китайского происхождения, а китайцы были склонны к эстетизации предметов быта и оружия, то могло статься, что пороховые снаряды раскрашивали под головы драконов. Тогда неразорвавшиеся снаряды могли восприниматься защитниками русских городов как кем-то отрубленные головы чудовища.
– Ну и премудрость. Тут и Добродеев ногу сломит! – вставил Васягин.
– Все проще, чем вы думаете, – элегантно отозвался Пелисье. – Далее. У Змея Горыныча черная кровь, которая подолгу не может впитаться в землю, поскольку ее «не хочет принимать земля русская». И опять же все очень просто. Из неразорвавшихся зажигательных снарядов вытекала черная маслянистая жидкость, с трудом впитывавшаяся в землю и вполне воспринимаемая как кровь Змея Горыныча. Нефть – вот что это такое.
– Так вот, значит, где родина Змеев Горынычей! – завопил Афанасьев. – Персидский залив! А президент Буш кровушку змеиную пьет, империалист проклятый!
На этом кухонные прения по сомнительной персоне Змея Горыныча завершились. Никому и в голову не приходило, какое неожиданное завершение они могут получить…
3
Это уже было. Женя Афанасьев стоял на берегу Волги, глядя в широкую спину Эллера. Только вместо белокурого Альдаира был толстый, непрестанно пыхтящий Поджо, а вместо Коляна Ковалева – его двоюродный брат Жан-Люк Пелисье, которого все уже звали на русский манер просто Ваней.– Ну что, Эллер, – сказал Женя, – мы с тобой уже сработанная команда, так что давай начинать.
Рыжебородый дион согласно кивнул и, присев на корточки, опустил руку в реку. На боку его висел молот Мьелльнир.
– Кстати, – заметил Женя, – твой отец мог быть известен на Руси как Перун. Или это папаша Альдаира?
– Черт его знает! – отмахнулся Эллер, который давно уже овладел русскими разговорными выражениями.
Афанасьев не стал повторять уже изрядно поистаскавшуюся шутку о том, что если Добродеев и знает, то все равно его здесь нет. Он просто присел рядом с Эллером, а толстый Поджо, пыхтя и пытаясь втянуть свой огромный толстый живот, последовал их примеру. Пелисье что-то записывал в книжечку.
– Ваня, заканчивай свои летописи, – обратился к нему Афанасьев, – пора. Не стучи зубами. Что русскому здорово, то немцу – смерть… но ты-то француз, к тому же с русской матерью. Так что давай сюда, к нам. Сейчас будем перемещаться.
Пелисье, оставляя во влажном после недавнего дождя песке глубокие следы, подошел к ним и присел.
– Поджо! – скомандовал брату Эллер. – Делай так, как тебя учили Галлена и Вотан! Нельзя же все силы тратить на перемалывание жратвы!
Живая цепь из людей и дионов вздрогнула, словно пронизанная током высокого напряжения. Песок шевельнулся под ногами как живой, а волосы на голове Пелисье поднялись дыбом. Женя хоть и прошел сквозь одно ПЕРЕМЕЩЕНИЕ, все равно почувствовал, как в нем неумолимо раскручивается клокочущая воронка пустоты, стылого, звериного страха. Это было так же непривычно, как в первый раз. Пополз перед глазами мутный горизонт, звуки замедлились и размазались, как будто зажевало громадную магнитофонную ленту… Тут за спинами четверки вскинулось басовито-радостное «ммм-ме-э», и козел Тангриснир, выскочив на берег, радостно устремился к хозяину. Эллер хотел пошевелиться, но не сумел, потому что уже заработали разбуженные силы Перемещения. Песок свился змеями, тяжело и холодно обвивая ноги, и потянул вниз. Привычное чувство полета прорвалось в каждой клеточке четырех тел, Афанасьев закрыл глаза…
А когда открыл, то увидел зеленую прибрежную траву, свежую, ароматную. Прозрачная, непривычно чистая река катила свои воды. С радостным криком козел Тангриснир принялся жевать сочную траву Древней Руси.
Часть IIІ
СФЕРА ГЛУПОСТИ
И карлики с птицами спорят за гнезда,
И нежен у девушек профиль лица,
Как будто не все пересчитаны звезды,
Как будто наш мир не открыт до конца!
