почти целехонька. Значит, есть выход, когда вагоны один на один встают? Нет!
А Жена? Случайность, разве она одна пыталась вывернуться, уползти,
пересидеть, вон они, как под креслами были, так там и остались, кому голову
ногами раздавили, кого топором... Чистая случайность, что и новая
Сопредседатель жива, хотя, конечно ее профессия в чем-то не меньше ад, чем
тот, что прямо на глазах рассасывается, как вода в землю после ливня. Пяток
живых имен и помельче набрался. Среди них и Директор Музы - занял свободное
место. А номера работают - целые кресла и то, что от них сидячего осталось,
поближе к сцене стаскивают, выравнивают, опять в ряды превращают, и почти
без ругани, без спора в них рассаживаются, да и о чем спорить. Вот она,
удача. Девятьсот тридцать седьмой в первый ряд на шестое место сел и там как
всю жизнь сидел, рядом бывший Трехсотый, и прочие времени даром не теряют. А
вот и наш железный, Девятьсот десятый, в кресло Таможенника опустился,
правда, не в прежнее кресло, то вдребезги, в клочья разнесено, но на этом
месте новое поставлено, не новое, разумеется, вон еще и номер Шестьсот
шестьдесят шестой виден на спинке, но место - Таможенника, а значит, и смысл
- главное. Сел железным, а встал Таможенником. И началось. - Так, - сказал
новый Таможенник. - Что мы с вами делать будем? Вы столько наших дорогих нам
людей положили. Один из связанных на него огрызнулся: - Сами и положили, а
то кто же? Развел руками Таможенник грустно и пожал плечами, из первого ряда
поднялись и подошли к поклепщику. И своими руками на глазах присутствующих,
как говорится в старинных хрониках, придушили эту гниду, которая смела во
время речи Таможенника (до чего дошли эти имена, избаловал предыдущий
Таможенник) перечить. Номера тоже порядок любят. Оттащили убитого. Жена
увидела его вывалившийся язык, и ее передернуло, и напомнил он ей Мужа в
постели. И поняла Жена, за что ненавидела она Мужа всю жизнь, когда
обрывался в нем запал, - на удавленника был похож. И подумала с облегчением,
что освободилась от Мужа, и улыбнулась. - Улыбаешься? Над нами смеешься? -
Таможенник зашелся весь. Как всякий только что захвативший власть, он,
конечно, был мучим комплексом недоверия к подлинности уважения его власти.
Но улыбнулась еще шире Жена и сказала: - Я просто рада, что ты поступил как
настоящий мужчина. Зря, что ли, она переобщалась почти со всем населением
Города, за свою разнообразную жизнь чему только не научилась, а уж с мужиком
ладить ей раз плюнуть. Высшая дипломатия отношений была доступна ей, как
таблица умножения школьнику старших классов, она-то знала, как сказать и что
сказать в такую минуту бывшему Девятьсот десятому, ибо место местом, а
внутри он (правда, конечно, плюс опыт крушения) оставался пока прежним
Девятьсот десятым, у кого на уме номер повыше (что достигнуто), да баба в
порядке, где-нибудь из восьмой сотни. А уж что касается Жены - в этом же
зале давно ли, кажется, потел и сопел он, в спинку кресла вцеплялся во время
показательной любви. Да и кто уцелеет перед прелестями ее, Жены, тело
которой он, как и все, знал наизусть и столько дней носил в душе своей. И он
сказал Жене, успокоенный ее словами и поощряемый своим желанием: - Ты
заслужила прощение. И никто из зала не сказал ни слова, они тоже уважали
порядок. Только когда она подошла к нему, села рядом, положила руку ему на
плечо, а он правой рукой обнял ее и прижал к себе, то скрипнуло несколько
рядов стоявших кресел, и немудрено: почти все они были или разбиты, или
еле-еле держались. И подумала Жена про себя, что всегда она жила в ощущении
омерзения и от Мужа и от своей жизни; и не исключено, что в этом были
виноваты именно имена, которые сделали ее такой. И эта мысль успокоила Жену,
и она, оглянувшись по сторонам и подметив про себя сильную руку, лежащую
спокойно на плече, подумала, что быть парой Таможенника - удача и все, что
случилось - к счастью; ей повезло. И, радуясь, случившемуся, она начала
испытывать влечение к сидящему рядом, и рука ее стала горяча, и бедра ее
потеплели, и сквозь ткань тепло коснулось ног Таможенника, и тот вздрогнул,
и делаемое им в эту минуту было в какой-то мере связано с ощущением около
себя женщины.
VI - Ну что же, - сказал Таможенник. - Перед нами Сопредседатель нашей
замечательной и прекрасной Комиссии. Чей отец и чей брат или близкий номер
не проходил мимо этого всевидящего ока?.. Посмотрите на это чудовище. - И
все посмотрели на это чудовище, и ни у кого даже не шевельнулось сомнения,
что можно не смотреть, ни у кого даже не шевельнулось сожаления, что у них,
мол, не шевельнулось сомнения, что можно не смотреть. Того, прежнего,
Таможенника слушать было бы оскорбительно для духа оставшихся в живых
номеров, а этого - нет. Потому что он был - они. А себя разве оскорбительно
слушать? А что касается привычки, опыта послушания, им ли было его занимать!
Все дружно, и даже те, кто скрипнул расшатанными креслами, посмотрели на
Сопредседателя. И было на что посмотреть. Ткань на груди, и на поясе, и ниже
была разорвана, и сквозь все это розовело молодое красивое тело, и только
около шеи краснела ссадина, произведенная чьей-то неточно направленной
ножкой кресла или другим достаточно острым предметом, например женскими
ногтями. - Но мы не видим, - сказал Таможенник, - какая она на самом деле. -
И он толкнул Жену в бок, та подошла и, не развязывая Сопредседателя,
оборвала остатки ткани с ее тела. - Теперь видите, - Жена подняла глаза на
сидящих, их было все-таки мало, и глаза многих из них были знакомы ей. Но
сидящие занимались возмездием и, конечно, ничего того, что знакомом было
Жене и хотелось им, позволить себе не могли. - Теперь видим... Жена хотела
вернуться, но остановил Таможенник. -Подожди, поскольку мы представляем
здесь наших братьев, которые полегли здесь, и он показал рукой в зал, - мы
должны разобраться в степени вины каждого оставшегося в живых нашего врага.
- Первым Таможенник показал на Музиного Директора: - Начнем с него. -
Связанный дернулся. - Сиди, сиди. Жену не нужно было ни о чем просить, она
быстро усвоила новые обязанности. Под слова зала: "Он не должен ничего
скрывать, - долой их тайны" - Жена досорвала с Директора все оставшиеся на
нем тряпки. - Развязать их, - приказал Таможенник, показывая на
Сопредседателя и Директора. Жена развязала их. - Посадить друг против друга.
