Страница:
“Я сам заеду за ней, – сказал ему Сэм вчера вечером… – Она остановилась в “Гранд-отеле”, я сказал, что звонить ей буду только я сам. Она – дама уравновешенная, но у нее уже был крайне неприятный телефонный разговор в Нью-Йорке. Теперь она хочет слышать по телефону только знакомый голос, и я не могу упрекнуть ее за это”.
“Дорогая уравновешенная дама, вы совершили самую большую ошибку в вашей весьма сократившейся теперь жизни, – думал Меткалф, садясь в свой автомобиль. – Рядом со мною у вас, возможно, был шанс выжить, однако теперь, как принято выражаться в этой части Невады, шансы на выигрыш равны нулю”.
И все же она будет на его совести, размышлял офицер разведки, двигаясь с большой скоростью на юг по шоссе номер 15.
Совесть… Интересно, думают ли эти затаившиеся в Вашингтоне ублюдки, что Конверс лежит на их совести? Заслали его, а потом бросили на произвол судьбы, не позаботившись даже о том, чтобы обеспечить ему быструю смерть. Те, что готовили камикадзе, просто святые рядом с этими типами.
Конверс… Где же его искать?
Глава 33
“Дорогая уравновешенная дама, вы совершили самую большую ошибку в вашей весьма сократившейся теперь жизни, – думал Меткалф, садясь в свой автомобиль. – Рядом со мною у вас, возможно, был шанс выжить, однако теперь, как принято выражаться в этой части Невады, шансы на выигрыш равны нулю”.
И все же она будет на его совести, размышлял офицер разведки, двигаясь с большой скоростью на юг по шоссе номер 15.
Совесть… Интересно, думают ли эти затаившиеся в Вашингтоне ублюдки, что Конверс лежит на их совести? Заслали его, а потом бросили на произвол судьбы, не позаботившись даже о том, чтобы обеспечить ему быструю смерть. Те, что готовили камикадзе, просто святые рядом с этими типами.
Конверс… Где же его искать?
Глава 33
Джоэл молча стоял, пока наемник Ляйфхельма отбирал у него пистолет, а потом, обращаясь к старухам, сидящим рядком на стульях с высокими спинками, заговорил. Он говорил не более минуты; затем схватил Конверса за руку – как бы в подтверждение того, что он их общий трофей, – и заставил его повернуться лицом к Гермионе Гейнер, чьим пленником он, по существу, и был. Совершался мистический ритуал победителей из давно прошедших времен.
– Я только что поблагодарил этих мужественных женщин-подпольщиц, – проговорил немец, глядя на Конверса, – за успешное разоблачение предателя нашего общего дела. Фрау Гейнер может подтвердить это, ja, мете Dame? [186]
– Ja! – с чувством выкрикнула старуха, лицо которой сияло от сознания собственной значимости. – Предатель! – возопила она.
– Мы созвонились с командованием и получили инструкции, – продолжал солдат Ляйфхельма. – А теперь, Amerikaner, мы вместе с вами удаляемся. Вы решительно ничего не можете сделать, так что ведите себя потише.
– Если у вас все так хорошо, организовано, то зачем тогда понадобились двое людей в поезде, включая и этого? – кивнул Джоэл в сторону человека с рукой на перевязи, подсознательно стараясь затянуть время и заставить противную сторону признать его заслуги.
– Мы всего лишь наблюдали за ходом операции, а не организовывали ее, – отозвался немец. – Нам нужно было удостовериться, что вы ведете себя так, как мы и ожидали. Все присутствующие с этим согласны. Stimmt das, Frau Geyner? [187]
– Ja, – решительно подтвердила тетка Валери.
– Но второй-то мертв, – заметил Джоэл.
– Он отдал жизнь в борьбе за общее дело, и… мы скорбим о нем. Пошли!
Немец и два его спутника раскланялись с дамами и через двойные широкие двери повели Конверса к центральному входу. На огромной террасе подручный Ляйфхельма передал толстый конверт человеку с рукой на перевязи и что-то приказал ему. Оба его спутника согласно кивнули и стали быстро спускаться со ступенек, при этом раненый придерживался за шаткие перила. Оказавшись внизу, на длинной дуге подъездного пути, они торопливо свернули вправо. У дальнего выезда на проселочную дорогу Джоэл разглядел в темноте силуэт длинного седана.
Трое охранников вывели его из камеры. Было за полночь. То ли его переправляли в другой лагерь, то ли вели на казнь – куда-нибудь в чащу джунглей, где будут не слышны крики. Старший прокричал команду, двое его подчиненных бросились бежать по дороге к захваченному американскому джипу, стоящему в нескольких сотнях ярдов. Он один на один с охранником, подумал Конверс, другого такого случая больше не представится. Если это должно случиться, пусть случится сейчас. Он немного наклонил голову, опустил взгляд на темный контур пистолета в руке охранника…
Рука немца твердо сжимала пистолет, направленный прямо в грудь Джоэла. Внутри обветшалого дома старухи разразились песней, их дребезжащие голоса все громче славили свою победу жутким торжествующим гимном, доносившимся до него через раскрытые сводчатые окна, в которые задувал летний бриз. Конверс чуть шевельнул ногой, ощупывая доски крыльца и выбирая из них наиболее слабую. Он надавил на нее, перенеся на ногу всю свою тяжесть, – раздался Довольно громкий скрип. Немец удивленно огляделся.
Пора! Джоэл ухватился за ствол пистолета, вывернул державшую его руку и ударом плеча отшвырнул охранника к стене. Ухватившись за пистолет, он продолжал выворачивать его, помогая теперь и второй рукой. Ствол пистолета уперся в живот конвойного… Одежда противника, шум работающего вдали мотора и песня, которая, набирая силу, доносилась из распахнутых окон, почти заглушили звук выстрела. Немец упал, голова склонилась на сторону, глаза вылезли из орбит, запахло жженой материей и вывалившимися внутренностями… Немец был мертв. Конверс присел и вгляделся в длинную V-образную подъездную дорогу, ожидая увидеть бегущих конвоиров с пистолетами наготове. Вместо этого он увидел на проселочной дороге машину с включенными фарами, которая как раз сворачивала налево, к въездным воротам.
Вытащив пистолет из руки мертвого охранника, Джоэл оттащил его в тень за крыльцо. В его распоряжении были считанные секунды.
Добирайся до джипа. Воспользуйся машиной! Ближайший патрульный пост в пяти милях вниз по дороге. Там они все тщательно осмотрят. Добирайся до джипа! Джип!
