Страница:
В Ленинград приехал на совещание военкоров, которое было назначено на 12 января, 19.30, но отложено до следующего дня...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
13.01.1943
...Ночью мне звонил спецвоенкор "Комсомольской правды" Р. Июльский, предлагал место в своей машине, чтобы ехать вместе в два часа дня. Успею ли? Да и каковы будут указания Кулика?
В городе все обычно, тихо, мороз небольшой, и странно думать об этой тишине и о том, что сейчас уже идет начавшийся вчера решительный бой за Ленинград, за освобождение его от кольца блокады! Это волнует, думаешь только об этом!..
...Ведь вся страна, весь мир узнает подробности боев только из наших корреспонденций и очерков, а нас, спецкоров центральной прессы, всего шесть-семь человек!..
...О начавшемся на нашем фронте наступлении население Ленинграда еще ничего не знает. Это держится в строгой тайне от всех. Многие знают только, что "вот-вот должно начаться!". Не ведают об этом и писатели оперативной группы - ни Лихарев, ни Федоров, ни другие. Спрашивают меня, что известно мне, а я не имею права никому ничего говорить. Вот наступит час - и как радостно будет всем с гордостью все рассказывать!
...3 часа дня. Пропуск подписан, сижу в машине с Июльским, шофер включил мотор, - выезжаем на фронт!..
За последние два месяца Лукницкий получил не одну телеграмму с требованием выехать в Москву. Но как-то увертывался от поездки. И его можно понять. Как он, такой патриот Ленинграда, мог оставить свой город в самый горячий момент - в момент прорыва блокады! Он хотел, он заработал право лично участвовать в прорыве. Он должен сообщать стране о ходе событий. Он, наконец, хотел описать все это в своем дневнике. Все телеграммы хранятся, впрочем, как и вся нуднейшая переписка с ТАСС. Как ему удалось остаться это целая приключенческая повесть; лишь кратко упомянуто об этом в его трехтомнике "Ленинград действует".
После прорыва блокады - снова приказ (по телефону), категоричный, приехать в ТАСС. Павел Николаевич выезжает в начале марта 1943 года, формально на совещание военных корреспондентов, а фактически, как он и предполагал, руководству ТАСС он был необходим как разъездной корреспондент по всем фронтам, с тем чтобы между поездками он жил в Москве. Другой бы согласился с радостью. Чем плохо: столица, разъезды по фронтам в большинстве случаев на автомобилях, и тут и там на хорошем довольствии. А он готов был расстаться с ТАСС и перевестись в любую часть Ленинградского фронта, лишь бы остаться в своем городе. Так он прямо и заявил руководству ТАСС, и ни убеждения, ни споры, ни даже в какой-то степени угрозы не помогли - Павел Николаевич вернулся в Ленинград.
ИЗ ПИСЬМА МУХТАРУ АУЭЗОВУ
6.03.1943, Москва
...Но я все-таки доволен и ни за что не променял бы эту жизнь на прозябание в глубоком тылу, став подобным тем некоторым из наших "эвакуантов", коих, находящихся в жалком состоянии, ты встречаешь у себя в Алма-Ате. Я с грустью убеждаюсь в том, сколь многие, в единственном стремлении во что бы то ни стало сохранить свое существование, утратили и чувство собственного достоинства, и вообще человеческий облик.
У нас, в Ленинграде, людей мало, люди очень нужны. Я за это время узнал, что родной город можно любить, как близкого родного человека, - я не могу жить без Ленинграда, несмотря на то что в нем как будто и одинок и бездомен: квартира моя разбита, ни жены, ни родственников у меня в нем нет.
И уж если суждено мне будет дожить до того светлого дня, когда ни одного гитлеровца под Ленинградом не станет, - я знаю, что всю жизнь буду считать правильным мое решение не покидать этот город, несмотря ни на что, какие бы трудности на мою долю ни выпали.
Вот, Мухтар-ага, я знаю, ты меня поймешь, ты знаешь, что такое любовь к Родине, ты любишь свой родной тебе Казахстан, мог ли бы ты покинуть Алма-Ату, если бы твой город осаждали враги? Я уверен: ты оказался бы в рядах самых упорных ее защитников... Вот ты зовешь меня пожить у тебя спокойно. Нет, Мухтар, я приеду в Среднюю Азию и в Казахстан тогда, когда буду сознавать, что мой долг перед войной выполнен до конца, что я заслужил право отдыхать и быть равным среди казахов так же, как я сейчас равный среди людей на фронте, отдавших себя служению Родине... И тебя тогда позову в гости к себе в Ленинград, мне не совестно будет чувствовать себя в нем хозяином...
Кое-кто преисполнен высокомерия, со скептической усмешкой называет меня романтиком! Что ж, быть романтиком в том смысле, что человек сохраняет любовь к человеку, когда многие это чувство утратили быть романтиком в том смысле, что человек не считает извечно высокие понятия словесной мишурой, разве это так уж плохо?
Я, Мухтар, был свидетелем стольких случаев подлинного героизма, что не мне утратить веру в чистоту вековечных принципов. И если многое в нашем мире, даже до этой ужасной войны, было несовершенно, то разве следует удивляться, что всякий стремящийся к совершенству художник в и д и т пути к совершенству везде и во всем и верит в существование доброй воли к достижению этого совершенства?
И разве не следует все личное направлять в то единое русло, которое ведет к этой цели?.. А проще сказать: я могу в этой войне растрачивать свои силы. Свое здоровье, но не могу и не хочу растрачивать свою душу...
ИЗ ПИСЬМА ЛИХАРЕВУ
12.03.1943, Москва
Боря, дорогой мой!
войсками обещал сделать все возможное, чтоб все-таки перетащить меня из ТАССа к себе... Если вытащить не удастся, то остаюсь в ведении Хавинсона и поеду туда, куда он меня пошлет. Прошусь в Ленинград...
Окончательное решение выяснится на днях. Завтра в ТАССе открывается совещание всех военных корреспондентов, созванных на него с фронтов. Распределять их по фронтам Хавинсон будет после совещания.
Как только выясню мою судьбу окончательно - сообщу тебе телеграммой.
Очень прошу тебя, Борис, узнать, как обстоит дело с моей книгой, сданной в Гослитиздат.
Я написал здесь изрядный рассказ, листа на полтора, "Невская Шахерезада", о боевых действиях на Неве. Пришлю его, - хорошо бы и его включить в мою книгу. В "Знамени" No 1 напечатана моя повесть "Сила победы".
Привет тебе и всем товарищам. П. Лукницкий.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
10.03.1943
...Зонин уверял меня: "Это фетишизм - думать, что твой долг быть именно в Ленинграде. Будто ты не можешь быть полезен в другом месте..." Но я тут же ловил себя на мысли, что Зонин говорит так потому, что сам в Ленинград возвращаться не собирается, - он уже договорился в наркомате, что поедет на Черное море...
