Страница:
- С тебя восемьдесят пять тысяч лир.
Сатта улыбнулся. Этот проигрыш был не самым крупным.
- Надо мне было тебя послушаться и остановиться в гостинице.
Шел третий день его пребывания в пансионе. Питался он прекрасно и даже как-то помогал Гвидо на кухне. Завсегдатаи, обедавшие в пансионе, и представить себе не могли, что ели салат, который приготовил сам полковник карабинеров.
Если не считать трехсот тысяч лир, проигранных в триктрак, жизнь в пансионе была Сатте по душе. Даже финансовые потери в определенном смысле компенсировались удовольствием, которое ему доставляла игра со специалистом такого класса.
Однако дело было не только в уважении к мастерству Гвидо - с каждым днем между двумя мужчинами устанавливались все более дружеские отношения. Отчасти это определялось тем взаимным притяжением, которое часто возникает между очень непохожими людьми. Во многом, по крайней мере на первый взгляд, они казались прямыми противоположностями: молчаливый и коренастый Гвидо с перебитым носом и Сатта - высокий, элегантный, разговорчивый, лощеный. Тем не менее у полковника было много оснований восхищаться неаполитанцем. Когда он изредка расслаблялся и начинал говорить, оказывалось, что он глубоко понимает не только общество, в котором живет, но и процессы, происходящие в мире. Сатта очень ценил в нем тонкое чувство юмора. Он, естественно, многое знал о прошлом Гвидо. Однажды полковник спросил Гвидо, не тяготится ли он немного своим нынешним положением, не считает ли его слишком уж заурядным.
Гвидо улыбнулся и ответил, что, когда ему хочется острых ощущений, он возвращается в свое прошлое и находит там все, чего ему недостает. Нет, будничные дела он не считает скучными, наоборот, управлять пансионом доставляет ему радость. Он прекрасно знает проблемы своих постоянных клиентов, радуется с ними или горюет, когда есть повод. По вечерам в субботу ему нравится смотреть футбольные матчи. Изредка, бывая в городе, он находит себе на часок-другой случайную подружку. В общем, на жизнь ему грех жаловаться, потому что иногда она балует его такими удовольствиями, как, например, выигрыш в триктрак у высокообразованных полковников карабинеров.
Сатта, со своей стороны, поначалу немало озадачил Гвидо. Поначалу он смотрел на полковника как на случайно попавшего в полицию светского щеголя, который добился там высот благодаря семейным связям. Однако очень скоро под оболочкой циника он разглядел преданного своему делу честного человека. Во второй вечер пребывания Сатты в пансионе к ним зашел его брат, и после ужина они втроем допоздна засиделись на террасе, выпивая под дружескую беседу.
Братья были искренне привязаны друг к другу. Они впустили Гвидо в атмосферу семейных отношений так естественно и непринужденно, что он тут же ощутил и дружеское взаимопонимание, которое раньше находил только в компании Кризи.
О Кризи они говорили очень часто. Хоть Сатта и был уверен, что Гвидо имеет возможность связаться с Кризи, он на него не давил. Несколько раз в день полковник звонил в Рим и говорил с Беллу, который каждый раз докладывал, что ни прослушивание телефонных разговоров, ни просмотр почты ничего нового пока не дали.
- По телефону только мы с тобой разговариваем, - как-то раз заметил Беллу. - Зато какие это содержательные беседы!
Сатта настроился на долгое ожидание. Хотя к этому времени газетчики уже были очень близки к раскрытию подоплеки серии убийств, о Кризи пока нигде не упоминали. В основном на все лады обсасывались подробности скандальной истории похищения Пинты Балетто, устроенного ее же отцом, крупным промышленником, при поддержке известного адвоката, разорванного взрывом на куски, а также о зверских убийствах нескольких мафиози. Скоро какой-нибудь журналист должен был увязать одно с другим, и Сатта пытался себе представить реакцию общественного мнения на эту из ряда вон выходящую историю.
Сатта часто думал о Кризи. Со слов Гвидо он уже составил психологический портрет его друга. Он прекрасно понимал, какие чувства двигали им, ощущал глубокую симпатию к человеку, в одиночку вступившему в борьбу со страшной силой ради восстановления попранной справедливости и свершения возмездия.
Гвидо много говорил о прошлом, но никогда - о настоящем. В последний раз он видел Кризи, когда тот лежал в больнице. Сатта, как и раньше, не давил на Гвидо. Он ждал. Все тузы были у него на руках. Пусть беспокоятся Конти и Кантарелла.
Однако с Гвидо они играли не в карты, а в триктрак, и полковник постоянно проигрывал.
- Все, - сказал он как-то раз, когда Гвидо разложил доску и расставлял фишки, - я завязал. Я ведь в конце концов просто служащий и не могу каждый день проигрывать свою недельную зарплату.
Они сидели на террасе, вечернее солнце медленно опускалось в море, уходя за линию горизонта. Скоро Гвидо надо будет готовить ужин, но пока еще оставалось немного времени, они молча наблюдали за тем, как постепенно меняется цвет воды. Уже смеркалось, когда резко зазвонил телефон. Из Милана снова просили полковника Сатту.
Гвидо отправился на кухню резать овощи. После продолжительной беседы к нему пришел его непрошеный постоялец.
- Балетто покончил с собой, - сказал он.
- Ты уверен, что это было самоубийство? - спросил Гвидо.
Сатта кивнул.
- Сомнений никаких нет. Прежде чем отважиться, он полчаса сидел на подоконнике в своем кабинете на девятом этаже. - Он сделал руками выразительный жест. - Балетто никогда не был решительным человеком.
Гвидо продолжал свое занятие, Сатта стал ему помогать. Потом он спросил:
- Ты знаешь его жену?
- Видел однажды, - ответил Гвидо. - Встреча была не из приятных.
Когда он рассказал об обстоятельствах их встречи, Сатта печально кивнул.
- Ты выбрал не лучшее время для знакомства. Но я уверен, что теперь ее мнение изменилось, да и сама она тоже.
Какое-то время они работали молча, потом Сатта произнес:
- Пока Балетто сидел на подоконнике и решал, быть или не быть, ей позвонили из полиции и попросили приехать, чтобы отговорить его от этого шага. Знаешь, что она ему сказала, когда приехала?
- Что?
- Ничего, совсем ничего - она только рассмеялась. Странная женщина, и очень красивая...
Гвидо озадаченно посмотрел на него, хотел было что-то сказать, но лишь пожал плечами.