Длинный седан подъехал к крыльцу, из передней дверцы выбрался человек с рукой на перевязи. Из-за толстой угловой колонны Конверс видел, как немец стоит на дороге, пристально вглядываясь в темноту.
– Кёниг? – тихо позвал он и стал осторожно подниматься по ступенькам, левая рука его неловко поползла под пиджак. – Wo ist Konig? [188]
Джоэл вывернулся из-за колонны и, бросившись по шатким ступеням вниз, ухватил раненого за перевязь. Затем, всадив пистолетный ствол в горло наемника, он развернул его и толкнул к машине с такой силой, что голова немца врезалась в ее крышу. Не теряя времени, Джоэл сунул пистолет в опущенное стекло дверцы шофера.
Несмотря на внезапность нападения, шофер оказался проворнее, чем его незадачливый напарник – он уже выхватил пистолет из невидимой кобуры. Конверс в упор выстрелил в него и снес ему череп.
Запрячь тела в джунглях, не оставляй их около лагеря! На счету каждая минута, нет, каждая секунда!
Джоэл отдернул раненого немца от машины и подтолкнул его к передней дверце.
– Теперь, добрый христианин, ты мне поможешь! – прошептал он, вспомнив жалобные причитания убийцы в багажном вагоне. – Ты сделаешь то, что я тебе скажу, или отправишься вдогонку за своими дружками. Улавливаешь? Я испуган, мистер, я на пределе. У меня есть оружие, и я снова убью – это легче, чем позволить убить себя. Двигайся! Тот сукин сын гестаповец на крыльце! Тащи его сюда! Клади назад!
Примерно через минуту – Джоэл совершенно утратил чувство времени – раненый немец уже сидел за рулем, с трудом управляясь с машиной, а на заднем сиденье лежали два трупа. Типичный кадр из фильма ужасов, пытался успокоить себя Конверс, с трудом сдерживая тошноту. Несмотря на свое состояние, он внимательно следил за окрестностями, запоминая дорогу и одновременно давая указания водителю, где сделать очередной поворот. Это напоминало ему тренировочные полеты, когда он без карты и радара должен был вернуться на свой аэродром.
Так они добрались до каких-то заваленных камнями полей у подножия горы, и Конверс велел немцу съехать с дороги. С трудом преодолев еще несколько сот ярдов, они остановились у крутого спуска, заросшего высокими деревьями. Он приказал шоферу выйти и вышел сам.
Он дал стражу последний шанс. Это был ребенок в плохо сидевшей униформе, его глаза сверкали, на лице был вопрос. Что он чувствовал? Он учинил мальчишке – нет, ребенку – простейший экзамен, и тот провалил его.
– Послушай, – сказал Джоэл, – в поезде ты говорил, что тебя наняли – я не понял немецкого слова, – что ты не хотел никого убивать. Ты – безработный, и тебе нужна работа, так?
– Да, майн герр! Я никого не убивать! Я только наблюдал, следил!
– Хорошо. Я спрячу оружие и пойду. Ты тоже отправляйся куда хочешь, о’кей?
– Jch verstehe! Да, конечно!
Конверс сунул оружие за ремень, повернулся и, продолжая сжимать рукоять пистолета, направился к склону. Легкий треск – хрустнул камешек! Конверс повернулся и, парируя бросок немца, упал на колени.
И тот провалил экзамен.
Джоэл выстрелил. Солдат “Аквитании” вскрикнул и грохнулся оземь.
Взяв конверт, адресованный Натану Саймону, Джоэл зашагал через усеянное камнями поле к дороге. Он хорошо ее запомнил – сидевший в нем пилот не мог ошибиться. Он знал, что ему следует делать.
Он укрылся в кустах, окружавших собственность Гермионы Гейнер, примерно в тридцати ярдах от обветшалого дома и в двадцати от выбитой колеи подъездной дороги, обрамленной чахлой рыжей травой, забывшей, что такое вода. Конверс выжидал, как развернутся события. Инстинкт подсказывал ему, что скоро наступит развязка. Человек может выдержать многое – будучи адвокатом, он привык играть подобными трюизмами, – но человек обязательно должен получить ответы на свои вопросы.
Вставало солнце, в его лучах пробовали голоса первые птицы, мириады различных шумов сменили ночную тишину. Однако большие створчатые окна, через которые всего несколько часов назад доносились голоса спятивших старух, были закрыты. Лишь слышалось потрескивание оконных рам. Конверс с удивлением отметил, что при всех этих безумных, диких событиях на нем еще сохранился клерикальный воротничок, а в кармане лежали фальшивый паспорт и письмо с изложением причин его паломничества. Ближайшие несколько часов покажут, сохранил ли свою силу этот камуфляж.
Рев мотора Конверс услышал прежде, чем разглядел черный “мерседес”, сворачивающий с проселочной дороги к дому. Он на большой скорости подъехал к крыльцу и резко затормозил. Из него вышел мужчина, потом вылез водитель и, обойдя машину, присоединился к своему напарнику. Мужчины постояли с минуту, глядя на крыльцо и на окна дома, потом повернулись, осмотрели землю, подошли к машине Гермионы Гейнер и заглянули внутрь. Водитель “мерседеса” кивнул и достал из-под куртки пистолет. Они быстро вернулись к крыльцу и поднялись к двери. Не обнаружив звонка, человек без пистолета резко постучал и почти сразу же принялся колотить кулаком в дверь, тщетно поворачивая ручку.
Изнутри послышались гортанные звуки, дверь распахнулась, появилась разъяренная фрау Гейнер в старом банном халате. Она принялась отчитывать их тоном злобной учительницы, которая выговаривает двум ученикам за провинность, в которой они не повинны. Как только один из непрошеных гостей пытался вставить слово, ее голос тут же срывался на крик. Мужчина, державший пистолет, попытался незаметно спрятать его в карман. Его напарник, у которого чувство долга возобладало над почтением к старой даме, схватил вдруг тетку Валери за плечи и заговорил резко, отрывисто, заставив ее на мгновение умолкнуть.
Но если он надеялся, что после этого что-то изменится, то он здорово просчитался. Гермиона Гейнер действительно выслушала его, но тут же заорала снова – и тоже резко, отрывисто, властно. Потом указала рукой на заросший травой подъездной путь и, видимо, описала то, что ей удалось разглядеть там в предрассветном сумраке, а затем, судя по жестам, вернулась к описанию собственных подвигов. Мужчины переглянулись, в их взглядах были страх и недоумение – они, без сомнения, относились не к тому, что сказала фрау Гейнер, а к тому, что она еще может сказать. Затем наемники Ляйфхельма бросились по ступенькам вниз к своему автомобилю. Водитель резко нажал на стартер, мотор возмущенно взвыл, и “мерседес” пулей пронесся мимо машины фрау Гейнер. Пытаясь миновать выбоины на дороге, шофер вильнул вправо, потом влево, затем прибавил газа; зацепив задним крылом каменный столб, машина, под громкую брань мужчин, проскочила в ворота и помчалась по проселочной дороге. Гермиона Гейнер захлопнула входную дверь.
