Страница:
– Я совсем не хотела тебя обидеть.
Конверс взглянул на нее и в неверном свете уличных фонарей заметил: она смотрит на него пристальным, изучающим взглядом, неотрывно.
– Извини, похоже, в последние дни у меня расшатались нервы. И с чего бы это?
– Вот именно. Тебя ведь всего-навсего разыскивают на двух континентах и в восьми странах. Говорят, ты самый талантливый убийца со времен этого маньяка по имени Карлос.
– Нужно ли мне объяснять тебе, что все это – ложь?
– Нет, не нужно, – просто ответила Валери. – Это я и так знаю. Но тебе придется объяснить мне все остальное.
Он снова посмотрел на нее, пытаясь заглянуть ей в глаза, чтобы прорваться сквозь завесу, скрывающую от него ее мысли и побуждения. Когда-то это ему удавалось – в минуты любви или гнева. Однако сейчас ее чувства таились слишком глубоко. И все же он знал – любви в ее сердце не было. Было что-то еще, и адвокат, сидящий в нем, осторожно осведомился:
– Почему ты решила, что я непременно увижу тебя по телевизору? Я чуть не пропустил эту передачу.
– О телевидении я и не думала, я рассчитывала на газеты. Я знала, что мою фотографию распечатают на первых полосах по всей Европе, а твоя память, подумала я, еще не совсем атрофировалась, и ты узнаешь меня. К тому же газетчики любят сообщать адреса и названия отелей – они считают, что это придает достоверность их репортажам.
– Но я ведь не читаю ни на каком языке, кроме английского.
– Нет, с памятью у тебя все-таки не в порядке. Мы трижды ездили с тобой в Европу – два раза в Женеву и раз в Париж, – и ты ни разу не садился за утренний кофе без номера “Геральд трибюн”. Даже на лыжной прогулке в Шамони, куда мы махнули из Женевы, ты орал на меня и на официанта до тех пор, пока тот не принес тебе к завтраку “Трибюн”.
– О тебе был репортаж в “Трибюн”?
– Да, был, и со всеми подробностями. Не считая классовых битв, это типично их тема. Я надеялась, что ты прочтешь его и сообразишь что к чему.
– Ты наверняка сказала газетчикам, что мы не виделись уже несколько лет и, конечно, о том, что не говоришь ни по-французски, ни по-немецки. И ни на каком другом языке.
– Совершенно верно. Это своего рода прикрытие. Многие из тех, кто говорят на нескольких языках, постоянно делают такие заявления. Общепринятая практика, я бы сказала: сокращает разговоры, сводит их к основным пунктам и исключает неверное цитирование.
– Я забыл, что работа с прессой – твоя профессия.
– Однако навел меня на эту мысль Роджер.
– Отец?
– Да. Он прилетел из Гонконга несколько дней назад, и какой-то голодающий клерк с авиалинии сообщил газетчикам номер его рейса. В аэропорту Кеннеди он попал в самую гущу репортерского блицкрига. До этого он два дня не читал газет, не слушал радио и не смотрел телевизор. Роджер в панике позвонил мне. Ну вот я и решила использовать его опыт и заранее позаботилась о том, чтобы средства массовой информации в Западном Берлине узнали о моем прибытии.
– А как отец? Он наверняка в полной растерянности.
– Ничего, справляется. Так же как и твоя сестра. Похуже отца, но ее выручает муж. Он оказался лучше, чем ты о нем думал, Конверс.
– Ну и как они восприняли всю эту историю?
– Они сбиты с толку, обозлены и ошеломлены. Они изменили номер телефона, все разговоры ведут через адвоката и, кстати, постоянно защищают тебя. Едва ли ты когда понимал это, но они любят тебя, хотя ты, по-моему, и не подавал им для этого никакого повода.
– Мне кажется, мы совсем рядом с домом, – заметил Джоэл, когда они въехали на Шеллингвудер-Бруг. – Я имею в виду наш бывший дом. – Они ехали по мосту под мерцающими фонарями, темными пятнами отражавшимися в воде. Валери промолчала, это было на нее не похоже – она не любила оставлять без ответа брошенный вызов. Наконец он не выдержал: – Но почему, Вэл? Я уже спрашивал тебя – мне нужно знать! Почему ты прилетела?
– Прости, я задумалась, – сказала она, оторвав от него взгляд и уставившись в ветровое стекло. – Пожалуй, лучше я скажу это сейчас, пока ты занят машиной и мне не нужно на тебя смотреть. Выглядишь ты ужасно, лицо твое красноречиво свидетельствует о том, через что тебе пришлось пройти, а впрочем, я и не хочу смотреть на тебя.
– Я огорчен, – заметил Конверс, искренне стараясь смягчить впечатление от своей внешности. – Звонила Хелен Герли Браун, хочет сфотографировать меня для “Космополитен”.
– Прекрати! Совершенно не смешно, и ты это знаешь.
– Сдаюсь. Ты никогда меня правильно не понимала.
– Я всегда понимала тебя правильно, Джоэл! – бросила Валери, не глядя на него. – Не паясничай. У нас нет на это времени, как и на твои саркастические замечания. Мне всегда было немного грустно наблюдать, как ты отшиваешь всех, кто хочет с тобой поговорить, но теперь с этим покончено.
– Рад это слышать. В таком случае – говори! Какого черта ты впуталась в это?
Их сердитые взгляды встретились, они как бы снова узнали друг друга и о чем-то вспомнили – возможно, о том, что любили друг друга. Она отвернулась, а Конверс, съехав с моста, направил машину на дорогу, идущую вдоль моря.
– Хорошо, – сказала Валери, снова овладев собой. – Изложу, как сумею. Дело в том, что я и сама не очень-то уверена, слишком уж тут много всяких осложнений… Может быть, ты никудышный муж и холоден как лед, когда речь идет о чужих чувствах, но ты – совсем не то, за что пытаются тебя выдать. Ты не убивал всех этих людей.
– Я это знаю. И ты знаешь, как ты сама сказала. Но все же – зачем тебе понадобилось прилетать сюда?
– Потому что я должна была это сделать, – сказала Вэл очень твердо, продолжая глядеть на освещаемую фарами дорогу. – Позавчера вечером, посмотрев последние известия – а твоя фотография была на каждом канале, и она так отличалась от фотографий прошлых лет, – я ходила по берегу и думала о тебе. Это были неприятные, но честные мысли… Ты провел меня по моему собственному аду, Джоэл. Тебя вечно одолевало твое страшное прошлое, а я старалась относиться к тебе с пониманием, потому что знала, что ты пережил. Но ты никогда не пытался понять меня.У меня тоже были свои стремления, но они казались тебе мелкими, недостойными внимания… Ладно, думала я, в один прекрасный день все это пройдет, ночные кошмары кончатся, и он вдруг посмотрит на меня и скажет: “Эй, послушай, да ведь это ты”. Ночные кошмары кончились, но ничего не изменилось.
