Монро Люси. Благородство ни при чем

   Ронни замолчала, и ему показалось, что она подозрительно шмыгнула носом.
   – Ты плачешь?
   – Глупый вопрос.
   – С чего мне плакать? – запальчиво спросила она, словно он оскорбил ее таким предположением.
   О, черт! Вероятно, он ее обидел. Маркус протянул руку и пожал ей ногу повыше коленки. Он не умел успокаивать по-другому.
   – Прости, малыш.
   Слова эти никак не подходили к случаю, но он не знал, что еще сказать. Он еще не вполне пришел в себя от ее шокирующей откровенности. Он не понимал, почему она так щедро делилась с ним обстоятельствамисвоей жизни сейчас, в то время как полтора года назад ничего ему не говорила. И подозревал, что завтра она горько пожалеет о своем прямодушии.
   И еще она сказала, что любила его тогда.
   Вот черт! Он не знал насчет любви, но подумывал о том, чтобы сделать ее постоянной подругой. Ему даже приходило в голову спросить ее, не переедет ли она к нему. Да, он ничего ей об этом не говорил. Как-то не представился случай. Или посчитал, что она сама обо всем догадывается. Он нуждался в ней, это было очевидно, как теперь ему кажется вполне логичным, что она объясняла себе его потребность в ней неуемной похотью, и только.
   Она сказала, что для себя она черпала в их отношениях нечто большее, чем секс, но так ли это на самом деле? Если бы она действительно его любила, разве не поделилась бы с ним своими невзгодами? Разве не обратилась бы к нему за помощью, вместо того чтобы бросить его и разрушить все, что между ними было?
   Вероника судорожно вздохнула.
   – Спасибо, но за меня можешь не волноваться. Я сама справлюсь. Как всегда.
   Интересно, входит ли в ее представление о том, как следует самой решать проблемы, использование таких сомнительных средств, как работа на конкурентов и промышленный шпионаж? Маркус не знал. И сейчас, сидя с ней рядом в машине, он не был уверен в том, что хочет получить этот ответ. Он вообще не желал ни о чем думать, когда запах ее наполнял тесное пространство машины и тело ее было так близко, что стоило лишь руку протянуть, чтобы к ней прикоснуться. Все время пребывания в ресторане и потом, пока она делала все эти ошеломляющие признания, тело его гудело, как телеграфный столб, от докучливого желания. Гордиться тут было нечем, но факты – вещь упрямая. Он не мог не признаться, что постоянно, мучительно, неотступно думает о том, какая она под одеждой. Вместо того чтобы разбираться в проблеме, кто в «Клайн технолоджи» занимается промышленным шпионажем.
   Ему надо бы ликовать. Его расследование близилось к завершению. Увы, но сейчас он думать не мог, он только чувствовал. Ее боль. Ее разочарование. И собственное желание. Оно пульсировало в нем с интенсивностью африканского барабанного боя.
   Он заехал на автостоянку рядом с домом, где жила Вероника. Выключив двигатель, обернулся к ней. Он молчал. Говорить было нечего. Он хотел ее так сильно, словно и не было всех этих восемнадцати месяцев. Ему было жизненно необходимо к ней прикоснуться и почувствовать отклик ее тела.
   Она отстегнула пристяжной ремень, но дверь сию же минуту открывать не стала. Чувствовала ли она тот же заряд желания, что и он? Ощущала ли, как сильно он нуждался в том, чтобы снова ощутить ее вкус?
   – Ты собираешься рассказать Клайну о том, что случилось в «Си-ай-эс»? – Слова ее были как удар плетью.
   Ему не хотелось возвращаться к этой теме прямо сейчас. Он не желал размышлять о расследовании, об ответственности перед клиентом. Он что-нибудь придумает – что-то, что защитило бы Ронни и все же дало ему возможность выполнить обязательства перед Клайном. Он пока не знал как, но был уверен, что сумеет это сделать.
   – Из-за этого не переживай.
   Она вскинула голову и повернулась к нему:
   – Как ты можешь так говорить? Теперь ты понимаешь, насколько важна для меня работа. Я не могу позволить себе оказаться на улице.
   – На этот раз ты не одна.
   Он не мог обещать ей, что она останется на работе. Он не знал, как сможет она удержаться на рабочем месте, если и в самом деле взялась за старое, но он обязательно ей поможет. Он не позволит ей и дальше бороться за выживание в одиночку. Она засмеялась:
   – Да. Понятно. Просто скажи мне, как ты намерен распорядиться информацией о моем прошлом в «Си-ай-эс».