“А теперь придется рискнуть и мне, – подумал Джоэл, выползая из зарослей, – но риск этот не должен выходить за пределы разумного”. “Аквитания” использовала фрау Гейнер, ему оставалось только перенять ее опыт. Наемники рискнули вернуться к этой сумасшедшей, а чем хуже он?
Держа в руке конверт, Конверс прошел по разбитому подъездному пути, поднялся по скрипучим ступенькам и постучал. Через десять секунд ворчащая Гермиона Гейнер отворила дверь. И тут он сделал нечто настолько противоречащее его натуре, что потом, вспоминая об этом, он приписывал свой поступок исключительно импульсивности.
Конверс ударил старуху точно в середину челюсти. Это положило начало восьми самым долгим часам в его жизни.
Удивленные полицейские, обеспечивающие безопасность постояльцев “Гранд-отеля”, смущенно отказались от вознаграждения, когда Валери решила повысить ставку с пятидесяти до ста долларов в час, считая, что экономические стимулы в Лас-Вегасе должны быть выше, чем в Нью-Йорке, а тем более – в Кейп-Энн. Около сорока пяти минут они колесили по улицам старого и нового города, и все это время оба профессиональных агента заверяли ее, что за их автомобилем никто не следит. Третьего агента они оставили в коридоре девятого этажа с приказом задержать любого, кто попытается проникнуть в ее номер. Естественно, они были разочарованы, когда она в конце концов сняла себе номер в отеле “Цезарь-палас” на другой стороне бульвара.
Вэл щедро расплатилась с коридорным, взяла у него свою дорожную сумку и тут же бросилась к телефонному аппарату на столике у кровати.
– Мне нужно в туалет! – закричала Гермиона Гейнер, не отнимая пузыря со льдом от челюсти.
– Опять? – спросил Конверс, с трудом открывая глаза. Он сидел напротив старухи, конверт и пистолет лежали у него на коленях.
– Вы меня нервируете. Вы ударили меня.
– Прошлой ночью вы сделали то же самое, да еще кое-что и похуже, – сказал Джоэл, вставая со стула и засовывая пистолет за пояс. Конверт он продолжал держать в руке. – Давайте!
– Я еще увижу вас в петле! Предатель! Сколько сейчас времени? Вы думаете, что наши функционеры в Untergrundbewe-gung не хватятся меня?
– Думаю, они кормят сейчас голубей в парке и воркуют вместе с ними. Давайте, идите, я пойду сзади.
Телефон зазвонил, и усталость от проведенных здесь часов сразу пропала. Конверс схватил старуху за шиворот и подтащил ее к старинному столику с телефоном.
– Действуйте так, как мы с вами отрепетировали, – прошептал он, крепко держа ее. – Ну!
– Алло? – сказала Гермиона Гейнер в трубку. Джоэл прижался щекой к ее щеке, вслушиваясь в доносящиеся из трубки слова.
– Tante! Ich bin’s, Valerie! [189]
Узнав знакомый голос, Конверс оттолкнул старуху.
– Вэл! – закричал он. – Это я! Я не уверен, что телефон не прослушивается. Ее обвели вокруг пальца. Нас всех обвели вокруг пальца! Поэтому – быстро! Скажи Сэму, что я был не прав, что я ошибался! Компрометация означает убийства, убийства, черт бы их побрал, по всему свету!
– Он это знал! – крикнула ему в ответ Валери. – Он мертв, Джоэл! Он мертв! Его убили!
– О Господи! Сейчас нет времени, Вэл, нет времени! Этот телефон!
– Встречай меня! – выкрикнула бывшая миссис Конверс.
– Где? Скажи мне, где?
Пауза длилась всего несколько секунд, но секунды эти обоим показались вечностью.
– Там, где все началось, дорогой! – крикнула Валери. – Там, где это началось, но не там, где началось… Облака, милый! Заплата и облака!
“Там, где это началось? Женева. Но не Женева. Облака, заплата. Заплата!”
– Да, знаю!
– Завтра или послезавтра! Я там буду!
– Мне нужно как-то выбраться отсюда… Вэл… Я так люблю тебя. Так люблю!
– Облака, мой любимый, мой единственный… облака… О Господи, постарайся выжить!
Джоэл вырвал из стены телефонный провод, и тут Гермиона Гейнер бросилась к нему, занеся над головой украшенную бронзой кочергу. Но железо только скользнуло у него по щеке – он успел перехватить ее руку.
– У меня нет на тебя времени, взбесившаяся сучка! У моего клиента нет на тебя времени! – Конверс развернул ее спиной к себе и подтолкнул вперед, прихватив со стола конверт. – Вы, кажется, собирались в туалет, сударыня?
Туалет находился в холле, и там же Конверс с облегчением обнаружил в красном восточном кувшине лакового дерева ключи от машины, брошенные туда старухой прошлой ночью. Дверь туалета открывалась наружу, и, как только старуха оказалась за нею, Джоэл подпер ручку двери спинкой массивного стула, прочно закрепив его ножки ударами ноги. Тетка Валери услышала шум и попыталась открыть дверь, но чем сильнее она напирала на дверь, тем крепче ножки упирались в пол.
– Сегодня вечером мы объявим общий сбор! – кричала она. – За вами будут охотиться лучшие наши люди! Лучшие!
– Боже, помоги Эйзенхауэру, когда вы встретитесь на том свете, – пробормотал Конверс, чувствуя внутреннее облегчение. Если “Аквитания” прослушивает этот телефон, старуху разыщут через несколько часов.
С ключами от машины, конвертом под мышкой и пистолетом за поясом Конверс направился к двери и осторожно отворил ее. Ни души. Автомобиль Гермионы Гейнер по-прежнему стоял на заросшей травой дорожке. Включив зажигание, он обнаружил, что бак наполнен только наполовину. “Хватит, чтобы выбраться из Оснабрюка”, – решил Джоэл. Пока не удастся приобрести карту, придется ориентироваться по солнцу, держа путь на юг.