– Подчиняюсь логике оппонента, – с болью согласился Конверс. – И все-таки я не понимаю…
– Я нуждалась в тебе, Джоэл, но ты не замечал этого. Ты был чертовски мил, даже когда – я это знала – говорил не то, что чувствовал. Ты был хорош в постели, но все твои интересы были сосредоточены на себе самом, только на себе.
– Опять согласен, мой просвещенный коллега. Ну и?…
– Я вспомнила, что сказала себе в тот вечер, когда ты ушел из нашей квартиры. Я пообещала себе, что, если близкий мне человек будет нуждаться во мне так, как я нуждалась тогда в тебе, я не уйду. Назовем это самым торжественным обязательством из всех, какие я давала себе в жизни. Вся ирония в том, что человеком этим оказался ты. Ты не сумасшедший и не убийца, но кому-то нужно, чтобы тебя считали и тем и другим. И тот, кто это делает, делает это весьма убедительно. Даже друзья, знающие тебя многие годы, верят всему этому. А я не верю и поэтому не могу уйти от тебя.
– О Господи, Вэл…
– Никаких обязательств, Конверс. И никаких любовных ворковании с постелью в конце. Это исключено. Я прилетела не утешать, а чтобы помочь тебе. И здесь я могу это сделать. Тут мои корни, они уходят вглубь, на несколько поколений. Может быть, они и привяли, но они были – были! – и они должны тебе помочь. На этот раз тынуждаешься во мне. Странный поворот судьбы, не так ли, мой друг?
– Да уж, ничего не скажешь, – отозвался Джоэл, поняв только последние ее слова и продолжая мчаться в направлении заброшенного поля. – Погоди немного, – добавил он. – Меня не должны видеть в городе, и тебя тоже, особенно со мной.
– На твоем месте я бы так не беспокоилась. Мы под охраной друзей.
– Что? Каких… друзей?
– Не отвлекайся от дороги. Перед “Амстелом” были люди, разве ты не заметил?
– Были, конечно. Но никто не сел в машину и не поехал за тобой.
– А зачем им это? На улицах были другие – и за каналом и у консульства.
– Да о чем это ты, черт побери?
– Ну, хотя бы старик на велосипеде.
– Я его видел. Неужели он…
– Об этом после. – Валери передвинула большую матерчатую сумку и поудобнее вытянула свои длинные ноги. – Возможно, они сопровождают нас и сейчас, но делают это незаметно.
– Да кто же вы в таком случае, леди?
– Племянница Гермионы Гейнер. Это – мамина сестра. Ты никогда не знал моего отца, но если бы знал, он непременно просветил бы тебя относительно роли моей мамаши в войне, но и он тут же заткнулся бы при одном упоминании о моей тетке. Даже по мнению французов, она заходила слишком далеко. А голландское и немецкое подполье работали вместе. Как-нибудь на досуге я тебе расскажу об этом.
– На досуге!… Нас сопровождают!…
– В этом деле ты новичок и не увидишь их.
– Черт!
– Очень выразительно.
– Ну ладно, ладно… А как отец?
– Справляется. Он сейчас отсиживается у меня.
– В Кейп-Энн?
– Да.
– Я послал туда бандероль. “Эскизы”, как я сказал тебе по телефону. Там все! Перечислены имена, проанализированы причины… Все!
– Я уехала три дня назад. К тому времени пакет еще не пришел. Но ведь там сейчас Роджер. – Валери побледнела. – О Господи!
– Что такое?
– Я так и не смогла ему дозвониться. Я звонила позавчера, вчера и, наконец, сегодня!
– Будь оно все проклято! – Вдалеке показались огни приморского кафе. Джоэл заговорил отрывисто, повелительным тоном: – Сделай что угодно, но дозвонись. А потом вернись и скажи, что с ним все в порядке, понимаешь?
– Да. Я и сама хочу в этом убедиться.
Конверс притормозил у входа в кафе, отлично сознавая рискованность своего поступка, но в данный момент ему было наплевать на все. Валери выскочила из машины, открыла сумочку и вытащила телефонную кредитную карточку. Если в кафе есть телефон, она позвонит – ничто ее не остановит, подумал Джоэл. Он закурил, но дым показался ему кислым, в горле першило.
Пытаясь выбросить все из головы, он перевел взгляд на темную поверхность воды, взглянул на огоньки, мелькающие на далеком молу. Что он наделал? Отец знает его почерк, он тут же вскроет конверт и примется названивать Натану Саймону, а потом… Последствия могут быть самые ужасные. Вэл по содержанию материалов сразу сообразила бы, что по телефону о них лучше не говорить, но Роджер этого не поймет. Кипя от ярости, он сразу же все выложит. И если линия прослушивается… Да где же Вэл? Что она копается?
Конверс больше не мог усидеть на месте. Рванув ручку дверцы, он выскочил из машины, и ноги сами понесли его в кафе. Но у входа он резко остановился. В дверях показалась Валери, жестами предлагая ему вернуться. По щекам ее катились слезы.
– Сядь в машину, – сказала она, подходя к нему.
– Нет. Скажи, что произошло. Ну?…
– Джоэл, прошу тебя, вернись в машину. Пока я разговаривала по телефону, за мной следили двое каких-то типов. Я говорила по-немецки, но они поняли, что я звоню в Штаты, и видели, что я очень расстроена. Боюсь, они узнали меня. Нам нужно убираться отсюда.
– Что случилось?
– В машине. – Склонив голову набок, так, что ее темные волосы упали на плечо, Валери смахнула слезы и направилась мимо Конверса к автомобилю. Открыв дверцу, она уселась на сиденье.
– Черт бы тебя побрал!
Конверс, весь дрожа, подбежал к машине, вскочил за руль и захлопнул дверцу, одновременно нажав на педаль газа. Вывернув руль, он устремился вперед с такой силой, что гравий вырвался из-под буксующих колес, и не снимал ногу с акселератора до тех пор, пока темный пейзаж за окнами не слился в одну мелькающую полосу.
– Потише, – сказала Вэл, спокойно, не повышая голоса, – так ты только привлечешь к нам внимание.
Конверс сбросил газ, хотя и не сразу – в захлестнувшей его панике он с трудом уловил смысл ее слов.
– Он мертв, верно?
– Да.
– О Боже! Как это произошло? Что тебе сказали? С кем ты разговаривала?
– С соседкой. Имя ее не важно. Мы всегда оставляем ключи друг другу. Она решила вынимать почту и приглядывать за домом, пока полиция не разыщет меня. Поэтому она как раз была у меня, когда я позвонила. Я спросила насчет большого конверта, присланного из Германии, но в почте его не оказалось.
– А почему полиция? Что случилось?
