Милн Алан Александр. Двое

   Благодарность, и раскаяние, и любовь к Сильвии переполняли его так, что трудно было дышать. Ему хотелось вскочить и замахать руками. Ему хотелось кинуться к Сильвии, упасть к ее ногам и умолять о прощении. Ему хотелось расцеловать мисс Мастерс. Он и расцелует ее на премьере, вот увидите, и ее, и Корал Белл, и всех остальных (всех, кроме мистера Венчура). О Сильвия, как я благодарен тебе!
   – Простите меня, – сказал Реджинальд, поворачиваясь к мисс Мастерс и вдруг осознав – это, впрочем, не могло согнать с его лица счастливой улыбки, – что невнимателен к ней. – Я просто увидел...
   Он удержался и не произнес чудовищных слов, слов кошмарных и едва ли не позорных – “свою жену”. Пригласить девушку на ленч, а потом отключиться, потому что просто увидел дорогую женушку, – вот это да! Его спасло то, что именно тогда мисс Мастерс сама заметила Сильвию.
   – Клянусь Еленой Рубинштейн! – воскликнула она. – Досточтимым Пондом и его ангелами! Клянусь тенями от самой Элизабет Арден! Вот это да!...
   – Что случилось?
   – Нет, нет, не смотрите. Смотрите на меня.
   Реджинальд посмотрел на мисс Мастерс.
   – Вы считаете, я хороша собой?
   – Конечно! Очень!
   – Дорогой мой, как вы заблуждаетесь. И я тоже. Если вы хотите увидеть действительно красивую женщину, взгляните вон туда. Куда указывает вилка. Ну?
   – Да, – ответил Реджинальд.
   – Вам когда-нибудь доводилось...
   – Никогда, – ответил Реджинальд.
   – Кто это может быть?
   – Это? – небрежно переспросил Реджинальд. – А-а, это моя жена. Завтра я вас познакомлю. Она придет со мной на репетицию.

Глава восемнадцатая

I

   Весной они возвратились в Вестауйэз, оставив “Пампс лимитед” на попечение агента Никсона.
   – Конечно, он возьмет свои десять процентов с книги и все, что положено, но вы увидите, дело того стоит, – объяснял Никсон. – Хотя, возможно, миссис Уэллард будет другого мнения. У меня есть жена, и мать, и незамужняя сестра, и сходятся они только в одном – что эти десять процентов сплошное беззаконие.
   – Все, чего я хочу, – это не приходить в бешенство каждую неделю при мысли о том, какого дурака я свалял.
   – Ну, это вам обеспечено.
   Реджинальд вышел, держа в руке письмо к агенту. Он никак не мог выкинуть из головы эту незамужнюю сестру. Он почему-то был убежден, что она оказала большое влияние на жизнь Никсона. Конечно, она старше; когда он был мальчишкой, она его одергивала; когда вырос – порицала; с подозрением относилась к безалаберному миру, в который он попал. Это она помешала ему сделаться “своим парнем”. Вот в чем его беда, вот почему у него иногда такой тоскливый вид. Он знает всех, все называют его просто Фил, но на самом деле он чувствует себя чужим. Я не свой парень, но я и не собирался им быть, никогда не думал, что могу им стать. А он и хотел бы, да не может. И это ее вина.
   Забавно, подумал Реджинальд, вдруг заглянуть в семейную жизнь Никсона, и все из-за Пампа.
   На премьере ему удалось заглянуть в нее еще раз, когда они с Сильвией после второго действия зашли в ложу Никсона, где тот представил их матери и сестре.
   – Мы всегда бываем на премьерах Артура, – сказала сестра. – Мы живем в крошечном домике в Борнмуте. Вы бывали в Борнмуте, мистер Уэллард?
   Значит, “старина Фил” на самом деле Артур. Да, конечно, так и должно было быть.
   – Теперь он уже не тот, что прежде, – говорила сестра, имея в виду Борнмут. – Мне иногда хочется... но, впрочем... – Она пожала плечами и торопливо продолжала: – Как подумаешь о других местах... я имею в виду, например, Истборн... и, конечно, есть люди, которым совершенно необходимо жить там из-за сосновых лесов. Это так нужно маме. Именно поэтому... или нам пришлось бы жить за границей.
