Страница:
Ламберт не стала этого отрицать. Однако Гарри совершенно очевидно не
собирался влюбляться в Этти, а теперь, когда старший брат совсем оттеснил
его на задний план, когда даже надетый на нем кафтан едва ли мог считаться
его личной собственностью, мистер Гарри стал и вовсе незавидной партией.
- Ну, понятно, теперь, когда он беден, нам, по-видимому, надо указать
ему на дверь, как сделали это все прочие, - сказала миссис Ламберт.
- Вот, вот, ведь именно так я всегда и поступаю, не правда ли, Молли? -
сказал генерал. - Всегда поворачиваюсь спиной к друзьям, когда они попадают
в беду?
- Нет, конечно, мой дорогой! Признаюсь, Мартин, я в самом деле просто
глупая гусыня! - воскликнула миссис Ламберт и прибегла, как обычно, к
спасительному носовому платку.
- Так пусть же бедный мальчик запросто приходит к нам и встречает
радушный прием. Наш дом - почти единственный в этом городе себялюбцев, где
он - желанный гость. Он несчастлив, а когда он с нами, у него легче
становится на душе. Так пусть, черт побери, он почаще будет с нами! -
воскликнул добросердечный генерал. И в соответствии с этим, когда бы бедный,
упавший духом Гарри ни пожелал пообедать или как-то провести вечерок, за
столом мистера Ламберта всегда находилось для него место. Не менее радушно
принимали здесь и Джорджа. Но, бывая у Ламбертов, Джордж на первых порах еще
не испытывал к ним такого сердечного расположения, как Гарри, и не возбуждал
к себе таких чувств, как его брат, ибо манеры Джорджа были холоднее и
сдержаннее, он был менее простодушен и не столь легко доверял людям и своему
суждению о них. Однако такая атмосфера доброты и дружелюбия царила в этой
семье, что постоянное общение с ней могло растопить любое сердце, и Джордж
вскоре научился любить и ценить Ламбертов не только за их неизменную доброту
и заботу о его брате. Он не мог не замечать, как печален Гарри, и очень его
жалел. Не раз с присущей ему склонностью к иронии принимался он упрекать
себя за то, что был возвращен к жизни.
- Дорогой Гарри, - говорил он, - хоть ты и перестал быть Счастливцем
Гарри, я так и остался Джорджем Неудачником, и Флорак поступил бы куда
разумнее, если бы не протыкал шпагой этого индейца и не мешал ему украсить
моим скальпом свой пояс. Я не шучу, сэр! И тебе был бы тогда почет и
уважение в кофейне Уайта. Матушка оплакала бы меня как безвременно усопшего
ангела, вместо того чтобы гневаться на меня за то, что я опять оттеснил ее
любимчика на задний план, - ты же ее любимчик, сам знаешь, и заслуживаешь
быть любимчиком, и не только ее, но и всеобщим. Однако имей в виду: если бы
я не воскрес, твоя возлюбленная Мария непременно женила бы тебя на себе, и
это была бы тебе кара богов за твою удачливость.
- Я никогда не могу разобрать, смеешься ты надо мной или над самим
собой, Джордж, - сказал брат. - Не понимаю я, когда ты говоришь в шутку,
когда всерьез.
- А я и сам этого не понимаю, Гарри, друг мой! - сказал Джордж.
- Я только одно знаю твердо: нет и не было на свете лучшего брата, чем
ты, и лучших людей, чем Ламберты.
- Вот это истинная правда! - восклицает Джордж и пожимает брату руку.
- И если я несчастлив, ты в этом неповинен... и они неповинны. Да я и
сам неповинен, Джордж, - сказал младший брат. - Таков уж мой удел, и я,
понимаешь, не знаю, что мне с собой делать. Я должен работать, Джордж, а
как? Вот вопрос.
- Надо послушать, что скажет матушка. Подождем, пока не придет от нее
письмо, - говорит Джордж.
- Знаешь, Джордж, мне как-то не очень хочется возвращаться в Виргинию,
- взволнованно говорит Гарри, понизив голос.
- Вот как? Уже влюбился в одну из сестричек?
- Я люблю их обеих, как сестер, - всем сердцем люблю, это самые
прекрасные девушки на свете! Но я уже пробовал это однажды и спасся только
благодаря тебе, так что теперь вовсе не хочу начинать все сначала. Нет! Нет!
Совсем пе по этой причине хочется мне остаться в Европе и не возвращаться
домой. Но ты понимаешь, Джордж, я не хочу только и делать, что охотиться,
стрелять уток, сажать табак, играть в вист, ходить в церковь, слушать
проповедников, и все это снова, снова и снова, и так всю жизнь. А чем еще
можно там у нас заниматься? Чем вообще, черт побери, могу я там заниматься,
спрашивается? Вот почему я чувствую себя несчастным. Если бы ты был младшим
сыном, это бы тебе ничуть не помешало: ты так умен, ты при всех
обстоятельствах нашел бы свою дорогу в жизни. А что ждет такого бедного
малого, как я? Пока я не начну что-то делать, Джордж, я все время буду
несчастен, это уж как пить дать!
- А разве я не говорил того же самого? Вот и ты теперь пришел к тому же
выводу.
- К какому выводу, Джордж? Ты же знаешь, я очень часто думаю совершенно
так же, как ты, - говорит почтительный младший брат.
- К такому выводу, друг мой, что для всех было бы лучше, если бы Флорак
не помешал этому индейцу снять с меня скальп!
В ответ на это Гарри разразился сердитыми восклицаниями, после чего
братья в дружеском согласии продолжали попыхивать трубками.
Жили они вместе, но образ жизни у каждого был свой, и, не считая
взаимной привязанности, почвы для общения между ними было мало. Гарри не
решался даже притрагиваться к книгам Джорджа, и когда старший брат был
погружен в занятия, младший вел себя тихо, как мышь. Они перебрались на
другую квартиру, покинув аристократический квартал и заставив госпожу де
Бернштейн чрезвычайно по этому поводу негодовать и фыркать. Но Джордж очень
пристрастился к посещению новой читальни и музея сэра Ганса Слоуна, недавно
открытых в Монтегью-Хаус, и поэтому снял веселую и уютную квартирку на
Саутгемптон-роу, в Блумсбери, выходившую окнами на чудесные луга,
простиравшиеся до Хемстеда, и расположенную позади парка герцога
Бедфордского. Семейство лорда Ротема возвратилось в Мэйфэр, и мистер
Ламберт, которого дела призывали в Лондон, также вынужден был переменить
местожительство и снял меблированную квартиру в Сохо, неподалеку от дома, в
котором поселились братья. Именно там, в семействе Ламберт, Гарри, как мы
уже сообщали, и пропадал теперь все вечера.
