Страница:
А ведь совсем недавно она присутствовала при том, как Билл дрался в Визел-парке, но то было совсем другое. Чем другое — она не могла бы сказать, но чувствовала разницу между Биллом и Лонгом; у Лонга по-звериному грубы и руки и душа.
— Вы сегодня бледная, у вас измученный вид! — заметил он, поздоровавшись. — Какого черта вы не бросите эту канитель? Ведь все равно рано или поздно придется! От меня вы не отделаетесь, малютка!
— Очень жаль, если так, — возразила она.
Он самоуверенно рассмеялся.
— Нет, Саксон, и не старайтесь. Вы прямо созданы быть моей женой. И будете.
— Хотела бы я быть такой уверенной, как вы, — сказала она с насмешкой, которой он, впрочем, даже не заметил.
— Я вам говорю, — продолжал он, — в одном вы можете быть уверены: что я своему слову верен, — и, довольный своей шуткой, которую, видимо, счел весьма остроумной, он захохотал. — Когда я чего-нибудь захочу, так добуду! И лучше мне поперек дороги не становись, не то сшибу. Поняли? Мы с вами пара — и все тут; поэтому нечего волынить, переходите-ка лучше работать ко мне в дом, чем возиться в прачечной. Да и дела-то с воробьиный нос! Какая у меня работа? Денег я зашибаю достаточно, все у вас будет. Я и сейчас удрал с работы и прибежал сюда, чтобы еще раз все это вам напомнить, не то, пожалуй, забудете. Я даже еще не ел сегодня — видите, все время вас в уме держу!
— Нет, лучше уж ступайте пообедайте, — посоветовала она, хотя знала по опыту, как трудно бывает от него отделаться.
Она едва слышала, что он ей говорил. Саксон вдруг почувствовала себя очень усталой, маленькой и слабой рядом с этим великаном. «Неужели он никогда не отстанет?» — спрашивала она себя с тоской, и ей на миг представилось ее будущее, вся ее жизнь, словно длинная дорога, и она идет по ней с этим неуклонно преследующим ее кузнецом.
— Ну, давайте решайте, малютка, — продолжал он. — Теперь как раз золотое летнее времечко, самая пора для свадеб.
— Но я ведь вовсе не собираюсь за вас замуж! — негодующе возразила Саксон. — Я вам уже тысячу раз говорила!
— Ах, бросьте! Выкиньте эти глупости из головы! Конечно, вы за меня пойдете. Это дело решенное. И еще одно — в пятницу мы с вами махнем во Фриско: там кузнецы задают грандиозный вечер.
— Нет, я не поеду, — решительно заявила она.
— Поедете! — ответил он безапелляционно. — Вернемся с последним пароходом, и вы здорово повеселитесь. Познакомлю вас с лучшими танцорами… Я ведь уж не такой жадный. Я знаю, вы потанцевать любите.
— Но я вам говорю, что не могу, — повторила она.
Он подозрительно покосился на нее из-под черных нависших бровей, густо сросшихся на переносице и образовавших как бы одну черту.
— Почему не можете?
— Я уже обещала…
— Кому это?
— Не ваше дело, Чарли Лонг. Обещала… и все тут.
— Не мое дело? Нет, будет мое, коли захочу! Помните вашего обожателя, этого сопляка бухгалтера? Ну так советую не забывать, чем все это кончилось!
— Прошу вас, оставьте меня в покое! — обиженно проговорила она. — Ну хоть один раз не мучьте!
Кузнец язвительно засмеялся.
— Если какой-нибудь сопляк намерен встать между нами, пусть не воображает… я ему вправлю мозги… Так в пятницу вечером? Да? А где?
— Не скажу.
— Где? — повторил он.
Губы девушки были крепко сжаты, на щеках двумя небольшими пятнами вспыхнул гневный румянец.
— Подумаешь! Точно я не отгадаю! В зале «Германия», конечно! Ладно, я там буду и провожу вас домой. Поняли? И уж лучше предупредите своего сопляка, чтобы он убирался подобру-поздорову, если не хотите, чтобы я ему морду набил.
Саксон, чье женское достоинство было оскорблено таким обращением ее поклонника, хотелось бросить ему в лицо имя и подвиги своего нового защитника. Но она тут же испугалась: Чарли — взрослый мужчина, и в сравнении с ним Билл — мальчик. По крайней мере ей он показался таким. Она вспомнила свое первое впечатление от рук Билла и взглянула на руки своего спутника. Они показались ей вдвое больше, а шерсть, которой они обросли, свидетельствовала об его ужасной силе. Нет, не может Билл драться с этаким громадным животным! И вместе с тем в ней вспыхнула тайная надежда, что благодаря чудесному, баснословному искусству, каким владеют боксеры, Биллу, может быть, удастся проучить этого забияку и избавить ее от преследований. Но когда она опять посмотрела на кузнеца и увидела, как широки его плечи, как морщится сукно костюма на мощных мышцах и рукава приподняты глыбами бицепсов, ее снова охватили сомнения.
— Если вы опять хоть пальцем тронете кого-нибудь, с кем я… — начала она.
— Ему, конечно, не поздоровится, — осклабился кузнец. — И поделом. Всякого, кто становится между парнем и его девушкой, необходимо вздуть.
— Я не ваша девушка и, что бы вы ни говорили, никогда не буду.
— Ладно, злитесь, — кивнул он. — Мне нравится, что вы такая задорная. Нужно, чтобы жена была с огоньком, а то — что в них толку, в этих жирных коровах! Колоды! Вы по крайней мере огонь, злючка!
Она остановилась возле своего дома и положила руку на щеколду калитки.
— Прощайте, — сказала она. — Мне пора.
— Выходите-ка попозднее, прогуляемся в Андорский парк, — предложил он.
— Нет, мне нездоровится. Поужинаю и сразу лягу.
— Понятно, — проговорил он с ехидной усмешкой. — Приберегаете, значит, силы к завтрашнему дню? Да?
Она нетерпеливо толкнула калитку и вошла.
— Я вас предупредил, — продолжал он, — если вы завтра надуете меня, кому-то придется плохо.
— Надеюсь, что вам! — отпарировала она.
Он захохотал, откинул голову, выпятил чугунную грудь и приподнял тяжелые руки. В эту минуту он напоминал Саксон огромную обезьяну, когда-то виденную ею в цирке.
— Ну, до свиданья! — крикнул он ей вслед. — Увидимся завтра вечером в «Германии».
— Я не говорила вам, что буду именно там.
— Но и не отрицали. Я все равно приду. И я вас провожу домой. Смотрите оставьте мне побольше вальсов. Беситесь сколько угодно — это вам идет!
— Вы сегодня бледная, у вас измученный вид! — заметил он, поздоровавшись. — Какого черта вы не бросите эту канитель? Ведь все равно рано или поздно придется! От меня вы не отделаетесь, малютка!
— Очень жаль, если так, — возразила она.
