Страница:
Берт визжал с упоеньем. Мери в ужасе прижималась к нему. Люди падали, и их топтали ногами. Пыль поднималась тучей, а над толпой стоял бешеный и бессильный рев и крик мужчин и женщин, тщетно рвавшихся к канату.
— Безобразие, форменное безобразие, — бормотал время от времени Билл и, хотя отлично видел, что творится вокруг, продолжал, поддерживаемый ирландцем, спокойно выбираться вместе с Саксон из толпы.
Наконец, одна из команд победила. Побежденных вместе с канатом и добровольцами проволокли по земле, и они исчезли под обрушившейся на них лавиной зрителей.
Выведя Саксон из свалки и оставив ее в более безопасном месте и под защитой ирландца, Билл вновь нырнул в людское месиво. Через несколько минут он вынырнул оттуда с Бергом и Мери: Берт был в крови от удара по уху, хотя по-прежнему весел, а Мери, вся измятая, была, казалось, близка к истерике.
— Разве это спорт? — повторяла она. — Это стыд, стыд и позор!
— Давайте-ка скорей выбираться отсюда, — сказал Билл. — Потеха только начинается.
— Ах, подожди, — просил Берт, — я бы за такое зрелище не пожалел отдать восемь долларов! Да не только восемь, а что хочешь. Я давно не видел столько синяков и разбитых физиономий.
— Ну, лезь обратно и наслаждайся, — отозвался Билл. — Я поведу девочек вон в ту сторону, на холм, оттуда мы отлично все увидим. Только смотри, как бы эти черти тебя не разукрасили, если ты попадешься им в лапы.
Давка кончилась почти мгновенно: с трибуны, расположенной на краю спортивного поля, кто-то прокричал, что начинаются бега для мальчиков, и огорченный Берт присоединился к Биллу и обеим девушкам, расположившимся на склоне холма.
Состоялся бег для мальчиков и для девочек, для молодых женщин и для старых, для толстяков и для толстух, бег в мешках и бег на трех ногах note 2. Бегуны мчались по беговой дорожке под рев аплодирующих зрителей. Недавняя свалка была уже забота, и в толпе опять царило добродушнейшее настроение.
Пять молодых людей присели на корточки, вцепившись кончиками пальцев в землю, и ожидали сигнального выстрела, чтобы сняться со старта. Трое из них были в носках, двое других — в подбитой шипами беговой обуви.
— «Бег молодых людей, — прочел Берт в программе. — Всего один приз
— двадцать пять долларов». Посмотрите на рыжего в башмаках с шипами, — вон тот, второй с краю. На него ставит Сан-Франциско. Это их фаворит, за него держит пропасть народу.
— А кто, по-вашему, выиграет? — спросила Мери, полагавшаяся на исключительные познания Билла в области атлетики и спорта.
— Откуда я знаю? Я их вижу первый раз. По-моему, все хороши. Пусть победит достойнейший, это главное.
Выстрел раздался, и пятеро бегунов ринулись вперед. Трое из них отстали с самого начала. Первым шел рыжий, а за ним, у самого его плеча, черноволосый, и вопрос мог идти только относительно этих двоих.
Но, сделав полкруга, черноволосый обошел рыжего и повел бег, причем было ясно, что он до конца удержит первое место. Он обогнал рыжего на десять шагов, и тому не удавалось ни на дюйм сократить это расстояние.
— Молодец! — обрадовался Билл. — Он еще совсем свеж, а рыжий уже выдыхается.
Держась неизменно на десять шагов впереди рыжего, черный пришел к финишу первым и под оглушительные приветствия коснулся грудью ленточки. Однако слышались и возмущенные возгласы.
Берт ликовал.
— Ага-а! — закричал он, пожирая победителя глазами. — Утерли нос Фриско? Теперь будет потеха! Смотрите! Ему хотят сделать отвод. Судьи не выдают деньги. А вон за ним идет вся его партия. Ого-го! Я уж давно так не веселился!
— Отчего же они ему не платят, Билл? — спросила Саксон.
— Партия Фриско обвиняет его в том, что он профессионал, — ответил Билл, — Вот они и спорят. Но это несправедливо. Каждый из них бежал ради денег — значит, все они профессионалы.
Толпа волновалась, спорила и шумела перед судейской трибуной. Это было ветхое двухэтажное сооружение, причем второй ярус не имел передней стены, и было видно, что находившиеся там судьи пререкаются между собой так же горячо, как и толпа внизу.
— Начинается! — закричал Берт. — Вот нахалы!
В сопровождении десятка приверженцев черноволосый взбирался по наружной лестнице на балкон трибуны.
— Они с казначеем приятели, — сказал Билл, — видите, тот платит ему; некоторые из судей согласны, другие возражают. А вон идет и партия рыжего. — Он повернулся к Саксон с успокаивающей улыбкой. — На этот раз мы во-время убрались оттуда. Там, внизу, через несколько минут будет жарко!
— Судьи хотят, чтобы он отдал деньги обратно, — пояснил Берт. — А если он не отдаст, «рыжие» отнимут их. Смотрите, они уже до него добираются.
Победитель держал бумажный сверток с двадцатью пятью долларами серебром, высоко подняв его над головой. Приверженцы, окружив его, отшвыривали тех, кто пытался вырвать у него деньги. Драка еще не началась, но возня все усиливалась, и шаткое сооружение, наконец, дрогнуло и покачнулось. Из толпы, окружавшей победителя, раздавались самые разнообразные восклицания:
— Верни деньги, пес!
— Держи их, Тим!
— Ты их честно выиграл, Тим!
— Верни, грязный вор! Дружеские советы перемешались с непечатной бранью. Столкновение грозило перейти в свалку. Сторонники Тима совершенно запарились, приподнимая его так, чтобы тянувшиеся к нему жадные руки не могли достать до свертка. Один раз он на мгновенье опустил руку, затем поднял снова, но бумага все же разорвалась, и Тим последним отчаянным усилием вытряхнул из нее деньги, которые пролились серебряным дождем на головы стоявших внизу людей. Затем начались долгие и скучные споры.
— Скорее бы кончали, мы могли бы хоть разочек еще потанцевать. Тут совсем не весело, — сказала Мери.
Судейскую трибуну с трудом очистили от народа, распорядитель подошел к краю балкона, поднял руку и призвал к молчанию. Сердитый ропот внизу затих.
— Судьи постановили, — прокричал он, — пусть будет этот день днем товарищества и братства…
— Слушайте! Слушайте! Более рассудительные зааплодировали:
— Вот это правильно!
— Долой драку!
— Долой грубость!