Глава 19
Во всех европейских столицах есть австралийские посольства. На боковых улочках, расположенных неподалеку от них, долгими летними днями стоят автомобили, оборудованные специальными прицепами, в которых помещается что-то вроде жилых комнат. Все эти машины - побольше и поменьше - выставлены на продажу. Хотя почему они стоят именно у австралийских посольств - не знает никто.
Рим не был исключением. Однако лето уже кончалось, поэтому около посольства стояла только одна большая грузовая машина - "мёбекс" на шасси "бедфорд".
Уолли Уайтмен и его подружка Пэдди Коллинз сидели на высоком бордюре тротуара и безнадежно ждали серьезного клиента.
Уолли было около тридцати, роста он был невысокого, но обращал на себя внимание густыми и длинными волосами. Сквозь немыслимую шевелюру на мир смотрели умные живые глаза. Одет он был в джинсовый комбинезон, который вполне мог получить первый приз на конкурсе самых старых и поношенных джинсовых комбинезонов, если бы, конечно, кому-нибудь пришло в голову провести такое состязание.
Пэдди уже разменяла четвертый десяток. Она была очень крупной, не то чтобы толстой, нет, просто все части ее тела были слишком большими - от пальцев на ногах до носа. Сказать, что она начисто лишена привлекательности, было бы несправедливо, однако ее габариты находились в вопиющем противоречии с общепринятыми представлениями о женской красоте. Крестьянское платье сидело на ней в высшей степени нелепо.
Оба они были уроженцами Австралии. История их пребывания в Европе была и типична, и необычна. Они, как и многие другие, путешествовали по Европе ради расширения своего кругозора, а необычность состояла в том, что они встретили друг друга. Уолли, вечный студент, еще давно нашедший временную работу в вечерней школе в Турине, где преподавал итальянцам английский язык, познакомился с Пэдди, которая двенадцать лет работала исполнительным секретарем в Брисбене. В один прекрасный день она послала свою работу к чертовой матери и решила покорить Европу.
Закончила она свои путешествия тоже в Турине, где тоже преподавала английский язык. В результате несколько поколений туринских итальянцев говорили по-английски с сильным австралийским выговором. Вместо того чтобы покорить Европу, Пэдди покорила Уолли. Хотя, если уж говорить начистоту, это она влюбилась в него, пораженная тем, с каким наплевательством смотрит Уолли на общепринятые стандарты женской красоты. Величина Пэдди совсем его не смущала. Ему нравился ход ее мысли, тонкое чувство юмора, некоторая грубоватость манер, стремление господствовать днем и полная покорность ночью. В постели господином был он; за ее пределами всем занималась она, заботясь о его удобствах. Союз этот, совсем нетипичный для австралийцев, оказался на удивление прочным и удачным.
Они провели вместе зиму, а к началу лета скопили денег и купили "мёбекс", чтобы добраться как можно дальше на восток, по крайней мере до Бомбея. Потом они собирались морем доплыть до Перта, а дальше самим проехать через Северный Квинсленд. Там правительство бесплатно раздавало землю и предоставляло льготные кредиты всем желающим осваивать невозделанные земли и засаживать их деревьями. Правительству почему-то нужны были эти деревья, и Уолли резонно рассудил, что деревья растут долго, поэтому, пока они вырастут, они с Пэдди заодно вырастят и своих детей, а получив субсидии, которые за это полагались от правительства, внесут тем самым свой вклад в проблему платежного баланса страны.
Но, к сожалению, этот прекрасный план остался неосуществленным. В связи с событиями в Иране о далеком путешествии на восток можно было забыть. К тому же Пэдди заболела желтухой, пришлось оплачивать больничные счета, и, в конце концов, им не осталось ничего другого, как продать "мёбекс" и возвращаться на родину самым дешевым способом. Именно поэтому они сидели на бордюре тротуара и ждали покупателя.
Они так сидели и ждали вот уже третий день, но единственным человеком, которого заинтересовало их предложение, оказался турок, у которого денег не было, зато был прекрасный план наладить нелегальную перевозку пакистанских эмигрантов в Англию. Они уже ни на что не надеялись, поэтому даже не посмотрели в сторону крупного мужчины со шрамами на лице, который не спеша подошел к их дому на колесах и внимательно стал осматривать его со всех сторон.
- Вы его продаете? - спросил он по-итальянски.
Уолли покачал головой и на том же языке ответил:
- Нет, мы его здесь исключительно для красоты поставили.
Пэдди встала, отряхивая сзади пыль с мощных бедер.
- Вас действительно интересует наша машина?
Человек обернулся и кивнул. На Уолли он больше не обращал внимания.
- Я могу посмотреть двигатель?
Уолли пошел за ними. Пэдди стала расписывать незнакомцу достоинства автомобиля, потом предложила зайти внутрь выпить холодного пива.
"Мёбекс" был почти новым, он проехал меньше десяти тысяч километров, и Пэдди отчаянно боролась за хорошую цену. Уолли помалкивал, потягивая пиво и восхищаясь ее настойчивостью.
В конце концов они сговорились на десяти миллионах лир, и мужчина спросил:
- Документы купли-продажи у вас готовы?
Пэдди кивнула.
- Осталось только вписать ваше имя и дату сделки, зарегистрировать это в полиции и поставить на бумаги печать.
Они вписали в документ имя покупателя, который назвался французским гражданином Патрисом Дювалье.
- Нашу сделку я бы хотел оформить через три дня, - сказал мужчина, проверив правильность заполнения документа и положив его на небольшой откидной столик.
Пэдди насторожилась.
- Вы оставите нам залог?
Незнакомец не стал отвечать на вопрос. Вместо этого, чем он потряс обоих, сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул толстую пачку банкнот достоинством в сто тысяч лир. Отсчитав сто банковских билетов, мужчина положил их на стол.
- Но сделку мы зарегистрируем через три дня, - сказал этот странный человек.
Тут впервые в разговор вступил Уолли:
- Что-то, мужик, больно уж ты доверчивый! А если мы возьмем и свалим с твоими деньгами?
Кризи мягко сказал:
- Я бы себя доверчивым никак не назвал.
Уолли взглянул в щелочки его глаз, прикрытых тяжелыми веками. Потом, чтобы разрядить неловкость, он вынул из холодильника еще три бутылочки пива. Напряжение рассеялось, и Пэдди спросила:
- Вы хотите взять машину прямо сейчас?
Кризи отрицательно мотнул головой и вынул из кармана карту Рима с подробным планом автомобильных магистралей. Он указал на помеченную крестиком точку, расположенную сразу же за выездом из города около восточной автострады.