Жена повернула кресла и помогла Сопредседателю и Директору сесть поудобнее.
И все это искренне усердно и доброжелательно. "Все-таки свой, - мелькнула у
нее мысль в голове, - хоть в чем-то помочь". Пересаживая Директора, она даже
нежно провела по его плечу, но достаточно незаметно, чтобы это не увидели
сидящие в зале. Исполнив свои обязанности, Жена вернулась в свое кресло, и
опять Таможенник обнял ее и прижал к себе. Весь напрягся, заострился и
подался вперед. - А теперь выполняй свои обязанности, - сказал Таможенник
Сопредседателю, - ты же профессионал, и если сделаешь это достаточно хорошо,
то... Он не сказал, что "то", но по его виду можно было понять, что возможен
и Уход, но и помилование не исключено. Остальные связанные вжались в свою
связанность и тоже замерли. Кажется, появлялся шанс служить новому
Таможеннику. Боже мой, как далеко было то спокойное время, когда ничего не
надо было выбирать, можно было жрать, пить, спать, ходить на работу, и жизнь
была ясна, как номер, который они имели и конечно же заслужили. И не думать
ни о каком новом лице. А ведь он, Стоящий-над-всеми, был предсказан своим,
вот тут уж ломался мозг, разгадывая эту загадку. Да, он был даже более они,
чем они сами, только и всего. - Ваше Имя, - сказала Сопредседатель, у нее
тоже мелькнула надежда... И началась привычная работа для Сопредседателя,
уже не было ни зала, ни драки, ни ощущения, что Таможенник смотрит на нее и
нужно стараться справиться со своими обязанностями. У подсудимого тоже
появилась надежда; ведь было ясно, что он такой же участник драки, как и
сидящие в зале, ничуть не более виноват, чем они. Да и допрос на людях - это
нечто другое, чем один на один в кабинете Сопредседателя. - Директор! - Как
давно? - Уже два года. - Сколько делали операций поправок, чтобы получить
это имя? - Шесть. - Отчего такая забота о вас?.. В зале возмущение, никто из
них даже в случае самом благоприятном не мог рассчитывать на две поправки, в
лучшем случае - одну. - Какая же первоначально была ваша степень подобия? -
Минус двадцатая. Зал выдохнул: "Чудовищно! " Со степенью минус десять они
сидели в средних номерах! Из дальнейшей беседы Директора и Сопредседателя
было выяснено такое количество нарушений Закона операций, что все было ясно
через полчаса. И несмотря на все увертки, подсудимый выходил на ту главную и
единственную правду, десятой доли которой хватило бы и для Ухода в мирное
время. А сегодня, перед номерами, после стольких жертв... Но Сопредседатель
была безжалостна. - Вы сами верили в справедливость Закона операций? После
ответа, что нет, но честно выполнял свои обязанности и весь Город
воспитывался на сделанных им передачах, которые неизменно поддерживали общее
отвращение горожан к иной жизни, Сопредседатель задала с виду невинный
вопрос: - А не казалось ли вам, что, воспитывая отвращение к иной жизни, вы
воспитывали отвращение вообще ко всему новому? - Конечно, - последовала
непосредственная реакция подсудимого. - Следовательно, - лениво и небрежно
уточнила Сопредседатель и даже улыбнулась, - и... к новому лицу. -
Следовательно, и к новому лицу, - испуганно выдохнул полубезумную в данных
условиях фразу подсудимый. И глаза его наполнились ужасом. Убей бог, он сам
никогда бы не додумался до этого, а теперь он понял, что действительно
заслуживает Ухода... И приговор был оглашен... - Учитывая те-то и те-то
вины, - сказала, поднявшись, Сопредседатель, но поднялась она несколько
резко, и кожа на шее напряглась, разошлась рана, и из-под корочки спекшейся
крови показалась свежая, ярко-красная капля, скользнула по груди,
остановилась на мгновение и поползла по животу, ниже и ниже, скатилась по
бедру и наконец растеклась возле правой ноги. На сцене образовалась лужица,
но Сопредседатель была увлечена своей работой и победой и не заметила этого.
- Учитывая нанесение подсудимым того вреда, который неизменно на протяжении
многих лет причинял он, или, скажем точнее, под его руководством было
причинено Городу, - Сопредседатель читала, как бы по листу, лежащему на
ладони, но на самом деле листа не было, и она несколько раз на ходу
переформулировала текст, но в общем говорила гладко и действительно
профессионально. "Да, это мастерство, - отметил про себя Таможенник, - надо
учиться". И он учился. Далее следовал еще ряд вин, в которых и не сознавался
подсудимый, о которых не шла речь, но которые (и это понимал каждый)
вытекали только из одного признания воспитания отвращения к новому лицу.
Они, которые именем этого нового спокойно выполняли свои новые обязанности,
в которых не было не только ничего предосудительного, а даже, наоборот, был
подвиг служения новой идее, тоже были в некотором замешательстве от
неожиданности такого количества вин, вытекающих из одной - не осознанной
подсудимым. И каждый невольно стал примерять на себя эти вины, и в какой-то
мере выходило, что все они выполняли ту же роль, ну, может быть, на другом
уровне, чем подсудимый. И Таможенник тоже задумался, но задумался иначе, чем
зал. Вот он-то - нет, и подобного быть не могло, но сидящие в зале... об
этом позже стоит подумать, подумал он и еще сильнее стиснул плечи Жены. -
Довольно, - сказал Таможенник, и все вздохнули с облегчением, а то
Сопредседатель и впрямь могла начать перечислять и их вины, и тогда... -
Поскольку у нас нет возможности выполнить Уход по правилам... кстати, вы
знаете, что такое Уход по правилам? Сопредседатель от волнения переступила и
чуть не упала, поскользнувшись в собственной крови; хорошо еще, ее поддержал
один из подсудимых, она поблагодарила его легким кивком. - Нет, это уже не
мой участок. - А жаль, - сказал Таможенник, - будем выполнять кустарно,
подручными средствами. Но вам тоже придется освоить новую профессию.
Исполнителем Ухода назначаетесь вы... Одобрение засветилось на лицах зала.
Правильно, пусть сами выполняют Уход друг другу. Ведь если бы они заранее
учили новому лицу, может быть, и не случилось ничего плохого сегодня в зале.
Последовала пауза, а потом вместо сурового, четкого, жесткого и прикрытого
мягкой маской лица профессионала все увидели слабую женщину, которая почти
разревелась, то есть не то чтобы разревелась, но слезы заскользили по ее
лицу. Она, и это было правдой, не умела произвести даже ремесленного Ухода.
