Так выглядели три старые леди из замка Сент-Лу. С ними пришла Изабелла - самая настоящая заколдованная принцесса. Стройная, выше среднего роста, с тонкими чертами удлиненного лица, высоким лбом и прямыми ниспадающими пепельными волосами, она поразительно напоминала фигуру со старинного витража. Ее нельзя было назвать ни по-настоящему хорошенькой, ни обаятельной, но было в ней нечто такое, что делало ее почти прекрасной, однако то была красота былых, давно прошедших времен, не соответствующая современным представлениям.
Лицо ее не отличалось ни живостью, ни свежестью, красота аскетически-строгих линий, от которой веяло средневековьем. Впрочем ее лицо нельзя было назвать невыразительным; в нем сквозило то, что я бы дерзнул назвать не иначе как благородством.
После моего замечания о нереальности престарелых леди из Сент-Лу я сказал Терезе, что девушка тоже выглядит ненастоящей.
- Принцесса, заточенная в разрушенном замке? - высказала предположение Тереза.
- Вот именно! Она должна была приехать на мелочно-белом коне, а не в стареньком "даймлере". Интересно все-таки, - добавил я, помолчав, - о чем она думает?
Во время этого официального визита Изабелла говорила очень мало. Она сидела выпрямившись, с милой, чуть рассеянной улыбкой. Вежливо отвечала, если к ней обращались, или просто сидела молча. Впрочем, ей не было надобности поддерживать разговор, так как старые леди почти полностью захватили инициативу. Мне хотелось знать, явилась ли она к нам против своей воли и теперь скучала - или ее заинтересовало появление в Сент-Лу чего-то нового.
Жизнь Изабеллы представлялась мне довольно однообразной.
- Ее что, совсем не призывали на военную службу и она все время просидела дома? - спросил я Терезу.
- Изабелле только девятнадцать. После окончания школы она служила в системе Красного Креста - водила машину.
- Школы? - Я был поражен. - Ты хочешь сказать, что она училась в школе? В пансионе?!
- Да, в Сент-Ниниан.
Это удивило меня еще больше, потому что пансион Сент-Ниниан дорогой и дающий по-настоящему современное образование, - а не какая-то там школа с совместным обучением или какими-нибудь причудами. И уж конечно, не модный пансион благородных девиц.
- Тебя это удивило? - спросила Тереза.
- Да, представь себе, удивило, - медленно произнес я. - Эта девушка производит такое впечатление, будто она никогда не покидала дом и воспитывалась в какой-то средневековой обстановке, не имеющей с двадцатым веком никаких точек соприкосновения.
Тереза задумчиво кивнула.
- Да, я понимаю.
- Что лишний раз подтверждает, - вмешался в разговор Роберт, - что главное - это среда. Ну и конечно, наследственность.
- Все-таки мне очень интересно, о чем она думает.
- Может быть, она и не думает вовсе, - заметила Тереза, Меня рассмешило подобное предположение, но я продолжал размышлять об этой странной девушке.
Как раз в этот период ко мне пришло полное, почти убийственное осознание моего положения. До аварии я всегда был физически здоровым, спортивным человеком, и меня раздражало все, связанное с болезнями и уродством. Я, разумеется, был способен на жалость, но к ней всегда примешивалось какое-то брезгливое чувство.
И вот теперь я сам стал объектом жалости и отвращения. Прикованный к койке инвалид, с изуродованными ногами, прикрытыми пледом.
Внутренне сжавшись, я всей кожей, всеми чувствами ожидал реакции окружающих на мое состояние. Какой бы ни была эта реакция, она всегда причиняла мне боль. Добрый, сострадательный взгляд был для меня ужасен, но не менее ужасным было и тактичное притворство, когда посетитель старался показать, что все нормально и он ничего необычного не заметил. Если бы не железная воля Терезы, я закрылся бы в своей комнате и никого не видел.
Противостоять Терезе, если она приняла определенное решение, было нелегко. Она твердо решила, что я не должен стать затворником, и сумела внушить мне, даже не прибегая к излишним словам, что, закрывшись в своей комнате и превратив себя в некую таинственную персону, я просто-напросто привлеку к себе внимание и это будет саморекламой. Я понимал, что она на самом деле затеяла и зачем, но тем не менее подчинился. С мрачной решимостью я вознамерился доказать Терезе, что смогу все вынести, чего бы мне это ни стоило! Сострадание, сверхдоброту в голосе; старание добросовестно избегать в разговоре всякого упоминания об авариях, несчастных случаях и болезнях; попытки делать вид, что я такой, как другие люди, - все я переносил с каменным лицом.
Поведение престарелых леди из замка не вызывало у меня особого замешательства. Леди Сент-Лу избрала тактику "не замечать" моего несчастья. Леди Трессилиан, женщина с мягким материнским сердцем, старалась не выказать переполняющего ее сострадания, довольно настойчиво переводила разговор на недавно вышедшие издания, интересовалась, не делал ли я обзоров или рецензий. А участие ко мне миссис Бигэм Чартерис, дамы более прямолинейной, проявлялось лишь в том, что она слишком явно останавливала себя, когда речь заходила об активных и кровавых видах спорта (бедняжка не могла себе позволить даже упомянуть охоту или гончих).
Но Изабелла меня удивила: девушка вела себя совершенно естественно. Она посмотрела на меня, явно торопясь отвести взгляд. Посмотрела так, будто ее сознание просто зарегистрировало меня наряду с другими людьми, находившимися в комнате, и стоявшей там мебелью: "один мужчина, возраст за тридцать, калека" - словно я - один из предметов в описи вещей, не имеющих к ней никакого отношения.
Зафиксировав меня таким образом, покончила со мной, взгляд Изабеллы перешел на рояль, а потом на танскую фигуру лошади, принадлежавшую Роберту и Терезе.
Лошадка стояла на отдельном столе и, судя по всему, вызвала у девушки определенный интерес. Она спросила, что это такое. Я объяснил.
- Вам нравится?
Изабелла ответила не сразу.
- Да, - наконец произнесла она веско, придав односложному слову некую особую значительность.
"Может, она слабоумная?" - подумал я с удивлением и спросил, нравятся ли ей лошади. Изабелла ответила, что это первая, которую ей пришлось увидеть.
- Я имею в виду настоящих лошадей.
- О, понимаю. Да, нравятся, но я не могу позволить себе охоту.
- Вам хотелось бы выезжать на охоту?
- Пожалуй, нет. Здесь не очень много мест, подходящих для охоты.
