Страница:
Бутц сказал:
— Господин? Если бы я знал, что вы не хотели, чтобы я убил его, я бы так сильно не бил.
— Ничего. Давай выйди и дождись скорой помощи. — После того как Бутц процокал на улицу, Блок обратил внимание на холсты, стоявшие у мольберта, и стал их перебирать, откладывая в сторону, боясь отыскать какой-нибудь рисунок, подобный тому, что сжимал в кулаке. Он ничего не нашел, но это его не успокоило. Он проклинал свое давнее решение не уничтожать Франкевица, но ведь была вероятность, что понадобилась бы еще подобная работа, и довольно было одного художника для такого задания. Франкевица на полу охватил приступ кашля, и он сплюнул кровью. — Заткнись! — заорал Блок. — Ты не умрешь! Мы сможем удержать тебя живым! А затем мы все же тебя убьем, так что заткнись!
Франкевиц подчинился команде полковника и впал в беспамятство. Гестаповские хирурги склеят его, размышлял Блок. Они скрепят кости проволокой, зашьют дыры и вставят суставы на место. И тогда он станет лучше прежнего Франкевица, а наркотики развяжут ему язык и заставят говорить: зачем он нарисовал эту картинку и кто ее видел. Они слишком далеко зашли со Стальным Кулаком, чтобы позволить провалить такую затею этой лежащей на полу отбивной.
Блок уселся на диван цвета морской волны, с подлокотниками, накрытыми расшитыми покрывалами, и через несколько минут услышал, как загудел клаксон подъезжавшей «скорой помощи». Он рассудил, что боги Валгаллы посмеялись над ним, потому что Франкевиц все еще дышал.
Глава 7
— Господин? Если бы я знал, что вы не хотели, чтобы я убил его, я бы так сильно не бил.
— Ничего. Давай выйди и дождись скорой помощи. — После того как Бутц процокал на улицу, Блок обратил внимание на холсты, стоявшие у мольберта, и стал их перебирать, откладывая в сторону, боясь отыскать какой-нибудь рисунок, подобный тому, что сжимал в кулаке. Он ничего не нашел, но это его не успокоило. Он проклинал свое давнее решение не уничтожать Франкевица, но ведь была вероятность, что понадобилась бы еще подобная работа, и довольно было одного художника для такого задания. Франкевица на полу охватил приступ кашля, и он сплюнул кровью. — Заткнись! — заорал Блок. — Ты не умрешь! Мы сможем удержать тебя живым! А затем мы все же тебя убьем, так что заткнись!
Франкевиц подчинился команде полковника и впал в беспамятство. Гестаповские хирурги склеят его, размышлял Блок. Они скрепят кости проволокой, зашьют дыры и вставят суставы на место. И тогда он станет лучше прежнего Франкевица, а наркотики развяжут ему язык и заставят говорить: зачем он нарисовал эту картинку и кто ее видел. Они слишком далеко зашли со Стальным Кулаком, чтобы позволить провалить такую затею этой лежащей на полу отбивной.
Блок уселся на диван цвета морской волны, с подлокотниками, накрытыми расшитыми покрывалами, и через несколько минут услышал, как загудел клаксон подъезжавшей «скорой помощи». Он рассудил, что боги Валгаллы посмеялись над ним, потому что Франкевиц все еще дышал.
Глава 7
— Тост, — поднял свой бокал с вином Сэндлер. — За Сталина в гробу! — За Сталина в гробу! — эхом повторил кто-то, и все выпили этот тост. Майкл Галатин, сидевший за длинным столом напротив Сэндлера, выпил не задумываясь.
Было восемь часов, и Майкл находился в номерах полковника СС Эриха Блока, в компании Чесны ван Дорн, двух десятков нацистских офицеров, немецких сановников и их подруг. Он был одет в черный смокинг, белую сорочку с белой бабочкой, а справа от него была Чесна, одетая в длинное черное платье с низким вырезом, в котором жемчужины укрывали кремовую пухлость ее грудей. Офицеры были в отглаженной парадной форме, и даже Сэндлер сменил твидовый костюм на официальный серый. К тому же он оставил свою птицу в своих номерах, факт, который, казалось, снял напряжение со многих, в том числе и с Майкла.
— За Черчилля под надгробным камнем! — предложил сидевший через несколько стульев от Чесны седоволосый майор, и все, включая Майкла, весело выпили. Майкл обежал взглядом стол, разглядывая лица гостей на обеде. Хозяин номера и его адъютант с подкованными ногами отсутствовали, но молодой капитан рассадил всех и повел застолье. После нескольких общих тостов, за погибших моряков-подводников, за храбрецов, расставшихся с жизнью под Сталинградом и за сожженные трупы в Гамбурге, официанты в белых куртках стали вкатывать блюда на серебряных тележках. Главным блюдом был зажаренный кабан с яблоком в пасти, которого, заметил Майкл, к общему удовольствию поместили перед Гарри Сэндлером. Охотник явно сам застрелил этого зверя вчера в лесном охотничьем заповеднике, и по тому, как он отрезал пласты жирного мяса и накладывал их на тарелки, было ясно, что Сэндлер умел обходиться с ножом для резки мяса не хуже, чем с ружьем.
Майкл ел сдержанно, для него мясо было чересчур жирным, и прислушивался к разговорам с обеих сторон. Такой оптимизм, согласно которому русские будут отброшены, а англичане приползут к ногам Гитлера с мирным договором, оправдывался только хрустальными бокалами и попахивал цыганщиной. Голоса и смех стали громче, вино лилось, а официанты продолжали подносить еду, и абсурдность стояла в воздухе так густо, что Гарри Сэндлер мог бы нарезать ее ножом. Такова была еда, к которой эти нацисты были привычны, и, похоже, их желудки хорошо принимали ее.
Майкл и Чесна провели в разговорах большую часть полудня. Она ничего не знала о Стальном Кулаке. Ничего она также не знала о занятиях доктора Гильдебранда или о том, что происходило на гильдебрандовском острове в Норвегии. Конечно, она знала, что Гильдебранд занимался разработками газового химического оружия — это был общеизвестный факт, но Гитлер, очевидно, помнил, как сам понюхал горчичного газа в первую мировую, и не слишком заботился открыть именно этот ящик Пандоры. Или, по меньшей мере, еще нет. Не было ли у нацистов запасов газовых бомб и снарядов? — спросил Майкл. Чесна не была уверена в точном тоннаже, но она была почти уверена, что где-то в Рейхе было по меньшей мере тысяч пятьдесят тонн такого оружия, лежавшего наготове, на случай, если Гитлер передумает. Майкл указал на тот факт, что эти газовые снаряды могли бы быть применены для разгрома вторжения, но Чесна с этим не согласилась. Она сказала, что потребовались бы тысячи бомб и снарядов, чтобы остановить вторжение, кроме того, газ, который разработал отец Гильдебранда, сжиженный горчичный газ времен первой мировой, и появившийся в конце тридцатых табун и зарин легко могли бы перекинуться на тех, кто им оборонялся, из-за непредсказуемости ветров побережья. Поэтому, сказала ему Чесна, газовая атака на союзников могла вместо этого обратиться на сами немецкие войска. Эту вероятность, должно быть, высшее командование уже обсуждало, и она не думала, что Роммель, ответственный за оборону «Атлантической стены», разрешил бы это. Как бы то ни было, сейчас союзники контролируют воздух, и они обязательно собьют любой немецкий бомбардировщик, который будет приближаться к побережьям предстоящего вторжения.