И не потому, что не видела, как это делается, а только потому, что слишком
много сил и лет жизни отдала другому ремеслу, ремеслу, которое было
ограничено только дознанием, обвинением и проверкой. Конечно, Таможенник не
растерялся. Он обратился к подсудимому с вопросом, может ли тот привести в
исполнение приговор суда сам. Тот отрицательно покачал головой, довольно
задумчиво, потому что его искренне мучила вина и неожиданность, что его
обязанности, точно и свято выполняемые им столько лет, оказались столь
вредны для Города. - Тогда, - продолжал неутомимый на выдумки Таможенник,
столько энергии в нем накопилось за годы надежды, а реализации никакой,
немного-то потратишь эту энергию, монтируя передачи. - А ей вы можете...
исполнить ремесленный Уход? Да, Директор остается Директором. Даже если он
приговорен к Уходу и подавлен своей виной. Его заинтересовало это
предложение, и беспокоила только мысль: что он будет иметь за это? - Сядешь
в зал на последние ряды, - немедленно прореагировал Таможенник. - Могу, -
сказал, подумав, подсудимый. И опять увидел перед собой не женщину, по телу
которой бежала кровь, а сурового Сопредседателя... - Тогда я тоже могу, -
сказала Сопредседатель, смотря в глаза подсудимого, а потом в зал. Ах, как
был тонок и умен новый Таможенник... - Я думаю, подсудимого нужно наказать
дважды: первый раз за его вину, а второй раз за то, что он так быстро забыл
свою вину и согласился на помилование, которого не заслуживает. Но у нас и
самый справедливый суд из всех существовавших, и новый. Раз уж мы предложили
- сначала он выполнит ремесленный Уход ей, а потом мы решим. И Директор
выполнил ремесленный Уход Сопредседателю: он взял за ноги это молодое и
красивое тело и грохнул головой об пол сцены. - Выполнил хорошо, - сказал
Таможенник, - но мы потерпим с вынесением окончательного решения. - Он
стиснул бедро Жены и, обернувшись в зал, подмигнул ему. Услышав это,
Директор перехватил Сопредседателя, взял ее на руки, правая рука под
коленями, левая за спину, и понес в груду других тел и бережно опустил, так,
чтобы ей удобно было лежать, и даже поправил ей голову.
VII - Мы назначаем тебя выполнять пока обязанности Сопредседателя. -
Следующий подсудимый! Это была девочка, только недавно переступившая порог
зрелости. Жена узнала ее, это кандидат будущего года на имя Жены, ее будущая
соперница, Таможенник стал сразу чрезвычайно любезен. Он менялся на глазах.
Только что все видели остроумного, несколько развязного и энергичного
человека, и вот уже перед залом был, можно сказать, воспитанный человек,
если не видеть, как его руки, никоим образом не связанные ни с внимательным
и добрым лицом, ни с ясно смотрящими глазами, щупают ляжки и грудь сидящей с
ним Жены... Но какое это отношение имеет к делу, которым он занят? Девочка
была хороша. Настолько, что Жена не выполнила своих прямых новых
обязанностей, дабы жалостью не тронуть, может быть, чувствительные души
номеров, - и полуразодранная ткань осталась на худеньком теле девочки. А
Директор, пока уцелевший в этом честном, новом и справедливом суде, уже
начал допрос, несколько волнуясь за то, что не сможет так же профессионально
вести следствие, как его предшественница. Но то ли в силу профессии
частенько приходилось разбираться в винах своих подчиненных, прежде чем он
передавал их в Комиссию, то ли в силу пережитого (очень часто пережитое
делает нас мудрее и искреннее в жизни), то ли в силу неких других причин
скрытые способности следователя, до сей поры не нужные, обозначались в нем.
Мало ли их, людей, которые на склоне лет начинали быть юношами, предаваться
излишне любви или, наоборот, заниматься политикой, исключительно в силу
того, что накопившийся и неиспользованный опыт желал выйти наружу и показать
себя окружающим. Так вот, после буквально семиминутного допроса выяснилось,
что практически обвинить ее не в чем, нигде она не работала, ничему она не
способствовала, нигде она не состояла, ни в чем она, по сути, не виновата.
Конечно, иной на месте Таможенника мог заподозрить Директора в
тенденциозности и в желании поспособствовать своим, но Таможенник был
достаточно умен, чтобы догадаться, что при всем старании трудно что-либо
извлечь из этой испуганной свежей, наивной и милой - в эту минуту он
взглянул на Жену - девочки. И та, Жена, понравилась ему именно в эту минуту
даже меньше... Но, с другой стороны, Таможенник был достаточно умен, чтобы
понимать, что, даже невинная, она принадлежала к именам. Следовательно...
Ведь правосудие превыше всего, думал Таможенник, и оттого, как именно пойдет
дело, будет зависеть его продолжение. А потом, здесь - это здесь, но еще
есть завтрашний день, и завтра придется отчитываться перед Новым Лицом...
Неизвестно, о чем бы еще долго думал Таможенник, непроизвольно все сильнее
сжимая бедро Жены, и таковы по усилию были его мысли, что Жена не выдержала.
Но, как опытная и воспитанная женщина, конечно, не дала ему по морде, не
оскорбила, не заспорила, не пожаловалась на его поведение сидящим вокруг (а
у тех относительно Таможенника был такой же примерно длинный ряд мыслей, как
и у Таможенника по поводу того, что ему делать). Нет. Жена спокойно встала,
вышла на арену, чуть прихрамывая (все-таки у Таможенника были пальчики дай
бог), подошла к Директору, взяла его за нос, отчего, конечно, все в зале
засмеялись, этак сочувственно и доброжелательно, отвела Директора в сторону
и села напротив девочки. - А скажи, - сказала Жена ласково, - ты ведь должна
была в будущем году быть кандидатом на имя Жены? - Да, - сказала девочка и
поспешно прибавила, что ей так сказали и готовили для этого, но почти не
делали поправок, так, очень небольшие, ее лицо имело природное высокое
подобие. - Конечно, старому лицу, - уточнила так же вежливо, улыбаясь, Жена.
