Страница:
Несмотря на то, что он был всего лишь рядовым стрелковой роты, он очень грамотно в военном отношении изложил свой план удара по карательным войскам и маршрут движения к границе Испании.
План Ткаченко понравился многим членам Совета. Хотя он и был неосуществим, но его смелый наступательный дух отвечал общему настроению солдат. Однако Совет не принял этого плана.
Он решил лишь ограничиться подготовкой солдат к вооруженному сопротивлению. Когда члены Совета возвратились в свои казармы, солдаты встретили их вопросом: «Что решил Совет?» Депутаты ответили: «Готовиться надо к ответному удару и ожидать приказа».
Солдаты сразу взялись за подготовку. Решение Совета ободрило солдат. Они проверили винтовки и пулеметы, подсумки и патронташи. Все это делалось так решительно, что чувствовалось, что солдаты готовы дать бой карателям. Через некоторое время, когда почти во [198] всех подразделениях солдаты были приведены в боевую готовность и намерены были разойтись по своим местам, чтобы перед боем немного отдохнуть, в одном из подразделений прозвучал аккорд гитары. За первым аккордом последовал второй, третий, и полилась боевая солдатская песня, призывавшая к борьбе. Авторами этой песни были солдаты пятой пулеметной роты.
Ночь подходила к концу. Приближался рассвет. Вершины холмов вокруг лагеря стали отчетливо видны. На них не было заметно никакого движения. Под впечатлением недавних волнующих минут солдаты расходились по своим казармам бодрыми и веселыми, хотя обстрел лагеря продолжался. Таково было настроение солдат «мятежного» лагеря ля-Куртин в эту памятную ночь. Однако не все солдаты рот были единодушны в своем решении стоять до конца. В 5-й и 7-й стрелковых ротах 2-го [199] полка и в некоторых ротах маршевых батальонов солдаты заколебались. Ротные комитеты пошли на поводу этих упадочнических настроений. В этих ротах не велось никакой подготовки к вооруженной борьбе. Не было слышно здесь и боевых призывных песен. Здесь царил дух уныния и растерянности.
За годы войны солдаты привыкли к опасностям, привыкли ежеминутно видеть смерть. За три года каждому из них не раз приходилось участвовать в больших и малых боях; многим из них не раз смерть смотрела в глаза. Война приучила солдат не бояться смерти. И как ни трудно было им сознавать, что их снова подкарауливает смерть, они оставались в первых рядах бойцов, не думая о том, что с ними может случиться. Но были среди них и малодушные. Охваченные унынием, они думали уже не о том, чтобы продолжать борьбу, а о том, как бы им выйти сухими из воды. Они открыто вели разговоры о капитуляции. О настроении этой части солдат лагеря стало известно штабу генерала Занкевича, и враги не замедлили им воспользоваться.
В ночь на 17 сентября Занкевич, Лохвицкий и Рапп тоже не спали. В сопровождении своих адъютантов они обходили «батальоны смерти», поздравляли их с успехом действий минувшего дня. Занкевич призывал солдат «постоять за революционную Россию, доблестно послужить народу». Обманутые и споенные вином, солдаты карательных войск кричали: «Рады стараться!», «Постоим за народ!», «Не посрамим нашего оружия!».
На рассвете 17 сентября артиллерия возобновила обстрел лагеря. Через короткое время весь лагерь оказался в сплошном огне. Совет приказал солдатам спуститься в подвалы; несмотря на это, жертвы исчислялись уже не десятками, а сотнями.
Куртинский Совет решил пойти на переговоры с противником, и в 11 часов утра над зданием Совета и над одной из казарм поднялись большие белые флаги. Артиллерия тотчас же прекратила огонь.
Местом переговоров генерал Занкевич назначил свой штаб-гостиницу «Сайон».
Для переговоров с представителями карательных войск Куртинский Совет выделил своих членов: Домашенко, Демченко, Разумова и Ткаченко. После полудня они прибыли в гостиницу «Сайон», где и были приняты генералом Занкевичем. [200]
Со стороны карательных войск в переговорах участвовали: генералы Занкевич, Беляев, Лохвицкий и военный комиссар Временного правительства Рапп.
Генерал Занкевич встретил делегацию куртинцев очень холодно. Он не ответил на приветствия членов Куртинского Совета и немедленно начал переговоры.
— Слушаю ваши условия, — сказал он и пренебрежительно повернулся к делегатам спиной.
— Господин генерал! При таком явно недоброжелательном отношении к представителям революционной бригады имеет ли смысл начинать переговоры? — сказал возглавлявший делегацию Ткаченко.
— Я хочу знать ваши условия, — раздраженно повторил свой вопрос Занкевич.
— Наше первое условие — прекратить массовый расстрел людей, не оказывающих вам вооруженного сопротивления, — ответил резко Ткаченко. — Вы сильны потому, что гарнизон лагеря не отвечает на ваш огонь. Но поверьте, господин генерал, он может взяться за оружие, и тогда силы будут на его стороне. Наше второе условие — дать нам врачей и медицинский персонал для оказания помощи раненым. После этого мы начнем переговоры об отправке первой бригады в Россию. Я говорю о первой, потому что путь на родину третьей пехотной и второй артиллерийской бригадам закрыт. Народ не простит им их злодеяний.
— Это все? — спросил Занкевич и, не дожидаясь ответа, сказал: — А вот мои условия: в течение двух часов бригада должна сложить оружие и сдаться; в тот же срок вожаки должны явиться сами ко мне с повинной; при неисполнении этих условий через два часа бомбардировка лагеря возобновится с еще большей силой.
— Я сказал все, можете быть свободны, — закончил Занкевич.
На этом переговоры закончились, и делегация вернулась в лагерь.
Заслушав сообщение делегации, Куртинский Совет во избежание дальнейших жертв решил: «Изъявить покорность Временному правительству, подчиниться распоряжениям командования и согласиться начать боевую подготовку при следующих условиях: 1-ю бригаду не разоружать, не расформировывать и не подвергать аресту руководителей Куртинского Совета и комитетов. Согласиться на перевыборы Совета и комитетов, дав солдатам полную [201] возможность выбирать тех, кого они найдут нужным. Всех раненых отправить на лечение в госпитали и, наконец, освободить арестованных куртинцев, изъявивших покорность по первому ультиматуму».