- Здесь, около Монте Антенне, есть лагерь для автотуристов. Я бы хотел взять машину там в первой половине дня, если, конечно, вас это устроит.
Пэдди кивнула.
- Нам так будет даже удобнее, потому что за это время мы успеем сдать свои вещи в камеру хранения на вокзале.
- Куда вы потом собираетесь ехать? - спросил Кризи.
- В Бриндизи, - ответила Пэдди. - Оттуда отходит паром в Грецию.
Кризи выпил глоток пива и задумчиво оглядел небольшое, но удобно обустроенное помещение. Потом внимательно посмотрел на австралийцев и сказал:
- Я сам собираюсь на юг. Если хотите, я бы мог вас подбросить - так было бы меньше лишних хлопот.
Обсудив это предложение, они сочли, что в нем есть свой смысл. Кризи сказал им, что особой спешки у него нет, он планирует растянуть эту поездку дня на три-четыре. После того как вопрос о совместном путешествии был решен положительно, Кризи предложил оформить сделку купли-продажи в Бриндизи.
Чтобы отпраздновать покупку машины и подкрепиться - уже подошло время обеда - Пэдди открыла несколько банок с консервами и приготовила еду, а Уолли откупорил еще три бутылочки пива.
Когда Кризи ушел, Пэдди заметила:
- Он не француз, а американец.
- Откуда ты знаешь? - спросил Уолли.
- Я поняла это по тому, как он ест. Так едят только американцы.
Уолли недоверчиво на нее посмотрел, но она твердо стояла на своем.
- Они держат нож и вилку, как все нормальные люди, но, разрезав мясо на куски, кладут нож на стол, а вилку берут в правую руку. Это очень неудобно. И тем не менее все они так поступают.
- Ну и что из этого?
- Ничего, просто он не француз.
- Думаешь, с ним все в порядке? Он нам совершенно ничего не оставил ни адреса, ни телефона. Просто попрощался и ушел.
Пэдди пожала плечами.
- Но деньги ведь он оставил. - Она, задумавшись, замолчала. - Он, конечно, не тот, за кого себя выдает, но сейчас многие так делают.
- Крутой малый, - сказал Уолли с улыбкой. - Господи, да он даже больше тебя!
Пэдди усмехнулась в ответ и снова задумалась.
- А мне он ведь понравился, - сказала она после паузы. - Не суетится по-пустому, зря слов на ветер не бросает. Поживем - увидим.
* * *
Ковбой сел на твердую скамью. Когда он еще только начинал работу священника, ему нравилось исповедовать - конечно, ему рассказывали совсем не то, что епископу, но это тем не менее вносило некоторое разнообразие в монотонность его будней. Теперь он стал старше, и эта процедура все больше его утомляла. Может быть, в крупных городах грехи интереснее, но здесь, в селении Надур на острове Гоцо, он без труда мог предсказать любое прегрешение почти каждого прихожанина его церкви. Конечно, у старика Салву изобретательное и живое воображение, но со временем и его выдумки стали предсказуемыми.
Мягко прошуршала штора, и сквозь мелкое сито решетки исповедальни донесся голос Лауры Шкембри.
- Прости меня, отец, ибо я согрешила.
Ковбой подался вперед.
- В чем твой проступок?
Последовал список незначительных прегрешений, которые он, как обычно, отпустил и откинулся на спинку стула в ожидании следующего посетителя.
Однако женщина из исповедальни не вышла - шороха шторы он не услышал, вместо него донесся ее вздох.
- Ты еще в чем-то хотела покаяться?
- Прости ей, отец мой. Моя дочь согрешила.
- Тогда она должна прийти ко мне и исповедаться.
Заведенный порядок был нарушен.
Дочь Шкембри оставалась для Ковбоя загадкой. Она каждое утро приходила к ранней мессе, чего никогда раньше не делала, но ни разу не вошла в исповедальню. И тем не менее молилась она последнее время в храме каждый день.
- Ты не можешь получить отпущение чужих грехов.
По другую сторону решетки снова раздался тихий голос:
- Я не прошу тебя отпустить мне ее грехи - мне нужен твой совет.
Дело приняло совсем странный оборот.
За все годы, что он был священником приходской церкви Надура, Лаура Шкембри никогда не обращалась к нему за советом, наоборот, нередко сама подсказывала ему, как лучше поступить в деликатной или сложной ситуации, особенно когда он только начинал свою работу. Лаура была совсем не из тех людей, которые испытывают перед рясой священника благоговейный трепет. Вопрос ее озадачил Ковбоя: дать совет в отношении Нади, скорее всего, будет нелегко.
- Она беременна.
Опасения его оправдались. Теперь вздохнул священник. Вот уж поистине путь этой женщины по жизни усеян терниями!
- От американца?
- Больше не от кого. Легкомысленной и неразборчивой в связях ее никак не назовешь.
Он почувствовал в ответе Лауры вызов, хотя прозвучал он скорее как извинение. Уняв звучавшее в голосе раздражение, Ковбой спокойным тоном спросил:
- Какого же совета ты ждешь от меня?
Он почувствовал, что напряжение женщины спало.
- Надя ничего не сказала об этом Кризи и нам с Полом запретила ему говорить. В этом часть ее греха. Она хотела зачать от него дитя, но использовала его для этого лишь как производителя.
- Она его не любит?
- Не знаю, мне трудно об этом судить, - в голосе Лауры снова звучала неуверенность.
- Как же так - ты же ее мать?
- Я только знаю, что с самого начала, когда она с ним сошлась, она решила от него забеременеть. Как она теперь к нему относится, я не знаю. Надя мне только сказала, что у нее будет ребенок. Она теперь сама не своя.
- Так какой же все-таки совет ты хотела бы от меня получить?
- Говорить мне ему об этом или нет?
Ковбой снова откинулся на спинку стула и глубоко задумался. Как и многие другие на Гоцо, он знал, что Кризи сейчас занят делом, которое многим людям несет смерть. Дочка Шкембри никогда ничего просто сделать не могла вечно впутывалась в какие-то истории, которые, как правило, приводили потом к тяжелым последствиям.
- Ты знаешь, что сейчас делает американец?
- Да.
- То, что он делает, - грех пред Господом.
- У него есть на то серьезные основания.
- Возмездие в руках Господа.
- Неисповедимы пути Господни.
Ковбой снова глубоко вздохнул. Из этой женщины мог бы получиться неплохой священник.
- Если даже ты и решишь сообщить ему об этом, ты сможешь это сделать?
- Думаю, да.
- С мужем своим ты говорила об этом?
- Нет, я знаю, что он мне ответит, и не хочу этого слышать.