На этом они и остановились, придя к тому же, с чего начали, размышляя над смыслом надписи и карикатуры на Адольфа Гитлера.
— Вы не едите? Что случилось? Оно для вас недостаточно сырое?
Майкл оторвался от размышлений и воззрился через стол на лицо Сэндлера. После стольких тостов оно еще больше побагровело, и сейчас на нем была развязная улыбка. — Все в порядке, — сказал Майкл и заставил себя положить в рот кусок жирного мяса. Он позавидовал Мышонку, сидевшему за столом для прислуги за тарелкой мясного супа и бутербродом с колбасой. — Где ваш приносящий удачу сокол?
— Блонди? Недалеко. За следующей дверью. Знаете, я не думаю, что вы ей очень нравитесь.
— Это прискорбно.
Сэндлер собрался было ответить — несомненно, какой-нибудь плоской остротой, но тут его внимание было отвлечено рыжеволосой молодой женщиной, сидевшей рядом с ним. Они стали разговаривать, и Майкл услышал, как Сэндлер начал рассказывать что-то про Кению. Ну и скука же была убивать там кабана.
В этот момент дверь в зал открылась, вошел Эрих Блок, сопровождаемый шедшим сзади Бутцем. Тут же поднялся хор приветствий и аплодисментов, и один из гостей предложил тост за Блока. Полковник СС подхватил с одного из пронесенных мимо подносов бокал с вином, улыбнулся и выпил за свою долгую жизнь. Потом Майкл смотрел, как Блок, высокий, худой мужчина с худым лицом, одетый в парадную форму, увешанную наградами, обошел вокруг стола, останавливаясь, чтобы обменяться рукопожатиями и похлопать по плечу. За ним следовал Бутц, не в меру упитанная тень.
Блок подошел к стулу Чесны. — А, моя дорогая! — сказал он и нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку. — Как ты себя чувствуешь? Прекрасно выглядишь! У тебя почти на выходе новый фильм, да?
Чесна сказала, что вот-вот выйдет.
— Это будет грандиозная вещь и даст всем патриотический подъем, верно? Конечно, так. — Взгляд его серых глаз — глаз ящерицы, подумал Майкл — нашел барона фон Фанге. — А, вот и счастливец! — Он подошел к Майклу, протянул ему руку, и Майкл встал, чтобы пожать ее. Бутц стоял позади Блока, рассматривая барона. — Фон Фанге, не так ли? — спросил Блок. Его рукопожатие было вялым, чуть брезгливым. У него был длинный узкий нос и заостренный подбородок. В коротко остриженных коричневых волосах были седые волоски на висках и спереди. — В прошлом году мне встречался какой-то фон Фанге. Это не из вашего семейства?
— Я бы не удивился. Мои отец и дяди путешествуют по всей Германии.
— Да, я встречался с кем-то из фон Фанге, — кивнул Блок. Он выпустил руку Майкла, после чего у того осталось ощущение, что он держал что-то жирное. У Блока были плохие зубы, все передние были уже из серебра. — Хотя и не могу вспомнить его имени. А как зовут вашего отца?
— Леопольд.
— Благородное имя! Нет, не могу припомнить. — Блок по-прежнему улыбался, но улыбка его была пустой. — А скажите-ка мне вот что: почему такой рослый молодой человек, как вы, не вступил в СС? При вашей родословной я бы с легкостью устроил вас на должность офицера по поручениям.
— Он разводит тюльпаны, — сказал Сэндлер. Произношение у него стало уже слегка нечетким, он протянул свой бокал, чтобы его опять наполнили.
— Семейство фон Фанге больше пятидесяти лет разводит тюльпаны, — пояснила более подробно Чесна, выдавая сведения, почерпнутые из списка немецких знатных семейств. — И, к тому же, они владеют отличными виноградниками и имеют право на собственную маркировку вин. Благодарю вас, что вы привлекли к этому внимание полковника Блока, Гарри.
— А, тюльпаны? — улыбка Блока стала чуть прохладнее. Майкл ощутил, что тот думал: должно быть, барон — размазня, для СС не подходит. — Ну, барон, вы, наверное, какой-то уникальный мужчина, если Чесна не смогла сдержаться. И это она хранила в тайне от своих друзей! Доверяй после этого актрисам, да? — Он нацелил свою серебряную улыбку на Чесну. — Мои лучшие пожелания вам обоим, — сказал он и направился поприветствовать кого-то слева от Майкла.
Майкл продолжил есть. Бутц покинул зал, и Майкл услышал, как кто-то спросил Блока про его нового адъютанта.
— Он — нового образца, — сказал Блок, занимая место во главе стола. — Сделан из крупповской стали. У него в коленных чашечках пулеметы, а в заднице — гранатомет. — Раздался смех, Блок расплылся в улыбке. — Нет, до этого Бутц воевал против партизан во Франции. Я одолжил его моему другу, Харцеру. Бедняге взрывом оторвало башку, извините меня, дамы. Ну, как бы то ни было, пару недель назад я забрал его обратно к себе. — Он поднял наполненный вином бокал. — Тост. За Бримстонский клуб.
— Бримстонский клуб! — отозвалось эхом, и тост выпили.
Пирушка продолжалась, на столе появилась копченая семга, телячьи отбивные в коньяке, перепела, фаршированные сосисками, а затем богато украшенный торт и малина с охлажденным шампанским. Желудок у Майкла переполнился, хотя ел он с разбором; Чесна вообще едва ела, но большинство других наедались так, будто завтра должен был наступить Судный день. Майклу вспомнилось то далекое время, когда свирепели зимние ветры и мерзнущая стая собралась вокруг отрезанной ноги Франко.
Вся эта жирная, сальная еда не подходила к волчьей диете.
Когда обед завершился, были поданы коньяк и сигары. Большинство гостей покинуло стол, перекочевав в другие огромные комнаты с мраморными полами. Майкл рядом с Чесной стоял на длинном балконе с рюмкой теплого коньяка в руке и смотрел, как лучи прожекторов протыкали низкие тучи над Берлином. Чесна обвила его рукой и прильнула головой к его плечу, и они были одни. Он сказал нежным, воркующим голосом восхищенного любовника:
— Какие у меня шансы проникнуть позднее внутрь? — Что? — Она чуть не оттолкнула его.
