Страница:
Приказ-ультиматум Занкевича явился последним «мероприятием» русского военного командования по «усмирению» [162] революционных солдат 1-й русской бригады. Он, как и все предшествовавшие ему «меры», не изменил положения.
Французские власти практически мало помогали реакционному русскому командованию в его борьбе с революционными солдатами. Командующий XII округом генерал Комби не соглашался до поры до времени вмешиваться во внутренние дела русских войск.
Несмотря на это, Занкевич и Рапп, чтобы усилить эффект голодной блокады, обратились с просьбой к французскому командованию заблокировать лагерь ля-Куртин. Лишение куртинцев сношения с внешним миром в сочетании с голодной блокадой должно было, по их расчетам, заставить солдат сложить оружие, выдать своих вожаков и оставить лагерь.
Вот как оценивало русское военное командование эти последние мероприятия в своей телеграмме Керенскому:
Для ведения военно-судных дел при генерале Лохвицком еще в августе 1916 года была учреждена должность заведующего военно-судной частью. На эту должность был назначен генерал-майор Николаев, который 9 сентября 1916 года прибыл во Францию и вступил в исполнение своих обязанностей. Несколькими неделями раньше генерала Николаева во Францию прибыл прокурор военно-судной части полковник Лисовский.
И вот теперь этот царский судебный аппарат был переименован в «военно-революционный» суд и согласно приказу Занкевича возглавил все военно-революционное судопроизводство русских войск во Франции.
Керенский, встревоженный ростом революционного движения в русских войсках за границей, тоже приказал Занкевичу не останавливаться ни перед чем, применять даже оружие.
Полковнику Бобрикову было поручено познакомиться с положением дел в русских войсках и немедленно доложить Временному правительству. Прибыв во Францию, полковник Бобриков посетил лагерь Курно, где располагалась 3-я бригада, и лагерь ля-Куртин. В Париже Бобриков ознакомился с последними донесениями Занкевича и ответами на них Корнилова и Керенского. 22 августа он телеграфировал Корнилову: «Сведения весьма преувеличены. Неповинующиеся солдаты изолированы в лагере Куртин и находятся под наблюдением французских войск. Никаких жалоб на поведение солдат не поступало. В 3-й бригаде, находящейся в лагере Курно, — брожение на почве неурегулированных отношений между офицерами и солдатами в связи с предстоящей отправкой в Салоники. Были эксцессы с населением. Приказал ввести военно-революционные суды. Для быстрого приведения неповинующихся солдат к порядку в настоящее время не имею в своем распоряжении ни русских, ни французских войск».
Между тем русское командование сделало еще одну попытку, чтобы обезглавить революционные силы русских войск и расправиться с ними, не прибегая к помощи французов.
20 августа в лагерь ля-Куртин прибыл генерал Занкевич. Не заходя в Совет, он пошел в казармы. В казармах Занкевич здоровался с солдатами, называл их «братцами». На его приветствия солдаты непринужденно и дружно отвечали: «Здравия желаем, господин генерал». Занкевич обратился к солдатам с вопросами: как они живут, чем занимаются, получают ли письма с родины, что пишут родные, нет ли у кого жалоб и т. д. Солдаты спокойно отвечали на вопросы генерала. Слушая их ответы, Занкевич то хмурился, то широко улыбался. Он обещал солдатам помощь и содействие. Так мягко с солдатами еще не говорил ни один представитель Временного правительства. Некоторые были растроганы таким обращением. Раздались возгласы одобрения. От удовольствия отдельные солдаты улыбались, выражая Занкевичу благодарность за заботу о них. [165]
Из казарм Занкевич пошел в бараки, затем осмотрел лагерные палатки. И везде он прикидывался отцом и благодетелем солдат.
Обойдя добрую часть казарм и бараков и успешно разыграв роль волка в овечьей шкуре, Занкевич пошел в Совет, члены которого, узнав о его прибытии в лагерь, уже все были в сборе.
— Что же это, господа, — ласково проговорил Занкевич, — представитель Временного правительства осматривает лагерь, а вы не изволите ни встречать, ни сопровождать его?
— Своим присутствием, господин генерал, мы не хотели стеснять солдат говорить с вами о том, о чем они хотели бы, — ответил с иронией председатель Совета Глоба.
— Тем не менее вы обязаны были встретить меня, — возразил Занкевич с уже заметной ноткой недовольства.
— Так же как и вы, — сказал один из членов Совета, — господин генерал, вы должны были вначале зайти в Совет или хотя бы поставить его в известность о своем приезде и намерении осмотреть казармы. Хорошо, что все обошлось благополучно: ведь вы приехали в лагерь «мятежников», — закончил он под общее оживление.
— Солдаты выглядят молодцевато, хорошо отвечали на приветствие и мои вопросы. Заявили много жалоб, просьб, которые необходимо удовлетворить. И я обещал им это.
— Нам, господин генерал, приятно знать ваше мнение о нашем лагере, — отозвался член Совета Ткаченко. — Не разрешите ли вы после этого считать, что Куртин больше не «мятежный» лагерь, а воинская часть из состава русской армии?
— М... м... да! Согласен, — подумав, сказал Занкевич, — но при известных условиях. Надеюсь, Совет не будет против, если я оглашу эти условия на собрании солдат бригады. Обращаю ваше внимание: это последнее требование Временного правительства и последнее предупреждение. Прошу вас подумать и, пока солдаты соберутся, иметь на этот счет свое мнение. Ваше решение я буду считать действительным лишь в том случае, если вы тотчас приступите к выполнению этих требований.