— … и поэтому, — стал вновь слышен голос распорядителя, — судьи еще раз назначают приз в двадцать пять долларов, — будет перебежка.
— А Тим? — заревели десятки голосов. — А как же с Тимом? Его ограбили! Долой судей!
Снова распорядитель жестом успокоил толпу:
— Готовые идти навстречу желаниям публики, судьи решили: пусть Тимоти Мак-Манус тоже бежит. Победит — деньги его.
— Разве это справедливо? — проворчал Билл с негодованием. — Если Тим может быть допущен сейчас, он мог быть допущен и в первый раз. А если он мог быть допущен в первый раз, то бесспорно деньги его.
— Ну уж теперь рыжий из кожи будет лезть! — восторженно заявил Берт.
— И Тим тоже, — добавил Билл. — Он, наверное, взбешен и себя не пожалеет.
Еще четверть часа ушли на то, чтобы очистить беговую дорожку от возбужденной толпы, и на этот раз у старта остались только Тим и рыжий. Остальные трое молодых людей выбыли из состязания.
— Я все-таки думаю — он профессионал, и хороший, очень хороший, — заметил Билл. — Вы только посмотрите, как он бежит!
Сделав полукруг, Тим пошел на пятьдесят шагов впереди и, сохраняя это расстояние, легко и красиво понесся по беговой дорожке к финишу. И тут-то, когда он поравнялся с нашей группой на склоне холма, случилось нечто неожиданное и немыслимое. У внутренней стороны беговой дорожки стоял щегольски одетый молодой человек с тонкой, как хлыст, тросточкой. Он казался совершенно не на месте в этой толпе, и его вид говорил о том, что он не имеет никакого отношения к рабочему классу. Впоследствии Берт говорил, что он выглядел как шикарный учитель танцев, а Билл называл его хлюстом.
Но, поскольку дело касалось Тимоти Мак-Мануса, молодой человек сыграл роковую роль: как только Тим поравнялся с ним, хлюст с чрезвычайно независимым видом метнул свою трость Тиму в ноги. Тим перекувырнулся в воздухе и упал лицом вниз, подняв облако пыли.
На миг воцарилась мертвая тишина, у всех перехватило дыхание. Даже сам молодой человек, казалось, был поражен низостью своего поступка. Понадобилось немало времени для того, чтобы и он и зрители поняли, что произошло. Но вот они опомнились, и из тысячи глоток вырвался воинственный рев ирландцев.
Когда рыжий достиг финиша, не раздалось ни одного хлопка. Буря гнева обрушилась на молодого человека с тростью. Услышав рев, он с минуту колебался, затем повернулся и побежал по дорожке.
— Беги, парень! — кричал ему вслед Берт, махая шляпой. — Хорош! Дальше некуда! Что придумал! Нет, что придумал! Скажи, а? Скажи! — повторял он.
— Ну и ну! Такого ловкача поискать надо! — сказал Билл с насмешливым восхищением. — Только зачем это ему понадобилось? Он не каменщик.
Подгоняемый бешеным воем, молодой человек, точно затравленный кролик, несся по дорожке к открытому месту на склоне холма. Тут он вскарабкался наверх и исчез между деревьями. За ним гналась, запыхавшись, сотня жаждущих мести преследователей.
— Экая жалость, он так и не увидит, чем все кончится, — сказал Билл. — Посмотри на эту публику.
Берт был вне себя. Он подпрыгивал и все время кричал:
— Смотри! Смотри! Смотри! Оклендская партия была оскорблена. Ее фаворита дважды лишили выигрыша. То, что произошло сейчас, — было, несомненно, тоже гнусными кознями партии Фриско. Поэтому Окленд грозил Сан-Франциско своими увесистыми кулаками и жаждал крови. И хотя совесть другой партии была чиста, она ничего не имела против того, чтобы помериться силами с противником: обвинение в подобном злодействе не менее чудовищно, чем само злодейство. Кроме того, ирландцы и так уже сдерживали себя в течение стольких утомительных часов, и теперь пять тысяч мужчин упоенно рвались в драку. К ним присоединились и женщины. Весь амфитеатр был вовлечен в эту потасовку. Шло наступление и отступление, люди бросались в атаку и контратаку. Более слабые отряды были оттеснены на склоны холма. Другие группы хитрили, рассыпались между деревьями, вели партизанскую войну, внезапно набрасываясь на зазевавшихся противников. Десятку полисменов, специально нанятых правлением Визелпарка, обе стороны надавали по загривку, не жалея сил.
— Разве кто любит полицию? — засмеялся Берт, прижимая платок к поврежденному уху, из которого все еще шла кровь.
В кустах за ним раздался треск, он отскочил в сторону, и мимо них под откос покатились двое сцепившихся парней — каждый, как только оказывался наверху, колотил того, кто лежал под ним, — а следом бежала женщина, вопя и осыпая ударами того из противников, который не принадлежал к ее клану.
Во время второй истории с призом судьи на своей вышке мужественно оказывали сопротивление бешеному натиску толпы, пока, наконец, шаткое сооружение не рухнуло.
— Что эта старуха собирается делать? — спросила Саксон, указывая мужчинам на пожилую женщину внизу на дорожке: она села наземь и начала стаскивать с ноги весьма почтенных размеров башмак на резинках.
— Верно, собирается купаться, — засмеялся Берт, когда за башмаком последовал и чулок.
Удивленные, они продолжали наблюдать за женщиной. Башмак был снова надет, но уже на босу ногу. Затем она засунула в снятый чулок камень величиной с кулак и, размахивая этим древним и ужасным оружием, неуклюже переваливаясь, ринулась в свалку.
— Ого! Ого! — вскрикивал Берт при каждом ее ударе. — Ах ты, чертова перечница! Держись! Берегись, а то как бы самой не нарваться! Ловко! Вот прелесть! Видали? Да здравствует старушка! Смотрите, как она взялась за них! Держись, мамаша!.. А… а… ах!..
Он огорченно смолк, когда другая амазонка, подбежав сзади, схватила женщину с чулком за волосы и завертела ее.
Напрасно Мери висла на его руке, трясла его и бранила.
— Неужели ты не уймешься? — кричала она. — Это же ужасно! Говорю тебе, ужасно!
Но Берт был неукротим.
— Так ее! Так, старушка! — поощрял он ту. — Ты победишь! Держу за тебя! Не зевай, теперь тебе повезло! О! Ловко! Прелесть! Прелесть!