Валери организовала все через бюро путешествий отеля, расплатилась наличными и назвалась своей девичьей фамилией, надеясь, что какая-то толика удачливого военного прошлого ее матери перейдет и к ней. Она вылетает в Париж рейсом “Эр-Франс” в 16.00 из Лос-Анджелеса. До Лос-Анджелеса она доберется за час чартером, на борт которого ее доставит специально арендованная машина. Это позволит ей миновать таможню в аэропорту Мак-Каррен. Подобной привилегией пользуются знаменитости и те, кому в местных казино достался крупный выигрыш. Не должно быть больших проблем и с фамилией. Не хотела пользоваться фамилией бывшего мужа, давно чужого ей человека, за которым охотится полиция. Так она скажет, если возникнут какие-нибудь недоразумения. Паспорт ей придется предъявлять только в эмиграционной службе в Париже, а пройдя ее, она сможет разъезжать по всей стране под любым именем, не пересекая, однако, границ Франции. Именно поэтому она и подумала о Шамони, французском горнолыжном курорте, где они провели с Джоэлом пять памятных дней.
Она полетела тогда вместе с Джоэлом в Женеву, где у него была трехдневная конференция, по завершении ее ему обещали пятидневный отпуск и катание на горных лыжах на Монблане. Это была награда от Джона Брукса, великолепного посредника “Тальбота, Брукса и Саймона” на международных переговорах. Он наотрез отказался устраивать некий восстанавливающий всеобщее единение обед, который он назвал “дерьмовым сборищем идиотов”. “Наш мальчик вполне справится, – сказал Брукс. – Он очарует эти задницы и опустошит их карманы”. Тогда-то Джоэл впервые понял, что выбрал правильный путь, но, странное дело, лыжи возбуждали его не меньше, чем этот успех. И как же они были счастливы! Может быть, потому, что им обоим тогда везло.
Джоэлу, однако, не пришлось насладиться лыжными прогулками. На второй же день он очень неудачно упал и вывихнул лодыжку. Нога ужасно распухла, а непрекращающаяся боль привела его в мрачное расположение духа. Утром он потребовал номер “Геральд трибюн” и по-детски отказывался от завтрака, пока не принесли газету, а затем уже совсем по-детски разыгрывал роль страдальца, бессердечная жена которого катается на горных склонах. Но стоило ей сказать, что катание в одиночестве не доставляет ей удовольствия, он тут же обвинил ее в лицемерии. Что же касается его, то он даже рад случившемуся – наконец-то у него появилась возможность почитать, что художникам просто непонятно. “Сэр Зануда” – вышила Валери на его шапочке.
Ох, каким мальчишкой он был тогда, думала Вэл. Зато ночами все было по-другому: он становился мужчиной, любящим и нежным – щедрый лев и чувствительная лань одновременно. Они любили друг друга часами, до тех пор, пока солнечные лучи не начинали играть на вершинах гор, и лишь тогда они, усталые, засыпали в тесных объятиях.
В последний день, перед тем как возвращаться в Женеву, а оттуда ночным рейсом в Нью-Йорк, она удивила его. Вместо того чтобы провести последние часы на лыжах, она отправилась в магазин, купила ему свитер и пришила к рукаву большущую заплату: “Горнолыжник Шамони”. Пока она дарила ему этот свитер, за дверью ждал портье с коляской с ручным управлением – она организовала ее через менеджера их отеля. Они подъехали к центру Шамони, и здесь канатная дорога подняла их на высоту тринадцати тысяч футов – казалось, они парили в облаках над всем миром. Затем они оказались на самой высокой точке – и у них перехватило дыхание. Джоэл повернулся к ней, у него появился тот косой, беспомощный взгляд, который выдавал его самую глубинную сущность – так он всегда благодарил ее.
“Ну хватит этих дурацких красот, – заявил он. – Забирай свои тряпки. Здесь не так уж холодно”.
Они пили кофе, сидя на скамье на свежем воздухе и любуясь великолепным зрелищем, открывающимся их глазам. Они взялись за руки, и – о Боже! – она почувствовала на своих щеках слезы. Слезы любви.
Валери почувствовала их и сейчас и поднялась с места, чтобы прервать поток ненужных воспоминаний. Ей предстоит пересечь половину земного шара и уйти от Бог знает какого множества людей, которые ищут ее, так что необходима полная ясность ума.
Он сказал ей, что любит ее, очень любит. Но может быть, это не любовь, а… мольба о помощи? В ответ она тоже сказала ему: “Мой любимый, мой единственный…” Неужели эти слова продиктованы охватившей ее паникой?
“Хуже всего, что я ничего не знаю”, – думал Конверс, следя за дорожными знаками, которые высвечивались светом его фар. Он провел в пути около семи часов, купив карту на заправочной станции возле Хагена. Судя по этой карте, он находился еще довольно далеко от того места, где собирался пересечь границу. Дело в том, что он не знал, как скоро начнутся поиски машины Гермионы Гейнер, если “Аквитания” подслушала его разговор с Вэл. Вот почему он решил ехать кружным путем, минуя основные дороги, ведя машину по солнцу. Так он добрался до Хагена. Но теперь-то Гермиона Гейнер со своей сумасшедшей бандой уже заявила в полицию о пропавшей машине. Джоэл не представлял себе, как эти старухи убедят полицию, что тетка Валери была пострадавшей стороной, но украденная машина – это украденная машина, не важно, кто сидит за рулем – Франциск Ассизский [190]или Джек Потрошитель.
Конверс направился через Леннштадт к Кренцелю, пересек Рейн у Белдорфа и дальше, по берегу реки, двигался на запад – через Коблснц, Обервессель и Бинген, затем к югу – на Нойштадт и потом к востоку – к Шпейеру и снова к Рейну. И потом опять к югу – через приграничные города Эльзас-Лорейн и, наконец, к Кёлю. Там он пересечет границу с Францией. Несколько лет назад Джон Брукс отправил его в Страсбур, французский город на другом берегу реки, на ужасно скучную конференцию, где восемь адвокатов долго спорили друг с другом относительно тончайших оттенков перевода, что не имело никакого отношения к сути предмета.
В результате Джоэл много гулял по городу и ездил за город, восхищаясь красотой тамошних окрестностей. Он несколько раз плавал на маленьких пароходиках вниз и вверх по Рейну, и ему запомнилось множество паромов, снующих в обоих направлениях между немецкими и французскими пристанями. А больше всего – многолюдные толпы на улицах в этот период года.
Ему предстояло просидеть за рулем еще три или четыре часа, придется где-то остановиться и немного поспать. Он уже и не помнил, когда по-настоящему спал. Но впереди были Шамони и Вэл. Он сказал ей, что любит ее. Он все-таки сказал это после стольких лет и почувствовал невероятное облегчение. Но еще более невероятным был ее ответ: “Мой любимый, мой единственный…” Неужели она сказала это искренне? Или ее слова продиктованы желанием поддержать его, просто эмоциональной вспышкой художника?