   – Я полностью с вами согласен, – ответил Реджинальд, не вполне понимая, с чем соглашается, но представляя, как нелегко мисс Никсон вдохновенно воспевать Борнмут, не переставая при этом сердиться на Артура, который держит их там.
   Сестра на минутку отвлеклась от Борнмута и объяснила, что жена Артура никогда не ходит на премьеры, потому что ужасно нервничает и боится, что от этого Артур нервничает еще больше.
   – Вам не кажется, что это просто смешно, мистер Уэллард? Мне думается, ее место рядом с мужем. Я бы хотела, чтобы мой муж был около меня, если бы мне пришлось открывать благотворительный базар или вручать награды. Когда я выйду замуж, – добавила она.
   Бедняжка, подумал Реджинальд. А вслух произнес:
   – Я думаю, они разобрались, что лучше для них обоих. Но скажите мне, сколько же пьес написал ваш брат?
   Мисс Никсон попробовала вспомнить, сколько раз они с матерью приезжали из Борнмута.
   – Ведь, в сущности, все сводится именно к этому, мистер Уэллард. Мне всегда хотелось, чтобы у нас была маленькая квартирка в Лондоне. Наверное, это наш шестнадцатый приезд. Мы обычно останавливаемся в гостинице “Де Вере”. На мой взгляд, это одна из лучших, если не можешь себе позволить “Карлтон”. Там уютно и тихо, и, конечно, нас там теперь знают. Все подходят к нашему столику и желают удачи. Может быть, мама завтра пойдет к доктору, поэтому мы уедем ближе к вечеру. Обычно мы возвращаемся поездом двенадцать тридцать.
   Мама, в противоположность угловатой дочери, была женщиной полной и жизнерадостной. Она искренне обрадовалась знакомству с мистером Уэллардом, искренне восхищалась его книгой и откровенно, без боязни или смущения, говорила о своих сложных заболеваниях.
   – Я всегда говорю, мистер Уэллард, что уж в мои-то годы я могу распоряжаться собственными внутренностями, и я не позволю чужим людям разрезать мне живот только для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Что у меня там есть, то и есть. Артур и Милли все хотят, чтобы я показалась специалисту, но показаться специалисту значит лечь на операцию, по которой он специализируется, на то он и специалист. Можете себе представить: импресарио спрашивает у Артура, стоит ли ему поставить какую-нибудь из Артуровых пьес, а Артур отвечает “нет”? Как по-вашему, эта пьеса должна иметь успех? Пьесы Артура на премьерах обычно всем нравятся, а уж потом рецензенты растолковывают публике, что именно ей не понравилось и насколько лучше получилась бы пьеса, если бы кто-нибудь другой написал бы ее совершенно иначе. Но что бы они все ни говорили, по-моему, Артур самый красивый мужчина в театральных кругах. Скажите, вы бывали в Борнмуте?
   После спектакля Реджинальд и Сильвия пошли за кулисы. Здесь Сильвия неожиданно встретила школьную подружку. Реджинальд, который между делом был ей представлен, покинул их в старых классных стенах, где они, забыв о мужьях, принялись вспоминать давние времена. Холодные театральные коридоры и шумные лестницы превратились для них в другие, не менее холодные и гулкие коридоры и лестницы, одна толпа сменилась другой, а звучавшие голоса сделались молодыми, ломкими и задорными, как их собственные. За дверями находились сердечные подруги и смертельные противницы; сколько же было друзей когда-то, сколько врагов... Сильвия, помнишь ту девочку, как же ее звали? Конечно, Сильвия прекрасно помнит... или это совсем другая? Сегодня это не важно. А завтра, вспомнив клятвенные обещания позвонить и “что-нибудь устроить вместе”, они обнаружат, что не помнят ни фамилий, ни телефонов, а для того чтобы связаться друг с другом, имени и фасона платья недостаточно. Но и это не важно. Вчерашний день уже прошел.
