Близость новой войны до крайности озаботила сенаторов, но, справившись с первою тревогой, они разумно рассудили, что следует самим напасть на врага и тем удержать его вдали от Италии.
   Послов сенат решил заключить в тюрьму, а их служителей продать в рабство.
   Приготовления к войне с Филиппом уже начались, когда пленному македонскому судну удалось бежать, и царь узнал, что его послы и ответное письмо Ганнибала – в руках врага. В растерянности он отправляет к пунийцу новое посольство с тем же поручением. Ганнибал вторично соглашается с предложениями Филиппа, но, пока послы привозят новый его ответ, лето оканчивается. Так случайное пленение одного судна если не рассеяло, то хотя бы отодвинуло нависшую над Римом угрозу.

Борьба за Кумы.

   Теперь мы расскажем, как очутился в Кумах консул Гракх. Он стоял лагерем на морском берегу повыше Кум. Стоянка была спокойная, и командующий много времени отводил учениям, чтобы новобранцы – главным образом добровольцы из рабов – привыкли находить и соблюдать свое место в строю. Но всего зорче следил он за тем, чтобы никого не попрекали его прошлым. Дабы* в воинских рядах не поселился раздор, все должны считать себя ровнею – ветеран и новобранец, свободный и бывший раб; все, кому римский народ доверил свое оружие и свои знамена, достаточно благородны. Это говорил сам консул, это не уставали повторять его помощники – легаты и военные трибуны, – и скоро в войске царило такое единодушие, что никто и не вспоминал, из какого звания вышел его товарищ.
   Между тем капуанцы задумали подчинить себе Кумы, а для этого прежде всего хотели подбить их на измену римлянам. Но граждане Кум держались стойко, и капуанцы – с коварным умыслом – предложили, чтобы на общем кампанском празднестве встретились для переговоров сенаты обоих городов.
   Подозревая недоброе, граждане Кум обратились за советом к Гракху. Консул велел им от приглашения не отказываться, но все, что только можно, свезти с Нолей в городские стены и самим никуда за укрепления не выходить. Накануне назначенного празднества Гракх перенес свой лагерь в Кумы. На другой день собрались кампанцы – примерно в четырех-пяти километрах от Кум, – а подле этого места скрытно расположился высший начальник из Капуи с четырнадцатью тысячами вооруженных людей.
   Празднество было ночное, но все священнодействия заканчивались до полуночи. В десятом часу дня[30] Гракх велел воинам лечь, чтобы до темноты подкрепиться сном, и когда смерклось, выступил и как рал в полночь ворвался в лагерь капуанцев. Римляне перерезали больше двух тысяч человек, в плен взяли не менее трех тысяч и захватили тридцать четыре воинских знамени.
   Лагерь Ганнибала находился над Капуей, на Тифатском хребте.
   Как только туда дошла весть о резне, пуниец тут же спустился вниз и бросился к Кумам, рассчитывая застать победителей на месте их победы – пьяных и занятых грабежом. Но он ошибся: Гракх уже вернулся в город.
   На другой день, захватив из лагеря на Тифатах все необходимое, Ганнибал осадил Кумы. Гракх не очень-то полагался на свое войско, но считал позором покинуть союзников, умоляющих римский народ о помощи и совершенно беззащитных.
   Карфагеняне подкатили к городу высоченную деревянную башню. Римляне на самой стене возвели другую башню, намного выше. С этой башни защитники Капуи метали камни, колья, дротики и тем удерживали пунийцев на почтительном расстоянии. Когда же осадная башня придвинулась еще ближе, вплотную, ее закидали горящими факелами. Вспыхнул пожар, и, когда толпа карфагенян в испуге ринулась вон из башни, в wot самый миг осажденные сделали вылазку и гнали неприятеля до лагеря. Карфагеняне потеряли тысячу триста человек убитыми и пятьдесят девять пленными. Пленных взяли врасплох на постах у стены – они стояли лениво, небрежно, чувствуя себя в безопасности и менее всего ожидая вражеской вылазки.
   Ганнибал надеялся, что консул, обрадованный успехом, решится на сражение в открытом поле, и назавтра выстроил боевую линию меж своим лагерем и городскою стеной. Но Гракх словно и не заметил его вызова, и, ничего не добившись и не достигнув, Ганнибал вернулся на Тифаты.