   Он покачал головой. Он не мог думать о «Клайн технолоджи» в тот момент, когда ее запах кружил ему голову. Он положил ей руку повыше колена, ощущая, как под тканью юбки напрягись мышцы. Он провел ладонью вниз по ноге, нежно лаская ее, пока ладонь его не накрыла колено, прикрытое только тонкой шелковистой тканью чулка.
   Господи… Носит ли она все еще чулки? Он помнил, как впервые увидел ее маленький белый пояс для чулок. Этот предмет туалета явно не был эксклюзивным изделием «Виктории Сикрит», но он возбудил его так, что и вспомнить страшно.
   – Маркус!
   Он слышал резкий тон, каким она произнесла его имя, но не отреагировал на него. Он должен был почувствовать ее вкус. Прямо сейчас.
   Не дав ей шанса с ним поспорить, он наклонил голову и стремительно овладел ее ртом. Она слегка приоткрыла его, и ее полураскрытые губы были как оазис в пустыне для его изнывающей от жажды души. Она попыталась отвернуться, но он повернул голову в том же направлении, не отрывая губ, взывая к отклику, который не давал ему уснуть еще долго после того, как она уезжала от него к себе.
   Ее рука сжалась в кулак, захватив ткань его рубашки. Возможно, она изначально собиралась его оттолкнуть, но закончилось тем, что притянула его к себе еще ближе. Он не стал препятствовать. Схватив ее за бедро однойрукой и сжав в другом кулаке прядь ее шелковистых волос, он поцеловал ее еще крепче, так что языки их сплелись в страстном соитии, взывая к слиянию тел.
   Она тихо застонала. Также, как раньше. Маркус пропал. Если он не прикоснется к ней, не почувствует шелковистую гладкость ее кожи в ближайшие тридцать секунд, то тело его просто взорвется от неудовлетворенного желания. Он потянул за свитер с ретивостью подростка. Он просто не мог заставить себя притормозить. Куда только делась его легендарная неспешная техника обольщения, его способность не торопить развязку!
   Но его противоестественная неуклюжесть оправдала себя в тот момент, когда пальцы его соприкоснулись с ее кожей. Он весь задрожал – таков был эффект от прикосновения к телу, которое он желал, не находя утоления, целых полтора года.
   Она затихла, и он почувствовал то же, что и в тот первый раз, словно она ждала со смешанным чувством ужаса и предвкушения грядущей ласки. И, как тогда, он не захотел ее разочаровать.
   Кончиками пальцев легко проведя по ее ребрам, он и настрой поцелуя несколько изменил. Если этот поцелуй начинался как поцелуй изголодавшегося, то теперь губы его мяли ее рот, словно желая успокоить, утешить.
   Он хотел, чтобы она желала его также сильно, как он ее. Чтобы не боялась близости между ними.
   Он чуть отвел от нее губы.
   – Потрогай меня, крошка. Пожалуйста.
   Она распахнула ресницы, и он прочел ужас в ее глазах. Он едва не выругался, но вовремя прикусил язык. Он не хотел ее пугать. Он жаждал ее любить. Он снова ее, поцеловал, давая возможность губам вести молчаливый диалог с ее губами. Она пыталась вжаться в спинку, отстраниться, но он ни за что ей не позволил бы. Неужели она не понимала, что он не в силах отпустить ее?
   Он провел языком по контуру ее губ, поддразнивая. Побуждая ее открыть рот навстречу его поцелуям. Она застонала, и губы ее приоткрылись. И этого было достаточно.
   Он вошел в ее рот с настойчивой решимостью сломать последнее сопротивление и с той же целью позволил ладони накрыть ее грудь. Сквозь тонкий хлопок ее бюстгальтера он чувствовал, как напрягся и вжался в ладонь ее сосок.
   – О да, детка. Ты меня так возбуждаешь. – Он таял, и она тоже.
   Напряженности в ее теле больше не было. Он чувствовал вкус победы на губах. Она прерывисто дышала, прижималась грудью к его руке, и ее ладонь скользнула по его бедру в опасной близости к напрягшемуся пенису.
   Он слегка изменил позу, чтобы кончики ее пальцев прикоснулись к нему, застонал под ее пальцами и, исполненный желания, подвинулся так, чтобы теснее прижаться к ней. И врезался в ручку переключения скоростей.
   Не могли они заняться любовью впервые на автостоянке. Он отстранился и был вознагражден, увидев выражение ее лица – грубая чувственность и никаких иных эмоций.
