Страница:
— Да, святой отец, хватает, — с горькой иронией отвечала куртизанка, — пролитая кровь моей матери памятна мне, я ее вижу постоянно перед собой и в особенности в те минуты, когда ползают у ног моих знатные синьоры…
— Продолжай, дочь моя, я слушаю.
— Синьор Сан-Фиоренцо кончил дурно. Среди соседей он имел много врагов. В одну темную ночь мы увидели пламя, охватившее стены замка, и услышали свирепые крики бандитов, в миг все было уничтожено и разграблено. Меня увезли, и я попала к синьору Атилло Браччи, хозяину большого, укрепленного замка, мне тогда было всего одиннадцать лет от роду, все находили, что я была необыкновенно хороша собой и развита не по летам. Синьор Атилло Браччи воспользовался своим правом надо мной…
Рассказ этот произвел глубокое впечатление на Перетти. Кардинал верил в святую справедливость, но находил, что есть средство еще более действенное — виселица — и страшно сожалел, что власть не находится в его руках.
— Хотя я была совершенным ребенком, — рассказывала Диомира, — но стыд, сознание моего невольного падения грызли мое юное сердце. Я поклялась, что Браччи не будет радоваться моему появлению в их доме. Из Рима приехал старик Браччи, отец Атилло. Это был страшный разбойник, которого все боялись, не исключая и его родного сына Атилло.
Я начала завлекать в свои сети страшного старика и вполне в этом успела, благодаря моей необыкновенной красоте. Старик Браччи совсем растаял и сделался соперником своего сына. Один раз ночью я устроила так, что молодой Браччи застал у меня в комнате старика. Не рассмотрев в темноте, что это был его отец, он его заколол кинжалом. Пользуясь общим замешательством, я убежала из этого проклятого дома в Рим.
Монтальто вытер капли холодного пота, струившегося с его морщинистого лба, и глухо прошептал:
— Послушай! То, что ты мне рассказываешь, — не есть ли плод твоей фантазии, адский вымысел? Разве могут быть терпимы небом подобные ужасы и, огонь свыше не сразит злодеев?
— Нет, святой отец, то, что я рассказываю, не вымысел, а сущая правда. Я вооружила руку сына против отца. И борьба, происходившая между ними во мраке, удары кинжалом и предсмертное хрипение старика нежили мой слух, как самая приятная музыка.
— Несчастная, все-таки ты великая грешница и должна раскаяться, — сказал Перетти.
— Да, я раскаюсь, но прежде отомщу. Пока еще злодей отцеубийца Атилло Браччи благополучно здравствует, наслаждается всеми благами житейскими и пользуется уважением общества. Надо, чтобы этого ничего не было. Тогда я принесу покаяние.
Кардинал ничего не сказал. Диомира продолжала, воодушевляясь все более и более.
— Я хочу, чтобы проклятое гнездо совсем было разорено, чтобы от замка не осталось камня на камне; для меня не достаточно, что убит старый злодей, я хочу собственными руками вырвать сердце из груди Атилло Браччи и с величайшей радостью буду смотреть, как оно затрепещет в моих руках, это мне доставит такое же высокое наслаждение, как предсмертный хрип зарезанного старика Браччи. Не правда ли, я навожу на вас ужас, святой отец? — прибавила Диомира.
— Нет, дочь моя, ты не наводишь ужас, — отвечал кардинал, — я тебя жалею, ты не более как жертва злодейства этой гнусной касты вельмож, угнетающих бедный народ. Боже великий! — вскричал после некоторого молчания Перетти. — Дай мне возможность вырвать с корнем все эти ядовитые растения и бросить их в огонь.
— Значит, святой отец, если вы будете папой… — начала Диомира.
— Ты, дочь моя, сумасшедшая, — прервал ее Перетти, — могу ли я, ничтожный монах, быть папой, когда есть двадцать кардиналов, добивающихся папской тиары.
— Если вы будете папой, — продолжала Диомира, не обращая внимания на замечание Перетти, — не правда ли, вы положите конец злодействам синьоров?
— О, да, если бы эта несбыточная мечта осуществилась, — отвечал с воодушевлением кардинал, — и Господь призвал бы меня к власти, клянусь моей душой, моей первой обязанностью было бы дать почувствовать огонь и железо всем синьорам, угнетающим простой народ.
— Благодарю вас, святой отец, — сказала, вставая, Диомира, — теперь я совершенно спокойна. Позвольте же мне, недостойной грешнице, присоединить мою молитву к молитве народа, дабы Господь Бог даровал вам власть, которой вы вполне достойны.
Проговорив это, она вышла из церкви никем не замеченная.
— Странная женщина! — прошептал Перетти. — Но она жертва, а не виновная, виновны те, кто толкнул ее на этот путь.
— Он будет папой, — рассуждала сама с собой Диомира, выйдя из церкви, — он вполне достоин быть им. Как его великая душа возмущалась при моем рассказе! О Атилло Браччи, трепещи в своем замке, скоро придет твой черед.
Придя домой, Диомира послала любезное письмо австрийскому принцу Андреа, приглашая его к себе на вечер.
