она бы обязательно заставила бежать их быстрее. Муза твердо решила завтра
вернуться на работу. И это ей было можно. Сегодня она поняла, что невозможно
вот так ждать целый день и еще неизвестно сколько. Когда открылась дверь и
она, бросившись к ней, увидела Таможенника, Муза запахнула халат, приложила
ладонь к губам, почувствовала, что что-то бежит по ладони, отняла руку,
увидела кровь, опустила руку. "Почему кровь?" - подумала она. - Жив, и все в
порядке, - сказал Таможенник. И Муза была благодарна ему за то, что тот
сказал это сразу. Опять приложила руку к губам. Опять отняла ее. Прикусила
губы. И как это она и почему вдруг ни с того ни с сего начала волноваться,
ведь никогда этого с ней не было, даже когда она ждала после Комиссии, она
волновалась меньше. Вытерла руку, показала на кресло рукой Таможеннику. -
Почему он не дома, не пришел сам? Таможенник махнул рукой, устало опускаясь
в кресло, и наговорил ей с три короба о сложности новых обязанностей,
наконец, важности первых дней выхода на работу, тем более после вчерашних
событий. Да-да, которые произошли на ее глазах. И последствия, которые будут
продолжаться несколько дней. Нужны общие усилия, чтобы все вернуть в норму,
операций прибавилось втрое - много перемен, и несколько дней ему, Гримеру,
придется не выходить из кабинета. И, конечно, Таможенник тут же согласился,
что Музе надо работать и что она в порядке исключения может вернуться даже
на старое место, только, ради Бога, должна себя вести осторожно, потому что
любое раздражение, несогласие будут восприняты - он, мол, даже не
представляет как, и ведь не каждому можно объяснить убедительно, почему
после такого передвижения женщина остается на работе. И Муза согласилась. И
ей стало весело и приятно. Завтра она вернется в свое кресло и опять
поставит на контроль "Бессмертных", которых перенесли на следующую неделю в
связи с последними событиями, и ей уже было интересно, какой балл покажут
контрольные зрители из уцелевших, да и новые тоже. Все хорошо, уговаривает
она сама себя. Но как Муза мысли ни разгоняет, те, как голуби, высоко
покружив, опять в голубятню возвращаются и шумно хлопают крыльями,
усаживаются и воркуют. Почему все-таки его нет? И почему пришел Таможенник,
и правда ли то, что он сказал, и можно ли ему верить, хотя она твердо знает,
что в Городе верить никому нельзя, но так уж устроена женщина, ей хочется
верить. Но Муза Музой, а у Таможенника кроме нее забот по горло.
IV - Готовы? Гример спросил только, будет ли это связано с
экспериментами на других людях, успокоился, когда приятная женщина покачала
головой и сказала: конечно, нет. Просто разминка не могла быть проведена без
дополнительного объекта, ибо... Гример поморщился: довольно. - Где это
будет, тоже здесь? Женщина улыбнулась, объяснила, что нет, и повела Гримера
в комнату, в которой, ему помнится, в первый раз еще на той Комиссии он был.
На стене те же светильники; он еще тогда обратил внимание - человеческая
рука, выходящая из стены, держала факел. И так были тонки и трепетны пальцы,
что он принял тогда их за настоящие, и ему сказали, что рука действительно
настоящая, но, поскольку он тогда не верил ни одному ответу, он не поверил и
этому. И он спросил женщину, вспомнив свой вопрос: настоящая? Нет, сказала
женщина, это уже неживая ткань. Странно, что ответ Гримеру был безразличен,
видимо, он уже жил, понимая, что знание и незнание правды ничего не меняет в
жизни. "Довольно, - оборвал он себя, - теперь пора сосредоточиться. Пора.
Каково содержание первого испытания и как в нем - опять быть естественным
или наоборот?" В этом сейчас было главное. - Пожалуйста, сюда, - женщина
открыла почти невидимую стеклянную дверь - настолько она была прозрачна.
Перед ним был куб, который только теперь стал для Гримера видимым. И он
подумал: почему он не заметил раньше, ведь факел и сама рука в месте
соединения были чуть как бы надломлены, и грань куба тонкой нитью перерезала
их. - Я объясняю вам главное. В случае, если вы почувствуете себя плохо, вы
должны - видите, вот там, справа от кресла, - оказывается, даже кресло и
пульт были в этом кубе, - нажать на красный клавиш. - Гример сел, прикрепил
датчики. Показала, как работает клавиш прекращения испытания. - Но дело
заключается в том... - женщина по-детски назидательно подняла палец. - Какой
у вас номер? - перебил ее Гример. - Сорок первый, - улыбнулась она и опять
еще раз улыбнулась, уже без слов, выдерживая паузу: нет ли у Гримера других
вопросов, и продолжала свою мысль: - Дело заключается в том, что вы
максимально должны выдержать интервал прежде, чем нажать на клавиш, и нажать
его надо только тогда, когда вы почувствуете, что теряете сознание. И от
того, как точна будет ваша реакция, сколько вы сможете пробыть в кресле, и
будет зависеть результат нашего испытания. - Только и всего? - Только и
всего. Вы будете иметь дело только с собой. Женщина вышла. Закрыла дверь. И
села с противоположной стороны куба за пульт. Потом исчезла из глаз Гримера.
Стены были более непрозрачны. На одной из них возник мчащийся на него с
невероятной скоростью предмет, он летел необратимо и тяжело. Все ближе и
ближе, и уже ясно: поезд с торчащим фонарем на лбу - и пол уже дрожал под
Гримером, и у него возникло смешное желание сейчас прекратить испытание. Он
даже протянул руку и улыбнулся. Все пронеслось мимо, почти касаясь его тела,
ветер больно хлестнул по рукам, по шее, тронул лицо, Гример даже не
шевельнулся. Он хорошо понимал приказ Таможенника, чтобы волосок не слетел с
его головы. Если и это ложь? Если они с Председателем разыграли сцену,
если... но стены стали сходиться, они были черными, и почти ничего не
изменилось, только воздух стал давить на Гримерово тело, как иногда бывает
во время дождя, все ближе сжимались стены, сейчас они сойдутся. Нет,
сошлись, видимо, огибая его. Он остался в каком-то воздушном пузыре, - пульт
и клавиш выключения сплющились и стали тонкими, как дым от потухшей спички.
