Михайлов Владимир Дмитриевич. Наследники Ассарта (Капитан Ульдемир - 4)

   Именно в таком состоянии находился я, когда преграждавшая мне путь плита растаяла и я шагнул вперед, миновал то место, где глыба только что находилась, и остановился, едва не упершись в то, что на расстоянии представлялось мне другой такой же плитой.
   Но то не было камнем. Однако я еще не успел понять этого, как слабый свет, проникший сюда вместе со мною из Храма Глубины, исчез. Я невольно оглянулся и понял, что пропустившая меня преграда вновь восстановилась. На всякий случай я коснулся ее рукой. Камень был на месте.
   Вероятно, это означало, что отсюда можно было двигаться только вперед. Конечно, формула Выхода по-прежнему прочно сидела в моей памяти. Но не для того шел я сюда, чтобы сразу же попроситься обратно, словно ребенок, испугавшийся темноты.
   Предстояло, видимо, обождать, пока не сработает какая-то система и мне не откроют путь дальше. Я готов был ждать, сколько потребуется. Это не вызывало во мне по-прежнему никакого страха.
   Но, видимо, спокойное ожидание было не для этих мест.
   Мое состояние начало странно меняться, как только я протянул руку вперед, чтобы убедиться в том, что вторая преграда все еще находится впереди, - и не обнаружил ее. Вполне возможно, мелькнуло в голове, что ее вообще не было, а была просто непроницаемая для глаза мгла; человеческий глаз - слишком несовершенное орудие, и я поспешил воспользоваться соответствующим умением из временно приданных мне, обычно не свойственных человеку качеств.
   И вот тут-то накатила первая волна страха; не самая сильная, но для меня достаточно непривычная.
   Потому что я не увидел ничего. Вокруг по-прежнему лежала все та же вязкая, как смола, темень. И вдруг возникло впечатление, что она начала вращаться - вместе со мною. Сначала медленно. Потом быстрее. Еще быстрее. Стремительнее. Находившаяся у меня под ногами твердь исчезла. Пропало и ощущение тяжести. У меня в голове - если пустить в ход воображение находился сейчас как бы маленький пульт с приборами, самыми необходимыми в любой обстановке: всегда бывает полезно знать уровень силы гравитации, облучения, температуры... Все воображаемые стрелки чинно стояли на нулях. Если верить свойствам, которыми меня наделили, не только в окружавшей меня среде не было ничего, но и ее самой не было. Ни в какой форме. Даже в форме вакуума.
   Стоило понять это, как страх накатил по-настоящему.
   Вероятнее всего, я поддался ему по той причине, что откуда-то из потаенных глубин памяти вынырнуло пережитое некогда, хотя в тот раз до конца не осознанное (тогда на это просто не хватило времени) воспоминание о том, как вдруг не стало меня.
   Это вовсе не относилось к тому случаю, когда мне, утонувшему и затем вырванному в другое время, пришлось со стороны наблюдать за собственными (якобы) похоронами: сильного впечатления этот эпизод на меня тогда не произвел, а потом и вовсе почти выветрился из памяти: тогда-то я знал, где нахожусь на самом деле, а что в ящик уложили куклу, - ну, было неприятно, однако, не более того.
   Воспоминание пришло из другого, более позднего времени, когда Астролида (так ее тогда звали) вдруг громко предупредила меня:
   - Ульдемир! Не бойся! Все будет хорошо!
   И одновременно я чем-то (как и сейчас) неопределимым в своем существе вдруг почувствовал, понял, постиг: плохо. Очень плохо. Ох как же плохо страшно, невыносимо, небывало...
   И вот это повторилось сейчас.
   Тогда через мгновение корабль - и каждого из нас, находившихся в нем, разнесло на кварки. Но в тот раз Мастер ухитрился восстановить нас - пусть и не из тех первоначальных материалов, что невозможно было бы собрать даже самым частым решетом. Тогда дело происходило в открытом пространстве, которое целиком было доступно его контролю.
   Здесь же его вмешательство было невозможным - и я был об этом заранее предупрежден.
   Тогда страх был мгновенным - потому что через миг бояться стало уже некому и нечему, а когда я очнулся, опасностей вокруг меня более не существовало.
   А сейчас я все еще продолжал быть, и никакими средствами не мог ни остановить непонятное действие, частью которого являлся, ни ускорить его, ни даже понять, что происходит.
   Не знаю, чем бы это могло кончиться, если бы не Эла.