На мой вопрос, ходит ли она в море на яхте под парусом, Изабелла ответила утвердительно. В это время леди Трессилиан заговорила со мной о книгах, и девушка погрузилась в молчание. Она, как я заметил, в высшей степени владела искусством пребывать в покое. Умела сидеть совершенно спокойно - не курила, не качая ногой, закидывая ее на другую, не шевелила суетливо пальцами, ничего не вертела в руках, не поправляла волосы. Просто сидела совершенно спокойно, выпрямившись в высоком кресле с подголовником и сложив на коленях длинные тонкие руки. Она была так же неподвижна, как фигура танской лошади; одна в кресле, другая на своем столе. Мне казалось, у них есть что-то общее: обе в высшей степени декоративны, статичны и принадлежат к давнему прошлому...
Я посмеялся, когда Тереза предположила, что Изабелла вообще не думает, но позднее пришел к мысли, что в этом, может быть, есть доля правды. Животные не думают, их мозг пассивен до тех пор, пока не появится опасность и не возникнет необходимость действовать. Мышление (в абстрактном смысле) является на самом деле процессом искусственным, научились мы ему не без труда.
Нас беспокоит то, что было вчера, что делать сегодня и что произойдет завтра. Однако ни наше вчера, ни сегодня, ни завтра не зависят от нас. Они были и будут помимо нашей воли.
Предсказания Терезы относительно нашей жизни в Сент-Лу оказались необыкновенно точными. Почти сразу после приезда мы по уши погрузились в политику. Полнорт-хаус был большой и бестолково спланированный.
Мисс Эми Треджеллис, чьи доходы значительно пострадали от новых налогов, пришлось пожертвовать одним крылом дома. И даже устроить в нем кухню для удобства эвакуированных, которые прибывали из районов, подвергавшихся бомбардировкам. Однако эвакуированные, приехавшие из Лондона в середине зимы, оказались не в силах выдержать множество неудобств Полнорт-хауса. Попади они в сам Сент-Лу с его магазинами и бунгало - другое дело! Но в миле от города.., кривые улочки. "Грязища!
Даже не поверите! И света нет - и того и гляди, кто выскочит из кустов, к-а-ак накинется! И овощи грязные, в земле, с огорода - все овощи да овощи! И молоко прямо из-под коровы, иногда даже парное - вот гадость-то! Нет чтоб сгущенное, в банке: удобно и всегда под рукой!" Для эвакуированных - миссис Прайс и миссис Харди с их выводками ребятишек. Это оказалось чересчур. Вскоре они съехали тайком на рассвете, увозя своих отпрысков назад, к опасностям Лондона. Это были славные женщины. Все убрали, выскребли за собой и оставили на столе записку:
"Благодарствуйте, мисс, за вашу доброту. И мы, конечно, знаем, вы все сделали, что могли, да только жить в деревне просто невмоготу. И дети должны по грязи ходить в школу. Но все равно - благодарствуйте. Я надеюсь, что мы все оставили в порядке".
Квартирмейстер уже не пытался поселить кого-нибудь в Полнорт-хаусе. Он стал мудрее. Со временем мисс Треджеллис сдала эту часть дома капитану Карслейку, организатору предвыборной кампании консервативной партии, который в свое время служил уполномоченным по гражданской обороне в войсках ополченцев.
Роберт и Тереза охотно согласились и дальше сдавать Карлслейкам отделенную часть дома, - впрочем, вряд ли у них была возможность им отказать. А следовательно, Полнорт-хаус превратился в эпицентр предвыборной активности, наряду со штаб-квартирой тори на Хай-стрит в Сент-Лу.
Терезу и в самом деле сразу же затянул этот водоворот: она водила машины, распространяла брошюры и листовки, беседовала с жителями. Политическая обстановка в Сент-Лу не была стабильной. Престижный приморский курорт, потеснивший рыбацкую деревушку, издавна голосовал за консерваторов. Жители прилегающих сельскохозяйственных районов тоже все до одного были консерваторами. Но за последние пятнадцать лет Сент-Лу изменился. В летний период его наводняли туристы, селившиеся в небольших пансионах. Появилась колония художников, чьи бунгало рассыпались у подножия скал. Публика серьезная, артистическая, образованная в политическом отношении, если не красная, то, во всяком случае, розовая.
В 1943 году прошли дополнительные выборы, так как сэр Джордж Борроудэйл в возрасте шестидесяти девяти лет, после повторного инсульта, вышел в отставку. И вот тут-то, к ужасу всех старожилов, впервые в истории этих мест членом парламента был избран лейборист.
- Должен сказать, что мы сами это заслужили, - покачиваясь на каблуках, признал капитан Карслейк, который ввел нас с Терезой в курс политической жизни Сент-Лу.
Карслейк был невысокого роста, худощав, темноволос, с проницательными, пожалуй даже хитроватыми, глазами на длинном лошадином лице. Капитана он получил в 1918 году в Службе тыла армии. Карслейк был компетентным политиком и знал свое дело.
Следует заметить, что сам я в политике новичок и никогда не понимал этого жаргона, поэтому мой рассказ о выборах в Сент-Лу, по всей вероятности, довольно неточен и, должно быть, в той же степени соотносится с реальностью, в какой деревья, изображенные на полотнах моего брата Роберта, имеют отношение к живым деревьям. Как известно, настоящие деревья - создания природы - с корой, ветвями, листьями, желудями или каштанами. Деревья Роберта - это пятна и кляксы густой, невообразимого цвета масляной краски, кое-как нанесенные на холст. Они совершенно непохожи на деревья. По-моему, их скорее можно принять за тарелки со шпинатом, буровые вышки или газовый завод. Это не живые деревья, а представление Роберта о деревьях. Думаю, что и мой рассказ о политической жизни в Сент-Лу отражает лишь мое представление о политической стороне выборов и, по всей вероятности, из этого рассказа настоящий политик не сможет понять, что было на самом деле. Видимо, я буду не правильно употреблять термины, ошибаться в описании процедуры. Но для меня выборы в Сент-Лу - всего лишь запутанный и не имеющий большого значения фон Для фигуры в натуральную величину - Джона Гэбриэла.
Глава 4
Первое упоминание о Джоне Гэбриэле прозвучало в тот вечер, когда Карслейк сказал Терезе, что в результатах дополнительных выборов виноваты сами консерваторы.