БАНДИТ И ПРИНЦ
В конце царствования папы Григория XIII между Тосканой и папскими владениями была средь гор местность, не принадлежавшая ни Флорентийскому герцогу, ни святейшему отцу папе. Пользуясь слабостью герцога тосканского Франциска, известный кондотьер Малатеста занял эту местность со своей бандой и сделал свой лагерь неприступным ни со стороны Флоренции, ни со стороны Рима. Он происходил от Малатеста из Риминни, могущественных князей средних веков, нередко спасавших святой престол или превращавших папские владения в руины. Их потомок, о котором идет речь, Ламберто Малатеста, не поднял знамя претендента, опираясь на свое знатное происхождение и древние документы, он признавал только один документ — шпагу. Это был просто бандит, господствовавший в Умбрии и Компаньи и даже угрожавший стенам Рима. Окружные феодалы после борьбы с Малатестой, наконец, были вынуждены признать его преимущество, и даже некоторые из владельцев неприступных замков на Аппенинах вступили с ним в союз. Малатеста защищал своих союзников от римских баронов. Он был не только человеком необыкновенной храбрости, но еще и замечательным дипломатом. Союзы Малатеста распространялись до самой Болоньи. Фамилия Пеполи, одна из могущественных в Болоньи, была очень предана Малатесте. Но не в одном этом заключалась сила его; сцена, при которой мы попросим присутствовать читателя и, которая могла бы показаться невероятной, если бы не была подтверждена множеством исторических документов и писем папы Сикста V, послужит доказательством влияния князя-бандита. В этот момент лагерь Малатесты мы застаем в Тибрской долине, против Борго Сан-Сеполькро. Вся долина была усеяна палатками, кругом расставлены часовые, без пароля нельзя сделать шагу. Словом сказать, лагерь бандитов имел характер прекрасно дисциплинированного регулярного войска. Малатеста с большим нетерпением прохаживался около своей палатки. Время от времени он поднимал голову, смотрел на молодую луну и шептал:
«Вот уже четвертые сутки, а он не идет, значит, дело не удалось! О, если это так, клянусь предать пламени сам Ватикан. Но нет, они не осмелятся, не рискнут».
В этот момент точно из-под земли вырос человек и проговорил:
— А вот и я!
— Ты, Пьеро! — вскричал радостно Малатеста. — Значит, дело удалось, если ты вернулся, здоров и невредим?
— Все хорошо, но войдите-ка в палатку, надо поговорить о многом.
Палатка начальника банды отличалась своей простотой. Кроме складной кровати, стола и стула в ней ничего не было.
Малатеста предложил Пьеро стул, а сам сел на кровать и проговорил:
— Ну, рассказывай все по порядку.
— Когда вы уехали из Рима, — начал Пьеро, — многие из наших бандитов были арестованы, а Карл и некоторые укрылись во дворце Орсини. Но дворец был осажден, трех или четырех синьоров убили, взяли Карла и препроводили к римскому губернатору, который приказал подвергнуть его пытке и потом, конечно, отдать в распоряжение Бойа, палача.
— Что же вы, отомстили убийцам Карла?
— Конечно. Прежде всех генерал Викентий Вителли, который обещал доставить всех скованными в Рим, убит тремя пулями прямо в горло.
— Быть не может! Кто его убил?
— Людовик Орсини.
— Ты в том уверен?
— Капитан! Когда же я говорил вам неправду?
— Далее?
— Далее, проходя по плацу св. Ангела, я видел, как ставили виселицы.
— Черт возьми, это меня возмущает до глубины души! — вскричал Малатеста.
— Затем, на другой день после казни Карла, — продолжал Пьеро, — я отправился к благочестивейшему кардиналу Комо, государственному секретарю св. Престола, и велел доложить о себе как о лейтенанте и посланнике всемогущественнейшего князя Малатесты, предводителя всех бандитов Италии…
— Браво! Браво! Великолепно, — вскричал, смеясь, Ламберто. — Что же тебе сказал кардинал?
— Я заявил его имененции, что мой господин всемогущественнейший князь Малатеста очень опечален казнью бедного Карла и оскорблен насилованием домашнего очага палаццо Орсини; в первом случае князь Малатеста лишился храброго солдата, а во втором получил личное оскорбление как принц крови и дворянин, так как нарушены самые священные права его собрата, ввиду всего этого мой всемогущественнейший господин князь Малатеста потребует удовлетворения.
— И тебя кардинал не вышвырнул в окно?
— Нет, не вышвырнул. Но Джиакомо Бонкомпаньи герцог Сора, присутствовавший тут же, спрашивал у меня о ваших намерениях и о военной силе, которой вы располагаете. Я объявил, что вы в скором времени думаете поднять всех плебеев Рима и, если будет нужно, пожертвуете самим папой.
— Великолепно! Ай да молодец, Пьеро! Я не знал, что у меня есть такое сокровище!
Пьеро с достоинством скромно поклонился.
— Государственный секретарь святого престола, — продолжал рассказчик, — при моем заявлении побледнел, а синьор Джиакомо стал расспрашивать меня, правда ли, что вы страшно мстите врагам и оказываете помощь друзьям. Я сказал, что, правда и что если вы пожелаете, то под ваши знамена явятся плебеи целого света.
— Ну а результат всего этого?
— Результат тот, что товарищ казненного Карла, уже приговоренный к виселице, выпущен на свободу и благополучно пришел вместе со мной в лагерь.
Кончив свой рассказ, Пьеро ожидал похвал, но Малатеста уже думал о другом.