   Реджинальд, сделавшись на время холостяком, отправился в уборную Корал Белл. Ему представляется сцена из спектакля, в которой он прощается с нею.
   – Что ж, до свидания, леди Эджмур.
   – Неужели вы уезжаете? – Рука у горла, испуг в ее чудных глазах.
   Он кивает, боясь, что если заговорит, то забудет о пресловутой английской сдержанности.
   – Куда?
   – В Вестауэйз. То есть в Вест-Индию. Или... в какие экспедиции обычно уезжают?.. Как бы то ни было, я – уезжаю.
   – Но почему?
   – Мне кажется, вы знаете почему, леди Эджмур.
   Он смотрит ей прямо в глаза. Она знает.
   – Из-за меня? – еле слышно произносит она.
   Самое время выказать себя настоящим джентльменом.
   – Ну, скажем, из-за подоходного налога.
   Нет, не годится, это вызовет смех.
   – Скажем, из-за климата.
   Вот так. И больше ни слова. Только вскинуть руки и уронить их.
   – Вы не... не влюблены в меня? – шепчет она.
   Ну что ж, в этом все и дело. Конечно, по-настоящему нет... Что за толчея здесь... но сегодня вечером вы глубоко тронули меня. Я люблю умных женщин, если они к тому же хороши собой. Конечно, я прекрасно знаю, все, что вы говорили сегодня, не ваши слова... скорее мои собственные... но вы часто говорите похожие вещи, и вы как раз такая женщина, что... но надо подойти поближе. Кто все эти люди?
   – Дорогая, ты была великолепна!
   – Тебе понравилось? Правда, замечательная пьеса? Я так рада за Фила.
   – Поздравляю. Вы были...
   – Спасибо. И спасибо за прелестные цветы.
   – Корал, дорогая, ты прекрасно сыграла.
   – Как чудесно, что всем вам понравилось. Я очень рада.
   – Поздравляю вас. Я...
   – Ах, мистер Уэллард, как мило, что вы и миссис Уэллард прислали мне дивные цветы. Она здесь? Поблагодарите ее от моего имени.
   – Вы действительно были... я даже не думал, что когда-нибудь...
   – Изумительно! Перл, дорогая, это мистер Уэллард. Это он написал книгу, ты ведь знаешь. Дик, милый, как я рада была твоей телеграмме. И цветы! Ты просто ангел. – Она целует ангела.
   Реджинальд беседует с Перл. Он обижен и из-за этого зол на себя. Он чувствует себя неуклюжим и косноязычным. Во рту пересохло. Язык ворочается с трудом. Он слышит каждое свое слово, но не разбирает ни одного слова Перл. В уборной душно и тесно. Реджинальд прижат к стенке. Он никогда не знал за собой пристрастия к жестикуляции, но сейчас не может ничего сказать, потому что не в состоянии шевельнуть рукой. Он несет чепуху и прекрасно об этом знает.
   Так выглядит его прощание с Корал Белл. Ну что ж, хорошо. Все актрисы одинаковы. Пойдем-ка домой, никому мы здесь не нужны. Нет, надо еще на минутку забежать к мисс Мастерс. Где же Сильвия?
   Он пробрался к выходу, обнаружил Сильвию и силком вытащил ее из школы.
   – Пойдем, – сказал он, вдруг решив не ходить к мисс Мастерс. – Пошли домой.
   – Устал, дорогой?
   – Чертовски, – ответил Реджинальд. – Смертельно устал от Лондона.

Глава девятнадцатая

I

   Бабуся, казавшаяся еще меньше и озабоченней, чем обычно, появилась в холле.
   – А, вот и ты, – отозвался с батареи Джем. – Я как раз покончил с рыбной головкой. Кстати, если ты идешь на кухню, скажи этой тетке, что батареи снова совсем холодные. Что толку...
   – Пойдем, – сказала Бабуся и вышла во двор.
   – Куда пойдем? Я тебе рассказываю про батарею. Если трубы не горячие, то для чего они вообще? Коты не потому...
   Джон Весли, еще больше, чем обычно, похожий на черную пантеру, появился в холле.