- Но другого не было, - виновато, но искренне ответила девочка, - другого мы
просто не знали. - И пожалуй, последний к тебе вопрос. Ведь на будущий год,
будучи избранной Женой, ты бы, конечно, искренне и старательно выполняла
свои обязанности? - Конечно, - сказала девочка. - И тем самым продолжала бы
служить тому, что для всех нас теперь отвратительно и невозможно? - Выходит,
что так, - сказала девочка. - Хотя я же не знаю, как бы это было... - Стала
бы служить пропаганде старого лица, - почти про себя проговорила огорченно
Жена, и развела руками, и встала из кресла. И сидящие в зале, каждый внутри
себя, встал из кресла и огорченно и сочувствующе развел руками. Директор
выполнил теперь свою вторую часть обязанностей. Потом уже профессионально
перехватил девочку - правая рука под колени, левая за спину, и отнес туда
же, к груде, также старательно положил тело, поправив голову. Таможенник был
разочарован в Директоре. И весь зал был разочарован в Директоре в качестве
следователя, очень разочарован. До такой степени, что все не могли скрыть
своего разочарования. - Развяжите оставшихся троих, - попросил Таможенник
Директора. Директор сделал это. Жена в это время опять села в кресло,
приготовившись выполнять так хорошо начатые обязанности. - У вас затекли
руки? - доброжелательно спросил Таможенник. Это было видно и так,
невооруженным глазом. - Ну хорошо, - сказал он. - Сейчас с вами проведет
серию упражнений на разминку наш Директор. Прошу, - сказал он Директору. Тот
перетащил свое голое усталое тело на середину сцены, и началось. - Руки
вверх, и раз, и два, и три... на грудь. Присели, еще раз и выпрямились, и
раз-два-три, раз-два-три, и раз... Гимнастика, наверное, продолжалась бы и
дальше, но сидящие в зале заскучали, и движением руки Таможенник прекратил
эту великодушную процедуру. Подсудимым она явно помогла, руки, кажется,
опять начали подчиняться им. - А теперь, - сказал Таможенник, - я думаю,
пришла пора... Как руки? - обратился он к трем подсудимым. - В порядке, - за
всех ответила рыжеволосая женщина, сделав несколько движений кистью, и
улыбнулась Таможеннику и залу. Таможенник продолжал свою речь, тоже
улыбнувшись ей: - Пришла пора выполнять данное нами обещание наказать
Директора. Во-первых, за вину, во-вторых, за несамонаказание, и в-третьих,
это произошло на ваших глазах, - он обращался и к подсудимым и к залу, - он
выполнил Уход женщине, которая отказалась это сделать ему, то есть не оценил
ни ее благородства, ни нашего великодушного решения - дать ему возможность
проявить себя с нравственной стороны.
И почувствовал Таможенник, что и зал и подсудимые на его стороне. Тут
не может быть двух мнений, - каждый испытал чувство брезгливости к
Директору, а что сами они поступили бы, вероятно, в этой ситуации, как
бедная женщина, которая отказалась выполнить Уход, у них не вызывало
сомнений. Ах, как много значит поддержка! Таможенник мог уже быть гуманен,
либерален. И он разрешил - не приказал, не настоял, а именно только
разрешил, если, конечно, трое подсудимых хотели это сделать, - провести Уход
Директору, которого он заслужил только за одно свое поведение в последние
часы работы зала.
VIII К сожалению, до конца провести Уход трем подсудимым во главе с
рыжеволосой женщиной не успели. Вверху распахнулись двери, и в зал ворвалась
толпа. Это были разноликие люди, это были те, кто не имел ни имен, ни
номеров. Они жили на самой окраине Города. И только когда Город собирался в
Зале Дома, им разрешалось подходить к площади перед Домом и, стоя под
навесом, который натягивался по такому редкому и торжественному случаю,
слушать музыку, что слетала к ним со стен дома, энергично и неуклюже, словно
лебедь, перед тем как садиться на воду, но для них это была великая музыка
причастности главной жизни Города, музыка невозможной надежды и музыка
несуществующей перспективы. А сегодня не было музыки, сегодня
Стоящий-над-всеми переозвучил ее в слова и полноправие их, стоящих век за
веком вот здесь, на площади, раз в году во время выбора Главной пары, только
понаслышке зная о том, как это происходит, ни разу не переступивших порога
Дома и домов, в которых жили имеющие Имя или номер, - их, выполняющих самую
черную работу в Городе, их, лишенных будущего, потому что будущее было таким
же, как настоящее. Их Стоящий-над-всеми перевел сегодня в это несуществующее
будущее. Город был отдан им, разноликим, разноглазым, Стоящим-над-всеми.
Могли ли они не поверить ему, если во время речи его движеньем руки его был
остановлен дождь, услуга, плата за этот дар была удобна, необходима, желанна
им; уничтожить в Городе все живое, носящее старое лицо, и не важно, что,
когда Стоящий-над-всеми кончил говорить, хлынул дождь с силой, с какой он не
шел в Городе, как будто не шедшая временно вода скопилась и вылилась наземь.
Люди силой своей, напором своим, правом своим, телами своими выдавили двери
Дома и хлынули внутрь, и как танк давит, не замечая, улитку, как лавина
сносит тоненькое деревце, как самолет разбивает птицу, - так и оставшиеся в
зале подсудимые вместе с Директором и Таможенником исчезли под нахлынувшими
руками, зубами, ногами. В пять минут все было кончено. У всех оставшихся в
живых в зале было старое лицо, а ворвавшиеся твердо знали свое дело; любое
старое лицо любой степени подобия должно быть уничтожено в течение этого
дня, как пойманный клоп или таракан. И лавина, прокатившись через зал,
выкатилась наружу, растеклась по Городу, по домам, по лабораториям, по
улицам, так же старательно и тщательно уничтожая все, что попадало ей в
руки, - так саранча опустошает поле, если оно попадется на ее пути.