Кандидатом от консервативной партии был сэр Джеймс Бредуэлл из Торингтон-парка, человек довольно состоятельный и закоренелый тори с твердыми принципами. Ему было шестьдесят два года, отличался прямотой характера, но, к сожалению, не обладал ни живым темпераментом, ни быстрой реакцией, ни ораторским даром и становился совершенно беспомощным, когда его прерывали вопросами, скептическими репликами или просто выкриками.
- На трибуне он был просто жалок, - рассказывал Карслейк. - Крайне жалок! Бесконечные "э-э-э", и "а-а-а", и "гм"! Разумеется, мы сами писали для него все выступления на ответственных собраниях, а в его поддержку всегда выступал наш подготовленный оратор. Все это прошло бы на ура лет десять назад: славный, честный малый, из здешних мест и к тому же джентльмен. Но теперь.., теперь им нужно нечто большее.
- Неужели мозги? - предположил я.
Карслейк, похоже, особого значения мозгам не придавал.
- Нужен ловкий, хитрый малый, который за словом в карман не полезет, сумеет всех рассмешить и наобещать с три короба. Старомодный парень вроде Бредуэлла слишком для этого совестлив. Он не станет обещать, что у каждого избирателя будет свой дом, что война кончится завтра и что у каждой домохозяйки появится в доме центральное отопление и стиральная машина.
- А кроме того, - немного помолчав, продолжал Карслейк, - существует закон маятника. Мы были у власти слишком долго! Любая перемена желанна! Наш оппонент Уилбрэхем - человек компетентный и честный. До войны был школьным учителем, освобожден от армии по инвалидности. Уилбрэхем - краснобай. Он расписывал, что будет сделано для тех, кто вернется из армии, ну и, конечно, обычная болтовня про национализацию и здравоохранение. В общем, свое дело он сделал. Прошел большинством голосов - более двух тысяч. Такое случилось в Сент-Лу впервые. Мы все, доложу я вам, были просто потрясены Так что теперь нам придется постараться Мы должны вытеснить Уилбрэхема.
- Он популярен?
- Так себе. Он прижимист, но добросовестен и умеет держаться. Победить его будет нелегко. Нам придется засучить рукава и энергично действовать по всему району.
- Вы не допускаете, что победят лейбористы?
- До выборов тысяча девятьсот сорок пятого года мы в Сент-Лу вообще не допускали такой возможности. Но теперь лейбористы не пройдут. Все графство прочно поддерживает Черчилля - заявил уверенно Карслейк. - Однако прежнего преобладающего большинства у нас уже не будет. Конечно, многое зависит от того, как пойдут дела у либералов. Между нами говоря, миссис Норрис, я не удивлюсь, если число их сторонников будет значительным.
Я искоса взглянул на Терезу. Она всячески старалась изобразить увлеченность политикой.
- Убежден, миссис Норрис, - горячо заверил ее Карслейк, - что в нашем деле вы будете великолепной помощницей.
- Боюсь, я не очень искушенный политик, - пробормотала Тереза, - Нам всем придется немало потрудиться, - произнес Карслейк бодрым тоном и вопросительно посмотрел на меня.
Я немедленно предложил писать адреса на конвертах.
- Руками я пока еще могу работать.
Карслейк смутился и опять начал покачиваться на каблуках.
- Превосходно! - сказал он. - Превосходно! Где это вас? В Северной Африке <Здесь в 1940 - 1942 годах шли трудные для англичан кровопролитные бои с немецкими и итальянскими войсками, и только крупный англо-американский десант в 1943 году заставил немцев капитулировать.>?
- На Хэрроу-роуд, - ответил я.
Это его добило. Он окончательно смутился, так, что на него жалко было смотреть.
- А ваш муж, - хватаясь за соломинку, обратился он к Терезе, - он нам тоже будет помогать?
- Боюсь, что нет. - Тереза покачала головой. - Он коммунист.
Скажи она, что Роберт - черная мамба, даже тогда Карслейк не мог бы расстроиться больше. Он прямо-таки содрогнулся.
- Видите ли, - пояснила Тереза, - он художник.
Карслейк немного повеселел. Художники, писатели, что с них взять...
- Понимаю, - произнес он великодушно. - Да-да, понимаю.
- Ну вот! - с облегчением вздохнула Тереза, когда Карслейк ушел. Теперь Роберт от всего этого избавлен.
Я сказал Терезе, что она совершенно беспринципна.
Ее это нисколько не смутило. Когда пришел Роберт, она сообщила ему, какую политическую веру он исповедует.
- Но ведь я никогда не был членом коммунистической партии! запротестовал Роберт. - Просто мне нравятся их идеи. И, по-моему, вся их идеология правильная.
- Вот именно, - подхватила Тереза. - Как раз это я и сказала Карслейку. Время от времени будем оставлять на подлокотнике твоего кресла открытый томик Маркса. И тогда ты будешь в полной безопасности - никто не станет к тебе приставать.
- Все это очень хорошо, - не очень уверенно произнес Роберт, - но, предположим, что за меня примется другая сторона.
- Нет, - разубеждала его Тереза. - Насколько я понимаю, лейбористы боятся коммунистов еще больше, чем тори.
- Интересно, - сказал я, - что представляет собой наш кандидат.
Дело в том, что Карслейк избегал этой темы. Тереза как-то спросила его, будет ли сэр Джеймс баллотироваться на этот раз.
- Нет, - покачал головой Карслейк, - не будет. Нам предстоит серьезная борьба. Уж и не знаю, как все пойдет. - Он выглядел очень озабоченным. Наш кандидат не здешний.
- Кто же он?
- Некто майор Гэбриэл. У него Крест Виктории.
- За эту войну? Или за прошлую?
- О, конечно, за эту! Он довольно молодой человек, дет тридцати четырех. Превосходная военная характеристика. А орден получил за "необыкновенное хладнокровие, героизм и верность долгу". Во время атаки у Салерно под шквальным огнем противника командовал передовой пулеметной точкой. Все из его расчета, кроме одного, были убиты. Он и сам был ранен, но продолжал держаться, пока не израсходовал все патроны, и только тогда отступил на основную позицию. Уничтожил ручными гранатами много солдат противника и вытащил в безопасное место раненого бойца, единственного оставшегося в живых из своего расчета. Звучит, не правда ли?! К сожалению, внешность у него неказистая: невысокий, вида никакого.
- Как же он выйдет на публику? - удивился я.
Лицо Карслейка просветлело.