   – Пригласи меня наверх, – потребовал он.
   – Да. – И тут ее глаза начали фокусироваться, чувственная отрешенность сменилась ужасом. – Я хотела сказать «нет». Это невозможно.
   – Почему? – Может, у нее все-таки есть бойфренд? И тут он вспомнил про Дженни. Конечно. Сестра уже дома. – Черт! Я забыл про твою сестру. Поехали ко мне.
   Она затрясла головой. Глаза у нее были прямо бешеные.
   – Нет, я на это не пойду.
   Он чувствовал, как желание и страсть превращаются в гневное разочарование.
   – Почему, черт возьми, ты не поедешь? – спросил он, на этот раз чуть ли не крича.
   – Я сказала Дженни, что к девяти буду дома. Зеленый огонек на приборной панели показывал бездесяти девять.
   – Ты можешь позвонить ей от меня и сказать, что задерживаешься.
   Он отвернулся и пристегнул ремень, прежде чем включить зажигание.
   – Нет, – решительно и твердо сказала она.
   Он схватился за руль так, словно хотел его раздавить.
   – Ты хочешь меня не меньше, чем я тебя. – Он видел тому свидетельства. Он чувствовал ее желание. Она не могла бы убедить его в обратном.
   Она выглядела загнанной в угол.
   – Да.
   – Тогда почему ты говоришь «нет»? – процедил он сквозь зубы. Разочарование перерастало в ярость.
   Она прищурилась и поджала губы.
   – Возможно, мне противна сама мысль ложиться в постель с мужчиной, который загонял меня туда шантажом.
   С этими словами она распахнула дверцу и выскочила из машины так, словно за ней гналась свора голодных псов.
   Грязно выругавшись, Маркус стукнул по рулю кулаком. Мучительная дорога домой и долгий холодный душ – вот и все, что ждало его в этот вечер, и винить в этом ему было некого, разве что самого себя.
   Он яростно повернул ключ зажигания, и «ягуар», повинуясь хозяину, сорвался с места, заскрежетав шинами об асфальт.

* * *

   Злобное шипение шин «ягуара» Маркуса эхом отдавалось в голове Вероники, которая, стоя перед дверью собственной квартиры, пыталась взять себя в руки и справиться с вышедшими из-под контроля чувствами. Руки ее предательски дрожали, когда она шарила в сумочке в поисках ключей.
   Она готова была позволить ему овладеть ею прямо там, в машине, на переднем сиденье. Так ее завели его поцелуи. Все было еще опаснее, чем раньше.
   По крайней мере тогда, полтора года назад, она соображала, где находится. Маркус часто целовал ее и ласкал в общественных местах, но она всегда умела остановить его, до того как ситуация выйдет из-под контроля.
   Время, проведенное порознь, вместо того чтобы усмирить пыл, только усилило влечение, которое она всегда к нему испытывала. Она втянула носом воздух и медленно выдохнула. Если бы он не потребовал подняться в ее квартиру, она так бы и осталась там, в машине, и к этому времени уже, пожалуй, была бы наполовину раздета.
   Только напоминание об их с Маркусом сыне смогло остудить ее жар настолько, что она успела выбраться из машины. И все равно она едва не поддалась соблазнительному предложению Маркуса поехать к нему.
   Ей очень этого хотелось. Сильнее, чем она готова была признать.
   Тогда почему она просто не приняла условия его шантажа? Возможность предоставлялась отличная.
   Да. Все верно. Цель состояла в том, чтобы заставить его обещать не претворять свою угрозу в жизнь, согласившись принять его условия и позволив ему ее отвергнуть. Но, судя по тому, как он чуть не потерял над собой контроль в машине, этого не могло произойти. Он хотел ее, и это повергло ее в шок.
   Его желание не было фальшивым. Она почувствовала это, когда они целовались. Он так же отчаянно хотел ее, как и она его.
   А что, если он не блефовал, предлагая ей переспать с ним за то, что он не расскажет о ее прошлом Клайну? Неужели она только что подписала себе приговор, отказавшись поехать с ним?
   Она не могла принять такое предположение. Маркус на это не способен. Он не был скользким и мерзким. Не был жабой. Возможно, он эгоист. Он мог быть надменным, чертовски уверенным в своем неотразимом обаянии, и у него были на то причины. Но он не шантажист. Что-то другое должно было произойти. Что-то, чего она не понимала.