   Она, беззащитная здесь, вдруг вспыхнула передо мной коконом света. Она была в легком спортивном костюме - как будто обычная женщина в обычный день, в хорошую погоду, вышла на пробежку.
   Улыбнулась. И проговорила - или, во всяком случае, я услышал:
   - Ульдемир! Не бойся! Все будет хорошо!
   А в следующее мгновение объем света, заключавший ее в себе, на моих глазах рвануло, завертело, стало раздирать на клочья, быстро гаснувшие, разлетающиеся в разные стороны, - словно кто-то дробил, заливал, затаптывал вспыхнувший фейерверк.
   И ее не стало.
   Но - словно бы сила окружавшего меня мрака ушла на то, чтобы победить тот высокоорганизованный дух, каким являлась Эла, - пространство, в котором я находился, стало светлеть.
   И одновременно боль пронзила меня, каждую клетку, промчалась по всякому нерву, красным пламенем вспыхнула в любой капле крови, все еще обращавшейся, как оказалось, по сосудам.
   С болью пришло и новое состояние, дотоле не известное мне: одержимость.
   И я почувствовал себя как берсеркер, идущий на врага - вперед, напролом, не боясь ничего и никого, видящий и признающий в мире только одно: возобладать, одолеть, уничтожить - потому что иначе всякое дальнейшее существование вообще потеряет смысл.
   Возможно, я при этом что-то кричал; не знаю. Помню одно: не думая о последствиях, не боясь более ничего, я, оказавшись на мгновение как бы снаружи, вне своей плоти, швырнул тело вперед, как если бы находился опять в открытом космосе и не рисковал в следующее мгновение врезаться во что-нибудь, слишком твердое для материала, из которого я, как и все мы, создан.
   Одновременно я придал телу вращение вокруг вертикальной оси, как бы разметая лучом дарованного мне зрения все, что было вокруг меня, что облепляло, стягивало, стискивало, пугало...
   И мгла стала отрываться длинными лоскутьями и отставать.
   Что-то творилось вокруг. Мне почудилось несколько фигур - одна была, помнится, в рыцарских доспехах, другая - в долгополом кафтане, были и еще какие-то. Они махали - кто рукой, кто мечом, словно желая то ли остановить, то ли предупредить меня о чем-то. Но клочья тьмы сгустились вокруг них, а когда через мгновение рассеялись - на месте фигур не осталось более ничего.
   Мне было тогда неведомо, что я присутствую при гибели последних рыцарей некогда великого Ордена Незримых. Они пытались помочь мне, но это стоило им самого их существования. Однако мне сделалось немного легче: мрак расходовал свою черную энергию, я же пока не испытывал серьезного сопротивления. Сам же я был напитан как бы неким концентратом энергии. Она разорвала бы меня, попробуй я высвободить ее в обычных условиях. Но здесь только с ее помощью и можно было существовать и действовать.
   Я промчался, не уделив им внимания. Понимал, что это - не враги. И сосредоточился на том, что возникло впереди.
   То были светящиеся, полупрозрачные шары, они переливались Внутри, словно были сделаны из невещественного прозрачного муара. Похоже, они двигались, как ракета, испуская часть плазмы, из которой состояли. Но это было первое впечатление - а уточнять было некогда. И я не стал ни атаковать их, ни уклоняться, а просто продолжил свое стремление вперед, готовый ударить по ним, едва они попытаются предпринять что-то против меня.
   Я летел вперед. По-прежнему не видя - куда. Разве что темнота уже и за пределами моего светового кокона стала, может быть, чуть-чуть разжижаться, светлеть.
   Шары не проявили никакой агрессивности. Но они оказались здесь явно в какой-то связи с моим появлением: держась на почтительном расстоянии (насколько здесь вообще можно было судить о расстоянии), они мгновенно изменили - все вдруг - направление своего полета и стали сопровождать меня, словно истребители эскорта - самолет какой-нибудь важной шишки. Но ни один из них - ни из синих, ни зеленый - не пытался сократить расстояние. Пока этого было для меня достаточно.
   По-прежнему не было ощущения времени; не было бы и чувства движения если бы не полосы темноты, пролетавшие мимо; они мчались назад многими слоями, так что все равно мгла оставалась мглой - только казалась как бы нашинкованной. Я продолжал вращаться вокруг своей оси, словно возвысившись до ранга небесного тела.