Вечером по телефону Лавренев говорил мне: "Зачем тебе ехать в Ленинград? Плюнь на свои обещания, кто теперь исполняет их. Поезжай в Среднюю Азию или на Кавказ ..." Сегодня он говорил мне то же самое, я только что был у него. Да, это так хорошо: солнце, покой, обстановка, не требующая непрестанного нервного напряжения, - об этом можно мечтать, я это вижу даже во сне.
А голос совести говорит: "Поезжай в Ленинград и будь там до конца. Будь что будет, может быть, ты погибнешь, может быть, на всю жизнь останешься полуживым, но поезжай туда и будь там..." Что за голос? Я знаю: это голос чести. Мое желание одно: поведать своим творчеством народу правду о том, что я знал, видел, испытал. Чтобы узнали читатели о мужестве, о доблести, о самоотверженности тех, кто завоевывает победу стране в самой жестокой, самой страшной войне. Но чтобы такую книгу написать, необходимо самому быть до конца честным. А это значит не бежать от риска потерять не только силы, но и саму жизнь, а следовательно - не написать ничего... И вывод прост: пока есть жизнь - находить в самом себе силы для прежней стойкости... Быть суровым и непреклонным... Писателей много, а Родина одна. И если она будет, будут и писатели. Они допишут...
ИЗ ПИСЬМА РОЖДЕСТВЕНСКОГО -ЛУКНИЦКОМУ
30.05.1943
...Отчаялся что-либо узнать о тебе и думал, что ты уехал куда-нибудь в дальнее фронтовое странствие на юг. А ты, оказывается, все же верен нашему городу. Это, видимо, твоя судьба. И думаю я, что еще не раз пересекутся наши фронтовые пути. Мне бы очень этого хотелось. Много было пережито вместе, начиная со времен далекой юности. И то, что нам с тобой больше суждено было встречаться в жизни, чем в литературе, еще более укрепляет нити, связующие нас. Литературное бытие все же иллюзорно. Когда я встречаю в печати имена наших давних спутников и соратников, у меня не возникает ничего, кроме чисто академического интереса. Твои книги - другое. За ними всегда стоит живая жизнь, все честно тобой пережитое и испытанное - и это я очень люблю в тебе. Ты для меня писатель в лучшем смысле этого слова. Тебя всегда интересно будет читать, потому что ты не выдумываешь то, чего нет или не может быть. Ты удивляешься человеку в лучших деяниях его, а это самое прочное наше утешение. И если бы кто-то назвал бы нас за это "романтиками" и "идеалистами", нам не след было бы обижаться. "Человек - это звучит гордо" сказано еще М. Горьким...
ИЗ ПИСЬМА РОЖДЕСТВЕНСКОМУ
28.03.1965
"Да, мир хорош, как старец у порога!"...
Мы с Тобой уже оба старые, и, какие бы бодряческие слова нам люди ни говорили, мы знаем истину: век наш - и мой и твой - в главном, в основном, в содеянном нами - прожит. Но мы с Тобой видели многое, пережили бури Революции и войн, не падали духом в самые тяжкие, самые скорбные времена, с честью прошли сквозь все и всякие испытания, и оба любим поэзию и пуще жизни своей любим нашу Родину, свой великий и многострадальный народ... Разве нам нужны комплименты, фальшивые заверения, несбыточные пожелания: "живи еще сто лет!", "будь таким же молодым, как сейчас" и т. п. Черта с два! Поживешь и Ты, поживу и я столько, сколько нам судьбою отпущено, - да и достаточно.
Но я от души желаю Тебе спокойствия души на восьмом твоем десятке, удовлетворенности от того, что успел сделать, успехов в том, что сделать еще успеешь! Не суетись, друг, не лукавь ни в чем! Когда мало осталось времени, нужно сделать как можно больше и как можно лучше. В этом творческом стремлении - и радость и счастье. Живи! Твори! Дерзай! Наперекор всем годам, всем немощам, всяческой неустроенности и всяческой неудовлетворенности. Ты еще м о ж е ш ь. У Тебя есть ч т о выдать людям.
Я вот прочитал два тома дневника Гонкуров. Ведь зд рово живет он, прожег уже столетие, прожжет их и несколько! Пусть наши с Тобой "эвры" проживут столько же!
Вот, с таким расчетом - пиши!
Ирину и всю Твою плеяду целую и обнимаю, а Тебе:
Я, пожалуй, десяток столетий
Проживу и своим колдовством!..
Верочка к моему поздравлению присоединяется.
Вернусь из Югославии к 1 Мая и - если ленинградцы позовут - приеду на 9 Мая в Ленинград, Победу хочется праздновать с ленинградцами и в Ленинграде! Твой П. Лукницкий.
ИЗ ПИСЕМ ОТЦУ
17.06.1943
Сегодня я выписался из госпиталя и сразу же, к 12 часам дня, явился в Союз писателей, где был сбор всех награждаемых медалями "За оборону Ленинграда".
В большом зале дома им. Маяковского собрались те из писателей, которые частично уже получили медали через Политуправление, и те, которые получали сегодня - через Союз писателей.
Медали вручал председатель райисполкома Горбунов. Всего было выдано около сорока медалей, в том числе и мне. Я сказал коротенькое слово - и вот на моей гимнастерке с правой стороны висит на светло-зеленой ленточке с темно-зеленой полоской медаль, которая мне дороже иных орденов.
После выдачи медалей состоялся просмотр кинофильма "День войны", а затем - нечто вроде небольшого банкета, с пивом - котлеты, бутерброд с красной икрой и бутерброд с семгой, манник с урюком, компот и пирожное. Надо сказать, что атмосфера была вполне товарищеской и даже веселой --читались басни, эпиграммы и т. п.
Тут же радиокомитетчики мне сказали, что по требованию Горкома радиокомитет представил 28 рассказов - лучших из того, что шло в эфир за два года. В числе этих рассказов - 8 моих. Еще мне сказали, что мои рассказы из "Звезды" читаются кое-где в школах на выпускных экзаменах. "Звезда" и радио усиленно просят от меня новых вещей, Гослитиздат торопит со сдачей книги рассказов.
Живу пока все в том же общежитии, кроме Никитича никто в нем летом не живет. А очень хочется организовать наконец свое жилье.
Если говорить не о себе лично, а о жизни здесь вообще, то она такова, как всегда, во всех отношениях. Наш город - фронт, все этим сказано.
Я рад, что я в Ленинграде. И ощущаю, что медаль "За оборону Ленинграда" я, действительно, вполне заслужил. Дело, конечно, не во внешнем выражении признания моего участия в героической обороне Ленинграда, а в том прекрасном сознании, что я здесь действительно нужен, что моя маленькая доля участия влилась в общие силы, оборонившие и обороняющие ныне мой город!