Занкевич встал с места, выпрямился во весь свой высокий рост, немного помолчал и сказал в заключение:
— До сих пор я приезжал к вам как представитель правительства с единственной целью — спасти вас. До [166] сих пор с вами говорили представители власти человеческим языком. Теперь же, если вы откажетесь подчиниться, с вами будут говорить языком силы. Потрудитесь объявить сбор. — Сказав это, Занкевич, опираясь на шашку, медленно опустился на стул. С лица Занкевича сошла деланная улыбка, волк показал зубы.
— Господин генерал, — сказал один из членов Совета, — мы не знаем последних требований правительства, не знаем и того, что вы намерены предъявить солдатам. Поэтому мы просили бы вас ознакомить нас здесь же с этими требованиями. Относительно же того, что вы собираетесь говорить с нами языком силы, мы это знаем и ничего другого от вас не ждем...
Эти слова смутили Занкевича, но он не познакомил Совет со своими требованиями и вышел из помещения Совета.
В 3 часа дня на лагерном плацу 1-я бригада была в полном сборе. Занкевич поднялся на трибуну. Он долго молча оглядывал многотысячную массу солдат, которых называл «мятежниками». Солдаты были спокойны; лица их выражали веру в правоту их дела и решимость отстаивать это дело до конца. Направляясь в ля-Куртин, Занкевич думал, что измученные, изголодавшиеся люди пришли в отчаяние и изъявят покорность.
— Солдаты! — начал он. — Временное правительство приказало мне лично объявить вам его последние требования. Правительство предъявляет вам три условия. Первое. Распустить комитеты и провести новые выборы, в которые старые члены не должны войти. Второе. Выдать всех вожаков, которые будут названы мною. Третье. На один час сложить оружие, снести в место, которое вам будет указано, а через час разобрать его по своим казармам.
В этих «новых» и «последних» требованиях, зачитанных генералом Занкевичем, была та же подленькая цель, что и в тех, которые от его имени передал куртинцам капитан Гарновский: противопоставить истощенную голодом, измученную тревогами и волнениями солдатскую массу ее руководству; заставить солдат своими руками обезглавить революционное движение русских войск во Франции.
Эти «новые» требования русской реакции были встречены солдатами 1-й бригады презрительным смехом.
Сдерживая смех и негодование, солдаты засыпали Занкевича вопросами. [167]
— Скажите, господин генерал, если мы сейчас сдадим, а через час разберем оружие и снова будем настаивать на удовлетворении наших требований, будут ли эти требования расценены как бунтарские?
— А не потребует ли правительство лишь на полчаса сложить оружие? Ведь и этого времени достаточно, чтобы взять нас голыми руками.
— А какую гарантию дает нам правительство в том, что оно не потребует от нас выдачи новых вожаков, которых мы изберем взамен старых?
Все эти вопросы говорили об одном. Солдаты поняли игру генерала Занкевича. Они разгадали коварные планы контрреволюции и ответили на них достойным образом.
Генерал Занкевич сошел с трибуны и в сопровождении своих спутников уехал из лагеря, не заходя больше в Совет. Он еще раз убедился в том, как высока бдительность «мятежных» войск.
С утра 21 августа отпуск продуктов питания солдатам 1-й бригады уменьшили еще наполовину. Начался настоящий голод. Совет постановил выдавать каждому солдату из неприкосновенного запаса по 200 граммов французских пресных бисквитов и забивать для питания солдат лошадей.
Генерал Занкевич, обрекая революционных солдат на голод и лишения, окружил лагерь ля-Куртин французскими войсками и ждал часа капитуляции. В своей телеграмме в русскую ставку он доносил: «Причины, которые заставили меня прибегнуть за содействием к французам, доложены мною в телеграмме 729. Другого выхода нет. 3-я бригада не отвечала явным отказом действовать против неповинующихся солдат, но состояние ее было таково, что исключалась возможность использовать ее в силу отношений между офицерами и солдатами и брожением на почве недовольства отправкой в Салоники. В таком положении я предложил французам окружением лагеря и введенной голодовкой принудить солдат сложить оружие».
После отъезда из лагеря Занкевича Глоба снова собрал членов Совета, чтобы обсудить создавшееся положение. Он дал исчерпывающую по своей полноте характеристику генералу Занкевичу и всем его мероприятиям, направленным на подавление революционного движения среди русских солдат во Франции, на раскол их сил. Глоба вскрыл всю подлость и низость контрреволюции, не останавливающейся ни перед чем для достижения своих целей. [168]
— Борьба двух противоположных лагерей, — сказал в заключение Глоба, — пока протекает мирно. Но она обостряется с каждым днем. И мы должны быть готовы ко всему. Задача каждого члена Совета сейчас заключается в том, чтобы донести до сознания каждого солдата ту мысль, что наша борьба за возвращение на родину, за прекращение войны вступает в новую полосу своего развития. Успех этой борьбы будет зависеть от нашей сплоченности и преданности делу революции. Совет обсудил и отношения с третьей бригадой. Если стать на путь открытой вооруженной борьбы с курновцами, рассуждал Совет, то, имея численное и моральное превосходство, он бы легко заставил противников прекратить свое антинародное дело. Но поступить так — значит, играть на руку контрреволюции. Ведь подавляющее большинство солдат 3-й бригады не являются реакционерами. Они лишь подпали под влияние своих контрреволюционных вожаков. Следовательно, задача заключается в том, чтобы, не применяя силы, вырвать солдат 3-й бригады из-под влияния контрреволюции, разъяснить им цели и смысл борьбы, начатой солдатами 1-й бригады с темными силами реакции.