   Но вскоре возникло впечатление, что пространство, в котором я летел, направляясь, возможно, не ближе, чем к центру планеты, начало сужаться. Между лохмами тьмы по сторонам замелькало что-то другое: тоже черное, но отблескивавшее. Потом чернота перешла в коричневые, затем и в красно-коричневые оттенки. Почудилось, что я попал в какое-то гранитное подземелье.
   Если я правильно - хотя и чисто интуитивно - оценивал свою скорость, то от поверхности должно было быть уже весьма далеко. Но до центра планеты хотя Ассарт размерами и уступает Земле - оставалось наверняка еще много-много-много. Видимо, то, что меня интересовало, находилось куда ближе к поверхности.
   Только бы правильно угадать - что же меня интересовало!..
   Посадку на Нельту разрешили без осложнений. Командир "Алиса" (имени своего он так и не назвал) и Советник, выполнив портовые формальности, первый неофициальный визит нанесли в местное отделение Межпланетного банка.
   Там они обменяли некоторые из бывших сокровищ Ассарта на чеки, принимавшиеся к уплате на любой планете Нагора.
   Безусловно, банк мог бы очень серьезно поинтересоваться происхождением драгоценных вещей. Хотя их владельцы и не скрывали, что прилетели с Ассарта. Это никого не удивило: как известно, на этой планете все шло вверх ногами. Может быть, если бы продавцы, попытались торговаться, банк заупрямился бы. Но ассартиды оказались сговорчивыми, и прибыль банка обещала быть если не стопроцентной, то уж на пятьдесят-шестьдесят можно было смело рассчитывать. Вещицы были - находка для коллекционеров. К тому же каждая имела официальный сертификат, который уже сам по себе стоил дорого.
   - По-моему, нас ограбили, - сказал Советник невесело, когда они возвращались на корабль.
   - Ассарт стоит дороже, - серьезно ответил командир "Алиса". - А на то, чтобы зафрахтовать корабли, тут хватит.
   - Должно хватить. Куда же мы теперь?
   - На Инару. Там всегда околачиваются трампы, и фрахт обходится дешевле всего.
   И "Алис" стартовал так же, как и садился, - без приключений.
   Снизу быстро надвигалась на меня твердая поверхность. Я не знал, означало ли это конец движения, достиг ли я цели - или то была только очередная преграда, через которую придется пробиваться.
   Перед тем как окончательно погасить скорость, я успел еще подумать, что температура здесь, внизу, странным образом не повышалась, как следовало ожидать, но оставалась неизменной. Мне трудно было сколько-нибудь точно определить, какова она, недаром я был окружен защитным слоем и падал как бы внутри пузыря; однако вряд ли она была намного выше нуля по Цельсию. Это уже само по себе было удивительным.
   Приземление мое прошло мягко: оболочка, в которой я находился, спружинила, и я очутился на тверди. И сразу же понял, что моя оценка температуры была близка к истинной: подошвы ног мгновенно обожгло холодом.
   Я находился в полном одиночестве. Но не в темноте. Лед, на котором я стоял, как бы слабо светился изнутри, и это свечение помогало хотя бы частично рассмотреть то, что осталось наверху: ту пустоту, через которую я пролетел, чтобы добраться сюда.
   Ледяная площадка оказалась, против ожидания, очень небольшой по размерам. Она была квадратной, и сторона этой фигуры была лишь метров десяти - или около этого - в длину.
   Ограничивавшие ее стены уходили ввысь. Где-то там, вверху, остался проход, через который я проник сюда. Но стены не были вертикальными; каждая из них представляла собою как бы склон, уходивший вверх под углом градусов примерно в пятьдесят. Однако стены эти не являлись плоскостями: они скорее напоминали лестницы с высокими, крутыми ступенями, каждая из которых была, может быть, чуть ниже моего роста. Иными словами, если это и была лестница, то создана она была не для того, чтобы по ней поднимались существа вроде меня. То был трап для гигантов.
   Мне, впрочем, лестница и не требовалась...
   Подумав об этом, я невольно переступил с ноги на ногу: ступни озябли, и холод, несмотря на защиту, поднимался к коленям.
   Я посмотрел вниз. И увидел, что стою уже не просто на льду, но в небольшой лужице. Наверное, часть моего тепла все же выходила наружу, и лед подо мной подтаивал. Как ему и полагалось. Значит, то была обычная вода.
   От этой мысли мне сделалось почему-то легче. Приятно, когда тебя окружают знакомые вещи и явления.