- О, тут с ним все в порядке. Он, понимаете ли, определенно ловкач, реакция молниеносная. К тому же легко вызывает у публики смех, хотя все его остроты - сплошная дешевка! - На мгновение лицо Карслейка исказила брезгливость. Истинный тори, он, думаю, предпочел бы явную скуку шутке дурного тона. - Но.., публика принимает. О да! Принимает.
Карслейк, помолчав, продолжал рассуждать:
- Хотя, конечно, за ним нет наших традиций.
- Вы хотите сказать, что он не корнуоллец. Откуда же он? - спросил я.
- Сказать по правде, понятия не имею... Он ниоткуда, если угодно. Мы лучше умолчим об этом, а разыграем военную карту - доблестная служба и все такое. Для простых людей - средних англичан - подойдет. Разумеется, для нас это непривычно... - Вид у Карслейка был довольно несчастный. - Боюсь, леди Сент-Лу его не одобрит.
Тереза деликатно осведомилась, имеет ли значение, одобрит кандидата леди Сент-Лу или нет. Оказалось, имеет. Карслейк объяснил, что леди Сент-Лу возглавляет Ассоциацию женщин-консерваторов, которая представляет собой определенную силу в Сент-Лу. Она проводит многие важные акции и оказывает огромное влияние на то, как проголосуют женщины, чего, как известно, никто не может предсказать.
Тут Карслейк снова прибодрился.
- Это одна из причин моего оптимизма насчет Гэбриэла, - сказал он. Этот малый нравится женщинам.
- Но не леди Сент-Лу?
Леди Сент-Лу, по словам Карслейка, относится к этому с большим пониманием. Она откровенно признает, что старомодна, но искренне поддерживает то, что партия сочтет необходимым.
- В конце концов, - грустно сказал Карслейк, - времена изменились. Раньше в политике были джентльмены.
Теперь их невероятно мало. Хотелось бы, конечно, чтобы этот парень был джентльменом, но.., он не джентльмен, и все тут! Ну а раз нельзя заполучить джентльмена, то, я полагаю, герой - это лучшее из того, что остается.
- По-моему, неплохо сказано, - заметил я, когда Карслейк ушел.
Тереза улыбнулась и заявила, что ей, пожалуй, жаль майора Гэбриэла.
- Как ты думаешь, какой он? - спросила она. - Должно быть, неприятный?
- Да нет, наверное, он довольно славный малый.
- Потому что у него Крест Виктории?
- О Господи! Конечно нет! Можно получить Крест, будучи просто безрассудным.., или даже глупым. Знаешь, всегда говорили, что старина Фредди Элтон получил Крест Виктории только потому, что был слишком глуп, чтобы понять, когда надо отступать с переднего края. Правда, начальство назвало это "стойкостью перед лицом непреодолимого преимущества сил", хотя на самом деле Фредди просто понятия не имел, что все остальные уже ушли.
- Это же нелепость, Хью! Скажи, почему ты думаешь, что этот самый Гэбриэл должен быть славным малым?
- Только потому, что он не нравится Карслейку. Человек, который мог бы понравиться Карслейку, должен быть чванливым ничтожеством.
- Ты хочешь сказать, что тебе не нравится бедняга Карслейк?
- Ну при чем тут "бедняга"? Он вполне подходит для такой работы; чувствует себя как рыба в воде! И то сказать, какая работа!
- А чем она хуже любой другой? Это нелегкий труд.
- Да, верно. Однако если всю жизнь приходится рассчитывать, какое воздействие "это" окажет на "то"... В конце концов сам не будешь знать, чем "это" и "то" являются на самом деле.
- Отрыв от действительности?
- Да. Не к этому ли в конечном счете сводится политика - кому поверят люди, за что будут стоять, что им можно будет внушить? При чем тут факты?
- О, значит, я правильно делаю, что не воспринимаю политику всерьез! заявила Тереза.
- Ты все делаешь правильно! - Я послал ей воздушный поцелуй.
***
Мне так и не удалось увидеть кандидата от консерваторов до большого собрания в Спортивном комплексе.
Тереза раздобыла для меня самую современную инвалидную каталку. В солнечный день меня могли вывозить на террасу. Позднее, когда движение на каталке стало причинять меньше боли, круг расширился: иногда меня вывозили даже в Сент-Лу. Собрание было назначено на вторую половину дня, и Тереза устроила все так, чтобы я мог на нем присутствовать. Она уверяла, что это меня развлечет.
Я сказал, что у Терезы странное представление о развлечениях.
- Вот увидишь, - уверяла меня Тереза, - тебе доставит огромное удовольствие, когда ты убедишься, насколько все они воспринимают себя всерьез. К тому же, - добавила она, - я надену шляпку.
Тереза никогда не носит шляпок, разве что в тех случаях, когда ее приглашают на свадьбу, но тут она специально съездила в Лондон и вернулась с новой шляпкой, которая, по ее мнению, подобает даме-консерватору.
Мне стало любопытно, каков должен быть сей головной убор.
Тереза объяснила все до малейших подробностей:
- Шляпка должна быть из хорошего материала, элегантной, но не ультрамодной. Она должна хорошо сидеть на голове и не выглядеть легкомысленной.
Она тут же продемонстрировала нам свою покупку, которая действительно соответствовала всем предъявленным требованиям.
Тереза надела шляпку, и мы с Робертом наградили ее аплодисментами.
- Чертовски хорошо, Тереза, - похвалил Роберт. - Шляпка придает тебе серьезный вид. Ты выглядишь так, будто у тебя есть определенная цель в жизни.
Само собой разумеется, что перспектива увидеть Терезу в президиуме в шляпке увлекла меня, к тому же день выдался погожий и солнечный.
Спортивный зал заполнился пожилыми людьми респектабельного вида, ну а те, кому еще не стукнуло сорока, резвились в этот час на пляже, что, по-моему, было с их стороны крайне мудро. Пока бойскаут осторожно подкатывал мою каталку к удобному месту у стены возле первых рядов, я размышлял о пользе подобных собраний. Каждый человек в этом зале был уверен в правильности своего политического выбора. Наши оппоненты проводили свое собрание в школе для девочек. Там, надо полагать, тоже собрались стойкие сторонники своей партии. Каким же образом тогда происходит воздействие на общественное мнение? Грузовики с громкоговорителями? Митинги на площадях?
Мои размышления были прерваны шарканьем ног.