— Да, — шептал он, — совершается то, что я предвидел, — старое здание треснуло, шатается, скоро совсем рухнет и от папства останется только одно страшное воспоминание!..
— Теперь позвольте мне уйти? — спросил Пьеро.
— Ах, прости, мой друг! — живо вскричал Малатеста, — Я весь вдруг погрузился в думу под влиянием твоих рассказов. Ступай, отдохни, завтра ты узнаешь, как Малатеста ценит услуги. — И, пожав руку верному слуге, он отпустил его.
Пьеро вышел вполне довольный.
Банда, которой командовал Малатеста, была многочисленна; простой народ обожал его. Малатеста всегда был первый на приступе и последний при отступлении. За любого из своих подчиненных он готов был двадцать раз рисковать головой. В те времена произвола и полного беззакония Малатеста являлся защитником всех бедных и угнетенных. Синьоры его страшно боялись. Все приговоры Малатесты всегда приводились в исполнение.
Таким образом, в XVII столетии повторилось то же, что было за два столетия перед тем, когда кондотьеры держали в своих руках судьбы Италии. Страшные злодейства Франциска Сфорца, Цезаря Борджиа и им подобных сделались вполне нормальным явлением и не встречали препятствий со стороны папского правительства, которое достигало последней степени разложения. Когда-то богатая и свободная Тоскана управлялась неспособным герцогом Франциском, не имевшим детей, после смерти, которого должна была сделаться яблоком раздора между кардиналом Фердинандом Медичи и многими другими претендентами. Остальная Европа также была охвачена ужасными неурядицами. Германский император страшился испанцев; короля Испании волновала Фландрия и французский трон, во Франции разгорелась междоусобная религиозная война. Следовательно, Италии и со стороны Европы нельзя было ожидать помощи. Все эти мысли роились в голове Малатесты, когда ему доложили о приезде синьора Франциска.
— О, просить, сейчас же просить! — вскричал радостно Малатеста.
Вскоре в палатку вошел человек лет сорока, среднего роста, тщательно закутанный в плащ.
«Вот уже четвертые сутки, а он не идет, значит, дело не удалось! О, если это так, клянусь предать пламени сам Ватикан. Но нет, они не осмелятся, не рискнут».
В этот момент точно из-под земли вырос человек и проговорил:
— А вот и я!
— Ты, Пьеро! — вскричал радостно Малатеста. — Значит, дело удалось, если ты вернулся, здоров и невредим?
— Все хорошо, но войдите-ка в палатку, надо поговорить о многом.
Палатка начальника банды отличалась своей простотой. Кроме складной кровати, стола и стула в ней ничего не было.
Малатеста предложил Пьеро стул, а сам сел на кровать и проговорил:
— Ну, рассказывай все по порядку.
— Когда вы уехали из Рима, — начал Пьеро, — многие из наших бандитов были арестованы, а Карл и некоторые укрылись во дворце Орсини. Но дворец был осажден, трех или четырех синьоров убили, взяли Карла и препроводили к римскому губернатору, который приказал подвергнуть его пытке и потом, конечно, отдать в распоряжение Бойа, палача.
— Что же вы, отомстили убийцам Карла?
— Конечно. Прежде всех генерал Викентий Вителли, который обещал доставить всех скованными в Рим, убит тремя пулями прямо в горло.
— Быть не может! Кто его убил?
— Людовик Орсини.
— Ты в том уверен?
— Капитан! Когда же я говорил вам неправду?
— Далее?
— Далее, проходя по плацу св. Ангела, я видел, как ставили виселицы.
— Черт возьми, это меня возмущает до глубины души! — вскричал Малатеста.
— Затем, на другой день после казни Карла, — продолжал Пьеро, — я отправился к благочестивейшему кардиналу Комо, государственному секретарю св. Престола, и велел доложить о себе как о лейтенанте и посланнике всемогущественнейшего князя Малатесты, предводителя всех бандитов Италии…
— Браво! Браво! Великолепно, — вскричал, смеясь, Ламберто. — Что же тебе сказал кардинал?
— Я заявил его имененции, что мой господин всемогущественнейший князь Малатеста очень опечален казнью бедного Карла и оскорблен насилованием домашнего очага палаццо Орсини; в первом случае князь Малатеста лишился храброго солдата, а во втором получил личное оскорбление как принц крови и дворянин, так как нарушены самые священные права его собрата, ввиду всего этого мой всемогущественнейший господин князь Малатеста потребует удовлетворения.
— И тебя кардинал не вышвырнул в окно?
— Нет, не вышвырнул. Но Джиакомо Бонкомпаньи герцог Сора, присутствовавший тут же, спрашивал у меня о ваших намерениях и о военной силе, которой вы располагаете. Я объявил, что вы в скором времени думаете поднять всех плебеев Рима и, если будет нужно, пожертвуете самим папой.
— Великолепно! Ай да молодец, Пьеро! Я не знал, что у меня есть такое сокровище!
Пьеро с достоинством скромно поклонился.
— Государственный секретарь святого престола, — продолжал рассказчик, — при моем заявлении побледнел, а синьор Джиакомо стал расспрашивать меня, правда ли, что вы страшно мстите врагам и оказываете помощь друзьям. Я сказал, что, правда и что если вы пожелаете, то под ваши знамена явятся плебеи целого света.
— Ну а результат всего этого?
— Результат тот, что товарищ казненного Карла, уже приговоренный к виселице, выпущен на свободу и благополучно пришел вместе со мной в лагерь.
Кончив свой рассказ, Пьеро ожидал похвал, но Малатеста уже думал о другом.
— Да, — шептал он, — совершается то, что я предвидел, — старое здание треснуло, шатается, скоро совсем рухнет и от папства останется только одно страшное воспоминание!..
— Теперь позвольте мне уйти? — спросил Пьеро.
— Ах, прости, мой друг! — живо вскричал Малатеста, — Я весь вдруг погрузился в думу под влиянием твоих рассказов. Ступай, отдохни, завтра ты узнаешь, как Малатеста ценит услуги. — И, пожав руку верному слуге, он отпустил его.
Пьеро вышел вполне довольный.
Банда, которой командовал Малатеста, была многочисленна; простой народ обожал его. Малатеста всегда был первый на приступе и последний при отступлении. За любого из своих подчиненных он готов был двадцать раз рисковать головой. В те времена произвола и полного беззакония Малатеста являлся защитником всех бедных и угнетенных. Синьоры его страшно боялись. Все приговоры Малатесты всегда приводились в исполнение.
Таким образом, в XVII столетии повторилось то же, что было за два столетия перед тем, когда кондотьеры держали в своих руках судьбы Италии. Страшные злодейства Франциска Сфорца, Цезаря Борджиа и им подобных сделались вполне нормальным явлением и не встречали препятствий со стороны папского правительства, которое достигало последней степени разложения. Когда-то богатая и свободная Тоскана управлялась неспособным герцогом Франциском, не имевшим детей, после смерти, которого должна была сделаться яблоком раздора между кардиналом Фердинандом Медичи и многими другими претендентами. Остальная Европа также была охвачена ужасными неурядицами. Германский император страшился испанцев; короля Испании волновала Фландрия и французский трон, во Франции разгорелась междоусобная религиозная война. Следовательно, Италии и со стороны Европы нельзя было ожидать помощи. Все эти мысли роились в голове Малатесты, когда ему доложили о приезде синьора Франциска.
— О, просить, сейчас же просить! — вскричал радостно Малатеста.
Вскоре в палатку вошел человек лет сорока, среднего роста, тщательно закутанный в плащ.
ПОСЛАННЫЙ ФРАНЦУЗСКОГО КОРОЛЯ
— ПРОШУ вас пожаловать, монсеньор, — сказал по-французски кондотьер, — ваше присутствие здесь, в палатке, для меня незаслуженная честь.
— Монсеньор, вы говорите, — отвечал гость, — у нас во Франции этот титул принадлежит особам высокопоставленным, но не мне, простому дворянину.
Ламберто улыбнулся и сказал:
— Я вас узнал бы, монсеньор, даже и в том случае, если бы меня не предупредили, что посол его величества короля Франции прибыл вести со мной переговоры. Я долго путешествовал по Франции, и все генералы-кальвинисты мне хорошо известны. Угодно, чтобы я назвал вас по имени?
— Это лишнее, — отвечал француз, бросая на стул свой черный плащ, — если я принял некоторые меры предосторожности, то не для вас, милый Малатеста, а для синьоров Рима, которые охотно бросили бы на костер такого упрямого еретика, как Ледигиер.
— Но так как вы, монсеньор, мой гость, — сказал, гордо подымая голову, Ламберто, — то я надеюсь, что все силы римской курии и Тосканы, взятые вместе, не осмелятся прикоснуться даже к вашему волосу!
Хозяин и гость несколько минут с любопытством рассматривали друг друга. Убеждения их были одинаковы, но внешности совершенно противоположны. Малатеста был молод, красив собой, высок ростом, но сутуловат, с узкими плечами и впалой грудью. Однако у двух этих разных людей было схожим выражение глаз. У французского герцога они светились такою же энергией, как и у итальянского кондотьера. Семейство герцога одним из самых первых приняло кальвинизм и впоследствии, когда во Франции образовалась католическая лига против гугенотов, герцог Ледигиер возглавил их. После Варфоломеевской ночи он каким-то чудом остался здрав и невредим и еще более чем прежде, сделался гугенотом и стал во главе партии. Открыто презирая короля Генриха III и его министров, этот пламенный гугенот старался обратить даже дофина. В момент нашей встречи с герцогом Ледигиером он еще не достиг той популярности, как впоследствии, когда он переходил десятки раз Альпы и наголову разбивал испанцев, савояров и папских швейцарцев, когда Людовик XIII, назначая его великим констеблем Франции, сказал: «Ледигиер непобедим, он никогда не проиграл ни одного сражения».
Но пока еще герцог Ледигиер только посланный французского короля. Посмотрим, в чем заключается данные ему инструкции.
— Хотите посмотреть мои бумаги? — спросил француз.
— Это совершенно лишнее, я только одного боюсь, чтобы эти бумаги не попали в руки ваших врагов, — отвечал Малатеста.
— Вы догадываетесь, с каким поручением я к вам послан?
— Немножко, и мне кажется, что вам дано ко мне не одно поручение, а два.
Герцог улыбнулся и сказал:
— Вы правы. Начнем с главного. Король Генрих III, получив ваши предложения, серьезно обдумал их и обсудил со своими советниками…
— Черт возьми! — проговорил Ламберто. — Уж лучше было отдать их на решение парламента!