— Проникнуть позднее сюда, — пояснил он. — Мне бы хотелось осмотреть номера Блока.
— Опасная это затея. Все двери снабжены сигнальными устройствами. Если у вас нет нужного ключа, то через минуту здесь будет просто ад.
— Вы можете раздобыть мне ключи?
— Нет, это слишком рискованно.
Он на время задумался, наблюдая балет прожекторов. — А как насчет балконных дверей? — спросил он. Он уже успел заметить, что запоров на них не было. Да и едва ли здесь были необходимыми замки, если они располагались на седьмом этаже замка, больше ста шестидесяти футов над землей. Ближайший балкон, справа, номера Гарри Сэндлера, был более чем в сорока футах от них.
Чесна посмотрела ему в лицо. — Вы, должно быть, шутите?
— Наши номера этажом ниже, так? — Он прошелся к каменному барьеру и высунулся вниз. Чуть менее чем в двадцати футах от них был другой балкон, но это были не номера Чесны. Их комнаты были за углом замка, на южной стороне, тогда как балкон номеров Блока выходил на восток. Он осмотрел стену замка: огромные каменные блоки, истерзанные погодой, были все в трещинах и щелях, и то тут, то там располагались резные украшения в виде орлов, геометрических узоров и искаженных страстями лиц химер. Узкий выступ опоясывал каждый ярус замка, но на седьмом этаже большая часть выступа выкрошилась. И все же здесь было достаточно опор для рук и ног. Если он будет очень, очень осторожен. От высоты у него в животе схватывало, но тем, чего он боялся больше всего, были прыжки с парашютом, а вовсе не сама высота. Он сказал:
— Я смогу влезть внутрь через балконные двери.
— Вы можете убить себя любым способом прямо здесь. Или, если хотите, можете сказать Блоку, кто вы такой на самом деле, и он всадит пулю вам в мозги, так что вам не придется стать самоубийцей.
— Я ведь серьезно, — сказал Майкл, и Чесна это поняла. Она хотела было сказать ему, что он явно ненормальный, но неожиданно на балконе появилась молодая хихикавшая блондинка, за которой вплотную шел нацистский офицер в возрасте, достаточном, чтобы быть ей отцом.
— Дорогая, дорогая, — ворковал немецкий козел, — скажи мне, чего тебе хочется.
Майкл притянул к себе Чесну и увел ее в другой угол балкона. В лицо им подул ветер, принесший запах тумана и сосен.
— У меня может не быть другой возможности, — сказал он, тон его был тоном любовника, жарким и тихим. Он стал перебирать рукой по ее элегантной спине, и она не отодвинулась, потому что немецкий козел и его сексуально озабоченная девочка наблюдали за ними. — У меня есть некоторый опыт скалолазания. — Это был курс лазания по утесам перед тем, как он уехал в Северную Африку: искусство использовать волосяную трещинку и нарост на камне в качестве опоры для ста восьмидесяти фунтов, то самое умение, которое он использовал в парижской Опере. Он опять посмотрел в сторону номера Гарри, но передумал. Нет смысла испытывать свое мужество раньше, чем это действительно понадобится. — Я могу это сделать, — сказал он, и тут учуял женский запах Чесны. Ее красивое лицо было так близко. Лучи прожекторов танцевали над Берлином словно балет призраков. Под минутным влиянием Майкл прижал Чесну к себе и поцеловал ее в губы.
Она воспротивилась, но только на секунду, потому что тоже знала, что за ними наблюдали. Она обвила его руками, ощущая движения мускулатуры его плеч под смокингом, и потом почувствовала, как его рука ласкала ее спину в том месте, где были ямочки. Майкл ощущал вкус ее губ, сладкий, как мед, наверное с чуточкой перца. Теплые губы, становившиеся еще теплее. Она положила ладонь ему на грудь, ладонь сделала легкое усилие, чтобы оттолкнуть его, но его рука за ее спиной не согласилась. Потерпев поражение, ладонь соскользнула. Майкл сделал поцелуй более страстным и обнаружил, что Чесна принимает то, что он предлагал.
— Вот чего я хочу, — услышал Майкл слова нимфочки, обращенные к козлу.
Еще один офицер выглянул на балкон. — Сейчас начнется! — объявил он и поспешил назад. Козел и нимфочка ушли, девица все еще хихикала. Майкл прервал поцелуй, и Чесна раскрыла рот, чтобы отдышаться. Губы у нее дрожали. — Сейчас начнется что? — спросил он ее.
— Собрание Бримстонского клуба. Оно бывает раз в месяц, в зрительном зале. — Она и в самом деле, как это ни было смешно, чувствовала головокружение. Высота, подумала она, здесь совершенно ни при чем. Губы у нее будто горели. — Нам лучше поспешить, если мы хотим занять места получше. — Она взяла его под руку, и он ушел вместе с ней с балкона.
Они спустились в переполненном лифте вместе с другими гостями, присутствовавшими на обеде. Майкл догадался, что Бримстонский клуб был одним из тех мистических союзов, которыми нацисты гордились в своей стране всеобщего порядка, корпораций и тайных обществ. В любом случае, ему не помешает присутствие на таком собрании. Он обратил внимание, что Чесна очень крепко держалась за его руку, хотя выражение ее лица оставалось приветливым. Актриса в своем амплуа. Зрительный зал, за фойе на первом этаже замка, заполнялся людьми. С полсотни членов Бримстонского клуба уже заняли места. Красный бархатный занавес скрывал сцену, с потолочных балок свисали разноцветные лампы. Нацистские офицеры пришли разодетые в парадную форму, почти все остальные тоже были одеты официально. Чем бы ни был Бримстонский клуб, размышлял Майкл, проходя с Чесной вдоль прохода, предназначен он был для мелкопоместного дворянства Рейха.
— Чесна! Сюда! Пожалуйста, садитесь с нами! — Эрих Блок поднялся со своего места и помахал им. Бутц, который мог бы занять собой два стула, отсутствовал, а Блок сидел вместе с группой приглашенных к нему на обед гостей. — Продвигайтесь, — сказал он им, и они послушно сделали это. — Пожалуйста, садитесь рядом со мной. — Он показал на стул рядом с собой. Чесна села, а Майкл уселся на сиденье возле прохода. Блок положил свою ладонь на ладонь Чесны и широко оскалился. — Какая чудесная ночь! Весенняя пора! Так и чувствуется в воздухе, не правда ли?
— Да, чувствуется, — согласилась Чесна, улыбка у нее была приятной, но голос напряженным.