Небольшая группа людей поднималась на специально сооруженную платформу, где не было ничего, кроме стульев, стола и стакана с водой. Перешептываясь и жестикулируя, они заняли положенные им места. Терезу в ее новой шляпке усадили во втором ряду в числе менее значительных личностей. А в первом расположились председатель, несколько престарелых джентльменов с трясущимися головами, оратор из штаба, леди Сент-Лу, еще две дамы и сам кандидат.
Лицо ее не отличалось ни живостью, ни свежестью, красота аскетически-строгих линий, от которой веяло средневековьем. Впрочем ее лицо нельзя было назвать невыразительным; в нем сквозило то, что я бы дерзнул назвать не иначе как благородством.
После моего замечания о нереальности престарелых леди из Сент-Лу я сказал Терезе, что девушка тоже выглядит ненастоящей.
- Принцесса, заточенная в разрушенном замке? - высказала предположение Тереза.
- Вот именно! Она должна была приехать на мелочно-белом коне, а не в стареньком "даймлере". Интересно все-таки, - добавил я, помолчав, - о чем она думает?
Во время этого официального визита Изабелла говорила очень мало. Она сидела выпрямившись, с милой, чуть рассеянной улыбкой. Вежливо отвечала, если к ней обращались, или просто сидела молча. Впрочем, ей не было надобности поддерживать разговор, так как старые леди почти полностью захватили инициативу. Мне хотелось знать, явилась ли она к нам против своей воли и теперь скучала - или ее заинтересовало появление в Сент-Лу чего-то нового.
Жизнь Изабеллы представлялась мне довольно однообразной.
- Ее что, совсем не призывали на военную службу и она все время просидела дома? - спросил я Терезу.
- Изабелле только девятнадцать. После окончания школы она служила в системе Красного Креста - водила машину.
- Школы? - Я был поражен. - Ты хочешь сказать, что она училась в школе? В пансионе?!
- Да, в Сент-Ниниан.
Это удивило меня еще больше, потому что пансион Сент-Ниниан дорогой и дающий по-настоящему современное образование, - а не какая-то там школа с совместным обучением или какими-нибудь причудами. И уж конечно, не модный пансион благородных девиц.
- Тебя это удивило? - спросила Тереза.
- Да, представь себе, удивило, - медленно произнес я. - Эта девушка производит такое впечатление, будто она никогда не покидала дом и воспитывалась в какой-то средневековой обстановке, не имеющей с двадцатым веком никаких точек соприкосновения.
Тереза задумчиво кивнула.
- Да, я понимаю.
- Что лишний раз подтверждает, - вмешался в разговор Роберт, - что главное - это среда. Ну и конечно, наследственность.
- Все-таки мне очень интересно, о чем она думает.
- Может быть, она и не думает вовсе, - заметила Тереза, Меня рассмешило подобное предположение, но я продолжал размышлять об этой странной девушке.
Как раз в этот период ко мне пришло полное, почти убийственное осознание моего положения. До аварии я всегда был физически здоровым, спортивным человеком, и меня раздражало все, связанное с болезнями и уродством. Я, разумеется, был способен на жалость, но к ней всегда примешивалось какое-то брезгливое чувство.
И вот теперь я сам стал объектом жалости и отвращения. Прикованный к койке инвалид, с изуродованными ногами, прикрытыми пледом.
Внутренне сжавшись, я всей кожей, всеми чувствами ожидал реакции окружающих на мое состояние. Какой бы ни была эта реакция, она всегда причиняла мне боль. Добрый, сострадательный взгляд был для меня ужасен, но не менее ужасным было и тактичное притворство, когда посетитель старался показать, что все нормально и он ничего необычного не заметил. Если бы не железная воля Терезы, я закрылся бы в своей комнате и никого не видел.
Противостоять Терезе, если она приняла определенное решение, было нелегко. Она твердо решила, что я не должен стать затворником, и сумела внушить мне, даже не прибегая к излишним словам, что, закрывшись в своей комнате и превратив себя в некую таинственную персону, я просто-напросто привлеку к себе внимание и это будет саморекламой. Я понимал, что она на самом деле затеяла и зачем, но тем не менее подчинился. С мрачной решимостью я вознамерился доказать Терезе, что смогу все вынести, чего бы мне это ни стоило! Сострадание, сверхдоброту в голосе; старание добросовестно избегать в разговоре всякого упоминания об авариях, несчастных случаях и болезнях; попытки делать вид, что я такой, как другие люди, - все я переносил с каменным лицом.
Поведение престарелых леди из замка не вызывало у меня особого замешательства. Леди Сент-Лу избрала тактику "не замечать" моего несчастья. Леди Трессилиан, женщина с мягким материнским сердцем, старалась не выказать переполняющего ее сострадания, довольно настойчиво переводила разговор на недавно вышедшие издания, интересовалась, не делал ли я обзоров или рецензий. А участие ко мне миссис Бигэм Чартерис, дамы более прямолинейной, проявлялось лишь в том, что она слишком явно останавливала себя, когда речь заходила об активных и кровавых видах спорта (бедняжка не могла себе позволить даже упомянуть охоту или гончих).
Но Изабелла меня удивила: девушка вела себя совершенно естественно. Она посмотрела на меня, явно торопясь отвести взгляд. Посмотрела так, будто ее сознание просто зарегистрировало меня наряду с другими людьми, находившимися в комнате, и стоявшей там мебелью: "один мужчина, возраст за тридцать, калека" - словно я - один из предметов в описи вещей, не имеющих к ней никакого отношения.
Зафиксировав меня таким образом, покончила со мной, взгляд Изабеллы перешел на рояль, а потом на танскую фигуру лошади, принадлежавшую Роберту и Терезе.
Лошадка стояла на отдельном столе и, судя по всему, вызвала у девушки определенный интерес. Она спросила, что это такое. Я объяснил.
- Вам нравится?
Изабелла ответила не сразу.
- Да, - наконец произнесла она веско, придав односложному слову некую особую значительность.
"Может, она слабоумная?" - подумал я с удивлением и спросил, нравятся ли ей лошади. Изабелла ответила, что это первая, которую ей пришлось увидеть.
- Я имею в виду настоящих лошадей.
- О, понимаю. Да, нравятся, но я не могу позволить себе охоту.
- Вам хотелось бы выезжать на охоту?
- Пожалуй, нет. Здесь не очень много мест, подходящих для охоты.