Джордж тоже частенько бывал в этом доме, и чем ближе знакомился он с
этим семейством, тем усерднее начинал его посещать, ибо общество это
пришлось ему более по душе, нежели общество светских щеголей, собиравшихся
за карточным столом тетушки Бернштейн, или баранина и портвейн сэра Майлза
Уорингтона, или шум и болтовня кофеен. А поскольку для него, так же как и
для дам семейства Ламберт, Лондон был в новинку, они знакомились с
развлечениями этого города совместно и, без сомнения, побывали и в
Воксхолле, и в Раниле, и в Мэрибон-Гарденс, и в театре, и в Тауэре, -
словом, всюду, где в ту пору можно было пристойно развлечься. Мистер Ламберт
был от души рад, что может доставить своим дочкам эти невинные удовольствия,
а мистер Джордж, щедрый и великодушный по натуре, также был счастлив
порадовать чем-то своих друзей - особенно тех, кто был так добр к его брату.
Особенно сильно полюбился мистеру Уорингтону театр. В Виргинии он был
совершенно лишен этого удовольствия и только однажды побывал в театре в
Квебеке, когда ездил по делам в Канаду, а здесь, в Лондоне, к его услугам
были два театра, находившиеся в то время в зените своей славы, и ему
казалось, что он никогда не насытится столь упоительным развлечением. А свой
восторг ему, естественно, хотелось разделить с друзьями. Не мудрено поэтому,
что он горел желанием водить своих друзей в театр, и можно не сомневаться,
что юные провинциалки всегда готовы были ему сопутствовать. Куда же мы
отправимся, сударыни, - в "Друри-Лейн" или в "Ковент-Гарден"? В "Друри-Лейн"
ставят Шекспира с участием Гаррика. Однако, поверите ли, дамы пожелали
посмотреть пьесу прославленного нового драматурга, которую показывали в
"Ковент-Гарден".
В те годы на театральном небосклоне зажглась новая звезда, ослепляя
всех своим нестерпимым блеском. Великий драматург мистер Джон Хоум из
Шотландии произвел на свет трагедию, изящней и классичней которой не
появлялось на подмостках ничего со времен древних. Какими соображениями
руководствовался мистер Гаррик, отказавшись поставить этот шедевр в своем
театре? Превозносите как хотите своего Шекспира, но в творениях этого, спору
нет, великого поэта (популярность которого в Англии необычайно возросла,
после того как мосье Вольтер позволил себе над ним поиздеваться) недопустимо
много варваризмов, что не может не шокировать благовоспитанную публику, в то
время как мистер Хоум, будучи нашим современником, умеет не терять
изящества, даже предаваясь скорби или безумству страсти, умеет изображать
смерть не просто отталкивающей, но трогательной и грациозной, и никогда не
позволяет себе унизить величие Трагической Музы нелепым соседством с
буффонадой и грубыми каламбурами, к которым склонен прибегать его старший
собрат-драматург. И к тому же пьеса мистера Хоума получила одобрение в самых
высоких кругах, у самых высокопоставленных лиц, чей возвышенный вкус под
стать их высокому положению, и, следовательно, всем британцам остается
только присоединиться к аплодисментам, после того как августейшие руки
первыми подали для них сигнал. Именно такого мнения, как нам известно,
придерживались и наиболее видные умы города, и представители изысканного
общества в кофейнях. Как же, ведь знаменитый мистер Грей из Кембриджа
заявил, что за последние сто лет ни с одних подмостков еще не звучало
драматического диалога, написанного в столь безукоризненном стиле; а на
родине драматурга, в городе Эдинбурге, где эта пьеса впервые увидела свет,
торжествующие шотландцы орали из партера на своем диалекте: "Ну, где теперь
ваш Вулли Шакспир, а?"
- Хотел бы я поглядеть на человека, который сумеет перещеголять Вилли
Шекспира, - сказал, посмеиваясь, генерал.
- Просто национальный предрассудок, - заметил мистер Уорингтон.
- Перещеголять Шекспира, скажут тоже! - воскликнула миссис Ламберт.
- Полно, полно, уж ты-то, Молли, куда больше слез пролила над мистером
Ричардсоном, чем над мистером Шекспиром! - сказал генерал. - По-моему, мало
кто из женщин любит читать Шекспира - они только говорят, что любят, но это
притворство.
- Ну, папа! - воскликнули все три дамы, всплеснув тремя парами рук.
- Хорошо, почему же в таком случае вы все трое предпочитаете "Дугласа"?
А вы, мальчики, вы же такие отъявленные тори, - разве вы пойдете смотреть
пьесу, написанную шотландцем-вигом, к тому же еще взятым в плен при
Фалкирке?
- Relicta non bene parmula {Позорно бросив щит (лат.).}, - изрекает
ученый мистер Джек.
- Нет. Здесь уж надо бы сказать: relicta ben parmula {Должным образом
оставив щит (лат.).}, - говорит генерал. - Это же шотландцы побросали свои
круглые щиты и задали жару нашим красным мундирам. Если б они всегда
сражались так на поле боя, и если бы молодой Перкин не повернул вспять от
Дерби...
- Я знаю, на чьей стороне были бы восставшие и кого назвали бы Юным
Претендентом, - сказал Джордж.
- Тише! Я вынужден просить вас не забывать про мой мундир, мистер
Уорингтон, - с достоинством произнес генерал. - И помнить также, что я ношу
черную, а не белую кокарду! А если вам не по душе политические взгляды
мистера Хоума, то у вас есть, мне кажется, другие основания хорошо к нему
отнестись.
- Я могу быть сторонником тори, мистер Ламберт, и при этом любить и
чтить достойного человека в лице вига, - сказал Джордж, отвешивая генералу
поклон. - А почему все-таки должен мне полюбиться этот мистер Хоум?
- Потому что, будучи пресвитерианским Священником, он совершил великий
грех - написал пьесу, и братья-священники взъелись на него и отлучили его от
церкви. За этот его проступок они лишили беднягу средств к существованию, и
он умер бы с голоду, если бы Юный Претендент по эту сторону Ла-Манша не
назначил ему пенсии.
- Ну, если его громили священники, значит, он не бесталанен, - с
улыбкой заметил Джордж. - И теперь я торжественно заявляю, что готов слушать
его проповеди.
- Миссис Уоффингтон просто божественна в его пьесе, хотя и не
пользуется успехом в трагедиях, а Барри решительно всех заставляет плакать,
и теперь Гаррик бесится от того, что не поставил его пьесы. Барышни, каждой
из вас придется захватить с собой с полдюжины носовых платков! А что до
маменьки, то я просто за нее боюсь; на мой взгляд, ей лучше остаться дома.