Ганнибал снова под стенами Нолы.

   Марцелл по-прежнему стоял в Ноле и в течение лета много раз вторгался в Самний, огнем и мечом опустошая земли двух племен, перешедших на сторону карфагенян. Оба племени одновременно направили Ганнибалу послов, жалуясь на то, что оставлены без всякой защиты. Самнитская молодежь, которая могла бы прогнать врага, служит под знаменами Ганнибала, а Ганнибал смотрит безучастно, как разоряют верных его союзников.
   Ганнибал щедро одарил послов и отпустил их, пообещав отомстить римлянам за эти набеги. Оставив в лагере на Тифатах немногочисленную охрану, он со всем остальным войском выступил к Ноле. Марцелл, который и в иных случаях поступал с чрезвычайною осторожностью, укрылся за городскими укреплениями. Ноланским сенаторам он велел нести постоянный караул на стенах и замечать все, что делается у неприятеля. Полководец Ганнибала, Ганнон, недавно прибывший из Африки с подкреплениями, просил кого-нибудь из сенаторов выйти для переговоров, и двое из них, заручившись разрешением Марцелла, вышли. Карфагенянин обратился к ним через переводчика и начал с того, что до небес превозносил удачу Ганнибала, римский же народ изображал стоящим на краю гибели.
   – Даже если бы вас обороняли оба консула с двумя консульскими армиями, – продолжал Ганнон, – они бы так же не выстояли против Ганнибала, как не выстояли при Каннах. Тем более не спасти Нолу одному претору с горсткой новобранцев. Ганнибал все равно возьмет ваш город, и в первую очередь важно для вас, чтобы Нола была сдана, а не взята силою. Что ожидает город, захваченный врагом, вы знаете, и об этом я умолчу. Скажу лучше другое: выдайте нам Марцелла с его отрядом – и Ганнибал заключит с вами союз на тех условиях, какие вы предложите сами.
   Сенаторы отвечали, что у ноланцев с Римом дружба очень давняя и никогда они в этой дружбе не раскаивались. Не раскаиваются и теперь, и будут верны до конца, и разделят участь своих заступников.
   Ганнибал окружил город сплошным кольцом, чтобы атаковать стену со всех сторон сразу. Но когда кольцо начало сжиматься, Марцелл, выстроив сперва боевую линию по сю сторону ворот, сделал вылазку. Первый его натиск стоил врагу многих убитых и немалого страха, постепенно, однако ж, пунийцы сбежались со всех сторон к месту схватки, силы сравнялись, и пошла отчаянная сеча, которая, быть может, запомнилась бы не меньше, чем самые знаменитые битвы той войны, если бы не хлынул проливной дождь и не развел сражающихся.
   Дождь лил всю ночь и до третьего часа следующего дня[31], и потому, как ни жаждали обе стороны возобновить и продолжить бой, они вынуждены были ждать.
   На третий после этого день Ганнибал послал часть своих сил разорять земли ноланцев. Марцелл тотчас вывел и выстроил войско к бою, и Ганнибал принял вызов. Вооружились и ноланцы. Марцелл благодарил их за усердие, но в сражение не пустил, поручив лишь выносить раненых с поля боя.
   Воины бились без устали, а полководцы поспевали повсюду, ободряя своих людей.
   – Мы победили позавчера – победим и сегодня! – кричал Марцелл. – К тому же в битве не все – многие грабят лоля. Да и те, кто в строю, – уже не прежние пунийцы: они размякли от кампанской роскоши, от вина и разгула! Нет (больше той крепости, той силы, которая помогла им одолеть Пиренеи и Альпы, – они едва держат меч в руке, едва сами Держатся на ногах!
   Так поносил пунийцев Марцелл, но не менее резко укорял их Ганнибал:
   – Я вижу те же мечи, копья и знамена, что при Требии, Тразименском озере и Каннах, но где прежние мои воины? Где тот, кто стащил с коня консула Гая Фламиния и отсек ему голову? Где тот, кто убил консула Павла? Какая беда с вами стряслась – клинки притупились или онемели руки? Раньше вы били врага, оставаясь в меньшинстве, – теперь вас больше, чем их, так где же ваша сила? Вы говорили мне: «Мы завоюем Рим – только веди нас вперед!» Завоюйте хотя бы Нолу, нагрузитесь добычею – и я поведу вас или пойду следом за вами куда пожелаете.
   Но ни укоры, ни посулы не помогали. По всей длине боевой линии римляне теснили карфагенян и наконец загнали их в лагерь. Солдаты хотели тут же взять лагерь штурмом, но Марцелл приказал отступить. В этот день было убито пять тысяч и захвачено в плен шестьсот человек. Римляне потеряли меньше тысячи.
   Ноланцы ликовали, и не только знать, а даже простой народ, который всегда сочувствовал пунийцам.
   Вскоре после битвы к римлянам перебежали двести семьдесят два нумидийских и испанских конника – то ли они за что-то обиделись на Ганнибала, то ли сочли, что у римлян служить привольнее и выгоднее. Так или иначе, до конца войны эти конники много раз доказывали свою храбрость и верность и после войны получили в награду земли: нумидийцы – в Африке, испанцы – в Испании.