– Ты знаешь, мой дом стоит на самом берегу. Примерно в сотне ярдов от дома тянется скалистый мол. Не очень длинный и не очень большой. Такая отметина, оставленная с тех времен…
– Да говори же ты о деле!… – Джоэл вцепился в руль.
– Говорят, вчера вечером он вышел прогуляться перед сном, пошел по молу и поскользнулся на мокрых камнях. На голове у него огромный синяк. Сегодня утром тело его прибило к берегу.
– Вранье! Все вранье! Его подслушивали! За ним следили!
– Подслушивали мой телефон? В самолете я думала об этом.
– “Думала – не думала”! Я убил его! Будь все проклято, я сам убил его!
– Не более, чем я, Джоэл, – тихо произнесла Вэл. Она коснулась его руки и, заметив слезы в его глазах, вздрогнула. – Я очень его любила. Мы с тобой разошлись, но он по-прежнему был моим близким другом, может быть – самым близким.
– Он называл тебя Вэлли, – сказал Джоэл, задыхаясь, пытаясь поглубже спрятать боль. – Сволочи! Сволочи!
– Хочешь, я сяду за руль?
– Нет!
– Насчет телефона. Я хотела спросить у тебя – по-моему, только полиция, или ФБР, или кто-нибудь в этом роде могут получить разрешение на прослушивание телефона.
– И такое разрешение они, конечно, получили! Именно поэтому я не мог тебе звонить. Я собирался звонить Нату Саймону.
– Но ведь ты говоришь не о полиции или ФБР. Ты говоришь о ком-то другом и о каких-то других людях.
– Да. Никто не знает, кто они и где они. Но они есть. И они делают все, что им заблагорассудится. Господи! Даже отца!… Вот что самое страшное.
– И именно об этом ты мне и расскажешь, не так ли? – сказала Валери, беря его за руку.
– Да. Еще несколько минут назад я не собирался рассказывать тебе всего, лишь кое-что, чтобы ты убедила Натана прилететь сюда, – пусть он сам увидит: я – в здравом уме и рассудке. Но теперь слишком поздно: они перекрывают все выходы. Пакет у них в руках – это все, что у меня было!… Прости меня, Вэл, но я собираюсь рассказать тебе все. Клянусь Богом, я не хотел этого – ради тебя же, – но, как и у тебя, у меня нет другого выхода.
– Я приехала сюда затем, чтобы тебе не нужно было искать другие выходы.
Конверс въехал на заброшенное поле у самого берега и остановил машину. Трава была высокой, полная луна стояла над заливом, вдали поблескивали огни Амстердама. Они вышли из машины, и он повел ее в самое темное место. Держа Валери за руку, он вдруг понял, что не держал ее за руку уже целые годы. Прикосновения, пожатия… Когда-то это было частью его – их – жизни. Но он тут же отбросил эту мысль – сейчас он посланец смерти.
– Думаю, здесь, – сказал он, отпуская ее руку.
– Хорошо. – Валери опустилась на мягкую траву с изяществом танцовщицы. – Как ты? – спросила она.
– Ужасно, – ответил Джоэл, глядя в темное небо. – Я знаю, что говорю: это я убил его. Многие годы я – нет, мы оба – пытались наладить отношения, а все кончилось тем, что я убил его. Если бы я оставил его в покое, предоставил его самому себе, не пытался вылепить из него кого-то, кого мне хотелось видеть, он бы наслаждался сейчас штормом где-нибудь за тысячи миль отсюда, рассказывал бы свои байки и все вокруг смеялись. И он бы не оказался вчера в твоем доме в Кейп-Энн.
– Джоэл, не ты заставил его вернуться из Гонконга!
– О, черт, конечно, я не просил его и не приказывал, если ты это имеешь в виду. И все же это так. После смерти матери между нами был как бы заключен молчаливый уговор: “Стань же ты, наконец, взрослым, отец. Летай куда угодно, но не исчезай надолго, люди волнуются. Стань ответственным человеком!” Господи, каким же гнусным святошей я был! А кончилось тем, что я убил его!
– Это не ты убил его! Это сделали другие! А теперь расскажи мне о них.
Конверс сглотнул и отер слезы с глаз.
– Ты права – сейчас нет времени, даже на старого Роджера.
– Потом найдется время на все.
– Если это “потом” будет, – сказал Джоэл, тяжело дыша и пытаясь взять себя в руки. – Ты уже знаешь насчет Рене, не так ли?
– Да, я прочла об этом вчера. И мне стало плохо… Ларри Тальбот сказал, что ты встречался с ним в Париже. Что даже Рене считал, что ты не в себе, точно так же, как Ларри – после разговора с тобой. И Рене был убит из-за того, что виделся с тобой. Ларри просто с ума сходит.
– Рене был убит не поэтому. Давай поговорим о Ларри. В первый раз, когда я позвонил ему, мне нужно было выудить у него кое-какие сведения, не задавая прямых вопросов. Его использовали, чтобы выйти на меня, но он ни о чем не догадывался. Скажи я ему об этом, в нем взыграло бы его шотландское упрямство, и его просто пристрелили бы на улице. Но потом я сам чуть не попал в такую же ситуацию. Когда я последний раз с ним разговаривал, я только что убежал от тех, кому удалось меня захватить, – я был измучен, испуган и говорил с ним совершенно откровенно. Я рассказал ему все.
– Он говорил об этом, – прервала его Вэл. – Но он считал, что ты заново переживаешь свое северо-вьетнамское прошлое. Есть какой-то специальный термин для этого.
Конверс покачал головой, и из его горла вырвался короткий смешок.
– Нужные термины всегда найдутся. Конечно, какое-то сходство с моим прошлым было, и я наверняка упомянул об этом, но всего лишь сходство, не более того. Ларри меня не слушал. Он слышал только то, что подтверждало мнение других обо мне, то, что он сам считал правдой. Он держался дружески, но это было притворством. Он вел себя как адвокат, который старается внушить своему клиенту, что он болен, и для всеобщего блага ему лучше сдаться. Когда я это сообразил, мне стало ясно, что он выдаст меня, – адрес-то я ему сказал, – думая при этом, будто совершает благое дело. Я понял: надо поскорее убираться оттуда. Поэтому я наскоро согласился с ним, повесил трубку и бежал… Мне повезло. Через двадцать минут я увидел у гостиницы машину с двумя моими намечавшимися палачами.
– Ты уверен?
Джоэл кивнул.
– На следующий день один из них официально засвидетельствовал, будто видел меня на мосту Аденауэра вместе с Уолтером Перегрином. А меня и рядом с этим мостом не было, по крайней мере, я так считаю, потому что понятия не имею, где этот мост находится.
– Я прочитала об этом в “Тайме”. Показания дал один армейский офицер, некий майор Уошбурн из посольства.