23.06.1943
...Как бы мы лично ни относились один к другому, всех нас связывает общая судьба - ленинградцев, она развивает и укрепляет в нас дух товарищества и взаимопомощи. Все мы живем, не зная своего завтрашнего дня и даже ближайшего часа. Все привыкли к этому и считаем это для себя нормальным бытом - нашим, ленинградским бытом. Почти все мы оторваны от родных и близких и, конечно, внутренне одиноки, потому что тоскуем о семьях. И нас, писателей, здесь так мало! Как же не развиться тут духу товарищества? Делить нам, что называется, нечего, работа наша нужна, нервы у всех укреплены волей, каждый тихий день воспринимается нами как подарок, а шумные дни давно уже никого из нас, как и вообще никого из ленинградцев, не будоражат. Мы часто просто не замечаем ни воздушных тревог, ни обстрелов - живем и работаем так же, как и тогда, когда нет их, положившись на судьбу и на случай и зная, что при всех обстоятельствах мы связали себя своей любовью с Ленинградом и будем с ним до конца, до победы, что бы ни пришлось пережить нам на пути к ней...
Это - хорошее чувство. Вот почему в Ленинграде у меня всегда хорошее настроение, бодрое. Конечно, хотелось бы лучше и больше питаться, хотелось бы очень много, но, смиряя желания, трудностями укрепляя свой дух, всегда остаешься энергичным и стремящимся в работе сделать больше и лучше, и сознание этого - приятно.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
1.07.1943
...Поехал прямо в Токсово на велосипеде. Доехал, хоть и устал (поезда не ходили, трамваи тоже останавливались из-за обстрелов).
...В редакции армейской газеты "Знамя победы", где приняли меня с искренним радушием, материала для ТАССа - хватало. Заехал я к тому же к пограничникам, которые охраняют тылы; и они - материал для меня... Но глодало беспокойство: 67-я армия ведет бой, и ежели до сообщения информбюро я никакого материала давать не могу, то все-таки нужно поехать туда, собрать материал, чтобы быть готовым. И когда в ночь среди сообщений информбюро в сводке появилось первое упоминание о "боях местного значения в районе севернее и восточнее Мги", я уже усидеть в Токсово не мог. С рассветом, как условился накануне, отправился к пограничникам в 103-й полк, оттуда в 1-й батальон, в лес, пробыл там полдня, а вечером выехал из Токсово, опять на велосипеде, в тяжкий для меня маршрут - прямиком на Всеволожскую, 20 с лишком километров... Больше двух часов я крутил педали, устал до бледности, до дрожи в руках и ногах, но во Всеволожскую сразу после заката солнца приехал. От усталости, что ли, бессонничал, не мог заснуть. Ураганная канонада и гул бомбежек из района действий 67-й... Вместе с велосипедом в поезде в Шлиссельбург. Оттуда на велосипеде - в Морозовку. Остаток для - на чердаке, на общем собрании сотрудников газеты "Вперед за Родину". В 3 часа утра под грохот бомбежки и воздушного боя, под свет десятков бросаемых над Шлиссельбургом слепящих парашютирующих ракет лег спать на одной койке с каким-то сотрудником редакции, чтоб встать в 7, выехать в Ленинград на попутном грузовике и передать материал...
ОТЕЦ - ЛУКНИЦКОМУ
29.07.1943
...Пока же я полон интересом к событиям, происходящим в Италии. Ведь это реальное "начало конца" всей фашистской нечисти и в Италии. Жду с нетерпением известий о восстании в итальянской армии, о полной капитуляции Италии и думаю, что это вопрос дней. Наши дела на фронте тоже радуют сердце. Совершенно определенно, что у немцев "кишка тонка", и в этом году даже на узеньком участке фронта, им не удалось иметь успех. Скоро крышка им. А там примемся за созидательную работу по восстановлению наших разрушенных городов, и в первую очередь нашего любимого Ленинграда. Много придется поработать, а мне, вероятно, больше других, если буду жив и здоров. Пока же очень далек от строительной жизни. Побывав на короткий срок в Свердловске, я провел две экспертизы, и если бы не уехал, то меня просили бы провести и третью. Возможно, что пришлют проект с инженером сюда, ибо считают меня самым крупным специалистом в Союзе по вопросам производства работ.
ИЗ ПИСЬМА ОТЦУ
1.08.1943
...Был я у О...заместителя ответственного руководителя ТАСС, прилетевшего из Москвы, - был у него в "Астории". За дни, проведенные здесь, он уже вполне убедился, что обстановка, в какой работаем мы здесь, немножко, мягко выражаясь, отличается от московской, - испытал он это на себе, когда во время одного из заседаний, на котором он был, во дворе того дома разорвался снаряд, - все сидевшие на заседании только повернули головы в сторону разрыва и продолжали писать, - ленинградцы! А он, невольно, вскочил, и его увели в укрытие, - что, впрочем, понятно, - ибо человеку непривычному такие "внешние впечатления" кажутся, так сказать, "странными"!
Принял меня О. очень хорошо, сказал, что работа моя вполне их удовлетворяет, что я нашел ту форму, какая абсолютно для них пригожа, что я был прав, отбрыкиваясь от мелких информаций и добиваясь права работать у них как писатель, что все посланные мною им очерки и рассказы им весьма пригодились, часть из них широко напечатана, как в московских, так и во всех областных газетах, а часть передана за границу. Не забракована ни одна вещь, и особенно понравились им "Братья Шумовы" и "Сто метров болота". Сказал, что просит меня именно так работать и дальше. Я переговорил с ним о многих интересующих меня вопросах и получил благоприятные ответы буквально на все. А именно: ТАСС не возражает, чтоб я параллельно давал материал в Совинформбюро, чтоб копии посылаемых в Москву корреспонденций давал в "На страже Родины", чтоб изредка, если мне это нужно, давал материал непосредственно в "Правду". Не возражает ТАСС также против того, чтоб я попутно писал то, что мне нужно как писателю, - повесть, пьесу и пр.
14.08.1943
Силой выстраданной воли
Весь пронизан, как током, металл,
Исполинское бранное поле
Русских армий проходит вал.
Свой орлиный полет простирая,
Русский гений расправил крыла,
Вся Европа с надеждой взирает
На свободу и силу Орла!
В Риме падает Муссолини,
То не ветры ль русской зимы?
Англичане подходят к Мессине,
Это - насмерть стояли мы.
Эхо Белгорода в Белграде
Криком "Живео!" жжет народ
И на гитлеровском параде
Партизанскую бомбу рвет.
Так гордись же армейским шагом,
Каждым шагом вперед, Солдат!
Будет день: на паркете рейхстага
Ты поставишь в козлы приклад.
А сегодня иди на Киев
И на Минск - и выигрывай бой,
Чтоб как мать гордилась Россия
Сыном воли народной - тобой!
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
17.08.1943. 12 часов дня,
Канал Грибоедова
В отместку на наше наступление немцы, совершенно разъярившись, бессильные предпринять что-либо иное. Бессильные бросить на Ленинград авиацию, - с самого начала нашего наступления начали изуверствовать в обстрелах Ленинграда ежедневно.