Поединок римлянина с кампанцем

   Ганнибал ушел на зимние квартиры в Аиулию, и консул Квинт Фабий Максим поспешил этим воспользоваться, чтобы наказать капуанцев. Он опустошал и разорял Кампанию до тех пор, пока не вынудил капуанцев выйти за городские ворота и разбить лагерь, хотя они очень мало надеялись на себя и предпочитали бы отсидеться за крепкими стенами Капуи.
   Конница у кампанцев сильнее и искуснее пехоты, и одним из лучших конников в лагере был Церрин Вибеллий, по прозвищу Сыромятный Ремень. Еще не так давно он состоял в римском войске и постоянно соперничал в ловкости и славе с римлянином Клавдием Азёллом. Теперь, когда Капуя и Рим сделались врагами, он захотел разыскать всегдашнего своего соперника. Как-то раз он долго скакал впереди караульных постов, вглядываясь в неприятельские турмы. Римляне заметили его и примолкли, ожидая. Сыромятный Ремень крикнул:
   – Где тут среди вас Клавдий Азелл? Мы, бывало, часто спорили с ним, кто храбрее, – почему бы теперь не решим, старый спор железом?
   Азелла разыскали в лагере и передали ему яти слона. Немедля ни минуты, он помчался к консулу, спросил его разрешения на поединок и сразу же вскочил на коня. И римляне, и кампанцы выбежали посмотреть на редкое зрелище, а кампанские воины к тому же и горожан успели известить, так что толпа собралась и на городской стене.
   Сперва звучали грозные и хвастливые речи, потом, оба противника взяли копья наперевес и пришпорили коней, а потом долго кружились, то съезжаясь, то разъезжаясь снова и ловко увертывало от ударов. Наконец кампанец сказал:
   – Пока мы на гладком поле, состязаться будут кони, а не всадники. Давай спустимся вон на ту дорогу в ложбине. Там такая теснота, что от рукопашной уже никак не уйдешь.
   Не успел Сыромятный Ремень договорить, как Азелл Поскакал вниз. Кампанец испугался – он, видно, не думал, что римлянин примет его слова всерьез, – и закричал ему вслед:
   – Ты что же, с лошадью – да в яму?
   Это стало пословицею у крестьян: так говорят, когда хотят предупредить неразумный поступок.
   Азелл долго скакал пустою дорогой и вернулся к своим, проклиная трусость врага. В лагере его встретили объятиями и поздравлениями с победой.