– Правильно. – Конверс сорвал длинный стебель и стал мять в руках. – Они великолепно умеют манипулировать средствами массовой информации – газетами, радио, телевидением. Любая ложь, подсунутая ими, сразу же приобретает характер бесспорной истины, ибо подтверждается официальными источниками; Нас выводят из игры, а вернее – просто убивают. При этом они так же поступают и со своими подручными. Люди для них – просто фигурки в шахматной игре. Главное для них – выиграть. Ведь игра эта – самая крупная в современной истории. И самое ужасное в том, что они действительно могут выиграть.
– Джоэл, да понимаешь ли ты, о чем говоришь? Американский посол, главнокомандующий силами НАТО, Рене, твой отец… ты.Убийцы в посольстве, манипулируемая пресса, ложь, исходящая из Вашингтона, Парижа, Бонна… Все это придает происходящему статус официальности. Судя по твоим описаниям, это что-то вроде Anschluss [154], адский захват политической власти?
Конверс оглядел освещенное луной поле, легкий бриз шевелил высокую траву.
– Именно об этом и идет речь. Все это задумано одним человеком, а проводится горсткой других, и все они убеждены в правоте своего дела и настойчивы в достижении своей цели, как могут быть настойчивы истинные профессионалы. Но самое главное – все они фанатики и убийцы, выступающие за дело, которое они, ни много ни мало, считают святым. Они завербовали и продолжают вербовать повсюду своих единомышленников – потерпевших крушение профессионалов, которые не знают, где приложить свои силы. Они хватаются за всевозможные теории и прожекты, навязывают всем миф о своем умении, дисциплинированности и самоотверженности. И все это для того, чтобы прийти к власти и отстранить неумелых, недисциплинированных, коррумпированных и потворствующих коррупции одновременно. Они слепы – они не видят ничего, кроме своего искаженного образа. То, что я говорю, похоже на краткий отчет. Это потому, что я мало спал, но много думал.
– Суд должен выслушать все показания, Джоэл, – сказала Валери, теперь уже глядя ему в глаза. – Мне не нужно краткое резюме, я хочу услышать все, с самого начала.
– Ладно. Все началось в Женеве…
– Я так и знала, – прошептала Валери.
– Что?
– Нет, ничего. Продолжай.
– С человека, которого я не видел двадцать три года. Тогда у него было одно имя, а в Женеве он появился под другим. Он объяснил, как это получилось, но в общем-то это значения не имело. Хотя что-то жутковатое в этом чувствовалось… Тогда я еще не понимал, насколько это жутко на самом деле, как о многом он умолчал, сколько лжи было в его словах – и все для того, чтобы манипулировать мною. Самое ужасное, что делалось все из самых лучших побуждении. Им был нужен такой человек, как я. Им.Я до сих пор не знаю, кто они такие, знаю только, что они существуют… И всю свою оставшуюся жизнь – не знаю, сколько мне отпущено, – я всегда буду помнить слова, которыми Холлидей, тот человек в Женеве, объяснил основную причину своего приезда в Женеву. “Они вернулись, – сказал он. – Генералы вернулись”.
Джоэл рассказал ей все, возвращаясь к отдельным деталям и подробностям, стараясь ничего не пропустить. Начался последний отсчет времени. Через несколько дней, в лучшем случае через неделю или две, повсюду начнутся вспышки насилия – вроде тех, какие происходят сейчас в Северной Ирландии. “Аккумуляция, – говорят они. – Резкое ускорение!” И при этом никто ничего не знает: где, когда и против кого это будет направлено. Задумал все это маньяк по имени Джордж Маркус Делавейн, а другие влиятельные маньяки пошли за ним, послушно выполняя его приказы, и вот они уже заняли исходные позиции, с которых бросятся теперь на захват власти. И так – повсюду!
Джоэл закончил рассказ, холодея от ужаса, потому что прекрасно понимал: если ее схватят люди “Аквитании”, наркотики, введенные ей, заставят ее рассказать все – для нее это равнозначно смертному приговору. Он и сказал ей это, страстно желая сесть к ней поближе, обнять ее, сказать, как ненавидит себя за то, что поступил так, как, он знал, должен был поступить. Но он не сделал ни малейшего движения в ее сторону, ее глаза запрещали ему это – она продумывала ситуацию, оценивала все ее аспекты.
– Иногда, – тихо заговорила она, – во время ночных кошмаров, или когда ты слишком много пил, ты говорил об этом Делавейне. Ты дрожал, закрывал глаза и время от времени вскрикивал. Ты ненавидел этого человека. И до смерти боялся его.
– Он стал причиной многих смертей, бесполезных смертей. Мальчишки… просто дети, одетые в форму взрослых людей, они понятия не имели, что “гунг-хо” означает “найти и уничтожить”, а их разносило в клочья.
– А не может так быть, что ты – как они это называют? – заново переживаешь свое прошлое?
– Если ты этому веришь, я сейчас же отвезу тебя в “Амстел”, а завтра ты улетишь домой и вернешься к своим мольбертам. Я – не сумасшедший, Вэл. Я здесь, перед тобой, и все это происходит на самом деле.
– Хорошо, но я должна была задать тебе этот вопрос. Ты не видел себя в те ночи, а я видела. Ты либо валился на постель как мертвый, либо напивался до того, что не соображал, где находишься.
– Это случалось нечасто.
– Прими мою благодарность, но каждый раз, когда это происходило, ты был там. И мучился при этом.
– Вот поэтому меня и разыскали в Женеве, а потом – завербовали.
– И этот Фоулер, или Холлидей, нашел нужные слова. Твои собственные.
– В этом ему помог Фитцпатрик. Он тоже считал, что заботится об общем благе.
– Да, я знаю, ты уже говорил об этом. А как ты думаешь, что с ним случилось? С Фитцпатриком, я имею в виду.
– Целыми днями я ломал голову над тем, что бы такое придумать, чтобы они оставили его в живых. Но… тщетно. Для них он еще опаснее меня. Он работал в тех сферах, под которые они подкапываются, он отлично разбирается во всех заказах Пентагона и знает порядок экспортных операций настолько хорошо, что способен пригвоздить их, набрав всего лишь половину необходимых в таких случаях доказательств. Они убили его.
– Он тебе нравился, да?
– Да, он мне нравился, и более того – я чуть ли не завидовал ему. У него быстрый восприимчивый ум и, кроме того, чертовски богатое воображение, и он не боялся им пользоваться.
– Он очень похож на одного человека, за которого я когда-то выходила замуж, – заметила Вэл.
Конверс быстро взглянул на нее, но тут же перевел взгляд на воду.
– Если я выберусь из всего этого живым – в чем я очень сомневаюсь, – я открою охоту. Выясню, кто это сделал, кто спустил курок. И не будет никакого суда, никаких свидетелей обвинения или защиты, смягчающих или иных обстоятельств. Только я и пистолет.