— Я, кажется, такой зверской свалки еще не видел, — сказал Билл, обращаясь к Саксон. — На это способны только ирландцы. Но зачем понадобилось этому типу выкинуть сегодня такую штуку, вот чего я никак не пойму! Он во всяком случае не каменщик и даже не рабочий — настоящий хлюст; у него тут в парке ни души знакомой не было. Но если он хотел вызвать драку, то добился своего. Посмотрите-ка, дерутся везде.
Вдруг он рассмеялся так искренне, что на глазах даже выступили слезы.
— Почему вы смеетесь? — спросила Саксон, боясь что-нибудь упустить.
— Да все этот хлюст! — объяснял Билл между приступами смеха. — Нет, зачем ему понадобилось бросать трость? Вот что мне не дает покоя! Зачем?
В кустах опять послышался треск, и оттуда вынырнули две женщины — одна убегала, другая ее преследовала.
Маленькая компания не успела опомниться, как была втянута в эту борьбу, которая охватила если и не весь мир, то во всяком случае все обозримые участки парка.
Огибая садовую скамью, убегавшая женщина споткнулась об нее и, наверное, была бы поймана, но, желая удержать равновесие, схватила Мери за руку и швырнула ее затем прямо в объятия своей преследовательницы; а та — коренастая пожилая женщина, потерявшая от гнева способность соображать, — одной рукой вцепилась Мери в волосы, другую занесла для удара. Однако он не успел обрушиться, так как Билл удержал женщину за руки.
— Хватит, бабушка, довольно, — сказал он рассудительно. — Вы ошиблись. Она тут ни при чем.
Тогда женщина повела себя очень странно. Не сопротивляясь, но и не выпуская волос Мери, она остановилась и преспокойно начала вопить. В этих воплях отвратительно сочетались и ее собственный страх и желание запугать. Однако ее лицо не выражало ни того, ни другого. Она холодно рассматривала Билла, видимо стараясь узнать, как он относится к этим спокойным крикам, которыми она призывала на помощь членов своего клана.
— Ах, да заткнись ты, наконец! Развоевалась! — заорал Берт, схватив ее за плечи и стараясь оттащить от Мери.
Следствием было то, что все четверо закачались на месте, а женщина продолжала кричать. И когда в кустах послышался треск, в ее воплях появились торжествующие нотки.
Вдруг Саксон увидела, что спокойные глаза Билла сверкнули стальным блеском, и он стиснул руки женщины. Женщина отпустила Мери и, отброшенная назад, оказалась на свободе. Но тут появился один из ее защитников. Он не стал расспрашивать и вникать в суть дела: для него было достаточно, что его знакомая, шатаясь, отступает от Билла и притом кричит от боли, скорее воображаемой.
— Это все ошибка, — поспешно крикнул Билл, — недоразумение, приятель!..
Ирландец тяжело замахнулся. Билл, сразу же оборвав свои объяснения, наклонился, — и в ту минуту, когда подобный молоту кулак пронесся над его головой, ударил противника левой рукой в челюсть. Огромный ирландец повалился на бок и упал на край откоса. Едва он попытался встать на ноги, как его настиг кулак Берта, и он покатился вниз по склону, хватаясь за короткую скользкую траву.
Берт был страшен.
— А это тебе, старая ведьма, получай! — крикнул он и спихнул женщину на предательский откос. Из кустов вынырнули еще трое.
Тем временем Билл поставил Саксон позади садового стола, который должен был ей служить прикрытием. Мери, близкая к обмороку, хотела было за него уцепиться, но он посадил ее на стол и толкнул к Саксон.
— Ну-ка, идите сюда, вы, мразь! — кричал Берт своим новым противникам. Он был в азарте. Его черные глаза сверкали, обычно смуглое лицо стало багровым, кровь так и кипела. — Подходите, мерзавцы! Плевать нам на всякие там Геттисберги! Мы вам покажем, что есть еще на свете американцы!
— Заткни глотку! Мы не можем драться, с нами девушки! — свирепо зарычал на него Билл, не покидая своих позиций перед столом. Он обернулся к трем защитникам, которые недоумевали, не найдя никого, кто бы нуждался в их заступничестве.
— Проваливайте отсюда, друзья. Мы не собираемся ссориться. Это недоразумение. Мы в драке не участвуем. Понимаете?
Они все еще колебались. И Биллу, может быть, удалось бы уговорить их, если бы именно в эту весьма неподходящую минуту скатившийся под откос ирландец не появился снова: он с трудом полз вверх на четвереньках, и по его лицу все еще текла кровь. Берт схватил его и снова швырнул вниз, а трое пришедших с яростным криком бросились на Билла, который ударил одного кулаком, затем переменил позицию, наклонился, ударил другого и снова переменил позицию, прежде чем сделать третий выпад.
Удары, которые он обрушивал на своих противников, были беспощадны, четки, метки, он наносил их по всем правилам искусства, усиливая их тяжестью всего своего тела.
Саксон, неотрывно следившая за ним, в эти минуты узнала его с какой-то новой стороны. Хотя сердце ее замирало от страха, но зрение оставалось зорким, и она была поражена: в его глазах уже не было никакой глубины, никакой светотени, они словно стали стеклянными — жесткие, блестящие, пустые, лишенные всякого выражения, кроме выражения суровой серьезности. У Берта глаза сверкали безумием. В глазах ирландцев была злость и тоже серьезность, но где-то светилась озорная радость по случаю лишней драки. В глазах Билла радости не было. Казалось, он выполняет какую-то трудную работу и твердо решил довести ее до конца, — ничего другого не выражало это лицо, совершенно непохожее на то, которое она видела перед собой в течение всего дня. Все мальчишеское исчезло. Это был вполне зрелый человек, но какой-то безвозрастной страшной зрелостью. Его лицо не было злобным, оно даже не было безжалостным, — на нем как бы застыло то же леденящее спокойствие, какое было и в глазах. Ей вспомнились захватывающие рассказы матери о древних саксах, и Билл показался ей одним из этих людей; где-то в глубине сознания промелькнула тень длинной темной лодки — нос ее напоминает клюв хищной птицы, а в лодке какие-то рослые полуобнаженные мужчины в крылатых шлемах, причем лицо одного удивительно напоминает лицо Билла. Она не выдумала, она ощутила, она действительно увидела эту картину при помощи какого-то непостижимого ясновидения… и тут же удивилась, что бой уже кончен. Он продолжался всего несколько секунд. Берт приплясывал на самом краю скользкого откоса и издевался над побежденными, которые беспомощно катились вниз. Но Билл сразу призвал всех к порядку.
— Ну, девушки, пойдемте, — сказал он. — А ты, Берт, опомнись. Надо выбираться отсюда. Мы не можем биться с целым войском.