Перемены в Сицилии

   В том же году умер сиракузский царь Гиерон, и положение римлян в Сицилии резко переменилось. Царство перешло к внуку Гиерона, Гиерониму, еще совсем мальчику и вдобавок безнадежно испорченному дурными друзьями, и потому неспособному правильно распорядиться не только ничем не ограниченною властью, но даже самим собою.
   Гиерон предвидел, что в руках внука Сиракузское государство легко может погибнуть, но лучшего наследника у него не было, и уже незадолго до смерти он решил даровать Сиракузам свободу. Этому, однако же, изо всех сил воспротивились его дочери, которые рассчитывали, что Гиероним будет правителем только по имени, а на деле полноправными хозяевами в городе станут они и их мужья – Адранодор и Зоипп.
   Нелегко было девяностолетнему старику спорить с любимыми дочерьми, не покидавшими его ни днем, ни ночью. Кончилось тем, что он назначил внуку пятнадцать опекунов и до последней минуты умолял их хранить верность союзу с римским народом, тому союзу, который сам Гиерон соблюдал нерушимо целых пятьдесят лет.
   Адранодор сумел быстро устранить всех прочих опекунов под тем предлогом, что Гиероним уже достаточно взрослый и вообще не нуждается в опеке, и остался при юноше единственным советником.
   В правление Гиерона царь никакими знаками отличия, возносившими его над прочими сиракузянами, не обладал. Гиероним с первых же дней облачился в пурпурное одеяние, голову украсил золотой короной и появлялся на людях в сопровождении вооруженных телохранителей. Видели даже, как он выезжает из дворца на колеснице, заложенной четверкою белых коней[32].
   И сиракузяне все чаще вспоминали умершего Гиерона и вздыхали все тяжелее.
   Нрав нового правителя обнаруживал себя не только во внешнем его обличий, но и в том, как презрительно и грубо он со всеми обходился, как надменно выслушивал просьбы, как редко допускал к себе не только чужих, но даже опекунов, в неслыханной его распущенности и жестокости. Очень скоро такой овладел всеми страх, что иные из опекунов, опасаясь мучительной казни, покончили с собой, иные бежали.
   Доступ к царю сохранили только трое – Адранодор, Зоипп и некий Трасон. Адранодор и Зоипп держали сторону Карфагена, Трасон стоял за дружбу с Римом, и они часто ссорились между собой, а Гиеронима их споры и столкновения только развлекали.
   Но случилось так, что друг и сверстник царя узнал о заговоре, который составился против Гиеронима. Известен был только один из заговорщиков, его арестовали и начали пытать, чтобы он выдал соучастников. Человек этот отличался и мужеством, и преданностью товарищам и почому, когда муки сделались нестерпимы, решил солгать и вместо виновных назвал людей, совершенно к заговору не причастных, и Первого – Трасона. Гиероним поверил и немедленно казнил Трасона.
   Таким образом, единственная дружеская связь между Сиракузами и Римом распалась, и уже никто не помешал друзьям карфагенян отрядить посольство к Ганнибалу. Пуниец не замедлил прислать ответное посольство, и союз был заключен. Двое послов, к большому удовольствию Ганнибала, остались при Гиерониме. Они родились в Карфагене, но происходили от грека, сиракузского изгнанника. Звали их Гиппократ и Эпикид.
   Прибыли посланцы и от римского правителя Сицилии, претора Аппия Клавдия. Они заявили, что хотят возрбновить союз, который был у Рима с Гиероном.
   Гиероним не дал им никакого ответа и только спросил с неприкрытой насмешкою:
   – Чем там у вас кончилась битва при Каннах? Послы Ганнибала такое рассказывают, что и поверить трудно. А я бы хотел знать точно – иначе не поймешь, чего можно ждать от вас и чего от них.
   Римляне предупредили царя – не просили, а именно предупредили, – чтобы он не торопился с изменою, и удалились, а приближенные Гиеронима выехали в Карфаген. Там составляются условия договора: пунийцы высадятся в Сицилии и вместе с сиракузянами прогонят римлян, а затем новые друзья и союзники поделят остров пополам, так что границею между их владениями будет река Гимера.
   Но пока обсуждались и принимались эти условия, Гиероним успел передумать: он потребовал у карфагенян всю Сицилию, а им советовал искать владычества над Италией. Легкомыслие сумасбродного мальчишки не удивило и не смутило пунийцев. Они готовы были поддакивать ему во всем, лишь бы только оторвать Сиракузы от Рима и окончательно расстроить этот старинный союз.
   Впрочем, внезапно все приняло совершенно неожиданный оборот.
   Царь с войском явился в город Леонтины[33]. Там среди солдат и младших начальников возник новый заговор. Заговорщики заняли под постой свободный дом на узкой уличке, по которой Гиероним каждый день ходил на городскую площадь. Все засели там, держа оружие наготове, а одному, по имени Диномен, велели стать у дверей и, как только царь Пройдет мимо, загородить под каким-нибудь предлогом дорогу свите: Диномен и сам принадлежал к царским телохранителям, а потому мог вызвать меньше подозрений, чем любой другой. Диномен сделал вид, будто хочет ослабить слишком туго затянутый узел на сандалии, и поднял ногу, свита замешкалась, и Гиероним оказался в одиночестве, без провожатых. Сразу несколько мечей вонзилось в него, и он упал. Тут уже притворство Диномена открылось, телохранители метнули копья, и он получил две раны, но все-таки ушел живым.
   А царь был мертв, и, убедившись в этом, телохранители мигом разбежались.
   Часть убийц бросилась на площадь, к народу, который ликовал, узнав о случившемся, часть поспешила в Сиракузы, чтобы захватить врасплох царских приверженцев.