Конверс взглянул на нее и в неверном свете уличных фонарей заметил: она смотрит на него пристальным, изучающим взглядом, неотрывно.
– Извини, похоже, в последние дни у меня расшатались нервы. И с чего бы это?
– Вот именно. Тебя ведь всего-навсего разыскивают на двух континентах и в восьми странах. Говорят, ты самый талантливый убийца со времен этого маньяка по имени Карлос.
– Нужно ли мне объяснять тебе, что все это – ложь?
– Нет, не нужно, – просто ответила Валери. – Это я и так знаю. Но тебе придется объяснить мне все остальное.
Он снова посмотрел на нее, пытаясь заглянуть ей в глаза, чтобы прорваться сквозь завесу, скрывающую от него ее мысли и побуждения. Когда-то это ему удавалось – в минуты любви или гнева. Однако сейчас ее чувства таились слишком глубоко. И все же он знал – любви в ее сердце не было. Было что-то еще, и адвокат, сидящий в нем, осторожно осведомился:
– Почему ты решила, что я непременно увижу тебя по телевизору? Я чуть не пропустил эту передачу.
– О телевидении я и не думала, я рассчитывала на газеты. Я знала, что мою фотографию распечатают на первых полосах по всей Европе, а твоя память, подумала я, еще не совсем атрофировалась, и ты узнаешь меня. К тому же газетчики любят сообщать адреса и названия отелей – они считают, что это придает достоверность их репортажам.
– Но я ведь не читаю ни на каком языке, кроме английского.
– Нет, с памятью у тебя все-таки не в порядке. Мы трижды ездили с тобой в Европу – два раза в Женеву и раз в Париж, – и ты ни разу не садился за утренний кофе без номера “Геральд трибюн”. Даже на лыжной прогулке в Шамони, куда мы махнули из Женевы, ты орал на меня и на официанта до тех пор, пока тот не принес тебе к завтраку “Трибюн”.
– О тебе был репортаж в “Трибюн”?
– Да, был, и со всеми подробностями. Не считая классовых битв, это типично их тема. Я надеялась, что ты прочтешь его и сообразишь что к чему.
– Ты наверняка сказала газетчикам, что мы не виделись уже несколько лет и, конечно, о том, что не говоришь ни по-французски, ни по-немецки. И ни на каком другом языке.
– Совершенно верно. Это своего рода прикрытие. Многие из тех, кто говорят на нескольких языках, постоянно делают такие заявления. Общепринятая практика, я бы сказала: сокращает разговоры, сводит их к основным пунктам и исключает неверное цитирование.
– Я забыл, что работа с прессой – твоя профессия.
– Однако навел меня на эту мысль Роджер.
– Отец?
– Да. Он прилетел из Гонконга несколько дней назад, и какой-то голодающий клерк с авиалинии сообщил газетчикам номер его рейса. В аэропорту Кеннеди он попал в самую гущу репортерского блицкрига. До этого он два дня не читал газет, не слушал радио и не смотрел телевизор. Роджер в панике позвонил мне. Ну вот я и решила использовать его опыт и заранее позаботилась о том, чтобы средства массовой информации в Западном Берлине узнали о моем прибытии.
– А как отец? Он наверняка в полной растерянности.
– Ничего, справляется. Так же как и твоя сестра. Похуже отца, но ее выручает муж. Он оказался лучше, чем ты о нем думал, Конверс.
– Ну и как они восприняли всю эту историю?
– Они сбиты с толку, обозлены и ошеломлены. Они изменили номер телефона, все разговоры ведут через адвоката и, кстати, постоянно защищают тебя. Едва ли ты когда понимал это, но они любят тебя, хотя ты, по-моему, и не подавал им для этого никакого повода.
– Мне кажется, мы совсем рядом с домом, – заметил Джоэл, когда они въехали на Шеллингвудер-Бруг. – Я имею в виду наш бывший дом. – Они ехали по мосту под мерцающими фонарями, темными пятнами отражавшимися в воде. Валери промолчала, это было на нее не похоже – она не любила оставлять без ответа брошенный вызов. Наконец он не выдержал: – Но почему, Вэл? Я уже спрашивал тебя – мне нужно знать! Почему ты прилетела?
– Прости, я задумалась, – сказала она, оторвав от него взгляд и уставившись в ветровое стекло. – Пожалуй, лучше я скажу это сейчас, пока ты занят машиной и мне не нужно на тебя смотреть. Выглядишь ты ужасно, лицо твое красноречиво свидетельствует о том, через что тебе пришлось пройти, а впрочем, я и не хочу смотреть на тебя.
– Я огорчен, – заметил Конверс, искренне стараясь смягчить впечатление от своей внешности. – Звонила Хелен Герли Браун, хочет сфотографировать меня для “Космополитен”.
– Прекрати! Совершенно не смешно, и ты это знаешь.
– Сдаюсь. Ты никогда меня правильно не понимала.
– Я всегда понимала тебя правильно, Джоэл! – бросила Валери, не глядя на него. – Не паясничай. У нас нет на это времени, как и на твои саркастические замечания. Мне всегда было немного грустно наблюдать, как ты отшиваешь всех, кто хочет с тобой поговорить, но теперь с этим покончено.
– Рад это слышать. В таком случае – говори! Какого черта ты впуталась в это?
Их сердитые взгляды встретились, они как бы снова узнали друг друга и о чем-то вспомнили – возможно, о том, что любили друг друга. Она отвернулась, а Конверс, съехав с моста, направил машину на дорогу, идущую вдоль моря.
– Хорошо, – сказала Валери, снова овладев собой. – Изложу, как сумею. Дело в том, что я и сама не очень-то уверена, слишком уж тут много всяких осложнений… Может быть, ты никудышный муж и холоден как лед, когда речь идет о чужих чувствах, но ты – совсем не то, за что пытаются тебя выдать. Ты не убивал всех этих людей.
– Я это знаю. И ты знаешь, как ты сама сказала. Но все же – зачем тебе понадобилось прилетать сюда?
– Потому что я должна была это сделать, – сказала Вэл очень твердо, продолжая глядеть на освещаемую фарами дорогу. – Позавчера вечером, посмотрев последние известия – а твоя фотография была на каждом канале, и она так отличалась от фотографий прошлых лет, – я ходила по берегу и думала о тебе. Это были неприятные, но честные мысли… Ты провел меня по моему собственному аду, Джоэл. Тебя вечно одолевало твое страшное прошлое, а я старалась относиться к тебе с пониманием, потому что знала, что ты пережил. Но ты никогда не пытался понять меня.У меня тоже были свои стремления, но они казались тебе мелкими, недостойными внимания… Ладно, думала я, в один прекрасный день все это пройдет, ночные кошмары кончатся, и он вдруг посмотрит на меня и скажет: “Эй, послушай, да ведь это ты”. Ночные кошмары кончились, но ничего не изменилось.