“Аквитания”! Выбрось все из головы и постарайся живым попасть во Францию.
Полярный рейс из Лос-Анджелеса в Париж протекал как обычно, льдистые, поистине лунные ландшафты этого самого северного района мира были усыпляюще мирными, бескрайность ледяных просторов изгоняла всякие мысли. Ничто не нарушало спокойствия Валери, изредка поглядывавшей вниз со страшной высоты. Но по прибытии в Париж спокойствию ее пришел конец.
– Вы прибыли во Францию по делам или на отдых, мадам? – спросил представитель иммиграционной службы, беря у Валери ее паспорт и вводя ее данные в компьютер.
– Les deux [191].
– Vous parlez francais? [192]
– Je le prefere. Mes parents etaient de Paris [193], – ответила Валери и продолжала по-французски: – Я художница, и мне предстоят переговоры с несколькими художественными галереями. Но естественно, я собираюсь поездить… – Она остановилась, видя, что служащий оторвался от экрана и внимательно смотрит на нее. – Что-то не так? – осведомилась она.
– Я только что поблагодарил этих мужественных женщин-подпольщиц, – проговорил немец, глядя на Конверса, – за успешное разоблачение предателя нашего общего дела. Фрау Гейнер может подтвердить это, ja, мете Dame? [186]
– Ja! – с чувством выкрикнула старуха, лицо которой сияло от сознания собственной значимости. – Предатель! – возопила она.
– Мы созвонились с командованием и получили инструкции, – продолжал солдат Ляйфхельма. – А теперь, Amerikaner, мы вместе с вами удаляемся. Вы решительно ничего не можете сделать, так что ведите себя потише.
– Если у вас все так хорошо, организовано, то зачем тогда понадобились двое людей в поезде, включая и этого? – кивнул Джоэл в сторону человека с рукой на перевязи, подсознательно стараясь затянуть время и заставить противную сторону признать его заслуги.
– Мы всего лишь наблюдали за ходом операции, а не организовывали ее, – отозвался немец. – Нам нужно было удостовериться, что вы ведете себя так, как мы и ожидали. Все присутствующие с этим согласны. Stimmt das, Frau Geyner? [187]
– Ja, – решительно подтвердила тетка Валери.
– Но второй-то мертв, – заметил Джоэл.
– Он отдал жизнь в борьбе за общее дело, и… мы скорбим о нем. Пошли!
Немец и два его спутника раскланялись с дамами и через двойные широкие двери повели Конверса к центральному входу. На огромной террасе подручный Ляйфхельма передал толстый конверт человеку с рукой на перевязи и что-то приказал ему. Оба его спутника согласно кивнули и стали быстро спускаться со ступенек, при этом раненый придерживался за шаткие перила. Оказавшись внизу, на длинной дуге подъездного пути, они торопливо свернули вправо. У дальнего выезда на проселочную дорогу Джоэл разглядел в темноте силуэт длинного седана.
Трое охранников вывели его из камеры. Было за полночь. То ли его переправляли в другой лагерь, то ли вели на казнь – куда-нибудь в чащу джунглей, где будут не слышны крики. Старший прокричал команду, двое его подчиненных бросились бежать по дороге к захваченному американскому джипу, стоящему в нескольких сотнях ярдов. Он один на один с охранником, подумал Конверс, другого такого случая больше не представится. Если это должно случиться, пусть случится сейчас. Он немного наклонил голову, опустил взгляд на темный контур пистолета в руке охранника…
Рука немца твердо сжимала пистолет, направленный прямо в грудь Джоэла. Внутри обветшалого дома старухи разразились песней, их дребезжащие голоса все громче славили свою победу жутким торжествующим гимном, доносившимся до него через раскрытые сводчатые окна, в которые задувал летний бриз. Конверс чуть шевельнул ногой, ощупывая доски крыльца и выбирая из них наиболее слабую. Он надавил на нее, перенеся на ногу всю свою тяжесть, – раздался Довольно громкий скрип. Немец удивленно огляделся.
Пора! Джоэл ухватился за ствол пистолета, вывернул державшую его руку и ударом плеча отшвырнул охранника к стене. Ухватившись за пистолет, он продолжал выворачивать его, помогая теперь и второй рукой. Ствол пистолета уперся в живот конвойного… Одежда противника, шум работающего вдали мотора и песня, которая, набирая силу, доносилась из распахнутых окон, почти заглушили звук выстрела. Немец упал, голова склонилась на сторону, глаза вылезли из орбит, запахло жженой материей и вывалившимися внутренностями… Немец был мертв. Конверс присел и вгляделся в длинную V-образную подъездную дорогу, ожидая увидеть бегущих конвоиров с пистолетами наготове. Вместо этого он увидел на проселочной дороге машину с включенными фарами, которая как раз сворачивала налево, к въездным воротам.
Вытащив пистолет из руки мертвого охранника, Джоэл оттащил его в тень за крыльцо. В его распоряжении были считанные секунды.
Добирайся до джипа. Воспользуйся машиной! Ближайший патрульный пост в пяти милях вниз по дороге. Там они все тщательно осмотрят. Добирайся до джипа! Джип!
Длинный седан подъехал к крыльцу, из передней дверцы выбрался человек с рукой на перевязи. Из-за толстой угловой колонны Конверс видел, как немец стоит на дороге, пристально вглядываясь в темноту.
– Кёниг? – тихо позвал он и стал осторожно подниматься по ступенькам, левая рука его неловко поползла под пиджак. – Wo ist Konig? [188]
Джоэл вывернулся из-за колонны и, бросившись по шатким ступеням вниз, ухватил раненого за перевязь. Затем, всадив пистолетный ствол в горло наемника, он развернул его и толкнул к машине с такой силой, что голова немца врезалась в ее крышу. Не теряя времени, Джоэл сунул пистолет в опущенное стекло дверцы шофера.
Несмотря на внезапность нападения, шофер оказался проворнее, чем его незадачливый напарник – он уже выхватил пистолет из невидимой кобуры. Конверс в упор выстрелил в него и снес ему череп.
Запрячь тела в джунглях, не оставляй их около лагеря! На счету каждая минута, нет, каждая секунда!
Джоэл отдернул раненого немца от машины и подтолкнул его к передней дверце.