   Но, похоже, успокаиваться было слишком рано. Потому что положение, в котором я оказался, на самом деле было незавидным.
   Пользуясь способностями, на время данными мне Мастером, я мог в любой миг взлететь и устремиться вверх в поисках обратного выхода. Или мог по-прежнему стоять на медленно таявшей подо мною льдине. Но у меня не было возможности - взлетев, зависнуть над ледяной плоскостью - хотя бы для предотвращения простуды или неприятного озноба, который уже подбирался ко мне. Здесь это почему-то не получалось.
   Это, правда, не совсем точно: взлететь я мог; и даже сделал это. Повис примерно в полуметре над поверхностью и принял горизонтальную позу, чтобы лучше рассмотреть то, что мне почудилось.
   А именно: что светящийся лед не был чистым. В него по всей толщине насколько позволяло разглядеть свечение - был вроде бы вморожен песок. Не слоем, но каждая песчинка в отдельности. Это могло случиться, если песчинки эти - или, может быть, скорее тельца - обладали нейтральной плавучестью, то есть вес их был равен весу воды при нулевой температуре, или же льда.
   Взлетев и уравновесившись горизонтально, я увидел, что и в образовавшейся подо мною лужице оказались эти тельца. И они двигались. Суетились. Сперва я подумал, что движение это хаотичное, как известное Броуновское. Но тут же мне почудилось, что в нем есть какая-то система. Однако разобраться я не успел. И не только потому, что вода в лужице вдруг помутнела, словно в нее плеснули молока. Нет, не только.
   Произошло неожиданное: я упал на лед - плашмя, как висел. Рядом с лужицей.
   Сосредоточившись, я снова поднялся над плоскостью, но на всякий случай из горизонтального положения перешел в вертикальное. Прошла секунда - и я больно ударился пятками о лед.
   Только теперь я понял: все было наоборот. Не я падал на лед, но плоскость снизу надвигалась на меня, как если бы не хотела отпустить нежданного гостя.
   Надвигалась - и с каждым скачком площадь ее становилась все больше, поскольку края по-прежнему упирались в стены. Мы словно находились в четырехгранной воронке, и лед, поднимаясь, как бы растекался вширь - без трещин и изломов, без малейшего звука. Подо мною как бы формировался ледник - но за секунды, а не за сотни и тысячи лет, как это происходит в нормальных условиях.
   Пожалуй, это все-таки был не лед.
   А что же?
   Подо мной снова образовалась лужица. Вторая. Первая же, похоже, однажды возникнув, более не хотела замерзать. Она даже чуть расширилась. И муть в ней вроде бы начала даже закипать. Нет, не закипать, конечно: не было ни струйки пара, да и тепла с той стороны не ощущалось. Но поверхность ее, что называется, ходила ходуном. И судя по этому движению, лужа не была уже столь мелкой, какой я ее оставил. Наверняка она углублялась. Это было не таяние. Какой-то другой процесс.
   Я невольно глянул вверх, просматривая путь к отступлению.
   Там все выглядело спокойным; сопровождавшие меня шары плавали в воздухе метрах в двадцати надо мною, не проявляя никакой агрессивности, но и не собираясь как будто освободить мне дорогу. Неизвестно еще, как они поведут себя, когда я кинусь наутек.
   Мне показалось, однако, что шаров этих прибавилось с тех пор, как я опустился на лед. Может быть, они размножались делением?
   Но над этим думать было некогда.
   Потому что с лужей близ меня произошла внезапная и неожиданная перемена.
   Она - показалось мне - вспыхнула. То, что я считал водой, вдруг загорелось оранжевыми, колеблющимися языками холодного пламени.
   И в пламени этом я увидел нечто.
   Точнее - не в пламени было оно. Оно само было пламенем. Просто оранжевые языки, вдруг закрутившись, образовали некую фигуру. Огненную фигуру, созданную из пламени.