IX И пришла Муза в себя, когда Гример натягивал рубаху ей на плечи, он
налил ей стакан ледяной воды, от которой заломило зубы, вытерла Муза, выпив
этот стакан, свои и теперь не свои губы: мягче, больше стали они, и показал
ей Гример лицо ее, и удивилась Муза. Прекрасно было это лицо. И шевельнула
она головой, и волосы сзади, как будто ветром подхваченные, полились Музе на
спину. - Это я? - сказала Муза. И увидела свои новые широко распахнутые
глаза, лицо длинное, белое, нежное, нос тонкий и прямой, и лицо это было
строго и исполнено силы. Только болело. - А зачем ты сделал это? - сказала
Муза. - И мы не остались в зале? Но, наверное, у всех людей бывают пределы,
и у Гримеров тоже. Слишком много сил ушло и на Стоящего-над-всеми, и на
Музу. Гример молчал, и, пока он молчал, пытаясь для себя ответить на этот
простой еще недавно вопрос и вслух объяснить Музе зачем, двери открылись и в
его кабинет ворвались люди, которые, сметя все на пути своем в Зале Дома,
вывалились на улицу и растеклись по домам, где жили и работали имевшие
старое лицо, и остановилась только раз волна перед чудом, отхлынула, словно
налетела на стену. Они увидели новое лицо - лицо Стоящего-над-всеми, которое
жило в их памяти, и, отступив, они подошли, бережно подняли Музу на
вытянутые руки и медленно и торжественно понесли ее в Зал Дома, чтобы
А Жена? Случайность, разве она одна пыталась вывернуться, уползти,
пересидеть, вон они, как под креслами были, так там и остались, кому голову
ногами раздавили, кого топором... Чистая случайность, что и новая
Сопредседатель жива, хотя, конечно ее профессия в чем-то не меньше ад, чем
тот, что прямо на глазах рассасывается, как вода в землю после ливня. Пяток
живых имен и помельче набрался. Среди них и Директор Музы - занял свободное
место. А номера работают - целые кресла и то, что от них сидячего осталось,
поближе к сцене стаскивают, выравнивают, опять в ряды превращают, и почти
без ругани, без спора в них рассаживаются, да и о чем спорить. Вот она,
удача. Девятьсот тридцать седьмой в первый ряд на шестое место сел и там как
всю жизнь сидел, рядом бывший Трехсотый, и прочие времени даром не теряют. А
вот и наш железный, Девятьсот десятый, в кресло Таможенника опустился,
правда, не в прежнее кресло, то вдребезги, в клочья разнесено, но на этом
месте новое поставлено, не новое, разумеется, вон еще и номер Шестьсот
шестьдесят шестой виден на спинке, но место - Таможенника, а значит, и смысл
- главное. Сел железным, а встал Таможенником. И началось. - Так, - сказал
новый Таможенник. - Что мы с вами делать будем? Вы столько наших дорогих нам
людей положили. Один из связанных на него огрызнулся: - Сами и положили, а
то кто же? Развел руками Таможенник грустно и пожал плечами, из первого ряда
поднялись и подошли к поклепщику. И своими руками на глазах присутствующих,
как говорится в старинных хрониках, придушили эту гниду, которая смела во
время речи Таможенника (до чего дошли эти имена, избаловал предыдущий
Таможенник) перечить. Номера тоже порядок любят. Оттащили убитого. Жена
увидела его вывалившийся язык, и ее передернуло, и напомнил он ей Мужа в
постели. И поняла Жена, за что ненавидела она Мужа всю жизнь, когда
обрывался в нем запал, - на удавленника был похож. И подумала с облегчением,
что освободилась от Мужа, и улыбнулась. - Улыбаешься? Над нами смеешься? -
Таможенник зашелся весь. Как всякий только что захвативший власть, он,
конечно, был мучим комплексом недоверия к подлинности уважения его власти.
Но улыбнулась еще шире Жена и сказала: - Я просто рада, что ты поступил как
настоящий мужчина. Зря, что ли, она переобщалась почти со всем населением
Города, за свою разнообразную жизнь чему только не научилась, а уж с мужиком
ладить ей раз плюнуть. Высшая дипломатия отношений была доступна ей, как
таблица умножения школьнику старших классов, она-то знала, как сказать и что
сказать в такую минуту бывшему Девятьсот десятому, ибо место местом, а
внутри он (правда, конечно, плюс опыт крушения) оставался пока прежним
Девятьсот десятым, у кого на уме номер повыше (что достигнуто), да баба в
порядке, где-нибудь из восьмой сотни. А уж что касается Жены - в этом же
зале давно ли, кажется, потел и сопел он, в спинку кресла вцеплялся во время
показательной любви. Да и кто уцелеет перед прелестями ее, Жены, тело
которой он, как и все, знал наизусть и столько дней носил в душе своей. И он
сказал Жене, успокоенный ее словами и поощряемый своим желанием: - Ты
заслужила прощение. И никто из зала не сказал ни слова, они тоже уважали
порядок. Только когда она подошла к нему, села рядом, положила руку ему на
плечо, а он правой рукой обнял ее и прижал к себе, то скрипнуло несколько
рядов стоявших кресел, и немудрено: почти все они были или разбиты, или
еле-еле держались. И подумала Жена про себя, что всегда она жила в ощущении
омерзения и от Мужа и от своей жизни; и не исключено, что в этом были
виноваты именно имена, которые сделали ее такой. И эта мысль успокоила Жену,
и она, оглянувшись по сторонам и подметив про себя сильную руку, лежащую
спокойно на плече, подумала, что быть парой Таможенника - удача и все, что
случилось - к счастью; ей повезло. И, радуясь, случившемуся, она начала
испытывать влечение к сидящему рядом, и рука ее стала горяча, и бедра ее
потеплели, и сквозь ткань тепло коснулось ног Таможенника, и тот вздрогнул,
и делаемое им в эту минуту было в какой-то мере связано с ощущением около
себя женщины.
VI - Ну что же, - сказал Таможенник. - Перед нами Сопредседатель нашей
замечательной и прекрасной Комиссии. Чей отец и чей брат или близкий номер
не проходил мимо этого всевидящего ока?.. Посмотрите на это чудовище. - И
все посмотрели на это чудовище, и ни у кого даже не шевельнулось сомнения,
что можно не смотреть, ни у кого даже не шевельнулось сожаления, что у них,
мол, не шевельнулось сомнения, что можно не смотреть. Того, прежнего,
Таможенника слушать было бы оскорбительно для духа оставшихся в живых
номеров, а этого - нет. Потому что он был - они. А себя разве оскорбительно
слушать? А что касается привычки, опыта послушания, им ли было его занимать!
Все дружно, и даже те, кто скрипнул расшатанными креслами, посмотрели на
Сопредседателя. И было на что посмотреть. Ткань на груди, и на поясе, и ниже
была разорвана, и сквозь все это розовело молодое красивое тело, и только
около шеи краснела ссадина, произведенная чьей-то неточно направленной
ножкой кресла или другим достаточно острым предметом, например женскими
ногтями. - Но мы не видим, - сказал Таможенник, - какая она на самом деле. -
И он толкнул Жену в бок, та подошла и, не развязывая Сопредседателя,
оборвала остатки ткани с ее тела. - Теперь видите, - Жена подняла глаза на
сидящих, их было все-таки мало, и глаза многих из них были знакомы ей. Но
сидящие занимались возмездием и, конечно, ничего того, что знакомом было
Жене и хотелось им, позволить себе не могли. - Теперь видим... Жена хотела
вернуться, но остановил Таможенник. -Подожди, поскольку мы представляем
здесь наших братьев, которые полегли здесь, и он показал рукой в зал, - мы
должны разобраться в степени вины каждого оставшегося в живых нашего врага.
- Первым Таможенник показал на Музиного Директора: - Начнем с него. -
Связанный дернулся. - Сиди, сиди. Жену не нужно было ни о чем просить, она
быстро усвоила новые обязанности. Под слова зала: "Он не должен ничего
скрывать, - долой их тайны" - Жена досорвала с Директора все оставшиеся на
нем тряпки. - Развязать их, - приказал Таможенник, показывая на
Сопредседателя и Директора. Жена развязала их. - Посадить друг против друга.