– Теперь, добрый христианин, ты мне поможешь! – прошептал он, вспомнив жалобные причитания убийцы в багажном вагоне. – Ты сделаешь то, что я тебе скажу, или отправишься вдогонку за своими дружками. Улавливаешь? Я испуган, мистер, я на пределе. У меня есть оружие, и я снова убью – это легче, чем позволить убить себя. Двигайся! Тот сукин сын гестаповец на крыльце! Тащи его сюда! Клади назад!
Примерно через минуту – Джоэл совершенно утратил чувство времени – раненый немец уже сидел за рулем, с трудом управляясь с машиной, а на заднем сиденье лежали два трупа. Типичный кадр из фильма ужасов, пытался успокоить себя Конверс, с трудом сдерживая тошноту. Несмотря на свое состояние, он внимательно следил за окрестностями, запоминая дорогу и одновременно давая указания водителю, где сделать очередной поворот. Это напоминало ему тренировочные полеты, когда он без карты и радара должен был вернуться на свой аэродром.
Так они добрались до каких-то заваленных камнями полей у подножия горы, и Конверс велел немцу съехать с дороги. С трудом преодолев еще несколько сот ярдов, они остановились у крутого спуска, заросшего высокими деревьями. Он приказал шоферу выйти и вышел сам.
Он дал стражу последний шанс. Это был ребенок в плохо сидевшей униформе, его глаза сверкали, на лице был вопрос. Что он чувствовал? Он учинил мальчишке – нет, ребенку – простейший экзамен, и тот провалил его.
– Послушай, – сказал Джоэл, – в поезде ты говорил, что тебя наняли – я не понял немецкого слова, – что ты не хотел никого убивать. Ты – безработный, и тебе нужна работа, так?
– Да, майн герр! Я никого не убивать! Я только наблюдал, следил!
– Хорошо. Я спрячу оружие и пойду. Ты тоже отправляйся куда хочешь, о’кей?
– Jch verstehe! Да, конечно!
Конверс сунул оружие за ремень, повернулся и, продолжая сжимать рукоять пистолета, направился к склону. Легкий треск – хрустнул камешек! Конверс повернулся и, парируя бросок немца, упал на колени.
И тот провалил экзамен.
Джоэл выстрелил. Солдат “Аквитании” вскрикнул и грохнулся оземь.
Взяв конверт, адресованный Натану Саймону, Джоэл зашагал через усеянное камнями поле к дороге. Он хорошо ее запомнил – сидевший в нем пилот не мог ошибиться. Он знал, что ему следует делать.
Он укрылся в кустах, окружавших собственность Гермионы Гейнер, примерно в тридцати ярдах от обветшалого дома и в двадцати от выбитой колеи подъездной дороги, обрамленной чахлой рыжей травой, забывшей, что такое вода. Конверс выжидал, как развернутся события. Инстинкт подсказывал ему, что скоро наступит развязка. Человек может выдержать многое – будучи адвокатом, он привык играть подобными трюизмами, – но человек обязательно должен получить ответы на свои вопросы.
Вставало солнце, в его лучах пробовали голоса первые птицы, мириады различных шумов сменили ночную тишину. Однако большие створчатые окна, через которые всего несколько часов назад доносились голоса спятивших старух, были закрыты. Лишь слышалось потрескивание оконных рам. Конверс с удивлением отметил, что при всех этих безумных, диких событиях на нем еще сохранился клерикальный воротничок, а в кармане лежали фальшивый паспорт и письмо с изложением причин его паломничества. Ближайшие несколько часов покажут, сохранил ли свою силу этот камуфляж.
Рев мотора Конверс услышал прежде, чем разглядел черный “мерседес”, сворачивающий с проселочной дороги к дому. Он на большой скорости подъехал к крыльцу и резко затормозил. Из него вышел мужчина, потом вылез водитель и, обойдя машину, присоединился к своему напарнику. Мужчины постояли с минуту, глядя на крыльцо и на окна дома, потом повернулись, осмотрели землю, подошли к машине Гермионы Гейнер и заглянули внутрь. Водитель “мерседеса” кивнул и достал из-под куртки пистолет. Они быстро вернулись к крыльцу и поднялись к двери. Не обнаружив звонка, человек без пистолета резко постучал и почти сразу же принялся колотить кулаком в дверь, тщетно поворачивая ручку.
Изнутри послышались гортанные звуки, дверь распахнулась, появилась разъяренная фрау Гейнер в старом банном халате. Она принялась отчитывать их тоном злобной учительницы, которая выговаривает двум ученикам за провинность, в которой они не повинны. Как только один из непрошеных гостей пытался вставить слово, ее голос тут же срывался на крик. Мужчина, державший пистолет, попытался незаметно спрятать его в карман. Его напарник, у которого чувство долга возобладало над почтением к старой даме, схватил вдруг тетку Валери за плечи и заговорил резко, отрывисто, заставив ее на мгновение умолкнуть.
Но если он надеялся, что после этого что-то изменится, то он здорово просчитался. Гермиона Гейнер действительно выслушала его, но тут же заорала снова – и тоже резко, отрывисто, властно. Потом указала рукой на заросший травой подъездной путь и, видимо, описала то, что ей удалось разглядеть там в предрассветном сумраке, а затем, судя по жестам, вернулась к описанию собственных подвигов. Мужчины переглянулись, в их взглядах были страх и недоумение – они, без сомнения, относились не к тому, что сказала фрау Гейнер, а к тому, что она еще может сказать. Затем наемники Ляйфхельма бросились по ступенькам вниз к своему автомобилю. Водитель резко нажал на стартер, мотор возмущенно взвыл, и “мерседес” пулей пронесся мимо машины фрау Гейнер. Пытаясь миновать выбоины на дороге, шофер вильнул вправо, потом влево, затем прибавил газа; зацепив задним крылом каменный столб, машина, под громкую брань мужчин, проскочила в ворота и помчалась по проселочной дороге. Гермиона Гейнер захлопнула входную дверь.
“А теперь придется рискнуть и мне, – подумал Джоэл, выползая из зарослей, – но риск этот не должен выходить за пределы разумного”. “Аквитания” использовала фрау Гейнер, ему оставалось только перенять ее опыт. Наемники рискнули вернуться к этой сумасшедшей, а чем хуже он?
Держа в руке конверт, Конверс прошел по разбитому подъездному пути, поднялся по скрипучим ступенькам и постучал. Через десять секунд ворчащая Гермиона Гейнер отворила дверь. И тут он сделал нечто настолько противоречащее его натуре, что потом, вспоминая об этом, он приписывал свой поступок исключительно импульсивности.
Конверс ударил старуху точно в середину челюсти. Это положило начало восьми самым долгим часам в его жизни.