   Ладно. Он действительно ее хотел. И этот факт дарил ему столько же удовольствия, сколько можно получить, съев полную тарелку металлической стружки. Ему не нравилось это его нелепое желание, и тут, кстати, обнаружилось, что она и воровка, и лгунья. Она объяснила ему, почему так поступила, но едва ли он принял ее объяснения. Он не понял, почему она не обратилась к нему.
   Как она могла ему растолковать то, что сама не осознавала? Она была в отчаянии – оказалась беспомощной перед болезнью сестры и шокирующим фактом собственной беременности. Столько раз за прошедшие месяцы она корила себя за сделанный выбор, но изменить уже ничего нельзя.
   Возможно, шантаж – это тот способ, с помощью которого он мог бы заманить ее в постель, не подвергая испытанию собственную гордость. Может, сама мысль отом, чтобы иметь с ней нормальные отношения, пусть даже основанные на стремлении к сексуальному разнообразию, настолько ему претила, что он должен был изобрести какой-то иной, лишенный эмоций способ, чтобыполучить желаемое. Вероника покачала головой, чтобы прогнать угнетающие мысли, и отомкнула замок.
   Она явно неправильно поняла чувства Маркуса полтора года назад. Он был потрясен тем, что она не поделилась с ним своими проблемами. Так отчего она думает, будто лучше понимает его мысли и мотивы сейчас?
   – Как все прошло? – Дженни, свернувшаяся калачиком в углу дивана, подняла глаза от книги.
   Вероника поставила сумочку на туалетный столик возле двери.
   – Отлично.
   Она не могла сказать сестре, что Маркус пытался шантажом заманить ее в постель, а она старалась оправдаться перед ним за сделанное в другой жизни. И пусть по земным меркам прошло всего полтора года, но в метафизическом смысле, с тех пор как она была подругой Маркуса, прошла вечность.
   – И куда вы, ребята, ходили?
   Вероника прошла на кухню и налила себе стакан воды.
   – В тот рыбный ресторанчик, что возле воды.
   – Там, где официант симпатичный?
   Вероника зашла в гостиную и присела на диван в дальний от Дженнифер угол. Она взяла корзинку с вязаньем и принялась работать над пледом для кроватки Эрона – пригодится, когда подрастет. Шерсть была того же василькового синего цвета, как глаза у мальчика и его отца.
   – Да. Этот официант нас сегодня обслуживал. Он все время что-то приносил. Наверное, ждал, что я ему расскажу о тебе.
   Дженни засмеялась, но невесело.
   – О, определенно. Похоже, этому парню нравятся девушки почти без волос и тощие до неприличия.
   Вероника уронила моток на пол.
   Она потянулась к сестре и обняла ее за плечи.
   – Худые сейчас в моде, ты разве не знаешь? Но твое тело не такое уж теперь и тощее. И волосы у тебя великолепные.
   Глядя сейчас на Дженни, на ее каштановые кудряшки, обрамляющие лукавое личико феи, трудно было поверить, что год назад она была абсолютно лысой. Это верно, кудряшки у нее еще коротенькие, но зато выглядят чарующе.
   – Радость моя, ты просто красавица. Дженни положила голову на плечо сестры.
   – Ты моя сестра. Ты меня любишь и говорила бы мне, что я красивая, если бы я была похожа на тролля. – И тут Дженни засмеялась. – Но только попробуй прекратить повторять мне, что я красавица!
   Вероника крепко ее обняла и отодвинулась, зная, что с этой независимой младшенькой нельзя распускать слюни. Не поймет.
   Вероника вновь взяла в руки пряжу и крючок, сказав:
   – Зеркало скажет тебе то же, что и я. Дженни пожала плечами.
   – Расскажи мне о своем свидании с Маркусом. Ты сообщила ему об Эроне?
   Вероника вздрогнула и пропустила петлю. Распустив ряд и начав его сначала, она еле слышно промолвила:
   – Это было не свидание.
   – Вот как. Ты с ним ужинала?
   – Ты же знаешь это.
   – Ты сама за себя платила?
   – Нет.
   – Целью этой встречи было обсуждение планов по экспансии «Клайн технолоджи»? – спросила Дженни, при этом взгляд ее говорил: «Только попробуй мне соврать и скажи, что вы встречались ради этого».
   – Нет.
   – По мне, все очень похоже на свидание. Полагаю, ты скажешь, что прощального поцелуя от него тоже не последовало.
   Вероника почувствовала, как краснеет, и в который раз недобрым словом помянула свою белую кожу, на которой так заметен румянец. Бледность, контрастирующая с темными волосами и серыми глазами.