Куртинский Совет все время занимала именно эта мысль. И это заставляло его вести большую разъяснительную работу среди солдат 1-й бригады, как следует относиться к изменническим действиям комитета 3-й бригады, в чьих интересах раскол сил и солидарности русских войск во Франции.
27 августа рано утром в лагерь ля-Куртин снова приехала делегация артиллеристов. На этот раз она прибыла без всякого предупреждения и в большем составе, чем раньше. Для встречи делегации Куртинский Совет теперь уже не выстраивал почетного караула, не рапортовал о политико-моральном состоянии в 1-й революционной бригаде, а полковые оркестры не исполняли встречного марша и «Марсельезы». По прибытии в лагерь делегаты направились в Совет. Совет принял делегатов очень холодно. Члены Совета были раздражены той бесцеремонностью, с какой делегаты от артиллеристов обращались и с членами Совета и с солдатами лагеря ля-Куртин при своих визитах в лагерь. Они были уверены, что и на этот раз «делегаты» будут говорить с чужого голоса. И не ошиблись. Возглавлявший делегацию артиллерист сказал: [169]
— Товарищи, есть новый приказ генерала Занкевича. Прошу внимания.
И без предисловий стал медленно читать:
— Солдаты, которые подчинятся этому приказу, получат денежное и вещевое довольствие по тыловому окладу за все время. Неподчинившиеся будут считаться изменниками родины. Все чины, привлеченные следственной комиссией, будут судимы. Те солдаты, которые будут принуждены к повиновению силой оружия, и те, кто окажут сопротивление, будут преданы военно-полевому суду.
Совет спокойно выслушал приказ генерала Занкевича и комментарии к нему. Смысл и цель этого приказа были настолько ясны, что Совет не счел даже нужным обмениваться мнением по содержанию приказа и предложил делегации зачитать этот приказ на общем собрании солдат лагеря.
Приказ Занкевича и комментарии к нему солдаты тоже выслушали внимательно. Слово попросил ефрейтор Чуприна. Быстро взбежав на трибуну, он громко сказал:
— Товарищи! Этот приказ — новая ловушка, в которую нас хочет заманить генерал Занкевич. Мы с радостью отправимся в Россию, но со своим оружием и всей бригадой. Мы не должны позволить разоружать нашу боевую часть и делить ее на маршевые батальоны. Мы вместе воевали и вместе поедем на родину.
Сказав это, Чуприна повернулся к артиллеристам:
— Просим вас, товарищи делегаты, передать это генералу Занкевичу и военному комиссару Раппу. [170]
Затем он обратился к солдатам:
— Правильно я сказал, товарищи?
— Правильно! Правильно! — ответили сотни голосов.
Делегаты артиллеристы были смущены такой встречей приказа Занкевича. Они робко жались к своему вожаку, который был смущен не меньше их. Попрощавшись с членами Совета, делегаты поспешили покинуть собрание.
После собрания все разошлись по казармам. Вечером состоялось заседание Совета. Были приглашены и делегаты артиллеристы. Совет должен был дать ответ на приказ генерала Занкевича и заслушать отчет делегата Совета солдата Симченко, вернувшегося из поездки в Париж.
Поездка делегата Совета в Париж к русским и французским властям была задумана давно. Ее целью являлось довести до сведения русского посольства и высших французских властей истинное положение дел в лагере ля-Куртин и просить высокое начальство вмешаться в конфликт, возникший между солдатами 1-й бригады и русским военным командованием во Франции, и справедливо разрешить его.
Куртинский Совет солдатских депутатов не строил никаких иллюзий в отношении этой поездки. Он был убежден в ее безрезультатности. Но об этой поездке много говорили солдаты, и Совет решил осуществить ее.
За несколько дней до приезда в Куртинский лагерь делегации от артиллерийской бригады представитель Совета рядовой солдат из штабных писарей Симченко, снабженный необходимыми документами, отправился в Париж.
Как и следовало ожидать, Симченко не был принят ни русскими, ни французскими властями. Провалилась и попытка его связаться с русским эмигрантским комитетом в Париже. К этому времени все подлинно революционные члены этого комитета были уже в России, остались лишь эсеры, меньшевики и «оборонцы», которые не одобряли революционных требований русских солдат Куртинского лагеря и не проявляли никакого интереса к их судьбе.
Симченко вернулся в лагерь ля-Куртин в подавленном состоянии. Его беседы со второстепенными лицами русского посольства и некоторыми русскими эмигрантами эсеро-меньшевистского толка поколебали его веру в успех дела куртинцев и породили у него упадочническое настроение. С таким настроением он и явился в Совет.
Уже по дороге в Совет Симченко в беседе с сопровождающим его членом Совета солдатом Смирновым поделился [171] своими настроениями, свидетельствовавшими о его отступничестве от общего дела куртинцев.
Наблюдая за тем, как солдаты лагеря свободно и непринужденно отвечали на приветствия и вопросы членов Совета, Симченко раздраженно проговорил:
— Не солдаты, а черт знает что! Ни дисциплины, ни порядка. Прав Занкевич, да и офицеры правы, что ушли.
— Что с тобой, Симченко? — спросил Смирнов. — Солдаты наши какими были, такими и остались. За несколько дней твоего отсутствия они не могли измениться к худшему. Дисциплина у нас товарищеская, но твердая, порядок есть, жалоб от населения не поступает. Что еще нужно?
— Вы все еще продолжаете верить, что наше дело не проиграно, — возразил Симченко несколько недовольным тоном. — Ведь, как меня информировали в Париже, большевики в России разбиты, их политика потерпела крах, народ не пошел за ними...