Но миссис Ламберт не пожелала остаться дома. Если ей уж очень захочется
поплакать, сказала она, можно будет забиться в какой-нибудь угол. Итак, они
все отправились в "Ковент-Гарден", приготовившись - почти все - увидеть
драматический шедевр века. Разве они не знали наизусть целых страниц из
творений Конгрива? Разве не проливали слез над пьесами Отвея и Роу? О вы,
прославленные при жизни, вы, кому предрекали бессмертие, - что знают о вас
сегодня? Хорошо еще, если помнят, где покоится ваш прах. Бедная, всеми
забытая Муза театра минувших лет! Она наигрывает для нас на свирели, а мы не
хотим танцевать; она рвет на себе волосы, а мы не желаем плакать. А наши
Бессмертные Современники, кто скажет мне, как скоро станут они мертвецами и
будут преданы забвению? Многие ли из них переживут себя? Как скоро поглотит
их Лета?
Итак, наши друзья отправились в "Ковент-Гарден" поглядеть трагедию
бессмертного Джона Хоума. Дамы и генерал были доставлены туда в карете, а
молодые люди встретили их у театрального подъезда. Не без труда пробились
они сквозь толпу мальчишек-факельщиков и целый полк лакеев. Во время этого
путешествия малютка Этти опиралась на руку Гарри, а зарумянившаяся мисс Тео
была препровождена в ложу мистером Джорджем. Гамбо сторожил их места, пока
не прибыли хозяева, после чего, отвесив положенное количество поклонов,
отправился на галерею для лакеев. В ложе возле сцены, где расположилась наша
компания, по счастью, оказалась колонна, укрывшись за которой маменька могла
спокойно поплакать. А в доже напротив они имели честь лицезреть надежду
империи, его королевское высочество Георга, принца Уэльского, с вдовствующей
принцессой, его матерью, которых публика приветствовала
верноподданническими, но не слишком горячими рукоплесканиями. Позади его
высочества стоял Красивый мужчина - милорд Бьют, королевский конюший и
покровитель поэта, чье творение они собрались посмотреть, успев уже не раз
пролить над ним слезы.
Наша ли в том вина, если во время представления мистер Ламберт позволял
себе отпускать шутки и тем нарушать торжественность минуты? Как хорошо
известно каждому, кто читал трагедию, вначале герои ее занимаются тем, что
дают всевозможные объяснения. Леди Рандолф объясняет, почему она так
грустна. Она вышла замуж за лорда Рандолфа несколько поздновато, признается
леди, и от его светлости не укрылось, что покойный любовник все еще владеет
ее сердцем, а супруг вынужден довольствоваться теми унылыми второстепенными
знаками расположения, которыми она еще способна его удостоить. Вследствие
этого вторжение в Шотландию датчан не столько возмущает, сколько взбадривает
милорда, который бросается навстречу врагу и забывает о семейных неурядицах.
Добро пожаловать, викинги и скандинавы! Дуй, Борей, надувай паруса, гони
корабли завоевателей к берегам Шотландии! Рандолф вместе с другими героями
будет на берегу, чтобы оказать врагу достойный прием! Не успевает его
милость скрыться за рощей, как леди Рандолф начинает излагать наперснице
кое-какие события своей молодости. Суть в том, что она уже была однажды
тайно обвенчана, и - странно подумать - на заре юности потеряла мужа! В
холодной утробе земли покоится супруг ее юных лет, а где-то в пучине океана
- их ребенок!
До этого момента мистер Ламберт внимал всему с величайшей серьезностью,
так же как и его юные спутники, но когда леди Рандолф принялась восклицать:
"Увы мне! Наследственный порок - причина всех моих несчастий!" - генерал
толкнул Джорджа Уорингтона в бок и скорчил такую забавную рожу, что молодой
человек не выдержал и расхохотался.
С этой минуты чары развеялись. Оба джентльмена продолжали теперь
отпускать шутки до конца представления и очень веселились, вызывая
возмущение своих спутников, а возможно, и зрителей в соседних ложах. Молодой
Дуглас по моде того времени был облачен в белый шелк с прорезями на рукавах
и на бедрах, и когда мистер Барри появился на сцене в этом потешном костюме,
генерал поклялся, что в точности такое одеяние носили шотландские стрелки во
время последней войны. Гвардия Претендента, заявил он, вся носила белые
атласные штаны с прорезями и красные сапоги... "Только этот свой наряд они
оставили дома, моя дорогая", - добавил наш шутник. После чего он при
содействии Джорджа уже не оставил камня на камне от возвышенного творения
мистера Хоума. Что касается Гарри, тот сидел в глубочайшем раздумье, глядя
на сцену, а когда миссис Ламберт спросила его, о чем он задумался, ответил:
- Этому молодому Норвалу, или Дугласу, или как там его, ну, этому
малому в белом атласе, который кажется старше своей маменьки, - ему здорово
повезло, раз он смог так быстро отличиться на войне. Как бы я хотел, тетушка
Ламберт, чтобы и мне представился такой случай, - признался Гарри,
постукивая пальцами по тулье своей шляпы. Тут миссис Ламберт вздохнула, а
Тео сказала с улыбкой:
- Подождем, может быть, датчане высадятся и у нас.
- Как вас понять? - спросил простодушный Гарри.
- Ну... датчане ведь всегда тут как тут, pour qui sait attendre! {Для
тех, кто умеет ждать (франц.).} - сказала добросердечная Тео, завладев
ручкой своей сестрицы и, как я догадываюсь, чувствуя ее пожатие.
Она держалась с мистером Джорджем не то чтобы сурово, - это было не в
натуре мисс Тео, - но все же несколько холодновато, сидела, повернувшись к
нему спиной и обращаясь время от времени только к Гарри. Несмотря на
насмешки мужчин, женщины были растроганы пьесой. Когда любящие мать и сын
находят друг друга, а затем расстаются в слезах, это не может не тронуть
женских сердец.
- Поглядите-ка, папенька! Вот вам ответ на все ваши насмешки! - сказала
Тео, указывая на сцену.
Во время диалога между леди Рандолф и ее сыном один из двух гренадеров,
стоявших, по обычаю того времени, на карауле по обе стороны подмостков, не
смог удержаться от слез и расплакался на глазах у всех, сидевших в боковой
ложе.
- Да, ты права, моя дорогая, - сказал папенька.
- Ну, что я говорила, она всегда права, - сказала Этти.
- Этот солдат лучше разбирается в драматургии, чем мы, а искреннее
чувство всех берет в полон.
- Tamen usque recurrit! {Она все равно возвратится! (лат.).} -
восклицает молодой школяр.
Джордж несколько смущен, по и заинтригован. Он насмехался, а Тео
сочувствовала. Вероятно, ее доброта благородней... а быть может, и мудрее
его скептицизма. Так или иначе, когда в начале пятого акта молодой Дуглас,
выхватив меч из ножен и устремив взор на галерею, прорычал:
О воинство небесное, о звезды,
Кому я жаловался на судьбу!
Внемлите мне, исполните желанье
Души моей - даруйте славу мне!