Дома. Или, собственно говоря, точней - на переднем крае обороны. Идет ожесточенный обстрел района и продолжается уже часа полтора. В этот момент я вынул часы, пустил секундомер, прервал запись ровно на две минуты и за эти две минуты насчитал 26 разрывов снарядов. Ежедневно 10 - 12 часов подряд из окна видно направление за Невским, где-то в районе Сенной площади, или ближе валит в небо черный дым пожара. С полчаса тому назад другая туча серого дыма заволокла все за окном, - как густой туман, закрывший яркий солнечный день... Очередное немецкое изуверство... радио то и дело повторяет: "Внимание! Внимание! Артиллерийский обстрел продолжается!"
...С 9-го августа по вчерашний день я написал рассказ "Летучий голландец", который сегодня, в 22 часа 20 минут, должен идти в эфир, по радио, и два очерка "Командир стрелкового полка" и "Сильнее смерти". Очерк "Сильнее смерти" - в ответ на срочное телеграфное требование ТАСС дать материал о летчиках. День Авиации был 16 августа, вместо обычного - 18 августа, что было для меня, да и для всех, в том числе для ТАСС, неожиданностью...
Очерк послал вчера...
ИЗ ПИСЬМА ОТЦУ
17.08.1943
...Пишу во время очередного обстрела... Зашел Борька Лихарев, поговорили о разных разностях, потом он уехал выступать со стихами, а я пошел на пятый этаж, в ту соседнюю с бывшей моей квартиру, в которой прежде была детская амбулатория, а ныне живет Антонина Голубева, недавно назначенная редактором "Звезды".
Голубева сетовала, что ленинградские писатели стали допускать в очерках стилистические небрежности. "А знаете, сколько очерков, например, мною написано за время войны?" - "Сколько?" - "Сто семьдесят очерков и более полтораста корреспонденций... Нет ничего в жизни, что я любил бы больше моего творчества... Но разве мы могли бы бить немца, наступать, скажем, на Орел и Белгород, если б каждый солдат скулил о том, что ему хочется делать не то, что сегодня велит ему долг, а то, что он, вообще говоря, любит больше всего в своей жизни?.. Я счастлив был бы сесть за работу над повестью. А разве не счастлив был бы солдат, сидящий в сырой траншее, вернуться к мирному труду - скажем, возделывать виноградники в Крыму или жать пшеницу на полях Украины?..
Сначала надо истребить врага, а потом, - озаренному победой, огромнейшим жизненным опытом, полученным войной, - возвращаться к мирному, любимому труду.
Я солдат Родины. Я ношу погоны. Я должен делать то, чего от меня ждут. Я должен через печать сообщать советскому народу о том, что делается на Ленинградском фронте, кто герой его и что он сделал...
Если б не военная обязанность писать такое огромное количество очерков, я сел бы за стол, не отрывался бы от него месяца три и написал бы повесть, в которой отвечал бы за художественность каждого слова!.."
Хорошо бы, чтоб каждый из нас, ленинградских писателей, написал бы сейчас по роману. Но мы этого не можем, мы пишем очерки, рядовые корреспонденции, но ими мы вызываем в народе ненависть к врагу, любовь к России. А те, кто сидят сейчас в глубочайшем тылу, до кого война доходит только газетными сводками да теми же очерками корреспондентов-фронтовиков и язвят по поводу "деградации" ленинградских писателей (вот ругают, например, за "серый стиль" Н. Тихонова), те, кто, удрав из Ленинграда и от войны за тридевять земель, корят нас, ленинградцев, в том, что мы якобы "деградируем", те, кто сейчас всякими правдами и неправдами ухватывают себе кой-какие жизненные блага, - те трусы, прохвосты и просто преступники по отношению к своей Родине! Можно "выблатовать" себе лишний килограмм сахару, но нельзя выблатовать себе подлинного уважения окружающих.
После войны равновесие восстановится...
Будущий читатель поверит Ленинграду.
А останусь жив - напишу о Ленинграде, как было...
22.08.1943
Два последних дня, получив заказ Военгиза, я сплошь пробеседовал с вызванной для меня из армии героиней нашего фронта лейтенантом Верой Лебедевой. Я не слишком охотно согласился на этот заказ - и так перегружен работой, - но сейчас не жалею. Эта девушка, награжденная орденами Красного Знамени, медалями "За отвагу" и "За оборону Ленинграда", оказалась столь интересной в своей боевой биографии, что материал, записанный мною, может дать мне не только большой очерк, но (будь время писать) - хорошую повесть. Это действительно человек исключительной храбрости, к тому же умный и вдумчивый, с ней беседовать было мне очень интересно. Завтра же сажусь за работу.
Завтра должны быть и гранки моей книги "Сила Победы" - придется немало времени потратить на вычитку их.
Позавчера шли мы из ДКА компанией, точней - из Союза, куда после обеда зашли посмотреть фильм "Миссия в Москву" (который советую посмотреть и вам). Прокофьев, Лихарев, Авраменко, Дудин, кто-то еще. Зашли на огород Сашки Прокофьева на Марсово поле. Какой у него получился великолепный огород! 380 кочней капусты, есть и цветная; морковь и помидоры, лук, турнепс, редька чего только нет, и я позавидовал ему. Парень здорово обеспечил себя на зиму и полезным и вкусным. И на огороде у него я впервые в этом году попробовал морковку, ел ее как заяц, с наслаждением!..
И пока я пишу - передают утренние, одиннадцатичасовые известия. Я уже слушал эту сводку дважды и сейчас в пол-уха слушаю в третий раз. И поглядываю на карту, и вижу, как наш наступающий на юге фронт повернулся лицом параллельно Днепру и как стал он в направлении течения рек, так, что в дальнейшем наступлении не придется форсировать реки, а можно будет идти вдоль них, что значительно облегчит движение, и поставленные мною на карте красные стрелки устремлены к Смоленску, к Ярославлю, к Нежину и Киеву, к Лубнам, к Полтаве, к Павлограду и Днепропетровску, к Запорожью и Мелитополю. И всем дыханием моим, бодрящим радостью, вижу, как это движение с каждым днем разрастается, как красная штриховка на моей карте с каждым днем заполняет все новые и новые пространства освобожденных земель. А на другой стене у меня висит карта Италии, и я всматриваюсь теперь в те границы ее, каких ни я и никто из нас в течение всей войны просто не замечал, потому что их как бы не существовало, - в границы Италии с Францией, со Швейцарией и с Тиролем... Теперь эти границы, как магнит, притягивают к себе с двух сторон войска: с одной стороны - гитлеровские, с другой - войска американцев, и англичан, и самих итальянцев, досыта надружившихся с немцами, до того надружившихся, что немцы теперь оккупируют их города!.. И слышу по радио речи, - первые разумные речи американцев о том, как давно бы пора повести себя Финляндии по отношению к Советскому Союзу... И все это вместе взятое ширит радость во мне, я вижу, как, наконец, придавленный со всех сторон паук фашизма, уже чувствуя скорое свое издыхание нервно, в диком страхе перебирает своими паучьими лапами, терзая все, что оказывается под ними, но уже бессильный умертвить дух свободы и независимости...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
13.01.1943
...Ночью мне звонил спецвоенкор "Комсомольской правды" Р. Июльский, предлагал место в своей машине, чтобы ехать вместе в два часа дня. Успею ли? Да и каковы будут указания Кулика?