— Наше положение, когда мы не имеем прямой связи с Россией, — сказал Смирнов, — обязывает нас не относиться легковерно к разного рода слухам, не поддаваться на провокации наших противников. Относительно поражения большевиков в России скажу тебе уверенно, что это неправда. Народ в России с большевиками.
В просторном помещении Куртинского Совета за большим дубовым столом, покрытым красной материей, заняли свои места председатель Совета Глоба и секретарь Хребтов. После небольшого вступления Глоба предоставил слово Симченко.
Выступление его было упадочническим.
— В Париже меня познакомили с последними приказами Временного правительства, — начал он нерешительно. — Я считаю, что наше положение очень тяжелое. Французское командование не сочувствует нам. Наше поведение не одобряет и эмигрантский комитет. Нам дали срок три дня, чтобы обдумать положение и принять решение. Вопрос об отправке в Россию будет рассматриваться лишь тогда, когда мы подчинимся всем требованиям властей и сложим оружие. Я склонен принять эти предложения. Я обещал в Париже, что куртинцы примут условия Временного правительства.
Глоба резко оборвал капитулянтскую речь Симченко и попросил его доложить Совету, как он выполнил наказ, данный ему перед поездкой в Париж. [172]
Но Симченко продолжал говорить лишь о том, что, с кем бы он ни встречался в Париже, никто не одобрял действия солдат Куртинского лагеря. Необходимо принять условия Временного правительства, и тогда можно надеяться на возвращение в Россию. Глоба был вынужден вторично прервать его. Слово взял член Совета Домащенко.
— Меня крайне удивляет поведение Симченко, — сказал он. — Мы посылали его со своим наказом, а он вернулся с поручением Занкевича. Мы собрались сюда, чтобы заслушать, как был принят в Париже наш делегат, а нам излагают капитулянтскую программу. С кем ты говорил? Удивительная вещь: кого бы мы ни послали к Занкевичу, все обязательно возвращаются его уполномоченными. Был ли ты у французского командования? Если был, то у кого? С кем говорил? Каковы его взгляды на наш вопрос?
Симченко молчал. Он нервно и смущенно перебирал лежавшие перед ним бумаги.
— Довольно! — сказал Глоба. — Твоя поездка в Париж, — обратился он к Симченко, — имела целью выяснить наше положение, познакомить высшие власти с тем, что у нас делается. Перед отъездом ты заверял нас, что приложишь все усилия, чтобы через голову Занкевича добиться приема и в русском посольстве, и у французских высших военных властей. Но ты ничего не добился и ничего не сделал. Ты лишь заболел капитулянтскими настроениями и привез эти настроения в наш лагерь. Я не советую тебе выступать с ними перед солдатами.
Дружный и гневный отпор, данный Советом капитулянтским настроениям Симченко, произвел сильное впечатление на членов делегации от 2-й артиллерийской бригады. Каждый из них чувствовал, что его «миссия» очень похожа на миссию, которую взял на себя делегат Совета.
Затем Совет перешел к формулировке решения по приказу Занкевича, переданному через делегацию артиллерийской бригады. Решение было кратким:
Действительно, в лагере они застали прибывших утром 28 августа посла Временного правительства во Франции Севастопуло в сопровождении генерала Занкевича, военного комиссара Раппа, начальника дивизии генерала Лохвицкого и командира 2-й артиллерийской бригады генерала Беляева.
Французские власти практически мало помогали реакционному русскому командованию в его борьбе с революционными солдатами. Командующий XII округом генерал Комби не соглашался до поры до времени вмешиваться во внутренние дела русских войск.
Несмотря на это, Занкевич и Рапп, чтобы усилить эффект голодной блокады, обратились с просьбой к французскому командованию заблокировать лагерь ля-Куртин. Лишение куртинцев сношения с внешним миром в сочетании с голодной блокадой должно было, по их расчетам, заставить солдат сложить оружие, выдать своих вожаков и оставить лагерь.
Вот как оценивало русское военное командование эти последние мероприятия в своей телеграмме Керенскому:
«Согласно указаниям телеграмм № 60163 и № 3172 мной был отдан приказ, в котором объявлялось решение правительства — отправить дивизию на Салоникский фронт, и был назначен краткий срок для проявления полного и безусловного подчинения распоряжениям Временного правительства.Из 10 тысяч человек менее тысячи сложили оружие и явились с частью своих вожаков, среди которых арестовано двадцать два. Остальные не подчинились моим требованиям. Отданное категорическое приказание — сложить оружие — выполнено не было. Состояние умов солдат 3-й бригады таково, что приказ действовать оружием был ими не исполнен... При таких условиях я вынужден был обратиться за помощью к французским властям. Я предлагаю французам заблокировать лагерь и демонстрировать вооруженную силу. Непокорные солдаты лишены мною всякого денежного довольствия и переведены на уменьшенное продовольствие. Есть основание думать, что ввиду упадка духа среди непокорных указанные меры приведут к сдаче оружия» {42}.Главнокомандующий вооруженными силами России генерал Корнилов, ознакомившись с этим донесением русского командования во Франции Керенскому, телеграфировал Занкевичу:
«По сведениям здешнего французского посольства, [163] наши войска во Франции находятся в состоянии полного разложения и становятся опасными для местного населения. Примите решительные меры восстановить порядок, дисциплину в войсках, не останавливаясь перед применением оружия. Немедленно введите военно-полевые суды» {43}.Но генерал Корнилов опоздал: военно-полевые суды уже работали. Об этом позаботился генерал Занкевич. Для подавления революционного движения в русских войсках во Франции он использовал военно-судебный аппарат, созданный по указу Николая II. 20 августа 1916 года в связи с убийством подполковника Краузе указом от 20 августа были утверждены и «особые правила» для производства уголовных дел о чинах русских войск на Французском и Салоникском фронтах. Не раздумывая долго, Занкевич распространил «особые правила» и на все революционные действия русских войск во Франции.