Держа Саксон под руку, Билл начал отступление; за ним следовали Берт, продолжавший ликовать и зубоскалить, и возмущенная Мери, которая тщетно изливала на него свое негодование.
Они пробежали между деревьями около ста ярдов, а потом, не обнаружив погони, пошли тише, с видом фланирующих людей. Но Берт, всегда жаждавший приключений, вдруг насторожился — из кустов доносились приглушенные удары и вздохи — и пошел посмотреть, в чем дело.
— О! Идите сюда скорее! — позвал он остальных.
Они догнали его на краю высохшего рва и заглянули вниз. Там, на дне, двое мужчин, видимо отбившихся от общей свалки, все еще крепко держали друг друга и боролись. По их лицам текли беспомощные слезы, и удары, которым они время от времени обменивались, были вялыми и бессильными.
— Эй, ты, приятель, кинь ему песку в глаза, — посоветовал Берт. — Он не будет видеть, и ты его обработаешь!
— Стой! — заорал Билл, увидев, что тот последовал совету Берта. — Или я слезу и сам тебя поколочу! Все уже кончено, и все помирились. Пожмите друг другу руку. Выпивка с обоих. Вот так! А теперь давайте я вас вытащу.
Когда они уходили, противники уже мирились и чистили друг другу платье.
— Все скоро кончится, — усмехаясь, обратился Билл к Саксон. — Я знаю их. Для них подраться первое удовольствие. И благодаря свалке сегодняшний день будет считаться особенно удачным. Что я говорил? Посмотрите на тот вон стол.
Невдалеке кучка еще растрепанных, тяжело дышавших мужчин и женщин дружески пожимали друг другу руки.
— Пойдемте же, давайте потанцуем, — просила Мери, увлекая их к павильону.
Народ рассыпался по всему парку, недавние враги обменивались рукопожатиями, а вокруг баров, торговавших под открытым небом, толпились жаждущие выпить.
Саксон шла рядом с Биллом. Она гордилась им. Он умел драться, но умел и избегать драк. Во время всех сегодняшних событий он только об этом и заботился. И она понимала, что он вел себя так прежде всего ради нее и Мери.
— Вы храбрый, — сказала она ему.
— Какая там храбрость! Это все равно что отнять конфету у ребенка,
— возразил он. — Они просто буяны. Никто из них понятия не имеет о боксе. Они не умеют защищаться, и остается только бить их. Это, знаете ли, не настоящая драка.
Печальным взглядом, совсем как мальчик, посмотрел он на свои в кровь разбитые суставы.
— А мне завтра вот этими руками править надо, — сказал он жалобно.
— Очень невесело, доложу я вам, когда они распухают.
— Безобразие, форменное безобразие, — бормотал время от времени Билл и, хотя отлично видел, что творится вокруг, продолжал, поддерживаемый ирландцем, спокойно выбираться вместе с Саксон из толпы.
Наконец, одна из команд победила. Побежденных вместе с канатом и добровольцами проволокли по земле, и они исчезли под обрушившейся на них лавиной зрителей.
Выведя Саксон из свалки и оставив ее в более безопасном месте и под защитой ирландца, Билл вновь нырнул в людское месиво. Через несколько минут он вынырнул оттуда с Бергом и Мери: Берт был в крови от удара по уху, хотя по-прежнему весел, а Мери, вся измятая, была, казалось, близка к истерике.
— Разве это спорт? — повторяла она. — Это стыд, стыд и позор!
— Давайте-ка скорей выбираться отсюда, — сказал Билл. — Потеха только начинается.
— Ах, подожди, — просил Берт, — я бы за такое зрелище не пожалел отдать восемь долларов! Да не только восемь, а что хочешь. Я давно не видел столько синяков и разбитых физиономий.
— Ну, лезь обратно и наслаждайся, — отозвался Билл. — Я поведу девочек вон в ту сторону, на холм, оттуда мы отлично все увидим. Только смотри, как бы эти черти тебя не разукрасили, если ты попадешься им в лапы.
Давка кончилась почти мгновенно: с трибуны, расположенной на краю спортивного поля, кто-то прокричал, что начинаются бега для мальчиков, и огорченный Берт присоединился к Биллу и обеим девушкам, расположившимся на склоне холма.
Состоялся бег для мальчиков и для девочек, для молодых женщин и для старых, для толстяков и для толстух, бег в мешках и бег на трех ногах note 2. Бегуны мчались по беговой дорожке под рев аплодирующих зрителей. Недавняя свалка была уже забота, и в толпе опять царило добродушнейшее настроение.
Пять молодых людей присели на корточки, вцепившись кончиками пальцев в землю, и ожидали сигнального выстрела, чтобы сняться со старта. Трое из них были в носках, двое других — в подбитой шипами беговой обуви.
— «Бег молодых людей, — прочел Берт в программе. — Всего один приз
— двадцать пять долларов». Посмотрите на рыжего в башмаках с шипами, — вон тот, второй с краю. На него ставит Сан-Франциско. Это их фаворит, за него держит пропасть народу.
— А кто, по-вашему, выиграет? — спросила Мери, полагавшаяся на исключительные познания Билла в области атлетики и спорта.
— Откуда я знаю? Я их вижу первый раз. По-моему, все хороши. Пусть победит достойнейший, это главное.
Выстрел раздался, и пятеро бегунов ринулись вперед. Трое из них отстали с самого начала. Первым шел рыжий, а за ним, у самого его плеча, черноволосый, и вопрос мог идти только относительно этих двоих.
Но, сделав полкруга, черноволосый обошел рыжего и повел бег, причем было ясно, что он до конца удержит первое место. Он обогнал рыжего на десять шагов, и тому не удавалось ни на дюйм сократить это расстояние.
— Молодец! — обрадовался Билл. — Он еще совсем свеж, а рыжий уже выдыхается.
Держась неизменно на десять шагов впереди рыжего, черный пришел к финишу первым и под оглушительные приветствия коснулся грудью ленточки. Однако слышались и возмущенные возгласы.
Берт ликовал.
— Ага-а! — закричал он, пожирая победителя глазами. — Утерли нос Фриско? Теперь будет потеха! Смотрите! Ему хотят сделать отвод. Судьи не выдают деньги. А вон за ним идет вся его партия. Ого-го! Я уж давно так не веселился!
— Отчего же они ему не платят, Билл? — спросила Саксон.
— Партия Фриско обвиняет его в том, что он профессионал, — ответил Билл, — Вот они и спорят. Но это несправедливо. Каждый из них бежал ради денег — значит, все они профессионалы.