Гример был спокоен, но поднял палец и тут же опустил его. А может, это
входит в испытание - невозможность прекращения его. У него ведь бывало так:
на столе человек терял сознание от боли, и Гример никогда не прекращал своей
работы, на то есть восстановители - через несколько часов человек будет на
ногах и здоров, правда не в такой степени, как раньше, но это деталь, а он
не имеет права полностью не использовать время операций и тратить его на
передышку пациенту. Всегда на очереди были тысячи, и они ждали его, и каждая
минута Гримера была уже распределена между горожанами. Нет, здесь не так,
здесь работают с ним одним, он один только может выполнять работу после
этого испытания. А может, и не один. Тогда опять обман. Сплющенный пульт
упал на пол, звякнул и лег плашмя. Гример решил не спрашивать, почему убрали
пульт, в конце концов, это не трагедия, жаль, что он сейчас не видит лица
женщины, а может, можно попросить, но опять передумал. Стены пузыря
загорелись, он явно ощутила запах дыма, и пузырь стал сжиматься. Огонь был
уже рядом, и его охватил жар. Тело вспотело. "Будущие причины" - так это,
кажется, называется. Он засмеялся. Сжигаемый на костре потеет для того,
чтобы восстановить нормальную температуру тела, и на несколько секунд ему
удается это. Пульта под рукой не было, пальцы вцепились в кресло. Сжал.
Пальцы разжались. Он сидел спокойно и расслабленно. Еще ближе языки
извивались по полу, лезли вверх, гасли и загорались новые... И вдруг мозг
почувствовал сигналы тревоги. Дело не в огне, не в запахе гари, не в этих
языках. Где-то, в чем-то он почувствовал главную опасность. Он зря так легко
отнесся ко всему, ведь это была маскировка. Это вообще не надо было
замечать. Надо было подготовиться к главному. В горло влез какой-то зверь,
он щекотал горло, царапал его, мешал дышать. Гримера стало тошнить, он
гладил себя по горлу, пытаясь вытолкнуть этого зверя, выгнать его наружу,
струя желто-зеленой мутной жидкости при свете пламени выхлестнула наружу.
Стало немного легче и опять душно... Подожди. Удушье наступает при
отсутствии кислорода в воздухе, при прекращении доступа воздуха в легкие. В
мозгу завертелись, закружились цветные круги: в чем разгадка? Если он найдет
причину, он сможет бороться с этим. И черт с ним, с огнем, - дышать нечем.
Горло свободно. Но что-то хрипит уже внутри. И вдруг вспыхнуло подозрение, и
круги разбежались на тысячу осколков и погасли: из-под куба выкачивают
воздух. Успокойся. Перестань дышать. Ни одного движения. В пузыре есть еще
воздух. Он вверху. Нужно встать. Можешь осторожно дохнуть. Он ощутил, как в
горло пошел слабый ток воздуха. Внутри перестало хрипеть. Ага, ты прав.
Дальше. Дальше можно влезть на кресло. Но они заметят, что ты раскусил их.
Ничего, встать, в конце концов, ты мог неосознанно, а влезть на кресло - это
уже поступок мысли. Еще тяжелей дышать. Но это уже без истерики. Главное,
почему-то мелькнула мысль о следующем испытании - там тоже без истерики. У
него возникла почти уверенность, что это испытание не так уж и трудно. И
дело действительно в том (а время он протянет сколько надо), что в любую
минуту он может остановить испытание. И когда почувствует, что не может
больше дышать... Но пульта нет, клавиш смят. Значит, мысль уже не
контролируется им. Дышать стало больно. Нет, еще минуту он все же простоит
здесь. И Гример начал считать варианты. Движение вправо - стена. Влево -
стена. Назад - стена. Вверх? Он протянул руку - ожег. Отдернул и попытался
опустить руку. Не опускается. Зажата. Вторую - та же история. Ничего, с
вытянутыми руками тоже можно стоять. В момент катастрофы мыслить и поступать
только мгновенно. Попытался сесть - сел. Дышать стало нечем. Попытался
встать. Нет. Вытянутые руки и невозможность встать - опять закружились
красные круги, кругом черно и ни одного клочка света. Только сейчас он
понял, что огня уже нет, и, видимо, давно. Надо запомнить: страх выключает
сознание, и оно идет на контакт со страхом, это как якорь или гавань кораблю
в бурю, это как... - подожди, и мозг не участвует в решении других проблем,
локальная сосредоточенность, которая может привести к гибели, конечно,
страх... Сейчас конец. Сейчас надо все-таки встать. Пора. Прекратите
испытание! Несуществующий клавиш утоплен. Никакой реакции. Та же темнота
стены. Как будто его запаяли в камеру, как в водолазный костюм, опустили и
не подают воздуха. Сердце остановилось. Легкие повисли, как паруса на ветру,
и только мозг еще работал какое-то мгновенье. В это мгновенье он слышал, как
он засипел, ударил в этот сип головой, и плавно провалился на дно, и почти
не почувствовал, только вроде как тень ощущения промелькнула, что какая-то
сила разрывает легкие, мозг, сердце и все это летит в разные стороны, а
навстречу с такой же скоростью свет... Хааааааа - заскрипело тело.
V Муза открыла дверь Главной пары. Она по-прежнему выше их по
положению, хотя уже, конечно, не с таким разрывом, как прежде. И это она
очень скоро почувствовала. Жены не было дома. Муж ужасно обрадовался приходу
Музы. Он сразу залепетал, что рад ее видеть, что ужасно соскучился, что он
вообще скучал, когда она долго не показывалась в их доме, что все, что у
него было, это отношение к ней, но что он-де никогда не мог отважиться
коснуться ее, это потому, что была такая дистанция, а теперь она рухнула, и
пусть ее от него отделяет положение, но он теперь тоже не какой-то Сотый, а
Муж, и в это время он становится на колени, вскакивает, пытаясь обнять ее,
плачет. Муза стояла вся ошалевшая, как человек, который шел по равнине, а
оказался в пропасти. Она часто видела Мужа спокойным, давящим птиц,
рассказывающим ей мило, трогательно о Сто пятой и своей нежности к той под
великим секретом от Жены, тогда еще Сотой, и Муза не могла так быстро отойти
от прежнего отношения и зафиксировать себя в этой перемене. Она никогда не
могла сказать, что Муж был ей противен или, скажем, неприятен, нет, он
как-то по-человечески нравился ей, может, это тоже была маленькая ложь,
которую она позволяла себе, чтобы не испытывать чувство стыда за эти
посещения. А Муж, ободренный молчанием Музы, уже обнимал ее. Уже повис на
ней, и ноги ее подогнулись. И, наверное, это вывело ее из состояния
ошаления, - так машина, которой дали газ, сначала буксует на одном месте, а
потом мгновенно набирает скорость. Она опустилась сама на колени и
засмеялась, а потом захохотала, она хохотала так, что тот вскочил. В испуге
сам оправил ее рубаху. Муза повалилась на пол и залилась от хохота. Муж
опешил. Муза хохотала. Она представила его лежащим... "Какой идиот, какой
идиот. И чего я с тобой говорила, неужели ты ничего не понял, о чем я с
тобой говорила". В таком виде застала их вернувшаяся Жена. Прижавшегося к
стенке с дикими глазами и пятнами на лице Мужа и валяющуюся,
перекатывающуюся хохочущую Музу. Жена поняла и постучала согнутым пальцем по
своему лбу. - Как говорят у нас в Городе, не бери в рот того, чем
подавишься. Муж бросился к ней. Муза так же внезапно остановилась, встала.