Для ведения военно-судных дел при генерале Лохвицком еще в августе 1916 года была учреждена должность заведующего военно-судной частью. На эту должность был назначен генерал-майор Николаев, который 9 сентября 1916 года прибыл во Францию и вступил в исполнение своих обязанностей. Несколькими неделями раньше генерала Николаева во Францию прибыл прокурор военно-судной части полковник Лисовский.
И вот теперь этот царский судебный аппарат был переименован в «военно-революционный» суд и согласно приказу Занкевича возглавил все военно-революционное судопроизводство русских войск во Франции.
Керенский, встревоженный ростом революционного движения в русских войсках за границей, тоже приказал Занкевичу не останавливаться ни перед чем, применять даже оружие.
«При действиях против неповинующихся и для приведения частей в порядок предлагаю вам не останавливаться перед применением к неповинующимся силы оружия. Невозможно допустить, чтобы пришедшие для усмирения части сами переходили на сторону непокорных, как это имело место и что указывает на неправильную организацию дела приведения частей в порядок. Обращение за содействием к французам является недопустимым и неприличным» {44}. [164]В августе 1917 года Временное правительство произвело некоторые перемены в составе представителей русского правительства во Франции. На место царского посла Извольского был назначен посол Севастопуло; пост военного представителя занял полковник Бобриков.
Полковнику Бобрикову было поручено познакомиться с положением дел в русских войсках и немедленно доложить Временному правительству. Прибыв во Францию, полковник Бобриков посетил лагерь Курно, где располагалась 3-я бригада, и лагерь ля-Куртин. В Париже Бобриков ознакомился с последними донесениями Занкевича и ответами на них Корнилова и Керенского. 22 августа он телеграфировал Корнилову: «Сведения весьма преувеличены. Неповинующиеся солдаты изолированы в лагере Куртин и находятся под наблюдением французских войск. Никаких жалоб на поведение солдат не поступало. В 3-й бригаде, находящейся в лагере Курно, — брожение на почве неурегулированных отношений между офицерами и солдатами в связи с предстоящей отправкой в Салоники. Были эксцессы с населением. Приказал ввести военно-революционные суды. Для быстрого приведения неповинующихся солдат к порядку в настоящее время не имею в своем распоряжении ни русских, ни французских войск».
Между тем русское командование сделало еще одну попытку, чтобы обезглавить революционные силы русских войск и расправиться с ними, не прибегая к помощи французов.
20 августа в лагерь ля-Куртин прибыл генерал Занкевич. Не заходя в Совет, он пошел в казармы. В казармах Занкевич здоровался с солдатами, называл их «братцами». На его приветствия солдаты непринужденно и дружно отвечали: «Здравия желаем, господин генерал». Занкевич обратился к солдатам с вопросами: как они живут, чем занимаются, получают ли письма с родины, что пишут родные, нет ли у кого жалоб и т. д. Солдаты спокойно отвечали на вопросы генерала. Слушая их ответы, Занкевич то хмурился, то широко улыбался. Он обещал солдатам помощь и содействие. Так мягко с солдатами еще не говорил ни один представитель Временного правительства. Некоторые были растроганы таким обращением. Раздались возгласы одобрения. От удовольствия отдельные солдаты улыбались, выражая Занкевичу благодарность за заботу о них. [165]
Из казарм Занкевич пошел в бараки, затем осмотрел лагерные палатки. И везде он прикидывался отцом и благодетелем солдат.
Обойдя добрую часть казарм и бараков и успешно разыграв роль волка в овечьей шкуре, Занкевич пошел в Совет, члены которого, узнав о его прибытии в лагерь, уже все были в сборе.
— Что же это, господа, — ласково проговорил Занкевич, — представитель Временного правительства осматривает лагерь, а вы не изволите ни встречать, ни сопровождать его?
— Своим присутствием, господин генерал, мы не хотели стеснять солдат говорить с вами о том, о чем они хотели бы, — ответил с иронией председатель Совета Глоба.
— Тем не менее вы обязаны были встретить меня, — возразил Занкевич с уже заметной ноткой недовольства.
— Так же как и вы, — сказал один из членов Совета, — господин генерал, вы должны были вначале зайти в Совет или хотя бы поставить его в известность о своем приезде и намерении осмотреть казармы. Хорошо, что все обошлось благополучно: ведь вы приехали в лагерь «мятежников», — закончил он под общее оживление.
— Солдаты выглядят молодцевато, хорошо отвечали на приветствие и мои вопросы. Заявили много жалоб, просьб, которые необходимо удовлетворить. И я обещал им это.
— Нам, господин генерал, приятно знать ваше мнение о нашем лагере, — отозвался член Совета Ткаченко. — Не разрешите ли вы после этого считать, что Куртин больше не «мятежный» лагерь, а воинская часть из состава русской армии?
— М... м... да! Согласен, — подумав, сказал Занкевич, — но при известных условиях. Надеюсь, Совет не будет против, если я оглашу эти условия на собрании солдат бригады. Обращаю ваше внимание: это последнее требование Временного правительства и последнее предупреждение. Прошу вас подумать и, пока солдаты соберутся, иметь на этот счет свое мнение. Ваше решение я буду считать действительным лишь в том случае, если вы тотчас приступите к выполнению этих требований.