Он самоуверенно рассмеялся.
— Нет, Саксон, и не старайтесь. Вы прямо созданы быть моей женой. И будете.
— Хотела бы я быть такой уверенной, как вы, — сказала она с насмешкой, которой он, впрочем, даже не заметил.
— Я вам говорю, — продолжал он, — в одном вы можете быть уверены: что я своему слову верен, — и, довольный своей шуткой, которую, видимо, счел весьма остроумной, он захохотал. — Когда я чего-нибудь захочу, так добуду! И лучше мне поперек дороги не становись, не то сшибу. Поняли? Мы с вами пара — и все тут; поэтому нечего волынить, переходите-ка лучше работать ко мне в дом, чем возиться в прачечной. Да и дела-то с воробьиный нос! Какая у меня работа? Денег я зашибаю достаточно, все у вас будет. Я и сейчас удрал с работы и прибежал сюда, чтобы еще раз все это вам напомнить, не то, пожалуй, забудете. Я даже еще не ел сегодня — видите, все время вас в уме держу!
— Нет, лучше уж ступайте пообедайте, — посоветовала она, хотя знала по опыту, как трудно бывает от него отделаться.
Она едва слышала, что он ей говорил. Саксон вдруг почувствовала себя очень усталой, маленькой и слабой рядом с этим великаном. «Неужели он никогда не отстанет?» — спрашивала она себя с тоской, и ей на миг представилось ее будущее, вся ее жизнь, словно длинная дорога, и она идет по ней с этим неуклонно преследующим ее кузнецом.
— Ну, давайте решайте, малютка, — продолжал он. — Теперь как раз золотое летнее времечко, самая пора для свадеб.
— Но я ведь вовсе не собираюсь за вас замуж! — негодующе возразила Саксон. — Я вам уже тысячу раз говорила!
— Ах, бросьте! Выкиньте эти глупости из головы! Конечно, вы за меня пойдете. Это дело решенное. И еще одно — в пятницу мы с вами махнем во Фриско: там кузнецы задают грандиозный вечер.
— Нет, я не поеду, — решительно заявила она.
— Поедете! — ответил он безапелляционно. — Вернемся с последним пароходом, и вы здорово повеселитесь. Познакомлю вас с лучшими танцорами… Я ведь уж не такой жадный. Я знаю, вы потанцевать любите.
— Но я вам говорю, что не могу, — повторила она.
Он подозрительно покосился на нее из-под черных нависших бровей, густо сросшихся на переносице и образовавших как бы одну черту.
— Почему не можете?
— Я уже обещала…
— Кому это?
— Не ваше дело, Чарли Лонг. Обещала… и все тут.
— Не мое дело? Нет, будет мое, коли захочу! Помните вашего обожателя, этого сопляка бухгалтера? Ну так советую не забывать, чем все это кончилось!
— Прошу вас, оставьте меня в покое! — обиженно проговорила она. — Ну хоть один раз не мучьте!
Кузнец язвительно засмеялся.
— Если какой-нибудь сопляк намерен встать между нами, пусть не воображает… я ему вправлю мозги… Так в пятницу вечером? Да? А где?
— Не скажу.
— Где? — повторил он.
Губы девушки были крепко сжаты, на щеках двумя небольшими пятнами вспыхнул гневный румянец.
— Подумаешь! Точно я не отгадаю! В зале «Германия», конечно! Ладно, я там буду и провожу вас домой. Поняли? И уж лучше предупредите своего сопляка, чтобы он убирался подобру-поздорову, если не хотите, чтобы я ему морду набил.
Саксон, чье женское достоинство было оскорблено таким обращением ее поклонника, хотелось бросить ему в лицо имя и подвиги своего нового защитника. Но она тут же испугалась: Чарли — взрослый мужчина, и в сравнении с ним Билл — мальчик. По крайней мере ей он показался таким. Она вспомнила свое первое впечатление от рук Билла и взглянула на руки своего спутника. Они показались ей вдвое больше, а шерсть, которой они обросли, свидетельствовала об его ужасной силе. Нет, не может Билл драться с этаким громадным животным! И вместе с тем в ней вспыхнула тайная надежда, что благодаря чудесному, баснословному искусству, каким владеют боксеры, Биллу, может быть, удастся проучить этого забияку и избавить ее от преследований. Но когда она опять посмотрела на кузнеца и увидела, как широки его плечи, как морщится сукно костюма на мощных мышцах и рукава приподняты глыбами бицепсов, ее снова охватили сомнения.
— Если вы опять хоть пальцем тронете кого-нибудь, с кем я… — начала она.
— Ему, конечно, не поздоровится, — осклабился кузнец. — И поделом. Всякого, кто становится между парнем и его девушкой, необходимо вздуть.
— Я не ваша девушка и, что бы вы ни говорили, никогда не буду.
— Ладно, злитесь, — кивнул он. — Мне нравится, что вы такая задорная. Нужно, чтобы жена была с огоньком, а то — что в них толку, в этих жирных коровах! Колоды! Вы по крайней мере огонь, злючка!
Она остановилась возле своего дома и положила руку на щеколду калитки.
— Прощайте, — сказала она. — Мне пора.
— Выходите-ка попозднее, прогуляемся в Андорский парк, — предложил он.
— Нет, мне нездоровится. Поужинаю и сразу лягу.
— Понятно, — проговорил он с ехидной усмешкой. — Приберегаете, значит, силы к завтрашнему дню? Да?
Она нетерпеливо толкнула калитку и вошла.
— Я вас предупредил, — продолжал он, — если вы завтра надуете меня, кому-то придется плохо.
— Надеюсь, что вам! — отпарировала она.
Он захохотал, откинул голову, выпятил чугунную грудь и приподнял тяжелые руки. В эту минуту он напоминал Саксон огромную обезьяну, когда-то виденную ею в цирке.
— Ну, до свиданья! — крикнул он ей вслед. — Увидимся завтра вечером в «Германии».
— Я не говорила вам, что буду именно там.
— Но и не отрицали. Я все равно приду. И я вас провожу домой. Смотрите оставьте мне побольше вальсов. Беситесь сколько угодно — это вам идет!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Когда вальс кончился и музыка смолкла, Билл и Саксон оказались у главного входа в танцевальный зал. Ее рука слегка опиралась на его руку, и они прогуливались, отыскивая местечко, где бы сесть. Вдруг прямо перед ними вырос Чарли Лонг, который, видимо, только что пришел.
— Так это ты тут отбиваешь девушек? — угрожающе спросил он; лицо его было искажено неистовой злобой.
— Кто? Я? — спокойно спросил Билл. — Ошибаетесь, я никогда этим не занимаюсь.
— А я тебе голову снесу, если ты сию минуту не уберешься!
— Ну, с головой-то мне вроде жалко расстаться. Что ж, пойдемте отсюда, Саксон. Здесь неподходящее для нас соседство.
Он хотел пройти с ней дальше, но Лонг опять загородил ему дорогу.