На глазах ее были еще слезы от смеха и омерзения. Даже не посмотрев ни на
того, ни на другого, пошла к двери. - Только вы не думайте, пожалуйста, что
это меня как-то обидело или что я об этом скажу Гримеру, - и не стала
слушать, что ей скажут в ответ. Мы часто не нуждается в поводе, чтобы
сделать то, что давно хотели, но без повода неловко. А в ответ сзади
раздался хлыст пощечины. Кому? Судя по сдвоенному звуку, - каждому, а затем
крик кошки, на которую наступили кованым сапогом.
VI Гример лежал в воде. Он открыл глаза и не сразу понял, где он. Это
было похоже на аквариум, в котором они держат рыб. Гример посмотрел на свои
руки. В полном порядке. Пальцы? Попробовал - работают прекрасно. Напротив,
за прозрачным бортом, доходившим Гримеру до глаз, сидел улыбающийся
Таможенник. - Первый класс, - поднял палец и сказал он. - Выше нормы, в
полтора раза. С таким запасом мы тебе удвоили все показатели. - Я больше не
хочу, - сказал Гример. - Конечно, - Таможенник никогда и не думал иначе. Он,
Гример, прав. Нечего доводить себя до этого состояния. Ведь все добровольно
- это Гримеру нужна работа, которую он ждал всю жизнь, которая невозможна
без испытания. Хватит так хватит. А потом, когда захочет сам, если надумает,
решит или придет к выводу, то можно будет продолжить испытание. Таможенник
помог Гримеру вылезти из воды. Раздел Гримера. Вытер его насухо полотенцем,
и все сам, один, принес свежую сухую одежду, опять бережно, очень бережно
всунул Гримера в широкие рукава и широкий ворот. Посадил в кресло. Налил
воды, зачерпнув прямо из аквариума. Выпил сам половину, остальное протянул
Гримеру. И правда, надо - в горле все ссохлось, нужна была вода, он
поблагодарил Таможенника. Усмехнулся себе - единственная отчетливая мысль,
которая сейчас существовала в нем, это то, что он превысил контрольные
показатели в полтора раза. Все-таки человек остается человеком. И имя -
Великий Гример, и Муза, и перспектива новой работы, и - чуть не подох (если
вообще он еще жив), его радуют, несмотря на всю чудовищность этого
определения, именно радуют и эти его личные показатели выше нормы в полтора
раза. Так в истерике иногда радуется человек, потеряв жену и сына в
авиационной катастрофе, тому, что в последнюю минуту не отправил с ними еще
и свою кошку. Так радуется человек, потеряв все свои деньги, находя в
кармане старого пиджака мелочь, на которую можно купить еды. Так радуется
человек, хороня свою любимую, что гроб ал, торжествен и наряден. Так
радуется человек, потеряв руку, сохранившимся запонкам. Так радуется
человек, засыпанный в пещере, где неоткуда ждать помощи и о нем никто не
знает, тому, что еще жив, не думая пока о том, что умирать от голода
страшнее, чем быть раздавленным. А может, пронесет, а может, откопают, а
может, вспомнят, а пока не откопали, главное - чтобы близкие не знали о том,
как тебе, иначе они будут мучиться, не зная, как и чем помочь тебе, и это
будет лишняя мука, и надо объяснять, что тебе еще не так плохо, что только
начало твоей жизни без еды и воды и ты готов прожить, сколько выдержит в
тебе жизнь, ты не боишься голода, но время все же сильнее тебя, это ты тоже
знаешь, и единственное, что дано тебе внушить любящей тебя, что все хорошо,
все хорошо и ничего не случилось, жизнь идет как надо. Гример лежит на
постели и, улыбаясь, говорит Музе о том, как хорошо на работе - и новая
лаборатория, и кабинет, и новые обязанности, и удивительные люди. И что он
сегодня не мог прийти раньше, да, конечно, это он послал Таможенника, служит
Гримеру тот на посылках. А дышать тяжело? Потому что к ней спешил. А руки
такие слабые? Тоже от усталости - Гример очень бережет свою Музу.
Благородный человек. И Муза тоже благородная женщина, бережет Гримера. Ни
слова о невеселой части посещения Главной пары, но что была - это
пожалуйста. Все у них мило. Они такие же приятные люди, но что-то в них
изменилось, особенно в Муже, и вряд ли она пойдет в ближайшее время к ним.
Потом не будет времени. Муза собирается работать, потому что ждать очень
трудно, и ходить в гости ей надоело, и она очень беспокоится, что Гример
устает. Журчат слова, собираются в стаи, выравниваются, как, взлетев, птичий
клин в небе. И Гримера охватывает дремота. Он и впрямь устал. ...И вот уже
они стирают грязное белье вдвоем в полынье на реке. И течет грязная вода, а
белье каленое режет руки, а Гримеру нужны руки, и он жалеет Музу и выжимает
холодную тяжесть, пальцы краснеют на ветру, вода течет обратно в полынью, а
кругом ослепительный снег и сияет солнце. А кругом мраморные, черного
мрамора надгробные плиты, то есть дома, а внизу по водостоку течет желтая
струя, вытянутая и длинная, и мелкие лохмотья ее иногда на мгновенье
задерживаются на стенках канала - Сто пятая уходит на окраины города,
смешавшись с дождем, а оттуда и того дальше и, может, в эту речку, где
полощет белье Муза. Наконец засыпают оба. Слова... Слова... Что в них, а
помогло. И ведь, черт возьми, будьте прокляты, все боли и беды мира, весь
ужас этого черного камня, этого дождя, этого полосканья белья. Холод. Глаз
Сто пятой. Муж с выпученными от похоти буркалами, их бережение и обманы во
имя помощи. По-мог-ло. И спят и видят сны, и, может, даже не такие страшные,
как эта жизнь, и, может быть, даже лучше ее, потому что ей надо, чтобы его
голова лежала у нее на плече, а ему - чтобы ее голова лежала у него на
плече. Так хочется, чтобы они доспали до утра, и не нужно никаких испытаний
вообще, ничего больше не надо. Но выбор уже позади. У Гримера нет выхода.
Летит поезд, выйти - и размажет по стенке тоннеля. Задрав голову, как нож
масло, режет самолет небо, - выйди, вот она, дверь. Только плечи передернет
от такой мысли. Выбор позади, и даже ночь лишь по милости на час-другой
твоя, но в любую минуту... За Гримером пришли, едва ночь за вторую половину
перевалила, - такая уж работа. Муза согласна, что такая уж работа, только
вот больше заснуть не может, и уже начинает ждать Гримера, и с радостью
вспоминает, что и ей сегодня утром к своим "Бессмертным". Когда Музе есть
что делать, ждать все-таки легче. А у Гримера и следа вчерашних мыслей нет.
