Монро Люси. Благородство ни при чем

   – В библиотеке. Она пишет доклад. Между половиной девятого и девятью она вернется.
   Слава Богу, что Дженни не было. Вероника и представить себе не могла, что бы произошло, будь Дженни дома. Скандала бы не миновать.
   – Получается, у нас не очень много времени для разговоров.
   Вероника прикусила губу и поморщилась – опять она попала на то же место, и снова выступила кровь.
   Да. В запасе у них был час, от силы полтора. Сколько бы раз ни повторила она свое «прости, Маркус», этим все равно горю не поможешь. Маркус ее не простит.
   – Хочешь кофе? Он сел на диван.
   – Нет.
   Она устроилась на своем обычном месте, поставив корзинку с вязанием на пол.
   – Я понимаю, что мои слова не вернут те десять месяцев, что я молчала, но все равно – прости.
   У Маркуса под скулами заходили желваки.
   – Почему?
   Она не стала делать вид, что не понимает, о чем он спрашивает.
   – Я думала, ты не захочешь знать. Ты ведь всегда был против обязательств и ясно дал понять, что у нас не может быть будущего. Я предположила, что так же ты отнесешься и к ребенку.
   Он посмотрел на нее недоверчиво, и она вынуждена была выпалить всю правду:
   – И я боялась.
   – Чего? – грубо спросил он.
   Он сидел всего лишь на другом краю дивана, а ей казалось, будто он на другом конце пропасти.
   – Что ты попытаешься отнять у меня сына. Я предала тебя, продала секреты компании, и я знала, что ты меня не любишь. Это не оправдание, но я не могла тогда мыслить ясно. Я была слишком расстроена болезнью Дженни, чтобы разумно оценить ситуацию и принять во внимание твои законные права отца. Весь мой мир рушился.
   Его взгляд окатил ее холодом.
   – Я могу понять твои страхи. Ты действительно не в состоянии была ясно мыслить, если предала Алекса. Я не понимаю одного – моему сыну десять месяцев, а я узнаю об этом из твоего личного дела.
   Она почувствовала облегчение. Отчасти. Тут она не была уж так виновата.
   – Я собиралась рассказать тебе сегодня. Об этом я говорила в пятницу.
   – Я думал…
   – Ты предполагал, что я хочу сказать тебе, что я шпионка. – До этого она уже додумалась. – Ну что же… Сюрприз.
   – Должен сказать, что твоя невиновность не стала для меня таким уж сюрпризом, как ты выражаешься. Но то, что я вычитал в твоем личном деле… Как ты могла, Ронни?
   Боль в его глазах мгновенно заставила ее пожалеть о сделанном ею саркастическом замечании.
   – Я знаю. Виновата, – снова сказала она.
   – Эрон и был той «визуальной поддержкой», о которой ты говорила?
   Схватив корзинку, Вероника вытащила вязание и принялась за работу. Ей надо было чем-то занять руки и глаза. Чтобы не встречаться с ним взглядом.
   – Я понимаю, что тебе трудно меня понять. Ты любишь рубить правду в глаза, а я просто не знала, как тебе рассказать. Я не могла подобрать нужные слова.
   – «Маркус, у тебя десятимесячный сын». Подойдет? – В тоне его слышалась горькая ирония.
   Вероника уставилась на клубок ярко-голубой шерсти и вздохнула:
   – Да, но я уже говорила, что ты человек очень прямой.
   – Честный.
   Тут она не выдержала и подняла глаза.
   – Так ли? Это честность заставляет следователя маскироваться под консультанта, когда он прощупывает меня в качестве самой вероятной подозреваемой?
   Синие глаза его потемнели от гнева.
   – Это моя работа, и не смей равнять ее с тем, что сделала ты, – лишила меня радостей отцовства в первые десять месяцев жизни моего сына!
   Она отмотала немного шерсти.