Жена повернула кресла и помогла Сопредседателю и Директору сесть поудобнее.
И все это искренне усердно и доброжелательно. "Все-таки свой, - мелькнула у
нее мысль в голове, - хоть в чем-то помочь". Пересаживая Директора, она даже
нежно провела по его плечу, но достаточно незаметно, чтобы это не увидели
сидящие в зале. Исполнив свои обязанности, Жена вернулась в свое кресло, и
опять Таможенник обнял ее и прижал к себе. Весь напрягся, заострился и
подался вперед. - А теперь выполняй свои обязанности, - сказал Таможенник
Сопредседателю, - ты же профессионал, и если сделаешь это достаточно хорошо,
то... Он не сказал, что "то", но по его виду можно было понять, что возможен
и Уход, но и помилование не исключено. Остальные связанные вжались в свою
связанность и тоже замерли. Кажется, появлялся шанс служить новому
Таможеннику. Боже мой, как далеко было то спокойное время, когда ничего не
надо было выбирать, можно было жрать, пить, спать, ходить на работу, и жизнь
была ясна, как номер, который они имели и конечно же заслужили. И не думать
ни о каком новом лице. А ведь он, Стоящий-над-всеми, был предсказан своим,
вот тут уж ломался мозг, разгадывая эту загадку. Да, он был даже более они,
чем они сами, только и всего. - Ваше Имя, - сказала Сопредседатель, у нее
тоже мелькнула надежда... И началась привычная работа для Сопредседателя,
уже не было ни зала, ни драки, ни ощущения, что Таможенник смотрит на нее и
нужно стараться справиться со своими обязанностями. У подсудимого тоже
появилась надежда; ведь было ясно, что он такой же участник драки, как и
сидящие в зале, ничуть не более виноват, чем они. Да и допрос на людях - это
нечто другое, чем один на один в кабинете Сопредседателя. - Директор! - Как
давно? - Уже два года. - Сколько делали операций поправок, чтобы получить
это имя? - Шесть. - Отчего такая забота о вас?.. В зале возмущение, никто из
них даже в случае самом благоприятном не мог рассчитывать на две поправки, в
лучшем случае - одну. - Какая же первоначально была ваша степень подобия? -
Минус двадцатая. Зал выдохнул: "Чудовищно! " Со степенью минус десять они
сидели в средних номерах! Из дальнейшей беседы Директора и Сопредседателя
было выяснено такое количество нарушений Закона операций, что все было ясно
через полчаса. И несмотря на все увертки, подсудимый выходил на ту главную и
единственную правду, десятой доли которой хватило бы и для Ухода в мирное
время. А сегодня, перед номерами, после стольких жертв... Но Сопредседатель
была безжалостна. - Вы сами верили в справедливость Закона операций? После
ответа, что нет, но честно выполнял свои обязанности и весь Город
воспитывался на сделанных им передачах, которые неизменно поддерживали общее
отвращение горожан к иной жизни, Сопредседатель задала с виду невинный
вопрос: - А не казалось ли вам, что, воспитывая отвращение к иной жизни, вы
воспитывали отвращение вообще ко всему новому? - Конечно, - последовала
непосредственная реакция подсудимого. - Следовательно, - лениво и небрежно
уточнила Сопредседатель и даже улыбнулась, - и... к новому лицу. -
Следовательно, и к новому лицу, - испуганно выдохнул полубезумную в данных
условиях фразу подсудимый. И глаза его наполнились ужасом. Убей бог, он сам
никогда бы не додумался до этого, а теперь он понял, что действительно
заслуживает Ухода... И приговор был оглашен... - Учитывая те-то и те-то
вины, - сказала, поднявшись, Сопредседатель, но поднялась она несколько
резко, и кожа на шее напряглась, разошлась рана, и из-под корочки спекшейся
крови показалась свежая, ярко-красная капля, скользнула по груди,
остановилась на мгновение и поползла по животу, ниже и ниже, скатилась по
бедру и наконец растеклась возле правой ноги. На сцене образовалась лужица,
но Сопредседатель была увлечена своей работой и победой и не заметила этого.
- Учитывая нанесение подсудимым того вреда, который неизменно на протяжении
многих лет причинял он, или, скажем точнее, под его руководством было
причинено Городу, - Сопредседатель читала, как бы по листу, лежащему на
ладони, но на самом деле листа не было, и она несколько раз на ходу
переформулировала текст, но в общем говорила гладко и действительно
профессионально. "Да, это мастерство, - отметил про себя Таможенник, - надо
учиться". И он учился. Далее следовал еще ряд вин, в которых и не сознавался
подсудимый, о которых не шла речь, но которые (и это понимал каждый)
вытекали только из одного признания воспитания отвращения к новому лицу.
Они, которые именем этого нового спокойно выполняли свои новые обязанности,
в которых не было не только ничего предосудительного, а даже, наоборот, был
подвиг служения новой идее, тоже были в некотором замешательстве от
неожиданности такого количества вин, вытекающих из одной - не осознанной
подсудимым. И каждый невольно стал примерять на себя эти вины, и в какой-то
мере выходило, что все они выполняли ту же роль, ну, может быть, на другом
уровне, чем подсудимый. И Таможенник тоже задумался, но задумался иначе, чем
зал. Вот он-то - нет, и подобного быть не могло, но сидящие в зале... об
этом позже стоит подумать, подумал он и еще сильнее стиснул плечи Жены. -
Довольно, - сказал Таможенник, и все вздохнули с облегчением, а то
Сопредседатель и впрямь могла начать перечислять и их вины, и тогда... -
Поскольку у нас нет возможности выполнить Уход по правилам... кстати, вы
знаете, что такое Уход по правилам? Сопредседатель от волнения переступила и
чуть не упала, поскользнувшись в собственной крови; хорошо еще, ее поддержал
один из подсудимых, она поблагодарила его легким кивком. - Нет, это уже не
мой участок. - А жаль, - сказал Таможенник, - будем выполнять кустарно,
подручными средствами. Но вам тоже придется освоить новую профессию.
Исполнителем Ухода назначаетесь вы... Одобрение засветилось на лицах зала.
Правильно, пусть сами выполняют Уход друг другу. Ведь если бы они заранее
учили новому лицу, может быть, и не случилось ничего плохого сегодня в зале.
Последовала пауза, а потом вместо сурового, четкого, жесткого и прикрытого
мягкой маской лица профессионала все увидели слабую женщину, которая почти
разревелась, то есть не то чтобы разревелась, но слезы заскользили по ее
лицу. Она, и это было правдой, не умела произвести даже ремесленного Ухода.