   Что-то она напоминала мне. А может быть, скорее - кого-то. Хотя и не совсем знакомого, но все же, несомненно, не раз виденного. Наверное, я опознал бы эту фигуру сразу, но мешала ее зыбкость. Плазма, сформировавшая видение, продолжала играть - не подберу другого слова, - оставаясь в то же время в неких четко очерченных границах. Движение утихомиривалось медленно, словно бы нехотя; фигура оставалась на расстоянии метров полутора, и хотя мгновениями казалось, что она вот-вот надвинется на меня, охватит, поглотит, сожжет (хотя я понимал, что свечение это было холодным и температура вокруг него не повышалась, скорее наоборот, я невольно отодвигался; но фантом тут же сокращал расстояние до того, какое считал, видимо, нормальным. Прошло не менее минуты, пока я наконец не успокоился, поняв, что этот некто (или нечто) настроен не очень агрессивно и ищет скорее общения, чем драки. Когда испуг исчез, мне почудилось, что все это очень напоминает мирную бытовую сценку, когда подпивший субъект пытается навязать свое общество трезвому, поговорить по душам, в то время как трезвый старается избежать контакта, но осторожно, неявно, чтобы не обидеть, не задеть самолюбие выпившего, поскольку всем известно, что настроение у пьяных может меняться мгновенно и непредсказуемо. Все это показалось мне очень смешным, и я сказал ему - мысленно, конечно:
   - Ну, чего вяжешься? Я же к тебе не лезу...
   И словно только этого моего обращения к нему и недоставало для полного завершения процесса - пляска пламени остановилась, словно скованная морозом, все более чувствовавшимся, и фигура сформировалась окончательно. А у меня в голове что-то наконец сработало, и я узнал его.
   Это был я. Хотя и созданный из другого материала. Из оранжевой плазмы. Только там, где у меня обычного (у вас тоже) помещается головной мозг со всеми его причиндалами, у плазменного меня просвечивали тонкие голубые прожилки - тоже плазма, разумеется, - сплетавшиеся в неимоверно сложную и непрерывно изменяющуюся сеть. Если не считать цвета (столь интенсивно окрашенным я не бываю даже после бани), он был в точности мною, со всеми особыми приметами - старыми шрамами, родимыми пятнами и прочим.
   Я не успел еще как следует подумать, что идет серьезная атака на мое сознание - и, следовательно, моя защита пробивается, - когда в мозгу моем прозвучало:
   - Что ты вихляешься? Стой спокойно, не суетись, раз уж явился. Хотя никто тебя сюда не звал. Ну, что тебя носит? Comment vous portez-vous? Да перестань дрожать!
   Это было так неожиданно и показалось настолько смешным, что я расхохотался. Я ржал, завывал, из глаз текли слезы, я корчился от смеха, то была, пожалуй, настоящая истерика. Пока со мной-первым творилось такое безобразие, я-второй стоял - или висел, точнее, - в тех же полутора метрах от меня, невозмутимый, как памятник.
   Потом ему, кажется, надоело наблюдать, и он сказал:
   - Ну ладно, хватит. Никто тут не собирается пугать тебя. Я ведь мог бы явиться и в другом виде, и ты наклал бы полные штаны. Вообще, напрасно ты полез не в свои дела. Но уж раз ты тут оказался, давай потолкуем.
   Мне подумалось, что и это тоже смешно: он говорил именно так, как скорее всего выражался бы в такой обстановке я сам - окажись я на его месте. Но смех ушел, а поговорить действительно нужно было - собственно, я и прибыл сюда в расчете на что-то подобное, - на получение нужной информации, хотя, может быть, и не в столь простой форме. И я задал самый естественный вопрос:
   - Кто ты?
   Он - или я? - улыбнулся. Черт, неужели и мне свойственна такая вот ухмылка - нахально-пренебрежительная?
   - А ты что, не узнал? Могу дать зеркало.
   Я понимал, что он может; то есть не он, конечно, а некая сила, которая слепила его и поставила передо мною. И сказал:
   - Спасибо, не надо. Ты понимаешь, о чем я спросил. Или хочешь, чтобы я обращался к кому-то, кто стоит за тобой?
   - Обойдешься и моим обществом, - сказал он вызывающе. - Ты же любишь беседовать сам с собой, верно?
   Потом его ухмылка исчезла.
   - Я - приходящий вместо тебя. Большой Я - тот, кто приходит на смену большому Тебе. Мир, который встанет на место твоего Мира.
   - Это и так понятно, - сказал я. - Но почему? Чего вы хотите? И чем мы так уж провинились? Перед кем?
   Он сказал:
   - Дух, заполняющий и образующий Мир, находится в постоянных поисках наилучшей формы своего выражения в материи. В этом - второй смысл его существования.
   - А первый? - осторожно спросил я.