– Подчиняюсь логике оппонента, – с болью согласился Конверс. – И все-таки я не понимаю…
– Я нуждалась в тебе, Джоэл, но ты не замечал этого. Ты был чертовски мил, даже когда – я это знала – говорил не то, что чувствовал. Ты был хорош в постели, но все твои интересы были сосредоточены на себе самом, только на себе.
– Опять согласен, мой просвещенный коллега. Ну и?…
– Я вспомнила, что сказала себе в тот вечер, когда ты ушел из нашей квартиры. Я пообещала себе, что, если близкий мне человек будет нуждаться во мне так, как я нуждалась тогда в тебе, я не уйду. Назовем это самым торжественным обязательством из всех, какие я давала себе в жизни. Вся ирония в том, что человеком этим оказался ты. Ты не сумасшедший и не убийца, но кому-то нужно, чтобы тебя считали и тем и другим. И тот, кто это делает, делает это весьма убедительно. Даже друзья, знающие тебя многие годы, верят всему этому. А я не верю и поэтому не могу уйти от тебя.
– О Господи, Вэл…
– Никаких обязательств, Конверс. И никаких любовных ворковании с постелью в конце. Это исключено. Я прилетела не утешать, а чтобы помочь тебе. И здесь я могу это сделать. Тут мои корни, они уходят вглубь, на несколько поколений. Может быть, они и привяли, но они были – были! – и они должны тебе помочь. На этот раз тынуждаешься во мне. Странный поворот судьбы, не так ли, мой друг?
– Да уж, ничего не скажешь, – отозвался Джоэл, поняв только последние ее слова и продолжая мчаться в направлении заброшенного поля. – Погоди немного, – добавил он. – Меня не должны видеть в городе, и тебя тоже, особенно со мной.
– На твоем месте я бы так не беспокоилась. Мы под охраной друзей.
– Что? Каких… друзей?
– Не отвлекайся от дороги. Перед “Амстелом” были люди, разве ты не заметил?
– Были, конечно. Но никто не сел в машину и не поехал за тобой.
– А зачем им это? На улицах были другие – и за каналом и у консульства.
– Да о чем это ты, черт побери?
– Ну, хотя бы старик на велосипеде.
– Я его видел. Неужели он…
– Об этом после. – Валери передвинула большую матерчатую сумку и поудобнее вытянула свои длинные ноги. – Возможно, они сопровождают нас и сейчас, но делают это незаметно.
– Да кто же вы в таком случае, леди?
– Племянница Гермионы Гейнер. Это – мамина сестра. Ты никогда не знал моего отца, но если бы знал, он непременно просветил бы тебя относительно роли моей мамаши в войне, но и он тут же заткнулся бы при одном упоминании о моей тетке. Даже по мнению французов, она заходила слишком далеко. А голландское и немецкое подполье работали вместе. Как-нибудь на досуге я тебе расскажу об этом.
– На досуге!… Нас сопровождают!…
– В этом деле ты новичок и не увидишь их.
– Черт!
– Очень выразительно.
– Ну ладно, ладно… А как отец?
– Справляется. Он сейчас отсиживается у меня.
– В Кейп-Энн?
– Да.
– Я послал туда бандероль. “Эскизы”, как я сказал тебе по телефону. Там все! Перечислены имена, проанализированы причины… Все!
– Я уехала три дня назад. К тому времени пакет еще не пришел. Но ведь там сейчас Роджер. – Валери побледнела. – О Господи!
– Что такое?
– Я так и не смогла ему дозвониться. Я звонила позавчера, вчера и, наконец, сегодня!
– Будь оно все проклято! – Вдалеке показались огни приморского кафе. Джоэл заговорил отрывисто, повелительным тоном: – Сделай что угодно, но дозвонись. А потом вернись и скажи, что с ним все в порядке, понимаешь?
– Да. Я и сама хочу в этом убедиться.
Конверс притормозил у входа в кафе, отлично сознавая рискованность своего поступка, но в данный момент ему было наплевать на все. Валери выскочила из машины, открыла сумочку и вытащила телефонную кредитную карточку. Если в кафе есть телефон, она позвонит – ничто ее не остановит, подумал Джоэл. Он закурил, но дым показался ему кислым, в горле першило.
Пытаясь выбросить все из головы, он перевел взгляд на темную поверхность воды, взглянул на огоньки, мелькающие на далеком молу. Что он наделал? Отец знает его почерк, он тут же вскроет конверт и примется названивать Натану Саймону, а потом… Последствия могут быть самые ужасные. Вэл по содержанию материалов сразу сообразила бы, что по телефону о них лучше не говорить, но Роджер этого не поймет. Кипя от ярости, он сразу же все выложит. И если линия прослушивается… Да где же Вэл? Что она копается?
Конверс больше не мог усидеть на месте. Рванув ручку дверцы, он выскочил из машины, и ноги сами понесли его в кафе. Но у входа он резко остановился. В дверях показалась Валери, жестами предлагая ему вернуться. По щекам ее катились слезы.
– Сядь в машину, – сказала она, подходя к нему.
– Нет. Скажи, что произошло. Ну?…
– Джоэл, прошу тебя, вернись в машину. Пока я разговаривала по телефону, за мной следили двое каких-то типов. Я говорила по-немецки, но они поняли, что я звоню в Штаты, и видели, что я очень расстроена. Боюсь, они узнали меня. Нам нужно убираться отсюда.
– Что случилось?
– В машине. – Склонив голову набок, так, что ее темные волосы упали на плечо, Валери смахнула слезы и направилась мимо Конверса к автомобилю. Открыв дверцу, она уселась на сиденье.
– Черт бы тебя побрал!
Конверс, весь дрожа, подбежал к машине, вскочил за руль и захлопнул дверцу, одновременно нажав на педаль газа. Вывернув руль, он устремился вперед с такой силой, что гравий вырвался из-под буксующих колес, и не снимал ногу с акселератора до тех пор, пока темный пейзаж за окнами не слился в одну мелькающую полосу.
– Потише, – сказала Вэл, спокойно, не повышая голоса, – так ты только привлечешь к нам внимание.
Конверс сбросил газ, хотя и не сразу – в захлестнувшей его панике он с трудом уловил смысл ее слов.
– Он мертв, верно?
– Да.
– О Боже! Как это произошло? Что тебе сказали? С кем ты разговаривала?
– С соседкой. Имя ее не важно. Мы всегда оставляем ключи друг другу. Она решила вынимать почту и приглядывать за домом, пока полиция не разыщет меня. Поэтому она как раз была у меня, когда я позвонила. Я спросила насчет большого конверта, присланного из Германии, но в почте его не оказалось.
– А почему полиция? Что случилось?