Все выдержит, потому что если только и жить для того, чтобы удержаться в
Великих, то зачем, если ты уже - он, а без цели живут только мертвые.
VII Приготовились. Таможенник рядом. Гример вошел, а он уже здесь.
Когда и спал, непонятно. Гример в воде. Пожалуй, даже приятно: вода теплая -
около двадцати пяти градусов. Для Гримера определить температуру воды и
воздуха несложно. Не зря все-таки он сходил домой. И мысли другие, и
ощущения другие, утренние, хотя еще продолжает быть ночь. И вчерашнее уже
где-то на окраине мозга, как в тумане, сквозь зарю силуэтом, полутенью
скользит, и ужас даже кажется красивым. И опять ощущение: все-таки не зря
хотел больше, чем все, можно сказать, целый этап позади, вряд ли дальше
будет тяжелее, ведь он не машина и его беречь надо. Ведь для работы готовят
- не в калеки. И вода приятна. Вот это - "приятна" и мысль - "испытание"
опять дают уже некий знакомый импульс. Плещется Гример в воде, фыркает,
плавает, головой трясет, а сам уже настороже, так кот - вроде лежит, глаза
закрыл, дремлет, а птица к нему на прыжок - подойти только. И когда датчики
крепят к телу, успевает на мгновенье пережить раньше это прикосновение, и
индикатор реакции остается на нуле. А Таможенник продолжает говорить о
Гримере, что-де чуден факт - показатели перекрыты, и он, право, не знает,
как даже к этому отнестись. Попутно Таможенник объясняет, что он здесь все
время, и что для него это тоже испытание, и еще неизвестно, кому сейчас
тяжелее, и чем это может кончиться для Таможенника, потому что он и Гример
как сообщающиеся сосуды - одна судьба, и, упаси Бог, Гример не выдержит,
предел не угадаешь... А чтобы угадать, параллельно с ним проходят испытания
десять контрольных групп, и пришлось заменить уже два раза всех контрольных,
и у него, мол, все равно не хватает данных, и, чтобы сохранить Гримера,
они-де опережают Гримера на одно испытание, но что часто контрольные не
помогают объяснить ни поведения Гримера, ни его возможностей. А та маленькая
ложь, которую позволил себе Таможенник с красной клавишей, придумана не им,
это импровизация испытателя, и что он-де скоро убедится, что это так, потому
что испытатель - материал для проведения эксперимента, и что Председатель
сейчас сам поступит с тем так же, как тот поступил со Сто пятой. И Гример,
понимая все, начинает чувствовать неизвестно почему расположение и доверие к
Таможеннику, ибо ни одного слова нет, которые бы вызвали у Гримера сомнение
или отвращение. Мы ведь просто устроены: лучше наживки, чем благородство,
участие, великодушие, для нас и не существует, если на крючок лезем после
первого доброго слова. И опять Гример настраивается на слова Таможенника. И
в это время понимает, что стена аквариума темна. И голова его утоплена
сверху крышкой такой же темной, и он понимает, что он находится в воде. И
первое, что надо сделать, - это перестать дышать. Пока еще работает голова.
Надо думать о том, что тебя ждет Муза. И что ты должен сегодня вечером в
свое время прийти и сказать ей что-либо веселое, например: а у меня, мол,
был сегодня удачный день. И он даже начинает представлять себе, как Муза
прижмется к его плащу, как она заплачет, потому что все же что-то понимает,
и понятно, что она не хочет его беспокоить, а может, у нее самой не все в
порядке на работе, хотя при чем тут "в порядке", когда она может уйти в
любое время, она независима от них, хотя уйти для Музы необязательно
получить Уход.
Дышать больше нечем. Один только маленький глоток воды. Да-да,
возможно, еще реакция бессознательная, реакция доверия более разума -
интуиции; просто надо перевести тело в бессознательное состояние, почти
умереть. Перестать дышать, выдержать это непросто, но он выдержит. Ведь он и
не человек вовсе, просто мертвая ткань, которая положена в воду, он халат,
брошенный в воду, он птица, которую уже раздавил своими сильными пальцами
Таможенник. И вот уже показалась розовая пена, и вот уже на глазах пленка.
Нет, надо ждать Музу. Муза, тебя надо ждать, ты же теперь живешь в страхе,
ты же видела, как вчера скальпель вошел... О Боже мой, Боже, как надувается
тело и его тянет вверх, да нет, это же лед, полынья с тонкой коркой, просто
нужно сильнее ударить головой, так и есть - лед, темный, весенний, рыхлый,
талый, ну же, со всего размаха - головой. Еще, еще, как разбивают головой
стенку. Проломлен, жив, глоток воздуха, вот и все. Слой, еще слой, уже
голубой, уже видно небо, уже видно вон дерево, как в детстве, еще тонкий
слой, и кажется, на самом деле уже можно дышать. Голова болит, по лицу
что-то течет - это мозг, но нужен еще один удар - там же небо, ну же, урод!
Так. Здесь не вышло. Теперь здесь. Ага, черное тело, здесь нельзя, то баржа,
ведь так уже было. Тебя ждет Сто пятая. Стоп. Сейчас очень тяжело. Ей
тяжелее, но ты ведь виртуозно можешь зашить глаз, чтобы он видел твои пальцы
и твое тело, баржа уже прошла. Удар. Кто-то просто пошутил. Это не днище -
теплая мягкая каша перевернутого дома. Но тогда почему ощущение удара? Чтобы
привести себя в себя, ведь ты еще жив? Как хорошо, что ты ночь провел
сегодня со Сто пятой, она так любит тебя. Но зачем рядом лежит женщина с
задранным подолом и смеется? Это же Муза. Почему Муза лежит и смеется?
Конечно, где тебе до нее - она же пара Великого Гримера, а на что тебе
Великие бабы?.. Они же все старые, потому что, пока партнер лезет вверх, они
все стареют вместе с ним и у них отвислые груди, висящие складками животы;
Сто пятая, маленькая, гладенькая моя, я не променяю тебя ни на кого, ты
слышишь, мне никто больше не нужен. Тело медленно спускается на пол
аквариума, переворачивается и остается лежать с жестко стиснутым ртом,
закрытыми глазами, неподвижное и ленивое, с раскинутыми ногами и
раздавленными, разбросанными в разные стороны руками. "Готов или не готов?