— Мы рады видеть вас с нами, барон, — сказал ему Блок. — Вы, конечно, знаете, что все членские взносы идут в фонд войны.
Майкл кивнул. Блок стал разговаривать с женщиной, сидевшей перед ним. Сэндлер, увидел Майкл, восседал в переднем ряду, с каждой стороны по женщине, оживленно беседуя. Сказки про Африку, подумал Майкл. За пятнадцать минут зрительный зал заполнился мест на семьдесят — восемьдесят. Свет убавили, двери прикрыли, чтобы не пропускать не приглашенных. На публику надвинулась тишина. Какого дьявола все это затеяно? — подумал Майкл. Чесна все еще сжимала его ладонь, ее ногти почти врезались в его кожу.
Из-за занавеса вышел человек в белом смокинге, последовали вежливые хлопки. Он поблагодарил членов за присутствие на ежемесячном собрании и за щедрые вклады. Затем продолжил про наступательный дух Рейха и про то, как храбрая молодежь Германии раздавит русских и они убегут назад в свои норы. Аплодисменты стали еще реже, но некоторые офицеры были просто в восторге от таких радужных перспектив. Человек — устроитель церемонии, решил Майкл, — продолжал, ничуть не стесняясь, насчет блестящего будущего Тысячелетнего Рейха и о том, что Германия будет еще иметь три столицы: Берлин, Москву и Лондон. Сегодняшняя кровь, крикнул он громким голосом, будет украшать завтрашнюю победу, поэтому мы будем воевать дальше. И дальше! И дальше!
— А теперь, — бодро сказал он, — открываем наше представление!
Фонари погасли. Раздвинулся занавес, сцена осветилась огнями рампы и устроитель церемонии поспешил убраться.
Посередине сцены в кресле сидел мужчина, читая газету и куря сигару.
Майкла будто бы пригвоздило к месту.
Это был Уинстон Черчилль. Абсолютно голый, с сигарой, зажатой в бульдожьей челюсти, державший в коротеньких толстеньких ручках потрепанную «Лондон Таймс». Смех усиливался. Группа ударных и духовых инструментов, спрятанная за сценой, вымучивала комическую мелодию. Уинстон Черчилль сидел, куря и читая, скрестив белые ноги, а его «достоинства» свешивались вниз. В то время как публика хохотала и аплодировала, на сцену победоносно выступила девица, одетая только в высокие черные кожаные сапоги, и с плеткой о девяти хвостах в руке. На ее верхней губе был углем пририсован черный квадратик: гитлеровские усики. Майкл в смятение узнал в девице Шарлотту, собирательницу автографов. Она не испытывала ни малейшего стеснения, груди у нее тряслись, когда она подходила к Черчиллю, и тот неожиданно поднял глаза и испустил резкий пронзительный визг. Визг заставил всех захохотать еще громче. Черчилль упал на колени, подставив свой голый и вислый зад публике, и поднял руки, сдаваясь на милость победителя.
— Ты, свинья, — закричала девица. — Ты вонючая свинья-убийца! Вот тебе милость! — Она размахнулась плеткой и хлестнула Черчилля по плечам, оставляя красные рубцы на белой коже. Человек завыл от боли и униженно сел у ее ног. Она принялась хлестать его по спине и по заду, осыпая его бранью, как распоследний матрос, в то время как музыканты весело пиликали на своих инструментах, а публика корчилась от смеха. Правда и вымысел перемешались; Майкл понимал, что человек, конечно, не был премьер-министром Англии, а всего лишь актером, изображавшим его покорность, но плетка о девяти хвостах выдумкой не была, как не была выдумкой и ярость девицы. — Это за Гамбург, — кричала она. — И Дортмунд! И Мариенбург! И Берлин! И… — Она продолжала, перечисляя города, на которые попадали бомбы союзников, а когда из-под плети полетели брызги крови, публика взорвалась буйным восторгом. Блок вскочил на ноги, хлопая в ладони над головой. Другие тоже встали, радостно крича, в то время как девица продолжала размахивать плетью, а фальшивый Черчилль вздрагивал у ее ног. По спине этого человека текла кровь, но он не делал попыток встать или уклониться от плетки. — Бонн! — свирепела девица, ударяя плетью. — Швейнфурт! — На плечах и между грудями девицы сверкал пот, тело ее сотрясалось от напряжения, от пота угольные усы смазались. Плеть продолжала взлетать, и теперь спина и зад человека покрылись крест-накрест красными полосами. Наконец человек задрожал и упал, всхлипывая, а девица-Гитлер в последний раз опустила плеть на его спину и в знак триумфа поставила ногу в сапоге ему на шею. Она отдала публике нацистский салют и получила щедрое одобрение и аплодисменты. Занавес сомкнулся.
— Чудесно! Чудесно! — сказал, усаживаясь обратно, Блок. Легкий налет испарины выступил у него на лбу, и он промакнул ее белым носовым платком. — Видите, какие представления даются на ваши деньги, барон?
— Да, — ответил Майкл; изображать сейчас улыбку было труднее всего, что ему когда-либо приходилось делать. — И в самом деле вижу. Занавес снова раскрылся. Двое мужчин разбрасывали из тачки по всей сцене блестящие обломки. Майкл понял, что они устилали пол битым стеклом. Они завершили свою работу, укатили тачку, а потом солдат вытолкнул на сцену худую девушку с длинными каштановыми волосами. На ней было грязное заплатанное платье, сшитое из мешков из-под картофеля, и ее босые ноги скрипели по осколкам стекла. Девушка стояла на них, опустив голову, и волосы ее затеняли лицо. К платью из мешковины была приколота желтая звезда Давида. Слева от сцены появился скрипач в белом смокинге, разместил инструмент между плечом и подбородком и стал играть зажигательную мелодию.
Девушка, без каких-либо человеческий эмоций и достоинства, стала танцевать по стеклу, словно механическая игрушка.
Публика смеялась и хлопала в ладоши, одобряя такое издевательство. — Браво! — кричал сидевший перед Майклом офицер. Будь у Майкла сейчас с собой пистолет, он бы вышиб этому подонку мозги. Такое варварство превосходило все, что ему приходилось когда-либо познать в лесах России; здесь и в самом деле было сборище зверей. Он едва сдерживался, чтобы не вскочить на ноги и не крикнуть девушке, чтобы она прекратила танцевать. Но Чесна почувствовала, как он напрягся, и посмотрела на него. Она увидела по его глазам внезапную перемену настроения и еще что-то такое, что испугало ее до ужаса. — Ничего не делайте! — прошептала она.
Под белым смокингом Майкла и накрахмаленной белой рубашкой на позвоночнике стала пробиваться волчья шерсть. Затем шерсть стала расползаться по коже.