Удивленные полицейские, обеспечивающие безопасность постояльцев “Гранд-отеля”, смущенно отказались от вознаграждения, когда Валери решила повысить ставку с пятидесяти до ста долларов в час, считая, что экономические стимулы в Лас-Вегасе должны быть выше, чем в Нью-Йорке, а тем более – в Кейп-Энн. Около сорока пяти минут они колесили по улицам старого и нового города, и все это время оба профессиональных агента заверяли ее, что за их автомобилем никто не следит. Третьего агента они оставили в коридоре девятого этажа с приказом задержать любого, кто попытается проникнуть в ее номер. Естественно, они были разочарованы, когда она в конце концов сняла себе номер в отеле “Цезарь-палас” на другой стороне бульвара.
Вэл щедро расплатилась с коридорным, взяла у него свою дорожную сумку и тут же бросилась к телефонному аппарату на столике у кровати.
– Мне нужно в туалет! – закричала Гермиона Гейнер, не отнимая пузыря со льдом от челюсти.
– Опять? – спросил Конверс, с трудом открывая глаза. Он сидел напротив старухи, конверт и пистолет лежали у него на коленях.
– Вы меня нервируете. Вы ударили меня.
– Прошлой ночью вы сделали то же самое, да еще кое-что и похуже, – сказал Джоэл, вставая со стула и засовывая пистолет за пояс. Конверт он продолжал держать в руке. – Давайте!
– Я еще увижу вас в петле! Предатель! Сколько сейчас времени? Вы думаете, что наши функционеры в Untergrundbewe-gung не хватятся меня?
– Думаю, они кормят сейчас голубей в парке и воркуют вместе с ними. Давайте, идите, я пойду сзади.
Телефон зазвонил, и усталость от проведенных здесь часов сразу пропала. Конверс схватил старуху за шиворот и подтащил ее к старинному столику с телефоном.
– Действуйте так, как мы с вами отрепетировали, – прошептал он, крепко держа ее. – Ну!
– Алло? – сказала Гермиона Гейнер в трубку. Джоэл прижался щекой к ее щеке, вслушиваясь в доносящиеся из трубки слова.
– Tante! Ich bin’s, Valerie! [189]
Узнав знакомый голос, Конверс оттолкнул старуху.
– Вэл! – закричал он. – Это я! Я не уверен, что телефон не прослушивается. Ее обвели вокруг пальца. Нас всех обвели вокруг пальца! Поэтому – быстро! Скажи Сэму, что я был не прав, что я ошибался! Компрометация означает убийства, убийства, черт бы их побрал, по всему свету!
– Он это знал! – крикнула ему в ответ Валери. – Он мертв, Джоэл! Он мертв! Его убили!
– О Господи! Сейчас нет времени, Вэл, нет времени! Этот телефон!
– Встречай меня! – выкрикнула бывшая миссис Конверс.
– Где? Скажи мне, где?
Пауза длилась всего несколько секунд, но секунды эти обоим показались вечностью.
– Там, где все началось, дорогой! – крикнула Валери. – Там, где это началось, но не там, где началось… Облака, милый! Заплата и облака!
“Там, где это началось? Женева. Но не Женева. Облака, заплата. Заплата!”
– Да, знаю!
– Завтра или послезавтра! Я там буду!
– Мне нужно как-то выбраться отсюда… Вэл… Я так люблю тебя. Так люблю!
– Облака, мой любимый, мой единственный… облака… О Господи, постарайся выжить!
Джоэл вырвал из стены телефонный провод, и тут Гермиона Гейнер бросилась к нему, занеся над головой украшенную бронзой кочергу. Но железо только скользнуло у него по щеке – он успел перехватить ее руку.
– У меня нет на тебя времени, взбесившаяся сучка! У моего клиента нет на тебя времени! – Конверс развернул ее спиной к себе и подтолкнул вперед, прихватив со стола конверт. – Вы, кажется, собирались в туалет, сударыня?
Туалет находился в холле, и там же Конверс с облегчением обнаружил в красном восточном кувшине лакового дерева ключи от машины, брошенные туда старухой прошлой ночью. Дверь туалета открывалась наружу, и, как только старуха оказалась за нею, Джоэл подпер ручку двери спинкой массивного стула, прочно закрепив его ножки ударами ноги. Тетка Валери услышала шум и попыталась открыть дверь, но чем сильнее она напирала на дверь, тем крепче ножки упирались в пол.
– Сегодня вечером мы объявим общий сбор! – кричала она. – За вами будут охотиться лучшие наши люди! Лучшие!
– Боже, помоги Эйзенхауэру, когда вы встретитесь на том свете, – пробормотал Конверс, чувствуя внутреннее облегчение. Если “Аквитания” прослушивает этот телефон, старуху разыщут через несколько часов.
С ключами от машины, конвертом под мышкой и пистолетом за поясом Конверс направился к двери и осторожно отворил ее. Ни души. Автомобиль Гермионы Гейнер по-прежнему стоял на заросшей травой дорожке. Включив зажигание, он обнаружил, что бак наполнен только наполовину. “Хватит, чтобы выбраться из Оснабрюка”, – решил Джоэл. Пока не удастся приобрести карту, придется ориентироваться по солнцу, держа путь на юг.
Валери организовала все через бюро путешествий отеля, расплатилась наличными и назвалась своей девичьей фамилией, надеясь, что какая-то толика удачливого военного прошлого ее матери перейдет и к ней. Она вылетает в Париж рейсом “Эр-Франс” в 16.00 из Лос-Анджелеса. До Лос-Анджелеса она доберется за час чартером, на борт которого ее доставит специально арендованная машина. Это позволит ей миновать таможню в аэропорту Мак-Каррен. Подобной привилегией пользуются знаменитости и те, кому в местных казино достался крупный выигрыш. Не должно быть больших проблем и с фамилией. Не хотела пользоваться фамилией бывшего мужа, давно чужого ей человека, за которым охотится полиция. Так она скажет, если возникнут какие-нибудь недоразумения. Паспорт ей придется предъявлять только в эмиграционной службе в Париже, а пройдя ее, она сможет разъезжать по всей стране под любым именем, не пересекая, однако, границ Франции. Именно поэтому она и подумала о Шамони, французском горнолыжном курорте, где они провели с Джоэлом пять памятных дней.