Ковбой заерзал на жесткой деревянной скамье. Как всегда, его угораздило оказаться в самом центре событий. Очень неловкое получалось положение. Но как-никак он был священником, и положение его к этому обязывало. Святой отец напряженно и всесторонне обдумывал сложившуюся ситуацию, прекрасно осознавая ту ответственность, которая на нем лежала: ответ его должен быть обоснованным. Большинство жителей его прихода были земледельцами, закоренелыми прагматиками, мало чем отличавшимися от Лауры Шкембри. Ошибиться он просто не имел права.
Наконец Ковбой принял решение:
- Мужчина должен об этом знать.
- Благодарю тебя, святой отец.
* * *
Когда Гвидо вошел на террасу, Сатта почувствовал, что с ним что-то произошло. Неаполитанец подвинул себе стул и потянулся к кофейнику. На лице его выражалась нерешительность. Телефонный звонок раздался около часа назад, а с тех пор, как Гвидо повесил трубку, прошло уже больше сорока минут. Сатта был терпелив. Он знал, что, если произошло что-то важное, Беллу перезвонит ему в течение часа.
Выпив кофе, Гвидо, видимо, принял решение.
- Что будет, если Кризи сам добровольно сдастся - лично тебе?
У Сатты учащенно забилось сердце. Звонок и вправду оказался важным. Полковник сделал выразительный жест руками.
- Он, конечно, сядет в тюрьму. Однако, учитывая, каких людей он убивал, а также причину его поступков, судья, скорее всего, приговорит его к пяти годам заключения. Это, наверное, можно будет устроить, а если рассчитывать потом на амнистию, то всего он отсидит, должно быть, года три.
- А в тюрьме он сможет выжить?
Сатта многозначительно улыбнулся.
- Я понимаю, что ты имеешь в виду, но этого можешь не опасаться. Мы только что закончили в Риме строительство новой тюрьмы для особо опасных преступников. Всю охранную и административную службу там несут исключительно карабинеры. Там я смогу гарантировать его безопасность. Но когда он оттуда выйдет, спастись ему будет непросто.
Гвидо задумчиво посмотрел на полковника, как бы оценивая его возможную реакцию и то решение, которое он примет. Сатта сохранял спокойствие. Был не самый подходящий момент задавать вопросы.
- Хорошо, - наконец сказал Гвидо, - мы поедем в Рим, и там я с ним поговорю.
- Почему? Скажи мне, что случилось?
Гвидо встал.
- Поехали, я тебе в машине все расскажу, времени у нас в обрез.
Сатта поднял руку.
- В таком случае, дай мне позвонить Беллу. Он - хороший человек, я ему доверяю. Уже через десять минут мой помощник сможет связаться с Кризи.
Гвидо решительно покачал головой.
- Как ты думаешь, сколько лет ему припаяют, если он прикончит твоего друга Беллу, а к нему в придачу еще дюжину полицейских?
Сатта намек понял.
- А позвонить ты ему не можешь?
- У него там нет телефона. Поехали.
Когда они подошли к машине Сатты, к ним подъехал полицейский на мотоцикле и вручил полковнику запечатанный конверт.
- Примите телекс, полковник, - сказал он.
Сатта предложил Гвидо сесть за руль, и они через город направились к автостраде, которая вела в Рим. Через какое-то время Гвидо в двух словах объяснил Сатте, в чем было дело:
- Скоро он станет отцом.
Сатта был настолько поражен, что сначала даже не нашелся что ответить. Взглянув на его удивленное лицо, Гвидо широко улыбнулся, потом рассказал полковнику о Гоцо и о Наде. Рассказывал он подробно, ему хотелось, чтобы Сатта все понял.
- Ты думаешь, твое сообщение на него как-то подействует? Заставит изменить решение? - с сомнением спросил он.
Гвидо выразительно кивнул.
- Да. Если его вообще что-то может остановить, так это - новость, которую я ему везу. Я уверен в этом, хотя объяснить почему не сумею.
Сатта прокрутил в голове все, что знал об этом человеке. Он тоже склонялся к мысли, что новость могла как-то подействовать на Кризи. Вдруг он резко наклонился вперед и взял микрофон автомобильного радиопередатчика. Гвидо жестко на него посмотрел, но Сатта поднял руку, желая его успокоить. Через две минуты его соединили с Беллу в Риме. Полковник велел Беллу лично уничтожить магнитофонную ленту с записью последнего телефонного разговора из пансиона. То же самое надо было сделать с распечаткой той беседы, если таковая уже была готова. Он еще раз напомнил, что никто не должен касаться ни пленки, ни распечатки. Полковник просил Беллу ждать его в управлении, никуда не отлучаясь, - в Рим они должны приехать к обеду.
Гвидо его поблагодарил, но Сатта лишь безразлично пожал плечами.
- Ты же знаешь, как иногда случается. У этих людей повсюду есть стукачи и информаторы, а Беллу я доверяю полностью.
Вдруг полковник вспомнил о пакете, переданном мотоциклистом. Он вскрыл печать и долго читал текст телекса.
- Матерь Божья, пресвятая Богородица, Дева Мария! - произнес он, как в бреду, кончив читать донесение.
- В чем дело? - спросил Гвидо.
Сатта объяснил. Размышляя над тем, зачем Кризи ездил в Марсель, он пришел к выводу, что там было закуплено вооружение. Он попросил своего марсельского коллегу выяснить, кто мог бы продать Кризи это оружие и что именно он купил. Тот, не без труда и лишь после применения жесткого давления, получил требуемую информацию. В донесении, которое Сатта только что получил, содержался полный перечень вооружения, находящегося у Кризи.
- Что такое РПГ-7, поражение "Д"? - спросил он.
- Противотанковая ракетная установка, - ответил Гвидо с невеселой ухмылкой. - Наемники их называют "еврейскими базуками".
- Их что, в Израиле производят?
Гвидо покачал головой.
- Нет, в России. Но когда в них вставлен ракетный заряд, они выглядят, как обрезанный половой член.
Сатте было не до смеха.
- Кризи знает, как ими пользоваться? - поинтересовался полковник.
Видимо, Гвидо понравилось выражаться образным языком.
- Он с ними обращается так же, как ты со своим членом, когда идешь справлять малую нужду.
Теперь Сатта улыбнулся, однако выглядел он все так же озадаченно.
- Мафия много чем располагает, но танков у них нет наверняка.
Гвидо пояснил:
- Эти ракеты применяются и для других целей - с их помощью можно пробивать каменные стены, взрывать стальные ворота. Они могут пробить броню толщиной до двенадцати дюймов.