   – Нет, я этого не говорю. Дженни едва не вскрикнула.
   – Значит, он пытался. И ты ему позволила? Веронике очень хотелось соврать, но совесть ее и такеле несла ту ношу, что она на нее взвалила восемнадцать месяцев назад.
   – Да.
   Вероника не стала вдаваться в подробности. Дженни ни к чему знать, что этот поцелуй далеко ушел от обычного прощального и был близок к тому, что называют взрывоопасным. Сосредоточившись на превращении мотка пряжи в нечто более утилитарное, Вероника пыталась не замечать тех прощупывающих взглядов, что бросала на нее Дженни.
   – Ты позволила этому проныре поцеловать себя? – Она услышала в голосе Дженни недоверие. Она и сама не поверила бы, если бы кто-то ей предсказал это до встречи с Маркусом. Но в тоне младшей сестренки было еще что-то. Тревога. Озабоченность. Сочувствие.
   Отмотав немного шерсти, Вероника сказала:
   – Он не проныра, и это ничего не значит.
   – Как тогда, когда он сделал тебе ребенка?
   Слова были как выстрелы, а мишень – ее совесть. Вероника вынуждена была признать, что в очередной разсовершила грубый просчет, не сказав Маркусу об их ребенке.
   – Я думала, что, возможно, это действительно что-то значит. – Тогда думала.
   – О чем ты говоришь? Он сказал, что расстроился, когда ты сорвалась в никуда? Он скучал по тебе? – Сестра ее с поразительной легкостью перепрыгивала от подросткового цинизма к мелодраматической сентиментальности.
   Что могла ответить ей Вероника? Он явно соскучился по ее телу, но он не мог опуститься до того, чтобы тосковать по шпионке.
   Она решила сфокусировать внимание на прошлом, а не на настоящем.
   – Я никогда не говорила ему о маме и папе, и о тебе тоже. Он вел себя так, словно моя скрытность его обидела, будто он хотел знать обо мне больше, а я недостаточно ему доверяла.
   – А ты доверяла?
   – Конечно, нет. – Вероника считала, что ему это неинтересно. Но и ее убежденность в этом говорила о недостатке доверия как к нему, так и к тем отношениям, что были между ними.
   Она так привыкла полагаться только на себя, что даже не рассматривала возможность разделить свою ношу с человеком, который видел в ней всего лишь временную сексуальную партнершу. Но, возможно, она была в глазах Маркуса чем-то большим. Ведь она сама была свидетельницей того, как Маркус рвал с женщинами отношения, куда более перспективные, чем были у них. В этом она не могла ошибиться.
   – Я думала, что у меня есть на то основания. Однако он смотрел на вещи по-другому. Но теперь это едва ли имеет значение. Все это вода, что давно утекла. Сколько ни смотри на нее с моста, ничего не вернешь.
   – Если не считать, что на этом мосту есть ребенок.
   – Да. – Ребенок, которого она любила. В котором она нуждалась.
   Которого могла запросто потерять, если Маркус узнает о его существовании.

Глава 8

   Маркус лежал в постели, мучимый бессонницей и бессильной злобой, когда зазвонил телефон.
   Он инстинктивно потянулся к нему, но уронил руку, так и не взяв трубку. Вероятно, это Ронни хочет узнать, что он намерен рассказать Клайну о ее прошлом.
   У него не было ответа на сей вопрос, и это не имело никакого отношения к ее отказу поехать к нему домой.
   В дело вступил автоответчик, и звонки прекратились. Несколькими секундами позже загудел мобильник. Маркус раздраженно откинул одеяло и встал с постели.
   – Алло!
   – Маркус?
   Маркус испытал настоящий шок, узнав голос матери, тогда как ожидал услышать Ронни. Он даже онемел на мгновение.
   – Маркус! Ты меня слышишь?
   – Да. Что я могу для тебя сделать, мама?
   – У твоего отца только что был сердечный приступ. Он в больнице… – В трубке послышались всхлипы.
   – Насколько это серьезно? – Он сочувствовал переживаниям матери, но к известию о болезни отца отнесся равнодушно.
   – Я хочу, чтобы ты приехал! – сказала она, не отвечая на его вопрос.
   – Буду через час.
   – Спасибо. – Она плакала.
   Маркус быстро оделся и через несколько минут был в пути. В городе его юности была всего одна хорошая больница, и он повел машину прямо к ней. У него не было сомнений, что мать его оттуда не уходила, раз Марк оставался там.