   – Как можешь ты, сидя здесь, выносить свои суждения? Ты собирался разрушить мое благополучие, сломать мне жизнь, которую я так отчаянно собирала по кусочкам ради сына и сестры! Ты использовал мое желание к тебе как оружие против меня и теперь заявляешь…
   Она замолчала, не закончив предложения, потому что он успел соскочить с дивана и грозно нависал над ней.
   – Мне надоело слушать твои нападки и всю эту ересь про то, как я будто бы использую секс как оружие против тебя. Ты помнишь, я говорил тебе, что у меня после тебя не было ни одной женщины?
   У нее не было иного выхода, и она кивнула. Он действительно это сказал, и она ему поверила. Она все еще верила ему, что свидетельствовало о ее не слишком высоком интеллектуальном уровне.
   – Ты помнишь, как я говорил, что хочу заняться с тобой любовью? Что я не желаю, чтобы у нас был просто секс? Что думаю об общем будущем?
   Его голос сильно действовал ей на нервы, и на все вопросы она отвечала быстрым кивком.
   – Я уложил тебя в постель в пятницу, потому что хотел тебя. Ты была мне нужна.
   – Маркус…
   Он рубанул ладонью воздух:
   – Нет, я сейчас говорю. Ты обвинила меня, что я тебя использую, в то время как я хотел одного – заступиться за тебя. Если бы даже ты оказалась виновной, я собирался пойти к Клайну и от твоего имени молить о прощении, чтобы он защитил твою репутацию в случае необходимости. Я понимал всю отчаянность твоего положения и то давление, что ты испытывала со времени смерти родителей. Я хотел помочь тебе, но ты и сейчас доверяешь мне не больше, чем полтора года назад.
   Он прожег ее взглядом, лицо его было предельно напряжено. Он еле сдерживался. В его теперешней ипостаси не было и тени того беспечного «душки», каким она его всегда знала.
   – Ты лгал мне, – беспомощно пролепетала она.
   – Я себе тоже лгал. Я убеждал себя, что я тебе небезразличен и отсутствие доверия ко мне восемнадцать месяцев назад было вызвано твоим ужасным стрессом.
   Она боялась сказать что-то еще. Он был слишком серьезно настроен. И безмерно зол. Он сжал кулаки и отвернулся.
   – Мы поженимся как можно быстрее.

Глава 17

   – Что мы сделаем?
   Не может быть, чтобы он произнес именно эти слова. Ей, наверное, послышалось. После того как он в доступной форме объяснил ей, что считает ее полным ничтожеством. Это невозможно. Не может человек от обвинений перескочить к предложению руки и сердца.
   Он резко повернулся к ней. Напряженность его позы говорила – он испытывает нечто похожее на то, что чувствовала она.
   – Ты меня слышала? Мы поженимся.
   Едва сдерживая слезы, она никак не могла взять в толк, что заставило его сделать такое абсурдное заявление.
   – Мы не поженимся.
   – Еще как поженимся. И побыстрее.
   Он не спрашивал. Он утверждал. Словно ее мнение по этому вопросу ничего не значило.
   – Маркус, мы живем не в средние века, и ты не феодал-деспот, который может приказывать женщине. На дворе двадцать первый век, и мужчине приходится спрашивать у женщины, выйдет ли она за него замуж.
   – Спрашивать? Как будто ты интересовалась, вправе ли прятать от меня моего сына чуть ли не весь первый год его жизни.
   Ей не хотелось развивать эту тему, ей нечем было обороняться. Она решила воспользоваться иной тактикой:
   – Не может быть, чтобы ты хотел на мне жениться! Судя по твоему взгляду, ты ненавидишь меня.
   – А как я должен на тебя смотреть?
   Она не стала отвечать. Безопаснее промолчать. Он скривил губы в подобие улыбки:
   – Так-то. Мой сын будет носить мое имя. Он никогда не станет сомневаться в моем желании признать его публично.
   – Ты можешь признать его, не расписываясь с его матерью.
   Голубые глаза Маркуса приобрели цвет штормового моря.
   – Нет.
   Она была беспомощна перед лицом его решимости и не могла не прислушиваться к его аргументам.
   – Но, Маркус, мы не можем пожениться только потому, что у нас общий ребенок. Ни один брак не устоит на таком шатком фундаменте.
   Он посмотрел на нее так, что она поежилась.
   – Мне наплевать, сколько продержится наш брак. Все, что я хочу, – это стать законным отцом своему ребенку, чтобы он никогда не испытывал того ощущения отверженности, через которое в детстве пришлось пройти мне.
   – Ни один из нас не живет в маленьком городке, в котором выросты. Никомув Сиэтле нет дела до того, женаты родители Эрона или нет.
   – Никому? Ты в этом уверена? Ты абсолютно убеждена, что Эрон никогда не услышит из чьих-либо уст, что он – ошибка молодости своей матери или, того хуже, ублюдок?
   – Конечно, нет, но дело не в этом…
   – Именно в этом все дело, Ронни, – перебил ее Маркус.
   – Маркус, – сказала она тихо. Она пыталась найти слова, чтобы объяснить ему, что не может за него выйти. – Ты лгал мне.
   – Больше не буду. – Он говорил искренне, при этом гнев никуда не делся.
   – Почему я должна тебе верить?
   – Потому что пора начать мне доверять. У тебя нет иного выхода, – добавил он с сарказмом.
   Да, будущее с Маркусом рисовалось весьма беспросветным.
   – Ты презираешь меня, – с горечью в голосе сказала она.
   – Если бы я тебя презирал, я бы попытался отсудить себе опекунство, а не предлагал брак.
   Его аргументация была убийственно точна, и перспектива лишиться Эрона была слишком пугающей, чтобы продолжать дискуссию в том же духе.
   – Ты не веришь в устойчивые отношения.
   – Я изменился. Я хочу иметь сына.
   – И чтобы его получить, ты должен жениться на его матери, – сокрушенно заключила она.
   Маркус пожал плечами:
   – Именно.
   Ей хотелось его ударить.
   – Это больше, чем дать Эрону свое имя, не так ли? Он сел и взъерошил свои золотистые волосы, послечего бессильно уронил руки.
   – Да, я хочу быть полноценным отцом своему ребенку, а это невозможно, если встречаться с Эроном повыходным или забирать его к себе на половину каникул. Я не допущу, чтобы ты вышла замуж за первого встречного и позволила ему занять мое место в жизни Эрона.
   – Выходит, когда ты говорил, что тебе все равно, сколько протянет наш брак, ты говорил не вполне искренне?
   «Пожалуйста, скажи, что ты сказал так сгоряча», – мысленно взмолилась она.
   Он повернулся к ней и протянул руку к ее лицу. Она не отпрянула, но его прикосновение взволновало ее, еще сильнее взвинтило нервы.
   – Нет, я зря это сказал. На самом деле я так не думаю. Я все еще страшно зол, и у меня это просто вырвалось. Но я не хочу, чтобы ты думала, что развод – легкая альтернатива жизни со мной.
   Вероника поймала себя на том, что у нее готов слететь с языка ответ «да, я выйду за тебя». Она любила его, даже после всего того, что произошло. Она не могла представить себе жизнь без него. Последние восемнадцать месяцев она физически ощущала пустоту в сердце, которая так и оставалась незаполненной, пока он снова ее не обнял.
   – Ты в самом деле не испытываешь ко мне ненависти? – Даже любя его, она не могла думать о браке с мужчиной, который ее ненавидит.
   – Нет, не испытываю.
   Он не питал к ней ненависти, но и любви не чувствовал. Сможет ли она с этим жить? Она не знала. Должно быть, он увидел нерешительность на ее лице, потому что снова стал говорить, пытаясь убедить ее в разумности такого решения, как брак.
   – Подумай, когда мы поженимся, ты сможешь снова вернуться в Портленд, и Дженни пойдет в свою старую школу.
   Она промокнула влагу, собравшуюся в уголках глаз.
   – Дженни бы это понравилось.
   – Я помогу тебе выучить ее в колледже.
   Она едва не рассмеялась горьким смехом. Он готов пойти на подкуп, если иные аргументы не сработают.
   – Этого от тебя никто не ждет. Дженни не входит в зону твоей ответственности.
   Он поджал губы.
   – Когда мы поженимся, твоя сестра станет моей сестрой, и моей подопечной тоже. Ты и так достаточно долго тянула лямку в одиночку.
   Вероника подавила всхлип. Как мог он быть таким добрым и одновременно столь жестоким?
   – Ты думала о том, чтобы уйти с работы и посидеть с Эроном дома? – спросил он.
   Вероника хотела бы посвящать ребенку все свое время, но не могла себе такого позволить. Она понимала, что на следующий год Дженни вернется в школу и надо будет искать Эрону няньку. Перспектива эта ее не слишком вдохновляла, но деваться все равно некуда. Вероника в ответ только пожала плечами.
   – Если ты хочешь работать, я не буду возражать. Но при желании сможешь работать полдня или вообще остаться дома. После декретного отпуска Изабел вышла на работу на полдня. И ей, похоже, нравится такой график.
   С каждым словом Маркуса перспектива брака с ним все более прояснялась.
   Он взял из ее онемевших пальцев голубой плед и внимательно на него посмотрел.
   – Красивая вещь. Моей маме нравилось шить лоскутные одеяла. Я до сих пор застилаю кровать одеялом, которое она сшила мне на выпускной.
   Вспомнив нарядное изделие в деревенском стиле, выполненное в красновато-коричнево-желтой осенней гамме, что она видела в его спальне в Портленде, Вероника подумала, что мать у Маркуса – настоящая мастерица. Такое одеяло могло бы завоевать первый приз на конкурсе местных талантов и пойти с аукциона за несколько сотен долларов.
   И несмотря на все противоречивые и болезненные детские впечатления, Маркус был сильно привязан к матери, если продолжал застилать кровать подаренным ею одеялом.
   Вероника кивнула:
   – Я вяжу этот плед для новой кровати Эрона – когда он вырастет из колыбельки.
   Впервые за вечер Маркус тепло ей улыбнулся.
   – Пройдет еще время, пока он выберется из своей кроватки, верно?
   Она улыбнулась и почувствовала, как то ужасное напряжение, что держало ее в тисках весь вечер, уходит.
   – Да, но и мне потребуется немало времени, чтобы его закончить. Я работаю над ним только урывками.
   – Я не хочу быть отцом урывками, Ронни. Пожалуйста, выходи за меня замуж.
   Она покачала головой. Она не отказывала ему, она была беспомощна в своей растерянности.
   Маркус просил ее. Он сказал «пожалуйста». Маркус, который заявил ей в тот самый первый день, когда они легли вместе в постель, чтобы она не путала секс с более нежными чувствами. И этот самый Маркус хотел создать с ней семью, и она не знала, найдет ли в себе мужество ему отказать.
   – Мне надо подумать. – Когда она увидела, что он готов привести еще аргументы в пользу своего предложения, она лишь добавила: – Пожалуйста.
   – Когда ты станешь думать о том, выходить тебе за меня или нет, подумай об этом.
   Он отшвырнул незаконченное одеяло, положил свои широкие ладони ей на талию и одним движением усадил к себе на колени.
   Он страстно прижался губами к ее губам, и все мысли о сопротивлении улетучились из ее сознания, как стайка птиц, летящих на юг в преддверии зимы. Она чувствовала в его поцелуе мужской голод и остатки гнева. Она уперлась ладонями в его грудь, пытаясь оттолкнуть его от себя.
   Она не хотела целоваться с ним, пока он все еще был на нее зол.
   Но когда кончик его языка раздвинул ее губы, ей уже ничего так не хотелось, как впустить его в себя. Вместо того чтобы его оттолкнуть, она вцепилась в его рубашку, и тогда гнев ее превратился в нечто куда более опасное – в страсть.
   Грудь ее ныла, и восставшие соски грозили проткнуть шелковистые оковы бюстгальтера. Она терлась об него, она хотела его ласки, нуждалась в ней. Тихо застонав, он, угадав ее желание, принялся расстегивать пуговицы на ее блузке. Он не стал тратить время на то, чтобы расстегнуть их все, – достаточно было того, что он просунул руку внутрь и накрыл ладонью ее изнемогающую плоть. Он нежно пожал ее грудь, одновременно потирая подушечкой большого пальца набухшие соски.
   Бормоча что-то в горячке желания и недовольства от того, что хоть бюстгальтер был и тонок, он все же создавал нежелательный барьер между его рукой и ее грудью, она ерзала у него на коленях, вжимаясь грудью в его ладони.
   Смех сотрясал его, но он не перестал ее целовать, чтобы выпустить его на волю. Она не понимала, что он находил столь чертовски забавным. Она хотела обнять его – голого. Сейчас. С лихорадочной поспешностью она принялась расстегивать его рубашку. Управившись с этой работой, она спустила рубашку с его плеч.
   Руки ее жадно ласкали покрытую жесткими завитками грудь Маркуса, и он вздрогнул всем телом, когда пальцы ее отыскали отвердевшие соски.
   Он оторвал губы от ее губ, откинул голову на спинку дивана, но не переставал ласкать ее грудь.
   – Ты так быстро меня заводишь, детка.
   – Хорошо. – Было бы чертовски обидно, если бы только она так быстро заводилась.
   Она провела языком влажную дорожку от его ключицы до подбородка и обратно, осыпала горячечными поцелуями его шею.
   Он неожиданно неуклюже расстегнул ее бюстгальтер и мозолистыми ладонями нежно провел по отвердевшим соскам и набухшей груди. Ей было так хорошо, что хотелось плакать.
   Она подняла голову и встретила его взгляд, пылавший желанием.
   – Маркус. Я хочу тебя прямо сейчас.
   – Да!
   Одежда полетела во все стороны, и она оказалась на полу возле игрушек Эрона, Маркус стоял над ней, стаскивая джинсы. Он был так возмутительно мужественен, так сильно возбужден, что Вероника не могла побороть знакомое только женщинам чувство тревоги от того, что он в ней может не уместиться.
   Должно быть, он увидел волнение в ее взгляде, потому что, усмехнувшись, сказал:
   – Не переживай. Умещусь.
   – Да. – Во рту так пересохло, что это короткое слово далось ей с трудом.
   Он опустился на нее сверху, прижавшись к мягкой плоти всей своей твердостью. Застонал и потерся об нее. Она всхлипнула и попыталась вобрать его в себя. Он отстранился.
   – Подожди, – сказал он и достал что-то из кармана джинсов.
   Затем он присел на колени между ее ногами и разорвал пакетик.
   – Ты принес с собой презервативы? – спросила она. Даже будучи возбужденной не менее его, она не уставала поражаться его самонадеянности.
   Он кивнул и посмотрел ей в глаза.
   – Ты знал, что этим кончится, – с укором сказала она, когда он натянул презерватив.
   Он не стал отвечать, а просто вновь опустился на нее так, чтобы губы его были вровень с ее грудью. Он захватил губами ее сосок, и куда только делись все ее переживания! Он втянул в себя один сосок, нежно прокатывая между большим и указательным пальцами другой. Он делал это до тех пор, пока она не взмолилась о пощаде.
   – Ты хочешь меня? – требовательно спросил он, лицо его приняло почти жестокое выражение, как это бывает у мужчин, когда они возбуждены.
   – Я хочу тебя, Маркус. Сейчас, пожалуйста!
   Ей было наплевать на то, что она его умоляет. Она просто хотела как можно скорее утолить это жгучее томление.
   Он раскинул ее ноги почти грубо и пристроился у входа. Она приподняла бедра и застонала в тот миг, когда его пенис проник в ее истомившееся тело. Затем со зловещим, оглушившим ее криком он толкнулся вперед и оказался в ней одним долгим толчком.
   И после этого она перестала думать. Она могла только ощущать. Жесткий ковер под ней. Уверенные и быстрые толчки его плоти в ней, вкус его губ на ее губах… И вдруг все начало вращаться. Она крикнула, и его губы заглушили ее крик, тело ее сжималось в конвульсиях вокруг него, она одеревенела от наслаждения.
   Его мускулистое тело задрожало, и она почувствовала, как он стал еще тверже, длиннее и толще, прежде чем настал и его черед кончить.
   Он весь обмяк, и голова его легла к ней на плечо. Несколько секунд они оба не могли отдышаться.
   – Я слишком тяжелый для тебя. – Он был предельно измотан.
   – Ничего. – И ей действительно было все равно. Эта близость была слишком приятной, чтобы ее лишиться.
   Он повернул голову, и она почувствовала легкий поцелуй на виске. Он был таким нежным, лишенным всякой сексуальной подоплеки, хотя их тела были соединены с предельно возможной интимностью, что она почувствовала слезы на глазах. Она заморгала, не желая дать им пролиться.
   И тут взгляд ее упал на часы в углу. Она замерла и прижалась к Маркусу.
   – Господи! Почти девять. Маркус! Дженни может в любую секунду войти сюда!
   Даже осознавая всю неизбежную необходимость разъединения, она не могла не почувствовать, как восстало ее тело против того, чтобы Маркус вышел из нее. Он подскочил, на ходу подбирая одежду. Она последовала за ним и остановилась перед дверью ванной комнаты в коридоре.
   – Ты иди сюда, ая воспользуюсь смежной со спальней.
   Он кивнул. Выражение лица у него было отсутствующее.
   – На этот раз нам не удастся вместе принимать душ.
   Порозовев от смущения, навеянного воспоминаниями, она сказала:
   – Не сегодня.
   Она направилась в спальню.
   – Ронни.
   – Что?
   – Секс – это тоже хорошо.
   – Что ты хочешь этим сказать?
   Он протянул руку и обнял ее за шею, потирая большим пальцем нежную кожу под подбородком.
   – Что наш брак будет страстным.
   Она попыталась сделать строгое лицо, но ей это не удалось.
   – Я не сказала, что выйду за тебя.
   – Ты выйдешь. – С этими словами он отпустил ее и зашагал в ванную, захлопнув дверь прямо у нее перед носом.
   Он и это спланировал? Он соблазнил ее специально, чтобы показать, чего она лишится, отказавшись за него выйти? Он должен понимать, что она никогда этого не забудет. Она помнила эти ощущения все восемнадцать месяцев жизни без него, и едва ли ее тело способно забыть о желании, которое он будил в нем, после того, что случилось сейчас. Она любила его.
   Маркус вернулся в гостиную спустя десять минут с еще влажными после душа волосами. Не было видно ни Ронни, ни ее сестры. Гостиная выглядела как после торнадо. Если Дженни войдет сейчас, то Ронни будет стыдно.
   Он не сомневался, что маленькая скромница тут же догадается, что беспорядок создан двумя взрослыми, только что страстно совокуплявшимися на полу.
   Маркус принялся собирать разбросанные по полу игрушки и бросать их в зеленую пластиковую бельевую корзину, уже наполовину полную. Он заметил на полу недовязанный плед и убрал его в корзину вместе с крючком, валявшимся под стулом.
   Теперь комната выглядела куда лучше. И ему захотелось выпить кофе.
   Первый раунд прошел неплохо. Теперь предстоял второй – знакомство с будущей невесткой. Маркус не сомневался, что мнение Дженни по вопросу брака ее сестры с ним повлияет на решение Ронни.
   Он мог лишь надеяться, что желание Дженни вернуться в прежнюю школу окажется достаточно сильным, чтобы она сыграла на его стороне.
   Маркус прошел на кухню и стал искать в буфете кофе. Он нашел его на полке над кофеваркой. Характерно для Ронни. Он как раз успел заварить кофе, когда услышал, как поворачивается ключ в замке.
   Повернув голову, он увидел Дженни. Волосы у нее были того же цвета, что и у Ронни, но только коротко пострижены. Не следствие ли это лечения во Франции?
   Дженни бросила рюкзак в коридоре и пошла на кухню. Она остановилась, увидев его возле включенной кофеварки. Карие глаза широко раскрылись. Она ожидала увидеть монстра? Впрочем, он не удивился бы.
   Ронни должна как-то объяснить младшей сестре, почему не сказала ему об Эроне. Он мог только предполагать, какая роль ему отводилась в представлении этой юной особы.
   – Привет, Дженни. Я Маркус.
   Она посмотрела на него в упор, и глаза ее были слишком умными и осведомленными для семнадцатилетней девчонки.
   – Это я поняла. Ронни не отличается обилием ухажеров, и за последнее время только один маячил на горизонте – тот самый людоед, которому она так боялась рассказать о сыне.
   – Дженни!
   И Маркус, и Дженни одновременно обернулись на голос. Ронни стояла в дверях гостиной с выражением досады и смущения на лице.
   Он смотрел на Ронни, хотя отвечал Дженни:
   – Я и есть людоед. Ронни поджала губы.
   – Я не называла тебя людоедом. Ни разу.
   – Нет, это я называла, – сказала Дженни довольно развязно.
   Маркус поймал себя на том, что смеется. Он подмигнул Дженни.
   – Имя Маркус мне нравится больше, но если тебе хочется дать мне прозвище, «людоед» меня вполне устроит.
   Неожиданно Дженни улыбнулась:
   – Я это запомню.
   Он повернулся, чтобы налить себе кофе.
   – Кто-нибудь еще хочет?
   Ронни зашла на кухню и подала ему сахар и ложку.
   – Нет, спасибо.
   – Я бы выпила немного, но Вероника считает, что кофе мне вреден. – Дженни улыбнулась сестре. Ронни ответила ей улыбкой, и лицо ее стало таким беззащитно-нежным, что Маркусу захотелось уберечь ее от невзгод.
   Ей пришлось пройти через ад, и он не мог позволить, чтобы она и дальше одна справлялась со всеми проблемами.
   – Кофе тебе вреден, – сказал Маркус.
   – Тогда почему вы его пьете? – спросила Дженни, надменно вскинув подбородок.
   Маркус пожал плечами:
   – Потому что я его люблю.
   – Чашка кофе в день вылечивает астму, говорят. У вас астма? – спросила Дженни, весело поблескивая глазами.
   – Нет.
   – Очень плохо. Тогда получается, что вы грешите против своего здоровья.
   Маркус насыпал сахар в кофе и размешал.
   – Пожалуй.
   Он глотнул горячую жидкость. Кофе был, наверное, из Пуэрто-Рико и пах божественно.
   – Итак, что вы думаете по поводу Эрона? – спросила Дженни.
   Вероника уронила ложку в раковину.
   Она нарочно это сделала, маленькая негодница.
   Он заставил себя проглотить добрый глоток обжигающего напитка и не поперхнуться, после чего развернулся к Дженни всем корпусом и абсолютно честно ей ответил:
   – Он просто восхитителен.
   Шаловливая дерзость в лице Дженни сменилась серьезностью. Глаза у нее потеплели.
   – Да, он чудесный малыш, даже если ночами не спит, когда у него зубы режутся.
   Маркус прислонился спиной к кухонной стойке, скрестив ноги, и сделал еще один глоток. Дженни обошла стойку и села на табурет. Ронни не отходила от раковины, оттирая со столешницы несуществующее пятно.
   – Итак, вы снова собираетесь быть вместе или как? – спросила Дженни с детской непосредственностью.
   Ронни замерла и устремила на Маркуса тревожный взгляд, умоляя его глазами, но о чем? Может, она не хотела, чтобы он что-то говорил о своем предложении? Плохо. Он не собирался дальше играть роль очень плохого парня.