   – А, вот и ты, – отозвался Джем. – Я как раз покончил с рыбной головкой. Кстати, если ты идешь на кухню, скажи этой тетке, что она плохо следит за домом. Батареи снова совсем холодные. Коты не потому лежат на батареях, что им нравится форма труб. Я всегда считал...
   – Пошли, – сказал Джон Весли, направляясь к двери. – А то опоздаешь.
   – Куда опоздаю? Я как раз покончил с рыбной головкой. И теперь дожидаюсь...
   – Они возвращаются. Вот-вот будут здесь.
   – А! Наверное, им рассказали про батареи. Ну, наконец-то в доме будут люди, которые знают, что нужно коту. Хорошо, я иду. Я хотел бы присутствовать, когда станут рассказывать про эту зеленую вазу в столовой. Кот может быть каким угодно ловким и осторожным, но если люди ставят вещи на самый край, да потом еще винят во всем кота... Хорошо, я иду.
   И они пошли, все трое.
   – Взгляни, дорогой! – воскликнула Сильвия, когда Реджинальд остановил машину у ворот. – Они ждут нас.
   Она выскочила из машины. Бабуся и Джем тут же оказались у нее на руках. Джон Весли ждал Реджинальда, и как только тот вылез из “морриса”, принялся выделывать восьмерки, отираясь о его ноги.
   – Ну, Джон, как дела?
   Джон Весли всем видом показывал, что все прекрасно.
   – Привет, Джем, ты рад, что я вернулся?
   Джем небрежно кивает.
   – Хочешь, я поставлю машину, дорогой?
   – Нет, не надо. Я не хочу ждать. Пошли скорее, посмотрим, что тут делается. Ох, Сильвия, взгляни на нарциссы! До чего хороши! Пойдем.
   И они, взявшись за руки, пошли в сад, а кошки следовали за ними.
   – Посмотри, разве было когда-нибудь столько примул! Вот колокольчик, а вон другой. О, да их уже много. Я думал, они расцветут только через неделю. Их просто сотни. Но желтые нарциссы самые чудесные, правда? Вишни почти облетели, хотя день-два еще простоят. Я боялся, что мы... Слива распускается. И груша вот-вот зацветет. Кажется, все в порядке, и мы увидели весь сад в цвету и все желтые нарциссы... Может быть, лучше было бы вернуться неделей раньше. Во всяком случае, слава Богу, что мы вернулись сегодня. Знаешь, давай... Какая жалость... Ну ничего. Ты так же рада, как и я?
   – Наверное, дорогой. Что ты хотел сказать?
   – О чем?
   – Чего-то жаль.
   – А! Просто я подумал, как хорошо было бы вместе набрать цветов для дома. Но это уже наверняка сделано. Я так люблю собирать с тобой цветы. Смотреть, как ты рвешь их, и помогать тебе, и знать, что ты не сердишься, если я не все время этим занят, и знать, что ничто не имеет значения, только Сильвия и цветы.
   – Ты так это любишь, дорогой?
   – Ужасно.
   – И я тоже.
   – А Лондон кажется сразу таким глупым, правда? Интересно почему?
   Они на минутку зашли в дом.
   – Стоит ли? – спросил Реджинальд. – Сейчас тебя поймает миссис Хоскен и начнет говорить, говорить и говорить, и я уже больше никогда тебя не увижу. А я не могу ждать. Мне хочется увидеть каждый цветок и каждый бутон, посмотреть, что пережило зиму, а что нет, и я хочу, чтобы ты была при этом, чтобы я мог все время говорить: “Посмотри!” Но я не могу ждать.
   – Обещаю тебе, я не стану сейчас с ней разговаривать. Только скажу: “Мы приехали”, и “Добрый день”, и “Мы поговорим как следует потом”. Через минуту я вернусь.
   – Ну хорошо.
   И она сдержала обещание. А Реджинальд провел эту минуту, бродя по дому и раздумывая, что в нем не так. Полнейшее отсутствие Уэллардов, решил он. День-другой, и Вестауэйз поймет, что они вернулись, и примет свой прежний облик. Пока он был ничей.