Толпа волновалась, спорила и шумела перед судейской трибуной. Это было ветхое двухэтажное сооружение, причем второй ярус не имел передней стены, и было видно, что находившиеся там судьи пререкаются между собой так же горячо, как и толпа внизу.
— Начинается! — закричал Берт. — Вот нахалы!
В сопровождении десятка приверженцев черноволосый взбирался по наружной лестнице на балкон трибуны.
— Они с казначеем приятели, — сказал Билл, — видите, тот платит ему; некоторые из судей согласны, другие возражают. А вон идет и партия рыжего. — Он повернулся к Саксон с успокаивающей улыбкой. — На этот раз мы во-время убрались оттуда. Там, внизу, через несколько минут будет жарко!
— Судьи хотят, чтобы он отдал деньги обратно, — пояснил Берт. — А если он не отдаст, «рыжие» отнимут их. Смотрите, они уже до него добираются.
Победитель держал бумажный сверток с двадцатью пятью долларами серебром, высоко подняв его над головой. Приверженцы, окружив его, отшвыривали тех, кто пытался вырвать у него деньги. Драка еще не началась, но возня все усиливалась, и шаткое сооружение, наконец, дрогнуло и покачнулось. Из толпы, окружавшей победителя, раздавались самые разнообразные восклицания:
— Верни деньги, пес!
— Держи их, Тим!
— Ты их честно выиграл, Тим!
— Верни, грязный вор! Дружеские советы перемешались с непечатной бранью. Столкновение грозило перейти в свалку. Сторонники Тима совершенно запарились, приподнимая его так, чтобы тянувшиеся к нему жадные руки не могли достать до свертка. Один раз он на мгновенье опустил руку, затем поднял снова, но бумага все же разорвалась, и Тим последним отчаянным усилием вытряхнул из нее деньги, которые пролились серебряным дождем на головы стоявших внизу людей. Затем начались долгие и скучные споры.
— Скорее бы кончали, мы могли бы хоть разочек еще потанцевать. Тут совсем не весело, — сказала Мери.
Судейскую трибуну с трудом очистили от народа, распорядитель подошел к краю балкона, поднял руку и призвал к молчанию. Сердитый ропот внизу затих.
— Судьи постановили, — прокричал он, — пусть будет этот день днем товарищества и братства…
— Слушайте! Слушайте! Более рассудительные зааплодировали:
— Вот это правильно!
— Долой драку!
— Долой грубость!
— … и поэтому, — стал вновь слышен голос распорядителя, — судьи еще раз назначают приз в двадцать пять долларов, — будет перебежка.
— А Тим? — заревели десятки голосов. — А как же с Тимом? Его ограбили! Долой судей!
Снова распорядитель жестом успокоил толпу:
— Готовые идти навстречу желаниям публики, судьи решили: пусть Тимоти Мак-Манус тоже бежит. Победит — деньги его.
— Разве это справедливо? — проворчал Билл с негодованием. — Если Тим может быть допущен сейчас, он мог быть допущен и в первый раз. А если он мог быть допущен в первый раз, то бесспорно деньги его.
— Ну уж теперь рыжий из кожи будет лезть! — восторженно заявил Берт.
— И Тим тоже, — добавил Билл. — Он, наверное, взбешен и себя не пожалеет.
Еще четверть часа ушли на то, чтобы очистить беговую дорожку от возбужденной толпы, и на этот раз у старта остались только Тим и рыжий. Остальные трое молодых людей выбыли из состязания.
— Я все-таки думаю — он профессионал, и хороший, очень хороший, — заметил Билл. — Вы только посмотрите, как он бежит!
Сделав полукруг, Тим пошел на пятьдесят шагов впереди и, сохраняя это расстояние, легко и красиво понесся по беговой дорожке к финишу. И тут-то, когда он поравнялся с нашей группой на склоне холма, случилось нечто неожиданное и немыслимое. У внутренней стороны беговой дорожки стоял щегольски одетый молодой человек с тонкой, как хлыст, тросточкой. Он казался совершенно не на месте в этой толпе, и его вид говорил о том, что он не имеет никакого отношения к рабочему классу. Впоследствии Берт говорил, что он выглядел как шикарный учитель танцев, а Билл называл его хлюстом.
Но, поскольку дело касалось Тимоти Мак-Мануса, молодой человек сыграл роковую роль: как только Тим поравнялся с ним, хлюст с чрезвычайно независимым видом метнул свою трость Тиму в ноги. Тим перекувырнулся в воздухе и упал лицом вниз, подняв облако пыли.
На миг воцарилась мертвая тишина, у всех перехватило дыхание. Даже сам молодой человек, казалось, был поражен низостью своего поступка. Понадобилось немало времени для того, чтобы и он и зрители поняли, что произошло. Но вот они опомнились, и из тысячи глоток вырвался воинственный рев ирландцев.
Когда рыжий достиг финиша, не раздалось ни одного хлопка. Буря гнева обрушилась на молодого человека с тростью. Услышав рев, он с минуту колебался, затем повернулся и побежал по дорожке.
— Беги, парень! — кричал ему вслед Берт, махая шляпой. — Хорош! Дальше некуда! Что придумал! Нет, что придумал! Скажи, а? Скажи! — повторял он.
— Ну и ну! Такого ловкача поискать надо! — сказал Билл с насмешливым восхищением. — Только зачем это ему понадобилось? Он не каменщик.
Подгоняемый бешеным воем, молодой человек, точно затравленный кролик, несся по дорожке к открытому месту на склоне холма. Тут он вскарабкался наверх и исчез между деревьями. За ним гналась, запыхавшись, сотня жаждущих мести преследователей.
— Экая жалость, он так и не увидит, чем все кончится, — сказал Билл. — Посмотри на эту публику.
Берт был вне себя. Он подпрыгивал и все время кричал:
— Смотри! Смотри! Смотри! Оклендская партия была оскорблена. Ее фаворита дважды лишили выигрыша. То, что произошло сейчас, — было, несомненно, тоже гнусными кознями партии Фриско. Поэтому Окленд грозил Сан-Франциско своими увесистыми кулаками и жаждал крови. И хотя совесть другой партии была чиста, она ничего не имела против того, чтобы помериться силами с противником: обвинение в подобном злодействе не менее чудовищно, чем само злодейство. Кроме того, ирландцы и так уже сдерживали себя в течение стольких утомительных часов, и теперь пять тысяч мужчин упоенно рвались в драку. К ним присоединились и женщины. Весь амфитеатр был вовлечен в эту потасовку. Шло наступление и отступление, люди бросались в атаку и контратаку. Более слабые отряды были оттеснены на склоны холма. Другие группы хитрили, рассыпались между деревьями, вели партизанскую войну, внезапно набрасываясь на зазевавшихся противников. Десятку полисменов, специально нанятых правлением Визелпарка, обе стороны надавали по загривку, не жалея сил.