Подождать или можно переждать?" - Таможенник прилип к стеклу так, что лицо,
кажется, вошло в стекло и, если бы Гример увидел эту искореженную, словно
гусеницей танка, образину, он наверняка проникся бы к Таможеннику
состраданием, которого тот добивается от всех, даже от тех, кого сам
обрабатывает перед Уходом. Он искренне хочет, чтобы люди понимали его боль и
то, как трудно ему быть орудием Божьим. Но, к сожалению, в данном случае,
вернуться на работу. И это ей было можно. Сегодня она поняла, что невозможно
вот так ждать целый день и еще неизвестно сколько. Когда открылась дверь и
она, бросившись к ней, увидела Таможенника, Муза запахнула халат, приложила
ладонь к губам, почувствовала, что что-то бежит по ладони, отняла руку,
увидела кровь, опустила руку. "Почему кровь?" - подумала она. - Жив, и все в
порядке, - сказал Таможенник. И Муза была благодарна ему за то, что тот
сказал это сразу. Опять приложила руку к губам. Опять отняла ее. Прикусила
губы. И как это она и почему вдруг ни с того ни с сего начала волноваться,
ведь никогда этого с ней не было, даже когда она ждала после Комиссии, она
волновалась меньше. Вытерла руку, показала на кресло рукой Таможеннику. -
Почему он не дома, не пришел сам? Таможенник махнул рукой, устало опускаясь
в кресло, и наговорил ей с три короба о сложности новых обязанностей,
наконец, важности первых дней выхода на работу, тем более после вчерашних
событий. Да-да, которые произошли на ее глазах. И последствия, которые будут
продолжаться несколько дней. Нужны общие усилия, чтобы все вернуть в норму,
операций прибавилось втрое - много перемен, и несколько дней ему, Гримеру,
придется не выходить из кабинета. И, конечно, Таможенник тут же согласился,
что Музе надо работать и что она в порядке исключения может вернуться даже
на старое место, только, ради Бога, должна себя вести осторожно, потому что
любое раздражение, несогласие будут восприняты - он, мол, даже не
представляет как, и ведь не каждому можно объяснить убедительно, почему
после такого передвижения женщина остается на работе. И Муза согласилась. И
ей стало весело и приятно. Завтра она вернется в свое кресло и опять
поставит на контроль "Бессмертных", которых перенесли на следующую неделю в
связи с последними событиями, и ей уже было интересно, какой балл покажут
контрольные зрители из уцелевших, да и новые тоже. Все хорошо, уговаривает
она сама себя. Но как Муза мысли ни разгоняет, те, как голуби, высоко
покружив, опять в голубятню возвращаются и шумно хлопают крыльями,
усаживаются и воркуют. Почему все-таки его нет? И почему пришел Таможенник,
и правда ли то, что он сказал, и можно ли ему верить, хотя она твердо знает,
что в Городе верить никому нельзя, но так уж устроена женщина, ей хочется
верить. Но Муза Музой, а у Таможенника кроме нее забот по горло.
IV - Готовы? Гример спросил только, будет ли это связано с
экспериментами на других людях, успокоился, когда приятная женщина покачала
головой и сказала: конечно, нет. Просто разминка не могла быть проведена без
дополнительного объекта, ибо... Гример поморщился: довольно. - Где это
будет, тоже здесь? Женщина улыбнулась, объяснила, что нет, и повела Гримера
в комнату, в которой, ему помнится, в первый раз еще на той Комиссии он был.
На стене те же светильники; он еще тогда обратил внимание - человеческая
рука, выходящая из стены, держала факел. И так были тонки и трепетны пальцы,
что он принял тогда их за настоящие, и ему сказали, что рука действительно
настоящая, но, поскольку он тогда не верил ни одному ответу, он не поверил и
этому. И он спросил женщину, вспомнив свой вопрос: настоящая? Нет, сказала
женщина, это уже неживая ткань. Странно, что ответ Гримеру был безразличен,
видимо, он уже жил, понимая, что знание и незнание правды ничего не меняет в
жизни. "Довольно, - оборвал он себя, - теперь пора сосредоточиться. Пора.
Каково содержание первого испытания и как в нем - опять быть естественным
или наоборот?" В этом сейчас было главное. - Пожалуйста, сюда, - женщина
открыла почти невидимую стеклянную дверь - настолько она была прозрачна.
Перед ним был куб, который только теперь стал для Гримера видимым. И он
подумал: почему он не заметил раньше, ведь факел и сама рука в месте
соединения были чуть как бы надломлены, и грань куба тонкой нитью перерезала
их. - Я объясняю вам главное. В случае, если вы почувствуете себя плохо, вы
должны - видите, вот там, справа от кресла, - оказывается, даже кресло и
пульт были в этом кубе, - нажать на красный клавиш. - Гример сел, прикрепил
датчики. Показала, как работает клавиш прекращения испытания. - Но дело
заключается в том... - женщина по-детски назидательно подняла палец. - Какой
у вас номер? - перебил ее Гример. - Сорок первый, - улыбнулась она и опять
еще раз улыбнулась, уже без слов, выдерживая паузу: нет ли у Гримера других
вопросов, и продолжала свою мысль: - Дело заключается в том, что вы
максимально должны выдержать интервал прежде, чем нажать на клавиш, и нажать
его надо только тогда, когда вы почувствуете, что теряете сознание. И от
того, как точна будет ваша реакция, сколько вы сможете пробыть в кресле, и
будет зависеть результат нашего испытания. - Только и всего? - Только и
всего. Вы будете иметь дело только с собой. Женщина вышла. Закрыла дверь. И
села с противоположной стороны куба за пульт. Потом исчезла из глаз Гримера.
Стены были более непрозрачны. На одной из них возник мчащийся на него с
невероятной скоростью предмет, он летел необратимо и тяжело. Все ближе и
ближе, и уже ясно: поезд с торчащим фонарем на лбу - и пол уже дрожал под
Гримером, и у него возникло смешное желание сейчас прекратить испытание. Он
даже протянул руку и улыбнулся. Все пронеслось мимо, почти касаясь его тела,
ветер больно хлестнул по рукам, по шее, тронул лицо, Гример даже не
шевельнулся. Он хорошо понимал приказ Таможенника, чтобы волосок не слетел с
его головы. Если и это ложь? Если они с Председателем разыграли сцену,
если... но стены стали сходиться, они были черными, и почти ничего не
изменилось, только воздух стал давить на Гримерово тело, как иногда бывает
во время дождя, все ближе сжимались стены, сейчас они сойдутся. Нет,
сошлись, видимо, огибая его. Он остался в каком-то воздушном пузыре, - пульт
и клавиш выключения сплющились и стали тонкими, как дым от потухшей спички.