   – Правда, дом странно выглядит без цветов? – спросила Сильвия, вернувшись. – Такой пустой.
   – Конечно! Мне и казалось, что чего-то не хватает. Подумай, какая удача! Так, значит, мы сейчас можем пойти... – Он вдруг замолчал. Сильвия смотрела на него застенчиво и как будто что-то скрывала.
   – Пойдем, дорогой.
   – Сильвия! Ты писала миссис Хоскен и просила ее не ставить цветов?
   Сильвия кивнула.
   – Чтобы ты и я могли...
   Она снова застенчиво кивнула, не сводя с него глаз.
   – Ты просто чудо!
   Такова была Сильвия Уэллард. А Реджинальду Уэлларду, известному писателю, поклоннику красоты, человеку с фантазией, наделенному творческим воображением, эта мысль пришла в голову двумя днями позже. Прекрасно. Неудивительно, что он смотрит на жену свысока.
   Был один из тех апрельских дней, которые остаются в памяти вопреки унылой статистике апрельских дней, и при слове “апрель” вам вспоминается именно такой день, и в надежде на его повторение можно простить этому месяцу все его капризы. Сначала Реджинальд и Сильвия спешили увидеть сразу все свои любимые места в саду, они оживленно разговаривали, восклицали при каждой новой находке, показывали друг другу то распускающийся цветок, то замерзший побег, радовались каждому воскресшему к жизни растению, но постепенно на них снизошло умиротворение, и они оказались безмолвными в мире, который внезапно наполнился собственными чудесными звуками: дрозд распевал на груше, пчелы гудели в камнеломке, первое “ку-ку” эхом донеслось из дальнего леса. Они сели, и Реджинальд скорее почувствовал, чем подумал: Это Вестауэйз, я связан с ним навсегда, и тут же его разум перестал замечать красоту, анализировать свои впечатления и принял это счастье просто и обычно, как принимают прекрасный сон.

II

   Сон продолжался в течение всего волшебного дня, пока они собирали вместе цветы, но когда пришла пора пить чай, мир вновь оказался реальным, потому что к чаю приехали Хильдершемы.
   – Сильвия! Не сердись, что мы так свалились на вас в первый же день, но мы услышали, что вы приезжаете, а с тех пор, как мы виделись, кажется, прошла вечность.
   – Грейс! Конечно! Как чудесно, что вы заглянули!
   Даже Реджинальд был рад увидеть их. Они были частью этого мира, частью деревенской жизни. С тех пор, как мы виделись, кажется, прошла вечность. Какая глупость, что мы не приезжали на уик-энды. Почему не приезжали? Да просто так. А потом, мы не из тех людей, кто ездит за город по воскресеньям. Мы тоже часть деревенского мира. Я даже рад, что мы не приезжали. Зато сейчас ощущаешь, что вернулся домой.
   – Вы добились успеха, – заметил Хильдершем таким тоном, как будто был причастен к этому или, по крайней мере, вопреки всеобщему мнению давно твердил, что так и будет.
   – Ну... я думаю, да, – ответил Реджинальд.
   – Так пишет “Таймс”, – сказал Хильдершем, широко раскрывая голубые глаза на маловера. – Я читал сегодня утром. – И, чтобы не оставалось сомнений, добавил, что специально купил в деревне “Пост”, и “Мейл”, и “Телеграф”, и “Ньюс”, и везде одни похвалы.
   – Чудесно, – сказал Реджинальд. – Я еще не видел газет.
   – Да, да, – подтвердила Грейс. – Фарли привез их все, кроме “Ньюс”, и я прочла все рецензии.
   Хильдершем, избегая удивленного взгляда Реджинальда, принялся объяснять, что в Такое Время не повредит Осторожность. Когда Свирепствует Большевизм.
   – Конечно, – добавил он, – это небрежность миссис Коулмен. Я совершенно ясно просил “Экспресс”.
   Они немного поговорили о Лондоне. Грейс хотелось узнать, носят ли длинные платья – не вечерние, конечно, а днем. И кто – только некоторые модницы или Вообще Все? Конечно, здесь мы просто не можем этого себе позволить.
   Фарли интересовало, что пророчат в Лондоне относительно выборов, которые должны состояться осенью. Уэлларды рассказывали о Лондоне как могли. Но когда уже подали чай и можно было не опасаться за нравственность Элис, Фарли и Грейс переглянулись. Грейс, казалось, умоляла: “Дай я расскажу им, Фарли! Ведь ты узнал все от меня”. А взгляд Фарли отвечал: “Лучше предоставь это мне, дорогая. В конце концов, это уже не сплетня, а факт. Вы еще наговоритесь потом”. Затем он отставил чашку, вытер усы и серьезно сказал:
   – Вы, наверное, не слышали нашихновостей?
   Какую-то секунду Реджинальд думал услышать, что миссис Хильдершем ждет очередного ребенка, и с трудом подавил желание приглядеться к ней поближе. Сильвия, наверное, заметила сразу, решил он. Хильдершем, возможно, прочитав его мысли, торопливо продолжил:
   – Речь идет о Бакстерах.
   – Нет. А в чем дело?
   – Миссис Бакстер подала на развод.
   – Боже мой! Из-за кого?.. или просто...
   – Да, из-за кого-то. Совершенно определенно. Некая мисс Воулс, так? – Он вопросительно взглянул на жену.
   – Мисс Воулс, – подхватила Грейс с жаром. – Он знал ее когда-то давно, и вдруг они встретились снова. Ужасно, правда?
   – Неправильно это, – покачал головой Хильдершем. – В Такое Время... Мы не можем Позволять себе... я имею в виду Что-Либо Подобное... Конечно, они никогда, в сущности, не принадлежали... Нельзя же только Получать Удовольствия. Необходимо Принимать во Внимание.
   Реджинальд и Сильвия смотрели друг на друга и принимали во внимание.
   – Вы видели ее? – воскликнула Грейс.
   – Да
   – Ну, какая она? Сколько ей лет? Я думаю, совсем молоденькая. Сильвия, по-твоему, она хороша собой?
   – Она ровесница Бетти. Пожалуй, старше.
   – И не особенно хороша, Грейс.
   – Она привлекательна? Должно быть, да.
   – Очень. – медленно произнес Реджинальд. – Да... очень.
   – Бедняжка Бетти! Как это ужасно для нее, – сказала Грейс. – Ты только представь, Сильвия, каково ей сейчас! Что бы я делала, если бы Фарли сбежал от меня с кем-нибудь?
   Фарли, сконфуженный, но в глубине души польщенный этой замаскированной похвалой его мужественности, опускает глаза с видом человека, разбившего множество сердец своей неколебимой верностью жене.
   – Конечно, – продолжала Грейс, – мне было бы еще тяжелее из-за детей.
   Фарли выглядит сейчас прямо-таки героически. Ничего не стоит представить, как целые сонмы красавиц добиваются его благосклонности. Но все напрасно.
   – Что же, – скромно заметил Фарли. – Я не думаю... Но в любом случае это не только личное дело. Я смотрю на это иначе. Noblesse oblige^[19]. Хотя, мне думается, отец Бакстера... Но что говорить, он был владельцем Семи Ручьев... А теперь любой Том, Дик или Гарри сплетничают об этом. Подобные истории Не Ведут Ни К Чему Хорошему.
   – Noblesse так часто никого не oblige, – пробормотал Реджинальд.
   – В каждом стаде есть паршивая овца, разумеется, но принцип остается. – Фарли взял еще сандвич с вареным мясом и подумал: “Если на то пошло, наши хозяева вряд ли выполняют свой долг перед страной. Позвольте, сколько лет они женаты?” Грейс думала: “Я иногда удивляюсь, почему он не бросит меня. Он все так же молод, а теперешние девушки все такие хорошенькие! Наверное, я не смогла бы жить здесь, но в другом окружении, может быть, скоро привыкла бы. Сколько бы я получала – половину или треть доходов? И, разумеется, дети остались бы при мне”. Реджинальд думал: “Нет ли “паршивой овцы” в твоем “стаде”? Да ладно, неважно Бакстер! Что должно было твориться в этой гладко причесанной голове!” А на изменившемся лице Сильвии без труда можно было прочесть: “Боже, сколько времени пропало зря!”