— Разве кто любит полицию? — засмеялся Берт, прижимая платок к поврежденному уху, из которого все еще шла кровь.
В кустах за ним раздался треск, он отскочил в сторону, и мимо них под откос покатились двое сцепившихся парней — каждый, как только оказывался наверху, колотил того, кто лежал под ним, — а следом бежала женщина, вопя и осыпая ударами того из противников, который не принадлежал к ее клану.
Во время второй истории с призом судьи на своей вышке мужественно оказывали сопротивление бешеному натиску толпы, пока, наконец, шаткое сооружение не рухнуло.
— Что эта старуха собирается делать? — спросила Саксон, указывая мужчинам на пожилую женщину внизу на дорожке: она села наземь и начала стаскивать с ноги весьма почтенных размеров башмак на резинках.
— Верно, собирается купаться, — засмеялся Берт, когда за башмаком последовал и чулок.
Удивленные, они продолжали наблюдать за женщиной. Башмак был снова надет, но уже на босу ногу. Затем она засунула в снятый чулок камень величиной с кулак и, размахивая этим древним и ужасным оружием, неуклюже переваливаясь, ринулась в свалку.
— Ого! Ого! — вскрикивал Берт при каждом ее ударе. — Ах ты, чертова перечница! Держись! Берегись, а то как бы самой не нарваться! Ловко! Вот прелесть! Видали? Да здравствует старушка! Смотрите, как она взялась за них! Держись, мамаша!.. А… а… ах!..
Он огорченно смолк, когда другая амазонка, подбежав сзади, схватила женщину с чулком за волосы и завертела ее.
Напрасно Мери висла на его руке, трясла его и бранила.
— Неужели ты не уймешься? — кричала она. — Это же ужасно! Говорю тебе, ужасно!
Но Берт был неукротим.
— Так ее! Так, старушка! — поощрял он ту. — Ты победишь! Держу за тебя! Не зевай, теперь тебе повезло! О! Ловко! Прелесть! Прелесть!
— Я, кажется, такой зверской свалки еще не видел, — сказал Билл, обращаясь к Саксон. — На это способны только ирландцы. Но зачем понадобилось этому типу выкинуть сегодня такую штуку, вот чего я никак не пойму! Он во всяком случае не каменщик и даже не рабочий — настоящий хлюст; у него тут в парке ни души знакомой не было. Но если он хотел вызвать драку, то добился своего. Посмотрите-ка, дерутся везде.
Вдруг он рассмеялся так искренне, что на глазах даже выступили слезы.
— Почему вы смеетесь? — спросила Саксон, боясь что-нибудь упустить.
— Да все этот хлюст! — объяснял Билл между приступами смеха. — Нет, зачем ему понадобилось бросать трость? Вот что мне не дает покоя! Зачем?
В кустах опять послышался треск, и оттуда вынырнули две женщины — одна убегала, другая ее преследовала.
Маленькая компания не успела опомниться, как была втянута в эту борьбу, которая охватила если и не весь мир, то во всяком случае все обозримые участки парка.
Огибая садовую скамью, убегавшая женщина споткнулась об нее и, наверное, была бы поймана, но, желая удержать равновесие, схватила Мери за руку и швырнула ее затем прямо в объятия своей преследовательницы; а та — коренастая пожилая женщина, потерявшая от гнева способность соображать, — одной рукой вцепилась Мери в волосы, другую занесла для удара. Однако он не успел обрушиться, так как Билл удержал женщину за руки.
— Хватит, бабушка, довольно, — сказал он рассудительно. — Вы ошиблись. Она тут ни при чем.
Тогда женщина повела себя очень странно. Не сопротивляясь, но и не выпуская волос Мери, она остановилась и преспокойно начала вопить. В этих воплях отвратительно сочетались и ее собственный страх и желание запугать. Однако ее лицо не выражало ни того, ни другого. Она холодно рассматривала Билла, видимо стараясь узнать, как он относится к этим спокойным крикам, которыми она призывала на помощь членов своего клана.
— Ах, да заткнись ты, наконец! Развоевалась! — заорал Берт, схватив ее за плечи и стараясь оттащить от Мери.
Следствием было то, что все четверо закачались на месте, а женщина продолжала кричать. И когда в кустах послышался треск, в ее воплях появились торжествующие нотки.
Вдруг Саксон увидела, что спокойные глаза Билла сверкнули стальным блеском, и он стиснул руки женщины. Женщина отпустила Мери и, отброшенная назад, оказалась на свободе. Но тут появился один из ее защитников. Он не стал расспрашивать и вникать в суть дела: для него было достаточно, что его знакомая, шатаясь, отступает от Билла и притом кричит от боли, скорее воображаемой.
— Это все ошибка, — поспешно крикнул Билл, — недоразумение, приятель!..
Ирландец тяжело замахнулся. Билл, сразу же оборвав свои объяснения, наклонился, — и в ту минуту, когда подобный молоту кулак пронесся над его головой, ударил противника левой рукой в челюсть. Огромный ирландец повалился на бок и упал на край откоса. Едва он попытался встать на ноги, как его настиг кулак Берта, и он покатился вниз по склону, хватаясь за короткую скользкую траву.
Берт был страшен.
— А это тебе, старая ведьма, получай! — крикнул он и спихнул женщину на предательский откос. Из кустов вынырнули еще трое.
Тем временем Билл поставил Саксон позади садового стола, который должен был ей служить прикрытием. Мери, близкая к обмороку, хотела было за него уцепиться, но он посадил ее на стол и толкнул к Саксон.
— Ну-ка, идите сюда, вы, мразь! — кричал Берт своим новым противникам. Он был в азарте. Его черные глаза сверкали, обычно смуглое лицо стало багровым, кровь так и кипела. — Подходите, мерзавцы! Плевать нам на всякие там Геттисберги! Мы вам покажем, что есть еще на свете американцы!
— Заткни глотку! Мы не можем драться, с нами девушки! — свирепо зарычал на него Билл, не покидая своих позиций перед столом. Он обернулся к трем защитникам, которые недоумевали, не найдя никого, кто бы нуждался в их заступничестве.
— Проваливайте отсюда, друзья. Мы не собираемся ссориться. Это недоразумение. Мы в драке не участвуем. Понимаете?