Гумилев
Глава пятнадцатая
ХУУС ХУЯГ, ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ И ДРУГИЕ НЕПРИЛИЧНЫЕ МОНГОЛИЗМЫ
1
Древняя Русь, около 1242—1243 годов– Очень хорошая погода, – констатировал Афанасьев, вставая с травы и подозрительно глядя на проклятого Тангриснира, который, если пользоваться железнодорожной терминологией, успел вскочить на подножку уходящего поезда. Вот только этой твари и не хватало на Руси, где по милости хана Батыя и так проблем достаточно.
– Да, – согласился с ним Пелисье. – Мне кажется, что в тринадцатом веке было теплее, чем в нашем, двадцать первом.
– Жарят мясо! – сказал Поджо, тыча сосискообразным пальцем в сторону группы строений, обнесенных довольно внушительным забором из бревен. Это была деревянная крепость, одной стороной выходившая к реке. Посреди огражденного пространства торчала высокая бревенчатая же вышка, на которой дремал человек в шлеме и кольчуге. Он привалился спиной к простенку и клевал носом.
– Это застава. Так службу несут наши предки, – неодобрительно сказал Афанасьев. – Впрочем, какие они предки? Ведь древние русичи имеют такое же отношение к русскому народу, как римляне – к итальянцам.
– И тем не менее это не извиняет типа, дрыхнущего на вышке. Заснуть на посту – это непорядок, – назидательно заметил Пелисье, по телу которого пробегала крупная дрожь.
Эллер, очевидно взявший на себя основные затраты энергии по Перемещению, ничего не говорил. Он только мотал головой и мычал, сидя на корточках. В этом смысле его подопечный, козел Тангриснир, выглядел даже интеллигентнее своего хозяина.
– Жарят мясо! – повторил Поджо и решительно направился в сторону заставы, переваливаясь на коротких крепких ногах. Мощные мышцы бедер так и играли под одеждой прожорливого диона. – Туда.
– Ну все, – сказал Афанасьев. – Пропала застава. Прибытие Поджо и Тангриснира ее подкосит. Тут, наверное, неподалеку город какой или деревня. Видишь, из ворот заставы выезжает обоз с мужиками.
Пелисье крутил головой, с силой втягивая ноздрями воздух. В самом деле, после спертого городского воздуха XX века дышалось необыкновенно легко. Пелисье открыл было рот, чтобы сказать об этом наблюдении Афанасьеву, как вдруг на вышке послышался крик часового, а потом, чуть помешкав, длинно грянул колокол.
– Нас заметили, что ли? – тревожно спросил Афанасьев.
Нет, как оказалось, они тут были ни при чем. Вдали, где-то у горизонта, заклубилась пыль, и уже через минуту Женя сумел различить несколько всадников на лошадях. Они приблизились примерно метров на пятьсот, а потом гикнули так, что слышно было издалека, и умчались обратно.
– Монголы, – произнес Женя. – Я не понял, татаро-монгольского нашествия еще не было, что ли? Что-то тут тишь да гладь. И застава, я смотрю, свежесрубленная, еще пахнет деревом. Интересно, какой сейчас год? Надеюсь, что не тридцать седьмой. Я в том смысле, что тридцать седьмой год и в тринадцатом веке был, мягко говоря, не самым удачным. Как раз в этот год хан Батый начал нашествие на Русь.
– Пойдем узнаем, – предложил Эллер, с мутным взглядом поднимаясь с травы. Потом он подошел к реке, широченной горстью зачерпнул воды и вылил себе на голову. – Потребуем ответа, и нам скажут все, о чем мы вопрошаем.
«Кажется, с прибытием в древние времена к милому Эллеру возвращается его высокопарность, – подумал Женя Афанасьев. – Н-да…»
Четверка путешественников подошла к воротам. Тотчас же на ограду вылез рослый светловолосый товарищ в белой рубахе, перепоясанной красным поясом, и крикнул:
– Кто таковы, ча? Откули путь держите и по какой надобности приступили к вратам нашим, ча?
– Воеводу хотим зрить, – рявкнул в ответ Афанасьев.
– Доселе не видывали мы вас. А что, если вы суть зловредные тати?
– И этот в стиле Эллера изъясняется. Только это «ча»… вроде как рязанский говор, – проговорил Афанасьев и глянул на рыжебородого диона.
Тот, уже получив соответствующий опыт в Древнем Египте, протянул вперед раскрытую ладонь. Расхристанный воин в белой рубахе вдруг схватился за голову и повалился с забора внутрь крепости.
– Болезный какой-то, – буркнул Эллер. – Я ведь не бил, не калечил, а лишь взял толику из главы его, ча.
– Ну да. Скачал, так сказать, у парня из головы весь его древнерусский лексикон, ча… Тьфу ты! Обойдемся без диалектных говоров, – поспешно объявил Афанасьев. – Давайте войдем внутрь, потом видно будет, как устанавливать контакты с местными. Впрочем, – он огляделся по сторонам, – все три раза, когда добывали Ключи – в Египте, в Риме, в США, – выходило так, что носитель раритета оказывался в непосредственной близости. Так было и с Моисеем, и с Цезарем, и с Линкольном. Следовательно…
– Следовательно, хан Батый вместе со своей лошадкой, – подхватил догадливый Пелисье, – где-то поблизости.
– Неужели еще не было нашествия? – раз за разом повторял Афанасьев.
Тут затрещала открываемая внутрь створка ворот, и в освободившемся проеме появился дородный чернобородый мужчина небольшого роста, но весьма просторный в плечах. Он был в сапогах, штанах ратника, в кольчуге и с палицей, усеянной внушительными железными шипами.
– Я воевода сей заставы, – важно сказал он. – Зовусь я Вавила по прозванию Оленец.
Женя попытался вспомнить, что говорилось в таких ситуациях в русских сказках, но ничего, кроме «дело пытаешь, аль от дела лытаешь», на ум не приходило.
– Что за дело привело вас? – возвысил свой голос бравый воевода Вавила, словно подслушав мысли Жени.
– Не лепо ли бяшет, братие, – вдруг ляпнул Афанасьев, – начати старыми словесыnote 18…
– Пожрать бы! – прервал своего спутника Поджо. Тотчас же появился козел Тангриснир с раздутым от травы пузом. Наверное, его вело магическое слово «пожрать», которое было всегда актуально для этой ненасытной рогатой скотины.
– Из дальних краев мы будем, воевода, – начал Женя и неожиданно для себя добавил: – Из земли греческой. Пал град Константинополь, коий вы зовете Царьградом, под ударами нечестивых псов-рыцарей веры латинскойnote 19, и побрели мы по опустевшей земле, аки пилигримы.
– Добро пожаловать! – вдруг воскликнул воевода Вавила. – Взойдите к нам, честные гости земли греческой! Тучи сгустились над землею вашей и нашей! Поганый Батый застил небо земли русской.
– А какой год? – отрывисто спросил Пелисье.
Воевода Вавила Оленец посторонился, пропуская гостей за бревенчатую стену ограждения, расчесал пятерней черную бороду и ответил неспешно:
– Видно, велика твоя печаль, егда забыл ты год, честной гость греческий. Ныне год шесть тысяч семьсот пятидесятый.
– Что-о? – буркнул Пелисье.
– Шесть тысяч семьсот пятидесятый от сотворения мира, – объяснил Афанасьев. – В переводе на наше летосчисление – тысяча двести сорок второй или сорок третий год от Рождества Христова. Точно не помню. Но как же так? Значит, уже пали Рязань, и Киев, и Чернигов.
– Слухи сии дошли и до вас, – горестно произнес Вавила Оленец. – Взят Киев, мать городов русских, и взята и разрушена Рязань. И много городов и крепостей пали под ударами полчищ татарских. Виноваты в этом нечестивый Батый и князь володимирский Ярослав Всеволодович, воевавший Литву и побивший многая тысяча литвинов, пока поганые татарове брали Торжок и Козельск!..
– Ну да, – сказал Афанасьев. – Феодальная раздробленность. Понятно. Помощи ни от кого не дождешься!
– Прошу снедать, – беспечно предложил воевода Вавила Оленец, который понимал в «феодальной раздробленности» примерно столько же, сколько деревенский поп понимает в астрономии. – Стол дубовый ломится от медов и яств. Прошу в горницу, отведать чем бог наградил! Садитесь, друзия!
Когда Женя Афанасьев увидел то, от чего в самом деле стонал дубовый стол, то он поднял брови и подумал: «Интересно, как они питались до Батыева нашествия, если и сейчас меню блюд, как в отменном ресторане русской кухни! Неудивительно, что у воеводы ряшка такая круглая да жирная!» На столе стояли деревянные блюда с жареными поросятами, деревянные же солила со сладкой белой рыбой, благоуханной от приправ. Была тут и жареная дичь, и красная рыба, засоленная с луком и перцем, и меда пареные и вареные, и пряные угорские колбасы. Изумительный аромат прожаренного, с дымком, мяса смешивался с запахами приправ и пряностей, пахучих трав и кореньев, отчего пахло свежо и остро, словно в майском лесу.