Занкевич встал с места, выпрямился во весь свой высокий рост, немного помолчал и сказал в заключение:
— До сих пор я приезжал к вам как представитель правительства с единственной целью — спасти вас. До [166] сих пор с вами говорили представители власти человеческим языком. Теперь же, если вы откажетесь подчиниться, с вами будут говорить языком силы. Потрудитесь объявить сбор. — Сказав это, Занкевич, опираясь на шашку, медленно опустился на стул. С лица Занкевича сошла деланная улыбка, волк показал зубы.
— Господин генерал, — сказал один из членов Совета, — мы не знаем последних требований правительства, не знаем и того, что вы намерены предъявить солдатам. Поэтому мы просили бы вас ознакомить нас здесь же с этими требованиями. Относительно же того, что вы собираетесь говорить с нами языком силы, мы это знаем и ничего другого от вас не ждем...
Эти слова смутили Занкевича, но он не познакомил Совет со своими требованиями и вышел из помещения Совета.
В 3 часа дня на лагерном плацу 1-я бригада была в полном сборе. Занкевич поднялся на трибуну. Он долго молча оглядывал многотысячную массу солдат, которых называл «мятежниками». Солдаты были спокойны; лица их выражали веру в правоту их дела и решимость отстаивать это дело до конца. Направляясь в ля-Куртин, Занкевич думал, что измученные, изголодавшиеся люди пришли в отчаяние и изъявят покорность.
— Солдаты! — начал он. — Временное правительство приказало мне лично объявить вам его последние требования. Правительство предъявляет вам три условия. Первое. Распустить комитеты и провести новые выборы, в которые старые члены не должны войти. Второе. Выдать всех вожаков, которые будут названы мною. Третье. На один час сложить оружие, снести в место, которое вам будет указано, а через час разобрать его по своим казармам.
В этих «новых» и «последних» требованиях, зачитанных генералом Занкевичем, была та же подленькая цель, что и в тех, которые от его имени передал куртинцам капитан Гарновский: противопоставить истощенную голодом, измученную тревогами и волнениями солдатскую массу ее руководству; заставить солдат своими руками обезглавить революционное движение русских войск во Франции.
Эти «новые» требования русской реакции были встречены солдатами 1-й бригады презрительным смехом.
Сдерживая смех и негодование, солдаты засыпали Занкевича вопросами. [167]
— Скажите, господин генерал, если мы сейчас сдадим, а через час разберем оружие и снова будем настаивать на удовлетворении наших требований, будут ли эти требования расценены как бунтарские?
— А не потребует ли правительство лишь на полчаса сложить оружие? Ведь и этого времени достаточно, чтобы взять нас голыми руками.
— А какую гарантию дает нам правительство в том, что оно не потребует от нас выдачи новых вожаков, которых мы изберем взамен старых?
Все эти вопросы говорили об одном. Солдаты поняли игру генерала Занкевича. Они разгадали коварные планы контрреволюции и ответили на них достойным образом.
Генерал Занкевич сошел с трибуны и в сопровождении своих спутников уехал из лагеря, не заходя больше в Совет. Он еще раз убедился в том, как высока бдительность «мятежных» войск.
С утра 21 августа отпуск продуктов питания солдатам 1-й бригады уменьшили еще наполовину. Начался настоящий голод. Совет постановил выдавать каждому солдату из неприкосновенного запаса по 200 граммов французских пресных бисквитов и забивать для питания солдат лошадей.
Генерал Занкевич, обрекая революционных солдат на голод и лишения, окружил лагерь ля-Куртин французскими войсками и ждал часа капитуляции. В своей телеграмме в русскую ставку он доносил: «Причины, которые заставили меня прибегнуть за содействием к французам, доложены мною в телеграмме 729. Другого выхода нет. 3-я бригада не отвечала явным отказом действовать против неповинующихся солдат, но состояние ее было таково, что исключалась возможность использовать ее в силу отношений между офицерами и солдатами и брожением на почве недовольства отправкой в Салоники. В таком положении я предложил французам окружением лагеря и введенной голодовкой принудить солдат сложить оружие».
После отъезда из лагеря Занкевича Глоба снова собрал членов Совета, чтобы обсудить создавшееся положение. Он дал исчерпывающую по своей полноте характеристику генералу Занкевичу и всем его мероприятиям, направленным на подавление революционного движения среди русских солдат во Франции, на раскол их сил. Глоба вскрыл всю подлость и низость контрреволюции, не останавливающейся ни перед чем для достижения своих целей. [168]
— Борьба двух противоположных лагерей, — сказал в заключение Глоба, — пока протекает мирно. Но она обостряется с каждым днем. И мы должны быть готовы ко всему. Задача каждого члена Совета сейчас заключается в том, чтобы донести до сознания каждого солдата ту мысль, что наша борьба за возвращение на родину, за прекращение войны вступает в новую полосу своего развития. Успех этой борьбы будет зависеть от нашей сплоченности и преданности делу революции. Совет обсудил и отношения с третьей бригадой. Если стать на путь открытой вооруженной борьбы с курновцами, рассуждал Совет, то, имея численное и моральное превосходство, он бы легко заставил противников прекратить свое антинародное дело. Но поступить так — значит, играть на руку контрреволюции. Ведь подавляющее большинство солдат 3-й бригады не являются реакционерами. Они лишь подпали под влияние своих контрреволюционных вожаков. Следовательно, задача заключается в том, чтобы, не применяя силы, вырвать солдат 3-й бригады из-под влияния контрреволюции, разъяснить им цели и смысл борьбы, начатой солдатами 1-й бригады с темными силами реакции.