Выборы в Риме.

   О том, что происходило в Сиракузах дальше, мы расскажем, излагая события следующего года. А пока вернемся в Рим, где консул Квинт Фабий Максим руководит консульскими выборами.
   Началось голосование, и первые голоса были поданы за Тита Отацилия и Марка Эмилия Регилла.
   Фабий остановил выборы и вот какую примерно произнес речь:
   – Будь сейчас в Италии мир, я бы считал преступником всякого, кто хоть как-то мешает вам свободно выражать свои чувства на этом Поле[34]. Но мы воюем, и воюем с таким врагом, что любая ошибка полководца приводит к великому бедствию. А это значит, что голосовать сегодня вы должны с тем же вниманием и осмотрительностью, с каким идете в битву. Каждый должен сказать себе: «Человек, которого я предлагаю в консулы, будет Ганнибалу достойным противником».
   Помните еще и о том, что мы всякий год меняем главнокомандующих, а у противника командующий постоянный, несменяемый, ему не надо тревожиться, что год идет к концу и он не успеет завершить начатое. На чьей же стороне преимущества? Судите сами.
   Теперь поглядите, каких консулов хотите поставить вы. Марк Эмилий Регилл – жрец Квирина, ему нельзя отлучаться из Рима на долгий срок. Тит Отацилий мне свойственник, муж моей племянницы, но общая выгода, общее благо важнее семейного согласия, и я выскажу тебе, Тит Отацилий, все, что думаю. В этом году ты управлял флотом. Твоей задачею было охранять берега Италии, тревожить берега Африки и, прежде всего, не пропускать к Ганнибалу подкреплений из Карфагена. Выполнил ли ты хоть одно из этих заданий? Нет? Так можем ли мы доверить тебе дело, куда более важное и трудное? Ты сам, первый, должен просить, Тит Отацилий, чтобы тебе не взваливали на плечи бремя, явно для тебя непосильное!
   Еще раз напоминаю вам: вы избираете полководцев, которым вы и ваши сыновья принесете присягу; их приказам будете подчиняться, под их началом пойдете в сражение. Тицин, Тразименское озеро и Канны – печальные примеры, но извлечем из них урок и пользу – не дадим им повториться! Глашатай, объяви, что мы приступаем к голосованию снова.
   Тит Отацилий истошно вопил, что Фабий сам метит в консулы еще на один срок, и к нему подошли консульские ликторы и молча показали ему свои связки прутьев с топорами[35].
   В полном единодушии избраны были Квинт Фабий Максим, в четвертый уже раз, и Марк Марцелл – в третий.

Пятый год войны – от основания Рима 540 (214 до н. э.)

   Вначале года сенат продлил полномочия всем командующим войсками и флотом и велел им оставаться на прежних местах. Затем было решено умилостивить богов жертвами и молитвами, потому что со всех концов Италии приходили вести о невероятных событиях и чудесах, возвещающих гнев бессмертных. Так, в Сицилии бык Заговорил человеческим голосом, в другом месте женщина превратилась в мужчину, в третьем – младенец из утробы матери закричал: «Победа! Победа!»…
 
   Покончив с божественными делами, снова обратились к земным. Консулы доложили сенату, что для успешного продолжения войны требуется восемнадцать легионов – на шесть больше, чем было в прошлом году. Сенаторы согласились с их докладом и поручили консулам поскорее провести набор, а также снарядить сто новых кораблей – на случай враждебных действий Филиппа Македонского.

Рабы-добровольцы получают свободу.