Ох, как заработали могучие челюсти Поджо и мало чем уступающие им челюсти его брата Эллера, когда они сели за стол!.. Если бы Женя Афанасьев не ел пять дней и имел волчий голод, то он не сумел бы приняться за трапезу с десятой долей той страсти, с какой приступили к еде братья-дионы. Пелисье же ограничился куском жареной свинины и чашей ароматного, во рту сладко вяжущего меда, от которого тотчас же гулко закружилось, забродило в голове.
– Любо мне зрить такое усердие, – похвалил воевода Вавила, щурясь и хитро усмехаясь в бороду. – Силен в еде, силен, и в ратном деле! Ты – кузнец? – спросил он у статного Эллера, кивая на молот, висевший на поясе могучего сына Тора.
– Нет, – невнятно буркнул тот, набирая полный рот дичи и жуя, – воитель. Мы прибыли сюда…
Оглашение цели прибытия сопровождалось таким чавканьем, что Вавила и его воины остались в полном неведении. Впрочем, воевода не стал доискиваться истины. Он поднял чашу с медом и провозгласил тост за здравие всех честных христиан и за погибель поганых татар и самого Батыя. Афанасьев почему-то вспомнил своего однокурсника Рифата Сайфуллина, которого выгнали из университета за неуспеваемость. Впрочем, тост он поддержал: ситуация требовала.
Осушив по три чаши меда, хозяин и гости опьянели, и разговор полился легче и непринужденнее.
– Велика сила татарская, – ораторствовал воевода Вавила, размахивая руками безо всякого намека на застольный этикет. – А только на каждую рать найдется своя погибель! Побили поганых в земле Угорской, и вернулся Батыище поджав хвост, а потом откочевал в степь. Сильна Русская земля! Пришли поганые к Рязани и, взяв, поругали и сожгли град, выжгли и церквы, и башни, и стены из деревянных прясл, срыли ворота Исадские, и Пронские, и Оковские, и Борисоглебские, и Южные. А ныне – жива Рязань! И срубили новые деревянные заставы взамен попаленных ордами поганого Батыги!
– Значит, Батый сейчас не на Руси? – спросил Пелисье.
Вавила яростно воззрился на гостя:
– Да замкнутся уста твои! Не произноси таких слов! Ушел проклятый! Насылает только сюда своих мытарей, проклятых баскаков, сборщиков дани! Удача – брага, а неудача – квас, и хлебает пока что Русская земля кислый квасок. Но доберемся мы до поганого Батыищи, его ратей и чудищ!
– Чтобы до него добраться, нужно знать, где он. Так где? – повторил упорный француз.
Воевода Вавила одним духом осушил чашу. Потом крикнул, чтобы ему и гостям налили еще, и ответил:
– Где ж еще быть поганому? У себя в новом граде, в Сарае, замкнулся, гноит новые замыслы-перемыслы, как погубити Русскую землю, вырезать-избити всех честных хрестьян, а церквы отдать на поругание!
И Вавила врезал кулаком по столу так, что подпрыгнули чаши и блюда, а тушка полуобглоданного поросенка скатилась на деревянный пол горницы.
– Батый? Сарай? Он что, свинья, чтобы жить в сарае? – буркнул Эллер. – Он это… все-таки хан.
– Ты не про тот сарай, уважаемый Эллер Торович. Сарай-Бату – столица Золотой Орды, – словоохотливо пояснил Женя Афанасьев. – Находится примерно в Астраханской области… то есть в будущей Астраханской области, – поправился он. – Интересно, а мы в каких краях? Гм… Это Рязанское княжество, воевода?
– Да, то славная Рязанская земля, – сказал Вавила, запуская пальцы в бороду. – Княжество Муромо-Рязанское. Видно, издалека вы, чужеземцы. Хотя посмотрю на вас, и не вижу, что вы дорожные люди. Ноги не сбиты, телом крепки. Видно, конный путь держали?
– Конный, – поспешил согласиться Женя. – Значит, Рязанское княжество. А река, стало быть, Ока?