Чесна сжала его ладонь. Глаза у нее помертвели, чувства отключились, будто выключенная лампочка. На сцене скрипач заиграл живее, и худой девушке пришлось заплясать быстрее, оставляя на полу кровавые следы. Выносить такое было почти свыше сил Майкла; эти зверства развязывали у него звериные инстинкты, и от этого у него начинало колоть кожу. Он чувствовал, как на руках у него пробивалась шерсть, затем на лопатках и на бедрах. Это был позыв к превращению, допустить которое в этом зрительном зале было бы катастрофой. Он закрыл глаза и стал вспоминать зеленеющий лес, белый дворец, волчьи песни: все это было так человечно и так далеко отсюда. Теперь скрипач играл неистово, и публика хлопала в такт ладонями. Лицо Майклу жег пот. Он ощущал острый звериный дух, исходящий от его тела.
Потребовалась страшная сила воли, чтобы сдерживать подступившую ярость. Она уже почти совсем захватила его, но он боролся с ней, крепко зажмурив глаза, а волчья шерсть уже охватывала его грудь. Полоска шерсти выползла из-под манжета сорочки на правой руке, вцепившейся в подлокотник со стороны прохода, но Чесна этого не заметила. И тут превращение отхлынуло, волчья шерсть уползала сквозь поры обратно в кожу, вызывая безумную чесотку.
Скрипач в дьявольском темпе раскручивал каскады мелодий, но Майкл слышал только как ноги девушки топали по стеклу. Музыка достигла апогея и резко смолкла, вызвав гром аплодисментов и крики:
— Браво! Браво! — Он открыл глаза, они были влажными от ярости и напряжения. Нацистский солдат увел девушку со сцены. Она двигалась как сомнамбула, пойманная нескончаемым кошмаром. Скрипач, широко улыбаясь, кланялся; вышел человек с метелкой, чтобы убрать окровавленные осколки, и занавес закрылся.
Было восемь часов, и Майкл находился в номерах полковника СС Эриха Блока, в компании Чесны ван Дорн, двух десятков нацистских офицеров, немецких сановников и их подруг. Он был одет в черный смокинг, белую сорочку с белой бабочкой, а справа от него была Чесна, одетая в длинное черное платье с низким вырезом, в котором жемчужины укрывали кремовую пухлость ее грудей. Офицеры были в отглаженной парадной форме, и даже Сэндлер сменил твидовый костюм на официальный серый. К тому же он оставил свою птицу в своих номерах, факт, который, казалось, снял напряжение со многих, в том числе и с Майкла.
— За Черчилля под надгробным камнем! — предложил сидевший через несколько стульев от Чесны седоволосый майор, и все, включая Майкла, весело выпили. Майкл обежал взглядом стол, разглядывая лица гостей на обеде. Хозяин номера и его адъютант с подкованными ногами отсутствовали, но молодой капитан рассадил всех и повел застолье. После нескольких общих тостов, за погибших моряков-подводников, за храбрецов, расставшихся с жизнью под Сталинградом и за сожженные трупы в Гамбурге, официанты в белых куртках стали вкатывать блюда на серебряных тележках. Главным блюдом был зажаренный кабан с яблоком в пасти, которого, заметил Майкл, к общему удовольствию поместили перед Гарри Сэндлером. Охотник явно сам застрелил этого зверя вчера в лесном охотничьем заповеднике, и по тому, как он отрезал пласты жирного мяса и накладывал их на тарелки, было ясно, что Сэндлер умел обходиться с ножом для резки мяса не хуже, чем с ружьем.
Майкл ел сдержанно, для него мясо было чересчур жирным, и прислушивался к разговорам с обеих сторон. Такой оптимизм, согласно которому русские будут отброшены, а англичане приползут к ногам Гитлера с мирным договором, оправдывался только хрустальными бокалами и попахивал цыганщиной. Голоса и смех стали громче, вино лилось, а официанты продолжали подносить еду, и абсурдность стояла в воздухе так густо, что Гарри Сэндлер мог бы нарезать ее ножом. Такова была еда, к которой эти нацисты были привычны, и, похоже, их желудки хорошо принимали ее.
Майкл и Чесна провели в разговорах большую часть полудня. Она ничего не знала о Стальном Кулаке. Ничего она также не знала о занятиях доктора Гильдебранда или о том, что происходило на гильдебрандовском острове в Норвегии. Конечно, она знала, что Гильдебранд занимался разработками газового химического оружия — это был общеизвестный факт, но Гитлер, очевидно, помнил, как сам понюхал горчичного газа в первую мировую, и не слишком заботился открыть именно этот ящик Пандоры. Или, по меньшей мере, еще нет. Не было ли у нацистов запасов газовых бомб и снарядов? — спросил Майкл. Чесна не была уверена в точном тоннаже, но она была почти уверена, что где-то в Рейхе было по меньшей мере тысяч пятьдесят тонн такого оружия, лежавшего наготове, на случай, если Гитлер передумает. Майкл указал на тот факт, что эти газовые снаряды могли бы быть применены для разгрома вторжения, но Чесна с этим не согласилась. Она сказала, что потребовались бы тысячи бомб и снарядов, чтобы остановить вторжение, кроме того, газ, который разработал отец Гильдебранда, сжиженный горчичный газ времен первой мировой, и появившийся в конце тридцатых табун и зарин легко могли бы перекинуться на тех, кто им оборонялся, из-за непредсказуемости ветров побережья. Поэтому, сказала ему Чесна, газовая атака на союзников могла вместо этого обратиться на сами немецкие войска. Эту вероятность, должно быть, высшее командование уже обсуждало, и она не думала, что Роммель, ответственный за оборону «Атлантической стены», разрешил бы это. Как бы то ни было, сейчас союзники контролируют воздух, и они обязательно собьют любой немецкий бомбардировщик, который будет приближаться к побережьям предстоящего вторжения.
На этом они и остановились, придя к тому же, с чего начали, размышляя над смыслом надписи и карикатуры на Адольфа Гитлера.
— Вы не едите? Что случилось? Оно для вас недостаточно сырое?
Майкл оторвался от размышлений и воззрился через стол на лицо Сэндлера. После стольких тостов оно еще больше побагровело, и сейчас на нем была развязная улыбка. — Все в порядке, — сказал Майкл и заставил себя положить в рот кусок жирного мяса. Он позавидовал Мышонку, сидевшему за столом для прислуги за тарелкой мясного супа и бутербродом с колбасой. — Где ваш приносящий удачу сокол?
— Блонди? Недалеко. За следующей дверью. Знаете, я не думаю, что вы ей очень нравитесь.
— Это прискорбно.
Сэндлер собрался было ответить — несомненно, какой-нибудь плоской остротой, но тут его внимание было отвлечено рыжеволосой молодой женщиной, сидевшей рядом с ним. Они стали разговаривать, и Майкл услышал, как Сэндлер начал рассказывать что-то про Кению. Ну и скука же была убивать там кабана.