Сатта улыбнулся. Этот проигрыш был не самым крупным.
- Надо мне было тебя послушаться и остановиться в гостинице.
Шел третий день его пребывания в пансионе. Питался он прекрасно и даже как-то помогал Гвидо на кухне. Завсегдатаи, обедавшие в пансионе, и представить себе не могли, что ели салат, который приготовил сам полковник карабинеров.
Если не считать трехсот тысяч лир, проигранных в триктрак, жизнь в пансионе была Сатте по душе. Даже финансовые потери в определенном смысле компенсировались удовольствием, которое ему доставляла игра со специалистом такого класса.
Однако дело было не только в уважении к мастерству Гвидо - с каждым днем между двумя мужчинами устанавливались все более дружеские отношения. Отчасти это определялось тем взаимным притяжением, которое часто возникает между очень непохожими людьми. Во многом, по крайней мере на первый взгляд, они казались прямыми противоположностями: молчаливый и коренастый Гвидо с перебитым носом и Сатта - высокий, элегантный, разговорчивый, лощеный. Тем не менее у полковника было много оснований восхищаться неаполитанцем. Когда он изредка расслаблялся и начинал говорить, оказывалось, что он глубоко понимает не только общество, в котором живет, но и процессы, происходящие в мире. Сатта очень ценил в нем тонкое чувство юмора. Он, естественно, многое знал о прошлом Гвидо. Однажды полковник спросил Гвидо, не тяготится ли он немного своим нынешним положением, не считает ли его слишком уж заурядным.
Гвидо улыбнулся и ответил, что, когда ему хочется острых ощущений, он возвращается в свое прошлое и находит там все, чего ему недостает. Нет, будничные дела он не считает скучными, наоборот, управлять пансионом доставляет ему радость. Он прекрасно знает проблемы своих постоянных клиентов, радуется с ними или горюет, когда есть повод. По вечерам в субботу ему нравится смотреть футбольные матчи. Изредка, бывая в городе, он находит себе на часок-другой случайную подружку. В общем, на жизнь ему грех жаловаться, потому что иногда она балует его такими удовольствиями, как, например, выигрыш в триктрак у высокообразованных полковников карабинеров.
Сатта, со своей стороны, поначалу немало озадачил Гвидо. Поначалу он смотрел на полковника как на случайно попавшего в полицию светского щеголя, который добился там высот благодаря семейным связям. Однако очень скоро под оболочкой циника он разглядел преданного своему делу честного человека. Во второй вечер пребывания Сатты в пансионе к ним зашел его брат, и после ужина они втроем допоздна засиделись на террасе, выпивая под дружескую беседу.
Братья были искренне привязаны друг к другу. Они впустили Гвидо в атмосферу семейных отношений так естественно и непринужденно, что он тут же ощутил и дружеское взаимопонимание, которое раньше находил только в компании Кризи.
О Кризи они говорили очень часто. Хоть Сатта и был уверен, что Гвидо имеет возможность связаться с Кризи, он на него не давил. Несколько раз в день полковник звонил в Рим и говорил с Беллу, который каждый раз докладывал, что ни прослушивание телефонных разговоров, ни просмотр почты ничего нового пока не дали.
- По телефону только мы с тобой разговариваем, - как-то раз заметил Беллу. - Зато какие это содержательные беседы!
Сатта настроился на долгое ожидание. Хотя к этому времени газетчики уже были очень близки к раскрытию подоплеки серии убийств, о Кризи пока нигде не упоминали. В основном на все лады обсасывались подробности скандальной истории похищения Пинты Балетто, устроенного ее же отцом, крупным промышленником, при поддержке известного адвоката, разорванного взрывом на куски, а также о зверских убийствах нескольких мафиози. Скоро какой-нибудь журналист должен был увязать одно с другим, и Сатта пытался себе представить реакцию общественного мнения на эту из ряда вон выходящую историю.
Сатта часто думал о Кризи. Со слов Гвидо он уже составил психологический портрет его друга. Он прекрасно понимал, какие чувства двигали им, ощущал глубокую симпатию к человеку, в одиночку вступившему в борьбу со страшной силой ради восстановления попранной справедливости и свершения возмездия.
Гвидо много говорил о прошлом, но никогда - о настоящем. В последний раз он видел Кризи, когда тот лежал в больнице. Сатта, как и раньше, не давил на Гвидо. Он ждал. Все тузы были у него на руках. Пусть беспокоятся Конти и Кантарелла.
Однако с Гвидо они играли не в карты, а в триктрак, и полковник постоянно проигрывал.
- Все, - сказал он как-то раз, когда Гвидо разложил доску и расставлял фишки, - я завязал. Я ведь в конце концов просто служащий и не могу каждый день проигрывать свою недельную зарплату.
Они сидели на террасе, вечернее солнце медленно опускалось в море, уходя за линию горизонта. Скоро Гвидо надо будет готовить ужин, но пока еще оставалось немного времени, они молча наблюдали за тем, как постепенно меняется цвет воды. Уже смеркалось, когда резко зазвонил телефон. Из Милана снова просили полковника Сатту.
Гвидо отправился на кухню резать овощи. После продолжительной беседы к нему пришел его непрошеный постоялец.
- Балетто покончил с собой, - сказал он.
- Ты уверен, что это было самоубийство? - спросил Гвидо.
Сатта кивнул.
- Сомнений никаких нет. Прежде чем отважиться, он полчаса сидел на подоконнике в своем кабинете на девятом этаже. - Он сделал руками выразительный жест. - Балетто никогда не был решительным человеком.
Гвидо продолжал свое занятие, Сатта стал ему помогать. Потом он спросил:
- Ты знаешь его жену?
- Видел однажды, - ответил Гвидо. - Встреча была не из приятных.
Когда он рассказал об обстоятельствах их встречи, Сатта печально кивнул.
- Ты выбрал не лучшее время для знакомства. Но я уверен, что теперь ее мнение изменилось, да и сама она тоже.
Какое-то время они работали молча, потом Сатта произнес:
- Пока Балетто сидел на подоконнике и решал, быть или не быть, ей позвонили из полиции и попросили приехать, чтобы отговорить его от этого шага. Знаешь, что она ему сказала, когда приехала?
- Что?
- Ничего, совсем ничего - она только рассмеялась. Странная женщина, и очень красивая...
Гвидо озадаченно посмотрел на него, хотел было что-то сказать, но лишь пожал плечами.