   И он не ошибся: мать его сидела в приемной. При его появлении она подняла голову и благодарно улыбнулась.
   Маркус подошел к матери и крепко обнял ее.
   – Ты в порядке?
   Она похлопала сына по спине и кивнула.
   – Врачи говорят, что инфаркта не было. Они еще проводят тесты, но не похоже, чтобы последствия приступа были необратимыми.
   – Я рад. – Маркус действительно был рад. Он терпеть не мог, когда мать переживала, да и Марку он зла не желал. Он просто ничего не испытывал к человеку, который притворялся, будто его сын не существует, пока Маркусу не исполнилось тринадцать.
   Его мать отстранилась и провела рукой по волосам, которые на вид были такими же естественно светлыми, как и у сына. И эту привычку проводить рукой по волосам со лба к затылку, когда нервничал, Маркус тоже унаследовал от матери.
   – Он уже шумит по поводу выписки. Я считаю, что ему нужно остаться в больнице на ночь под наблюдением врачей, но он хочет уйти, как только будут готовы анализы.
   Как это на него похоже.
   Мать вздохнула и опустилась на диван, пригласив его присесть рядом. Маркус молча сел.
   – Я надеюсь, ты с ним поговоришь. – Она прикусила губу. – Мне надо знать, что он вне опасности. Я буду ужасно нервничать, если он вернется домой, даже и дня не побыв под контролем медиков.
   Разумеется, она вся в тревоге. Марк Данверс значил для нее больше, чем собственная гордость.
   – Едва ли он станет меня слушать.
   Мать, все еще красивая лицом, нахмурилась:
   – Ты не хочешь налаживать с ним отношения, верно? Прошло уже почти двадцать лет, неужели ты не можешь его простить?
   Маркус не хотел обсуждать с ней эту тему. Особенно сейчас. Она и так была расстроена, и он не хотел усугублять ситуацию. Жаль, но он не мог восстановить ту связь, то чувство единения, которое было между ними когда-то – то, что сломал его отец. Он даже не знал, с чего начать.
   Когда он смотрел на отца, то видел лишь человека, который вел двойную жизнь, походя травмируя всех, кого вовлек в свою бесчестную игру ради собственного удовольствия. Перед ним был тот, чьи убеждения не допускали развода, но позволяли больше десяти лет поддерживать связь вне брака. Удобная позиция.
   Маркус любил мать и сносно относился к Марку, но уважать отца он не мог.
   – Я поговорю с ним, – сказал он, чтобы избежать конфронтации.
   Мать улыбнулась с явным облегчением:
   – Спасибо. Твои брат и сестра уже в пути, но им предстоит перелет, и кто знает, когда они прибудут.
   Забавно, но сводные брат и сестра куда легче приноровились к той роли, что стала играть в их жизни его мать, чем Маркус. Он так и не смог до конца смириться с решением матери выйти замуж за Марка. Может, так случилось потому, что дети Марка от первого брака успеливырасти и покинуть отчий дом до того, как умерла их мать и ее место заняла мать Маркуса.
   Кроме того, мать его была заботливой, со щедрым сердцем женщиной, невзлюбить которую очень трудно. Она никак не соответствовала тому образу, который возникает у большинства людей при слове «любовница».
   Войдя в палату, Маркус застал отца сидящим на кровати. Он выглядел так, словно ничего не произошло: так и лучился энергией и даже в стандартной больничной рубашке, в которой любой другой смотрится глупо и жалко, не утратил властности и достоинства.
   – Итак, твоя мать тебя вызвала. Я надеялся, что она тебе позвонит.
   – Ей необходимо, чтобы с ней рядом кто-то был.
   – Верно. – Глаза у Марка были того же цвета, что и у Маркуса, но этим сходство с отцом исчерпывалось. – Я заставил ее переживать.
   – Ты должен лучше о себе беспокоиться. – Он не хотел этого говорить, слова сами выскочили.
   Он хотел сказать, что мать его без Марка потеряется в этой жизни. Но отец решил, что Маркус волнуется о его здоровье, и явно был этому обрадован.
   – Обещаю. Больше физических нагрузок, минимум жирной пищи и меньше нервозности – вот мои будущие прерогативы в жизни.
   – Мама хочет, чтобы ты остался на ночь для наблюдения.
   Лицо Марка приняло знакомое упрямое выражение.
   – Она всего лишь женщина. Она слишком много тревожится по пустякам. Я возвращаюсь домой. Сейчас я прекрасно себя чувствую.
   – Зато ей будет плохо, если ты настоишь на выписке.