В этот момент дверь в зал открылась, вошел Эрих Блок, сопровождаемый шедшим сзади Бутцем. Тут же поднялся хор приветствий и аплодисментов, и один из гостей предложил тост за Блока. Полковник СС подхватил с одного из пронесенных мимо подносов бокал с вином, улыбнулся и выпил за свою долгую жизнь. Потом Майкл смотрел, как Блок, высокий, худой мужчина с худым лицом, одетый в парадную форму, увешанную наградами, обошел вокруг стола, останавливаясь, чтобы обменяться рукопожатиями и похлопать по плечу. За ним следовал Бутц, не в меру упитанная тень.
Блок подошел к стулу Чесны. — А, моя дорогая! — сказал он и нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку. — Как ты себя чувствуешь? Прекрасно выглядишь! У тебя почти на выходе новый фильм, да?
Чесна сказала, что вот-вот выйдет.
— Это будет грандиозная вещь и даст всем патриотический подъем, верно? Конечно, так. — Взгляд его серых глаз — глаз ящерицы, подумал Майкл — нашел барона фон Фанге. — А, вот и счастливец! — Он подошел к Майклу, протянул ему руку, и Майкл встал, чтобы пожать ее. Бутц стоял позади Блока, рассматривая барона. — Фон Фанге, не так ли? — спросил Блок. Его рукопожатие было вялым, чуть брезгливым. У него был длинный узкий нос и заостренный подбородок. В коротко остриженных коричневых волосах были седые волоски на висках и спереди. — В прошлом году мне встречался какой-то фон Фанге. Это не из вашего семейства?
— Я бы не удивился. Мои отец и дяди путешествуют по всей Германии.
— Да, я встречался с кем-то из фон Фанге, — кивнул Блок. Он выпустил руку Майкла, после чего у того осталось ощущение, что он держал что-то жирное. У Блока были плохие зубы, все передние были уже из серебра. — Хотя и не могу вспомнить его имени. А как зовут вашего отца?
— Леопольд.
— Благородное имя! Нет, не могу припомнить. — Блок по-прежнему улыбался, но улыбка его была пустой. — А скажите-ка мне вот что: почему такой рослый молодой человек, как вы, не вступил в СС? При вашей родословной я бы с легкостью устроил вас на должность офицера по поручениям.
— Он разводит тюльпаны, — сказал Сэндлер. Произношение у него стало уже слегка нечетким, он протянул свой бокал, чтобы его опять наполнили.
— Семейство фон Фанге больше пятидесяти лет разводит тюльпаны, — пояснила более подробно Чесна, выдавая сведения, почерпнутые из списка немецких знатных семейств. — И, к тому же, они владеют отличными виноградниками и имеют право на собственную маркировку вин. Благодарю вас, что вы привлекли к этому внимание полковника Блока, Гарри.
— А, тюльпаны? — улыбка Блока стала чуть прохладнее. Майкл ощутил, что тот думал: должно быть, барон — размазня, для СС не подходит. — Ну, барон, вы, наверное, какой-то уникальный мужчина, если Чесна не смогла сдержаться. И это она хранила в тайне от своих друзей! Доверяй после этого актрисам, да? — Он нацелил свою серебряную улыбку на Чесну. — Мои лучшие пожелания вам обоим, — сказал он и направился поприветствовать кого-то слева от Майкла.
Майкл продолжил есть. Бутц покинул зал, и Майкл услышал, как кто-то спросил Блока про его нового адъютанта.
— Он — нового образца, — сказал Блок, занимая место во главе стола. — Сделан из крупповской стали. У него в коленных чашечках пулеметы, а в заднице — гранатомет. — Раздался смех, Блок расплылся в улыбке. — Нет, до этого Бутц воевал против партизан во Франции. Я одолжил его моему другу, Харцеру. Бедняге взрывом оторвало башку, извините меня, дамы. Ну, как бы то ни было, пару недель назад я забрал его обратно к себе. — Он поднял наполненный вином бокал. — Тост. За Бримстонский клуб.
— Бримстонский клуб! — отозвалось эхом, и тост выпили.
Пирушка продолжалась, на столе появилась копченая семга, телячьи отбивные в коньяке, перепела, фаршированные сосисками, а затем богато украшенный торт и малина с охлажденным шампанским. Желудок у Майкла переполнился, хотя ел он с разбором; Чесна вообще едва ела, но большинство других наедались так, будто завтра должен был наступить Судный день. Майклу вспомнилось то далекое время, когда свирепели зимние ветры и мерзнущая стая собралась вокруг отрезанной ноги Франко.
Вся эта жирная, сальная еда не подходила к волчьей диете.
Когда обед завершился, были поданы коньяк и сигары. Большинство гостей покинуло стол, перекочевав в другие огромные комнаты с мраморными полами. Майкл рядом с Чесной стоял на длинном балконе с рюмкой теплого коньяка в руке и смотрел, как лучи прожекторов протыкали низкие тучи над Берлином. Чесна обвила его рукой и прильнула головой к его плечу, и они были одни. Он сказал нежным, воркующим голосом восхищенного любовника:
— Какие у меня шансы проникнуть позднее внутрь? — Что? — Она чуть не оттолкнула его.
— Проникнуть позднее сюда, — пояснил он. — Мне бы хотелось осмотреть номера Блока.
— Опасная это затея. Все двери снабжены сигнальными устройствами. Если у вас нет нужного ключа, то через минуту здесь будет просто ад.
— Вы можете раздобыть мне ключи?
— Нет, это слишком рискованно.
Он на время задумался, наблюдая балет прожекторов. — А как насчет балконных дверей? — спросил он. Он уже успел заметить, что запоров на них не было. Да и едва ли здесь были необходимыми замки, если они располагались на седьмом этаже замка, больше ста шестидесяти футов над землей. Ближайший балкон, справа, номера Гарри Сэндлера, был более чем в сорока футах от них.
Чесна посмотрела ему в лицо. — Вы, должно быть, шутите?
— Наши номера этажом ниже, так? — Он прошелся к каменному барьеру и высунулся вниз. Чуть менее чем в двадцати футах от них был другой балкон, но это были не номера Чесны. Их комнаты были за углом замка, на южной стороне, тогда как балкон номеров Блока выходил на восток. Он осмотрел стену замка: огромные каменные блоки, истерзанные погодой, были все в трещинах и щелях, и то тут, то там располагались резные украшения в виде орлов, геометрических узоров и искаженных страстями лиц химер. Узкий выступ опоясывал каждый ярус замка, но на седьмом этаже большая часть выступа выкрошилась. И все же здесь было достаточно опор для рук и ног. Если он будет очень, очень осторожен. От высоты у него в животе схватывало, но тем, чего он боялся больше всего, были прыжки с парашютом, а вовсе не сама высота. Он сказал:
— Я смогу влезть внутрь через балконные двери.