На мой вопрос, ходит ли она в море на яхте под парусом, Изабелла ответила утвердительно. В это время леди Трессилиан заговорила со мной о книгах, и девушка погрузилась в молчание. Она, как я заметил, в высшей степени владела искусством пребывать в покое. Умела сидеть совершенно спокойно - не курила, не качая ногой, закидывая ее на другую, не шевелила суетливо пальцами, ничего не вертела в руках, не поправляла волосы. Просто сидела совершенно спокойно, выпрямившись в высоком кресле с подголовником и сложив на коленях длинные тонкие руки. Она была так же неподвижна, как фигура танской лошади; одна в кресле, другая на своем столе. Мне казалось, у них есть что-то общее: обе в высшей степени декоративны, статичны и принадлежат к давнему прошлому...
Я посмеялся, когда Тереза предположила, что Изабелла вообще не думает, но позднее пришел к мысли, что в этом, может быть, есть доля правды. Животные не думают, их мозг пассивен до тех пор, пока не появится опасность и не возникнет необходимость действовать. Мышление (в абстрактном смысле) является на самом деле процессом искусственным, научились мы ему не без труда.
Нас беспокоит то, что было вчера, что делать сегодня и что произойдет завтра. Однако ни наше вчера, ни сегодня, ни завтра не зависят от нас. Они были и будут помимо нашей воли.
Предсказания Терезы относительно нашей жизни в Сент-Лу оказались необыкновенно точными. Почти сразу после приезда мы по уши погрузились в политику. Полнорт-хаус был большой и бестолково спланированный.
Мисс Эми Треджеллис, чьи доходы значительно пострадали от новых налогов, пришлось пожертвовать одним крылом дома. И даже устроить в нем кухню для удобства эвакуированных, которые прибывали из районов, подвергавшихся бомбардировкам. Однако эвакуированные, приехавшие из Лондона в середине зимы, оказались не в силах выдержать множество неудобств Полнорт-хауса. Попади они в сам Сент-Лу с его магазинами и бунгало - другое дело! Но в миле от города.., кривые улочки. "Грязища!
Даже не поверите! И света нет - и того и гляди, кто выскочит из кустов, к-а-ак накинется! И овощи грязные, в земле, с огорода - все овощи да овощи! И молоко прямо из-под коровы, иногда даже парное - вот гадость-то! Нет чтоб сгущенное, в банке: удобно и всегда под рукой!" Для эвакуированных - миссис Прайс и миссис Харди с их выводками ребятишек. Это оказалось чересчур. Вскоре они съехали тайком на рассвете, увозя своих отпрысков назад, к опасностям Лондона. Это были славные женщины. Все убрали, выскребли за собой и оставили на столе записку:
"Благодарствуйте, мисс, за вашу доброту. И мы, конечно, знаем, вы все сделали, что могли, да только жить в деревне просто невмоготу. И дети должны по грязи ходить в школу. Но все равно - благодарствуйте. Я надеюсь, что мы все оставили в порядке".
Квартирмейстер уже не пытался поселить кого-нибудь в Полнорт-хаусе. Он стал мудрее. Со временем мисс Треджеллис сдала эту часть дома капитану Карслейку, организатору предвыборной кампании консервативной партии, который в свое время служил уполномоченным по гражданской обороне в войсках ополченцев.
Роберт и Тереза охотно согласились и дальше сдавать Карлслейкам отделенную часть дома, - впрочем, вряд ли у них была возможность им отказать. А следовательно, Полнорт-хаус превратился в эпицентр предвыборной активности, наряду со штаб-квартирой тори на Хай-стрит в Сент-Лу.
Терезу и в самом деле сразу же затянул этот водоворот: она водила машины, распространяла брошюры и листовки, беседовала с жителями. Политическая обстановка в Сент-Лу не была стабильной. Престижный приморский курорт, потеснивший рыбацкую деревушку, издавна голосовал за консерваторов. Жители прилегающих сельскохозяйственных районов тоже все до одного были консерваторами. Но за последние пятнадцать лет Сент-Лу изменился. В летний период его наводняли туристы, селившиеся в небольших пансионах. Появилась колония художников, чьи бунгало рассыпались у подножия скал. Публика серьезная, артистическая, образованная в политическом отношении, если не красная, то, во всяком случае, розовая.
В 1943 году прошли дополнительные выборы, так как сэр Джордж Борроудэйл в возрасте шестидесяти девяти лет, после повторного инсульта, вышел в отставку. И вот тут-то, к ужасу всех старожилов, впервые в истории этих мест членом парламента был избран лейборист.
- Должен сказать, что мы сами это заслужили, - покачиваясь на каблуках, признал капитан Карслейк, который ввел нас с Терезой в курс политической жизни Сент-Лу.
Карслейк был невысокого роста, худощав, темноволос, с проницательными, пожалуй даже хитроватыми, глазами на длинном лошадином лице. Капитана он получил в 1918 году в Службе тыла армии. Карслейк был компетентным политиком и знал свое дело.
Следует заметить, что сам я в политике новичок и никогда не понимал этого жаргона, поэтому мой рассказ о выборах в Сент-Лу, по всей вероятности, довольно неточен и, должно быть, в той же степени соотносится с реальностью, в какой деревья, изображенные на полотнах моего брата Роберта, имеют отношение к живым деревьям. Как известно, настоящие деревья - создания природы - с корой, ветвями, листьями, желудями или каштанами. Деревья Роберта - это пятна и кляксы густой, невообразимого цвета масляной краски, кое-как нанесенные на холст. Они совершенно непохожи на деревья. По-моему, их скорее можно принять за тарелки со шпинатом, буровые вышки или газовый завод. Это не живые деревья, а представление Роберта о деревьях. Думаю, что и мой рассказ о политической жизни в Сент-Лу отражает лишь мое представление о политической стороне выборов и, по всей вероятности, из этого рассказа настоящий политик не сможет понять, что было на самом деле. Видимо, я буду не правильно употреблять термины, ошибаться в описании процедуры. Но для меня выборы в Сент-Лу - всего лишь запутанный и не имеющий большого значения фон Для фигуры в натуральную величину - Джона Гэбриэла.
Глава 4
Первое упоминание о Джоне Гэбриэле прозвучало в тот вечер, когда Карслейк сказал Терезе, что в результатах дополнительных выборов виноваты сами консерваторы.
Кандидатом от консервативной партии был сэр Джеймс Бредуэлл из Торингтон-парка, человек довольно состоятельный и закоренелый тори с твердыми принципами. Ему было шестьдесят два года, отличался прямотой характера, но, к сожалению, не обладал ни живым темпераментом, ни быстрой реакцией, ни ораторским даром и становился совершенно беспомощным, когда его прерывали вопросами, скептическими репликами или просто выкриками.