В городе все обычно, тихо, мороз небольшой, и странно думать об этой тишине и о том, что сейчас уже идет начавшийся вчера решительный бой за Ленинград, за освобождение его от кольца блокады! Это волнует, думаешь только об этом!..
...Ведь вся страна, весь мир узнает подробности боев только из наших корреспонденций и очерков, а нас, спецкоров центральной прессы, всего шесть-семь человек!..
...О начавшемся на нашем фронте наступлении население Ленинграда еще ничего не знает. Это держится в строгой тайне от всех. Многие знают только, что "вот-вот должно начаться!". Не ведают об этом и писатели оперативной группы - ни Лихарев, ни Федоров, ни другие. Спрашивают меня, что известно мне, а я не имею права никому ничего говорить. Вот наступит час - и как радостно будет всем с гордостью все рассказывать!
...3 часа дня. Пропуск подписан, сижу в машине с Июльским, шофер включил мотор, - выезжаем на фронт!..
За последние два месяца Лукницкий получил не одну телеграмму с требованием выехать в Москву. Но как-то увертывался от поездки. И его можно понять. Как он, такой патриот Ленинграда, мог оставить свой город в самый горячий момент - в момент прорыва блокады! Он хотел, он заработал право лично участвовать в прорыве. Он должен сообщать стране о ходе событий. Он, наконец, хотел описать все это в своем дневнике. Все телеграммы хранятся, впрочем, как и вся нуднейшая переписка с ТАСС. Как ему удалось остаться это целая приключенческая повесть; лишь кратко упомянуто об этом в его трехтомнике "Ленинград действует".
После прорыва блокады - снова приказ (по телефону), категоричный, приехать в ТАСС. Павел Николаевич выезжает в начале марта 1943 года, формально на совещание военных корреспондентов, а фактически, как он и предполагал, руководству ТАСС он был необходим как разъездной корреспондент по всем фронтам, с тем чтобы между поездками он жил в Москве. Другой бы согласился с радостью. Чем плохо: столица, разъезды по фронтам в большинстве случаев на автомобилях, и тут и там на хорошем довольствии. А он готов был расстаться с ТАСС и перевестись в любую часть Ленинградского фронта, лишь бы остаться в своем городе. Так он прямо и заявил руководству ТАСС, и ни убеждения, ни споры, ни даже в какой-то степени угрозы не помогли - Павел Николаевич вернулся в Ленинград.
ИЗ ПИСЬМА МУХТАРУ АУЭЗОВУ
6.03.1943, Москва
...Но я все-таки доволен и ни за что не променял бы эту жизнь на прозябание в глубоком тылу, став подобным тем некоторым из наших "эвакуантов", коих, находящихся в жалком состоянии, ты встречаешь у себя в Алма-Ате. Я с грустью убеждаюсь в том, сколь многие, в единственном стремлении во что бы то ни стало сохранить свое существование, утратили и чувство собственного достоинства, и вообще человеческий облик.
У нас, в Ленинграде, людей мало, люди очень нужны. Я за это время узнал, что родной город можно любить, как близкого родного человека, - я не могу жить без Ленинграда, несмотря на то что в нем как будто и одинок и бездомен: квартира моя разбита, ни жены, ни родственников у меня в нем нет.
И уж если суждено мне будет дожить до того светлого дня, когда ни одного гитлеровца под Ленинградом не станет, - я знаю, что всю жизнь буду считать правильным мое решение не покидать этот город, несмотря ни на что, какие бы трудности на мою долю ни выпали.
Вот, Мухтар-ага, я знаю, ты меня поймешь, ты знаешь, что такое любовь к Родине, ты любишь свой родной тебе Казахстан, мог ли бы ты покинуть Алма-Ату, если бы твой город осаждали враги? Я уверен: ты оказался бы в рядах самых упорных ее защитников... Вот ты зовешь меня пожить у тебя спокойно. Нет, Мухтар, я приеду в Среднюю Азию и в Казахстан тогда, когда буду сознавать, что мой долг перед войной выполнен до конца, что я заслужил право отдыхать и быть равным среди казахов так же, как я сейчас равный среди людей на фронте, отдавших себя служению Родине... И тебя тогда позову в гости к себе в Ленинград, мне не совестно будет чувствовать себя в нем хозяином...
Кое-кто преисполнен высокомерия, со скептической усмешкой называет меня романтиком! Что ж, быть романтиком в том смысле, что человек сохраняет любовь к человеку, когда многие это чувство утратили быть романтиком в том смысле, что человек не считает извечно высокие понятия словесной мишурой, разве это так уж плохо?
Я, Мухтар, был свидетелем стольких случаев подлинного героизма, что не мне утратить веру в чистоту вековечных принципов. И если многое в нашем мире, даже до этой ужасной войны, было несовершенно, то разве следует удивляться, что всякий стремящийся к совершенству художник в и д и т пути к совершенству везде и во всем и верит в существование доброй воли к достижению этого совершенства?
И разве не следует все личное направлять в то единое русло, которое ведет к этой цели?.. А проще сказать: я могу в этой войне растрачивать свои силы. Свое здоровье, но не могу и не хочу растрачивать свою душу...
ИЗ ПИСЬМА ЛИХАРЕВУ
12.03.1943, Москва
Боря, дорогой мой!
войсками обещал сделать все возможное, чтоб все-таки перетащить меня из ТАССа к себе... Если вытащить не удастся, то остаюсь в ведении Хавинсона и поеду туда, куда он меня пошлет. Прошусь в Ленинград...
Окончательное решение выяснится на днях. Завтра в ТАССе открывается совещание всех военных корреспондентов, созванных на него с фронтов. Распределять их по фронтам Хавинсон будет после совещания.
Как только выясню мою судьбу окончательно - сообщу тебе телеграммой.
Очень прошу тебя, Борис, узнать, как обстоит дело с моей книгой, сданной в Гослитиздат.
Я написал здесь изрядный рассказ, листа на полтора, "Невская Шахерезада", о боевых действиях на Неве. Пришлю его, - хорошо бы и его включить в мою книгу. В "Знамени" No 1 напечатана моя повесть "Сила победы".
Привет тебе и всем товарищам. П. Лукницкий.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
10.03.1943
...Зонин уверял меня: "Это фетишизм - думать, что твой долг быть именно в Ленинграде. Будто ты не можешь быть полезен в другом месте..." Но я тут же ловил себя на мысли, что Зонин говорит так потому, что сам в Ленинград возвращаться не собирается, - он уже договорился в наркомате, что поедет на Черное море...