— Уж очень ты занесся, парень, — прохрипел он, — и тебя следует проучить! Понятно?
Билл почесал затылок и изобразил на своем лице притворное недоумение.
— Нет, непонятно, — ответил он. — Повторите, что вы сказали?
Но огромный кузнец презрительно отвернулся и обратился к Саксон:
— Пойдите-ка сюда. Дайте вашу карточку.
— Вы хотите с ним танцевать? — спросил Билл.
Она отрицательно покачала головой.
— Очень жаль, приятель, ничего не поделаешь, — и Билл опять сделал попытку отойти.
Но кузнец в третий раз надвинулся на них.
— А ну-ка давайте отсюда, — сказал Билл, — я вас не держу.
Лонг чуть не бросился на него; его кулаки сжались. Одну руку он отвел назад, готовясь нанести ею удар, а плечи и грудь выпятил, — но невольно остановился при виде невозмутимого спокойствия Билла и его невозмутимых, как будто затуманенных глаз. В лице Билла не дрогнула ни одна черта, в теле — ни одна мышца. Казалось, он даже не сознает, что ему угрожает нападение. Все это было для кузнеца чем-то совершенно новым.
— Ты, может, не знаешь, кто я? — вызывающе спросил Лонг.
— Отлично знаю, — так же невозмутимо ответил Билл. — Ты первейший хулиган (лицо Лонга выразило удовольствие). Специалист по избиению малолетних. Тебе полицейская газета должна бы дать брильянтовый жетон. Сразу видно, что ни черта не боишься.
— Брось, Чарли, — посоветовал один из обступивших их молодых людей. — Это же Билл Роберте, боксер. Ну, знаешь… Большой Билл…
— Да хоть бы сам Джим Джеффис! Я никому не позволю становиться мне поперек дороги!
Но даже Саксон заметила, что его свирепый пыл сразу угас. Казалось, одно имя Билла уже действует усмиряюще на самых отчаянных скандалистов.
— Вы с ним знакомы? — обратился к ней Билл.
Она ответила только взглядом, хотя ей хотелось громко закричать обо всех обидах, которые ей нанес этот человек, так упорно ее преследовавший. Билл обернулся к кузнецу:
— Осторожнее, приятель, тебе со мной ссориться не стоит. Хуже будет. Да и чего ради, собственно говоря? Ведь в таком деле решать ей, а не нам.
— Нет, не ей. Нам.
Билл медленно покачал головой:
— Нет, ошибаешься. Слово за ней.
— Ну, так скажите его! — зарычал Лонг, обращаясь к Саксон. — С кем вы пойдете? С ним или со мной? Давайте выясним это сейчас же!
Вместо ответа Саксон положила и другую руку на руку Билла.
— Вот и сказала, — заметил Билл.
Лонг злобно посмотрел на Саксон, потом на ее защитника.
— А все-таки я с тобой еще посчитаюсь, — пробурчал он сквозь зубы.
Когда Саксон и Билл отошли, девушку охватила глубокая радость. Нет, ее не постигла судьба Лили Сэндерсон, и этот невозмутимый, неторопливый мужчина-мальчик укротил ужасного кузнеца, ни разуме пригрозив ему и не ударив.
— Он все время прохода мне не дает, — шепнула она Биллу. — Везде меня преследует и избивает каждого, кто только приближается ко мне. Я больше не хочу его видеть! Никогда!
Билл вдруг остановился. Чарли, нехотя удалявшийся остановился тоже.
— Она говорит, — обратился к нему Билл, — что больше не хочет с тобой знаться. А ее слово свято. Если только я услышу, что ты к ней опять пристаешь, я возьмусь за тебя по-настоящему. Понял?
Лонг с ненавистью посмотрел на него и промолчал.
— Ты понял? — сказал Билл еще более решительно.
Кузнец глухо прорычал что-то, означавшее согласие.
— Тогда все в порядке. И смотри — заруби себе на носу. А теперь катись отсюда, не то я тебя сшибу.
Лонг исчез, бормоча несвязные угрозы, а Саксон шла точно во сне. Итак, Чарли Лонг отступил. Он испугался этого мальчика с нежной кожей и голубыми глазами! Билл избавил ее от преследователя; он сделал то, на что до сих пор не решался никто другой. И потом… он отнесся к ней совсем иначе, чем к Лили Сэндерсон.
Два раза Саксон принималась рассказывать своему защитнику подробности знакомства с Лонгом, и каждый раз он останавливал ее.
— Да бросьте вы вспоминать! Все это чепуха, — сказал он во второй раз. — Вы здесь, — а это главное.
Но она настояла на своем, и когда, волнуясь и сердясь, кончила свой рассказ, он ласково погладил ее руку.
— Пустяки, Саксон. Он просто нахал. Я как взглянул на него, сразу понял, что это за птица. Больше он вас не тронет. Я знаю таких молодцов: это трусливые псы. Драчун? Да, с грудными младенцами он храбр, хоть сотню поколотит.
— Но как это у вас получается? — спросила она с восхищением. — Почему мужчины вас так боятся? Нет, вы просто удивительный!
Он смущенно улыбнулся и переменил разговор.
— Знаете, — сказал он, — мне очень нравятся ваши зубы. Они такие белые, ровные, но и не мелкие, как у детишек. Они… они очень хорошие… и вам идут. Я никогда еще не видел таких ни у одной девушки. Честное слово, я не могу спокойно на них смотреть! Так бы и съел их.
В полночь, покинув Берта и Мери, танцевавших неутомимо, Билл и Саксон отправились домой. Так как именно Билл настоял на раннем уходе, то он счел нужным объяснить ей причину.
— Бокс заставил меня понять одну очень важную штуку, — сказал он,
— надо беречь себя. Нельзя весь день работать, потом всю ночь плясать и оставаться в форме. То же самое и с выпивкой. Я вовсе не ангел. И я напивался, и знаю, что это такое. Я и теперь люблю пиво, — да чтобы пить не по глоточку, а большими кружками. Но я никогда не выпиваю, сколько мне хочется. Пробовал — и убедился, что не стоит. Возьмите хоть этого хулигана, который сегодня приставал к вам. Я бы шутя его взгрел. Конечно, он и так буян, а тут еще пиво бросилось ему в голову. Я с первого взгляда увидел и потому легко бы с ним справился. Все зависит от того, в каком человек состоянии.
— Но ведь он такой большой! — возразила Саксон. — У него кулак вдвое больше вашего.
— Ничего не значит. Важны не кулаки, а то, что за кулаками. Он бы набросился на меня, как зверь. Если бы мне не удалось его сразу сбить, я бы только оборонялся и выжидал. А потом он вдруг выдохся бы, сердце, дыхание — все. И тут уж я бы с ним сделал, что хотел. Главное, он сам это прекрасно знает.
— Я никогда еще не встречалась с боксером, — сказала Саксон, помолчав.
— Да я уже не боксер, — возразил Билл поспешно. — И еще одному научил меня бокс: что надо это дело бросить. Не стоит. Тренируется человек до того, что сделается как огурчик, и кожа атласная и все такое, — ну, словом, в отличной форме, жить бы ему сто лет, и вдруг — нырнул он под канаты и через каких-нибудь двадцать раундов с таким же молодцом все его атласы — к чертям, и еще целый год жизни потеряет! Да что год, иной раз и пять лет, а то и половину жизни… бывает и так, что на месте останется. Я насмотрелся. Я видел боксеров. Иной здоров, как бык, а глядишь — года не пройдет, умирает от чахотки, от болезни почек или еще чего-нибудь. Так что же тут хорошего? Того, что он потерял, ни за какие деньги не купишь. Вот потому-то я это дело и бросил и опять стал возчиком. На здоровье не могу пожаловаться и хочу сохранить его. Вот и все.
— Вы, наверно, гордитесь сознанием своей власти над людьми, — тихо сказала Саксон, чувствуя, что и сама она гордится его силой и ловкостью.
— Пожалуй, — откровенно признался он, — Я рад, что тогда пошел на ринг, и рад теперь, что с него ушел… Да, все-таки я многому там научился: научился глядеть в оба и держать себя в руках. А какой у меня раньше был характер! Кипяток! Я сам иной раз себя пугался. Чуть что — так вспылю, удержу нет. А бокс научил меня сразу не выпускать пары и не делать того, в чем после каяться будешь.
— Полно! — перебила она его. — Я такого спокойного, мягкого человека еще не встречала.
— А вы не верьте. Вот узнаете меня поближе — увидите, какой я бываю: так разойдусь, что уже ничего не помню. Нет, я ужасно бешеный, стоит только отпустить вожжи!
Этим он как бы выразил желание продолжать их знакомство, и у Саксон радостно екнуло сердце.
— Скажите, — спросил он, когда они уже приближались к ее дому, — что вы делаете в следующее воскресенье? У вас есть какие-нибудь планы?
— Нет, никаких нет.
— Ну… Хотите, возьмем экипаж и поедем на целый день в горы?
Она ответила не сразу — в эту минуту ею овладело ужасное воспоминание о последней поездке с кузнецом; о том, как она его боялась, как под конец выскочила из экипажа и потом бежала, спотыкаясь в темноте, много миль в легких башмаках на тонкой подошве, испытывая при каждом шаге мучительную боль от острых камней. Но затем она почувствовала прилив горячей радости: ведь теперешний ее спутник — совсем другой человек, чем Лонг.
— Я очень люблю лошадей, — сказала она. — Люблю даже больше, чем танцы, только я ничего почти про них не знаю. Мой отец ездил на большой чалой кавалерийской лошади. Он ведь был капитаном кавалерийского полка. Я его никогда не видела, но всегда представляю себе верхом на рослом коне, с длинной саблей и портупеей. Теперь эта сабля у моего брата Джорджа, но второй брат. Том, у которого я живу, говорит, что она моя, потому что мы от разных отцов. Они ведь мои сводные братья. От второго мужа у моей матери родилась только я. Это был ее настоящий брак… я хочу сказать — брак по любви.
Саксон вдруг умолкла, смутившись своей болтливости, но ей так хотелось рассказать этому молодому человеку про себя все, — ведь ей казалось, что эти заветные воспоминания составляют часть ее самой.
— Продолжайте! Рассказывайте! — настаивал Билл. — Я очень люблю слушать про старину и тогдашних людей. Мои родители ведь тоже все это испытали, но почему-то мне кажется, что тогда жилось лучше, чем теперь. Все было проще и естественнее. Я не знаю, как это выразить… словом — не понимаю я теперешней жизни: все эти профсоюзы и компанейские союзы, стачки, кризисы, безработица и прочее; в старину ничего этого не знали. Каждый жил на земле, занимался охотой, добывал себе достаточно пищи, заботился о своих стариках, и каждому хватало. А теперь все пошло вверх дном, ничего не разберешь. Может, я просто дурак — не знаю. Но вы все-таки продолжайте, расскажите про свою мать.
— Видите ли, моя мать была совсем молоденькая, когда они с капитаном Брауном влюбились друг в друга. Он был тогда на военной службе, еще до войны. Когда вспыхнула война, капитана послали в Восточные штаты, а мама уехала к своей больной сестре Лоре и ухаживала за ней. Потом пришло известие, что он убит при Шайлоу, и она вышла замуж за человека, который уже много-много лет любил ее. Он еще мальчиком был в той же партии, что и она, и вместе с нею прошел через прерии. Она уважала его, но по-настоящему не любила. А потом вдруг оказалось, что мой отец жив. Мама загрустила, но не дала горю отравить ей жизнь. Она была хорошей матерью и хорошей женой, кроткая, ласковая, но всегда печальная, а голос у нее был, по-моему, самый прекрасный на свете.
— Держалась, значит, молодцом, — одобрил Билл.
— А мой отец так и не женился. Он все время продолжал ее любить. У меня хранится очень красивое стихотворение, которое она ему посвятила,
— удивительное, прямо как музыка. И только через много лет, когда, наконец, ее муж умер, они с отцом поженились. Это произошло в тысяча восемьсот восемьдесят втором году, и жилось ей тогда хорошо.
Многое еще рассказала ему Саксон, уже стоя у калитки, и потом уверяла себя, что на этот раз его прощальный поцелуй был более долгим, чем обычно.
— В девять часов не рано? — окликнул ее Билл через калитку. — Ни о завтраке, ни о чем не хлопочите. Я все это устрою. Будьте только готовы ровно в девять.
— Так это ты тут отбиваешь девушек? — угрожающе спросил он; лицо его было искажено неистовой злобой.
— Кто? Я? — спокойно спросил Билл. — Ошибаетесь, я никогда этим не занимаюсь.
— А я тебе голову снесу, если ты сию минуту не уберешься!
— Ну, с головой-то мне вроде жалко расстаться. Что ж, пойдемте отсюда, Саксон. Здесь неподходящее для нас соседство.
Он хотел пройти с ней дальше, но Лонг опять загородил ему дорогу.
— Уж очень ты занесся, парень, — прохрипел он, — и тебя следует проучить! Понятно?
Билл почесал затылок и изобразил на своем лице притворное недоумение.
— Нет, непонятно, — ответил он. — Повторите, что вы сказали?
Но огромный кузнец презрительно отвернулся и обратился к Саксон:
— Пойдите-ка сюда. Дайте вашу карточку.
— Вы хотите с ним танцевать? — спросил Билл.
Она отрицательно покачала головой.
— Очень жаль, приятель, ничего не поделаешь, — и Билл опять сделал попытку отойти.
Но кузнец в третий раз надвинулся на них.
— А ну-ка давайте отсюда, — сказал Билл, — я вас не держу.
Лонг чуть не бросился на него; его кулаки сжались. Одну руку он отвел назад, готовясь нанести ею удар, а плечи и грудь выпятил, — но невольно остановился при виде невозмутимого спокойствия Билла и его невозмутимых, как будто затуманенных глаз. В лице Билла не дрогнула ни одна черта, в теле — ни одна мышца. Казалось, он даже не сознает, что ему угрожает нападение. Все это было для кузнеца чем-то совершенно новым.
— Ты, может, не знаешь, кто я? — вызывающе спросил Лонг.
— Отлично знаю, — так же невозмутимо ответил Билл. — Ты первейший хулиган (лицо Лонга выразило удовольствие). Специалист по избиению малолетних. Тебе полицейская газета должна бы дать брильянтовый жетон. Сразу видно, что ни черта не боишься.
— Брось, Чарли, — посоветовал один из обступивших их молодых людей. — Это же Билл Роберте, боксер. Ну, знаешь… Большой Билл…
— Да хоть бы сам Джим Джеффис! Я никому не позволю становиться мне поперек дороги!
Но даже Саксон заметила, что его свирепый пыл сразу угас. Казалось, одно имя Билла уже действует усмиряюще на самых отчаянных скандалистов.
— Вы с ним знакомы? — обратился к ней Билл.
Она ответила только взглядом, хотя ей хотелось громко закричать обо всех обидах, которые ей нанес этот человек, так упорно ее преследовавший. Билл обернулся к кузнецу:
— Осторожнее, приятель, тебе со мной ссориться не стоит. Хуже будет. Да и чего ради, собственно говоря? Ведь в таком деле решать ей, а не нам.
— Нет, не ей. Нам.
Билл медленно покачал головой:
— Нет, ошибаешься. Слово за ней.
— Ну, так скажите его! — зарычал Лонг, обращаясь к Саксон. — С кем вы пойдете? С ним или со мной? Давайте выясним это сейчас же!
Вместо ответа Саксон положила и другую руку на руку Билла.
— Вот и сказала, — заметил Билл.
Лонг злобно посмотрел на Саксон, потом на ее защитника.
— А все-таки я с тобой еще посчитаюсь, — пробурчал он сквозь зубы.
Когда Саксон и Билл отошли, девушку охватила глубокая радость. Нет, ее не постигла судьба Лили Сэндерсон, и этот невозмутимый, неторопливый мужчина-мальчик укротил ужасного кузнеца, ни разуме пригрозив ему и не ударив.
— Он все время прохода мне не дает, — шепнула она Биллу. — Везде меня преследует и избивает каждого, кто только приближается ко мне. Я больше не хочу его видеть! Никогда!
Билл вдруг остановился. Чарли, нехотя удалявшийся остановился тоже.
— Она говорит, — обратился к нему Билл, — что больше не хочет с тобой знаться. А ее слово свято. Если только я услышу, что ты к ней опять пристаешь, я возьмусь за тебя по-настоящему. Понял?
Лонг с ненавистью посмотрел на него и промолчал.
— Ты понял? — сказал Билл еще более решительно.
Кузнец глухо прорычал что-то, означавшее согласие.
— Тогда все в порядке. И смотри — заруби себе на носу. А теперь катись отсюда, не то я тебя сшибу.
Лонг исчез, бормоча несвязные угрозы, а Саксон шла точно во сне. Итак, Чарли Лонг отступил. Он испугался этого мальчика с нежной кожей и голубыми глазами! Билл избавил ее от преследователя; он сделал то, на что до сих пор не решался никто другой. И потом… он отнесся к ней совсем иначе, чем к Лили Сэндерсон.
Два раза Саксон принималась рассказывать своему защитнику подробности знакомства с Лонгом, и каждый раз он останавливал ее.
— Да бросьте вы вспоминать! Все это чепуха, — сказал он во второй раз. — Вы здесь, — а это главное.
Но она настояла на своем, и когда, волнуясь и сердясь, кончила свой рассказ, он ласково погладил ее руку.
— Пустяки, Саксон. Он просто нахал. Я как взглянул на него, сразу понял, что это за птица. Больше он вас не тронет. Я знаю таких молодцов: это трусливые псы. Драчун? Да, с грудными младенцами он храбр, хоть сотню поколотит.
— Но как это у вас получается? — спросила она с восхищением. — Почему мужчины вас так боятся? Нет, вы просто удивительный!
Он смущенно улыбнулся и переменил разговор.
— Знаете, — сказал он, — мне очень нравятся ваши зубы. Они такие белые, ровные, но и не мелкие, как у детишек. Они… они очень хорошие… и вам идут. Я никогда еще не видел таких ни у одной девушки. Честное слово, я не могу спокойно на них смотреть! Так бы и съел их.
В полночь, покинув Берта и Мери, танцевавших неутомимо, Билл и Саксон отправились домой. Так как именно Билл настоял на раннем уходе, то он счел нужным объяснить ей причину.
— Бокс заставил меня понять одну очень важную штуку, — сказал он,
— надо беречь себя. Нельзя весь день работать, потом всю ночь плясать и оставаться в форме. То же самое и с выпивкой. Я вовсе не ангел. И я напивался, и знаю, что это такое. Я и теперь люблю пиво, — да чтобы пить не по глоточку, а большими кружками. Но я никогда не выпиваю, сколько мне хочется. Пробовал — и убедился, что не стоит. Возьмите хоть этого хулигана, который сегодня приставал к вам. Я бы шутя его взгрел. Конечно, он и так буян, а тут еще пиво бросилось ему в голову. Я с первого взгляда увидел и потому легко бы с ним справился. Все зависит от того, в каком человек состоянии.
— Но ведь он такой большой! — возразила Саксон. — У него кулак вдвое больше вашего.
— Ничего не значит. Важны не кулаки, а то, что за кулаками. Он бы набросился на меня, как зверь. Если бы мне не удалось его сразу сбить, я бы только оборонялся и выжидал. А потом он вдруг выдохся бы, сердце, дыхание — все. И тут уж я бы с ним сделал, что хотел. Главное, он сам это прекрасно знает.
— Я никогда еще не встречалась с боксером, — сказала Саксон, помолчав.
— Да я уже не боксер, — возразил Билл поспешно. — И еще одному научил меня бокс: что надо это дело бросить. Не стоит. Тренируется человек до того, что сделается как огурчик, и кожа атласная и все такое, — ну, словом, в отличной форме, жить бы ему сто лет, и вдруг — нырнул он под канаты и через каких-нибудь двадцать раундов с таким же молодцом все его атласы — к чертям, и еще целый год жизни потеряет! Да что год, иной раз и пять лет, а то и половину жизни… бывает и так, что на месте останется. Я насмотрелся. Я видел боксеров. Иной здоров, как бык, а глядишь — года не пройдет, умирает от чахотки, от болезни почек или еще чего-нибудь. Так что же тут хорошего? Того, что он потерял, ни за какие деньги не купишь. Вот потому-то я это дело и бросил и опять стал возчиком. На здоровье не могу пожаловаться и хочу сохранить его. Вот и все.
— Вы, наверно, гордитесь сознанием своей власти над людьми, — тихо сказала Саксон, чувствуя, что и сама она гордится его силой и ловкостью.
— Пожалуй, — откровенно признался он, — Я рад, что тогда пошел на ринг, и рад теперь, что с него ушел… Да, все-таки я многому там научился: научился глядеть в оба и держать себя в руках. А какой у меня раньше был характер! Кипяток! Я сам иной раз себя пугался. Чуть что — так вспылю, удержу нет. А бокс научил меня сразу не выпускать пары и не делать того, в чем после каяться будешь.
— Полно! — перебила она его. — Я такого спокойного, мягкого человека еще не встречала.
— А вы не верьте. Вот узнаете меня поближе — увидите, какой я бываю: так разойдусь, что уже ничего не помню. Нет, я ужасно бешеный, стоит только отпустить вожжи!
Этим он как бы выразил желание продолжать их знакомство, и у Саксон радостно екнуло сердце.
— Скажите, — спросил он, когда они уже приближались к ее дому, — что вы делаете в следующее воскресенье? У вас есть какие-нибудь планы?
— Нет, никаких нет.
— Ну… Хотите, возьмем экипаж и поедем на целый день в горы?
Она ответила не сразу — в эту минуту ею овладело ужасное воспоминание о последней поездке с кузнецом; о том, как она его боялась, как под конец выскочила из экипажа и потом бежала, спотыкаясь в темноте, много миль в легких башмаках на тонкой подошве, испытывая при каждом шаге мучительную боль от острых камней. Но затем она почувствовала прилив горячей радости: ведь теперешний ее спутник — совсем другой человек, чем Лонг.
— Я очень люблю лошадей, — сказала она. — Люблю даже больше, чем танцы, только я ничего почти про них не знаю. Мой отец ездил на большой чалой кавалерийской лошади. Он ведь был капитаном кавалерийского полка. Я его никогда не видела, но всегда представляю себе верхом на рослом коне, с длинной саблей и портупеей. Теперь эта сабля у моего брата Джорджа, но второй брат. Том, у которого я живу, говорит, что она моя, потому что мы от разных отцов. Они ведь мои сводные братья. От второго мужа у моей матери родилась только я. Это был ее настоящий брак… я хочу сказать — брак по любви.
Саксон вдруг умолкла, смутившись своей болтливости, но ей так хотелось рассказать этому молодому человеку про себя все, — ведь ей казалось, что эти заветные воспоминания составляют часть ее самой.
— Продолжайте! Рассказывайте! — настаивал Билл. — Я очень люблю слушать про старину и тогдашних людей. Мои родители ведь тоже все это испытали, но почему-то мне кажется, что тогда жилось лучше, чем теперь. Все было проще и естественнее. Я не знаю, как это выразить… словом — не понимаю я теперешней жизни: все эти профсоюзы и компанейские союзы, стачки, кризисы, безработица и прочее; в старину ничего этого не знали. Каждый жил на земле, занимался охотой, добывал себе достаточно пищи, заботился о своих стариках, и каждому хватало. А теперь все пошло вверх дном, ничего не разберешь. Может, я просто дурак — не знаю. Но вы все-таки продолжайте, расскажите про свою мать.
— Видите ли, моя мать была совсем молоденькая, когда они с капитаном Брауном влюбились друг в друга. Он был тогда на военной службе, еще до войны. Когда вспыхнула война, капитана послали в Восточные штаты, а мама уехала к своей больной сестре Лоре и ухаживала за ней. Потом пришло известие, что он убит при Шайлоу, и она вышла замуж за человека, который уже много-много лет любил ее. Он еще мальчиком был в той же партии, что и она, и вместе с нею прошел через прерии. Она уважала его, но по-настоящему не любила. А потом вдруг оказалось, что мой отец жив. Мама загрустила, но не дала горю отравить ей жизнь. Она была хорошей матерью и хорошей женой, кроткая, ласковая, но всегда печальная, а голос у нее был, по-моему, самый прекрасный на свете.
— Держалась, значит, молодцом, — одобрил Билл.
— А мой отец так и не женился. Он все время продолжал ее любить. У меня хранится очень красивое стихотворение, которое она ему посвятила,
— удивительное, прямо как музыка. И только через много лет, когда, наконец, ее муж умер, они с отцом поженились. Это произошло в тысяча восемьсот восемьдесят втором году, и жилось ей тогда хорошо.
Многое еще рассказала ему Саксон, уже стоя у калитки, и потом уверяла себя, что на этот раз его прощальный поцелуй был более долгим, чем обычно.
— В девять часов не рано? — окликнул ее Билл через калитку. — Ни о завтраке, ни о чем не хлопочите. Я все это устрою. Будьте только готовы ровно в девять.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В воскресенье утром Саксон оказалась готовой даже раньше девяти, и когда она вернулась из кухни, куда бегала уже второй раз, чтобы посмотреть в окно, не подъехал ли экипаж, Сара, как обычно, на нее накинулась.
— Стыд и срам! Некоторые особы не могут жить без шелковых чулок…
— начала она. — Посмотрите на меня, я день и ночь гну спину, а разве у меня когда-нибудь были шелковые чулки да по три пары туфель? Но я одно говорю: бог справедлив, и некоторые люди не обрадуются, когда придет расплата и они получат по заслугам.
Том, который в это время покуривал трубку и держал на коленях своего младшего сына, незаметно подмигнул Саксон, что, мол, на Сару опять «наехало». А Саксон тщательно перевязывала лентой волосы одной из девочек и казалась всецело погруженной в свое занятие. Сара грузно шлепала по кухне, перемывая и убирая посуду после завтрака. Наконец, она, охнув, выпрямила спину и, отойдя от раковины, с новым приливом злобы уставилась на Саксон.
— Что? Небось молчишь? А почему молчишь? Потому что еще, должно быть, не совсем стыд потеряла. Хороша! С боксером спуталась! Слышала, слышала я кое-что насчет твоих похождений с этим Робертсом. Тоже гусь! Да подожди, голубушка, дай только Чарли Лонгу до него добраться! Тогда увидишь!
— Ну, не знаю, — вмешался Том. — По всему, что я слышал, Билл Роберте очень хороший парень.
Саксон снисходительно улыбнулась, но Сара, перехватив эту улыбку, окончательно рассвирепела.
— Почему бы тебе не выйти за Чарли Лонга? Он об тебе с ума сходит, не пьяница…
— Насколько мне известно, он пьет гораздо больше, чем следует, — возразила Саксон.
— Это-то верно, — подтвердил брат. — А кроме того, я знаю, что он и дома держит бочонок пива.
— Может, ты сам к нему прикладывался? — съязвила Сара.
— Может, и прикладывался, — спокойно ответил Том, невольно отерев рот рукой.