Они все еще колебались. И Биллу, может быть, удалось бы уговорить их, если бы именно в эту весьма неподходящую минуту скатившийся под откос ирландец не появился снова: он с трудом полз вверх на четвереньках, и по его лицу все еще текла кровь. Берт схватил его и снова швырнул вниз, а трое пришедших с яростным криком бросились на Билла, который ударил одного кулаком, затем переменил позицию, наклонился, ударил другого и снова переменил позицию, прежде чем сделать третий выпад.
Удары, которые он обрушивал на своих противников, были беспощадны, четки, метки, он наносил их по всем правилам искусства, усиливая их тяжестью всего своего тела.
Саксон, неотрывно следившая за ним, в эти минуты узнала его с какой-то новой стороны. Хотя сердце ее замирало от страха, но зрение оставалось зорким, и она была поражена: в его глазах уже не было никакой глубины, никакой светотени, они словно стали стеклянными — жесткие, блестящие, пустые, лишенные всякого выражения, кроме выражения суровой серьезности. У Берта глаза сверкали безумием. В глазах ирландцев была злость и тоже серьезность, но где-то светилась озорная радость по случаю лишней драки. В глазах Билла радости не было. Казалось, он выполняет какую-то трудную работу и твердо решил довести ее до конца, — ничего другого не выражало это лицо, совершенно непохожее на то, которое она видела перед собой в течение всего дня. Все мальчишеское исчезло. Это был вполне зрелый человек, но какой-то безвозрастной страшной зрелостью. Его лицо не было злобным, оно даже не было безжалостным, — на нем как бы застыло то же леденящее спокойствие, какое было и в глазах. Ей вспомнились захватывающие рассказы матери о древних саксах, и Билл показался ей одним из этих людей; где-то в глубине сознания промелькнула тень длинной темной лодки — нос ее напоминает клюв хищной птицы, а в лодке какие-то рослые полуобнаженные мужчины в крылатых шлемах, причем лицо одного удивительно напоминает лицо Билла. Она не выдумала, она ощутила, она действительно увидела эту картину при помощи какого-то непостижимого ясновидения… и тут же удивилась, что бой уже кончен. Он продолжался всего несколько секунд. Берт приплясывал на самом краю скользкого откоса и издевался над побежденными, которые беспомощно катились вниз. Но Билл сразу призвал всех к порядку.
— Ну, девушки, пойдемте, — сказал он. — А ты, Берт, опомнись. Надо выбираться отсюда. Мы не можем биться с целым войском.
Держа Саксон под руку, Билл начал отступление; за ним следовали Берт, продолжавший ликовать и зубоскалить, и возмущенная Мери, которая тщетно изливала на него свое негодование.
Они пробежали между деревьями около ста ярдов, а потом, не обнаружив погони, пошли тише, с видом фланирующих людей. Но Берт, всегда жаждавший приключений, вдруг насторожился — из кустов доносились приглушенные удары и вздохи — и пошел посмотреть, в чем дело.
— О! Идите сюда скорее! — позвал он остальных.
Они догнали его на краю высохшего рва и заглянули вниз. Там, на дне, двое мужчин, видимо отбившихся от общей свалки, все еще крепко держали друг друга и боролись. По их лицам текли беспомощные слезы, и удары, которым они время от времени обменивались, были вялыми и бессильными.
— Эй, ты, приятель, кинь ему песку в глаза, — посоветовал Берт. — Он не будет видеть, и ты его обработаешь!
— Стой! — заорал Билл, увидев, что тот последовал совету Берта. — Или я слезу и сам тебя поколочу! Все уже кончено, и все помирились. Пожмите друг другу руку. Выпивка с обоих. Вот так! А теперь давайте я вас вытащу.
Когда они уходили, противники уже мирились и чистили друг другу платье.
— Все скоро кончится, — усмехаясь, обратился Билл к Саксон. — Я знаю их. Для них подраться первое удовольствие. И благодаря свалке сегодняшний день будет считаться особенно удачным. Что я говорил? Посмотрите на тот вон стол.
Невдалеке кучка еще растрепанных, тяжело дышавших мужчин и женщин дружески пожимали друг другу руки.
— Пойдемте же, давайте потанцуем, — просила Мери, увлекая их к павильону.
Народ рассыпался по всему парку, недавние враги обменивались рукопожатиями, а вокруг баров, торговавших под открытым небом, толпились жаждущие выпить.
Саксон шла рядом с Биллом. Она гордилась им. Он умел драться, но умел и избегать драк. Во время всех сегодняшних событий он только об этом и заботился. И она понимала, что он вел себя так прежде всего ради нее и Мери.
— Вы храбрый, — сказала она ему.
— Какая там храбрость! Это все равно что отнять конфету у ребенка,
— возразил он. — Они просто буяны. Никто из них понятия не имеет о боксе. Они не умеют защищаться, и остается только бить их. Это, знаете ли, не настоящая драка.
Печальным взглядом, совсем как мальчик, посмотрел он на свои в кровь разбитые суставы.
— А мне завтра вот этими руками править надо, — сказал он жалобно.
— Очень невесело, доложу я вам, когда они распухают.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В восемь часов оркестр заиграл «Дом мой, дом», и, следуя в сумерках за потоком гуляющих, которые спешили на дополнительный поезд, обеим парам удалось занять в вагоне места друг против друга. Когда площадки и проходы оказались набитыми публикой, поезд тронулся в свой недолгий путь — из предместья в Окленд. Пассажиры пели кто во что горазд, и Берт, лежа головой на груди у обнимавшей его Мери, затянул свою любимую «На берегах Уобэша» и допел ее до конца, нимало не смущаясь шумом драки, которая продолжалась на обеих площадках вагона до тех пор, пока сопровождавшие поезд полисмены, под крики женщин и звон разбитых стекол, не уняли буянов.
Билл спел печальную балладу о ковбое; она была очень длинная, и каждая строфа заканчивалась припевом: «Заройте меня в пустынной степи».
— Этой песни вы никогда не слышали; мой отец часто ее певал, — сообщил он Саксон, которая была рада, когда он кончил.
Наконец-то она открыла в нем недостаток! У него совершенно отсутствовал слух. Он не взял ни одной верной ноты.
— Я пою редко, — прибавил он.
— Еще бы! — воскликнул Берт. — Друзья убили бы его на месте.
— Они все издеваются над моим пением, — обратился он к Саксон. — Ну скажите по совести, разве у меня выходит так уж плохо?
— Вы… вы… может быть… вы берете не совсем в тон… — заметила она нерешительно.