Гример был спокоен, но поднял палец и тут же опустил его. А может, это
входит в испытание - невозможность прекращения его. У него ведь бывало так:
на столе человек терял сознание от боли, и Гример никогда не прекращал своей
работы, на то есть восстановители - через несколько часов человек будет на
ногах и здоров, правда не в такой степени, как раньше, но это деталь, а он
не имеет права полностью не использовать время операций и тратить его на
передышку пациенту. Всегда на очереди были тысячи, и они ждали его, и каждая
минута Гримера была уже распределена между горожанами. Нет, здесь не так,
здесь работают с ним одним, он один только может выполнять работу после
этого испытания. А может, и не один. Тогда опять обман. Сплющенный пульт
упал на пол, звякнул и лег плашмя. Гример решил не спрашивать, почему убрали
пульт, в конце концов, это не трагедия, жаль, что он сейчас не видит лица
женщины, а может, можно попросить, но опять передумал. Стены пузыря
загорелись, он явно ощутила запах дыма, и пузырь стал сжиматься. Огонь был
уже рядом, и его охватил жар. Тело вспотело. "Будущие причины" - так это,
кажется, называется. Он засмеялся. Сжигаемый на костре потеет для того,
чтобы восстановить нормальную температуру тела, и на несколько секунд ему
удается это. Пульта под рукой не было, пальцы вцепились в кресло. Сжал.
Пальцы разжались. Он сидел спокойно и расслабленно. Еще ближе языки
извивались по полу, лезли вверх, гасли и загорались новые... И вдруг мозг
почувствовал сигналы тревоги. Дело не в огне, не в запахе гари, не в этих
языках. Где-то, в чем-то он почувствовал главную опасность. Он зря так легко
отнесся ко всему, ведь это была маскировка. Это вообще не надо было
замечать. Надо было подготовиться к главному. В горло влез какой-то зверь,
он щекотал горло, царапал его, мешал дышать. Гримера стало тошнить, он
гладил себя по горлу, пытаясь вытолкнуть этого зверя, выгнать его наружу,
струя желто-зеленой мутной жидкости при свете пламени выхлестнула наружу.
Стало немного легче и опять душно... Подожди. Удушье наступает при
отсутствии кислорода в воздухе, при прекращении доступа воздуха в легкие. В
мозгу завертелись, закружились цветные круги: в чем разгадка? Если он найдет
причину, он сможет бороться с этим. И черт с ним, с огнем, - дышать нечем.
Горло свободно. Но что-то хрипит уже внутри. И вдруг вспыхнуло подозрение, и
круги разбежались на тысячу осколков и погасли: из-под куба выкачивают
воздух. Успокойся. Перестань дышать. Ни одного движения. В пузыре есть еще
воздух. Он вверху. Нужно встать. Можешь осторожно дохнуть. Он ощутил, как в
горло пошел слабый ток воздуха. Внутри перестало хрипеть. Ага, ты прав.
Дальше. Дальше можно влезть на кресло. Но они заметят, что ты раскусил их.
Ничего, встать, в конце концов, ты мог неосознанно, а влезть на кресло - это
уже поступок мысли. Еще тяжелей дышать. Но это уже без истерики. Главное,
почему-то мелькнула мысль о следующем испытании - там тоже без истерики. У
него возникла почти уверенность, что это испытание не так уж и трудно. И
дело действительно в том (а время он протянет сколько надо), что в любую
минуту он может остановить испытание. И когда почувствует, что не может
больше дышать... Но пульта нет, клавиш смят. Значит, мысль уже не
контролируется им. Дышать стало больно. Нет, еще минуту он все же простоит
здесь. И Гример начал считать варианты. Движение вправо - стена. Влево -
стена. Назад - стена. Вверх? Он протянул руку - ожег. Отдернул и попытался
опустить руку. Не опускается. Зажата. Вторую - та же история. Ничего, с
вытянутыми руками тоже можно стоять. В момент катастрофы мыслить и поступать
только мгновенно. Попытался сесть - сел. Дышать стало нечем. Попытался
встать. Нет. Вытянутые руки и невозможность встать - опять закружились
красные круги, кругом черно и ни одного клочка света. Только сейчас он
понял, что огня уже нет, и, видимо, давно. Надо запомнить: страх выключает
сознание, и оно идет на контакт со страхом, это как якорь или гавань кораблю
в бурю, это как... - подожди, и мозг не участвует в решении других проблем,
локальная сосредоточенность, которая может привести к гибели, конечно,
страх... Сейчас конец. Сейчас надо все-таки встать. Пора. Прекратите
испытание! Несуществующий клавиш утоплен. Никакой реакции. Та же темнота
стены. Как будто его запаяли в камеру, как в водолазный костюм, опустили и
не подают воздуха. Сердце остановилось. Легкие повисли, как паруса на ветру,
и только мозг еще работал какое-то мгновенье. В это мгновенье он слышал, как
он засипел, ударил в этот сип головой, и плавно провалился на дно, и почти
не почувствовал, только вроде как тень ощущения промелькнула, что какая-то
сила разрывает легкие, мозг, сердце и все это летит в разные стороны, а
навстречу с такой же скоростью свет... Хааааааа - заскрипело тело.
V Муза открыла дверь Главной пары. Она по-прежнему выше их по
положению, хотя уже, конечно, не с таким разрывом, как прежде. И это она
очень скоро почувствовала. Жены не было дома. Муж ужасно обрадовался приходу
Музы. Он сразу залепетал, что рад ее видеть, что ужасно соскучился, что он
вообще скучал, когда она долго не показывалась в их доме, что все, что у
него было, это отношение к ней, но что он-де никогда не мог отважиться
коснуться ее, это потому, что была такая дистанция, а теперь она рухнула, и
пусть ее от него отделяет положение, но он теперь тоже не какой-то Сотый, а
Муж, и в это время он становится на колени, вскакивает, пытаясь обнять ее,
плачет. Муза стояла вся ошалевшая, как человек, который шел по равнине, а
оказался в пропасти. Она часто видела Мужа спокойным, давящим птиц,
рассказывающим ей мило, трогательно о Сто пятой и своей нежности к той под
великим секретом от Жены, тогда еще Сотой, и Муза не могла так быстро отойти
от прежнего отношения и зафиксировать себя в этой перемене. Она никогда не
могла сказать, что Муж был ей противен или, скажем, неприятен, нет, он
как-то по-человечески нравился ей, может, это тоже была маленькая ложь,
которую она позволяла себе, чтобы не испытывать чувство стыда за эти
посещения. А Муж, ободренный молчанием Музы, уже обнимал ее. Уже повис на
ней, и ноги ее подогнулись. И, наверное, это вывело ее из состояния
ошаления, - так машина, которой дали газ, сначала буксует на одном месте, а
потом мгновенно набирает скорость. Она опустилась сама на колени и
засмеялась, а потом захохотала, она хохотала так, что тот вскочил. В испуге
сам оправил ее рубаху. Муза повалилась на пол и залилась от хохота. Муж
опешил. Муза хохотала. Она представила его лежащим... "Какой идиот, какой
идиот. И чего я с тобой говорила, неужели ты ничего не понял, о чем я с
тобой говорила". В таком виде застала их вернувшаяся Жена. Прижавшегося к
стенке с дикими глазами и пятнами на лице Мужа и валяющуюся,
перекатывающуюся хохочущую Музу. Жена поняла и постучала согнутым пальцем по
своему лбу. - Как говорят у нас в Городе, не бери в рот того, чем
подавишься. Муж бросился к ней. Муза так же внезапно остановилась, встала.
На глазах ее были еще слезы от смеха и омерзения. Даже не посмотрев ни на
того, ни на другого, пошла к двери. - Только вы не думайте, пожалуйста, что
это меня как-то обидело или что я об этом скажу Гримеру, - и не стала
слушать, что ей скажут в ответ. Мы часто не нуждается в поводе, чтобы
сделать то, что давно хотели, но без повода неловко. А в ответ сзади
раздался хлыст пощечины. Кому? Судя по сдвоенному звуку, - каждому, а затем
крик кошки, на которую наступили кованым сапогом.
VI Гример лежал в воде. Он открыл глаза и не сразу понял, где он. Это
было похоже на аквариум, в котором они держат рыб. Гример посмотрел на свои
руки. В полном порядке. Пальцы? Попробовал - работают прекрасно. Напротив,
за прозрачным бортом, доходившим Гримеру до глаз, сидел улыбающийся
Таможенник. - Первый класс, - поднял палец и сказал он. - Выше нормы, в
полтора раза. С таким запасом мы тебе удвоили все показатели. - Я больше не
хочу, - сказал Гример. - Конечно, - Таможенник никогда и не думал иначе. Он,
Гример, прав. Нечего доводить себя до этого состояния. Ведь все добровольно
- это Гримеру нужна работа, которую он ждал всю жизнь, которая невозможна
без испытания. Хватит так хватит. А потом, когда захочет сам, если надумает,
решит или придет к выводу, то можно будет продолжить испытание. Таможенник
помог Гримеру вылезти из воды. Раздел Гримера. Вытер его насухо полотенцем,
и все сам, один, принес свежую сухую одежду, опять бережно, очень бережно
всунул Гримера в широкие рукава и широкий ворот. Посадил в кресло. Налил
воды, зачерпнув прямо из аквариума. Выпил сам половину, остальное протянул
Гримеру. И правда, надо - в горле все ссохлось, нужна была вода, он
поблагодарил Таможенника. Усмехнулся себе - единственная отчетливая мысль,
которая сейчас существовала в нем, это то, что он превысил контрольные
показатели в полтора раза. Все-таки человек остается человеком. И имя -
Великий Гример, и Муза, и перспектива новой работы, и - чуть не подох (если
вообще он еще жив), его радуют, несмотря на всю чудовищность этого
определения, именно радуют и эти его личные показатели выше нормы в полтора
раза. Так в истерике иногда радуется человек, потеряв жену и сына в
авиационной катастрофе, тому, что в последнюю минуту не отправил с ними еще
и свою кошку. Так радуется человек, потеряв все свои деньги, находя в
кармане старого пиджака мелочь, на которую можно купить еды. Так радуется
человек, хороня свою любимую, что гроб ал, торжествен и наряден. Так
радуется человек, потеряв руку, сохранившимся запонкам. Так радуется
человек, засыпанный в пещере, где неоткуда ждать помощи и о нем никто не
знает, тому, что еще жив, не думая пока о том, что умирать от голода
страшнее, чем быть раздавленным. А может, пронесет, а может, откопают, а
может, вспомнят, а пока не откопали, главное - чтобы близкие не знали о том,
как тебе, иначе они будут мучиться, не зная, как и чем помочь тебе, и это
будет лишняя мука, и надо объяснять, что тебе еще не так плохо, что только
начало твоей жизни без еды и воды и ты готов прожить, сколько выдержит в
тебе жизнь, ты не боишься голода, но время все же сильнее тебя, это ты тоже
знаешь, и единственное, что дано тебе внушить любящей тебя, что все хорошо,
все хорошо и ничего не случилось, жизнь идет как надо. Гример лежит на
постели и, улыбаясь, говорит Музе о том, как хорошо на работе - и новая
лаборатория, и кабинет, и новые обязанности, и удивительные люди. И что он
сегодня не мог прийти раньше, да, конечно, это он послал Таможенника, служит
Гримеру тот на посылках. А дышать тяжело? Потому что к ней спешил. А руки
такие слабые? Тоже от усталости - Гример очень бережет свою Музу.
Благородный человек. И Муза тоже благородная женщина, бережет Гримера. Ни
слова о невеселой части посещения Главной пары, но что была - это
пожалуйста. Все у них мило. Они такие же приятные люди, но что-то в них
изменилось, особенно в Муже, и вряд ли она пойдет в ближайшее время к ним.
Потом не будет времени. Муза собирается работать, потому что ждать очень
трудно, и ходить в гости ей надоело, и она очень беспокоится, что Гример
устает. Журчат слова, собираются в стаи, выравниваются, как, взлетев, птичий
клин в небе. И Гримера охватывает дремота. Он и впрямь устал. ...И вот уже
они стирают грязное белье вдвоем в полынье на реке. И течет грязная вода, а
белье каленое режет руки, а Гримеру нужны руки, и он жалеет Музу и выжимает
холодную тяжесть, пальцы краснеют на ветру, вода течет обратно в полынью, а
кругом ослепительный снег и сияет солнце. А кругом мраморные, черного
мрамора надгробные плиты, то есть дома, а внизу по водостоку течет желтая
струя, вытянутая и длинная, и мелкие лохмотья ее иногда на мгновенье
задерживаются на стенках канала - Сто пятая уходит на окраины города,
смешавшись с дождем, а оттуда и того дальше и, может, в эту речку, где
полощет белье Муза. Наконец засыпают оба. Слова... Слова... Что в них, а
помогло. И ведь, черт возьми, будьте прокляты, все боли и беды мира, весь
ужас этого черного камня, этого дождя, этого полосканья белья. Холод. Глаз
Сто пятой. Муж с выпученными от похоти буркалами, их бережение и обманы во
имя помощи. По-мог-ло. И спят и видят сны, и, может, даже не такие страшные,
как эта жизнь, и, может быть, даже лучше ее, потому что ей надо, чтобы его
голова лежала у нее на плече, а ему - чтобы ее голова лежала у него на
плече. Так хочется, чтобы они доспали до утра, и не нужно никаких испытаний
вообще, ничего больше не надо. Но выбор уже позади. У Гримера нет выхода.
Летит поезд, выйти - и размажет по стенке тоннеля. Задрав голову, как нож
масло, режет самолет небо, - выйди, вот она, дверь. Только плечи передернет
от такой мысли. Выбор позади, и даже ночь лишь по милости на час-другой
твоя, но в любую минуту... За Гримером пришли, едва ночь за вторую половину
перевалила, - такая уж работа. Муза согласна, что такая уж работа, только
вот больше заснуть не может, и уже начинает ждать Гримера, и с радостью
вспоминает, что и ей сегодня утром к своим "Бессмертным". Когда Музе есть
что делать, ждать все-таки легче. А у Гримера и следа вчерашних мыслей нет.