— А почему бы ему и не держать у себя бочонка, коли ему хочется? — вновь перешла она в наступление, направленное теперь и на мужа. — Он чужого не берет, зарабатывает хорошо, во всяком случае побольше, чем иные прочие.
— Да, но у него нет на руках жены и ребят, — сказал Том.
— И он не платит дурацких взносов во всякие там союзы.
— Ошибаешься. Взносы и он платит, — невозмутимо возразил Том. — Черта с два он работал бы на этом предприятии, да и на любом в Окленде, если бы не был в ладах с союзом кузнецов. Ты ведь, Сара, ничего не понимаешь насчет профсоюзных дел. Коли человек не хочет умереть с голоду, он должен держаться за союз.
— Ну еще бы, — презрительно фыркнула Сара. — Я всегда ничего не понимаю! Где уж мне! Я дура набитая! И ты мне это говоришь при детях?!
— Она с бешенством обернулась к старшему мальчику, который вздрогнул и отскочил. — Слышишь, Билли? Оказывается, твоя мать дура! Понимаешь? Твой отец это ей заявляет в лицо, и при вас — детях! Она круглая дура! Скоро он скажет, что она спятила, и отправит ее в сумасшедший дом. А что ты на это скажешь. Билли? Тебе понравится, если твоя мать будет сидеть взаперти, в халате, в отделении для буйных, без солнца, без света, и ее будут бить, как били негров, когда они были рабами. Билли, как настоящих черномазых негров? Вот какой у тебя папаша! Подумай об этом. Билли! Представь себе свою мать, которая тебя родила, в буйном отделении, среди сумасшедших! Они воют и вопят, а кругом валяются залитые известью трупы тех, кого эти звери сторожа били так, что забили до смерти!..
Она продолжала неутомимо рисовать в самых мрачных красках то ужасное будущее, которое ей готовит ее супруг, а мальчик, охваченный смутным предчувствием какой-то непонятной катастрофы, начал беззвучно плакать, и его нижняя губа судорожно вздрагивала.
Саксон, наконец, вышла из себя.
— Ради бога! — вспылила она. — Пяти минут мы не можем пробыть вместе, чтобы не ссориться!
Сара тут же забыла о сумасшедшем доме и опять набросилась на Саксон:
— Это кто же ссорится? Я рта не могу раскрыть, вы оба тут же на меня накидываетесь!
Саксон в отчаянии полсала плечами, а Сара повела новую атаку на мужа:
— Уж если сестра тебе дороже жены, так зачем же ты на мне женился? Я тебе детей народила, я работала на тебя, как каторжная, я все руки себе отмотала! Ты и спасибо не скажешь… при детях оскорбляешь меня, кричишь, что я сумасшедшая! А ты для меня хоть что-нибудь сделал? Ты вот что скажи! Я на тебя и стряпала, и твое вонючее белье стирала, и носки чинила, и ночи не спала с твоими щенками, когда они болели! А вот на — посмотри! — И она высунула из-под юбки бесформенную распухшую ногу, обутую в стоптанный, нечищенный потрескавшийся башмак. — На это посмотри! Вот я про что говорю! Полюбуйся! — Ее крик постепенно переходил в хриплый визг. — А ведь других башмаков у меня нет! У твоей жены! И тебе не стыдно? Уж трех пар ты у меня не найдешь! А чулки? Видишь?..
Вдруг голос ее оборвался, и она рухнула на стул у стола, задыхаясь от нестерпимой обиды и злобы; но тут же опять поднялась, деревянным угловатым движением, как автомат, налила себе чашку остывшего кофе и таким же деревянным движением снова села. Она вылила на блюдце подернутую жиром, противную жидкость, — словно кофе был горяч и мог обжечь ей рот, — и продолжала бессмысленно смотреть перед собой, а грудь ее приподнималась судорожными, короткими вздохами.
— Ну, Сара, успокойся! Пожалуйста, успокойся! — тревожно упрашивал ее Том.
Вместо ответа она медленно, осторожно, словно от этого зависела судьба целого государства, опрокинула блюдечко на стол, — затем подняла правую руку, медленно, тяжело, и так же неторопливо и тяжело ударила Тома ладонью по щеке и тут же истерически завыла — пронзительно, хрипло, все на тех же нотах, как одержимая — села на пол и принялась раскачиваться взад и вперед, словно в порыве безысходного горя.
Тихие всхлипывания Билли перешли в громкий плач; к нему присоединились обе девочки с новыми лентами в волосах.
Лицо Тома вытянулось и побелело, хотя щека его все еще пылала. Саксон очень хотелось ласково обнять его и утешить, но она не решилась.
Он наклонился над женой:
— Сара, ты нездорова. Дай я уложу тебя в постель, а тут уж: сам приберу.
— Не трогай! Не трогай меня! — судорожно завопила она, вырываясь.
— Уведи детей во двор. Том, и погуляй с ними, во всяком случае уведи их отсюда, — сказала Саксон; сердце ее сжималось, она была бледна и дрожала.
— Иди, иди. Том, пожалуйста! Вот твоя шляпа. Я успокою ее. Я знаю, что ей нужно.
Оставшись одна, Саксон с судорожной поспешностью принялась за дело. Всеми силами старалась она казаться спокойной, чтобы успокоить эту раскричавшуюся, обезумевшую женщину, все еще бившуюся на полу. Тонкие дощатые стены дома пропускали малейший звук, и Саксон догадывалась, что шум скандала слышен не только в соседних домах, но и на улице и даже на той стороне. Больше всего она боялась, чтобы именно в эту минуту не появился Билл. Саксон чувствовала себя униженной, оскорбленной до глубины души. Каждый ее нерв трепетал, вид Сары вызывал в ней почти физическую тошноту, и все же она не теряла самообладания и медленным, успокаивающим движением гладила волосы кричавшей женщины, затем обняла ее — и постепенно ужасный, пронзительный визг Сары стал затихать. Еще несколько минут — и та уже лежала в постели, судорожно всхлипывая, с мокрым полотенцем на голове и на глазах.
— Стыд и срам! Некоторые особы не могут жить без шелковых чулок…
— начала она. — Посмотрите на меня, я день и ночь гну спину, а разве у меня когда-нибудь были шелковые чулки да по три пары туфель? Но я одно говорю: бог справедлив, и некоторые люди не обрадуются, когда придет расплата и они получат по заслугам.
Том, который в это время покуривал трубку и держал на коленях своего младшего сына, незаметно подмигнул Саксон, что, мол, на Сару опять «наехало». А Саксон тщательно перевязывала лентой волосы одной из девочек и казалась всецело погруженной в свое занятие. Сара грузно шлепала по кухне, перемывая и убирая посуду после завтрака. Наконец, она, охнув, выпрямила спину и, отойдя от раковины, с новым приливом злобы уставилась на Саксон.