Вечером по телефону Лавренев говорил мне: "Зачем тебе ехать в Ленинград? Плюнь на свои обещания, кто теперь исполняет их. Поезжай в Среднюю Азию или на Кавказ ..." Сегодня он говорил мне то же самое, я только что был у него. Да, это так хорошо: солнце, покой, обстановка, не требующая непрестанного нервного напряжения, - об этом можно мечтать, я это вижу даже во сне.
А голос совести говорит: "Поезжай в Ленинград и будь там до конца. Будь что будет, может быть, ты погибнешь, может быть, на всю жизнь останешься полуживым, но поезжай туда и будь там..." Что за голос? Я знаю: это голос чести. Мое желание одно: поведать своим творчеством народу правду о том, что я знал, видел, испытал. Чтобы узнали читатели о мужестве, о доблести, о самоотверженности тех, кто завоевывает победу стране в самой жестокой, самой страшной войне. Но чтобы такую книгу написать, необходимо самому быть до конца честным. А это значит не бежать от риска потерять не только силы, но и саму жизнь, а следовательно - не написать ничего... И вывод прост: пока есть жизнь - находить в самом себе силы для прежней стойкости... Быть суровым и непреклонным... Писателей много, а Родина одна. И если она будет, будут и писатели. Они допишут...
ИЗ ПИСЬМА РОЖДЕСТВЕНСКОГО -ЛУКНИЦКОМУ
30.05.1943
...Отчаялся что-либо узнать о тебе и думал, что ты уехал куда-нибудь в дальнее фронтовое странствие на юг. А ты, оказывается, все же верен нашему городу. Это, видимо, твоя судьба. И думаю я, что еще не раз пересекутся наши фронтовые пути. Мне бы очень этого хотелось. Много было пережито вместе, начиная со времен далекой юности. И то, что нам с тобой больше суждено было встречаться в жизни, чем в литературе, еще более укрепляет нити, связующие нас. Литературное бытие все же иллюзорно. Когда я встречаю в печати имена наших давних спутников и соратников, у меня не возникает ничего, кроме чисто академического интереса. Твои книги - другое. За ними всегда стоит живая жизнь, все честно тобой пережитое и испытанное - и это я очень люблю в тебе. Ты для меня писатель в лучшем смысле этого слова. Тебя всегда интересно будет читать, потому что ты не выдумываешь то, чего нет или не может быть. Ты удивляешься человеку в лучших деяниях его, а это самое прочное наше утешение. И если бы кто-то назвал бы нас за это "романтиками" и "идеалистами", нам не след было бы обижаться. "Человек - это звучит гордо" сказано еще М. Горьким...
ИЗ ПИСЬМА РОЖДЕСТВЕНСКОМУ
28.03.1965
"Да, мир хорош, как старец у порога!"...
Мы с Тобой уже оба старые, и, какие бы бодряческие слова нам люди ни говорили, мы знаем истину: век наш - и мой и твой - в главном, в основном, в содеянном нами - прожит. Но мы с Тобой видели многое, пережили бури Революции и войн, не падали духом в самые тяжкие, самые скорбные времена, с честью прошли сквозь все и всякие испытания, и оба любим поэзию и пуще жизни своей любим нашу Родину, свой великий и многострадальный народ... Разве нам нужны комплименты, фальшивые заверения, несбыточные пожелания: "живи еще сто лет!", "будь таким же молодым, как сейчас" и т. п. Черта с два! Поживешь и Ты, поживу и я столько, сколько нам судьбою отпущено, - да и достаточно.
Но я от души желаю Тебе спокойствия души на восьмом твоем десятке, удовлетворенности от того, что успел сделать, успехов в том, что сделать еще успеешь! Не суетись, друг, не лукавь ни в чем! Когда мало осталось времени, нужно сделать как можно больше и как можно лучше. В этом творческом стремлении - и радость и счастье. Живи! Твори! Дерзай! Наперекор всем годам, всем немощам, всяческой неустроенности и всяческой неудовлетворенности. Ты еще м о ж е ш ь. У Тебя есть ч т о выдать людям.
Я вот прочитал два тома дневника Гонкуров. Ведь зд рово живет он, прожег уже столетие, прожжет их и несколько! Пусть наши с Тобой "эвры" проживут столько же!
Вот, с таким расчетом - пиши!
Ирину и всю Твою плеяду целую и обнимаю, а Тебе:
Я, пожалуй, десяток столетий
Проживу и своим колдовством!..
Верочка к моему поздравлению присоединяется.
Вернусь из Югославии к 1 Мая и - если ленинградцы позовут - приеду на 9 Мая в Ленинград, Победу хочется праздновать с ленинградцами и в Ленинграде! Твой П. Лукницкий.
ИЗ ПИСЕМ ОТЦУ
17.06.1943
Сегодня я выписался из госпиталя и сразу же, к 12 часам дня, явился в Союз писателей, где был сбор всех награждаемых медалями "За оборону Ленинграда".
В большом зале дома им. Маяковского собрались те из писателей, которые частично уже получили медали через Политуправление, и те, которые получали сегодня - через Союз писателей.
Медали вручал председатель райисполкома Горбунов. Всего было выдано около сорока медалей, в том числе и мне. Я сказал коротенькое слово - и вот на моей гимнастерке с правой стороны висит на светло-зеленой ленточке с темно-зеленой полоской медаль, которая мне дороже иных орденов.
После выдачи медалей состоялся просмотр кинофильма "День войны", а затем - нечто вроде небольшого банкета, с пивом - котлеты, бутерброд с красной икрой и бутерброд с семгой, манник с урюком, компот и пирожное. Надо сказать, что атмосфера была вполне товарищеской и даже веселой --читались басни, эпиграммы и т. п.
Тут же радиокомитетчики мне сказали, что по требованию Горкома радиокомитет представил 28 рассказов - лучших из того, что шло в эфир за два года. В числе этих рассказов - 8 моих. Еще мне сказали, что мои рассказы из "Звезды" читаются кое-где в школах на выпускных экзаменах. "Звезда" и радио усиленно просят от меня новых вещей, Гослитиздат торопит со сдачей книги рассказов.
Живу пока все в том же общежитии, кроме Никитича никто в нем летом не живет. А очень хочется организовать наконец свое жилье.
Если говорить не о себе лично, а о жизни здесь вообще, то она такова, как всегда, во всех отношениях. Наш город - фронт, все этим сказано.
Я рад, что я в Ленинграде. И ощущаю, что медаль "За оборону Ленинграда" я, действительно, вполне заслужил. Дело, конечно, не во внешнем выражении признания моего участия в героической обороне Ленинграда, а в том прекрасном сознании, что я здесь действительно нужен, что моя маленькая доля участия влилась в общие силы, оборонившие и обороняющие ныне мой город!