- На трибуне он был просто жалок, - рассказывал Карслейк. - Крайне жалок! Бесконечные "э-э-э", и "а-а-а", и "гм"! Разумеется, мы сами писали для него все выступления на ответственных собраниях, а в его поддержку всегда выступал наш подготовленный оратор. Все это прошло бы на ура лет десять назад: славный, честный малый, из здешних мест и к тому же джентльмен. Но теперь.., теперь им нужно нечто большее.
- Неужели мозги? - предположил я.
Карслейк, похоже, особого значения мозгам не придавал.
- Нужен ловкий, хитрый малый, который за словом в карман не полезет, сумеет всех рассмешить и наобещать с три короба. Старомодный парень вроде Бредуэлла слишком для этого совестлив. Он не станет обещать, что у каждого избирателя будет свой дом, что война кончится завтра и что у каждой домохозяйки появится в доме центральное отопление и стиральная машина.
- А кроме того, - немного помолчав, продолжал Карслейк, - существует закон маятника. Мы были у власти слишком долго! Любая перемена желанна! Наш оппонент Уилбрэхем - человек компетентный и честный. До войны был школьным учителем, освобожден от армии по инвалидности. Уилбрэхем - краснобай. Он расписывал, что будет сделано для тех, кто вернется из армии, ну и, конечно, обычная болтовня про национализацию и здравоохранение. В общем, свое дело он сделал. Прошел большинством голосов - более двух тысяч. Такое случилось в Сент-Лу впервые. Мы все, доложу я вам, были просто потрясены Так что теперь нам придется постараться Мы должны вытеснить Уилбрэхема.
- Он популярен?
- Так себе. Он прижимист, но добросовестен и умеет держаться. Победить его будет нелегко. Нам придется засучить рукава и энергично действовать по всему району.
- Вы не допускаете, что победят лейбористы?
- До выборов тысяча девятьсот сорок пятого года мы в Сент-Лу вообще не допускали такой возможности. Но теперь лейбористы не пройдут. Все графство прочно поддерживает Черчилля - заявил уверенно Карслейк. - Однако прежнего преобладающего большинства у нас уже не будет. Конечно, многое зависит от того, как пойдут дела у либералов. Между нами говоря, миссис Норрис, я не удивлюсь, если число их сторонников будет значительным.
Я искоса взглянул на Терезу. Она всячески старалась изобразить увлеченность политикой.
- Убежден, миссис Норрис, - горячо заверил ее Карслейк, - что в нашем деле вы будете великолепной помощницей.
- Боюсь, я не очень искушенный политик, - пробормотала Тереза, - Нам всем придется немало потрудиться, - произнес Карслейк бодрым тоном и вопросительно посмотрел на меня.
Я немедленно предложил писать адреса на конвертах.
- Руками я пока еще могу работать.
Карслейк смутился и опять начал покачиваться на каблуках.
- Превосходно! - сказал он. - Превосходно! Где это вас? В Северной Африке <Здесь в 1940 - 1942 годах шли трудные для англичан кровопролитные бои с немецкими и итальянскими войсками, и только крупный англо-американский десант в 1943 году заставил немцев капитулировать.>?
- На Хэрроу-роуд, - ответил я.
Это его добило. Он окончательно смутился, так, что на него жалко было смотреть.
- А ваш муж, - хватаясь за соломинку, обратился он к Терезе, - он нам тоже будет помогать?
- Боюсь, что нет. - Тереза покачала головой. - Он коммунист.
Скажи она, что Роберт - черная мамба, даже тогда Карслейк не мог бы расстроиться больше. Он прямо-таки содрогнулся.
- Видите ли, - пояснила Тереза, - он художник.
Карслейк немного повеселел. Художники, писатели, что с них взять...
- Понимаю, - произнес он великодушно. - Да-да, понимаю.
- Ну вот! - с облегчением вздохнула Тереза, когда Карслейк ушел. Теперь Роберт от всего этого избавлен.
Я сказал Терезе, что она совершенно беспринципна.
Ее это нисколько не смутило. Когда пришел Роберт, она сообщила ему, какую политическую веру он исповедует.
- Но ведь я никогда не был членом коммунистической партии! запротестовал Роберт. - Просто мне нравятся их идеи. И, по-моему, вся их идеология правильная.
- Вот именно, - подхватила Тереза. - Как раз это я и сказала Карслейку. Время от времени будем оставлять на подлокотнике твоего кресла открытый томик Маркса. И тогда ты будешь в полной безопасности - никто не станет к тебе приставать.
- Все это очень хорошо, - не очень уверенно произнес Роберт, - но, предположим, что за меня примется другая сторона.
- Нет, - разубеждала его Тереза. - Насколько я понимаю, лейбористы боятся коммунистов еще больше, чем тори.
- Интересно, - сказал я, - что представляет собой наш кандидат.
Дело в том, что Карслейк избегал этой темы. Тереза как-то спросила его, будет ли сэр Джеймс баллотироваться на этот раз.
- Нет, - покачал головой Карслейк, - не будет. Нам предстоит серьезная борьба. Уж и не знаю, как все пойдет. - Он выглядел очень озабоченным. Наш кандидат не здешний.
- Кто же он?
- Некто майор Гэбриэл. У него Крест Виктории.
- За эту войну? Или за прошлую?
- О, конечно, за эту! Он довольно молодой человек, дет тридцати четырех. Превосходная военная характеристика. А орден получил за "необыкновенное хладнокровие, героизм и верность долгу". Во время атаки у Салерно под шквальным огнем противника командовал передовой пулеметной точкой. Все из его расчета, кроме одного, были убиты. Он и сам был ранен, но продолжал держаться, пока не израсходовал все патроны, и только тогда отступил на основную позицию. Уничтожил ручными гранатами много солдат противника и вытащил в безопасное место раненого бойца, единственного оставшегося в живых из своего расчета. Звучит, не правда ли?! К сожалению, внешность у него неказистая: невысокий, вида никакого.
- Как же он выйдет на публику? - удивился я.
Лицо Карслейка просветлело.
- О, тут с ним все в порядке. Он, понимаете ли, определенно ловкач, реакция молниеносная. К тому же легко вызывает у публики смех, хотя все его остроты - сплошная дешевка! - На мгновение лицо Карслейка исказила брезгливость. Истинный тори, он, думаю, предпочел бы явную скуку шутке дурного тона. - Но.., публика принимает. О да! Принимает.
Карслейк, помолчав, продолжал рассуждать:
- Хотя, конечно, за ним нет наших традиций.
- Вы хотите сказать, что он не корнуоллец. Откуда же он? - спросил я.
- Сказать по правде, понятия не имею... Он ниоткуда, если угодно. Мы лучше умолчим об этом, а разыграем военную карту - доблестная служба и все такое. Для простых людей - средних англичан - подойдет. Разумеется, для нас это непривычно... - Вид у Карслейка был довольно несчастный. - Боюсь, леди Сент-Лу его не одобрит.
Тереза деликатно осведомилась, имеет ли значение, одобрит кандидата леди Сент-Лу или нет. Оказалось, имеет. Карслейк объяснил, что леди Сент-Лу возглавляет Ассоциацию женщин-консерваторов, которая представляет собой определенную силу в Сент-Лу. Она проводит многие важные акции и оказывает огромное влияние на то, как проголосуют женщины, чего, как известно, никто не может предсказать.
Тут Карслейк снова прибодрился.
- Это одна из причин моего оптимизма насчет Гэбриэла, - сказал он. Этот малый нравится женщинам.
- Но не леди Сент-Лу?
Леди Сент-Лу, по словам Карслейка, относится к этому с большим пониманием. Она откровенно признает, что старомодна, но искренне поддерживает то, что партия сочтет необходимым.
- В конце концов, - грустно сказал Карслейк, - времена изменились. Раньше в политике были джентльмены.
Теперь их невероятно мало. Хотелось бы, конечно, чтобы этот парень был джентльменом, но.., он не джентльмен, и все тут! Ну а раз нельзя заполучить джентльмена, то, я полагаю, герой - это лучшее из того, что остается.
- По-моему, неплохо сказано, - заметил я, когда Карслейк ушел.
Тереза улыбнулась и заявила, что ей, пожалуй, жаль майора Гэбриэла.
- Как ты думаешь, какой он? - спросила она. - Должно быть, неприятный?
- Да нет, наверное, он довольно славный малый.
- Потому что у него Крест Виктории?
- О Господи! Конечно нет! Можно получить Крест, будучи просто безрассудным.., или даже глупым. Знаешь, всегда говорили, что старина Фредди Элтон получил Крест Виктории только потому, что был слишком глуп, чтобы понять, когда надо отступать с переднего края. Правда, начальство назвало это "стойкостью перед лицом непреодолимого преимущества сил", хотя на самом деле Фредди просто понятия не имел, что все остальные уже ушли.
- Это же нелепость, Хью! Скажи, почему ты думаешь, что этот самый Гэбриэл должен быть славным малым?
- Только потому, что он не нравится Карслейку. Человек, который мог бы понравиться Карслейку, должен быть чванливым ничтожеством.
- Ты хочешь сказать, что тебе не нравится бедняга Карслейк?
- Ну при чем тут "бедняга"? Он вполне подходит для такой работы; чувствует себя как рыба в воде! И то сказать, какая работа!
- А чем она хуже любой другой? Это нелегкий труд.
- Да, верно. Однако если всю жизнь приходится рассчитывать, какое воздействие "это" окажет на "то"... В конце концов сам не будешь знать, чем "это" и "то" являются на самом деле.
- Отрыв от действительности?
- Да. Не к этому ли в конечном счете сводится политика - кому поверят люди, за что будут стоять, что им можно будет внушить? При чем тут факты?
- О, значит, я правильно делаю, что не воспринимаю политику всерьез! заявила Тереза.
- Ты все делаешь правильно! - Я послал ей воздушный поцелуй.
***
Мне так и не удалось увидеть кандидата от консерваторов до большого собрания в Спортивном комплексе.
Тереза раздобыла для меня самую современную инвалидную каталку. В солнечный день меня могли вывозить на террасу. Позднее, когда движение на каталке стало причинять меньше боли, круг расширился: иногда меня вывозили даже в Сент-Лу. Собрание было назначено на вторую половину дня, и Тереза устроила все так, чтобы я мог на нем присутствовать. Она уверяла, что это меня развлечет.
Я сказал, что у Терезы странное представление о развлечениях.
- Вот увидишь, - уверяла меня Тереза, - тебе доставит огромное удовольствие, когда ты убедишься, насколько все они воспринимают себя всерьез. К тому же, - добавила она, - я надену шляпку.
Тереза никогда не носит шляпок, разве что в тех случаях, когда ее приглашают на свадьбу, но тут она специально съездила в Лондон и вернулась с новой шляпкой, которая, по ее мнению, подобает даме-консерватору.
Мне стало любопытно, каков должен быть сей головной убор.
Тереза объяснила все до малейших подробностей:
- Шляпка должна быть из хорошего материала, элегантной, но не ультрамодной. Она должна хорошо сидеть на голове и не выглядеть легкомысленной.
Она тут же продемонстрировала нам свою покупку, которая действительно соответствовала всем предъявленным требованиям.
Тереза надела шляпку, и мы с Робертом наградили ее аплодисментами.
- Чертовски хорошо, Тереза, - похвалил Роберт. - Шляпка придает тебе серьезный вид. Ты выглядишь так, будто у тебя есть определенная цель в жизни.
Само собой разумеется, что перспектива увидеть Терезу в президиуме в шляпке увлекла меня, к тому же день выдался погожий и солнечный.
Спортивный зал заполнился пожилыми людьми респектабельного вида, ну а те, кому еще не стукнуло сорока, резвились в этот час на пляже, что, по-моему, было с их стороны крайне мудро. Пока бойскаут осторожно подкатывал мою каталку к удобному месту у стены возле первых рядов, я размышлял о пользе подобных собраний. Каждый человек в этом зале был уверен в правильности своего политического выбора. Наши оппоненты проводили свое собрание в школе для девочек. Там, надо полагать, тоже собрались стойкие сторонники своей партии. Каким же образом тогда происходит воздействие на общественное мнение? Грузовики с громкоговорителями? Митинги на площадях?
Мои размышления были прерваны шарканьем ног.
Небольшая группа людей поднималась на специально сооруженную платформу, где не было ничего, кроме стульев, стола и стакана с водой. Перешептываясь и жестикулируя, они заняли положенные им места. Терезу в ее новой шляпке усадили во втором ряду в числе менее значительных личностей. А в первом расположились председатель, несколько престарелых джентльменов с трясущимися головами, оратор из штаба, леди Сент-Лу, еще две дамы и сам кандидат.