И не потому, что не видела, как это делается, а только потому, что слишком
много сил и лет жизни отдала другому ремеслу, ремеслу, которое было
ограничено только дознанием, обвинением и проверкой. Конечно, Таможенник не
растерялся. Он обратился к подсудимому с вопросом, может ли тот привести в
исполнение приговор суда сам. Тот отрицательно покачал головой, довольно
задумчиво, потому что его искренне мучила вина и неожиданность, что его
обязанности, точно и свято выполняемые им столько лет, оказались столь
вредны для Города. - Тогда, - продолжал неутомимый на выдумки Таможенник,
столько энергии в нем накопилось за годы надежды, а реализации никакой,
немного-то потратишь эту энергию, монтируя передачи. - А ей вы можете...
исполнить ремесленный Уход? Да, Директор остается Директором. Даже если он
приговорен к Уходу и подавлен своей виной. Его заинтересовало это
предложение, и беспокоила только мысль: что он будет иметь за это? - Сядешь
в зал на последние ряды, - немедленно прореагировал Таможенник. - Могу, -
сказал, подумав, подсудимый. И опять увидел перед собой не женщину, по телу
которой бежала кровь, а сурового Сопредседателя... - Тогда я тоже могу, -
сказала Сопредседатель, смотря в глаза подсудимого, а потом в зал. Ах, как
был тонок и умен новый Таможенник... - Я думаю, подсудимого нужно наказать
дважды: первый раз за его вину, а второй раз за то, что он так быстро забыл
свою вину и согласился на помилование, которого не заслуживает. Но у нас и
самый справедливый суд из всех существовавших, и новый. Раз уж мы предложили
- сначала он выполнит ремесленный Уход ей, а потом мы решим. И Директор
выполнил ремесленный Уход Сопредседателю: он взял за ноги это молодое и
красивое тело и грохнул головой об пол сцены. - Выполнил хорошо, - сказал
Таможенник, - но мы потерпим с вынесением окончательного решения. - Он
стиснул бедро Жены и, обернувшись в зал, подмигнул ему. Услышав это,
Директор перехватил Сопредседателя, взял ее на руки, правая рука под
коленями, левая за спину, и понес в груду других тел и бережно опустил, так,
чтобы ей удобно было лежать, и даже поправил ей голову.
VII - Мы назначаем тебя выполнять пока обязанности Сопредседателя. -
Следующий подсудимый! Это была девочка, только недавно переступившая порог
зрелости. Жена узнала ее, это кандидат будущего года на имя Жены, ее будущая
соперница, Таможенник стал сразу чрезвычайно любезен. Он менялся на глазах.
Только что все видели остроумного, несколько развязного и энергичного
человека, и вот уже перед залом был, можно сказать, воспитанный человек,
если не видеть, как его руки, никоим образом не связанные ни с внимательным
и добрым лицом, ни с ясно смотрящими глазами, щупают ляжки и грудь сидящей с
ним Жены... Но какое это отношение имеет к делу, которым он занят? Девочка
была хороша. Настолько, что Жена не выполнила своих прямых новых
обязанностей, дабы жалостью не тронуть, может быть, чувствительные души
номеров, - и полуразодранная ткань осталась на худеньком теле девочки. А
Директор, пока уцелевший в этом честном, новом и справедливом суде, уже
начал допрос, несколько волнуясь за то, что не сможет так же профессионально
вести следствие, как его предшественница. Но то ли в силу профессии
частенько приходилось разбираться в винах своих подчиненных, прежде чем он
передавал их в Комиссию, то ли в силу пережитого (очень часто пережитое
делает нас мудрее и искреннее в жизни), то ли в силу неких других причин
скрытые способности следователя, до сей поры не нужные, обозначались в нем.
Мало ли их, людей, которые на склоне лет начинали быть юношами, предаваться
излишне любви или, наоборот, заниматься политикой, исключительно в силу
того, что накопившийся и неиспользованный опыт желал выйти наружу и показать
себя окружающим. Так вот, после буквально семиминутного допроса выяснилось,
что практически обвинить ее не в чем, нигде она не работала, ничему она не
способствовала, нигде она не состояла, ни в чем она, по сути, не виновата.
Конечно, иной на месте Таможенника мог заподозрить Директора в
тенденциозности и в желании поспособствовать своим, но Таможенник был
достаточно умен, чтобы догадаться, что при всем старании трудно что-либо
извлечь из этой испуганной свежей, наивной и милой - в эту минуту он
взглянул на Жену - девочки. И та, Жена, понравилась ему именно в эту минуту
даже меньше... Но, с другой стороны, Таможенник был достаточно умен, чтобы
понимать, что, даже невинная, она принадлежала к именам. Следовательно...
Ведь правосудие превыше всего, думал Таможенник, и оттого, как именно пойдет
дело, будет зависеть его продолжение. А потом, здесь - это здесь, но еще
есть завтрашний день, и завтра придется отчитываться перед Новым Лицом...
Неизвестно, о чем бы еще долго думал Таможенник, непроизвольно все сильнее
сжимая бедро Жены, и таковы по усилию были его мысли, что Жена не выдержала.
Но, как опытная и воспитанная женщина, конечно, не дала ему по морде, не
оскорбила, не заспорила, не пожаловалась на его поведение сидящим вокруг (а
у тех относительно Таможенника был такой же примерно длинный ряд мыслей, как
и у Таможенника по поводу того, что ему делать). Нет. Жена спокойно встала,
вышла на арену, чуть прихрамывая (все-таки у Таможенника были пальчики дай
бог), подошла к Директору, взяла его за нос, отчего, конечно, все в зале
засмеялись, этак сочувственно и доброжелательно, отвела Директора в сторону
и села напротив девочки. - А скажи, - сказала Жена ласково, - ты ведь должна
была в будущем году быть кандидатом на имя Жены? - Да, - сказала девочка и
поспешно прибавила, что ей так сказали и готовили для этого, но почти не
делали поправок, так, очень небольшие, ее лицо имело природное высокое
подобие. - Конечно, старому лицу, - уточнила так же вежливо, улыбаясь, Жена.