— А мне вот не кажется, что не в тон, — возразил он. — Чудно. Все точно сговорились. И вас, наверно, Берт подучил. Ну, теперь спойте-ка вы, Саксон. Пари держу, что вы поете хорошо! Это сразу видишь по вашему лицу.
Она запела «Когда кончится жатва», Берт и Мери вторили ей. Но едва Билл попытался присоединить к ним свой голос, как Берт толкнул его ногой, и ему пришлось замолчать. Саксон пела чистым, верным сопрано, голос у нее был небольшой, но очень приятный, и она чувствовала, что поет для Билла.
— Вот это пенье так пенье, — заявил он, когда она замолчала, — Спойте еще раз. Да ну же, начинайте! У вас так хорошо выходит, просто замечательно!
Его рука потянулась к ее руке, забрала ее целиком в свою, и когда она опять запела, то почувствовала, как его сила, словно тепло, проникает в нее.
— Посмотрите, они держатся за ручку! — насмешливо сказал Берт. — Чего вы боитесь? Берите с нас пример! Да придвиньтесь же, наконец, друг к другу, мямли! Не то я могу подумать… и уже думаю, вы что-то скрываете!..
Намек был слишком прозрачен» и Саксон почувствовала, как ее щеки вспыхнули.
— Ну, ты не очень-то увлекайся, — укоризненно остановил его Билл.
— Замолчите, — рассердилась и Мери. — Вы ужасно грубы, Берт Уонхоп, я больше не желаю с вами знаться, вот вам!
Она разомкнула объятия и оттолкнула его, но через несколько минут уже простила, и они уселись по-прежнему.
— Пойдемте еще куда-нибудь вчетвером, — не унимался Берт. — Ведь время детское. Кутить так кутить! Сначала к Пабсту в кафе, а там видно будет. Ты как на этот счет, Билл? А вы, Саксон? Мери пойдет.
Саксон ждала, мучительно волнуясь, что ответит этот сидевший рядом с нею юноша, которого она узнала так недавно.
— Нет, — медленно проговорил он. — Мне завтра рано вставать и предстоит тяжелый рабочий день; девушкам, я думаю, тоже.
Тут Саксон простила ему его немузыкальность. Она знала, она чувствовала, что такие люди должны быть на свете. И такого человека она ждала. Теперь ей двадцать два; первое предложение она получила, когда ей было шестнадцать, а последнее — всего месяц назад — от старшего мастера прачечной, человека доброго и порядочного, но уже немолодого. Этот же был силен, добр и молод. Она сама еще слишком молода и не может не тянуться к молодости. Правда, с тем, из прачечной, она жила бы спокойно и отдохнула бы от вечных утюгов, но какая же это безрадостная жизнь! А вот с этим… Саксон поймала себя на том, что чуть не пожала его руку, в которой все еще лежала ее рука.
— Нет, Берт, не приставай, он прав, — сказала Мери. — Надо же поспать. Завтра ведь опять эти крахмальные оборки и весь день на ногах.
Билл спел печальную балладу о ковбое; она была очень длинная, и каждая строфа заканчивалась припевом: «Заройте меня в пустынной степи».
— Этой песни вы никогда не слышали; мой отец часто ее певал, — сообщил он Саксон, которая была рада, когда он кончил.
Наконец-то она открыла в нем недостаток! У него совершенно отсутствовал слух. Он не взял ни одной верной ноты.
— Я пою редко, — прибавил он.
— Еще бы! — воскликнул Берт. — Друзья убили бы его на месте.
— Они все издеваются над моим пением, — обратился он к Саксон. — Ну скажите по совести, разве у меня выходит так уж плохо?
— Вы… вы… может быть… вы берете не совсем в тон… — заметила она нерешительно.
— А мне вот не кажется, что не в тон, — возразил он. — Чудно. Все точно сговорились. И вас, наверно, Берт подучил. Ну, теперь спойте-ка вы, Саксон. Пари держу, что вы поете хорошо! Это сразу видишь по вашему лицу.
Она запела «Когда кончится жатва», Берт и Мери вторили ей. Но едва Билл попытался присоединить к ним свой голос, как Берт толкнул его ногой, и ему пришлось замолчать. Саксон пела чистым, верным сопрано, голос у нее был небольшой, но очень приятный, и она чувствовала, что поет для Билла.
— Вот это пенье так пенье, — заявил он, когда она замолчала, — Спойте еще раз. Да ну же, начинайте! У вас так хорошо выходит, просто замечательно!
Его рука потянулась к ее руке, забрала ее целиком в свою, и когда она опять запела, то почувствовала, как его сила, словно тепло, проникает в нее.
— Посмотрите, они держатся за ручку! — насмешливо сказал Берт. — Чего вы боитесь? Берите с нас пример! Да придвиньтесь же, наконец, друг к другу, мямли! Не то я могу подумать… и уже думаю, вы что-то скрываете!..
Намек был слишком прозрачен» и Саксон почувствовала, как ее щеки вспыхнули.
— Ну, ты не очень-то увлекайся, — укоризненно остановил его Билл.
— Замолчите, — рассердилась и Мери. — Вы ужасно грубы, Берт Уонхоп, я больше не желаю с вами знаться, вот вам!
Она разомкнула объятия и оттолкнула его, но через несколько минут уже простила, и они уселись по-прежнему.
— Пойдемте еще куда-нибудь вчетвером, — не унимался Берт. — Ведь время детское. Кутить так кутить! Сначала к Пабсту в кафе, а там видно будет. Ты как на этот счет, Билл? А вы, Саксон? Мери пойдет.
Саксон ждала, мучительно волнуясь, что ответит этот сидевший рядом с нею юноша, которого она узнала так недавно.
— Нет, — медленно проговорил он. — Мне завтра рано вставать и предстоит тяжелый рабочий день; девушкам, я думаю, тоже.
Тут Саксон простила ему его немузыкальность. Она знала, она чувствовала, что такие люди должны быть на свете. И такого человека она ждала. Теперь ей двадцать два; первое предложение она получила, когда ей было шестнадцать, а последнее — всего месяц назад — от старшего мастера прачечной, человека доброго и порядочного, но уже немолодого. Этот же был силен, добр и молод. Она сама еще слишком молода и не может не тянуться к молодости. Правда, с тем, из прачечной, она жила бы спокойно и отдохнула бы от вечных утюгов, но какая же это безрадостная жизнь! А вот с этим… Саксон поймала себя на том, что чуть не пожала его руку, в которой все еще лежала ее рука.
— Нет, Берт, не приставай, он прав, — сказала Мери. — Надо же поспать. Завтра ведь опять эти крахмальные оборки и весь день на ногах.