Намереваясь начать снова переговоры с военным командованием, Куртинский Совет рассчитывал выиграть время, чтобы лучше подготовиться к вооруженному отпору карателям.
Однако генерал Занкевич не согласился на новые переговоры. Он категорически отверг все условия, выдвинутые Советом, и вновь потребовал, чтобы бригада сложила оружие и выдала своих руководителей. При этом он подтвердил свое намерение обрушить на лагерь всю мощь огня артиллерии. В результате куртинцам не оставалось другого выхода, как взяться за оружие.
Глава X. Последние часы революционного гарнизона
План Ткаченко понравился многим членам Совета. Хотя он и был неосуществим, но его смелый наступательный дух отвечал общему настроению солдат. Однако Совет не принял этого плана.
Он решил лишь ограничиться подготовкой солдат к вооруженному сопротивлению. Когда члены Совета возвратились в свои казармы, солдаты встретили их вопросом: «Что решил Совет?» Депутаты ответили: «Готовиться надо к ответному удару и ожидать приказа».
Солдаты сразу взялись за подготовку. Решение Совета ободрило солдат. Они проверили винтовки и пулеметы, подсумки и патронташи. Все это делалось так решительно, что чувствовалось, что солдаты готовы дать бой карателям. Через некоторое время, когда почти во [198] всех подразделениях солдаты были приведены в боевую готовность и намерены были разойтись по своим местам, чтобы перед боем немного отдохнуть, в одном из подразделений прозвучал аккорд гитары. За первым аккордом последовал второй, третий, и полилась боевая солдатская песня, призывавшая к борьбе. Авторами этой песни были солдаты пятой пулеметной роты.
Скоро весь лагерь 1-й бригады был охвачен песнями, призывавшими к схватке, к борьбе за правое народное дело. В эти минуты солдаты забыли все ими пережитое, все трудности и лишения. Они выражали полное презрение к смерти и были готовы идти на смертный бой с врагом.
Наш избранник — председатель
Повелел идти,
Чтоб куртинцам дать свободу,
Чтобы их спасти...
К пулеметной роте присоединились солдаты соседней стрелковой роты. Они запели припев песни:
Готовьсь на бой!
Готовьсь на бой!
На бой, кровавый бой!
Солдаты другой стрелковой роты, располагавшейся невдалеке от пулеметной, запели фронтовую боевую песню:
Пойдем мы лавою одной,
Мы будем драться со врагом
И по холмам твоим, ля-Крез,
Развеем вражескую спесь!
А солдаты пулеметной роты продолжали:
Эй вы, куртинцы,
Твердо держитесь,
За народное дело
Дружно боритесь...
Ночь подходила к концу. Приближался рассвет. Вершины холмов вокруг лагеря стали отчетливо видны. На них не было заметно никакого движения. Под впечатлением недавних волнующих минут солдаты расходились по своим казармам бодрыми и веселыми, хотя обстрел лагеря продолжался. Таково было настроение солдат «мятежного» лагеря ля-Куртин в эту памятную ночь. Однако не все солдаты рот были единодушны в своем решении стоять до конца. В 5-й и 7-й стрелковых ротах 2-го [199] полка и в некоторых ротах маршевых батальонов солдаты заколебались. Ротные комитеты пошли на поводу этих упадочнических настроений. В этих ротах не велось никакой подготовки к вооруженной борьбе. Не было слышно здесь и боевых призывных песен. Здесь царил дух уныния и растерянности.
За годы войны солдаты привыкли к опасностям, привыкли ежеминутно видеть смерть. За три года каждому из них не раз приходилось участвовать в больших и малых боях; многим из них не раз смерть смотрела в глаза. Война приучила солдат не бояться смерти. И как ни трудно было им сознавать, что их снова подкарауливает смерть, они оставались в первых рядах бойцов, не думая о том, что с ними может случиться. Но были среди них и малодушные. Охваченные унынием, они думали уже не о том, чтобы продолжать борьбу, а о том, как бы им выйти сухими из воды. Они открыто вели разговоры о капитуляции. О настроении этой части солдат лагеря стало известно штабу генерала Занкевича, и враги не замедлили им воспользоваться.
В ночь на 17 сентября Занкевич, Лохвицкий и Рапп тоже не спали. В сопровождении своих адъютантов они обходили «батальоны смерти», поздравляли их с успехом действий минувшего дня. Занкевич призывал солдат «постоять за революционную Россию, доблестно послужить народу». Обманутые и споенные вином, солдаты карательных войск кричали: «Рады стараться!», «Постоим за народ!», «Не посрамим нашего оружия!».
На рассвете 17 сентября артиллерия возобновила обстрел лагеря. Через короткое время весь лагерь оказался в сплошном огне. Совет приказал солдатам спуститься в подвалы; несмотря на это, жертвы исчислялись уже не десятками, а сотнями.
Куртинский Совет решил пойти на переговоры с противником, и в 11 часов утра над зданием Совета и над одной из казарм поднялись большие белые флаги. Артиллерия тотчас же прекратила огонь.
Местом переговоров генерал Занкевич назначил свой штаб-гостиницу «Сайон».
Для переговоров с представителями карательных войск Куртинский Совет выделил своих членов: Домашенко, Демченко, Разумова и Ткаченко. После полудня они прибыли в гостиницу «Сайон», где и были приняты генералом Занкевичем. [200]
Со стороны карательных войск в переговорах участвовали: генералы Занкевич, Беляев, Лохвицкий и военный комиссар Временного правительства Рапп.
Генерал Занкевич встретил делегацию куртинцев очень холодно. Он не ответил на приветствия членов Куртинского Совета и немедленно начал переговоры.
— Слушаю ваши условия, — сказал он и пренебрежительно повернулся к делегатам спиной.
— Господин генерал! При таком явно недоброжелательном отношении к представителям революционной бригады имеет ли смысл начинать переговоры? — сказал возглавлявший делегацию Ткаченко.
— Я хочу знать ваши условия, — раздраженно повторил свой вопрос Занкевич.