23.06.1943
...Как бы мы лично ни относились один к другому, всех нас связывает общая судьба - ленинградцев, она развивает и укрепляет в нас дух товарищества и взаимопомощи. Все мы живем, не зная своего завтрашнего дня и даже ближайшего часа. Все привыкли к этому и считаем это для себя нормальным бытом - нашим, ленинградским бытом. Почти все мы оторваны от родных и близких и, конечно, внутренне одиноки, потому что тоскуем о семьях. И нас, писателей, здесь так мало! Как же не развиться тут духу товарищества? Делить нам, что называется, нечего, работа наша нужна, нервы у всех укреплены волей, каждый тихий день воспринимается нами как подарок, а шумные дни давно уже никого из нас, как и вообще никого из ленинградцев, не будоражат. Мы часто просто не замечаем ни воздушных тревог, ни обстрелов - живем и работаем так же, как и тогда, когда нет их, положившись на судьбу и на случай и зная, что при всех обстоятельствах мы связали себя своей любовью с Ленинградом и будем с ним до конца, до победы, что бы ни пришлось пережить нам на пути к ней...
Это - хорошее чувство. Вот почему в Ленинграде у меня всегда хорошее настроение, бодрое. Конечно, хотелось бы лучше и больше питаться, хотелось бы очень много, но, смиряя желания, трудностями укрепляя свой дух, всегда остаешься энергичным и стремящимся в работе сделать больше и лучше, и сознание этого - приятно.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
1.07.1943
...Поехал прямо в Токсово на велосипеде. Доехал, хоть и устал (поезда не ходили, трамваи тоже останавливались из-за обстрелов).
...В редакции армейской газеты "Знамя победы", где приняли меня с искренним радушием, материала для ТАССа - хватало. Заехал я к тому же к пограничникам, которые охраняют тылы; и они - материал для меня... Но глодало беспокойство: 67-я армия ведет бой, и ежели до сообщения информбюро я никакого материала давать не могу, то все-таки нужно поехать туда, собрать материал, чтобы быть готовым. И когда в ночь среди сообщений информбюро в сводке появилось первое упоминание о "боях местного значения в районе севернее и восточнее Мги", я уже усидеть в Токсово не мог. С рассветом, как условился накануне, отправился к пограничникам в 103-й полк, оттуда в 1-й батальон, в лес, пробыл там полдня, а вечером выехал из Токсово, опять на велосипеде, в тяжкий для меня маршрут - прямиком на Всеволожскую, 20 с лишком километров... Больше двух часов я крутил педали, устал до бледности, до дрожи в руках и ногах, но во Всеволожскую сразу после заката солнца приехал. От усталости, что ли, бессонничал, не мог заснуть. Ураганная канонада и гул бомбежек из района действий 67-й... Вместе с велосипедом в поезде в Шлиссельбург. Оттуда на велосипеде - в Морозовку. Остаток для - на чердаке, на общем собрании сотрудников газеты "Вперед за Родину". В 3 часа утра под грохот бомбежки и воздушного боя, под свет десятков бросаемых над Шлиссельбургом слепящих парашютирующих ракет лег спать на одной койке с каким-то сотрудником редакции, чтоб встать в 7, выехать в Ленинград на попутном грузовике и передать материал...
ОТЕЦ - ЛУКНИЦКОМУ
29.07.1943
...Пока же я полон интересом к событиям, происходящим в Италии. Ведь это реальное "начало конца" всей фашистской нечисти и в Италии. Жду с нетерпением известий о восстании в итальянской армии, о полной капитуляции Италии и думаю, что это вопрос дней. Наши дела на фронте тоже радуют сердце. Совершенно определенно, что у немцев "кишка тонка", и в этом году даже на узеньком участке фронта, им не удалось иметь успех. Скоро крышка им. А там примемся за созидательную работу по восстановлению наших разрушенных городов, и в первую очередь нашего любимого Ленинграда. Много придется поработать, а мне, вероятно, больше других, если буду жив и здоров. Пока же очень далек от строительной жизни. Побывав на короткий срок в Свердловске, я провел две экспертизы, и если бы не уехал, то меня просили бы провести и третью. Возможно, что пришлют проект с инженером сюда, ибо считают меня самым крупным специалистом в Союзе по вопросам производства работ.
ИЗ ПИСЬМА ОТЦУ
1.08.1943
...Был я у О...заместителя ответственного руководителя ТАСС, прилетевшего из Москвы, - был у него в "Астории". За дни, проведенные здесь, он уже вполне убедился, что обстановка, в какой работаем мы здесь, немножко, мягко выражаясь, отличается от московской, - испытал он это на себе, когда во время одного из заседаний, на котором он был, во дворе того дома разорвался снаряд, - все сидевшие на заседании только повернули головы в сторону разрыва и продолжали писать, - ленинградцы! А он, невольно, вскочил, и его увели в укрытие, - что, впрочем, понятно, - ибо человеку непривычному такие "внешние впечатления" кажутся, так сказать, "странными"!
Принял меня О. очень хорошо, сказал, что работа моя вполне их удовлетворяет, что я нашел ту форму, какая абсолютно для них пригожа, что я был прав, отбрыкиваясь от мелких информаций и добиваясь права работать у них как писатель, что все посланные мною им очерки и рассказы им весьма пригодились, часть из них широко напечатана, как в московских, так и во всех областных газетах, а часть передана за границу. Не забракована ни одна вещь, и особенно понравились им "Братья Шумовы" и "Сто метров болота". Сказал, что просит меня именно так работать и дальше. Я переговорил с ним о многих интересующих меня вопросах и получил благоприятные ответы буквально на все. А именно: ТАСС не возражает, чтоб я параллельно давал материал в Совинформбюро, чтоб копии посылаемых в Москву корреспонденций давал в "На страже Родины", чтоб изредка, если мне это нужно, давал материал непосредственно в "Правду". Не возражает ТАСС также против того, чтоб я попутно писал то, что мне нужно как писателю, - повесть, пьесу и пр.
14.08.1943
Силой выстраданной воли
Весь пронизан, как током, металл,
Исполинское бранное поле
Русских армий проходит вал.
Свой орлиный полет простирая,
Русский гений расправил крыла,
Вся Европа с надеждой взирает
На свободу и силу Орла!
В Риме падает Муссолини,
То не ветры ль русской зимы?
Англичане подходят к Мессине,
Это - насмерть стояли мы.
Эхо Белгорода в Белграде
Криком "Живео!" жжет народ
И на гитлеровском параде
Партизанскую бомбу рвет.
Так гордись же армейским шагом,
Каждым шагом вперед, Солдат!
Будет день: на паркете рейхстага
Ты поставишь в козлы приклад.
А сегодня иди на Киев
И на Минск - и выигрывай бой,
Чтоб как мать гордилась Россия
Сыном воли народной - тобой!
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
17.08.1943. 12 часов дня,
Канал Грибоедова
В отместку на наше наступление немцы, совершенно разъярившись, бессильные предпринять что-либо иное. Бессильные бросить на Ленинград авиацию, - с самого начала нашего наступления начали изуверствовать в обстрелах Ленинграда ежедневно.