   - Первый - его собственное существование. Но не перебивай меня детскими вопросами. Дух - непрерывно ищущий и преобразующий. Вы - человечество Мироздания - одна из попыток такого выражения. Одна из ветвей поиска. Но ветвей много. Были расцветшие прежде вас. И увядшие - потому что в какой-то миг они переставали выражать Дух, приближаться к нему, но наоборот - начинали удаляться. И становились ненужными. Умирали, чтобы уступить место другим.
   - Мне не все тут ясно, - сказал я. - Дух - везде. Как же можно удалиться от него? В какую бы сторону мы ни двигались - мы все равно остаемся в нем. Или, как ты сказал, - приближаемся к нему. По нашей терминологии это называется лентой Мебиуса: она двустороння, но на самом деле поверхность у нее одна, и мы с тобой оба находимся на ней, даже если нам кажется, что мы - на разных ее сторонах и наши подошвы соприкасаются, а головы устремлены к противоположным созвездиям.
   - Скажи, - спросил он, - если нет неподвижности - существует ли движение? Вообразим ли мир без своей противоположности? Ты прав в том, что у этой ленты поверхность одна. Но все же головы наши смотрят в разные стороны. Но ведь два противоположных направления не могут быть одинаково верны? Или могут?
   - Хочешь сказать, что и Духу свойственна двойственность?
   - Не будь она присуща ему - ее не было бы и в мире. Видимо, свойственна. Но прошу тебя: не разговаривай со мной так, словно я чрезвычайный и полномочный посол самого Духа. Я, условно говоря, в том же ранге, что и ты. И знаю, пожалуй, не больше твоего. Просто я представляю другую сторону, вот и все. Мы приходим, потому что вы оказались несостоятельными. И ты знаешь, в чем именно. Если разумная материя - а это высшая степень, пока что высшая, приближения к Духу, - если эта материя нарушает необходимое для развития равновесие, уничтожая окружающий мир, в том числе и самое себя, - значит, она - материя - в этом варианте реализации начинает побеждать Дух. Это понятно: она инертна, у нее есть масса покоя, и эта масса просит покоя или, по крайней мере, приближения к нему. А Дух - движение. Осмысленное движение, и именно потому и стремится выразиться в материи, что без этого движение стало бы бессмысленным, ни к чему не приводящим...
   - Да кто, в конце концов, решает - оказались мы несостоятельными или нет? Вы? По какому праву?
   Тут я-он снова улыбнулся.
   - Мы ничего не решаем. Решаете вы - своими действиями. Мы - всего лишь другая материя. Известно, что среди вас, всегда находились любители порассуждать на тему: кто придет вам на смену, когда вы сами себя окончательно уничтожите: крысы, муравьи, дельфины? Они не придут, потому что исчезнут вместе с вашим миром. Придем мы. Сейчас пока мы - просто материя, плазма, мы даже не знаем, какие именно формы примем, осуществляя новую попытку. Не мы решаем. Может быть, опять начнем с простейших. А возможно, возникнем уже в форме развитого мира. Так или иначе - видишь лужи внизу? Ты догадался уже, что это такое? Это всего лишь гены; никто не знает еще, в каких комбинациях они будут упакованы, - но это более не будете вы. Кто? Безразлично: Дух вне времени, оно существует только для материи. Может быть, и сама структура Мироздания начнет меняться. Нас это не волнует. Мы просто ждем сигнала. Есть, понимаешь ли, критическая точка в развитии противодуховности, и когда вы ее достигнете, это и будет сигналом. И здесь, на этой планете, это произойдет очень и очень скоро. У нас наверху есть, как вы это называете, датчики; есть способ получения информации от них. И мы не ошибемся, выбирая время для начала.
   - Всякий датчик может соврать...
   - Нет. Этот человек сам не знает об этой своей роли.
   - Человек? Кто же это?
   - Слишком многого хочешь.
   Я понял, что прямой вопрос тут не проходит. Зайдем с другой стороны.
   - Почему именно Ассарт? Я знаю войны, в которых убивали куда больше людей, на порядки больше...
   - Дело не в арифметике. А в том, что в этой войне, которая на самом деле еще продолжается, приняли участие люди не одного и не трех, но шестнадцати миров! Все эти миры тоже оказались зараженными. И люди из этих миров все еще продолжают воевать тут... А главное: датчик показывает, что стремление уничтожать не ослабло после минувшей войны. Нет, оно, пожалуй, стало даже сильнее. Это и является главной причиной - насколько я понимаю. Но я ведь знаю ровно столько, сколько в меня заложено, я ведь лишь видимость...