- Но другого не было, - виновато, но искренне ответила девочка, - другого мы
просто не знали. - И пожалуй, последний к тебе вопрос. Ведь на будущий год,
будучи избранной Женой, ты бы, конечно, искренне и старательно выполняла
свои обязанности? - Конечно, - сказала девочка. - И тем самым продолжала бы
служить тому, что для всех нас теперь отвратительно и невозможно? - Выходит,
что так, - сказала девочка. - Хотя я же не знаю, как бы это было... - Стала
бы служить пропаганде старого лица, - почти про себя проговорила огорченно
Жена, и развела руками, и встала из кресла. И сидящие в зале, каждый внутри
себя, встал из кресла и огорченно и сочувствующе развел руками. Директор
выполнил теперь свою вторую часть обязанностей. Потом уже профессионально
перехватил девочку - правая рука под колени, левая за спину, и отнес туда
же, к груде, также старательно положил тело, поправив голову. Таможенник был
разочарован в Директоре. И весь зал был разочарован в Директоре в качестве
следователя, очень разочарован. До такой степени, что все не могли скрыть
своего разочарования. - Развяжите оставшихся троих, - попросил Таможенник
Директора. Директор сделал это. Жена в это время опять села в кресло,
приготовившись выполнять так хорошо начатые обязанности. - У вас затекли
руки? - доброжелательно спросил Таможенник. Это было видно и так,
невооруженным глазом. - Ну хорошо, - сказал он. - Сейчас с вами проведет
серию упражнений на разминку наш Директор. Прошу, - сказал он Директору. Тот
перетащил свое голое усталое тело на середину сцены, и началось. - Руки
вверх, и раз, и два, и три... на грудь. Присели, еще раз и выпрямились, и
раз-два-три, раз-два-три, и раз... Гимнастика, наверное, продолжалась бы и
дальше, но сидящие в зале заскучали, и движением руки Таможенник прекратил
эту великодушную процедуру. Подсудимым она явно помогла, руки, кажется,
опять начали подчиняться им. - А теперь, - сказал Таможенник, - я думаю,
пришла пора... Как руки? - обратился он к трем подсудимым. - В порядке, - за
всех ответила рыжеволосая женщина, сделав несколько движений кистью, и
улыбнулась Таможеннику и залу. Таможенник продолжал свою речь, тоже
улыбнувшись ей: - Пришла пора выполнять данное нами обещание наказать
Директора. Во-первых, за вину, во-вторых, за несамонаказание, и в-третьих,
это произошло на ваших глазах, - он обращался и к подсудимым и к залу, - он
выполнил Уход женщине, которая отказалась это сделать ему, то есть не оценил
ни ее благородства, ни нашего великодушного решения - дать ему возможность
проявить себя с нравственной стороны.
И почувствовал Таможенник, что и зал и подсудимые на его стороне. Тут
не может быть двух мнений, - каждый испытал чувство брезгливости к
Директору, а что сами они поступили бы, вероятно, в этой ситуации, как
бедная женщина, которая отказалась выполнить Уход, у них не вызывало
сомнений. Ах, как много значит поддержка! Таможенник мог уже быть гуманен,
либерален. И он разрешил - не приказал, не настоял, а именно только
разрешил, если, конечно, трое подсудимых хотели это сделать, - провести Уход
Директору, которого он заслужил только за одно свое поведение в последние
часы работы зала.
VIII К сожалению, до конца провести Уход трем подсудимым во главе с
рыжеволосой женщиной не успели. Вверху распахнулись двери, и в зал ворвалась
толпа. Это были разноликие люди, это были те, кто не имел ни имен, ни
номеров. Они жили на самой окраине Города. И только когда Город собирался в
Зале Дома, им разрешалось подходить к площади перед Домом и, стоя под
навесом, который натягивался по такому редкому и торжественному случаю,
слушать музыку, что слетала к ним со стен дома, энергично и неуклюже, словно
лебедь, перед тем как садиться на воду, но для них это была великая музыка
причастности главной жизни Города, музыка невозможной надежды и музыка
несуществующей перспективы. А сегодня не было музыки, сегодня
Стоящий-над-всеми переозвучил ее в слова и полноправие их, стоящих век за
веком вот здесь, на площади, раз в году во время выбора Главной пары, только
понаслышке зная о том, как это происходит, ни разу не переступивших порога
Дома и домов, в которых жили имеющие Имя или номер, - их, выполняющих самую
черную работу в Городе, их, лишенных будущего, потому что будущее было таким
же, как настоящее. Их Стоящий-над-всеми перевел сегодня в это несуществующее
будущее. Город был отдан им, разноликим, разноглазым, Стоящим-над-всеми.
Могли ли они не поверить ему, если во время речи его движеньем руки его был
остановлен дождь, услуга, плата за этот дар была удобна, необходима, желанна
им; уничтожить в Городе все живое, носящее старое лицо, и не важно, что,
когда Стоящий-над-всеми кончил говорить, хлынул дождь с силой, с какой он не
шел в Городе, как будто не шедшая временно вода скопилась и вылилась наземь.
Люди силой своей, напором своим, правом своим, телами своими выдавили двери
Дома и хлынули внутрь, и как танк давит, не замечая, улитку, как лавина
сносит тоненькое деревце, как самолет разбивает птицу, - так и оставшиеся в
зале подсудимые вместе с Директором и Таможенником исчезли под нахлынувшими
руками, зубами, ногами. В пять минут все было кончено. У всех оставшихся в
живых в зале было старое лицо, а ворвавшиеся твердо знали свое дело; любое
старое лицо любой степени подобия должно быть уничтожено в течение этого
дня, как пойманный клоп или таракан. И лавина, прокатившись через зал,
выкатилась наружу, растеклась по Городу, по домам, по лабораториям, по
улицам, так же старательно и тщательно уничтожая все, что попадало ей в
руки, - так саранча опустошает поле, если оно попадется на ее пути.
IX И пришла Муза в себя, когда Гример натягивал рубаху ей на плечи, он
налил ей стакан ледяной воды, от которой заломило зубы, вытерла Муза, выпив
этот стакан, свои и теперь не свои губы: мягче, больше стали они, и показал
ей Гример лицо ее, и удивилась Муза. Прекрасно было это лицо. И шевельнула
она головой, и волосы сзади, как будто ветром подхваченные, полились Музе на
спину. - Это я? - сказала Муза. И увидела свои новые широко распахнутые
глаза, лицо длинное, белое, нежное, нос тонкий и прямой, и лицо это было
строго и исполнено силы. Только болело. - А зачем ты сделал это? - сказала
Муза. - И мы не остались в зале? Но, наверное, у всех людей бывают пределы,
и у Гримеров тоже. Слишком много сил ушло и на Стоящего-над-всеми, и на
Музу. Гример молчал, и, пока он молчал, пытаясь для себя ответить на этот
простой еще недавно вопрос и вслух объяснить Музе зачем, двери открылись и в
его кабинет ворвались люди, которые, сметя все на пути своем в Зале Дома,
вывалились на улицу и растеклись по домам, где жили и работали имевшие
старое лицо, и остановилась только раз волна перед чудом, отхлынула, словно
налетела на стену. Они увидели новое лицо - лицо Стоящего-над-всеми, которое
жило в их памяти, и, отступив, они подошли, бережно подняли Музу на
вытянутые руки и медленно и торжественно понесли ее в Зал Дома, чтобы