Пускай датчанин - дикий великан -
Придет и бросит нам отважный вызов,
Я, прежде чем он отзвучит, - приму
Его, дабы, как Дуглас, победить
Иль пасть, как Дуглас! -
боги, к которым взывал мистер Барри, приветствовали его героический
порыв оглушительными рукоплесканиями, и генерал тоже начал изо всей мочи
хлопать в ладоши. Его дочка была несколько сбита с толку.
- Этот Дуглас не только храбр, но и скромен! - заметил генерал.
- Да, он мог бы и не настаивать, чтобы датчанин был непременно
великаном, - улыбаясь, заметила Тео, когда под гром рукоплесканий, несущихся
с галереи, на сцене появилась леди Рандолф.
Подождав, пока рукоплескания стихнут, леди Рандолф произнесла:
Сын мой, я услышала голос!..
- Еще б ей не услышать! - воскликнул генерал. - Этот малый ревел, как
Васанский телец. - И после этого до самого конца представления генерал уже
никак не мог утихомириться. Нам просто повезло, заявил он, что этого молодца
умертвили за сценой. А когда наперсница леди Рандолф сообщила публике, как
ее госпожа "молнией взлетела на вершину и ринулась оттуда в пустоту",
генерал тотчас заявил, что счастлив от нее избавиться.
- A вот насчет того, что она будто бы уже была когда-то замужем, меня,
признаться, берут сомнения, - заметил он.
- Полно, Мартин! Дети, смотрите! Их высочества поднимаются!
Трагедия закончилась, и вдовствующая принцесса уже покидала ложу вместе
с принцем Уэльским, хотя последний, будучи горячим поклонником фарса, с
большим удовольствием посмотрел бы, вероятно, водевиль, нежели унылый шедевр
трагической музы мистера Хоума.
^TГлава LX,^U
в которой описывается ужин, появляемся Макбет и заваривается каша
По окончании представления наши друзья отправились в карете на квартиру
к мистеру Уорингтону, где их ждал заказанный виргинцами изысканный ужин.
Мистеру Уорингтону очень хотелось угостить их на славу, и генерал с супругой
охотно приняли приглашение двух молодых холостяков, радуясь, что смогут
доставить им удовольствие. Собравшиеся за столом - генерал Ламберт и его
супруга, их приехавший из колледжа сын, две их цветущие дочки и новый
приятель Джорджа мистер Спенсер - адвокат из Темпла, с которым он свел
знакомство в кофейне, - весело отдали должное угощению. Установить с полной
достоверностью, как расположились они за столом, я не смог, однако известно,
что мисс Тео каким-то образом оказалась рядом с блюдом цыплят и мистером
Джорджем Уорингтоном, в то время как мистер Гарри делил свое внимание между
мисс Этти и свиным окороком. А так как миссис Ламберт должна была помещаться
по правую руку от Джорджа, нам остается рассадить только троих: генерала,
его сына и молодого юриста из Темпла.
Мистер Спенсер был на представлении в другом театре - в том самом, где
он в свое время ввел Джорджа в мир театральных кулис. Разговор снова
вернулся к только что увиденной пьесе, и часть присутствующих выразила свое
восхищение.
- И прошу вас, мистер Спенсер, не слушайте, что говорят наши мужчины,
не верьте ни одному их слову, - воскликнула миссис Ламберт. - Это
восхитительная пьеса, а мой муж и мистер Джордж вели себя несносно.
- Мы и вправду смеялись невпопад - больше там, где положено было
плакать, - признался генерал.
- Вы вели себя так, что в соседних ложах все оборачивались на нас и
шипели: "Тише!" А из задних рядов партера кричали: "Эй, вы там, в ложе,
уймитесь!" Даже не упомню, чтобы вы когда-нибудь еще вели себя так дурно,
мистер Ламберт, я просто со стыда сгорела!
- Маменька думала, что мы смотрим трагедию, а мы думали, что нас хотят
позабавить, - сказал генерал. - По-моему, мы с Джорджем вели себя
превосходно, - что ты скажешь, Тео?
- Может быть, в тех случаях, когда я на вас не глядела, папенька! -
отвечала Тео.
На что генерал сказал:
- Видали вы такую дерзкую плутовку?
- Я же ни слова не говорила, пока вы сами не спросили, сэр, - скромно
опустив глаза, возразила Тео. - Правду сказать, пьеса очень меня растрогала,
особенно игра миссис Уоффингтон в сочетании с ее красотой. Как не пожалеть
бедную мать, которая обрела свое дитя и тут же снова его потеряла? Но если
мне не следовало ее жалеть, я прошу прощенья, папенька, - с улыбкой
прибавила девушка.
- Видишь, Тео, дело просто в том, что женщины не так умны, как мужчины!
- воскликнула Этти, лукаво покосившись на Гарри. - В следующий раз, когда мы
пойдем в театр, пожалуйста, братец Джек, ущипни нас, когда нам положено
будет плакать, или толкни локтем, когда положено будет смеяться.
- А мне так очень хотелось поглядеть на поединок, - сказал генерал. -
Хотелось, чтобы они подрались - этот малый Норвал и великан-норвежец, - вот
была бы потеха! И ты, Джек, должен подать эту мысль мистеру Ричу,
антрепренеру, - напиши-ка ему в театр!
- Этой пары я не видел, а вот бой Слэка и Броутона в "Мэрибон-Гарденс"
видел, - с полной серьезностью проговорил Гарри и был очень удивлен, когда
все рассмеялись. "Должно быть, я сказал что-то остроумное", - подумал он и
добавил: - Совсем не нужно быть великаном, чтобы уложить на месте этого
малыша в красных сапогах. Я, во всяком случае, мог бы в два счета
перебросить его через плечо.
- Мистер Гаррик ростом невелик, но порой кажется великаном, - сказал
мистер Спенсер. - Как величествен он был в Макбете, мистер Уорингтон! Как
ужасна была эта сцена с кинжалом! А вы посмотрели бы на нашего хозяина, на
мистера Уорингтона, когда я представлял его за кулисами мистеру Гаррику и
миссис Причард, и наша леди Макбет оказала ему честь, взяв понюшку табака из
его табакерки.
- И что же, супруга тана Кавдорского изволила чихнуть? - почтительно
осведомился генерал.
- Она поблагодарила мистера Уорингтона таким глухим, загробным голосом,
что он попятился и, должно быть, рассыпал табак из табакерки, потому что тут
уж сам Макбет чихнул три раза подряд.
- Макбет, Макбет, Макбет! - восклицает генерал.
- А наш великий философ мистер Джонсон, стоявший рядом, сказал:
"Осторожнее, Дэви, смотри, как бы тебе своим чиханьем не разбудить Дункана!"
А Дункан, кстати сказать, разговаривал в это время с тремя ведьмами,
сидевшими у стены.
- Как я вам завидую! Я бы отдала все на свете за тс, чтобы побывать за
кулисами! - вскричала Тео.
- Чтобы вдыхать копоть оплывающих сальных свечей и видеть все эти
собирался влюбляться в Этти, а теперь, когда старший брат совсем оттеснил
его на задний план, когда даже надетый на нем кафтан едва ли мог считаться
его личной собственностью, мистер Гарри стал и вовсе незавидной партией.
- Ну, понятно, теперь, когда он беден, нам, по-видимому, надо указать
ему на дверь, как сделали это все прочие, - сказала миссис Ламберт.
- Вот, вот, ведь именно так я всегда и поступаю, не правда ли, Молли? -
сказал генерал. - Всегда поворачиваюсь спиной к друзьям, когда они попадают
в беду?
- Нет, конечно, мой дорогой! Признаюсь, Мартин, я в самом деле просто
глупая гусыня! - воскликнула миссис Ламберт и прибегла, как обычно, к
спасительному носовому платку.
- Так пусть же бедный мальчик запросто приходит к нам и встречает
радушный прием. Наш дом - почти единственный в этом городе себялюбцев, где
он - желанный гость. Он несчастлив, а когда он с нами, у него легче
становится на душе. Так пусть, черт побери, он почаще будет с нами! -
воскликнул добросердечный генерал. И в соответствии с этим, когда бы бедный,
упавший духом Гарри ни пожелал пообедать или как-то провести вечерок, за
столом мистера Ламберта всегда находилось для него место. Не менее радушно
принимали здесь и Джорджа. Но, бывая у Ламбертов, Джордж на первых порах еще
не испытывал к ним такого сердечного расположения, как Гарри, и не возбуждал
к себе таких чувств, как его брат, ибо манеры Джорджа были холоднее и
сдержаннее, он был менее простодушен и не столь легко доверял людям и своему
суждению о них. Однако такая атмосфера доброты и дружелюбия царила в этой
семье, что постоянное общение с ней могло растопить любое сердце, и Джордж
вскоре научился любить и ценить Ламбертов не только за их неизменную доброту
и заботу о его брате. Он не мог не замечать, как печален Гарри, и очень его
жалел. Не раз с присущей ему склонностью к иронии принимался он упрекать
себя за то, что был возвращен к жизни.
- Дорогой Гарри, - говорил он, - хоть ты и перестал быть Счастливцем
Гарри, я так и остался Джорджем Неудачником, и Флорак поступил бы куда
разумнее, если бы не протыкал шпагой этого индейца и не мешал ему украсить
моим скальпом свой пояс. Я не шучу, сэр! И тебе был бы тогда почет и
уважение в кофейне Уайта. Матушка оплакала бы меня как безвременно усопшего
ангела, вместо того чтобы гневаться на меня за то, что я опять оттеснил ее
любимчика на задний план, - ты же ее любимчик, сам знаешь, и заслуживаешь
быть любимчиком, и не только ее, но и всеобщим. Однако имей в виду: если бы
я не воскрес, твоя возлюбленная Мария непременно женила бы тебя на себе, и
это была бы тебе кара богов за твою удачливость.
- Я никогда не могу разобрать, смеешься ты надо мной или над самим
собой, Джордж, - сказал брат. - Не понимаю я, когда ты говоришь в шутку,
когда всерьез.
- А я и сам этого не понимаю, Гарри, друг мой! - сказал Джордж.
- Я только одно знаю твердо: нет и не было на свете лучшего брата, чем
ты, и лучших людей, чем Ламберты.
- Вот это истинная правда! - восклицает Джордж и пожимает брату руку.
- И если я несчастлив, ты в этом неповинен... и они неповинны. Да я и
сам неповинен, Джордж, - сказал младший брат. - Таков уж мой удел, и я,
понимаешь, не знаю, что мне с собой делать. Я должен работать, Джордж, а
как? Вот вопрос.
- Надо послушать, что скажет матушка. Подождем, пока не придет от нее
письмо, - говорит Джордж.
- Знаешь, Джордж, мне как-то не очень хочется возвращаться в Виргинию,
- взволнованно говорит Гарри, понизив голос.
- Вот как? Уже влюбился в одну из сестричек?
- Я люблю их обеих, как сестер, - всем сердцем люблю, это самые
прекрасные девушки на свете! Но я уже пробовал это однажды и спасся только
благодаря тебе, так что теперь вовсе не хочу начинать все сначала. Нет! Нет!
Совсем пе по этой причине хочется мне остаться в Европе и не возвращаться
домой. Но ты понимаешь, Джордж, я не хочу только и делать, что охотиться,
стрелять уток, сажать табак, играть в вист, ходить в церковь, слушать
проповедников, и все это снова, снова и снова, и так всю жизнь. А чем еще
можно там у нас заниматься? Чем вообще, черт побери, могу я там заниматься,
спрашивается? Вот почему я чувствую себя несчастным. Если бы ты был младшим
сыном, это бы тебе ничуть не помешало: ты так умен, ты при всех
обстоятельствах нашел бы свою дорогу в жизни. А что ждет такого бедного
малого, как я? Пока я не начну что-то делать, Джордж, я все время буду
несчастен, это уж как пить дать!
- А разве я не говорил того же самого? Вот и ты теперь пришел к тому же
выводу.
- К какому выводу, Джордж? Ты же знаешь, я очень часто думаю совершенно
так же, как ты, - говорит почтительный младший брат.
- К такому выводу, друг мой, что для всех было бы лучше, если бы Флорак
не помешал этому индейцу снять с меня скальп!
В ответ на это Гарри разразился сердитыми восклицаниями, после чего
братья в дружеском согласии продолжали попыхивать трубками.
Жили они вместе, но образ жизни у каждого был свой, и, не считая
взаимной привязанности, почвы для общения между ними было мало. Гарри не
решался даже притрагиваться к книгам Джорджа, и когда старший брат был
погружен в занятия, младший вел себя тихо, как мышь. Они перебрались на
другую квартиру, покинув аристократический квартал и заставив госпожу де
Бернштейн чрезвычайно по этому поводу негодовать и фыркать. Но Джордж очень
пристрастился к посещению новой читальни и музея сэра Ганса Слоуна, недавно
открытых в Монтегью-Хаус, и поэтому снял веселую и уютную квартирку на
Саутгемптон-роу, в Блумсбери, выходившую окнами на чудесные луга,
простиравшиеся до Хемстеда, и расположенную позади парка герцога
Бедфордского. Семейство лорда Ротема возвратилось в Мэйфэр, и мистер
Ламберт, которого дела призывали в Лондон, также вынужден был переменить
местожительство и снял меблированную квартиру в Сохо, неподалеку от дома, в
котором поселились братья. Именно там, в семействе Ламберт, Гарри, как мы
уже сообщали, и пропадал теперь все вечера.
Джордж тоже частенько бывал в этом доме, и чем ближе знакомился он с
этим семейством, тем усерднее начинал его посещать, ибо общество это
пришлось ему более по душе, нежели общество светских щеголей, собиравшихся
за карточным столом тетушки Бернштейн, или баранина и портвейн сэра Майлза
Уорингтона, или шум и болтовня кофеен. А поскольку для него, так же как и
для дам семейства Ламберт, Лондон был в новинку, они знакомились с
развлечениями этого города совместно и, без сомнения, побывали и в
Воксхолле, и в Раниле, и в Мэрибон-Гарденс, и в театре, и в Тауэре, -
словом, всюду, где в ту пору можно было пристойно развлечься. Мистер Ламберт
был от души рад, что может доставить своим дочкам эти невинные удовольствия,
а мистер Джордж, щедрый и великодушный по натуре, также был счастлив
порадовать чем-то своих друзей - особенно тех, кто был так добр к его брату.
Особенно сильно полюбился мистеру Уорингтону театр. В Виргинии он был
совершенно лишен этого удовольствия и только однажды побывал в театре в
Квебеке, когда ездил по делам в Канаду, а здесь, в Лондоне, к его услугам
были два театра, находившиеся в то время в зените своей славы, и ему
казалось, что он никогда не насытится столь упоительным развлечением. А свой
восторг ему, естественно, хотелось разделить с друзьями. Не мудрено поэтому,
что он горел желанием водить своих друзей в театр, и можно не сомневаться,
что юные провинциалки всегда готовы были ему сопутствовать. Куда же мы
отправимся, сударыни, - в "Друри-Лейн" или в "Ковент-Гарден"? В "Друри-Лейн"
ставят Шекспира с участием Гаррика. Однако, поверите ли, дамы пожелали
посмотреть пьесу прославленного нового драматурга, которую показывали в
"Ковент-Гарден".
В те годы на театральном небосклоне зажглась новая звезда, ослепляя
всех своим нестерпимым блеском. Великий драматург мистер Джон Хоум из
Шотландии произвел на свет трагедию, изящней и классичней которой не
появлялось на подмостках ничего со времен древних. Какими соображениями
руководствовался мистер Гаррик, отказавшись поставить этот шедевр в своем
театре? Превозносите как хотите своего Шекспира, но в творениях этого, спору
нет, великого поэта (популярность которого в Англии необычайно возросла,
после того как мосье Вольтер позволил себе над ним поиздеваться) недопустимо
много варваризмов, что не может не шокировать благовоспитанную публику, в то
время как мистер Хоум, будучи нашим современником, умеет не терять
изящества, даже предаваясь скорби или безумству страсти, умеет изображать
смерть не просто отталкивающей, но трогательной и грациозной, и никогда не
позволяет себе унизить величие Трагической Музы нелепым соседством с
буффонадой и грубыми каламбурами, к которым склонен прибегать его старший
собрат-драматург. И к тому же пьеса мистера Хоума получила одобрение в самых
высоких кругах, у самых высокопоставленных лиц, чей возвышенный вкус под
стать их высокому положению, и, следовательно, всем британцам остается
только присоединиться к аплодисментам, после того как августейшие руки
первыми подали для них сигнал. Именно такого мнения, как нам известно,
придерживались и наиболее видные умы города, и представители изысканного
общества в кофейнях. Как же, ведь знаменитый мистер Грей из Кембриджа
заявил, что за последние сто лет ни с одних подмостков еще не звучало
драматического диалога, написанного в столь безукоризненном стиле; а на
родине драматурга, в городе Эдинбурге, где эта пьеса впервые увидела свет,
торжествующие шотландцы орали из партера на своем диалекте: "Ну, где теперь
ваш Вулли Шакспир, а?"
- Хотел бы я поглядеть на человека, который сумеет перещеголять Вилли
Шекспира, - сказал, посмеиваясь, генерал.
- Просто национальный предрассудок, - заметил мистер Уорингтон.
- Перещеголять Шекспира, скажут тоже! - воскликнула миссис Ламберт.
- Полно, полно, уж ты-то, Молли, куда больше слез пролила над мистером
Ричардсоном, чем над мистером Шекспиром! - сказал генерал. - По-моему, мало
кто из женщин любит читать Шекспира - они только говорят, что любят, но это
притворство.
- Ну, папа! - воскликнули все три дамы, всплеснув тремя парами рук.
- Хорошо, почему же в таком случае вы все трое предпочитаете "Дугласа"?
А вы, мальчики, вы же такие отъявленные тори, - разве вы пойдете смотреть
пьесу, написанную шотландцем-вигом, к тому же еще взятым в плен при
Фалкирке?
- Relicta non bene parmula {Позорно бросив щит (лат.).}, - изрекает
ученый мистер Джек.
- Нет. Здесь уж надо бы сказать: relicta ben parmula {Должным образом
оставив щит (лат.).}, - говорит генерал. - Это же шотландцы побросали свои
круглые щиты и задали жару нашим красным мундирам. Если б они всегда
сражались так на поле боя, и если бы молодой Перкин не повернул вспять от
Дерби...
- Я знаю, на чьей стороне были бы восставшие и кого назвали бы Юным
Претендентом, - сказал Джордж.
- Тише! Я вынужден просить вас не забывать про мой мундир, мистер
Уорингтон, - с достоинством произнес генерал. - И помнить также, что я ношу
черную, а не белую кокарду! А если вам не по душе политические взгляды
мистера Хоума, то у вас есть, мне кажется, другие основания хорошо к нему
отнестись.
- Я могу быть сторонником тори, мистер Ламберт, и при этом любить и
чтить достойного человека в лице вига, - сказал Джордж, отвешивая генералу
поклон. - А почему все-таки должен мне полюбиться этот мистер Хоум?
- Потому что, будучи пресвитерианским Священником, он совершил великий
грех - написал пьесу, и братья-священники взъелись на него и отлучили его от
церкви. За этот его проступок они лишили беднягу средств к существованию, и
он умер бы с голоду, если бы Юный Претендент по эту сторону Ла-Манша не
назначил ему пенсии.
- Ну, если его громили священники, значит, он не бесталанен, - с
улыбкой заметил Джордж. - И теперь я торжественно заявляю, что готов слушать
его проповеди.
- Миссис Уоффингтон просто божественна в его пьесе, хотя и не
пользуется успехом в трагедиях, а Барри решительно всех заставляет плакать,
и теперь Гаррик бесится от того, что не поставил его пьесы. Барышни, каждой
из вас придется захватить с собой с полдюжины носовых платков! А что до
маменьки, то я просто за нее боюсь; на мой взгляд, ей лучше остаться дома.
Но миссис Ламберт не пожелала остаться дома. Если ей уж очень захочется
поплакать, сказала она, можно будет забиться в какой-нибудь угол. Итак, они
все отправились в "Ковент-Гарден", приготовившись - почти все - увидеть
драматический шедевр века. Разве они не знали наизусть целых страниц из
творений Конгрива? Разве не проливали слез над пьесами Отвея и Роу? О вы,
прославленные при жизни, вы, кому предрекали бессмертие, - что знают о вас
сегодня? Хорошо еще, если помнят, где покоится ваш прах. Бедная, всеми
забытая Муза театра минувших лет! Она наигрывает для нас на свирели, а мы не
хотим танцевать; она рвет на себе волосы, а мы не желаем плакать. А наши
Бессмертные Современники, кто скажет мне, как скоро станут они мертвецами и
будут преданы забвению? Многие ли из них переживут себя? Как скоро поглотит
их Лета?
Итак, наши друзья отправились в "Ковент-Гарден" поглядеть трагедию
бессмертного Джона Хоума. Дамы и генерал были доставлены туда в карете, а
молодые люди встретили их у театрального подъезда. Не без труда пробились
они сквозь толпу мальчишек-факельщиков и целый полк лакеев. Во время этого
путешествия малютка Этти опиралась на руку Гарри, а зарумянившаяся мисс Тео
была препровождена в ложу мистером Джорджем. Гамбо сторожил их места, пока
не прибыли хозяева, после чего, отвесив положенное количество поклонов,
отправился на галерею для лакеев. В ложе возле сцены, где расположилась наша
компания, по счастью, оказалась колонна, укрывшись за которой маменька могла
спокойно поплакать. А в доже напротив они имели честь лицезреть надежду
империи, его королевское высочество Георга, принца Уэльского, с вдовствующей
принцессой, его матерью, которых публика приветствовала
верноподданническими, но не слишком горячими рукоплесканиями. Позади его
высочества стоял Красивый мужчина - милорд Бьют, королевский конюший и
покровитель поэта, чье творение они собрались посмотреть, успев уже не раз
пролить над ним слезы.
Наша ли в том вина, если во время представления мистер Ламберт позволял
себе отпускать шутки и тем нарушать торжественность минуты? Как хорошо
известно каждому, кто читал трагедию, вначале герои ее занимаются тем, что
дают всевозможные объяснения. Леди Рандолф объясняет, почему она так
грустна. Она вышла замуж за лорда Рандолфа несколько поздновато, признается
леди, и от его светлости не укрылось, что покойный любовник все еще владеет
ее сердцем, а супруг вынужден довольствоваться теми унылыми второстепенными
знаками расположения, которыми она еще способна его удостоить. Вследствие
этого вторжение в Шотландию датчан не столько возмущает, сколько взбадривает
милорда, который бросается навстречу врагу и забывает о семейных неурядицах.
Добро пожаловать, викинги и скандинавы! Дуй, Борей, надувай паруса, гони
корабли завоевателей к берегам Шотландии! Рандолф вместе с другими героями
будет на берегу, чтобы оказать врагу достойный прием! Не успевает его
милость скрыться за рощей, как леди Рандолф начинает излагать наперснице
кое-какие события своей молодости. Суть в том, что она уже была однажды
тайно обвенчана, и - странно подумать - на заре юности потеряла мужа! В
холодной утробе земли покоится супруг ее юных лет, а где-то в пучине океана
- их ребенок!
До этого момента мистер Ламберт внимал всему с величайшей серьезностью,
так же как и его юные спутники, но когда леди Рандолф принялась восклицать:
"Увы мне! Наследственный порок - причина всех моих несчастий!" - генерал
толкнул Джорджа Уорингтона в бок и скорчил такую забавную рожу, что молодой
человек не выдержал и расхохотался.
С этой минуты чары развеялись. Оба джентльмена продолжали теперь
отпускать шутки до конца представления и очень веселились, вызывая
возмущение своих спутников, а возможно, и зрителей в соседних ложах. Молодой
Дуглас по моде того времени был облачен в белый шелк с прорезями на рукавах
и на бедрах, и когда мистер Барри появился на сцене в этом потешном костюме,
генерал поклялся, что в точности такое одеяние носили шотландские стрелки во
время последней войны. Гвардия Претендента, заявил он, вся носила белые
атласные штаны с прорезями и красные сапоги... "Только этот свой наряд они
оставили дома, моя дорогая", - добавил наш шутник. После чего он при
содействии Джорджа уже не оставил камня на камне от возвышенного творения
мистера Хоума. Что касается Гарри, тот сидел в глубочайшем раздумье, глядя
на сцену, а когда миссис Ламберт спросила его, о чем он задумался, ответил:
- Этому молодому Норвалу, или Дугласу, или как там его, ну, этому
малому в белом атласе, который кажется старше своей маменьки, - ему здорово
повезло, раз он смог так быстро отличиться на войне. Как бы я хотел, тетушка
Ламберт, чтобы и мне представился такой случай, - признался Гарри,
постукивая пальцами по тулье своей шляпы. Тут миссис Ламберт вздохнула, а
Тео сказала с улыбкой:
- Подождем, может быть, датчане высадятся и у нас.
- Как вас понять? - спросил простодушный Гарри.
- Ну... датчане ведь всегда тут как тут, pour qui sait attendre! {Для
тех, кто умеет ждать (франц.).} - сказала добросердечная Тео, завладев
ручкой своей сестрицы и, как я догадываюсь, чувствуя ее пожатие.
Она держалась с мистером Джорджем не то чтобы сурово, - это было не в
натуре мисс Тео, - но все же несколько холодновато, сидела, повернувшись к
нему спиной и обращаясь время от времени только к Гарри. Несмотря на
насмешки мужчин, женщины были растроганы пьесой. Когда любящие мать и сын
находят друг друга, а затем расстаются в слезах, это не может не тронуть
женских сердец.
- Поглядите-ка, папенька! Вот вам ответ на все ваши насмешки! - сказала
Тео, указывая на сцену.
Во время диалога между леди Рандолф и ее сыном один из двух гренадеров,
стоявших, по обычаю того времени, на карауле по обе стороны подмостков, не
смог удержаться от слез и расплакался на глазах у всех, сидевших в боковой
ложе.
- Да, ты права, моя дорогая, - сказал папенька.
- Ну, что я говорила, она всегда права, - сказала Этти.
- Этот солдат лучше разбирается в драматургии, чем мы, а искреннее
чувство всех берет в полон.
- Tamen usque recurrit! {Она все равно возвратится! (лат.).} -
восклицает молодой школяр.
Джордж несколько смущен, по и заинтригован. Он насмехался, а Тео
сочувствовала. Вероятно, ее доброта благородней... а быть может, и мудрее
его скептицизма. Так или иначе, когда в начале пятого акта молодой Дуглас,
выхватив меч из ножен и устремив взор на галерею, прорычал:
О воинство небесное, о звезды,
Кому я жаловался на судьбу!
Внемлите мне, исполните желанье
Души моей - даруйте славу мне!
Пускай датчанин - дикий великан -
Придет и бросит нам отважный вызов,
Я, прежде чем он отзвучит, - приму
Его, дабы, как Дуглас, победить
Иль пасть, как Дуглас! -
боги, к которым взывал мистер Барри, приветствовали его героический
порыв оглушительными рукоплесканиями, и генерал тоже начал изо всей мочи
хлопать в ладоши. Его дочка была несколько сбита с толку.
- Этот Дуглас не только храбр, но и скромен! - заметил генерал.
- Да, он мог бы и не настаивать, чтобы датчанин был непременно
великаном, - улыбаясь, заметила Тео, когда под гром рукоплесканий, несущихся
с галереи, на сцене появилась леди Рандолф.
Подождав, пока рукоплескания стихнут, леди Рандолф произнесла:
Сын мой, я услышала голос!..
- Еще б ей не услышать! - воскликнул генерал. - Этот малый ревел, как
Васанский телец. - И после этого до самого конца представления генерал уже
никак не мог утихомириться. Нам просто повезло, заявил он, что этого молодца
умертвили за сценой. А когда наперсница леди Рандолф сообщила публике, как
ее госпожа "молнией взлетела на вершину и ринулась оттуда в пустоту",
генерал тотчас заявил, что счастлив от нее избавиться.
- A вот насчет того, что она будто бы уже была когда-то замужем, меня,
признаться, берут сомнения, - заметил он.
- Полно, Мартин! Дети, смотрите! Их высочества поднимаются!
Трагедия закончилась, и вдовствующая принцесса уже покидала ложу вместе
с принцем Уэльским, хотя последний, будучи горячим поклонником фарса, с
большим удовольствием посмотрел бы, вероятно, водевиль, нежели унылый шедевр
трагической музы мистера Хоума.
^TГлава LX,^U
в которой описывается ужин, появляемся Макбет и заваривается каша
По окончании представления наши друзья отправились в карете на квартиру
к мистеру Уорингтону, где их ждал заказанный виргинцами изысканный ужин.
Мистеру Уорингтону очень хотелось угостить их на славу, и генерал с супругой
охотно приняли приглашение двух молодых холостяков, радуясь, что смогут
доставить им удовольствие. Собравшиеся за столом - генерал Ламберт и его
супруга, их приехавший из колледжа сын, две их цветущие дочки и новый
приятель Джорджа мистер Спенсер - адвокат из Темпла, с которым он свел
знакомство в кофейне, - весело отдали должное угощению. Установить с полной
достоверностью, как расположились они за столом, я не смог, однако известно,
что мисс Тео каким-то образом оказалась рядом с блюдом цыплят и мистером
Джорджем Уорингтоном, в то время как мистер Гарри делил свое внимание между
мисс Этти и свиным окороком. А так как миссис Ламберт должна была помещаться
по правую руку от Джорджа, нам остается рассадить только троих: генерала,
его сына и молодого юриста из Темпла.
Мистер Спенсер был на представлении в другом театре - в том самом, где
он в свое время ввел Джорджа в мир театральных кулис. Разговор снова
вернулся к только что увиденной пьесе, и часть присутствующих выразила свое
восхищение.
- И прошу вас, мистер Спенсер, не слушайте, что говорят наши мужчины,
не верьте ни одному их слову, - воскликнула миссис Ламберт. - Это
восхитительная пьеса, а мой муж и мистер Джордж вели себя несносно.
- Мы и вправду смеялись невпопад - больше там, где положено было
плакать, - признался генерал.
- Вы вели себя так, что в соседних ложах все оборачивались на нас и
шипели: "Тише!" А из задних рядов партера кричали: "Эй, вы там, в ложе,
уймитесь!" Даже не упомню, чтобы вы когда-нибудь еще вели себя так дурно,
мистер Ламберт, я просто со стыда сгорела!
- Маменька думала, что мы смотрим трагедию, а мы думали, что нас хотят
позабавить, - сказал генерал. - По-моему, мы с Джорджем вели себя
превосходно, - что ты скажешь, Тео?
- Может быть, в тех случаях, когда я на вас не глядела, папенька! -
отвечала Тео.
На что генерал сказал:
- Видали вы такую дерзкую плутовку?
- Я же ни слова не говорила, пока вы сами не спросили, сэр, - скромно
опустив глаза, возразила Тео. - Правду сказать, пьеса очень меня растрогала,
особенно игра миссис Уоффингтон в сочетании с ее красотой. Как не пожалеть
бедную мать, которая обрела свое дитя и тут же снова его потеряла? Но если
мне не следовало ее жалеть, я прошу прощенья, папенька, - с улыбкой
прибавила девушка.
- Видишь, Тео, дело просто в том, что женщины не так умны, как мужчины!
- воскликнула Этти, лукаво покосившись на Гарри. - В следующий раз, когда мы
пойдем в театр, пожалуйста, братец Джек, ущипни нас, когда нам положено
будет плакать, или толкни локтем, когда положено будет смеяться.
- А мне так очень хотелось поглядеть на поединок, - сказал генерал. -
Хотелось, чтобы они подрались - этот малый Норвал и великан-норвежец, - вот
была бы потеха! И ты, Джек, должен подать эту мысль мистеру Ричу,
антрепренеру, - напиши-ка ему в театр!
- Этой пары я не видел, а вот бой Слэка и Броутона в "Мэрибон-Гарденс"
видел, - с полной серьезностью проговорил Гарри и был очень удивлен, когда
все рассмеялись. "Должно быть, я сказал что-то остроумное", - подумал он и
добавил: - Совсем не нужно быть великаном, чтобы уложить на месте этого
малыша в красных сапогах. Я, во всяком случае, мог бы в два счета
перебросить его через плечо.
- Мистер Гаррик ростом невелик, но порой кажется великаном, - сказал
мистер Спенсер. - Как величествен он был в Макбете, мистер Уорингтон! Как
ужасна была эта сцена с кинжалом! А вы посмотрели бы на нашего хозяина, на
мистера Уорингтона, когда я представлял его за кулисами мистеру Гаррику и
миссис Причард, и наша леди Макбет оказала ему честь, взяв понюшку табака из
его табакерки.
- И что же, супруга тана Кавдорского изволила чихнуть? - почтительно
осведомился генерал.
- Она поблагодарила мистера Уорингтона таким глухим, загробным голосом,
что он попятился и, должно быть, рассыпал табак из табакерки, потому что тут
уж сам Макбет чихнул три раза подряд.
- Макбет, Макбет, Макбет! - восклицает генерал.
- А наш великий философ мистер Джонсон, стоявший рядом, сказал:
"Осторожнее, Дэви, смотри, как бы тебе своим чиханьем не разбудить Дункана!"
А Дункан, кстати сказать, разговаривал в это время с тремя ведьмами,
сидевшими у стены.
- Как я вам завидую! Я бы отдала все на свете за тс, чтобы побывать за
кулисами! - вскричала Тео.
- Чтобы вдыхать копоть оплывающих сальных свечей и видеть все эти