Дома. Или, собственно говоря, точней - на переднем крае обороны. Идет ожесточенный обстрел района и продолжается уже часа полтора. В этот момент я вынул часы, пустил секундомер, прервал запись ровно на две минуты и за эти две минуты насчитал 26 разрывов снарядов. Ежедневно 10 - 12 часов подряд из окна видно направление за Невским, где-то в районе Сенной площади, или ближе валит в небо черный дым пожара. С полчаса тому назад другая туча серого дыма заволокла все за окном, - как густой туман, закрывший яркий солнечный день... Очередное немецкое изуверство... радио то и дело повторяет: "Внимание! Внимание! Артиллерийский обстрел продолжается!"
...С 9-го августа по вчерашний день я написал рассказ "Летучий голландец", который сегодня, в 22 часа 20 минут, должен идти в эфир, по радио, и два очерка "Командир стрелкового полка" и "Сильнее смерти". Очерк "Сильнее смерти" - в ответ на срочное телеграфное требование ТАСС дать материал о летчиках. День Авиации был 16 августа, вместо обычного - 18 августа, что было для меня, да и для всех, в том числе для ТАСС, неожиданностью...
Очерк послал вчера...
ИЗ ПИСЬМА ОТЦУ
17.08.1943
...Пишу во время очередного обстрела... Зашел Борька Лихарев, поговорили о разных разностях, потом он уехал выступать со стихами, а я пошел на пятый этаж, в ту соседнюю с бывшей моей квартиру, в которой прежде была детская амбулатория, а ныне живет Антонина Голубева, недавно назначенная редактором "Звезды".
Голубева сетовала, что ленинградские писатели стали допускать в очерках стилистические небрежности. "А знаете, сколько очерков, например, мною написано за время войны?" - "Сколько?" - "Сто семьдесят очерков и более полтораста корреспонденций... Нет ничего в жизни, что я любил бы больше моего творчества... Но разве мы могли бы бить немца, наступать, скажем, на Орел и Белгород, если б каждый солдат скулил о том, что ему хочется делать не то, что сегодня велит ему долг, а то, что он, вообще говоря, любит больше всего в своей жизни?.. Я счастлив был бы сесть за работу над повестью. А разве не счастлив был бы солдат, сидящий в сырой траншее, вернуться к мирному труду - скажем, возделывать виноградники в Крыму или жать пшеницу на полях Украины?..
Сначала надо истребить врага, а потом, - озаренному победой, огромнейшим жизненным опытом, полученным войной, - возвращаться к мирному, любимому труду.
Я солдат Родины. Я ношу погоны. Я должен делать то, чего от меня ждут. Я должен через печать сообщать советскому народу о том, что делается на Ленинградском фронте, кто герой его и что он сделал...
Если б не военная обязанность писать такое огромное количество очерков, я сел бы за стол, не отрывался бы от него месяца три и написал бы повесть, в которой отвечал бы за художественность каждого слова!.."
Хорошо бы, чтоб каждый из нас, ленинградских писателей, написал бы сейчас по роману. Но мы этого не можем, мы пишем очерки, рядовые корреспонденции, но ими мы вызываем в народе ненависть к врагу, любовь к России. А те, кто сидят сейчас в глубочайшем тылу, до кого война доходит только газетными сводками да теми же очерками корреспондентов-фронтовиков и язвят по поводу "деградации" ленинградских писателей (вот ругают, например, за "серый стиль" Н. Тихонова), те, кто, удрав из Ленинграда и от войны за тридевять земель, корят нас, ленинградцев, в том, что мы якобы "деградируем", те, кто сейчас всякими правдами и неправдами ухватывают себе кой-какие жизненные блага, - те трусы, прохвосты и просто преступники по отношению к своей Родине! Можно "выблатовать" себе лишний килограмм сахару, но нельзя выблатовать себе подлинного уважения окружающих.
После войны равновесие восстановится...
Будущий читатель поверит Ленинграду.
А останусь жив - напишу о Ленинграде, как было...
22.08.1943
Два последних дня, получив заказ Военгиза, я сплошь пробеседовал с вызванной для меня из армии героиней нашего фронта лейтенантом Верой Лебедевой. Я не слишком охотно согласился на этот заказ - и так перегружен работой, - но сейчас не жалею. Эта девушка, награжденная орденами Красного Знамени, медалями "За отвагу" и "За оборону Ленинграда", оказалась столь интересной в своей боевой биографии, что материал, записанный мною, может дать мне не только большой очерк, но (будь время писать) - хорошую повесть. Это действительно человек исключительной храбрости, к тому же умный и вдумчивый, с ней беседовать было мне очень интересно. Завтра же сажусь за работу.
Завтра должны быть и гранки моей книги "Сила Победы" - придется немало времени потратить на вычитку их.
Позавчера шли мы из ДКА компанией, точней - из Союза, куда после обеда зашли посмотреть фильм "Миссия в Москву" (который советую посмотреть и вам). Прокофьев, Лихарев, Авраменко, Дудин, кто-то еще. Зашли на огород Сашки Прокофьева на Марсово поле. Какой у него получился великолепный огород! 380 кочней капусты, есть и цветная; морковь и помидоры, лук, турнепс, редька чего только нет, и я позавидовал ему. Парень здорово обеспечил себя на зиму и полезным и вкусным. И на огороде у него я впервые в этом году попробовал морковку, ел ее как заяц, с наслаждением!..
И пока я пишу - передают утренние, одиннадцатичасовые известия. Я уже слушал эту сводку дважды и сейчас в пол-уха слушаю в третий раз. И поглядываю на карту, и вижу, как наш наступающий на юге фронт повернулся лицом параллельно Днепру и как стал он в направлении течения рек, так, что в дальнейшем наступлении не придется форсировать реки, а можно будет идти вдоль них, что значительно облегчит движение, и поставленные мною на карте красные стрелки устремлены к Смоленску, к Ярославлю, к Нежину и Киеву, к Лубнам, к Полтаве, к Павлограду и Днепропетровску, к Запорожью и Мелитополю. И всем дыханием моим, бодрящим радостью, вижу, как это движение с каждым днем разрастается, как красная штриховка на моей карте с каждым днем заполняет все новые и новые пространства освобожденных земель. А на другой стене у меня висит карта Италии, и я всматриваюсь теперь в те границы ее, каких ни я и никто из нас в течение всей войны просто не замечал, потому что их как бы не существовало, - в границы Италии с Францией, со Швейцарией и с Тиролем... Теперь эти границы, как магнит, притягивают к себе с двух сторон войска: с одной стороны - гитлеровские, с другой - войска американцев, и англичан, и самих итальянцев, досыта надружившихся с немцами, до того надружившихся, что немцы теперь оккупируют их города!.. И слышу по радио речи, - первые разумные речи американцев о том, как давно бы пора повести себя Финляндии по отношению к Советскому Союзу... И все это вместе взятое ширит радость во мне, я вижу, как, наконец, придавленный со всех сторон паук фашизма, уже чувствуя скорое свое издыхание нервно, в диком страхе перебирает своими паучьими лапами, терзая все, что оказывается под ними, но уже бессильный умертвить дух свободы и независимости...