– Ты знаешь, мой дом стоит на самом берегу. Примерно в сотне ярдов от дома тянется скалистый мол. Не очень длинный и не очень большой. Такая отметина, оставленная с тех времен…
– Да говори же ты о деле!… – Джоэл вцепился в руль.
– Говорят, вчера вечером он вышел прогуляться перед сном, пошел по молу и поскользнулся на мокрых камнях. На голове у него огромный синяк. Сегодня утром тело его прибило к берегу.
– Вранье! Все вранье! Его подслушивали! За ним следили!
– Подслушивали мой телефон? В самолете я думала об этом.
– “Думала – не думала”! Я убил его! Будь все проклято, я сам убил его!
– Не более, чем я, Джоэл, – тихо произнесла Вэл. Она коснулась его руки и, заметив слезы в его глазах, вздрогнула. – Я очень его любила. Мы с тобой разошлись, но он по-прежнему был моим близким другом, может быть – самым близким.
– Он называл тебя Вэлли, – сказал Джоэл, задыхаясь, пытаясь поглубже спрятать боль. – Сволочи! Сволочи!
– Хочешь, я сяду за руль?
– Нет!
– Насчет телефона. Я хотела спросить у тебя – по-моему, только полиция, или ФБР, или кто-нибудь в этом роде могут получить разрешение на прослушивание телефона.
– И такое разрешение они, конечно, получили! Именно поэтому я не мог тебе звонить. Я собирался звонить Нату Саймону.
– Но ведь ты говоришь не о полиции или ФБР. Ты говоришь о ком-то другом и о каких-то других людях.
– Да. Никто не знает, кто они и где они. Но они есть. И они делают все, что им заблагорассудится. Господи! Даже отца!… Вот что самое страшное.
– И именно об этом ты мне и расскажешь, не так ли? – сказала Валери, беря его за руку.
– Да. Еще несколько минут назад я не собирался рассказывать тебе всего, лишь кое-что, чтобы ты убедила Натана прилететь сюда, – пусть он сам увидит: я – в здравом уме и рассудке. Но теперь слишком поздно: они перекрывают все выходы. Пакет у них в руках – это все, что у меня было!… Прости меня, Вэл, но я собираюсь рассказать тебе все. Клянусь Богом, я не хотел этого – ради тебя же, – но, как и у тебя, у меня нет другого выхода.
– Я приехала сюда затем, чтобы тебе не нужно было искать другие выходы.
Конверс въехал на заброшенное поле у самого берега и остановил машину. Трава была высокой, полная луна стояла над заливом, вдали поблескивали огни Амстердама. Они вышли из машины, и он повел ее в самое темное место. Держа Валери за руку, он вдруг понял, что не держал ее за руку уже целые годы. Прикосновения, пожатия… Когда-то это было частью его – их – жизни. Но он тут же отбросил эту мысль – сейчас он посланец смерти.
– Думаю, здесь, – сказал он, отпуская ее руку.
– Хорошо. – Валери опустилась на мягкую траву с изяществом танцовщицы. – Как ты? – спросила она.
– Ужасно, – ответил Джоэл, глядя в темное небо. – Я знаю, что говорю: это я убил его. Многие годы я – нет, мы оба – пытались наладить отношения, а все кончилось тем, что я убил его. Если бы я оставил его в покое, предоставил его самому себе, не пытался вылепить из него кого-то, кого мне хотелось видеть, он бы наслаждался сейчас штормом где-нибудь за тысячи миль отсюда, рассказывал бы свои байки и все вокруг смеялись. И он бы не оказался вчера в твоем доме в Кейп-Энн.
– Джоэл, не ты заставил его вернуться из Гонконга!
– О, черт, конечно, я не просил его и не приказывал, если ты это имеешь в виду. И все же это так. После смерти матери между нами был как бы заключен молчаливый уговор: “Стань же ты, наконец, взрослым, отец. Летай куда угодно, но не исчезай надолго, люди волнуются. Стань ответственным человеком!” Господи, каким же гнусным святошей я был! А кончилось тем, что я убил его!
– Это не ты убил его! Это сделали другие! А теперь расскажи мне о них.
Конверс сглотнул и отер слезы с глаз.
– Ты права – сейчас нет времени, даже на старого Роджера.
– Потом найдется время на все.
– Если это “потом” будет, – сказал Джоэл, тяжело дыша и пытаясь взять себя в руки. – Ты уже знаешь насчет Рене, не так ли?
– Да, я прочла об этом вчера. И мне стало плохо… Ларри Тальбот сказал, что ты встречался с ним в Париже. Что даже Рене считал, что ты не в себе, точно так же, как Ларри – после разговора с тобой. И Рене был убит из-за того, что виделся с тобой. Ларри просто с ума сходит.
– Рене был убит не поэтому. Давай поговорим о Ларри. В первый раз, когда я позвонил ему, мне нужно было выудить у него кое-какие сведения, не задавая прямых вопросов. Его использовали, чтобы выйти на меня, но он ни о чем не догадывался. Скажи я ему об этом, в нем взыграло бы его шотландское упрямство, и его просто пристрелили бы на улице. Но потом я сам чуть не попал в такую же ситуацию. Когда я последний раз с ним разговаривал, я только что убежал от тех, кому удалось меня захватить, – я был измучен, испуган и говорил с ним совершенно откровенно. Я рассказал ему все.
– Он говорил об этом, – прервала его Вэл. – Но он считал, что ты заново переживаешь свое северо-вьетнамское прошлое. Есть какой-то специальный термин для этого.
Конверс покачал головой, и из его горла вырвался короткий смешок.
– Нужные термины всегда найдутся. Конечно, какое-то сходство с моим прошлым было, и я наверняка упомянул об этом, но всего лишь сходство, не более того. Ларри меня не слушал. Он слышал только то, что подтверждало мнение других обо мне, то, что он сам считал правдой. Он держался дружески, но это было притворством. Он вел себя как адвокат, который старается внушить своему клиенту, что он болен, и для всеобщего блага ему лучше сдаться. Когда я это сообразил, мне стало ясно, что он выдаст меня, – адрес-то я ему сказал, – думая при этом, будто совершает благое дело. Я понял: надо поскорее убираться оттуда. Поэтому я наскоро согласился с ним, повесил трубку и бежал… Мне повезло. Через двадцать минут я увидел у гостиницы машину с двумя моими намечавшимися палачами.
– Ты уверен?
Джоэл кивнул.
– На следующий день один из них официально засвидетельствовал, будто видел меня на мосту Аденауэра вместе с Уолтером Перегрином. А меня и рядом с этим мостом не было, по крайней мере, я так считаю, потому что понятия не имею, где этот мост находится.
– Я прочитала об этом в “Тайме”. Показания дал один армейский офицер, некий майор Уошбурн из посольства.