Куртинский Совет все время занимала именно эта мысль. И это заставляло его вести большую разъяснительную работу среди солдат 1-й бригады, как следует относиться к изменническим действиям комитета 3-й бригады, в чьих интересах раскол сил и солидарности русских войск во Франции.
27 августа рано утром в лагерь ля-Куртин снова приехала делегация артиллеристов. На этот раз она прибыла без всякого предупреждения и в большем составе, чем раньше. Для встречи делегации Куртинский Совет теперь уже не выстраивал почетного караула, не рапортовал о политико-моральном состоянии в 1-й революционной бригаде, а полковые оркестры не исполняли встречного марша и «Марсельезы». По прибытии в лагерь делегаты направились в Совет. Совет принял делегатов очень холодно. Члены Совета были раздражены той бесцеремонностью, с какой делегаты от артиллеристов обращались и с членами Совета и с солдатами лагеря ля-Куртин при своих визитах в лагерь. Они были уверены, что и на этот раз «делегаты» будут говорить с чужого голоса. И не ошиблись. Возглавлявший делегацию артиллерист сказал: [169]
— Товарищи, есть новый приказ генерала Занкевича. Прошу внимания.
И без предисловий стал медленно читать:
— «Приказ номер сто семьдесят два русским войскам во Франции, двадцать седьмого августа тысяча девятьсот семнадцатого года. Вчера, двадцать шестого августа, мною получена телеграмма — приказание Временного правительства отправить наши войска, находящиеся во Франции, в Россию. Объявляю для сведения солдат, что перевозка наших войск в Россию потребует значительного времени. Мятежников лагеря ля-Куртин предупреждаю, что изложенное приказание Временного правительства не освобождает их от обязанности исполнить предъявленные к ним требования представителей Временного правительства» {45}.Зачитав приказ, артиллерист добавил:
— Солдаты, которые подчинятся этому приказу, получат денежное и вещевое довольствие по тыловому окладу за все время. Неподчинившиеся будут считаться изменниками родины. Все чины, привлеченные следственной комиссией, будут судимы. Те солдаты, которые будут принуждены к повиновению силой оружия, и те, кто окажут сопротивление, будут преданы военно-полевому суду.
Совет спокойно выслушал приказ генерала Занкевича и комментарии к нему. Смысл и цель этого приказа были настолько ясны, что Совет не счел даже нужным обмениваться мнением по содержанию приказа и предложил делегации зачитать этот приказ на общем собрании солдат лагеря.
Приказ Занкевича и комментарии к нему солдаты тоже выслушали внимательно. Слово попросил ефрейтор Чуприна. Быстро взбежав на трибуну, он громко сказал:
— Товарищи! Этот приказ — новая ловушка, в которую нас хочет заманить генерал Занкевич. Мы с радостью отправимся в Россию, но со своим оружием и всей бригадой. Мы не должны позволить разоружать нашу боевую часть и делить ее на маршевые батальоны. Мы вместе воевали и вместе поедем на родину.
Сказав это, Чуприна повернулся к артиллеристам:
— Просим вас, товарищи делегаты, передать это генералу Занкевичу и военному комиссару Раппу. [170]
Затем он обратился к солдатам:
— Правильно я сказал, товарищи?
— Правильно! Правильно! — ответили сотни голосов.
Делегаты артиллеристы были смущены такой встречей приказа Занкевича. Они робко жались к своему вожаку, который был смущен не меньше их. Попрощавшись с членами Совета, делегаты поспешили покинуть собрание.
После собрания все разошлись по казармам. Вечером состоялось заседание Совета. Были приглашены и делегаты артиллеристы. Совет должен был дать ответ на приказ генерала Занкевича и заслушать отчет делегата Совета солдата Симченко, вернувшегося из поездки в Париж.
Поездка делегата Совета в Париж к русским и французским властям была задумана давно. Ее целью являлось довести до сведения русского посольства и высших французских властей истинное положение дел в лагере ля-Куртин и просить высокое начальство вмешаться в конфликт, возникший между солдатами 1-й бригады и русским военным командованием во Франции, и справедливо разрешить его.
Куртинский Совет солдатских депутатов не строил никаких иллюзий в отношении этой поездки. Он был убежден в ее безрезультатности. Но об этой поездке много говорили солдаты, и Совет решил осуществить ее.
За несколько дней до приезда в Куртинский лагерь делегации от артиллерийской бригады представитель Совета рядовой солдат из штабных писарей Симченко, снабженный необходимыми документами, отправился в Париж.
Как и следовало ожидать, Симченко не был принят ни русскими, ни французскими властями. Провалилась и попытка его связаться с русским эмигрантским комитетом в Париже. К этому времени все подлинно революционные члены этого комитета были уже в России, остались лишь эсеры, меньшевики и «оборонцы», которые не одобряли революционных требований русских солдат Куртинского лагеря и не проявляли никакого интереса к их судьбе.
Симченко вернулся в лагерь ля-Куртин в подавленном состоянии. Его беседы со второстепенными лицами русского посольства и некоторыми русскими эмигрантами эсеро-меньшевистского толка поколебали его веру в успех дела куртинцев и породили у него упадочническое настроение. С таким настроением он и явился в Совет.
Уже по дороге в Совет Симченко в беседе с сопровождающим его членом Совета солдатом Смирновым поделился [171] своими настроениями, свидетельствовавшими о его отступничестве от общего дела куртинцев.