— Наше первое условие — прекратить массовый расстрел людей, не оказывающих вам вооруженного сопротивления, — ответил резко Ткаченко. — Вы сильны потому, что гарнизон лагеря не отвечает на ваш огонь. Но поверьте, господин генерал, он может взяться за оружие, и тогда силы будут на его стороне. Наше второе условие — дать нам врачей и медицинский персонал для оказания помощи раненым. После этого мы начнем переговоры об отправке первой бригады в Россию. Я говорю о первой, потому что путь на родину третьей пехотной и второй артиллерийской бригадам закрыт. Народ не простит им их злодеяний.
— Это все? — спросил Занкевич и, не дожидаясь ответа, сказал: — А вот мои условия: в течение двух часов бригада должна сложить оружие и сдаться; в тот же срок вожаки должны явиться сами ко мне с повинной; при неисполнении этих условий через два часа бомбардировка лагеря возобновится с еще большей силой.
— Я сказал все, можете быть свободны, — закончил Занкевич.
На этом переговоры закончились, и делегация вернулась в лагерь.
Заслушав сообщение делегации, Куртинский Совет во избежание дальнейших жертв решил: «Изъявить покорность Временному правительству, подчиниться распоряжениям командования и согласиться начать боевую подготовку при следующих условиях: 1-ю бригаду не разоружать, не расформировывать и не подвергать аресту руководителей Куртинского Совета и комитетов. Согласиться на перевыборы Совета и комитетов, дав солдатам полную [201] возможность выбирать тех, кого они найдут нужным. Всех раненых отправить на лечение в госпитали и, наконец, освободить арестованных куртинцев, изъявивших покорность по первому ультиматуму».
Намереваясь начать снова переговоры с военным командованием, Куртинский Совет рассчитывал выиграть время, чтобы лучше подготовиться к вооруженному отпору карателям.
Однако генерал Занкевич не согласился на новые переговоры. Он категорически отверг все условия, выдвинутые Советом, и вновь потребовал, чтобы бригада сложила оружие и выдала своих руководителей. При этом он подтвердил свое намерение обрушить на лагерь всю мощь огня артиллерии. В результате куртинцам не оставалось другого выхода, как взяться за оружие.
Глава X. Последние часы революционного гарнизона
Через два часа артиллерия возобновила обстрел лагеря. Следовательно, условия Куртинского Совета были отвергнуты. Огонь артиллерии сосредоточился на казармах, где размещались пулеметчики и артиллерийские расчеты 37-мм пушек и траншейных батарей. Пулеметные роты были единственными подразделениями, из которых к врагу не ушел ни один человек.
Теперь кровавая развязка стала неизбежной. «К оружию! — загремели тысячи солдатских голосов. — Отомстим врагам народа! Отомстим врагам революции!»
Весь лагерь пришел в движение. Над зданием Совета взвилось большое красное знамя. Оно воодушевляло солдат, шедших навстречу смерти. Все были заняты одной мыслью: как лучше организовать удар, чтобы он был сокрушительным и враг не смог бы его отразить. Когда куртинцы вышли на площади лагеря и подразделения начали развертываться в заданных направлениях, «батальоны смерти» открыли по ним ружейно-пулеметный огонь. Попавшие под обстрел противника солдаты не растерялись, но ответного огня не открывали. Они смело шли вперед без единого выстрела навстречу врагу.
Занкевич и Рапп, наблюдавшие из штаба за происходившим в лагере, решили, что куртинцы покидают лагерь, чтобы сдаться, и отдали приказ прекратить огонь.
В наступившей зловещей тишине куртинцы приближались к расположению карательных войск. Когда они подошли к передовым линиям, «батальоны смерти» встретили их оглушительным «ура» и ливнем свинца.
Пьяные солдаты 3-й бригады, вооруженные до зубов, руководимые реакционными офицерами и контрреволюционным комитетом 3-й бригады, с яростью набросились [203] на куртинцев. Отдельные подразделения карательных войск стали огибать фланги куртинцев, окружая их полукольцом. Артиллерия начала бешено обстреливать выходы из лагеря, чтобы отрезать куртинцам все пути к отступлению.
На этот маневр карательных войск куртинцы вынуждены были ответить огнем раньше времени. Послышались команды. Сотни голосов призывали: «К удару, товарищи! К оружию! Отомстим врагам народа! Отомстим врагам революции! Ура!»
Атака пьяных «батальонов смерти» была встречена куртинцами организованно. Они с героической стойкостью отражали натиск врагов.
Скоро завязалась рукопашная схватка. «Батальоны смерти» с ожесточением теснили куртинцев, не давая им развернуться, а революционные солдаты с нечеловеческими усилиями отбивали атаки нападавших. Рукопашная борьба была жестокой. В одном месте куртинцы прорвали линию «батальона смерти» и со страшной яростью обрушились на своих врагов. Солдаты бились и штыками и прикладами. В самый разгар боя послышался чей-то голос:
— За революцию, товарищи! За правду!
Это был боевой призыв, и куртинцы с еще большей силой ударили по врагу и расстроили его ряды. Но силы были слишком неравными. На стороне карательных войск был явный перевес в технике, и куртинцы, конечно, не могли одержать победу. Удар по карательным войскам длился всего лишь несколько минут, но за эти минуты ожесточенной и неравной борьбы куртинцы потеряли сотни солдат.
Генерал Занкевич не ожидал такого упорного сопротивления куртинцев. Он стал опасаться, что куртинцы смогут опрокинуть его войска. Поэтому, рассчитывая выиграть время, он опять приказал прекратить артиллерийский обстрел лагеря и атаку.
Но, несмотря на приказание Занкевича, пулеметы карателей не прекратили огня. Пьяные солдаты карательных войск, взбешенные стойкостью и мужеством куртинцев, обрушили на них всю мощь своего огня. Они уже не хотели слушать приказов генерала Занкевича и сами творили расправу над куртинцами. Огонь противника опустошал ряды революционных солдат. Куртинцы были вынуждены [204] остановиться, а затем и отойти. Они понесли огромные потери: все поле боя было усеяно трупами.