Все выдержит, потому что если только и жить для того, чтобы удержаться в
Великих, то зачем, если ты уже - он, а без цели живут только мертвые.
VII Приготовились. Таможенник рядом. Гример вошел, а он уже здесь.
Когда и спал, непонятно. Гример в воде. Пожалуй, даже приятно: вода теплая -
около двадцати пяти градусов. Для Гримера определить температуру воды и
воздуха несложно. Не зря все-таки он сходил домой. И мысли другие, и
ощущения другие, утренние, хотя еще продолжает быть ночь. И вчерашнее уже
где-то на окраине мозга, как в тумане, сквозь зарю силуэтом, полутенью
скользит, и ужас даже кажется красивым. И опять ощущение: все-таки не зря
хотел больше, чем все, можно сказать, целый этап позади, вряд ли дальше
будет тяжелее, ведь он не машина и его беречь надо. Ведь для работы готовят
- не в калеки. И вода приятна. Вот это - "приятна" и мысль - "испытание"
опять дают уже некий знакомый импульс. Плещется Гример в воде, фыркает,
плавает, головой трясет, а сам уже настороже, так кот - вроде лежит, глаза
закрыл, дремлет, а птица к нему на прыжок - подойти только. И когда датчики
крепят к телу, успевает на мгновенье пережить раньше это прикосновение, и
индикатор реакции остается на нуле. А Таможенник продолжает говорить о
Гримере, что-де чуден факт - показатели перекрыты, и он, право, не знает,
как даже к этому отнестись. Попутно Таможенник объясняет, что он здесь все
время, и что для него это тоже испытание, и еще неизвестно, кому сейчас
тяжелее, и чем это может кончиться для Таможенника, потому что он и Гример
как сообщающиеся сосуды - одна судьба, и, упаси Бог, Гример не выдержит,
предел не угадаешь... А чтобы угадать, параллельно с ним проходят испытания
десять контрольных групп, и пришлось заменить уже два раза всех контрольных,
и у него, мол, все равно не хватает данных, и, чтобы сохранить Гримера,
они-де опережают Гримера на одно испытание, но что часто контрольные не
помогают объяснить ни поведения Гримера, ни его возможностей. А та маленькая
ложь, которую позволил себе Таможенник с красной клавишей, придумана не им,
это импровизация испытателя, и что он-де скоро убедится, что это так, потому
что испытатель - материал для проведения эксперимента, и что Председатель
сейчас сам поступит с тем так же, как тот поступил со Сто пятой. И Гример,
понимая все, начинает чувствовать неизвестно почему расположение и доверие к
Таможеннику, ибо ни одного слова нет, которые бы вызвали у Гримера сомнение
или отвращение. Мы ведь просто устроены: лучше наживки, чем благородство,
участие, великодушие, для нас и не существует, если на крючок лезем после
первого доброго слова. И опять Гример настраивается на слова Таможенника. И
в это время понимает, что стена аквариума темна. И голова его утоплена
сверху крышкой такой же темной, и он понимает, что он находится в воде. И
первое, что надо сделать, - это перестать дышать. Пока еще работает голова.
Надо думать о том, что тебя ждет Муза. И что ты должен сегодня вечером в
свое время прийти и сказать ей что-либо веселое, например: а у меня, мол,
был сегодня удачный день. И он даже начинает представлять себе, как Муза
прижмется к его плащу, как она заплачет, потому что все же что-то понимает,
и понятно, что она не хочет его беспокоить, а может, у нее самой не все в
порядке на работе, хотя при чем тут "в порядке", когда она может уйти в
любое время, она независима от них, хотя уйти для Музы необязательно
получить Уход.
Дышать больше нечем. Один только маленький глоток воды. Да-да,
возможно, еще реакция бессознательная, реакция доверия более разума -
интуиции; просто надо перевести тело в бессознательное состояние, почти
умереть. Перестать дышать, выдержать это непросто, но он выдержит. Ведь он и
не человек вовсе, просто мертвая ткань, которая положена в воду, он халат,
брошенный в воду, он птица, которую уже раздавил своими сильными пальцами
Таможенник. И вот уже показалась розовая пена, и вот уже на глазах пленка.
Нет, надо ждать Музу. Муза, тебя надо ждать, ты же теперь живешь в страхе,
ты же видела, как вчера скальпель вошел... О Боже мой, Боже, как надувается
тело и его тянет вверх, да нет, это же лед, полынья с тонкой коркой, просто
нужно сильнее ударить головой, так и есть - лед, темный, весенний, рыхлый,
талый, ну же, со всего размаха - головой. Еще, еще, как разбивают головой
стенку. Проломлен, жив, глоток воздуха, вот и все. Слой, еще слой, уже
голубой, уже видно небо, уже видно вон дерево, как в детстве, еще тонкий
слой, и кажется, на самом деле уже можно дышать. Голова болит, по лицу
что-то течет - это мозг, но нужен еще один удар - там же небо, ну же, урод!
Так. Здесь не вышло. Теперь здесь. Ага, черное тело, здесь нельзя, то баржа,
ведь так уже было. Тебя ждет Сто пятая. Стоп. Сейчас очень тяжело. Ей
тяжелее, но ты ведь виртуозно можешь зашить глаз, чтобы он видел твои пальцы
и твое тело, баржа уже прошла. Удар. Кто-то просто пошутил. Это не днище -
теплая мягкая каша перевернутого дома. Но тогда почему ощущение удара? Чтобы
привести себя в себя, ведь ты еще жив? Как хорошо, что ты ночь провел
сегодня со Сто пятой, она так любит тебя. Но зачем рядом лежит женщина с
задранным подолом и смеется? Это же Муза. Почему Муза лежит и смеется?
Конечно, где тебе до нее - она же пара Великого Гримера, а на что тебе
Великие бабы?.. Они же все старые, потому что, пока партнер лезет вверх, они
все стареют вместе с ним и у них отвислые груди, висящие складками животы;
Сто пятая, маленькая, гладенькая моя, я не променяю тебя ни на кого, ты
слышишь, мне никто больше не нужен. Тело медленно спускается на пол
аквариума, переворачивается и остается лежать с жестко стиснутым ртом,
закрытыми глазами, неподвижное и ленивое, с раскинутыми ногами и
раздавленными, разбросанными в разные стороны руками. "Готов или не готов?
Подождать или можно переждать?" - Таможенник прилип к стеклу так, что лицо,
кажется, вошло в стекло и, если бы Гример увидел эту искореженную, словно
гусеницей танка, образину, он наверняка проникся бы к Таможеннику
состраданием, которого тот добивается от всех, даже от тех, кого сам
обрабатывает перед Уходом. Он искренне хочет, чтобы люди понимали его боль и
то, как трудно ему быть орудием Божьим. Но, к сожалению, в данном случае,