Наблюдая за тем, как солдаты лагеря свободно и непринужденно отвечали на приветствия и вопросы членов Совета, Симченко раздраженно проговорил:
— Не солдаты, а черт знает что! Ни дисциплины, ни порядка. Прав Занкевич, да и офицеры правы, что ушли.
— Что с тобой, Симченко? — спросил Смирнов. — Солдаты наши какими были, такими и остались. За несколько дней твоего отсутствия они не могли измениться к худшему. Дисциплина у нас товарищеская, но твердая, порядок есть, жалоб от населения не поступает. Что еще нужно?
— Вы все еще продолжаете верить, что наше дело не проиграно, — возразил Симченко несколько недовольным тоном. — Ведь, как меня информировали в Париже, большевики в России разбиты, их политика потерпела крах, народ не пошел за ними...
— Наше положение, когда мы не имеем прямой связи с Россией, — сказал Смирнов, — обязывает нас не относиться легковерно к разного рода слухам, не поддаваться на провокации наших противников. Относительно поражения большевиков в России скажу тебе уверенно, что это неправда. Народ в России с большевиками.
В просторном помещении Куртинского Совета за большим дубовым столом, покрытым красной материей, заняли свои места председатель Совета Глоба и секретарь Хребтов. После небольшого вступления Глоба предоставил слово Симченко.
Выступление его было упадочническим.
— В Париже меня познакомили с последними приказами Временного правительства, — начал он нерешительно. — Я считаю, что наше положение очень тяжелое. Французское командование не сочувствует нам. Наше поведение не одобряет и эмигрантский комитет. Нам дали срок три дня, чтобы обдумать положение и принять решение. Вопрос об отправке в Россию будет рассматриваться лишь тогда, когда мы подчинимся всем требованиям властей и сложим оружие. Я склонен принять эти предложения. Я обещал в Париже, что куртинцы примут условия Временного правительства.
Глоба резко оборвал капитулянтскую речь Симченко и попросил его доложить Совету, как он выполнил наказ, данный ему перед поездкой в Париж. [172]
Но Симченко продолжал говорить лишь о том, что, с кем бы он ни встречался в Париже, никто не одобрял действия солдат Куртинского лагеря. Необходимо принять условия Временного правительства, и тогда можно надеяться на возвращение в Россию. Глоба был вынужден вторично прервать его. Слово взял член Совета Домащенко.
— Меня крайне удивляет поведение Симченко, — сказал он. — Мы посылали его со своим наказом, а он вернулся с поручением Занкевича. Мы собрались сюда, чтобы заслушать, как был принят в Париже наш делегат, а нам излагают капитулянтскую программу. С кем ты говорил? Удивительная вещь: кого бы мы ни послали к Занкевичу, все обязательно возвращаются его уполномоченными. Был ли ты у французского командования? Если был, то у кого? С кем говорил? Каковы его взгляды на наш вопрос?
Симченко молчал. Он нервно и смущенно перебирал лежавшие перед ним бумаги.
— Довольно! — сказал Глоба. — Твоя поездка в Париж, — обратился он к Симченко, — имела целью выяснить наше положение, познакомить высшие власти с тем, что у нас делается. Перед отъездом ты заверял нас, что приложишь все усилия, чтобы через голову Занкевича добиться приема и в русском посольстве, и у французских высших военных властей. Но ты ничего не добился и ничего не сделал. Ты лишь заболел капитулянтскими настроениями и привез эти настроения в наш лагерь. Я не советую тебе выступать с ними перед солдатами.
Дружный и гневный отпор, данный Советом капитулянтским настроениям Симченко, произвел сильное впечатление на членов делегации от 2-й артиллерийской бригады. Каждый из них чувствовал, что его «миссия» очень похожа на миссию, которую взял на себя делегат Совета.
Затем Совет перешел к формулировке решения по приказу Занкевича, переданному через делегацию артиллерийской бригады. Решение было кратким:
«На приказ генерала Занкевича № 172, — говорилось в решении, — врученный нам сего числа артиллерийской делегацией, Куртинский Совет постановляет: сдача оружия 1-й бригадой может быть произведена после официального приказа для обеих бригад — ля-Куртин и ля-Курно, — исходящего от французских властей. Просить французское командование прислать нам командный состав для [173] поддержания внутренней жизни. Для общих переговоров и выяснения других вопросов, связанных с нашим положением, послать делегацию с артиллеристами к генералу Занкевичу и Раппу. Все предъявленные требования могут быть выполнены только после возвращения нашей делегации и по вступлении офицеров на свои посты» {46}.Поздно ночью делегация куртинцев в составе трех уполномоченных — Баранова, Ткаченко и автора настоящего повествования — вместе с артиллеристами выехала в штаб генерала Занкевича, находившийся в это время в лагере Курно. По пути в лагерь уполномоченные Куртинского Совета должны были заехать в штаб командующего XII округом генерала Комби и выяснить его точку зрения относительно посылки французских офицеров в 1-ю бригаду. Но куртинской делегации не пришлось встретиться ни с русским военным командованием, ни с генералом Комби. В штабе командующего XII округом ей было объявлено, что русское командование выехало в лагерь ля-Куртин и до его возвращения генерал Комби никакие переговоры вести не будет. Делегации куртинцев не оставалось ничего другого, как вернуться в лагерь.
Действительно, в лагере они застали прибывших утром 28 августа посла Временного правительства во Франции Севастопуло в сопровождении генерала Занкевича, военного комиссара Раппа, начальника дивизии генерала Лохвицкого и командира 2-й артиллерийской бригады генерала Беляева.