Она полетела тогда вместе с Джоэлом в Женеву, где у него была трехдневная конференция, по завершении ее ему обещали пятидневный отпуск и катание на горных лыжах на Монблане. Это была награда от Джона Брукса, великолепного посредника “Тальбота, Брукса и Саймона” на международных переговорах. Он наотрез отказался устраивать некий восстанавливающий всеобщее единение обед, который он назвал “дерьмовым сборищем идиотов”. “Наш мальчик вполне справится, – сказал Брукс. – Он очарует эти задницы и опустошит их карманы”. Тогда-то Джоэл впервые понял, что выбрал правильный путь, но, странное дело, лыжи возбуждали его не меньше, чем этот успех. И как же они были счастливы! Может быть, потому, что им обоим тогда везло.
Джоэлу, однако, не пришлось насладиться лыжными прогулками. На второй же день он очень неудачно упал и вывихнул лодыжку. Нога ужасно распухла, а непрекращающаяся боль привела его в мрачное расположение духа. Утром он потребовал номер “Геральд трибюн” и по-детски отказывался от завтрака, пока не принесли газету, а затем уже совсем по-детски разыгрывал роль страдальца, бессердечная жена которого катается на горных склонах. Но стоило ей сказать, что катание в одиночестве не доставляет ей удовольствия, он тут же обвинил ее в лицемерии. Что же касается его, то он даже рад случившемуся – наконец-то у него появилась возможность почитать, что художникам просто непонятно. “Сэр Зануда” – вышила Валери на его шапочке.
Ох, каким мальчишкой он был тогда, думала Вэл. Зато ночами все было по-другому: он становился мужчиной, любящим и нежным – щедрый лев и чувствительная лань одновременно. Они любили друг друга часами, до тех пор, пока солнечные лучи не начинали играть на вершинах гор, и лишь тогда они, усталые, засыпали в тесных объятиях.
В последний день, перед тем как возвращаться в Женеву, а оттуда ночным рейсом в Нью-Йорк, она удивила его. Вместо того чтобы провести последние часы на лыжах, она отправилась в магазин, купила ему свитер и пришила к рукаву большущую заплату: “Горнолыжник Шамони”. Пока она дарила ему этот свитер, за дверью ждал портье с коляской с ручным управлением – она организовала ее через менеджера их отеля. Они подъехали к центру Шамони, и здесь канатная дорога подняла их на высоту тринадцати тысяч футов – казалось, они парили в облаках над всем миром. Затем они оказались на самой высокой точке – и у них перехватило дыхание. Джоэл повернулся к ней, у него появился тот косой, беспомощный взгляд, который выдавал его самую глубинную сущность – так он всегда благодарил ее.
“Ну хватит этих дурацких красот, – заявил он. – Забирай свои тряпки. Здесь не так уж холодно”.
Они пили кофе, сидя на скамье на свежем воздухе и любуясь великолепным зрелищем, открывающимся их глазам. Они взялись за руки, и – о Боже! – она почувствовала на своих щеках слезы. Слезы любви.
Валери почувствовала их и сейчас и поднялась с места, чтобы прервать поток ненужных воспоминаний. Ей предстоит пересечь половину земного шара и уйти от Бог знает какого множества людей, которые ищут ее, так что необходима полная ясность ума.
Он сказал ей, что любит ее, очень любит. Но может быть, это не любовь, а… мольба о помощи? В ответ она тоже сказала ему: “Мой любимый, мой единственный…” Неужели эти слова продиктованы охватившей ее паникой?
“Хуже всего, что я ничего не знаю”, – думал Конверс, следя за дорожными знаками, которые высвечивались светом его фар. Он провел в пути около семи часов, купив карту на заправочной станции возле Хагена. Судя по этой карте, он находился еще довольно далеко от того места, где собирался пересечь границу. Дело в том, что он не знал, как скоро начнутся поиски машины Гермионы Гейнер, если “Аквитания” подслушала его разговор с Вэл. Вот почему он решил ехать кружным путем, минуя основные дороги, ведя машину по солнцу. Так он добрался до Хагена. Но теперь-то Гермиона Гейнер со своей сумасшедшей бандой уже заявила в полицию о пропавшей машине. Джоэл не представлял себе, как эти старухи убедят полицию, что тетка Валери была пострадавшей стороной, но украденная машина – это украденная машина, не важно, кто сидит за рулем – Франциск Ассизский [190]или Джек Потрошитель.
Конверс направился через Леннштадт к Кренцелю, пересек Рейн у Белдорфа и дальше, по берегу реки, двигался на запад – через Коблснц, Обервессель и Бинген, затем к югу – на Нойштадт и потом к востоку – к Шпейеру и снова к Рейну. И потом опять к югу – через приграничные города Эльзас-Лорейн и, наконец, к Кёлю. Там он пересечет границу с Францией. Несколько лет назад Джон Брукс отправил его в Страсбур, французский город на другом берегу реки, на ужасно скучную конференцию, где восемь адвокатов долго спорили друг с другом относительно тончайших оттенков перевода, что не имело никакого отношения к сути предмета.
В результате Джоэл много гулял по городу и ездил за город, восхищаясь красотой тамошних окрестностей. Он несколько раз плавал на маленьких пароходиках вниз и вверх по Рейну, и ему запомнилось множество паромов, снующих в обоих направлениях между немецкими и французскими пристанями. А больше всего – многолюдные толпы на улицах в этот период года.
Ему предстояло просидеть за рулем еще три или четыре часа, придется где-то остановиться и немного поспать. Он уже и не помнил, когда по-настоящему спал. Но впереди были Шамони и Вэл. Он сказал ей, что любит ее. Он все-таки сказал это после стольких лет и почувствовал невероятное облегчение. Но еще более невероятным был ее ответ: “Мой любимый, мой единственный…” Неужели она сказала это искренне? Или ее слова продиктованы желанием поддержать его, просто эмоциональной вспышкой художника?
“Аквитания”! Выбрось все из головы и постарайся живым попасть во Францию.
Полярный рейс из Лос-Анджелеса в Париж протекал как обычно, льдистые, поистине лунные ландшафты этого самого северного района мира были усыпляюще мирными, бескрайность ледяных просторов изгоняла всякие мысли. Ничто не нарушало спокойствия Валери, изредка поглядывавшей вниз со страшной высоты. Но по прибытии в Париж спокойствию ее пришел конец.
– Вы прибыли во Францию по делам или на отдых, мадам? – спросил представитель иммиграционной службы, беря у Валери ее паспорт и вводя ее данные в компьютер.
– Les deux [191].
– Vous parlez francais? [192]
– Je le prefere. Mes parents etaient de Paris [193], – ответила Валери и продолжала по-французски: – Я художница, и мне предстоят переговоры с несколькими художественными галереями. Но естественно, я собираюсь поездить… – Она остановилась, видя, что служащий оторвался от экрана и внимательно смотрит на нее. – Что-то не так? – осведомилась она.