— Король решил, что ему невозможно восставать против святейшего отца папы.
— Но этот святейший отец, — вскричал нетерпеливо Малатеста, — работает против интересов короля Генриха III, желая водворить во Франции династию Гизов.
— Король ничего об этом не знает, — продолжал герцог, — главная его забота в настоящее время заключается в том, чтобы Святой Дух внушил кардиналам избрать на папский престол особу, симпатизирующую Франции.
— И для этого его величество король Франции посылает к бандиту одного из своих вельмож. Понимаю! — вскричал Малатеста.
Герцог несколько поморщился и продолжал:
— Его величество французский король руководствуется только чувством глубокого уважения к святому престолу, верьте мне, милый Малатеста.
— О, я не сомневаюсь! Но в чем же именно заключаются желания его величества и какие средства я должен употребить, чтобы сделать ему угодное?
— Необходимо, чтобы были избраны на папский престол кардиналы Дестэ или Савелли, оба они очень расположены к Франции. Что касается средств, то можно подействовать на кардиналов волей народа.
— Понимаю, сделать то же, что было сделано при избрании Льва X. Окружить апостольский дворец и требовать избрания Савелли.
— Это было бы не лишнее, и его величество король Франции всякому, кто устроит такую манифестацию, назначил бы три тысячи скуди в месяц и подарил бы лучший феодальный замок во Франции.
Таким образом, посланный короля раскрыл карты. Он уполномочен был склонить Малатесту явиться со своей бандой в Рим, поднять плебеев и, окружив дворец, требовать, чтобы был избран на папский престол кардинал Савелли.
— Ваши предложения очень лестны для меня, — сказал, несколько подумав, Малатеста, — но я…
— Но вы?
— Хотел бы знать, в чем заключается и другое ваше поручение?
— Вы очень тонкий дипломат, мессир Ламберто, и я спешу удовлетворить ваше желание. Скажите, вы знаете хотя бы по имени Генриха Бурбона, короля Наваррского?
— Знаю, не только по имени, но и лично. Из трех французских Генрихов, по моему мнению, король Наваррский есть самый достойный.
— Тем не менее, он гугенот, изгнанный, преследуемый. Католическая лига не жалеет ни людей, ни денег, чтобы его окончательно уничтожить.
— И, несмотря на все это, великую будущность судьба готовит королю Наваррскому — сказал Малатеста.
— Вы находите? Прекрасно. Король Наваррский через мое посредство также делает вам предложение. Вы с вашей бандой должны немедленно отправиться в Наварру; оттуда при помощи венецианцев вас перевезут на французский берег, вся местность будет подготовлена к восстанию, и мы уничтожим католическую лигу.
— План не дурен, — сказал Малатеста, — но, к сожалению, я не могу способствовать исполнению его.
— Это почему?
— Прежде всего, потому, что вы, французы, питаете глубокую ненависть ко всему итальянскому.
Герцог сделал нетерпеливое движение.
— Не оспаривайте меня, это будет с вашей стороны лишнее. Вы уважаете наших попов, любите наших артистов, дипломатов; но вы не считаете нас способными ни к чему хорошему. Например, вы, дворяне южной Франции, признали учение Кальвина и с оружием в руках защищаете вашу новую веру; но если бы в Италии произошло восстание в пользу учения Кальвина, ни один из вас не присоединился бы к итальянцам.
— Мы не сомневаемся в вашей храбрости, — возразил герцог, — но во Франции и, как мне кажется, в целой Европе итальянцев боятся, считают их скептиками, не верящими ни в папу, ни в Кальвина.
— В ваших словах, монсеньор, есть доля правды. Нас попы так хорошо воспитали, что идея религиозная окончательно улетучилась из наших голов. Но кроме догматов католической религии, к которым мы действительно несколько равнодушно относимся, у нас есть другая религия, и в ней мы очень сильны. Неужели вы думаете, что знаменитый луккский герой Бурламакки погиб на эшафоте ради кальвинизма или лютеранства? Если вы так думаете, то вы ошибаетесь, монсеньор. Бурламакки был великий философ, он хорошо знал, что для Господа Бога все одинаковы: и католики, и лютеране, и кальвинисты. Но Бурламакки хотел освободить Италию от ига синьоров, попов и иностранцев. И так как самые главные враги Италии, папский Рим и католическая Испания, то Бурламакки и поднял протестантское знамя. Но протестанты Европы по своей подлости и невежеству бросили его одного и, луккский инквизитор поспешил избавить святейшего отца папу от опасного врага.
Ледигиер с удивлением слушал бандита, последний продолжал:
— Я командую несколькими тысячами, и все они до одного жертвы римского правительства. В городе и провинциях у народа страшная злоба против папского правления; в школах горячо, логически опровергают догматы католической церкви и доказывают гнусность так называемой святой инквизиции. Чтобы спасти католическую религию от окончательной гибели, необходим благородный, энергичный папа, который бы очистил святую коллегию от сорной травы, вырвал бы ее с корнем; а пока этого нет, мы накануне революции религиозной, но в сущности политической.
— Со всем этим я не могу не согласиться, — сказал герцог, — но извините, мне все-таки хотелось бы знать ваше мнение по поводу моего предложения.
— Мое мнение? Я вам его выскажу в нескольких словах. Я готов принять от короля Франции помощь деньгами и людьми, и буду служить ему с тем, чтобы свергнуть папу и его правительство и чтобы с высоты Кампидомо были провозглашены свобода и протестантство.
— Но это невозможно! — вскричал герцог. — Тот, кто возьмет на себя такую смелость, будет разорван римскими гражданами на куски.
— Напрасно вы так думаете, — возразил Малатеста, — римляне уже не раз указывали попам на двери. Народ ненавидит попов, он их сносит только по необходимости.
— А остальные итальянские владетельные князья?
— Народ их так же ненавидит, как и попов.
— Наконец, иностранные короли, — продолжал французский вельможа, — неужели же вы думаете, что, например, Испания осталась бы равнодушна к подобному факту?
— О, монсеньор, верьте мне, не так черт страшен, как его малюют; для итальянского народа не страшно нашествие иноземцев, он с ними справится так же, как всегда справлялся.
Герцог с восторгом любовался этим молодым, полным энергии авантюристом-патриотом и думал о другом авантюристе, не менее отважном, — о короле Наваррском Генрихе. Он также объявил войну самому святейшему отцу папе, всем тупым фанатикам и всемогущей католической лиге.
— Хорошо, — сказал, несколько подумав, Ледигиер. — Я передам ваши слова государю и, если он пожелает вступить с вами в союз, вы будете своевременно извещены. Но прежде мне бы хотелось знать, где ваши силы?
— Повсюду!
— Среди феодалов?
— Феодалы разделились на две части. Одна из них вступила со мной в союз, помогает мне людьми, деньгами и оружием. Она более чем из пятидесяти замков, где слово Ламберто Малатесты имеет такое же значение, как здесь, в лагере, — другая, самая незначительная, держит нейтралитет.
— А народ?
— О, народ меня обожает, я его защитник и вместе с тем мститель.
— Но вы не забывайте, что римский первосвященник и его попы имеют поддержку, и не в одной Италии, но в целом свете. Положим я, — продолжал герцог, — найду поддержку везде, пытки и костры уже давно надоели всем, но для успеха дела нам необходимо иметь энергичного и разумного союзника в самом Ватикане, в святой коллегии. В Германии реформа уже пустила глубокие корни. Теперь остается только, чтобы князь Бранденбургский, эта высокопоставленная и всеми уважаемая личность, присоединился к нам, и реформация в Германии будет обеспечена окончательно.
В это время снаружи послышался шум. Малатеста приятно улыбнулся и сказал:
— Так вы находите, монсеньор, что для успеха нашего дела необходимо заручиться союзом одного из чинов святой коллегии?
— Да, я в этом глубоко убежден, — отвечал герцог.
— Прекрасно. Благоволите удалиться вот за эту драпировку, — сказал Ламберто, — и вы сейчас услышите много любопытного.
— О, мне бы этого не хотелось делать! — вскричал с невольным отвращением французский вельможа.
— Простите, монсеньор, но для дела это необходимо: вы сейчас узнаете самые сокровенные тайны флорентийского и римского дворов, — сказал Малатеста.
— Увы, должен покориться ради дела, — отвечал герцог, уходя за драпировку.
В это время Малатеста поднял выходную занавесь палатки и сказал:
— Покорно прошу пожаловать, господин кардинал; я вас ожидаю.
— Монсеньор, вы говорите, — отвечал гость, — у нас во Франции этот титул принадлежит особам высокопоставленным, но не мне, простому дворянину.
Ламберто улыбнулся и сказал:
— Я вас узнал бы, монсеньор, даже и в том случае, если бы меня не предупредили, что посол его величества короля Франции прибыл вести со мной переговоры. Я долго путешествовал по Франции, и все генералы-кальвинисты мне хорошо известны. Угодно, чтобы я назвал вас по имени?
— Это лишнее, — отвечал француз, бросая на стул свой черный плащ, — если я принял некоторые меры предосторожности, то не для вас, милый Малатеста, а для синьоров Рима, которые охотно бросили бы на костер такого упрямого еретика, как Ледигиер.
— Но так как вы, монсеньор, мой гость, — сказал, гордо подымая голову, Ламберто, — то я надеюсь, что все силы римской курии и Тосканы, взятые вместе, не осмелятся прикоснуться даже к вашему волосу!
Хозяин и гость несколько минут с любопытством рассматривали друг друга. Убеждения их были одинаковы, но внешности совершенно противоположны. Малатеста был молод, красив собой, высок ростом, но сутуловат, с узкими плечами и впалой грудью. Однако у двух этих разных людей было схожим выражение глаз. У французского герцога они светились такою же энергией, как и у итальянского кондотьера. Семейство герцога одним из самых первых приняло кальвинизм и впоследствии, когда во Франции образовалась католическая лига против гугенотов, герцог Ледигиер возглавил их. После Варфоломеевской ночи он каким-то чудом остался здрав и невредим и еще более чем прежде, сделался гугенотом и стал во главе партии. Открыто презирая короля Генриха III и его министров, этот пламенный гугенот старался обратить даже дофина. В момент нашей встречи с герцогом Ледигиером он еще не достиг той популярности, как впоследствии, когда он переходил десятки раз Альпы и наголову разбивал испанцев, савояров и папских швейцарцев, когда Людовик XIII, назначая его великим констеблем Франции, сказал: «Ледигиер непобедим, он никогда не проиграл ни одного сражения».