   – Ты о чем-нибудь догадывалась, Сильвия? – спросила Грейс. За это время она почти успела снова выйти замуж и больше не могла оставаться наедине со своими мыслями. Сильвия посмотрела на нее – казалось, она затруднялась ответить.
   – Это выглядело... Он просто снова нашел ее в тот вечер.
   – Да, значит, ты заметила...
   Хильдершем покашлял со значением.
   Грейс сказала без обиняков:
   – Фарли, ведь мы все здесь друзья. – И добавила: – Фарли не выносит сплетен.
   Хильдершем взглянул на Реджинальда и заметил:
   – Женщинам этого не понять.
   – Не понять чего? – спросила Грейс.
   – Вот именно.
   – Мы видели ее всего один раз, – объяснила Сильвия. – И кругом были люди.
   Грейс понимающе кивнула и тихо сказала Сильвии:
   – Поговорим, когда останемся одни.
   Женщины, подумал Реджинальд, не скрывают ничего, кроме собственного тела, которое они охраняют от хищника самца. Во всем остальном мужчины проявляют куда больше застенчивости, скромности, впечатлительности. Или мы попросту более лицемерны?
   – Ах вы, женщины! – воскликнул Хильдершем, добродушно качая то головой. – Пойдем, дорогая, у них еще масса дел.
   Грейс встала и обратилась к Сильвии:
   – Меня просто бесит, что мужчины всегда говорят о женщинах так, будто бы все они одинаковы.
   Сильвия посмотрела на Реджинальда, словно хотела, чтобы он ответил.
   – Можно сделать общий вывод относительно воды и суши. – улыбнулся Реджинальд, – всем известно, как они различны. Но это вовсе не значит, что пруд в Риджентс-парке и Тихий океан – одно и то же.
   – Хорошо сказано, – заметил Хильдершем. – Так-то вот, дорогая. Пошли, Грейс.
   Возвращаясь домой, он поймал себя на мысли, что было бы совсем недурно завести новую жену. Как Бакстер. Хотя бы на медовый месяц. Что говорить, порядочность имеет свои недостатки. А вознаграждается разве что на том свете. Скажем, целой толпою таких Сильвий.
   – Фарли, правда, она чудесно выглядела сегодня? Лондон пошел ей на пользу.
   – Гм, пожалуй.
   Ладно, в жизни много разных других вещей.

III

   И вот они снова остались одни в саду, одни с этой потрясающей новостью.
   – Бакстер! – задумчиво произнес Реджинальд.
   – Ты удивлен, дорогой?
   – Ошеломлен. Люди разводятся каждый день, и это никого не трогает, но когда такое случается с кем-то из знакомых, то кажется невероятным. Ты так не думаешь?
   – Я видела их однажды в Лондоне.
   – Ты ничего не говорила мне, – сказал Реджинальд и тут же вспомнил про все, о чем он не говорил ей.
   – Здесь не о чем было рассказывать, дорогой. Я не говорила с ними.
   – Ты тогда подумала...
   – Они казались совершенно счастливыми и... далекими ото всех.
   – Что они делали?
   – Ничего. Рассматривали витрины. Просто были вдвоем. Чудесно было видеть их вместе.
   – Да, но...
   Черт возьми, подумал Реджинальд, речь идет о чем-то большем.
   – Ты огорчен, дорогой? Я – нет. Я просто рада.
   – Не то чтобы огорчен...
   – Ты ведь никогда не любил Бетти?
   Как это женщины всегда переходят на личности!
   – За Бетти я не беспокоюсь.
   – Она выйдет замуж снова, как ты думаешь? Она нравится мужчинам. Во всяком случае, большинству мужчин.
   – Я думаю, да.
   – А в чем дело, дорогой?
   – Ни в чем. Но меня всегда чуточку смущает вопрос нравственности. Я хочу сказать, вообще в подобных случаях.