— Вы можете убить себя любым способом прямо здесь. Или, если хотите, можете сказать Блоку, кто вы такой на самом деле, и он всадит пулю вам в мозги, так что вам не придется стать самоубийцей.
— Я ведь серьезно, — сказал Майкл, и Чесна это поняла. Она хотела было сказать ему, что он явно ненормальный, но неожиданно на балконе появилась молодая хихикавшая блондинка, за которой вплотную шел нацистский офицер в возрасте, достаточном, чтобы быть ей отцом.
— Дорогая, дорогая, — ворковал немецкий козел, — скажи мне, чего тебе хочется.
Майкл притянул к себе Чесну и увел ее в другой угол балкона. В лицо им подул ветер, принесший запах тумана и сосен.
— У меня может не быть другой возможности, — сказал он, тон его был тоном любовника, жарким и тихим. Он стал перебирать рукой по ее элегантной спине, и она не отодвинулась, потому что немецкий козел и его сексуально озабоченная девочка наблюдали за ними. — У меня есть некоторый опыт скалолазания. — Это был курс лазания по утесам перед тем, как он уехал в Северную Африку: искусство использовать волосяную трещинку и нарост на камне в качестве опоры для ста восьмидесяти фунтов, то самое умение, которое он использовал в парижской Опере. Он опять посмотрел в сторону номера Гарри, но передумал. Нет смысла испытывать свое мужество раньше, чем это действительно понадобится. — Я могу это сделать, — сказал он, и тут учуял женский запах Чесны. Ее красивое лицо было так близко. Лучи прожекторов танцевали над Берлином словно балет призраков. Под минутным влиянием Майкл прижал Чесну к себе и поцеловал ее в губы.
Она воспротивилась, но только на секунду, потому что тоже знала, что за ними наблюдали. Она обвила его руками, ощущая движения мускулатуры его плеч под смокингом, и потом почувствовала, как его рука ласкала ее спину в том месте, где были ямочки. Майкл ощущал вкус ее губ, сладкий, как мед, наверное с чуточкой перца. Теплые губы, становившиеся еще теплее. Она положила ладонь ему на грудь, ладонь сделала легкое усилие, чтобы оттолкнуть его, но его рука за ее спиной не согласилась. Потерпев поражение, ладонь соскользнула. Майкл сделал поцелуй более страстным и обнаружил, что Чесна принимает то, что он предлагал.
— Вот чего я хочу, — услышал Майкл слова нимфочки, обращенные к козлу.
Еще один офицер выглянул на балкон. — Сейчас начнется! — объявил он и поспешил назад. Козел и нимфочка ушли, девица все еще хихикала. Майкл прервал поцелуй, и Чесна раскрыла рот, чтобы отдышаться. Губы у нее дрожали. — Сейчас начнется что? — спросил он ее.
— Собрание Бримстонского клуба. Оно бывает раз в месяц, в зрительном зале. — Она и в самом деле, как это ни было смешно, чувствовала головокружение. Высота, подумала она, здесь совершенно ни при чем. Губы у нее будто горели. — Нам лучше поспешить, если мы хотим занять места получше. — Она взяла его под руку, и он ушел вместе с ней с балкона.
Они спустились в переполненном лифте вместе с другими гостями, присутствовавшими на обеде. Майкл догадался, что Бримстонский клуб был одним из тех мистических союзов, которыми нацисты гордились в своей стране всеобщего порядка, корпораций и тайных обществ. В любом случае, ему не помешает присутствие на таком собрании. Он обратил внимание, что Чесна очень крепко держалась за его руку, хотя выражение ее лица оставалось приветливым. Актриса в своем амплуа. Зрительный зал, за фойе на первом этаже замка, заполнялся людьми. С полсотни членов Бримстонского клуба уже заняли места. Красный бархатный занавес скрывал сцену, с потолочных балок свисали разноцветные лампы. Нацистские офицеры пришли разодетые в парадную форму, почти все остальные тоже были одеты официально. Чем бы ни был Бримстонский клуб, размышлял Майкл, проходя с Чесной вдоль прохода, предназначен он был для мелкопоместного дворянства Рейха.
— Чесна! Сюда! Пожалуйста, садитесь с нами! — Эрих Блок поднялся со своего места и помахал им. Бутц, который мог бы занять собой два стула, отсутствовал, а Блок сидел вместе с группой приглашенных к нему на обед гостей. — Продвигайтесь, — сказал он им, и они послушно сделали это. — Пожалуйста, садитесь рядом со мной. — Он показал на стул рядом с собой. Чесна села, а Майкл уселся на сиденье возле прохода. Блок положил свою ладонь на ладонь Чесны и широко оскалился. — Какая чудесная ночь! Весенняя пора! Так и чувствуется в воздухе, не правда ли?
— Да, чувствуется, — согласилась Чесна, улыбка у нее была приятной, но голос напряженным.
— Мы рады видеть вас с нами, барон, — сказал ему Блок. — Вы, конечно, знаете, что все членские взносы идут в фонд войны.
Майкл кивнул. Блок стал разговаривать с женщиной, сидевшей перед ним. Сэндлер, увидел Майкл, восседал в переднем ряду, с каждой стороны по женщине, оживленно беседуя. Сказки про Африку, подумал Майкл. За пятнадцать минут зрительный зал заполнился мест на семьдесят — восемьдесят. Свет убавили, двери прикрыли, чтобы не пропускать не приглашенных. На публику надвинулась тишина. Какого дьявола все это затеяно? — подумал Майкл. Чесна все еще сжимала его ладонь, ее ногти почти врезались в его кожу.
Из-за занавеса вышел человек в белом смокинге, последовали вежливые хлопки. Он поблагодарил членов за присутствие на ежемесячном собрании и за щедрые вклады. Затем продолжил про наступательный дух Рейха и про то, как храбрая молодежь Германии раздавит русских и они убегут назад в свои норы. Аплодисменты стали еще реже, но некоторые офицеры были просто в восторге от таких радужных перспектив. Человек — устроитель церемонии, решил Майкл, — продолжал, ничуть не стесняясь, насчет блестящего будущего Тысячелетнего Рейха и о том, что Германия будет еще иметь три столицы: Берлин, Москву и Лондон. Сегодняшняя кровь, крикнул он громким голосом, будет украшать завтрашнюю победу, поэтому мы будем воевать дальше. И дальше! И дальше!
— А теперь, — бодро сказал он, — открываем наше представление!
Фонари погасли. Раздвинулся занавес, сцена осветилась огнями рампы и устроитель церемонии поспешил убраться.
Посередине сцены в кресле сидел мужчина, читая газету и куря сигару.
Майкла будто бы пригвоздило к месту.