Глава 19
Во всех европейских столицах есть австралийские посольства. На боковых улочках, расположенных неподалеку от них, долгими летними днями стоят автомобили, оборудованные специальными прицепами, в которых помещается что-то вроде жилых комнат. Все эти машины - побольше и поменьше - выставлены на продажу. Хотя почему они стоят именно у австралийских посольств - не знает никто.
Рим не был исключением. Однако лето уже кончалось, поэтому около посольства стояла только одна большая грузовая машина - "мёбекс" на шасси "бедфорд".
Уолли Уайтмен и его подружка Пэдди Коллинз сидели на высоком бордюре тротуара и безнадежно ждали серьезного клиента.
Уолли было около тридцати, роста он был невысокого, но обращал на себя внимание густыми и длинными волосами. Сквозь немыслимую шевелюру на мир смотрели умные живые глаза. Одет он был в джинсовый комбинезон, который вполне мог получить первый приз на конкурсе самых старых и поношенных джинсовых комбинезонов, если бы, конечно, кому-нибудь пришло в голову провести такое состязание.
Пэдди уже разменяла четвертый десяток. Она была очень крупной, не то чтобы толстой, нет, просто все части ее тела были слишком большими - от пальцев на ногах до носа. Сказать, что она начисто лишена привлекательности, было бы несправедливо, однако ее габариты находились в вопиющем противоречии с общепринятыми представлениями о женской красоте. Крестьянское платье сидело на ней в высшей степени нелепо.
Оба они были уроженцами Австралии. История их пребывания в Европе была и типична, и необычна. Они, как и многие другие, путешествовали по Европе ради расширения своего кругозора, а необычность состояла в том, что они встретили друг друга. Уолли, вечный студент, еще давно нашедший временную работу в вечерней школе в Турине, где преподавал итальянцам английский язык, познакомился с Пэдди, которая двенадцать лет работала исполнительным секретарем в Брисбене. В один прекрасный день она послала свою работу к чертовой матери и решила покорить Европу.
Закончила она свои путешествия тоже в Турине, где тоже преподавала английский язык. В результате несколько поколений туринских итальянцев говорили по-английски с сильным австралийским выговором. Вместо того чтобы покорить Европу, Пэдди покорила Уолли. Хотя, если уж говорить начистоту, это она влюбилась в него, пораженная тем, с каким наплевательством смотрит Уолли на общепринятые стандарты женской красоты. Величина Пэдди совсем его не смущала. Ему нравился ход ее мысли, тонкое чувство юмора, некоторая грубоватость манер, стремление господствовать днем и полная покорность ночью. В постели господином был он; за ее пределами всем занималась она, заботясь о его удобствах. Союз этот, совсем нетипичный для австралийцев, оказался на удивление прочным и удачным.
Они провели вместе зиму, а к началу лета скопили денег и купили "мёбекс", чтобы добраться как можно дальше на восток, по крайней мере до Бомбея. Потом они собирались морем доплыть до Перта, а дальше самим проехать через Северный Квинсленд. Там правительство бесплатно раздавало землю и предоставляло льготные кредиты всем желающим осваивать невозделанные земли и засаживать их деревьями. Правительству почему-то нужны были эти деревья, и Уолли резонно рассудил, что деревья растут долго, поэтому, пока они вырастут, они с Пэдди заодно вырастят и своих детей, а получив субсидии, которые за это полагались от правительства, внесут тем самым свой вклад в проблему платежного баланса страны.
Но, к сожалению, этот прекрасный план остался неосуществленным. В связи с событиями в Иране о далеком путешествии на восток можно было забыть. К тому же Пэдди заболела желтухой, пришлось оплачивать больничные счета, и, в конце концов, им не осталось ничего другого, как продать "мёбекс" и возвращаться на родину самым дешевым способом. Именно поэтому они сидели на бордюре тротуара и ждали покупателя.
Они так сидели и ждали вот уже третий день, но единственным человеком, которого заинтересовало их предложение, оказался турок, у которого денег не было, зато был прекрасный план наладить нелегальную перевозку пакистанских эмигрантов в Англию. Они уже ни на что не надеялись, поэтому даже не посмотрели в сторону крупного мужчины со шрамами на лице, который не спеша подошел к их дому на колесах и внимательно стал осматривать его со всех сторон.
- Вы его продаете? - спросил он по-итальянски.
Уолли покачал головой и на том же языке ответил:
- Нет, мы его здесь исключительно для красоты поставили.
Пэдди встала, отряхивая сзади пыль с мощных бедер.
- Вас действительно интересует наша машина?
Человек обернулся и кивнул. На Уолли он больше не обращал внимания.
- Я могу посмотреть двигатель?
Уолли пошел за ними. Пэдди стала расписывать незнакомцу достоинства автомобиля, потом предложила зайти внутрь выпить холодного пива.
"Мёбекс" был почти новым, он проехал меньше десяти тысяч километров, и Пэдди отчаянно боролась за хорошую цену. Уолли помалкивал, потягивая пиво и восхищаясь ее настойчивостью.
В конце концов они сговорились на десяти миллионах лир, и мужчина спросил:
- Документы купли-продажи у вас готовы?
Пэдди кивнула.
- Осталось только вписать ваше имя и дату сделки, зарегистрировать это в полиции и поставить на бумаги печать.
Они вписали в документ имя покупателя, который назвался французским гражданином Патрисом Дювалье.
- Нашу сделку я бы хотел оформить через три дня, - сказал мужчина, проверив правильность заполнения документа и положив его на небольшой откидной столик.
Пэдди насторожилась.
- Вы оставите нам залог?
Незнакомец не стал отвечать на вопрос. Вместо этого, чем он потряс обоих, сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул толстую пачку банкнот достоинством в сто тысяч лир. Отсчитав сто банковских билетов, мужчина положил их на стол.
- Но сделку мы зарегистрируем через три дня, - сказал этот странный человек.
Тут впервые в разговор вступил Уолли:
- Что-то, мужик, больно уж ты доверчивый! А если мы возьмем и свалим с твоими деньгами?
Кризи мягко сказал:
- Я бы себя доверчивым никак не назвал.
Уолли взглянул в щелочки его глаз, прикрытых тяжелыми веками. Потом, чтобы разрядить неловкость, он вынул из холодильника еще три бутылочки пива. Напряжение рассеялось, и Пэдди спросила:
- Вы хотите взять машину прямо сейчас?
Кризи отрицательно мотнул головой и вынул из кармана карту Рима с подробным планом автомобильных магистралей. Он указал на помеченную крестиком точку, расположенную сразу же за выездом из города около восточной автострады.
- Здесь, около Монте Антенне, есть лагерь для автотуристов. Я бы хотел взять машину там в первой половине дня, если, конечно, вас это устроит.
Пэдди кивнула.
- Нам так будет даже удобнее, потому что за это время мы успеем сдать свои вещи в камеру хранения на вокзале.
- Куда вы потом собираетесь ехать? - спросил Кризи.
- В Бриндизи, - ответила Пэдди. - Оттуда отходит паром в Грецию.
Кризи выпил глоток пива и задумчиво оглядел небольшое, но удобно обустроенное помещение. Потом внимательно посмотрел на австралийцев и сказал:
- Я сам собираюсь на юг. Если хотите, я бы мог вас подбросить - так было бы меньше лишних хлопот.
Обсудив это предложение, они сочли, что в нем есть свой смысл. Кризи сказал им, что особой спешки у него нет, он планирует растянуть эту поездку дня на три-четыре. После того как вопрос о совместном путешествии был решен положительно, Кризи предложил оформить сделку купли-продажи в Бриндизи.
Чтобы отпраздновать покупку машины и подкрепиться - уже подошло время обеда - Пэдди открыла несколько банок с консервами и приготовила еду, а Уолли откупорил еще три бутылочки пива.
Когда Кризи ушел, Пэдди заметила:
- Он не француз, а американец.
- Откуда ты знаешь? - спросил Уолли.
- Я поняла это по тому, как он ест. Так едят только американцы.
Уолли недоверчиво на нее посмотрел, но она твердо стояла на своем.
- Они держат нож и вилку, как все нормальные люди, но, разрезав мясо на куски, кладут нож на стол, а вилку берут в правую руку. Это очень неудобно. И тем не менее все они так поступают.
- Ну и что из этого?
- Ничего, просто он не француз.
- Думаешь, с ним все в порядке? Он нам совершенно ничего не оставил ни адреса, ни телефона. Просто попрощался и ушел.
Пэдди пожала плечами.
- Но деньги ведь он оставил. - Она, задумавшись, замолчала. - Он, конечно, не тот, за кого себя выдает, но сейчас многие так делают.
- Крутой малый, - сказал Уолли с улыбкой. - Господи, да он даже больше тебя!
Пэдди усмехнулась в ответ и снова задумалась.
- А мне он ведь понравился, - сказала она после паузы. - Не суетится по-пустому, зря слов на ветер не бросает. Поживем - увидим.
* * *
Ковбой сел на твердую скамью. Когда он еще только начинал работу священника, ему нравилось исповедовать - конечно, ему рассказывали совсем не то, что епископу, но это тем не менее вносило некоторое разнообразие в монотонность его будней. Теперь он стал старше, и эта процедура все больше его утомляла. Может быть, в крупных городах грехи интереснее, но здесь, в селении Надур на острове Гоцо, он без труда мог предсказать любое прегрешение почти каждого прихожанина его церкви. Конечно, у старика Салву изобретательное и живое воображение, но со временем и его выдумки стали предсказуемыми.
Мягко прошуршала штора, и сквозь мелкое сито решетки исповедальни донесся голос Лауры Шкембри.
- Прости меня, отец, ибо я согрешила.
Ковбой подался вперед.
- В чем твой проступок?
Последовал список незначительных прегрешений, которые он, как обычно, отпустил и откинулся на спинку стула в ожидании следующего посетителя.
Однако женщина из исповедальни не вышла - шороха шторы он не услышал, вместо него донесся ее вздох.
- Ты еще в чем-то хотела покаяться?
- Прости ей, отец мой. Моя дочь согрешила.
- Тогда она должна прийти ко мне и исповедаться.
Заведенный порядок был нарушен.
Дочь Шкембри оставалась для Ковбоя загадкой. Она каждое утро приходила к ранней мессе, чего никогда раньше не делала, но ни разу не вошла в исповедальню. И тем не менее молилась она последнее время в храме каждый день.
- Ты не можешь получить отпущение чужих грехов.
По другую сторону решетки снова раздался тихий голос:
- Я не прошу тебя отпустить мне ее грехи - мне нужен твой совет.
Дело приняло совсем странный оборот.
За все годы, что он был священником приходской церкви Надура, Лаура Шкембри никогда не обращалась к нему за советом, наоборот, нередко сама подсказывала ему, как лучше поступить в деликатной или сложной ситуации, особенно когда он только начинал свою работу. Лаура была совсем не из тех людей, которые испытывают перед рясой священника благоговейный трепет. Вопрос ее озадачил Ковбоя: дать совет в отношении Нади, скорее всего, будет нелегко.
- Она беременна.
Опасения его оправдались. Теперь вздохнул священник. Вот уж поистине путь этой женщины по жизни усеян терниями!
- От американца?
- Больше не от кого. Легкомысленной и неразборчивой в связях ее никак не назовешь.
Он почувствовал в ответе Лауры вызов, хотя прозвучал он скорее как извинение. Уняв звучавшее в голосе раздражение, Ковбой спокойным тоном спросил:
- Какого же совета ты ждешь от меня?
Он почувствовал, что напряжение женщины спало.
- Надя ничего не сказала об этом Кризи и нам с Полом запретила ему говорить. В этом часть ее греха. Она хотела зачать от него дитя, но использовала его для этого лишь как производителя.
- Она его не любит?
- Не знаю, мне трудно об этом судить, - в голосе Лауры снова звучала неуверенность.
- Как же так - ты же ее мать?
- Я только знаю, что с самого начала, когда она с ним сошлась, она решила от него забеременеть. Как она теперь к нему относится, я не знаю. Надя мне только сказала, что у нее будет ребенок. Она теперь сама не своя.
- Так какой же все-таки совет ты хотела бы от меня получить?
- Говорить мне ему об этом или нет?
Ковбой снова откинулся на спинку стула и глубоко задумался. Как и многие другие на Гоцо, он знал, что Кризи сейчас занят делом, которое многим людям несет смерть. Дочка Шкембри никогда ничего просто сделать не могла вечно впутывалась в какие-то истории, которые, как правило, приводили потом к тяжелым последствиям.
- Ты знаешь, что сейчас делает американец?
- Да.
- То, что он делает, - грех пред Господом.
- У него есть на то серьезные основания.
- Возмездие в руках Господа.
- Неисповедимы пути Господни.
Ковбой снова глубоко вздохнул. Из этой женщины мог бы получиться неплохой священник.
- Если даже ты и решишь сообщить ему об этом, ты сможешь это сделать?
- Думаю, да.
- С мужем своим ты говорила об этом?
- Нет, я знаю, что он мне ответит, и не хочу этого слышать.