— Что? Небось молчишь? А почему молчишь? Потому что еще, должно быть, не совсем стыд потеряла. Хороша! С боксером спуталась! Слышала, слышала я кое-что насчет твоих похождений с этим Робертсом. Тоже гусь! Да подожди, голубушка, дай только Чарли Лонгу до него добраться! Тогда увидишь!
— Ну, не знаю, — вмешался Том. — По всему, что я слышал, Билл Роберте очень хороший парень.
Саксон снисходительно улыбнулась, но Сара, перехватив эту улыбку, окончательно рассвирепела.
— Почему бы тебе не выйти за Чарли Лонга? Он об тебе с ума сходит, не пьяница…
— Насколько мне известно, он пьет гораздо больше, чем следует, — возразила Саксон.
— Это-то верно, — подтвердил брат. — А кроме того, я знаю, что он и дома держит бочонок пива.
— Может, ты сам к нему прикладывался? — съязвила Сара.
— Может, и прикладывался, — спокойно ответил Том, невольно отерев рот рукой.
— А почему бы ему и не держать у себя бочонка, коли ему хочется? — вновь перешла она в наступление, направленное теперь и на мужа. — Он чужого не берет, зарабатывает хорошо, во всяком случае побольше, чем иные прочие.
— Да, но у него нет на руках жены и ребят, — сказал Том.
— И он не платит дурацких взносов во всякие там союзы.
— Ошибаешься. Взносы и он платит, — невозмутимо возразил Том. — Черта с два он работал бы на этом предприятии, да и на любом в Окленде, если бы не был в ладах с союзом кузнецов. Ты ведь, Сара, ничего не понимаешь насчет профсоюзных дел. Коли человек не хочет умереть с голоду, он должен держаться за союз.
— Ну еще бы, — презрительно фыркнула Сара. — Я всегда ничего не понимаю! Где уж мне! Я дура набитая! И ты мне это говоришь при детях?!
— Она с бешенством обернулась к старшему мальчику, который вздрогнул и отскочил. — Слышишь, Билли? Оказывается, твоя мать дура! Понимаешь? Твой отец это ей заявляет в лицо, и при вас — детях! Она круглая дура! Скоро он скажет, что она спятила, и отправит ее в сумасшедший дом. А что ты на это скажешь. Билли? Тебе понравится, если твоя мать будет сидеть взаперти, в халате, в отделении для буйных, без солнца, без света, и ее будут бить, как били негров, когда они были рабами. Билли, как настоящих черномазых негров? Вот какой у тебя папаша! Подумай об этом. Билли! Представь себе свою мать, которая тебя родила, в буйном отделении, среди сумасшедших! Они воют и вопят, а кругом валяются залитые известью трупы тех, кого эти звери сторожа били так, что забили до смерти!..
Она продолжала неутомимо рисовать в самых мрачных красках то ужасное будущее, которое ей готовит ее супруг, а мальчик, охваченный смутным предчувствием какой-то непонятной катастрофы, начал беззвучно плакать, и его нижняя губа судорожно вздрагивала.
Саксон, наконец, вышла из себя.
— Ради бога! — вспылила она. — Пяти минут мы не можем пробыть вместе, чтобы не ссориться!
Сара тут же забыла о сумасшедшем доме и опять набросилась на Саксон:
— Это кто же ссорится? Я рта не могу раскрыть, вы оба тут же на меня накидываетесь!
Саксон в отчаянии полсала плечами, а Сара повела новую атаку на мужа:
— Уж если сестра тебе дороже жены, так зачем же ты на мне женился? Я тебе детей народила, я работала на тебя, как каторжная, я все руки себе отмотала! Ты и спасибо не скажешь… при детях оскорбляешь меня, кричишь, что я сумасшедшая! А ты для меня хоть что-нибудь сделал? Ты вот что скажи! Я на тебя и стряпала, и твое вонючее белье стирала, и носки чинила, и ночи не спала с твоими щенками, когда они болели! А вот на — посмотри! — И она высунула из-под юбки бесформенную распухшую ногу, обутую в стоптанный, нечищенный потрескавшийся башмак. — На это посмотри! Вот я про что говорю! Полюбуйся! — Ее крик постепенно переходил в хриплый визг. — А ведь других башмаков у меня нет! У твоей жены! И тебе не стыдно? Уж трех пар ты у меня не найдешь! А чулки? Видишь?..
Вдруг голос ее оборвался, и она рухнула на стул у стола, задыхаясь от нестерпимой обиды и злобы; но тут же опять поднялась, деревянным угловатым движением, как автомат, налила себе чашку остывшего кофе и таким же деревянным движением снова села. Она вылила на блюдце подернутую жиром, противную жидкость, — словно кофе был горяч и мог обжечь ей рот, — и продолжала бессмысленно смотреть перед собой, а грудь ее приподнималась судорожными, короткими вздохами.
— Ну, Сара, успокойся! Пожалуйста, успокойся! — тревожно упрашивал ее Том.
Вместо ответа она медленно, осторожно, словно от этого зависела судьба целого государства, опрокинула блюдечко на стол, — затем подняла правую руку, медленно, тяжело, и так же неторопливо и тяжело ударила Тома ладонью по щеке и тут же истерически завыла — пронзительно, хрипло, все на тех же нотах, как одержимая — села на пол и принялась раскачиваться взад и вперед, словно в порыве безысходного горя.
Тихие всхлипывания Билли перешли в громкий плач; к нему присоединились обе девочки с новыми лентами в волосах.
Лицо Тома вытянулось и побелело, хотя щека его все еще пылала. Саксон очень хотелось ласково обнять его и утешить, но она не решилась.
Он наклонился над женой:
— Сара, ты нездорова. Дай я уложу тебя в постель, а тут уж: сам приберу.
— Не трогай! Не трогай меня! — судорожно завопила она, вырываясь.
— Уведи детей во двор. Том, и погуляй с ними, во всяком случае уведи их отсюда, — сказала Саксон; сердце ее сжималось, она была бледна и дрожала.
— Иди, иди. Том, пожалуйста! Вот твоя шляпа. Я успокою ее. Я знаю, что ей нужно.
Оставшись одна, Саксон с судорожной поспешностью принялась за дело. Всеми силами старалась она казаться спокойной, чтобы успокоить эту раскричавшуюся, обезумевшую женщину, все еще бившуюся на полу. Тонкие дощатые стены дома пропускали малейший звук, и Саксон догадывалась, что шум скандала слышен не только в соседних домах, но и на улице и даже на той стороне. Больше всего она боялась, чтобы именно в эту минуту не появился Билл. Саксон чувствовала себя униженной, оскорбленной до глубины души. Каждый ее нерв трепетал, вид Сары вызывал в ней почти физическую тошноту, и все же она не теряла самообладания и медленным, успокаивающим движением гладила волосы кричавшей женщины, затем обняла ее — и постепенно ужасный, пронзительный визг Сары стал затихать. Еще несколько минут — и та уже лежала в постели, судорожно всхлипывая, с мокрым полотенцем на голове и на глазах.