Но пока еще герцог Ледигиер только посланный французского короля. Посмотрим, в чем заключается данные ему инструкции.
— Хотите посмотреть мои бумаги? — спросил француз.
— Это совершенно лишнее, я только одного боюсь, чтобы эти бумаги не попали в руки ваших врагов, — отвечал Малатеста.
— Вы догадываетесь, с каким поручением я к вам послан?
— Немножко, и мне кажется, что вам дано ко мне не одно поручение, а два.
Герцог улыбнулся и сказал:
— Вы правы. Начнем с главного. Король Генрих III, получив ваши предложения, серьезно обдумал их и обсудил со своими советниками…
— Черт возьми! — проговорил Ламберто. — Уж лучше было отдать их на решение парламента!
— Король решил, что ему невозможно восставать против святейшего отца папы.
— Но этот святейший отец, — вскричал нетерпеливо Малатеста, — работает против интересов короля Генриха III, желая водворить во Франции династию Гизов.
— Король ничего об этом не знает, — продолжал герцог, — главная его забота в настоящее время заключается в том, чтобы Святой Дух внушил кардиналам избрать на папский престол особу, симпатизирующую Франции.
— И для этого его величество король Франции посылает к бандиту одного из своих вельмож. Понимаю! — вскричал Малатеста.
Герцог несколько поморщился и продолжал:
— Его величество французский король руководствуется только чувством глубокого уважения к святому престолу, верьте мне, милый Малатеста.
— О, я не сомневаюсь! Но в чем же именно заключаются желания его величества и какие средства я должен употребить, чтобы сделать ему угодное?
— Необходимо, чтобы были избраны на папский престол кардиналы Дестэ или Савелли, оба они очень расположены к Франции. Что касается средств, то можно подействовать на кардиналов волей народа.
— Понимаю, сделать то же, что было сделано при избрании Льва X. Окружить апостольский дворец и требовать избрания Савелли.
— Это было бы не лишнее, и его величество король Франции всякому, кто устроит такую манифестацию, назначил бы три тысячи скуди в месяц и подарил бы лучший феодальный замок во Франции.
Таким образом, посланный короля раскрыл карты. Он уполномочен был склонить Малатесту явиться со своей бандой в Рим, поднять плебеев и, окружив дворец, требовать, чтобы был избран на папский престол кардинал Савелли.
— Ваши предложения очень лестны для меня, — сказал, несколько подумав, Малатеста, — но я…
— Но вы?
— Хотел бы знать, в чем заключается и другое ваше поручение?
— Вы очень тонкий дипломат, мессир Ламберто, и я спешу удовлетворить ваше желание. Скажите, вы знаете хотя бы по имени Генриха Бурбона, короля Наваррского?
— Знаю, не только по имени, но и лично. Из трех французских Генрихов, по моему мнению, король Наваррский есть самый достойный.
— Тем не менее, он гугенот, изгнанный, преследуемый. Католическая лига не жалеет ни людей, ни денег, чтобы его окончательно уничтожить.
— И, несмотря на все это, великую будущность судьба готовит королю Наваррскому — сказал Малатеста.
— Вы находите? Прекрасно. Король Наваррский через мое посредство также делает вам предложение. Вы с вашей бандой должны немедленно отправиться в Наварру; оттуда при помощи венецианцев вас перевезут на французский берег, вся местность будет подготовлена к восстанию, и мы уничтожим католическую лигу.
— План не дурен, — сказал Малатеста, — но, к сожалению, я не могу способствовать исполнению его.
— Это почему?
— Прежде всего, потому, что вы, французы, питаете глубокую ненависть ко всему итальянскому.
Герцог сделал нетерпеливое движение.
— Не оспаривайте меня, это будет с вашей стороны лишнее. Вы уважаете наших попов, любите наших артистов, дипломатов; но вы не считаете нас способными ни к чему хорошему. Например, вы, дворяне южной Франции, признали учение Кальвина и с оружием в руках защищаете вашу новую веру; но если бы в Италии произошло восстание в пользу учения Кальвина, ни один из вас не присоединился бы к итальянцам.
— Мы не сомневаемся в вашей храбрости, — возразил герцог, — но во Франции и, как мне кажется, в целой Европе итальянцев боятся, считают их скептиками, не верящими ни в папу, ни в Кальвина.
— В ваших словах, монсеньор, есть доля правды. Нас попы так хорошо воспитали, что идея религиозная окончательно улетучилась из наших голов. Но кроме догматов католической религии, к которым мы действительно несколько равнодушно относимся, у нас есть другая религия, и в ней мы очень сильны. Неужели вы думаете, что знаменитый луккский герой Бурламакки погиб на эшафоте ради кальвинизма или лютеранства? Если вы так думаете, то вы ошибаетесь, монсеньор. Бурламакки был великий философ, он хорошо знал, что для Господа Бога все одинаковы: и католики, и лютеране, и кальвинисты. Но Бурламакки хотел освободить Италию от ига синьоров, попов и иностранцев. И так как самые главные враги Италии, папский Рим и католическая Испания, то Бурламакки и поднял протестантское знамя. Но протестанты Европы по своей подлости и невежеству бросили его одного и, луккский инквизитор поспешил избавить святейшего отца папу от опасного врага.
Ледигиер с удивлением слушал бандита, последний продолжал:
— Я командую несколькими тысячами, и все они до одного жертвы римского правительства. В городе и провинциях у народа страшная злоба против папского правления; в школах горячо, логически опровергают догматы католической церкви и доказывают гнусность так называемой святой инквизиции. Чтобы спасти католическую религию от окончательной гибели, необходим благородный, энергичный папа, который бы очистил святую коллегию от сорной травы, вырвал бы ее с корнем; а пока этого нет, мы накануне революции религиозной, но в сущности политической.
— Со всем этим я не могу не согласиться, — сказал герцог, — но извините, мне все-таки хотелось бы знать ваше мнение по поводу моего предложения.
— Мое мнение? Я вам его выскажу в нескольких словах. Я готов принять от короля Франции помощь деньгами и людьми, и буду служить ему с тем, чтобы свергнуть папу и его правительство и чтобы с высоты Кампидомо были провозглашены свобода и протестантство.
— Но это невозможно! — вскричал герцог. — Тот, кто возьмет на себя такую смелость, будет разорван римскими гражданами на куски.
— Напрасно вы так думаете, — возразил Малатеста, — римляне уже не раз указывали попам на двери. Народ ненавидит попов, он их сносит только по необходимости.
— А остальные итальянские владетельные князья?
— Народ их так же ненавидит, как и попов.
— Наконец, иностранные короли, — продолжал французский вельможа, — неужели же вы думаете, что, например, Испания осталась бы равнодушна к подобному факту?
— О, монсеньор, верьте мне, не так черт страшен, как его малюют; для итальянского народа не страшно нашествие иноземцев, он с ними справится так же, как всегда справлялся.
Герцог с восторгом любовался этим молодым, полным энергии авантюристом-патриотом и думал о другом авантюристе, не менее отважном, — о короле Наваррском Генрихе. Он также объявил войну самому святейшему отцу папе, всем тупым фанатикам и всемогущей католической лиге.
— Хорошо, — сказал, несколько подумав, Ледигиер. — Я передам ваши слова государю и, если он пожелает вступить с вами в союз, вы будете своевременно извещены. Но прежде мне бы хотелось знать, где ваши силы?
— Повсюду!
— Среди феодалов?
— Феодалы разделились на две части. Одна из них вступила со мной в союз, помогает мне людьми, деньгами и оружием. Она более чем из пятидесяти замков, где слово Ламберто Малатесты имеет такое же значение, как здесь, в лагере, — другая, самая незначительная, держит нейтралитет.
— А народ?
— О, народ меня обожает, я его защитник и вместе с тем мститель.
— Но вы не забывайте, что римский первосвященник и его попы имеют поддержку, и не в одной Италии, но в целом свете. Положим я, — продолжал герцог, — найду поддержку везде, пытки и костры уже давно надоели всем, но для успеха дела нам необходимо иметь энергичного и разумного союзника в самом Ватикане, в святой коллегии. В Германии реформа уже пустила глубокие корни. Теперь остается только, чтобы князь Бранденбургский, эта высокопоставленная и всеми уважаемая личность, присоединился к нам, и реформация в Германии будет обеспечена окончательно.
В это время снаружи послышался шум. Малатеста приятно улыбнулся и сказал:
— Так вы находите, монсеньор, что для успеха нашего дела необходимо заручиться союзом одного из чинов святой коллегии?
— Да, я в этом глубоко убежден, — отвечал герцог.
— Прекрасно. Благоволите удалиться вот за эту драпировку, — сказал Ламберто, — и вы сейчас услышите много любопытного.
— О, мне бы этого не хотелось делать! — вскричал с невольным отвращением французский вельможа.
— Простите, монсеньор, но для дела это необходимо: вы сейчас узнаете самые сокровенные тайны флорентийского и римского дворов, — сказал Малатеста.
— Увы, должен покориться ради дела, — отвечал герцог, уходя за драпировку.
В это время Малатеста поднял выходную занавесь палатки и сказал:
— Покорно прошу пожаловать, господин кардинал; я вас ожидаю.
МЕДИЧИ
НОВЫЙ посетитель был мужчина лет тридцати шести, высокого роста, полный, тщательно завернутый в плащ. Войдя в комнату, он внимательно осмотрелся кругом. То был кардинал Фердинанд Медичи, который должен был наследовать флорентийский престол после смерти его брата Франциска. Вот что мы читаем о нем в истории.
«Фердинанд Медичи, 36 лет, очень преданный своей фамилии, внешне показывал расположение к своему брату Франциску; но в душе не любил его. В Риме он пользовался славой знатока и покровителя искусств и имел большое влияние на всех членов св. коллегии. Единственным соперником его был кардинал Фарнезе; хотя наружно Медичи старался быть любезным со своим врагом. Черты лица кардинала Фердинанда были правильны, кроме чересчур высокого лба. Холодный, сдержанный, он всегда вел себя с большим тактом».
«Фердинанд Медичи, 36 лет, очень преданный своей фамилии, внешне показывал расположение к своему брату Франциску; но в душе не любил его. В Риме он пользовался славой знатока и покровителя искусств и имел большое влияние на всех членов св. коллегии. Единственным соперником его был кардинал Фарнезе; хотя наружно Медичи старался быть любезным со своим врагом. Черты лица кардинала Фердинанда были правильны, кроме чересчур высокого лба. Холодный, сдержанный, он всегда вел себя с большим тактом».