Ковбой заерзал на жесткой деревянной скамье. Как всегда, его угораздило оказаться в самом центре событий. Очень неловкое получалось положение. Но как-никак он был священником, и положение его к этому обязывало. Святой отец напряженно и всесторонне обдумывал сложившуюся ситуацию, прекрасно осознавая ту ответственность, которая на нем лежала: ответ его должен быть обоснованным. Большинство жителей его прихода были земледельцами, закоренелыми прагматиками, мало чем отличавшимися от Лауры Шкембри. Ошибиться он просто не имел права.
Наконец Ковбой принял решение:
- Мужчина должен об этом знать.
- Благодарю тебя, святой отец.
* * *
Когда Гвидо вошел на террасу, Сатта почувствовал, что с ним что-то произошло. Неаполитанец подвинул себе стул и потянулся к кофейнику. На лице его выражалась нерешительность. Телефонный звонок раздался около часа назад, а с тех пор, как Гвидо повесил трубку, прошло уже больше сорока минут. Сатта был терпелив. Он знал, что, если произошло что-то важное, Беллу перезвонит ему в течение часа.
Выпив кофе, Гвидо, видимо, принял решение.
- Что будет, если Кризи сам добровольно сдастся - лично тебе?
У Сатты учащенно забилось сердце. Звонок и вправду оказался важным. Полковник сделал выразительный жест руками.
- Он, конечно, сядет в тюрьму. Однако, учитывая, каких людей он убивал, а также причину его поступков, судья, скорее всего, приговорит его к пяти годам заключения. Это, наверное, можно будет устроить, а если рассчитывать потом на амнистию, то всего он отсидит, должно быть, года три.
- А в тюрьме он сможет выжить?
Сатта многозначительно улыбнулся.
- Я понимаю, что ты имеешь в виду, но этого можешь не опасаться. Мы только что закончили в Риме строительство новой тюрьмы для особо опасных преступников. Всю охранную и административную службу там несут исключительно карабинеры. Там я смогу гарантировать его безопасность. Но когда он оттуда выйдет, спастись ему будет непросто.
Гвидо задумчиво посмотрел на полковника, как бы оценивая его возможную реакцию и то решение, которое он примет. Сатта сохранял спокойствие. Был не самый подходящий момент задавать вопросы.
- Хорошо, - наконец сказал Гвидо, - мы поедем в Рим, и там я с ним поговорю.
- Почему? Скажи мне, что случилось?
Гвидо встал.
- Поехали, я тебе в машине все расскажу, времени у нас в обрез.
Сатта поднял руку.
- В таком случае, дай мне позвонить Беллу. Он - хороший человек, я ему доверяю. Уже через десять минут мой помощник сможет связаться с Кризи.
Гвидо решительно покачал головой.
- Как ты думаешь, сколько лет ему припаяют, если он прикончит твоего друга Беллу, а к нему в придачу еще дюжину полицейских?
Сатта намек понял.
- А позвонить ты ему не можешь?
- У него там нет телефона. Поехали.
Когда они подошли к машине Сатты, к ним подъехал полицейский на мотоцикле и вручил полковнику запечатанный конверт.
- Примите телекс, полковник, - сказал он.
Сатта предложил Гвидо сесть за руль, и они через город направились к автостраде, которая вела в Рим. Через какое-то время Гвидо в двух словах объяснил Сатте, в чем было дело:
- Скоро он станет отцом.
Сатта был настолько поражен, что сначала даже не нашелся что ответить. Взглянув на его удивленное лицо, Гвидо широко улыбнулся, потом рассказал полковнику о Гоцо и о Наде. Рассказывал он подробно, ему хотелось, чтобы Сатта все понял.
- Ты думаешь, твое сообщение на него как-то подействует? Заставит изменить решение? - с сомнением спросил он.
Гвидо выразительно кивнул.
- Да. Если его вообще что-то может остановить, так это - новость, которую я ему везу. Я уверен в этом, хотя объяснить почему не сумею.
Сатта прокрутил в голове все, что знал об этом человеке. Он тоже склонялся к мысли, что новость могла как-то подействовать на Кризи. Вдруг он резко наклонился вперед и взял микрофон автомобильного радиопередатчика. Гвидо жестко на него посмотрел, но Сатта поднял руку, желая его успокоить. Через две минуты его соединили с Беллу в Риме. Полковник велел Беллу лично уничтожить магнитофонную ленту с записью последнего телефонного разговора из пансиона. То же самое надо было сделать с распечаткой той беседы, если таковая уже была готова. Он еще раз напомнил, что никто не должен касаться ни пленки, ни распечатки. Полковник просил Беллу ждать его в управлении, никуда не отлучаясь, - в Рим они должны приехать к обеду.
Гвидо его поблагодарил, но Сатта лишь безразлично пожал плечами.
- Ты же знаешь, как иногда случается. У этих людей повсюду есть стукачи и информаторы, а Беллу я доверяю полностью.
Вдруг полковник вспомнил о пакете, переданном мотоциклистом. Он вскрыл печать и долго читал текст телекса.
- Матерь Божья, пресвятая Богородица, Дева Мария! - произнес он, как в бреду, кончив читать донесение.
- В чем дело? - спросил Гвидо.
Сатта объяснил. Размышляя над тем, зачем Кризи ездил в Марсель, он пришел к выводу, что там было закуплено вооружение. Он попросил своего марсельского коллегу выяснить, кто мог бы продать Кризи это оружие и что именно он купил. Тот, не без труда и лишь после применения жесткого давления, получил требуемую информацию. В донесении, которое Сатта только что получил, содержался полный перечень вооружения, находящегося у Кризи.
- Что такое РПГ-7, поражение "Д"? - спросил он.
- Противотанковая ракетная установка, - ответил Гвидо с невеселой ухмылкой. - Наемники их называют "еврейскими базуками".
- Их что, в Израиле производят?
Гвидо покачал головой.
- Нет, в России. Но когда в них вставлен ракетный заряд, они выглядят, как обрезанный половой член.
Сатте было не до смеха.
- Кризи знает, как ими пользоваться? - поинтересовался полковник.
Видимо, Гвидо понравилось выражаться образным языком.
- Он с ними обращается так же, как ты со своим членом, когда идешь справлять малую нужду.
Теперь Сатта улыбнулся, однако выглядел он все так же озадаченно.
- Мафия много чем располагает, но танков у них нет наверняка.
Гвидо пояснил:
- Эти ракеты применяются и для других целей - с их помощью можно пробивать каменные стены, взрывать стальные ворота. Они могут пробить броню толщиной до двенадцати дюймов.