«Наши войска до чрезвычайности ожесточены против мятежников, и приходится с особой силой удерживать моих солдат» {55}, — доносил Керенскому генерал Занкевич. Главнокомандующий русскими войсками во Франции кривил душой, когда выражал неудовольствие подобным поведением карательных войск. Он радовался этому. Ему и всем его сподручным немало пришлось потрудиться над тем, чтобы заставить «батальоны смерти» взять на себя черное дело — расстрел революционных солдат. И теперь генерал Занкевич, как и руководители комитета 3-й бригады, могли торжествовать.
Вину за убийство тысяч революционных солдат генерал Занкевич пытался переложить на руководителей Куртинского Совета, он обвинял их в преступлении, которого они не совершали. В той же телеграмме Керенскому он доносил: «...У лагеря много трупов мятежников, пытавшихся бежать из лагеря во второй день блокады и расстрелянных собственными пулеметчиками» {56}.
Когда немного стемнело, оставшиеся в живых солдаты стрелковых и пулеметных рот подошли к Совету. Здесь были Глоба, Варначев и автор настоящего повествования. Других членов Совета не было. Теперь всем был понятен ужас того, что произошло. Все были потрясены, был глубоко взволнован и Глоба. Он перебирал в памяти события дня. Ответственность за происшедшую катастрофу он брал на себя и Совет. Теперь нужно было позаботиться об оставшихся в живых солдатах. Было ясно, что если каратели смогли расстрелять и изувечить тысячи людей, то они не остановятся перед тем, чтобы уничтожить оставшихся. Надо было во что бы то ни стало спасать уцелевших. Но как? Что предпринять? Повторить удар? Эти вопросы нужно было решать оставшимся в живых руководителям Совета. Наконец молчание было нарушено.
— Что же, товарищ председатель, будем делать? — спросил кто-то из солдат.
— Умирать будем? — послышался второй вопрос.
— Если умирать, так с оружием! — раздалось несколько голосов. [205]
— Все равно на родину нам возврата нет; видно, придется умереть на чужой земле!
Выслушав солдат, Глоба сказал:
— Товарищи! Вы требуете продолжать борьбу. Но скажите, с какими силами выступать против тысяч карательных войск? Нас осталось мало, а Совет — в составе всего лишь трех. Смирнов и Фролов вчера сдались в руки властей, Ткаченко, кажется, убит, Разумов, Демченко и другие пропали без вести. Мы решили пожертвовать собой, но спасти вас. Мы уверены, что вы, небольшая горстка, согласны драться и умереть. Но к чему теперь это? Вы знаете, что мы не хотели кровопролития, шли на уступки, стремились избежать схватки. Но все наши усилия оказались безрезультатными, и нас оказалось слишком мало против объединенных сил русско-французской буржуазии. Нас разбили. Поэтому — спокойствие, товарищи, порядок...
Между тем в стане противника торжествовали. Победа одержана, «мятежники» побеждены, часть их «сдалась» в плен, лагерь ля-Куртин, обильно орошенный кровью непокорных, опустел, в него отошло всего лишь около 2000 человек. В ночь на 18 сентября карательные войска заняли подступы к восточной и южной частям лагеря, чтобы утром довершить его разгром.
Слегка сыроватое утро 18 сентября дышало легкой прохладой. На куртинском фронте стояла мертвая тишина. Многострадальный лагерь ля-Куртин притаился, следя за тем, что делается в стане его врагов. А там происходило вот что.
В полковой, наскоро сооруженной походной церкви 3-й бригады на склоне холма, обращенном к лагерю, вблизи штаба Занкевича, каратели организовали траурное богослужение. Хор певчих во главе со священником отпевал павших в борьбе с куртинскими «бунтовщиками». Здесь же стояло несколько гробов с телами унтер-офицеров, особо отличившихся в расправе над куртинцами.
У изголовья убитых стояли командир дивизии генерал Лохвицкий, командиры полков полковники Готуа, Котович, Сперанский, младшие офицеры, рота солдат. Военный комиссар Рапп и генерал Занкевич отсутствовали. Они, по-видимому, были заняты разработкой плана дальнейших операций против куртинских солдат.
Когда отпевание закончилось, по знаку генерала Лохвицкого офицеры и унтер-офицеры подняли гробы и вынесли [206] их из церкви. Хор пропел «вечную память». Затем прогремел салют.
Вся эта инсценировка была задумана карателями с двойной целью. С одной стороны, они хотели поддержать этим в карательных войсках слепую ненависть к революционным солдатам, которую им удалось разбудить в них лживой пропагандой, с другой — они пытались воздействовать на психику куртинцев, потерпевших поражение в схватке 17 сентября и теперь укрывшихся в лагере. Частично враги достигли своей цели. Инсценировка с похоронами вывела куртинцев из того состояния апатии, в котором они находились. Они наблюдали за тем, что делается в лагере противника, и живо обсуждали, что ожидает их в ближайшие часы. Все они были потрясены расстрелом бригады и обеспокоены за свою судьбу.
— Теперь, надо думать, Куртину скоро настанет конец, раз главные силы уничтожены, — говорили одни.
— А вы не думайте так, вот и не настанет конец, — возражали им другие.
— Вы не понимаете всего, что там делается, — вступил в разговор пожилой солдат. — Ведь там офицеры, генералы и вся остальная власть. Как будто они взаправду являются защитниками отечества, а мы — изменники. Наши убитые будут брошены в ямы, а их убитые похоронены со всеми военными почестями. Это, брат, политика.
По расчетам Занкевича, 1-я бригада вместе с оставшимися с ней солдатами 3-й бригады (при расколе дивизии) насчитывала 10 тыс. человек, а число захваченных солдат после ожесточенной схватки 17 сентября достигало 8000. Занкевич считал, что отошедшие в лагерь 2000 человек являются отборной частью куртинцев и представляют собой серьезную силу. Поэтому он провел тщательную подготовку, прежде чем начать боевые действия против куртинцев, укрывшихся в лагере. Эта подготовка была закончена лишь во второй половине дня.
В 4 часа дня снова заговорили орудия, и сотни снарядов обрушились на куртинцев. На этот раз под обстрел была взята зеленая роща близ офицерского собрания. Командование карательных войск полагало, что именно здесь сосредоточены все огневые точки «мятежных» солдат и их «главные силы». Сотни выброшенных снарядов изуродовали прекрасную вековую рощу, но не причинили вреда куртинцам, так как их там не было. Видя, что покончить с «мятежниками» с помощью лишь одной артиллерия [207] невозможно, Занкевич принимает решение готовить штурм лагеря.
Занкевич сообщал Керенскому: «В случае дальнейшего упорства мятежников 6(19) сентября с утра сильный артиллерийский обстрел лагеря Куртин будет продолжен» {57}.
В штаб Занкевича были вызваны командиры «батальонов смерти», командиры дивизионов и начальники других подразделений. Генерал Занкевич лично отдал им последние приказания: не останавливаясь ни перед чем, быстро покончить с сопротивлявшимися куртинцами, чтобы не навлекать на себя недовольства высших французских властей.
Итак, две бригады карательных войск, почти 10 тыс. человек, не считая французов, окружили лагерь ля-Куртин, чтобы сломить сопротивление небольшой группы русских революционных солдат.
После трехдневной бомбардировки лагеря Занкевичу стало ясно, что рассчитывать на быструю победу нельзя, необходимо принимать более решительные меры. Занкевич считал, что куртинцы привели свой лагерь в оборонительное состояние и что огонь его артиллерии не во всех случаях будет способен подавить огневые точки «мятежников».
Штаб генерала Занкевича предполагал, что куртинцы расположили свои огневые точки на чердаках казарм и других строений и что подавление этих огневых точек артиллерийским огнем связано с разрушением казарм, на которое штаб русского военного командования во Франции не имел разрешения от французских властей. Чтобы избежать разрушения лагерных зданий, генерал Занкевич внес некоторые изменения в тактику действий карательных войск.
Суть этих изменений сводилась к следующему. Если в первые дни боевых действий против лагеря ля-Куртин на артиллерию карательных войск возлагалась главная роль по «усмирению мятежных солдат», то теперь эту задачу брали на себя пехотные подразделения, а артиллерия лишь оказывала им помощь. Но изменение тактики не гарантировало сохранности казарм, поэтому Занкевич и Рапп вели с французами переговоры по оценке лагеря. [208]
Неизвестно, кто оценил возможные разрушения лагеря в 5 миллионов франков, но хорошо известно, что штаб русского военного командования во Франции испросил эту сумму от Временного правительства и распорядился ею по своему усмотрению.
Генерал Занкевич и его штаб явно переоценивали не только размеры возможных разрушений в лагере ля-Куртин, но и степень оборонительных сооружений лагеря. Никаких специальных оборонительных сооружений куртинцами создано не было. Они пользовались обычными естественными укрытиями, которые можно встретить в любом населенном пункте, имеющем каменные здания. Не имели куртинцы и огневых точек на чердаках. Это была, пожалуй, одна из ошибок руководителей революционных солдат Куртинского лагеря. Но эта ошибка вытекала из того, что куртинцы не хотели подвергать разрушению казармы лагеря.
Итак, к утру 18 сентября ряды куртинцев значительно уменьшились. Положение оставшихся в лагере солдат было безнадежным, а падение лагеря неизбежным. Ночью карательные войска начали обстреливать лагерь ружейно-пулеметным огнем. Обстрел не был особенно интенсивным, но все же он не позволял пройти по площади или посмотреть в окно. Огонь карателей был прицельным, так как они еще днем пристреляли площади, окна и двери казарм.
Но на следующую ночь карателям не удалось вести прицельный ружейно-пулеметный огонь.
Утром, когда в стане карательных войск совершалось инсценированное похоронное богослужение, отвлекшее внимание солдат карательных войск от осажденного лагеря, небольшая группа куртинцев произвела весьма смелую и удачную вылазку. Надев на себя погоны унтер-офицеров и желто-синие повязки на левый рукав, они взяли карабины и пошли в сторону противника. Достигнув первой линии боевого расположения карательных войск, они стали «проверять» передовые посты. Когда эта операция им удалась, они пошли дальше в глубь боевого расположения карателей и стали «проверять» несение боевой службы пулеметными подразделениями, выясняя, на месте ли люди и сколько их, где расставлены пулеметы и как они обеспечены боеприпасами. Разведав таким образом расположение пулеметных гнезд противника, узнав пароль и пропуск на следующие сутки, куртинцы благополучно вернулись в свой лагерь. [209]
И вот, когда на следующую ночь каратели открыли по лагерю прицельный огонь, несколько групп смельчаков куртинцев, воспользовавшись пропуском и паролем карателей, проникли в расположение противника, налетели на пулеметчиков и забросали их гранатами.
Все пулеметы карателей, кроме тех, которых во время вылазки куртинцы не обнаружили, прекратили огонь. Этот смелый поступок куртинцев вызвал переполох в стане врага. Однако через некоторое время каратели пришли в себя и возобновили обстрел лагеря. Всю ночь куртинцы бодрствовали, ожидая ночной атаки врага.
Но каратели не решились предпринять ночной штурм лагеря. Пролетело лишь два — три снаряда, которые разорвались далеко за лагерем. Вскоре наступила тишина, и куртинцы смогли спокойно отдохнуть несколько часов.
19 сентября утренний штурм лагеря ля-Куртин, запланированный генералом Занкевичем, тоже не состоялся. Лишь артиллерия с небольшими перерывами вела по лагерю огонь да зловеще трещали пулеметы. Куртинцы несли большие потери. Обильно лилась кровь. Люди умирали...
Часов в пять пополудни с северо-восточной стороны к лагерю стали приближаться отдельные группы карателей. Они шли редкими цепями, достигая черты лагеря, смыкались на ходу, готовясь броситься в атаку.
Небольшая группа куртинских солдат решила выйти из лагеря и укрыться в лесу, чтобы при удобном случае ударить по врагу. Продвигаясь в намеченном направлении, группа неожиданно встретилась с наступающим на лагерь противником. Оказавшись лицом к лицу с врагами, куртинцы открыли по ним огонь. Однако карателей было значительно больше, и они стали теснить куртинцев к лагерю.
Дикое гиканье карателей, перемешанное с пьяными криками «ура», сопровождавшимися стрельбой, огласило окрестности лагеря. Небольшая группа куртинцев стойко и мужественно сопротивлялась. Ни один революционный солдат не попросил у врага пощады, и все они пали смертью храбрых.
Эта короткая схватка дала возможность карателям занять самые ближние подступы к лагерю и закрепиться на них. Вскоре и с юго-востока карателям также удалось занять подступы к лагерю. Близилась развязка.
Когда передовые подразделения «батальонов смерти» [210] достигли черты лагеря и готовились ворваться в него, в группе куртинцев кто-то громко крикнул: «Вперед, сыны Отчизны! За революцию! За Родину! Смерть врагам!» Завязалась рукопашная схватка. Куртинцы дрались с большим упорством. Пьяные солдаты карательных войск, подавляя своей численностью, лезли вперед, небольшие группы куртинцев оказывали им мужественное сопротивление. Революционные солдаты умирали, но не сдавались. Они боролись до конца. Дрались прикладами. Десятки ручных гранат летели с обеих сторон, уничтожая борющихся противников. Даже пулеметные тесаки и те не остались в бездействии. Наконец все смешалось в одну кучу. Схватка достигла величайшего напряжения. Пулеметчики-куртинцы, стараясь помочь своим, вели огонь в упор.
И все же куртинцы вышли в этой неравной схватке победителями — они отбросили противника от лагеря. Значительная часть куртинцев, участников этой схватки, прорвала кольцо карательных войск и вышла из лагеря.
Это была последняя победа куртинцев.
Теперь кровавая развязка стала неизбежной. «К оружию! — загремели тысячи солдатских голосов. — Отомстим врагам народа! Отомстим врагам революции!»
Весь лагерь пришел в движение. Над зданием Совета взвилось большое красное знамя. Оно воодушевляло солдат, шедших навстречу смерти. Все были заняты одной мыслью: как лучше организовать удар, чтобы он был сокрушительным и враг не смог бы его отразить. Когда куртинцы вышли на площади лагеря и подразделения начали развертываться в заданных направлениях, «батальоны смерти» открыли по ним ружейно-пулеметный огонь. Попавшие под обстрел противника солдаты не растерялись, но ответного огня не открывали. Они смело шли вперед без единого выстрела навстречу врагу.
Занкевич и Рапп, наблюдавшие из штаба за происходившим в лагере, решили, что куртинцы покидают лагерь, чтобы сдаться, и отдали приказ прекратить огонь.
В наступившей зловещей тишине куртинцы приближались к расположению карательных войск. Когда они подошли к передовым линиям, «батальоны смерти» встретили их оглушительным «ура» и ливнем свинца.
Пьяные солдаты 3-й бригады, вооруженные до зубов, руководимые реакционными офицерами и контрреволюционным комитетом 3-й бригады, с яростью набросились [203] на куртинцев. Отдельные подразделения карательных войск стали огибать фланги куртинцев, окружая их полукольцом. Артиллерия начала бешено обстреливать выходы из лагеря, чтобы отрезать куртинцам все пути к отступлению.
На этот маневр карательных войск куртинцы вынуждены были ответить огнем раньше времени. Послышались команды. Сотни голосов призывали: «К удару, товарищи! К оружию! Отомстим врагам народа! Отомстим врагам революции! Ура!»
Атака пьяных «батальонов смерти» была встречена куртинцами организованно. Они с героической стойкостью отражали натиск врагов.
Скоро завязалась рукопашная схватка. «Батальоны смерти» с ожесточением теснили куртинцев, не давая им развернуться, а революционные солдаты с нечеловеческими усилиями отбивали атаки нападавших. Рукопашная борьба была жестокой. В одном месте куртинцы прорвали линию «батальона смерти» и со страшной яростью обрушились на своих врагов. Солдаты бились и штыками и прикладами. В самый разгар боя послышался чей-то голос:
— За революцию, товарищи! За правду!
Это был боевой призыв, и куртинцы с еще большей силой ударили по врагу и расстроили его ряды. Но силы были слишком неравными. На стороне карательных войск был явный перевес в технике, и куртинцы, конечно, не могли одержать победу. Удар по карательным войскам длился всего лишь несколько минут, но за эти минуты ожесточенной и неравной борьбы куртинцы потеряли сотни солдат.
Генерал Занкевич не ожидал такого упорного сопротивления куртинцев. Он стал опасаться, что куртинцы смогут опрокинуть его войска. Поэтому, рассчитывая выиграть время, он опять приказал прекратить артиллерийский обстрел лагеря и атаку.
Но, несмотря на приказание Занкевича, пулеметы карателей не прекратили огня. Пьяные солдаты карательных войск, взбешенные стойкостью и мужеством куртинцев, обрушили на них всю мощь своего огня. Они уже не хотели слушать приказов генерала Занкевича и сами творили расправу над куртинцами. Огонь противника опустошал ряды революционных солдат. Куртинцы были вынуждены [204] остановиться, а затем и отойти. Они понесли огромные потери: все поле боя было усеяно трупами.
«Наши войска до чрезвычайности ожесточены против мятежников, и приходится с особой силой удерживать моих солдат» {55}, — доносил Керенскому генерал Занкевич. Главнокомандующий русскими войсками во Франции кривил душой, когда выражал неудовольствие подобным поведением карательных войск. Он радовался этому. Ему и всем его сподручным немало пришлось потрудиться над тем, чтобы заставить «батальоны смерти» взять на себя черное дело — расстрел революционных солдат. И теперь генерал Занкевич, как и руководители комитета 3-й бригады, могли торжествовать.
Вину за убийство тысяч революционных солдат генерал Занкевич пытался переложить на руководителей Куртинского Совета, он обвинял их в преступлении, которого они не совершали. В той же телеграмме Керенскому он доносил: «...У лагеря много трупов мятежников, пытавшихся бежать из лагеря во второй день блокады и расстрелянных собственными пулеметчиками» {56}.
Когда немного стемнело, оставшиеся в живых солдаты стрелковых и пулеметных рот подошли к Совету. Здесь были Глоба, Варначев и автор настоящего повествования. Других членов Совета не было. Теперь всем был понятен ужас того, что произошло. Все были потрясены, был глубоко взволнован и Глоба. Он перебирал в памяти события дня. Ответственность за происшедшую катастрофу он брал на себя и Совет. Теперь нужно было позаботиться об оставшихся в живых солдатах. Было ясно, что если каратели смогли расстрелять и изувечить тысячи людей, то они не остановятся перед тем, чтобы уничтожить оставшихся. Надо было во что бы то ни стало спасать уцелевших. Но как? Что предпринять? Повторить удар? Эти вопросы нужно было решать оставшимся в живых руководителям Совета. Наконец молчание было нарушено.
— Что же, товарищ председатель, будем делать? — спросил кто-то из солдат.
— Умирать будем? — послышался второй вопрос.
— Если умирать, так с оружием! — раздалось несколько голосов. [205]
— Все равно на родину нам возврата нет; видно, придется умереть на чужой земле!
Выслушав солдат, Глоба сказал:
— Товарищи! Вы требуете продолжать борьбу. Но скажите, с какими силами выступать против тысяч карательных войск? Нас осталось мало, а Совет — в составе всего лишь трех. Смирнов и Фролов вчера сдались в руки властей, Ткаченко, кажется, убит, Разумов, Демченко и другие пропали без вести. Мы решили пожертвовать собой, но спасти вас. Мы уверены, что вы, небольшая горстка, согласны драться и умереть. Но к чему теперь это? Вы знаете, что мы не хотели кровопролития, шли на уступки, стремились избежать схватки. Но все наши усилия оказались безрезультатными, и нас оказалось слишком мало против объединенных сил русско-французской буржуазии. Нас разбили. Поэтому — спокойствие, товарищи, порядок...
Между тем в стане противника торжествовали. Победа одержана, «мятежники» побеждены, часть их «сдалась» в плен, лагерь ля-Куртин, обильно орошенный кровью непокорных, опустел, в него отошло всего лишь около 2000 человек. В ночь на 18 сентября карательные войска заняли подступы к восточной и южной частям лагеря, чтобы утром довершить его разгром.
Слегка сыроватое утро 18 сентября дышало легкой прохладой. На куртинском фронте стояла мертвая тишина. Многострадальный лагерь ля-Куртин притаился, следя за тем, что делается в стане его врагов. А там происходило вот что.
В полковой, наскоро сооруженной походной церкви 3-й бригады на склоне холма, обращенном к лагерю, вблизи штаба Занкевича, каратели организовали траурное богослужение. Хор певчих во главе со священником отпевал павших в борьбе с куртинскими «бунтовщиками». Здесь же стояло несколько гробов с телами унтер-офицеров, особо отличившихся в расправе над куртинцами.
У изголовья убитых стояли командир дивизии генерал Лохвицкий, командиры полков полковники Готуа, Котович, Сперанский, младшие офицеры, рота солдат. Военный комиссар Рапп и генерал Занкевич отсутствовали. Они, по-видимому, были заняты разработкой плана дальнейших операций против куртинских солдат.
Когда отпевание закончилось, по знаку генерала Лохвицкого офицеры и унтер-офицеры подняли гробы и вынесли [206] их из церкви. Хор пропел «вечную память». Затем прогремел салют.
Вся эта инсценировка была задумана карателями с двойной целью. С одной стороны, они хотели поддержать этим в карательных войсках слепую ненависть к революционным солдатам, которую им удалось разбудить в них лживой пропагандой, с другой — они пытались воздействовать на психику куртинцев, потерпевших поражение в схватке 17 сентября и теперь укрывшихся в лагере. Частично враги достигли своей цели. Инсценировка с похоронами вывела куртинцев из того состояния апатии, в котором они находились. Они наблюдали за тем, что делается в лагере противника, и живо обсуждали, что ожидает их в ближайшие часы. Все они были потрясены расстрелом бригады и обеспокоены за свою судьбу.
— Теперь, надо думать, Куртину скоро настанет конец, раз главные силы уничтожены, — говорили одни.
— А вы не думайте так, вот и не настанет конец, — возражали им другие.
— Вы не понимаете всего, что там делается, — вступил в разговор пожилой солдат. — Ведь там офицеры, генералы и вся остальная власть. Как будто они взаправду являются защитниками отечества, а мы — изменники. Наши убитые будут брошены в ямы, а их убитые похоронены со всеми военными почестями. Это, брат, политика.
По расчетам Занкевича, 1-я бригада вместе с оставшимися с ней солдатами 3-й бригады (при расколе дивизии) насчитывала 10 тыс. человек, а число захваченных солдат после ожесточенной схватки 17 сентября достигало 8000. Занкевич считал, что отошедшие в лагерь 2000 человек являются отборной частью куртинцев и представляют собой серьезную силу. Поэтому он провел тщательную подготовку, прежде чем начать боевые действия против куртинцев, укрывшихся в лагере. Эта подготовка была закончена лишь во второй половине дня.
В 4 часа дня снова заговорили орудия, и сотни снарядов обрушились на куртинцев. На этот раз под обстрел была взята зеленая роща близ офицерского собрания. Командование карательных войск полагало, что именно здесь сосредоточены все огневые точки «мятежных» солдат и их «главные силы». Сотни выброшенных снарядов изуродовали прекрасную вековую рощу, но не причинили вреда куртинцам, так как их там не было. Видя, что покончить с «мятежниками» с помощью лишь одной артиллерия [207] невозможно, Занкевич принимает решение готовить штурм лагеря.
Занкевич сообщал Керенскому: «В случае дальнейшего упорства мятежников 6(19) сентября с утра сильный артиллерийский обстрел лагеря Куртин будет продолжен» {57}.
В штаб Занкевича были вызваны командиры «батальонов смерти», командиры дивизионов и начальники других подразделений. Генерал Занкевич лично отдал им последние приказания: не останавливаясь ни перед чем, быстро покончить с сопротивлявшимися куртинцами, чтобы не навлекать на себя недовольства высших французских властей.
Итак, две бригады карательных войск, почти 10 тыс. человек, не считая французов, окружили лагерь ля-Куртин, чтобы сломить сопротивление небольшой группы русских революционных солдат.
После трехдневной бомбардировки лагеря Занкевичу стало ясно, что рассчитывать на быструю победу нельзя, необходимо принимать более решительные меры. Занкевич считал, что куртинцы привели свой лагерь в оборонительное состояние и что огонь его артиллерии не во всех случаях будет способен подавить огневые точки «мятежников».