   Ганнибал покинул зимние квартиры в Апулии и вернулся в Кампанию. Туда же и в соседнюю землю, в Самний, собрались и римские войска. У самнитского города Беневёнта встретились полководец Ганнибала Ганнон и Тиберий Семпроний Гракх. Его легионы большею частью состояли из добровольцев-рабов, которые уже второй год молча и терпеливо выслуживали себе свободу[36]. Но Гракх слышал, как на походе они переговаривались, спрашивая друг друга, настанет ли когда-нибудь конец рабскому их званию. И он написал в сенат – не о том, чего они желают, но об их верности и успехах: что они и храбры, и усердны и от лучших солдат в римском войске их отличает лишь одно – Неволя. Из сената ответили, чтобы он поступал так, как находит полезным для государства. И вот теперь Гракх созвал сходку и сказал: – Подходит срок вашему давно желанному освобождению. Завтра мы сразимся с врагом в открытом поле, где нечего страшиться засад и хитростей и где все решит только мужество. Кто принесет голову врага, немедленно получает свободу. Кто побежит, того я распну, как беглого раба. Ваша участь – в собственных ваших руках.
   Вслед за тем Гракх прочитал им письмо сената и такое же письмо консула Марцелла. Поднялись оглушительные крики радости, воины просили не откладывать битву до завтра. Но Гракх повторил свой приказ и распустил сходку.
   На другой день, едва затрубили сигнал, рабы-добровольцы, в полной готовности, уже стояли на главной площади лагеря, перед палаткою Гракха. У неприятеля было семнадцать тысяч пехоты, в основном союзники из италийских племен, и тысяча двести конников – почти все нумидийцы и мавры. Бились и яростно, и долго – четыре часа успех не склонялся ни на ту, ни на другую сторону. И более всего мешали римлянам головы врагов, назначенные платою за свободу. Свалив неприятеля, каждый останавливался и принимался хлопотать над трупом, упуская время, а потом зажимал отсеченную голову под мышкой и уже вообще не мог голком сражаться. Так самые храбрые и отважные постепенно вышли из боя, и вся его тяжесть легла на робких и ленивых.
   Военные трибуны донесли Гракху, что никто уже не старается сразить живого врага, но все кромсают мертвых и добивают раненых и что в правой руке у воинов не мечи, а вражеские головы. Гракх велел передать солдатам, чтобы они бросили эту ношу: они уже Доказали свою доблесть и несомненно достойны свободы. Тут битва возобновилась, и римляне рванулись вперед, но в дело вступила конница, и на какой-то миг все опять заколебалось, потому что нумидийцы брались с удивительным воодушевлением. Гракх приказал объявить: пусть ни один доброволец не рассчитывает на свободу, если неприятель не будет сегодня разбит, – и воинов словно подменили: они ударили с такою силой и такою яростью, что выстоять не смог бы никто. Враги смешались, дрогнули и наконец открыто повернули к своему лагерю, но ужас, который их охватил, был слишком велик, и они не умели остановиться даже в лагерных воротах. А римляне, почти не нарушив строя, ворвались в лагерь за ними следом, и вспыхнул новый бой – в тесноте, между палатками. Впрочем, скорее это следовало бы назвать резнёю, чем боем, потому что из всего карфагенского войска уцелело меньше двух тысяч, да и то в основном конники.
   Когда, нагруженные добычей, римляне вернулись к себе, выяснилось, что около четырех тысяч добровольцев, которые сражались хуже остальных и в захвате неприятельского лагеря не участвовали, взошли на ближний холм и не решаются оттуда сойти, боясь наказания… Лишь на другое утро военные трибуны уговорили их спуститься, и они присоединились к общей сходке, созванной Гракхом. Сперва командующий наградил по заслугам старых солдат, а потом, обращаясь к добровольцам из рабов, сказал:
   – В такой день я не хочу наказывать никого и предпочитаю похвалить всех подряд – и достойных, и недостойных. В добрый час для государства и для каждого в отдельности, отныне вы свободны!
   Ответом ему был оглушительный крик восторга. Воины обнимались, поздравляли друг друга, протягивали руки к небесам, призывая богов одарить всеми благами римский народ и самого Гракха. Когда же восстановилась тишина, Гракх продолжал: