Страница:
– Если я должен сносить оскорбления, то не от тебя, Саул, – с вызовом в голосе ответил Ахия. – Это скорей их я предаю, если нужно было, чтобы я кого-то предал. И я не думаю, что эти разговоры о предательстве уместны.
– Провозглашают другого царя, в то время как царь – я и нет места разговору о предательстве? – вскричал Саул хриплым голосом.
– Если есть кто-то, кто предал тебя, Саул, то это Самуил. А я не думаю, что ты смог бы обвинить ясновидящего в измене. Вот почему я говорю, что эти обвинения в измене необоснованны.
Саул опустил голову и потянулся к вину.
– Ты много пьешь, – сказал ему Ахия.
Саул не обратил внимания на замечание священника и наполнил рог.
– Самуил… – тихо сказал он. – Что же я ему сделал?
Смирившийся Ахия в свою очередь налил себе вина.
– Может быть, здесь нет никакой твоей вины, Саул, – ответил он. – Может быть, это сделали двенадцать племен.
Саул поднял брови.
– Он считал тебя настоящим царем двенадцати племен, – продолжил Ахия. – Мы у него попросили царя, как другие нации. Он был уязвлен этим. Старейшины постарались ему представить, что его авторитет не оспаривается, но героям нужен военный предводитель. Я там был. Они ему сказали: «Самуил, ты уже не молод. Что будет с нами, если тебя не станет? Кто поведет нас и кто защитит?» И он согласился. Он знал, что его сыновья не могли идти по его стопам, потому что племена обвиняли их в продажности. Он выбрал тебя. Он думал, что ты будешь только военным начальником, выполняющим его приказы. Однако ты два раза не исполнил их – один раз передвинув дату жертвоприношения, не подождав его, другой – пощадив царя амаликитян. Он усмотрел в этом отрицание его авторитета. Ты снова ранил его в старую рану.
– Я царь или нет? – закричал Саул. Его глаза покраснели, как у шакала. Ахия испугался.
– Ты царь, Саул, никто не винит тебя. Но он думал, что это он царствует над твоей головой. Ты ему доказал обратное.
Ахия до конца осушил свой рог.
– И он провозглашает другого царя, в то время как царь – я! – Саул был вне себе. – Я должен убить его!
– Убить кого? – спросил Ахия.
– Самуила.
– Убьешь этого старого человека, и ты исполнишь его самое заветное желание: ты свергнешь себя с престола, Саул, – сказал Ахия, сглотнув слюну. – Ты – пленник Самуила до его естественной кончины.
Он взял финик с блюда, разгрыз его зубами вдоль, выплюнул косточку на ладонь, прожевал мякоть и поднял глаза на царя.
– Есть еще кое-что, Саул.
– Что?
– Яхве.
– Что Яхве делает в этой истории? – спросил взволнованно Саул.
– Что он делает в этой истории… – повторил Ахия, опустив глаза. – Он объединяет этот народ, это все.
– Что это значит?
Ахия вздохнул.
– Разве мне тебе это объяснять? Мы пришли из пустыни, привлеченные страной, где хватает всего. Мы завоевали эти земли. Мы продолжаем их завоевывать. Но кто мы? Горстка захватчиков, большая часть которых не имеет своих одежд, сандалий и которые вынуждены воровать оружие у своих врагов. Твои люди вооружены, Саул? Нет, ты это знаешь, у некоторых твоих солдат нет даже щита. Наше единственное оружие, которое объединяет двенадцать племен, – это вера. Если мы прекратим завоевывать, если мы сядем на минуту, то мы погибли. Мы поглотимся, рассеемся, раздробимся людьми этой страны. Это станет концом наследия Моисея. Мы закончим принятием их богов. Мы уже приняли, Саул. Сколько наших женщин тайком носят на своих животах, втайне от взглядов своих супругов, амулеты филистимлян?! Нас очень мало. Посмотри на людей племени дан, сыновей льва, сколько же их? Даже не шестьсот… А в провинции насчитывается пять тысяч филистимлян и того более. Ты понимаешь это. Наше единение – в Яхве.
Саул глубоко вздохнул.
– А Самуил – его представитель на земле. И, следовательно, наш единственный царь, если я тебя правильно понимаю. Ну а я, что должен делать я?
Он протянул руку к остывшему блюду и оторвал ножку птицы, которую разгрыз без усилия.
– Переносить, что у двенадцати племен есть тайный царь? Блестящий юнец?
– Этот блестящий юнец, как ты говоришь, их герой. Это их Самсон.
– Удар копья – и конец герою! – крикнул Саул. – Я царь! Это я царь!
Ахие показалось, что взгляд Саула напоминает взгляд бешеного животного. Он сделал огромное усилие над собой, чтобы сохранить хладнокровие и поскорее не убраться вон. Саул встал и зашагал по палатке. На стенах палатки, в отсветах лампад, оживали тени, которые напоминали огромных летучих мышей.
– Саул… – сказал Ахия. Но тот, казалось, не услышал его.
Поруганный монарх был у двери палатки, повернувшись спиной к своему гостю. Он дышал, как бык.
– Саул, если я тебе не нужен, я пойду спать.
Саул медленно повернулся. Прошло некоторое время.
– Я здесь из-за верности, – сказал Ахия. – Если моя верность не нужна, скажи мне.
Саул перевел на него тяжелый взгляд.
– Сядь, – сказал Ахия впервые повелительно, – и слушай меня. Если ты коснешься хоть одного волоса Давида, это будет как если ты дотронешься до Самуила.
Саул с трудом успокоился.
– На следующий день на твоей стороне не останется людей, даже твои сыновья отвернутся от тебя, слышишь?
Ахия рассматривал его: глаза, налитые кровью, отвислая нижняя губа.
– Ты царь двенадцати племен, а не мира. Твоя сила не справится с действительностью. Постарайся примириться с Самуилом. Постарайся смириться с ним.
– Унижение приведет только к падению, Ахия, ты это хорошо знаешь, ведь это ты сообщил, что Самуил носит по мне траур.
Ахия опустил голову. Это правда, откуп Саула просрочен.
Полог в палатку приподнялся, и вошел Авенир, обеспокоенный здоровьем своего царя.
– Да пребудет с вами мир Господа, – сказал он, посмотрев на двух мужчин.
– Да пребудет с тобой мир Господа, – ответил Ахия.
Саул мрачно посмотрел на него.
Авенир сел осторожно и украдкой глянул на Саула, потом вопросительно посмотрел на Абеля.
Саул кивнул головой. Потом он взял графин и налил себе в рог вина.
– Мир Господу, – забормотал царь. Это не было словами благодарности, а просто саркастическое эхо.
– А где наш герой в этот час?
– Давид? – спросил Авенир.
– Наш герой, – повторил Саул, опьяневший как от бессилия, так и от алкоголя.
– Он ужинал с Ионафаном, и мы говорили о девушке, которую ты ему обещал.
– Я ему пообещал мою дочь, – сказал Саул, насмешливо улыбаясь.
– Мелхолу, – сказал Авенир. – Он за нее заплатил двести краеобрезаний.
Саул кивнул:
– Это верно. Нужно будет об этом позаботиться. Итак, Давид дважды будет моим зятем.
Авенир и Ахия обменялись понимающими взглядами.
– Мир Господа, – сказал Ахия, вставая. – Я желаю тебе спокойной ночи, Саул.
Саул тяжело вздохнул и кивнул головой. Ахия уже поднял полог палатки, когда вдруг спохватился, вспомнив что-то важное, о чем хотел спросить, и обернулся.
– Саул, так завтра мы празднуем свадьбу Мелхолы и Давида?
Саул сначала кинул на него угрожающий взгляд, а потом разразился демоническим смехом, который перешел в икоту и под конец стал выглядеть как приступ эпилепсии. Так что, испугавшись грозного вида царя, Ахия поспешно вышел.
Его сандалии скрипели по утоптанной дорожке, и там, вдали от царского безумия, он остановился, прежде чем поднять щеколду двери своего дома. Он посмотрел на небо и вздохнул. Тихая ночь опустилась на Палестину. Она пахла травой и цветами миндаля, которые опьяняли сов и лис. Ночь смеется над чувствами людей. Ахия воззвал к защите Господа, прежде чем вернуться к себе и уснуть рядом с женой.
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
– Провозглашают другого царя, в то время как царь – я и нет места разговору о предательстве? – вскричал Саул хриплым голосом.
– Если есть кто-то, кто предал тебя, Саул, то это Самуил. А я не думаю, что ты смог бы обвинить ясновидящего в измене. Вот почему я говорю, что эти обвинения в измене необоснованны.
Саул опустил голову и потянулся к вину.
– Ты много пьешь, – сказал ему Ахия.
Саул не обратил внимания на замечание священника и наполнил рог.
– Самуил… – тихо сказал он. – Что же я ему сделал?
Смирившийся Ахия в свою очередь налил себе вина.
– Может быть, здесь нет никакой твоей вины, Саул, – ответил он. – Может быть, это сделали двенадцать племен.
Саул поднял брови.
– Он считал тебя настоящим царем двенадцати племен, – продолжил Ахия. – Мы у него попросили царя, как другие нации. Он был уязвлен этим. Старейшины постарались ему представить, что его авторитет не оспаривается, но героям нужен военный предводитель. Я там был. Они ему сказали: «Самуил, ты уже не молод. Что будет с нами, если тебя не станет? Кто поведет нас и кто защитит?» И он согласился. Он знал, что его сыновья не могли идти по его стопам, потому что племена обвиняли их в продажности. Он выбрал тебя. Он думал, что ты будешь только военным начальником, выполняющим его приказы. Однако ты два раза не исполнил их – один раз передвинув дату жертвоприношения, не подождав его, другой – пощадив царя амаликитян. Он усмотрел в этом отрицание его авторитета. Ты снова ранил его в старую рану.
– Я царь или нет? – закричал Саул. Его глаза покраснели, как у шакала. Ахия испугался.
– Ты царь, Саул, никто не винит тебя. Но он думал, что это он царствует над твоей головой. Ты ему доказал обратное.
Ахия до конца осушил свой рог.
– И он провозглашает другого царя, в то время как царь – я! – Саул был вне себе. – Я должен убить его!
– Убить кого? – спросил Ахия.
– Самуила.
– Убьешь этого старого человека, и ты исполнишь его самое заветное желание: ты свергнешь себя с престола, Саул, – сказал Ахия, сглотнув слюну. – Ты – пленник Самуила до его естественной кончины.
Он взял финик с блюда, разгрыз его зубами вдоль, выплюнул косточку на ладонь, прожевал мякоть и поднял глаза на царя.
– Есть еще кое-что, Саул.
– Что?
– Яхве.
– Что Яхве делает в этой истории? – спросил взволнованно Саул.
– Что он делает в этой истории… – повторил Ахия, опустив глаза. – Он объединяет этот народ, это все.
– Что это значит?
Ахия вздохнул.
– Разве мне тебе это объяснять? Мы пришли из пустыни, привлеченные страной, где хватает всего. Мы завоевали эти земли. Мы продолжаем их завоевывать. Но кто мы? Горстка захватчиков, большая часть которых не имеет своих одежд, сандалий и которые вынуждены воровать оружие у своих врагов. Твои люди вооружены, Саул? Нет, ты это знаешь, у некоторых твоих солдат нет даже щита. Наше единственное оружие, которое объединяет двенадцать племен, – это вера. Если мы прекратим завоевывать, если мы сядем на минуту, то мы погибли. Мы поглотимся, рассеемся, раздробимся людьми этой страны. Это станет концом наследия Моисея. Мы закончим принятием их богов. Мы уже приняли, Саул. Сколько наших женщин тайком носят на своих животах, втайне от взглядов своих супругов, амулеты филистимлян?! Нас очень мало. Посмотри на людей племени дан, сыновей льва, сколько же их? Даже не шестьсот… А в провинции насчитывается пять тысяч филистимлян и того более. Ты понимаешь это. Наше единение – в Яхве.
Саул глубоко вздохнул.
– А Самуил – его представитель на земле. И, следовательно, наш единственный царь, если я тебя правильно понимаю. Ну а я, что должен делать я?
Он протянул руку к остывшему блюду и оторвал ножку птицы, которую разгрыз без усилия.
– Переносить, что у двенадцати племен есть тайный царь? Блестящий юнец?
– Этот блестящий юнец, как ты говоришь, их герой. Это их Самсон.
– Удар копья – и конец герою! – крикнул Саул. – Я царь! Это я царь!
Ахие показалось, что взгляд Саула напоминает взгляд бешеного животного. Он сделал огромное усилие над собой, чтобы сохранить хладнокровие и поскорее не убраться вон. Саул встал и зашагал по палатке. На стенах палатки, в отсветах лампад, оживали тени, которые напоминали огромных летучих мышей.
– Саул… – сказал Ахия. Но тот, казалось, не услышал его.
Поруганный монарх был у двери палатки, повернувшись спиной к своему гостю. Он дышал, как бык.
– Саул, если я тебе не нужен, я пойду спать.
Саул медленно повернулся. Прошло некоторое время.
– Я здесь из-за верности, – сказал Ахия. – Если моя верность не нужна, скажи мне.
Саул перевел на него тяжелый взгляд.
– Сядь, – сказал Ахия впервые повелительно, – и слушай меня. Если ты коснешься хоть одного волоса Давида, это будет как если ты дотронешься до Самуила.
Саул с трудом успокоился.
– На следующий день на твоей стороне не останется людей, даже твои сыновья отвернутся от тебя, слышишь?
Ахия рассматривал его: глаза, налитые кровью, отвислая нижняя губа.
– Ты царь двенадцати племен, а не мира. Твоя сила не справится с действительностью. Постарайся примириться с Самуилом. Постарайся смириться с ним.
– Унижение приведет только к падению, Ахия, ты это хорошо знаешь, ведь это ты сообщил, что Самуил носит по мне траур.
Ахия опустил голову. Это правда, откуп Саула просрочен.
Полог в палатку приподнялся, и вошел Авенир, обеспокоенный здоровьем своего царя.
– Да пребудет с вами мир Господа, – сказал он, посмотрев на двух мужчин.
– Да пребудет с тобой мир Господа, – ответил Ахия.
Саул мрачно посмотрел на него.
Авенир сел осторожно и украдкой глянул на Саула, потом вопросительно посмотрел на Абеля.
Саул кивнул головой. Потом он взял графин и налил себе в рог вина.
– Мир Господу, – забормотал царь. Это не было словами благодарности, а просто саркастическое эхо.
– А где наш герой в этот час?
– Давид? – спросил Авенир.
– Наш герой, – повторил Саул, опьяневший как от бессилия, так и от алкоголя.
– Он ужинал с Ионафаном, и мы говорили о девушке, которую ты ему обещал.
– Я ему пообещал мою дочь, – сказал Саул, насмешливо улыбаясь.
– Мелхолу, – сказал Авенир. – Он за нее заплатил двести краеобрезаний.
Саул кивнул:
– Это верно. Нужно будет об этом позаботиться. Итак, Давид дважды будет моим зятем.
Авенир и Ахия обменялись понимающими взглядами.
– Мир Господа, – сказал Ахия, вставая. – Я желаю тебе спокойной ночи, Саул.
Саул тяжело вздохнул и кивнул головой. Ахия уже поднял полог палатки, когда вдруг спохватился, вспомнив что-то важное, о чем хотел спросить, и обернулся.
– Саул, так завтра мы празднуем свадьбу Мелхолы и Давида?
Саул сначала кинул на него угрожающий взгляд, а потом разразился демоническим смехом, который перешел в икоту и под конец стал выглядеть как приступ эпилепсии. Так что, испугавшись грозного вида царя, Ахия поспешно вышел.
Его сандалии скрипели по утоптанной дорожке, и там, вдали от царского безумия, он остановился, прежде чем поднять щеколду двери своего дома. Он посмотрел на небо и вздохнул. Тихая ночь опустилась на Палестину. Она пахла травой и цветами миндаля, которые опьяняли сов и лис. Ночь смеется над чувствами людей. Ахия воззвал к защите Господа, прежде чем вернуться к себе и уснуть рядом с женой.
Глава 18
КАМЕНЬ И КОПЬЕ
Их взгляды встретились вечером, когда Саул, испытывавший досаду, поскольку гордость его была уязвлена, публично объявил о том, что отдает Мерову Адриэлу. Давид умел читать взгляды девушек. Взгляд Мелхолы говорил, что она стремилась вместо сестры перейти в руки героя. И эта немая речь помогла Давиду выдержать оскорбление непринужденно. Никто не удивился внезапному румянцу на ее щеках, когда вечером Давид бросил двести краеобрезаний перед блюдом Саула. Болтовня ее приятелей, как всякие сплетни, проникала сквозь стены, дворец полнился слухами, утверждавшими, что Мелхола испытывает пылкую страсть к Давиду. Никто не смотрел с удивлением во время свадебного пира, который последовал за празднованием помолвки, проведенной священником Ахией.
Зловещий пир: перекошенное лицо Саула, беспокойная фальшивая улыбка на лице его супруги Ахиноам, наигранная веселость Ионафана, озабоченный вид Авенира и Ахии – ничто не располагало к веселью. Приветствия солдат и офицеров, направленные Давиду, блеск их оружия, казавшийся золотым в свете факелов, все это терзало Саула, напоминало о конце его царствования. Внезапно царь встал, опрокинул ногой посуду и покинул пир, даже не оглянувшись на оклики сыновей.
Наконец молодые остались одни в палатке, охраняемые четырьмя лейтенантами Давида. Разгоряченный вином и гвоздикой, он снял свои доспехи, стянул тонкую рубашку, которую ему подарил Ионафан, и разулся. Она стоя наблюдала за ним в золотистом свете ламп. Он сделал к ней два шага, снял лавровый венок с ее головы и погладил волосы. Он гладил их долго, созерцая это лицо, устремленное к нему. Так долго он не смотрел ни на одно лицо. Это было лицо его супруги – первое лицо, в котором будет отражаться его собственное.
– Ты задумчив, – заметила она.
– Кто не таков, тот безумен, – ответил он.
Он снял с нее верхние платья из тонкой шерсти, расшитые золотом, и сбросил их на ковер. Она сняла платье, расшитое бирюзой, оставив только нижнюю юбку. С обнаженными торсами они стояли друг напротив друга. Он положил руки на ее грудь, большой палец медленно гладил ее соски. Она вздрогнула и на мгновение закрыла глаза, учащенно дыша. Казалось, ее шатает, она положила руки на грудь Давида. Юноша вдохнул аромат масел, которыми она натерлась перед обедом.
Он, обхватив ее рукой за талию, развязал пояс юбок, и они упали. Она сдержала крик, задрожав. Но рука Давида уже скользнула по линии живота. Потом еще ниже. Руки Мелхолы сжали руки молодого человека. Он высвободился на мгновение, чтобы снять набедренную повязку, и она увидела то, что никогда не могли описать слова кормилиц. Он смог прочитать испуг в ее влюбленном взгляде. Когда она приоткрыла глаза, на нее смотрели глаза Давида, и она обняла его еще сильнее.
Она прижалась к нему, он откинул ее на свою руку и уложил на ложе. Свежая солома скрипела; она обхватила лицо Давида, прижав свои губы к его губам, вдыхая пары гвоздичного вина. Тогда она схватила его, удивившись мягкости его тела, но он вдруг ускользнул, и тут случилось то, что должно было. Она была законной женой, и удовольствие, смешанное с болью, вырвало у нее крик искренний, хриплый, короткий.
– Я тебя буду охранять всю ночь, – сказала она, когда он уложил ее на покрывало.
Заря застала их обнявшихся, двуполое тело разделило Солнце.
«Я царь кого и чего, если не этой женщины?» – спросил он себя. Он не мог спросить об этом никого: ни Мелхолу, ни Ионафана, которые не ведали, что ему предназначено занять трон их отца, ни Самуила, который решил бы, что он сомневается в своей миссии.
Он склонился над Мелхолой и долго смотрел на нее: поджатая нога, приоткрытый рот, цвет кожи от бледно-бронзовой до румяной, соски как маленькие темные плоды. Он удивлялся, как сестры могут быть такими похожими и в то же время такими разными. В ней присутствовало то малое, что он заметил в Мерове, то, что вызывало напоминание о хлебе и меде, – только она была на два года моложе своей сестры. Мелхола заставляла думать о дереве, одновременно роза и гранат. Он назвал ее ласково «фруктовым садом».
Разглядывая ее тело, он поднялся до уха: лепесток розы – тот же цвет, тот же шелк на ощупь, но более сложные линии, предназначенные сбить с пути палец, отверстие, скрытое мочкой уха. Одновременно роза и ракушка. Здесь женщины ловят слова, слова, которые затуманивают их мозг. «В глубине души мы все женского пола посредством уха. Самуил овладел мной через ухо, с помощью уха меня взял Ионафан».
Он вздохнул, встал, оделся и вышел. Охрана стояла неподалеку. Солдаты приветствовали его улыбками. Возвращаясь с утренней прогулки и приводя в порядок сандалии за палаткой, Давид услышал шепот лейтенанта охраны напарнику: «Камень для Голиафа, копье для детей царя». Он удержался от смеха. Кормилицы шли к Мелхоле, чтобы одеть ее для праздника.
Чуть позже он сыграет ей на лире.
Зловещий пир: перекошенное лицо Саула, беспокойная фальшивая улыбка на лице его супруги Ахиноам, наигранная веселость Ионафана, озабоченный вид Авенира и Ахии – ничто не располагало к веселью. Приветствия солдат и офицеров, направленные Давиду, блеск их оружия, казавшийся золотым в свете факелов, все это терзало Саула, напоминало о конце его царствования. Внезапно царь встал, опрокинул ногой посуду и покинул пир, даже не оглянувшись на оклики сыновей.
Наконец молодые остались одни в палатке, охраняемые четырьмя лейтенантами Давида. Разгоряченный вином и гвоздикой, он снял свои доспехи, стянул тонкую рубашку, которую ему подарил Ионафан, и разулся. Она стоя наблюдала за ним в золотистом свете ламп. Он сделал к ней два шага, снял лавровый венок с ее головы и погладил волосы. Он гладил их долго, созерцая это лицо, устремленное к нему. Так долго он не смотрел ни на одно лицо. Это было лицо его супруги – первое лицо, в котором будет отражаться его собственное.
– Ты задумчив, – заметила она.
– Кто не таков, тот безумен, – ответил он.
Он снял с нее верхние платья из тонкой шерсти, расшитые золотом, и сбросил их на ковер. Она сняла платье, расшитое бирюзой, оставив только нижнюю юбку. С обнаженными торсами они стояли друг напротив друга. Он положил руки на ее грудь, большой палец медленно гладил ее соски. Она вздрогнула и на мгновение закрыла глаза, учащенно дыша. Казалось, ее шатает, она положила руки на грудь Давида. Юноша вдохнул аромат масел, которыми она натерлась перед обедом.
Он, обхватив ее рукой за талию, развязал пояс юбок, и они упали. Она сдержала крик, задрожав. Но рука Давида уже скользнула по линии живота. Потом еще ниже. Руки Мелхолы сжали руки молодого человека. Он высвободился на мгновение, чтобы снять набедренную повязку, и она увидела то, что никогда не могли описать слова кормилиц. Он смог прочитать испуг в ее влюбленном взгляде. Когда она приоткрыла глаза, на нее смотрели глаза Давида, и она обняла его еще сильнее.
Она прижалась к нему, он откинул ее на свою руку и уложил на ложе. Свежая солома скрипела; она обхватила лицо Давида, прижав свои губы к его губам, вдыхая пары гвоздичного вина. Тогда она схватила его, удивившись мягкости его тела, но он вдруг ускользнул, и тут случилось то, что должно было. Она была законной женой, и удовольствие, смешанное с болью, вырвало у нее крик искренний, хриплый, короткий.
– Я тебя буду охранять всю ночь, – сказала она, когда он уложил ее на покрывало.
Заря застала их обнявшихся, двуполое тело разделило Солнце.
пел голос в сердце Давида, он хотел исполнить это вслух, но побоялся разбудить Мелхолу.
Отдай мне урожай моих ночных посевов,
Как ты мне отдаешь урожай дневных, -
Он сказал «Господь» и вдруг понял, что он говорил о Боге Самуила. Он вспомнил о старике, который сделал его царем. Он должен был знать, кто этот Бог. Не каждый человек – избранник Бога небесного.
Прошу тебя, Господи, цветы, которые ты дал мне,
И с помощью твоего света я обменяю их на плоды.
Я – твое дерево, а ты – мое солнце.
Я тянусь к тебе тысячами рук моих ветвей…
«Я царь кого и чего, если не этой женщины?» – спросил он себя. Он не мог спросить об этом никого: ни Мелхолу, ни Ионафана, которые не ведали, что ему предназначено занять трон их отца, ни Самуила, который решил бы, что он сомневается в своей миссии.
Он склонился над Мелхолой и долго смотрел на нее: поджатая нога, приоткрытый рот, цвет кожи от бледно-бронзовой до румяной, соски как маленькие темные плоды. Он удивлялся, как сестры могут быть такими похожими и в то же время такими разными. В ней присутствовало то малое, что он заметил в Мерове, то, что вызывало напоминание о хлебе и меде, – только она была на два года моложе своей сестры. Мелхола заставляла думать о дереве, одновременно роза и гранат. Он назвал ее ласково «фруктовым садом».
Разглядывая ее тело, он поднялся до уха: лепесток розы – тот же цвет, тот же шелк на ощупь, но более сложные линии, предназначенные сбить с пути палец, отверстие, скрытое мочкой уха. Одновременно роза и ракушка. Здесь женщины ловят слова, слова, которые затуманивают их мозг. «В глубине души мы все женского пола посредством уха. Самуил овладел мной через ухо, с помощью уха меня взял Ионафан».
Он вздохнул, встал, оделся и вышел. Охрана стояла неподалеку. Солдаты приветствовали его улыбками. Возвращаясь с утренней прогулки и приводя в порядок сандалии за палаткой, Давид услышал шепот лейтенанта охраны напарнику: «Камень для Голиафа, копье для детей царя». Он удержался от смеха. Кормилицы шли к Мелхоле, чтобы одеть ее для праздника.
Чуть позже он сыграет ей на лире.
Глава 19
ЛИРА И ИЗМЕННИК
Он сделал это в тот вечер, когда они снова уединились в палатке.
Она подала ему теплое вино, чтобы усладить его горло, и вспомнила о страстном влечении, которое Ионафан испытывал к Давиду, в то время как притяжение его усиливалось и развивалось в тени, словно дым, который выходит из ящика, где горит, истощаясь, ладан.
Затуманенный взгляд, потерянный в реальном мире, Давид понимал теперь слова Самуила, там, в Рама, когда перед старейшинами он говорил о Боге Яхве, едином Боге иудеев! Да, надо было, чтобы он был один! Нужен был один Бог, потому что приближалось время испытаний, и к могуществу кого, если не этого Бога, взывал Давид, пастух, ставший царем.
Его голос поднялся, натянулся тетивой, вибрируя стрелой.
«Давид!» – пела Мелхола про себя. Ее сердце закружилось в этой музыке.
Ей почудилось, что она слышит шепот, она подняла полог палатки и увидела в темноте людей, впереди которых стоял Ионафан.
– Давид! – закричала она. – Они все тебя слушают. Целая толпа стоит перед входом!
Он поднялся, чтобы посмотреть на неожиданных слушателей. Его лейтенанты, солдаты, дети и несколько старых женщин. Они действительно стояли и слушали его в ночи. Он смущенно улыбнулся.
– Мы думали, что слышим вестника божьего, – сказал Ионафан вкрадчиво. – Сожалею, что прервал тебя.
Взволнованные, они расцеловались в ночном сумраке, едва освещаемом факелом. Он схватил руку Ионафана, положил ее на плечо и спросил, как эти люди узнали, что он поет.
– Услышали солдаты охраны, позвали других, и слух, словно дым по иссушенному холму, распространился по Гиве.
– Ты споешь также для нас? – спросила старая женщина, беззубо улыбаясь. – Ведь это в первый раз меня вытащили из постели помечтать!
Он кивнул головой, чуть удивленный силой притяжения своего голоса. Он споет для них, да.
– Для кого же пою я?
Взгляд Ионафана подавлял его. Он поскорее устремился в палатку.
Мелхола не поняла, почему в эту ночь Давид был более пылок, чем в предыдущую. Он добивался ее больше, чем она побуждала его.
«Любить и предать любимого! – думал он, отходя ко сну, в тот вечер его собственное предательство жгло ему лицо. – Какое страдание для изменника! Какая несправедливость для невинного! Сначала я взял его любовь, а теперь трон! Да поможет мне Бог, ведь он хотел этого!»
В ту ночь по его щекам текли слезы.
На протяжении многих недель после своего прибытия в Гиву он не пел еще ни разу. Мелхола обнаружила, что голос ее супруга горячий, изменчивый, что удивило ее и сразу пленило, пробуждая волнение, охватившее ее накануне. То высокий голос ребенка, то низкий голос мужчины, и было чему удивляться, как ему удавалось воплотить в себе двух совершенно разных людей? Она тем не менее не удивлялась, вспоминая, с каким удовольствием несколько часов назад отдалась этому молодому человеку, который воплощал в себе одновременно кротость жертвы и силу хищника.
Счастлив человек,
Которого ведет солнце Господа
К созданиям, которых он избрал,
Счастлив человек,
Которого Господь ведет
Сквозь тьму!
Она подала ему теплое вино, чтобы усладить его горло, и вспомнила о страстном влечении, которое Ионафан испытывал к Давиду, в то время как притяжение его усиливалось и развивалось в тени, словно дым, который выходит из ящика, где горит, истощаясь, ладан.
Затуманенный взгляд, потерянный в реальном мире, Давид понимал теперь слова Самуила, там, в Рама, когда перед старейшинами он говорил о Боге Яхве, едином Боге иудеев! Да, надо было, чтобы он был один! Нужен был один Бог, потому что приближалось время испытаний, и к могуществу кого, если не этого Бога, взывал Давид, пастух, ставший царем.
Его голос поднялся, натянулся тетивой, вибрируя стрелой.
«Давид!» – пела Мелхола про себя. Ее сердце закружилось в этой музыке.
Ей почудилось, что она слышит шепот, она подняла полог палатки и увидела в темноте людей, впереди которых стоял Ионафан.
– Давид! – закричала она. – Они все тебя слушают. Целая толпа стоит перед входом!
Он поднялся, чтобы посмотреть на неожиданных слушателей. Его лейтенанты, солдаты, дети и несколько старых женщин. Они действительно стояли и слушали его в ночи. Он смущенно улыбнулся.
– Мы думали, что слышим вестника божьего, – сказал Ионафан вкрадчиво. – Сожалею, что прервал тебя.
Взволнованные, они расцеловались в ночном сумраке, едва освещаемом факелом. Он схватил руку Ионафана, положил ее на плечо и спросил, как эти люди узнали, что он поет.
– Услышали солдаты охраны, позвали других, и слух, словно дым по иссушенному холму, распространился по Гиве.
– Ты споешь также для нас? – спросила старая женщина, беззубо улыбаясь. – Ведь это в первый раз меня вытащили из постели помечтать!
Он кивнул головой, чуть удивленный силой притяжения своего голоса. Он споет для них, да.
– Для кого же пою я?
Взгляд Ионафана подавлял его. Он поскорее устремился в палатку.
Мелхола не поняла, почему в эту ночь Давид был более пылок, чем в предыдущую. Он добивался ее больше, чем она побуждала его.
«Любить и предать любимого! – думал он, отходя ко сну, в тот вечер его собственное предательство жгло ему лицо. – Какое страдание для изменника! Какая несправедливость для невинного! Сначала я взял его любовь, а теперь трон! Да поможет мне Бог, ведь он хотел этого!»
В ту ночь по его щекам текли слезы.
Глава 20
РАЗРЫВ
Глухая тоска воцарилась в Гиве, как пылкий ветер.
Весь город знал, что Саул закрылся ото всех в своем доме в течение уже многих дней. Одни говорили, что он мучается от тоски, другие ссылались на мигрень. Царь никого не видел, за исключением его детей, супруги Ахиноам, любовницы Риспа, а также Абеля и Авенира. Но основная причина этой меланхолии была известна всем: блестящие успехи Давида. Они-то и бередили рану царского самолюбия.
– Его звезда померкла, – шли слухи по вечерам после ужина среди солдат, крестьян и сыщиков.
После свадебного ужина Давид не видел Саула, и он очень удивился, когда Ионафан пришел просить его развеять меланхолию отца своим пением. Давид поднял на Ионафана изумленный взгляд.
– Твой отец, кажется, не ценит мое присутствие, – сказал он.
– Твой успех затмил его славу, это неприятно царю, – ответил Ионафан, – но он умный человек и одолел свое чувство.
Ионафан шагал взад-вперед, испытывая смешанные чувства.
– Это хороший случай для примирения, а также для демонстрации своей доброй воли, – прибавил Ионафан.
– Почему он закрылся в своем дворце?
– Я думаю, из-за Самуила. Как ты знаешь, великий ясновидящий отвернулся от него, и мой отец страдает от этого.
Давид проанализировал слова Ионафана, и его сердце забилось чаще: знал ли Ионафан, что не только Самуил отвернулся от Саула, но и другие знатные люди, а также о том, что пророк назначил преемника Саула? Его снова охватила дрожь, когда Ионафан обронил:
– Рассказывают даже, что это тебя Самуил выбрал сменить отца.
Было ли известно Ионафану о коронации Давида в присутствии старейшин? Или до царевича дошли только смутные слухи? Испытывающий взгляд Давида Ионафан воспринял как вопросительный.
– Ты не знаешь об этих слухах? Ну! – воскликнул Ионафан. – Но они бессмысленны, поскольку мы, три брата, являемся наследниками нашего отца. Даже если отец и слышал об этом, он не придал тому никакого значения, и ты ошибаешься, думая, что он обижается на тебя из-за причуды Самуила.
Боль лишила Давида речи. Он проклял желание власти, которое сжимало его сердце своей железной рукой, подавляя самые нежные чувства. А он, Давид, пастух, который любил петь, охраняя свои стада, оказался безоружным, заключенным в одну клетку с царем, принужденный небесными властителями к дуэли, из которой он должен выйти победителем, но с разбитым сердцем.
Давид кивнул головой. Ионафан расценил этот жест как согласие.
– Я знал, что ты не сможешь отказать мне, – сказал он. – Я ему передам.
Давид весь день не мог унять тоску. Он поделился своими чувствами с Мелхолой, но та успокоила супруга:
– Если Ионафан тебя об этом просил, значит, он уже сообщил об этом моему отцу, – сказала она. – А если мой отец согласился, чтобы ты пел для него, значит, он хочет примирения.
Вечером, взяв свою лиру, Давид медленно направился к дому Саула. Его встретил надсмотрщик рабов, потом появился Ахия.
– Я думаю, что это пойдет ему на пользу, – сказал он вполголоса. – Все утверждают, что ты восхитительный певец. Я сожалею, что не слышал тебя раньше. Но я буду рядом, за дверью, чтоб наконец получить это удовольствие.
И он сам открыл дверь.
– Саул, Давид ждет твоих приказаний, – провозгласил он.
– Пусть войдет, – послышался голос царя.
Комната, где находился монарх, была такой темной, что Давид его сначала не увидел. Толстый ковер закрывал два окна, и, вне сомнения, Саул жил здесь при свете ламп, так как воздух был пропитан запахом масла. Три большие терафемы[4] из дерева, украшенные золотом, стояли вдоль стены.
– Входи, – сказал Саул, и Давид заметил его, лежащего высоко на скамье, покрытой шкурами животных. Бронзовый щит у стены и ручное копье отражали лучи света. Давид был поражен худобой царского лица, в сумерках с трудом различимого. Нос заострился, выступая из массы костей, борода спускалась до груди. На мгновение в глубине одного глаза возник красный отблеск, как на оружии, как у дикого зверя. Давид сглотнул слюну.
– Ионафан мне говорит, что ты поешь, как ангел, и что тебя приходят слушать даже к твоей палатке. Ты определенно наделен множеством талантов, Давид.
– Благодарю тебя, царь, мой отец, – ответил Давид, прикидываясь, что не заметил иронии комплимента.
– Располагайся, – сказал Саул, указывая на подушки на полу напротив сундука, инкрустированного слоновой костью.
Давид повиновался, несколько секунд спустя он извлек несколько нежных нот из своей лиры. Саул не двигался.
– Лжец! Ты насмехаешься надо мною, воркуя здесь, как невинный голубок! Маленький евнух-интриган! Я не попал в тебя на сей раз, но я тебя догоню в следующий, – ревел Саул.
– Теперь я понимаю Самуила, – прошептал Давид, дрожа.
Саул испустил крик ярости и бросился на него. Однако внезапно открылась дверь и появился Ахия, бледный, с глазами, вылезшими из орбит. Давид оттолкнул его и воспользовался всеобщим замешательством, чтобы убежать.
– Поймайте его! – кричал Саул.
Но Давид был уже далеко. Он долго бежал в ночи до леса, который окутывал Гиву. Переведя дух, он обхватил лицо руками. У него все тело изнывало от боли, как будто он был весь изранен.
Действительно, это был разрыв. Судьба разорвала грамоту, на которой до этого момента имена Давида и Саула были вместе.
– Как я был наивен! Боже! Боже, помоги мне! – стонал он.
Он понимал, что больше не принадлежал себе. Он был инструментом в руках высшей силы, волю которой провозгласил Самуил. И этой силой был Бог Самуила и отныне его, Давида. Только этот Бог, который сделал его царем, мог защитить его.
Весь город знал, что Саул закрылся ото всех в своем доме в течение уже многих дней. Одни говорили, что он мучается от тоски, другие ссылались на мигрень. Царь никого не видел, за исключением его детей, супруги Ахиноам, любовницы Риспа, а также Абеля и Авенира. Но основная причина этой меланхолии была известна всем: блестящие успехи Давида. Они-то и бередили рану царского самолюбия.
– Его звезда померкла, – шли слухи по вечерам после ужина среди солдат, крестьян и сыщиков.
После свадебного ужина Давид не видел Саула, и он очень удивился, когда Ионафан пришел просить его развеять меланхолию отца своим пением. Давид поднял на Ионафана изумленный взгляд.
– Твой отец, кажется, не ценит мое присутствие, – сказал он.
– Твой успех затмил его славу, это неприятно царю, – ответил Ионафан, – но он умный человек и одолел свое чувство.
Ионафан шагал взад-вперед, испытывая смешанные чувства.
– Это хороший случай для примирения, а также для демонстрации своей доброй воли, – прибавил Ионафан.
– Почему он закрылся в своем дворце?
– Я думаю, из-за Самуила. Как ты знаешь, великий ясновидящий отвернулся от него, и мой отец страдает от этого.
Давид проанализировал слова Ионафана, и его сердце забилось чаще: знал ли Ионафан, что не только Самуил отвернулся от Саула, но и другие знатные люди, а также о том, что пророк назначил преемника Саула? Его снова охватила дрожь, когда Ионафан обронил:
– Рассказывают даже, что это тебя Самуил выбрал сменить отца.
Было ли известно Ионафану о коронации Давида в присутствии старейшин? Или до царевича дошли только смутные слухи? Испытывающий взгляд Давида Ионафан воспринял как вопросительный.
– Ты не знаешь об этих слухах? Ну! – воскликнул Ионафан. – Но они бессмысленны, поскольку мы, три брата, являемся наследниками нашего отца. Даже если отец и слышал об этом, он не придал тому никакого значения, и ты ошибаешься, думая, что он обижается на тебя из-за причуды Самуила.
Боль лишила Давида речи. Он проклял желание власти, которое сжимало его сердце своей железной рукой, подавляя самые нежные чувства. А он, Давид, пастух, который любил петь, охраняя свои стада, оказался безоружным, заключенным в одну клетку с царем, принужденный небесными властителями к дуэли, из которой он должен выйти победителем, но с разбитым сердцем.
Давид кивнул головой. Ионафан расценил этот жест как согласие.
– Я знал, что ты не сможешь отказать мне, – сказал он. – Я ему передам.
Давид весь день не мог унять тоску. Он поделился своими чувствами с Мелхолой, но та успокоила супруга:
– Если Ионафан тебя об этом просил, значит, он уже сообщил об этом моему отцу, – сказала она. – А если мой отец согласился, чтобы ты пел для него, значит, он хочет примирения.
Вечером, взяв свою лиру, Давид медленно направился к дому Саула. Его встретил надсмотрщик рабов, потом появился Ахия.
– Я думаю, что это пойдет ему на пользу, – сказал он вполголоса. – Все утверждают, что ты восхитительный певец. Я сожалею, что не слышал тебя раньше. Но я буду рядом, за дверью, чтоб наконец получить это удовольствие.
И он сам открыл дверь.
– Саул, Давид ждет твоих приказаний, – провозгласил он.
– Пусть войдет, – послышался голос царя.
Комната, где находился монарх, была такой темной, что Давид его сначала не увидел. Толстый ковер закрывал два окна, и, вне сомнения, Саул жил здесь при свете ламп, так как воздух был пропитан запахом масла. Три большие терафемы[4] из дерева, украшенные золотом, стояли вдоль стены.
– Входи, – сказал Саул, и Давид заметил его, лежащего высоко на скамье, покрытой шкурами животных. Бронзовый щит у стены и ручное копье отражали лучи света. Давид был поражен худобой царского лица, в сумерках с трудом различимого. Нос заострился, выступая из массы костей, борода спускалась до груди. На мгновение в глубине одного глаза возник красный отблеск, как на оружии, как у дикого зверя. Давид сглотнул слюну.
– Ионафан мне говорит, что ты поешь, как ангел, и что тебя приходят слушать даже к твоей палатке. Ты определенно наделен множеством талантов, Давид.
– Благодарю тебя, царь, мой отец, – ответил Давид, прикидываясь, что не заметил иронии комплимента.
– Располагайся, – сказал Саул, указывая на подушки на полу напротив сундука, инкрустированного слоновой костью.
Давид повиновался, несколько секунд спустя он извлек несколько нежных нот из своей лиры. Саул не двигался.
Он прочистил горло медом и поэтому знал, что поет верно. Он посмотрел на Саула и почувствовал, что тот его не видит, взгляд был устремлен на него, но веки не шевелились. Саул молчал.
Взываю к тебе, о Боже,
О моя скала, не будь глух к моему крику,
Так как, если ты ответишь мне молчанием,
Я стану подобен тем, кто спускается в пропасть.
Услышь мою просьбу милосердия,
Когда я взываю о помощи,
Когда я поднимаю руки к твоему святому жертвеннику,
Не увлекай меня с безбожниками,
С теми, чье сердце полно злыми хитростями, кто
Говорит вежливо с соседями.
Воздай им по трудам и по их заслугам;
Воздай им все, что нужно, за совершенное
Их руками,
Воздай им должное,
Потому что они не беспокоятся о трудах
Божьих,
Ни о том, что его руки создали,
Пусть он их свалит и не поднимет никогда!
Словно молния, ожила неподвижная фигура царя. Он выпрямился, схватил своей рукой копье и бросил его в Давида ловким и быстрым движением. Давид, заметивший движение Саула, бросился на пол, а копье с силой пронзило сундук, на котором он недавно сидел.
Будь благословен, Боже,
Так как он услышал мой зов.
Бог – моя сила и мой щит,
Он – моя совесть;
Мне хорошо, мое сердце прыгает от радости,
И я благодарю его всем телом.
Господь – сила народа,
Убежище его царя…
– Лжец! Ты насмехаешься надо мною, воркуя здесь, как невинный голубок! Маленький евнух-интриган! Я не попал в тебя на сей раз, но я тебя догоню в следующий, – ревел Саул.
– Теперь я понимаю Самуила, – прошептал Давид, дрожа.
Саул испустил крик ярости и бросился на него. Однако внезапно открылась дверь и появился Ахия, бледный, с глазами, вылезшими из орбит. Давид оттолкнул его и воспользовался всеобщим замешательством, чтобы убежать.
– Поймайте его! – кричал Саул.
Но Давид был уже далеко. Он долго бежал в ночи до леса, который окутывал Гиву. Переведя дух, он обхватил лицо руками. У него все тело изнывало от боли, как будто он был весь изранен.
Действительно, это был разрыв. Судьба разорвала грамоту, на которой до этого момента имена Давида и Саула были вместе.
– Как я был наивен! Боже! Боже, помоги мне! – стонал он.
Он понимал, что больше не принадлежал себе. Он был инструментом в руках высшей силы, волю которой провозгласил Самуил. И этой силой был Бог Самуила и отныне его, Давида. Только этот Бог, который сделал его царем, мог защитить его.
Глава 21
БЕГСТВО
Когда его рассудок успокоился, Давид вышел из леса, так как не был склонен уступать зверям ту шкуру, которую проспорил людям. Его беспокоили не маленькие плотоядные летучие мыши, когда они точно и мягко летали над его головой, не мангусты, скользящие между ног, а скорее кабаны, стремительно атакующие, как он сам атаковал филистимлян, а также гнезда ос, которые он боялся столкнуть с низких ветвей деревьев. Ведь Давид убежал из дворца Саула со своей лирой, единственным оружием, и в рубашке – всей имевшейся у него одежде.
Луна заливала светом холм с вершины, там, где спал город. Там отныне находился самый грозный враг, еще страшнее, чем Голиаф и все филистимляне: Саул. Другой царь, мечтал непроизвольно Давид. Другой царь, так как намерения Самуила проникли в него: Давид осознавал себя царем, смутное убеждение поселилось в нем. Он начинал верить в то, что настоящим царем будет он сам. И он вдруг понял то, что жестоко предсказал Великий ясновидящий: сок дерева Саула отныне был отравлен. Саул скоро падет.
Поднимаясь на холм, он убедил самого себя, что подверженный болезни Саул, несомненно, уступил приступу гнева и не будет продвигать дальше свой убийственный план. И что, конечно, ни Ионафан, ни Мипал не будут без причины убивать собственного зятя. Но он убедил себя только наполовину, и осторожность толкнула его обратиться в дом Эзера, своего адъютанта, чтобы провести там остаток ночи.
Дом находился на достаточном расстоянии от дворца. Он постучал в дверь. Ему отворил сам Эзер, подняв лампу, чтобы рассмотреть вошедшего.
– Мой царь, – вскрикнул он тревожно при виде растрепанного Давида. – Что происходит?
– Я прошу у тебя приюта на одну ночь.
Луна заливала светом холм с вершины, там, где спал город. Там отныне находился самый грозный враг, еще страшнее, чем Голиаф и все филистимляне: Саул. Другой царь, мечтал непроизвольно Давид. Другой царь, так как намерения Самуила проникли в него: Давид осознавал себя царем, смутное убеждение поселилось в нем. Он начинал верить в то, что настоящим царем будет он сам. И он вдруг понял то, что жестоко предсказал Великий ясновидящий: сок дерева Саула отныне был отравлен. Саул скоро падет.
Поднимаясь на холм, он убедил самого себя, что подверженный болезни Саул, несомненно, уступил приступу гнева и не будет продвигать дальше свой убийственный план. И что, конечно, ни Ионафан, ни Мипал не будут без причины убивать собственного зятя. Но он убедил себя только наполовину, и осторожность толкнула его обратиться в дом Эзера, своего адъютанта, чтобы провести там остаток ночи.
Дом находился на достаточном расстоянии от дворца. Он постучал в дверь. Ему отворил сам Эзер, подняв лампу, чтобы рассмотреть вошедшего.
– Мой царь, – вскрикнул он тревожно при виде растрепанного Давида. – Что происходит?
– Я прошу у тебя приюта на одну ночь.