Штаб генерала Занкевича предполагал, что куртинцы расположили свои огневые точки на чердаках казарм и других строений и что подавление этих огневых точек артиллерийским огнем связано с разрушением казарм, на которое штаб русского военного командования во Франции не имел разрешения от французских властей. Чтобы избежать разрушения лагерных зданий, генерал Занкевич внес некоторые изменения в тактику действий карательных войск.
Суть этих изменений сводилась к следующему. Если в первые дни боевых действий против лагеря ля-Куртин на артиллерию карательных войск возлагалась главная роль по «усмирению мятежных солдат», то теперь эту задачу брали на себя пехотные подразделения, а артиллерия лишь оказывала им помощь. Но изменение тактики не гарантировало сохранности казарм, поэтому Занкевич и Рапп вели с французами переговоры по оценке лагеря. [208]
Неизвестно, кто оценил возможные разрушения лагеря в 5 миллионов франков, но хорошо известно, что штаб русского военного командования во Франции испросил эту сумму от Временного правительства и распорядился ею по своему усмотрению.
Генерал Занкевич и его штаб явно переоценивали не только размеры возможных разрушений в лагере ля-Куртин, но и степень оборонительных сооружений лагеря. Никаких специальных оборонительных сооружений куртинцами создано не было. Они пользовались обычными естественными укрытиями, которые можно встретить в любом населенном пункте, имеющем каменные здания. Не имели куртинцы и огневых точек на чердаках. Это была, пожалуй, одна из ошибок руководителей революционных солдат Куртинского лагеря. Но эта ошибка вытекала из того, что куртинцы не хотели подвергать разрушению казармы лагеря.
Итак, к утру 18 сентября ряды куртинцев значительно уменьшились. Положение оставшихся в лагере солдат было безнадежным, а падение лагеря неизбежным. Ночью карательные войска начали обстреливать лагерь ружейно-пулеметным огнем. Обстрел не был особенно интенсивным, но все же он не позволял пройти по площади или посмотреть в окно. Огонь карателей был прицельным, так как они еще днем пристреляли площади, окна и двери казарм.
Но на следующую ночь карателям не удалось вести прицельный ружейно-пулеметный огонь.
Утром, когда в стане карательных войск совершалось инсценированное похоронное богослужение, отвлекшее внимание солдат карательных войск от осажденного лагеря, небольшая группа куртинцев произвела весьма смелую и удачную вылазку. Надев на себя погоны унтер-офицеров и желто-синие повязки на левый рукав, они взяли карабины и пошли в сторону противника. Достигнув первой линии боевого расположения карательных войск, они стали «проверять» передовые посты. Когда эта операция им удалась, они пошли дальше в глубь боевого расположения карателей и стали «проверять» несение боевой службы пулеметными подразделениями, выясняя, на месте ли люди и сколько их, где расставлены пулеметы и как они обеспечены боеприпасами. Разведав таким образом расположение пулеметных гнезд противника, узнав пароль и пропуск на следующие сутки, куртинцы благополучно вернулись в свой лагерь. [209]
И вот, когда на следующую ночь каратели открыли по лагерю прицельный огонь, несколько групп смельчаков куртинцев, воспользовавшись пропуском и паролем карателей, проникли в расположение противника, налетели на пулеметчиков и забросали их гранатами.
Все пулеметы карателей, кроме тех, которых во время вылазки куртинцы не обнаружили, прекратили огонь. Этот смелый поступок куртинцев вызвал переполох в стане врага. Однако через некоторое время каратели пришли в себя и возобновили обстрел лагеря. Всю ночь куртинцы бодрствовали, ожидая ночной атаки врага.
Но каратели не решились предпринять ночной штурм лагеря. Пролетело лишь два — три снаряда, которые разорвались далеко за лагерем. Вскоре наступила тишина, и куртинцы смогли спокойно отдохнуть несколько часов.
19 сентября утренний штурм лагеря ля-Куртин, запланированный генералом Занкевичем, тоже не состоялся. Лишь артиллерия с небольшими перерывами вела по лагерю огонь да зловеще трещали пулеметы. Куртинцы несли большие потери. Обильно лилась кровь. Люди умирали...
Часов в пять пополудни с северо-восточной стороны к лагерю стали приближаться отдельные группы карателей. Они шли редкими цепями, достигая черты лагеря, смыкались на ходу, готовясь броситься в атаку.
Небольшая группа куртинских солдат решила выйти из лагеря и укрыться в лесу, чтобы при удобном случае ударить по врагу. Продвигаясь в намеченном направлении, группа неожиданно встретилась с наступающим на лагерь противником. Оказавшись лицом к лицу с врагами, куртинцы открыли по ним огонь. Однако карателей было значительно больше, и они стали теснить куртинцев к лагерю.
Дикое гиканье карателей, перемешанное с пьяными криками «ура», сопровождавшимися стрельбой, огласило окрестности лагеря. Небольшая группа куртинцев стойко и мужественно сопротивлялась. Ни один революционный солдат не попросил у врага пощады, и все они пали смертью храбрых.
Эта короткая схватка дала возможность карателям занять самые ближние подступы к лагерю и закрепиться на них. Вскоре и с юго-востока карателям также удалось занять подступы к лагерю. Близилась развязка.
Когда передовые подразделения «батальонов смерти» [210] достигли черты лагеря и готовились ворваться в него, в группе куртинцев кто-то громко крикнул: «Вперед, сыны Отчизны! За революцию! За Родину! Смерть врагам!» Завязалась рукопашная схватка. Куртинцы дрались с большим упорством. Пьяные солдаты карательных войск, подавляя своей численностью, лезли вперед, небольшие группы куртинцев оказывали им мужественное сопротивление. Революционные солдаты умирали, но не сдавались. Они боролись до конца. Дрались прикладами. Десятки ручных гранат летели с обеих сторон, уничтожая борющихся противников. Даже пулеметные тесаки и те не остались в бездействии. Наконец все смешалось в одну кучу. Схватка достигла величайшего напряжения. Пулеметчики-куртинцы, стараясь помочь своим, вели огонь в упор.
И все же куртинцы вышли в этой неравной схватке победителями — они отбросили противника от лагеря. Значительная часть куртинцев, участников этой схватки, прорвала кольцо карательных войск и вышла из лагеря.
Это была последняя победа куртинцев.