Это был Уинстон Черчилль. Абсолютно голый, с сигарой, зажатой в бульдожьей челюсти, державший в коротеньких толстеньких ручках потрепанную «Лондон Таймс». Смех усиливался. Группа ударных и духовых инструментов, спрятанная за сценой, вымучивала комическую мелодию. Уинстон Черчилль сидел, куря и читая, скрестив белые ноги, а его «достоинства» свешивались вниз. В то время как публика хохотала и аплодировала, на сцену победоносно выступила девица, одетая только в высокие черные кожаные сапоги, и с плеткой о девяти хвостах в руке. На ее верхней губе был углем пририсован черный квадратик: гитлеровские усики. Майкл в смятение узнал в девице Шарлотту, собирательницу автографов. Она не испытывала ни малейшего стеснения, груди у нее тряслись, когда она подходила к Черчиллю, и тот неожиданно поднял глаза и испустил резкий пронзительный визг. Визг заставил всех захохотать еще громче. Черчилль упал на колени, подставив свой голый и вислый зад публике, и поднял руки, сдаваясь на милость победителя.
— Ты, свинья, — закричала девица. — Ты вонючая свинья-убийца! Вот тебе милость! — Она размахнулась плеткой и хлестнула Черчилля по плечам, оставляя красные рубцы на белой коже. Человек завыл от боли и униженно сел у ее ног. Она принялась хлестать его по спине и по заду, осыпая его бранью, как распоследний матрос, в то время как музыканты весело пиликали на своих инструментах, а публика корчилась от смеха. Правда и вымысел перемешались; Майкл понимал, что человек, конечно, не был премьер-министром Англии, а всего лишь актером, изображавшим его покорность, но плетка о девяти хвостах выдумкой не была, как не была выдумкой и ярость девицы. — Это за Гамбург, — кричала она. — И Дортмунд! И Мариенбург! И Берлин! И… — Она продолжала, перечисляя города, на которые попадали бомбы союзников, а когда из-под плети полетели брызги крови, публика взорвалась буйным восторгом. Блок вскочил на ноги, хлопая в ладони над головой. Другие тоже встали, радостно крича, в то время как девица продолжала размахивать плетью, а фальшивый Черчилль вздрагивал у ее ног. По спине этого человека текла кровь, но он не делал попыток встать или уклониться от плетки. — Бонн! — свирепела девица, ударяя плетью. — Швейнфурт! — На плечах и между грудями девицы сверкал пот, тело ее сотрясалось от напряжения, от пота угольные усы смазались. Плеть продолжала взлетать, и теперь спина и зад человека покрылись крест-накрест красными полосами. Наконец человек задрожал и упал, всхлипывая, а девица-Гитлер в последний раз опустила плеть на его спину и в знак триумфа поставила ногу в сапоге ему на шею. Она отдала публике нацистский салют и получила щедрое одобрение и аплодисменты. Занавес сомкнулся.
— Чудесно! Чудесно! — сказал, усаживаясь обратно, Блок. Легкий налет испарины выступил у него на лбу, и он промакнул ее белым носовым платком. — Видите, какие представления даются на ваши деньги, барон?
— Да, — ответил Майкл; изображать сейчас улыбку было труднее всего, что ему когда-либо приходилось делать. — И в самом деле вижу. Занавес снова раскрылся. Двое мужчин разбрасывали из тачки по всей сцене блестящие обломки. Майкл понял, что они устилали пол битым стеклом. Они завершили свою работу, укатили тачку, а потом солдат вытолкнул на сцену худую девушку с длинными каштановыми волосами. На ней было грязное заплатанное платье, сшитое из мешков из-под картофеля, и ее босые ноги скрипели по осколкам стекла. Девушка стояла на них, опустив голову, и волосы ее затеняли лицо. К платью из мешковины была приколота желтая звезда Давида. Слева от сцены появился скрипач в белом смокинге, разместил инструмент между плечом и подбородком и стал играть зажигательную мелодию.
Девушка, без каких-либо человеческий эмоций и достоинства, стала танцевать по стеклу, словно механическая игрушка.
Публика смеялась и хлопала в ладоши, одобряя такое издевательство. — Браво! — кричал сидевший перед Майклом офицер. Будь у Майкла сейчас с собой пистолет, он бы вышиб этому подонку мозги. Такое варварство превосходило все, что ему приходилось когда-либо познать в лесах России; здесь и в самом деле было сборище зверей. Он едва сдерживался, чтобы не вскочить на ноги и не крикнуть девушке, чтобы она прекратила танцевать. Но Чесна почувствовала, как он напрягся, и посмотрела на него. Она увидела по его глазам внезапную перемену настроения и еще что-то такое, что испугало ее до ужаса. — Ничего не делайте! — прошептала она.
Под белым смокингом Майкла и накрахмаленной белой рубашкой на позвоночнике стала пробиваться волчья шерсть. Затем шерсть стала расползаться по коже.
Чесна сжала его ладонь. Глаза у нее помертвели, чувства отключились, будто выключенная лампочка. На сцене скрипач заиграл живее, и худой девушке пришлось заплясать быстрее, оставляя на полу кровавые следы. Выносить такое было почти свыше сил Майкла; эти зверства развязывали у него звериные инстинкты, и от этого у него начинало колоть кожу. Он чувствовал, как на руках у него пробивалась шерсть, затем на лопатках и на бедрах. Это был позыв к превращению, допустить которое в этом зрительном зале было бы катастрофой. Он закрыл глаза и стал вспоминать зеленеющий лес, белый дворец, волчьи песни: все это было так человечно и так далеко отсюда. Теперь скрипач играл неистово, и публика хлопала в такт ладонями. Лицо Майклу жег пот. Он ощущал острый звериный дух, исходящий от его тела.
Потребовалась страшная сила воли, чтобы сдерживать подступившую ярость. Она уже почти совсем захватила его, но он боролся с ней, крепко зажмурив глаза, а волчья шерсть уже охватывала его грудь. Полоска шерсти выползла из-под манжета сорочки на правой руке, вцепившейся в подлокотник со стороны прохода, но Чесна этого не заметила. И тут превращение отхлынуло, волчья шерсть уползала сквозь поры обратно в кожу, вызывая безумную чесотку.
Скрипач в дьявольском темпе раскручивал каскады мелодий, но Майкл слышал только как ноги девушки топали по стеклу. Музыка достигла апогея и резко смолкла, вызвав гром аплодисментов и крики:
— Браво! Браво! — Он открыл глаза, они были влажными от ярости и напряжения. Нацистский солдат увел девушку со сцены. Она двигалась как сомнамбула, пойманная нескончаемым кошмаром. Скрипач, широко улыбаясь, кланялся; вышел человек с метелкой, чтобы убрать окровавленные осколки, и занавес закрылся.