– Правильно. – Конверс сорвал длинный стебель и стал мять в руках. – Они великолепно умеют манипулировать средствами массовой информации – газетами, радио, телевидением. Любая ложь, подсунутая ими, сразу же приобретает характер бесспорной истины, ибо подтверждается официальными источниками; Нас выводят из игры, а вернее – просто убивают. При этом они так же поступают и со своими подручными. Люди для них – просто фигурки в шахматной игре. Главное для них – выиграть. Ведь игра эта – самая крупная в современной истории. И самое ужасное в том, что они действительно могут выиграть.
– Джоэл, да понимаешь ли ты, о чем говоришь? Американский посол, главнокомандующий силами НАТО, Рене, твой отец… ты.Убийцы в посольстве, манипулируемая пресса, ложь, исходящая из Вашингтона, Парижа, Бонна… Все это придает происходящему статус официальности. Судя по твоим описаниям, это что-то вроде Anschluss [154], адский захват политической власти?
Конверс оглядел освещенное луной поле, легкий бриз шевелил высокую траву.
– Именно об этом и идет речь. Все это задумано одним человеком, а проводится горсткой других, и все они убеждены в правоте своего дела и настойчивы в достижении своей цели, как могут быть настойчивы истинные профессионалы. Но самое главное – все они фанатики и убийцы, выступающие за дело, которое они, ни много ни мало, считают святым. Они завербовали и продолжают вербовать повсюду своих единомышленников – потерпевших крушение профессионалов, которые не знают, где приложить свои силы. Они хватаются за всевозможные теории и прожекты, навязывают всем миф о своем умении, дисциплинированности и самоотверженности. И все это для того, чтобы прийти к власти и отстранить неумелых, недисциплинированных, коррумпированных и потворствующих коррупции одновременно. Они слепы – они не видят ничего, кроме своего искаженного образа. То, что я говорю, похоже на краткий отчет. Это потому, что я мало спал, но много думал.
– Суд должен выслушать все показания, Джоэл, – сказала Валери, теперь уже глядя ему в глаза. – Мне не нужно краткое резюме, я хочу услышать все, с самого начала.
– Ладно. Все началось в Женеве…
– Я так и знала, – прошептала Валери.
– Что?
– Нет, ничего. Продолжай.
– С человека, которого я не видел двадцать три года. Тогда у него было одно имя, а в Женеве он появился под другим. Он объяснил, как это получилось, но в общем-то это значения не имело. Хотя что-то жутковатое в этом чувствовалось… Тогда я еще не понимал, насколько это жутко на самом деле, как о многом он умолчал, сколько лжи было в его словах – и все для того, чтобы манипулировать мною. Самое ужасное, что делалось все из самых лучших побуждении. Им был нужен такой человек, как я. Им.Я до сих пор не знаю, кто они такие, знаю только, что они существуют… И всю свою оставшуюся жизнь – не знаю, сколько мне отпущено, – я всегда буду помнить слова, которыми Холлидей, тот человек в Женеве, объяснил основную причину своего приезда в Женеву. “Они вернулись, – сказал он. – Генералы вернулись”.
Джоэл рассказал ей все, возвращаясь к отдельным деталям и подробностям, стараясь ничего не пропустить. Начался последний отсчет времени. Через несколько дней, в лучшем случае через неделю или две, повсюду начнутся вспышки насилия – вроде тех, какие происходят сейчас в Северной Ирландии. “Аккумуляция, – говорят они. – Резкое ускорение!” И при этом никто ничего не знает: где, когда и против кого это будет направлено. Задумал все это маньяк по имени Джордж Маркус Делавейн, а другие влиятельные маньяки пошли за ним, послушно выполняя его приказы, и вот они уже заняли исходные позиции, с которых бросятся теперь на захват власти. И так – повсюду!
Джоэл закончил рассказ, холодея от ужаса, потому что прекрасно понимал: если ее схватят люди “Аквитании”, наркотики, введенные ей, заставят ее рассказать все – для нее это равнозначно смертному приговору. Он и сказал ей это, страстно желая сесть к ней поближе, обнять ее, сказать, как ненавидит себя за то, что поступил так, как, он знал, должен был поступить. Но он не сделал ни малейшего движения в ее сторону, ее глаза запрещали ему это – она продумывала ситуацию, оценивала все ее аспекты.
– Иногда, – тихо заговорила она, – во время ночных кошмаров, или когда ты слишком много пил, ты говорил об этом Делавейне. Ты дрожал, закрывал глаза и время от времени вскрикивал. Ты ненавидел этого человека. И до смерти боялся его.
– Он стал причиной многих смертей, бесполезных смертей. Мальчишки… просто дети, одетые в форму взрослых людей, они понятия не имели, что “гунг-хо” означает “найти и уничтожить”, а их разносило в клочья.
– А не может так быть, что ты – как они это называют? – заново переживаешь свое прошлое?
– Если ты этому веришь, я сейчас же отвезу тебя в “Амстел”, а завтра ты улетишь домой и вернешься к своим мольбертам. Я – не сумасшедший, Вэл. Я здесь, перед тобой, и все это происходит на самом деле.
– Хорошо, но я должна была задать тебе этот вопрос. Ты не видел себя в те ночи, а я видела. Ты либо валился на постель как мертвый, либо напивался до того, что не соображал, где находишься.
– Это случалось нечасто.
– Прими мою благодарность, но каждый раз, когда это происходило, ты был там. И мучился при этом.
– Вот поэтому меня и разыскали в Женеве, а потом – завербовали.
– И этот Фоулер, или Холлидей, нашел нужные слова. Твои собственные.
– В этом ему помог Фитцпатрик. Он тоже считал, что заботится об общем благе.
– Да, я знаю, ты уже говорил об этом. А как ты думаешь, что с ним случилось? С Фитцпатриком, я имею в виду.
– Целыми днями я ломал голову над тем, что бы такое придумать, чтобы они оставили его в живых. Но… тщетно. Для них он еще опаснее меня. Он работал в тех сферах, под которые они подкапываются, он отлично разбирается во всех заказах Пентагона и знает порядок экспортных операций настолько хорошо, что способен пригвоздить их, набрав всего лишь половину необходимых в таких случаях доказательств. Они убили его.
– Он тебе нравился, да?
– Да, он мне нравился, и более того – я чуть ли не завидовал ему. У него быстрый восприимчивый ум и, кроме того, чертовски богатое воображение, и он не боялся им пользоваться.
– Он очень похож на одного человека, за которого я когда-то выходила замуж, – заметила Вэл.
Конверс быстро взглянул на нее, но тут же перевел взгляд на воду.
– Если я выберусь из всего этого живым – в чем я очень сомневаюсь, – я открою охоту. Выясню, кто это сделал, кто спустил курок. И не будет никакого суда, никаких свидетелей обвинения или защиты, смягчающих или иных обстоятельств. Только я и пистолет.