Глава 10
   Беренис проснулась и, нежась в утренней полудреме, представила, что она снова в Стреттон Корте. У подножия кровати были толстые подпорки, очерченные ярким солнечным светом, льющимся из окон, и это напоминало ей собственную кровать в родном доме. Если зажмуриться, то иллюзия была почти полной. Так легко верилось, что аромат, приносимый нежным ветерком, был ароматом английских роз, а не гибискуса, и где-то вдали мычали огромные стада, пасущиеся на Уилтширских пастбищах, а вовсе не чужеземные гурты. Но невозможно было долго оставаться в плену этого самообмана, и совсем другие чувства вторглись в мечты Беренис. Ощутив за спиной холод там, откуда еще недавно шло тепло горячего тела, она протянула руку, но наткнулась на пустоту. Себастьян ушел.
   Она резко села на кровати, оглядывая комнату, не зная, радоваться ей или огорчаться. Место, где он лежал, все еще хранило его тепло, а подушка была смята. Она коснулась подушки пальцами, терзаемая воспоминаниями о нем – его прекрасно очерченных губах, твердой линии подбородка, иногда агрессивно выступающего, этих потрясающих зеленых глазах на смуглом лице. Черты, которые она никогда не сможет забыть, никогда…
   В этот момент в дверях совершенно неожиданно появилась Джульетт. Ее черные глаза горели недобрым огнем.
   – Я должна воочию убедиться в этом! – сказала она с горечью в голосе. – Мадам графиня водворилась в постели своего мужа. Я прокляла тот день, когда он отправился за тобой в Англию! Ты не принесешь ничего, кроме несчастья.
   Беренис онемела. Она инстинктивно натянула одеяло на грудь. Все следы сна улетучились, чувства обострились. Эта женщина была опасна, быть может, даже безумна.
   – Что ты здесь делаешь? – спросила она холодно, разглядывая Джульетт, словно какое-то вредное насекомое.
   – Я появилась в этом доме задолго до тебя! гневно бросила Джульетт, злобно сверкнув глазами.
   – Возможно, но теперь я здесь хозяйка, и тебе следует помнить это. – Беренис собралась приказать Джульетт выйти из комнаты, как вдруг ее осенило. А что, если?..
   Интуиция подсказывала ей, что она собирается поступить глупо, и Беренис почувствовала угрызения совести, но, раз ступив на избранный путь, было не так-то просто изменить первоначальной привычке. Она наклонилась вперед и, придав голосу как можно больше дружелюбия, сказала:
   – Если хочешь, чтобы я ушла с дороги, почему бы тебе не помочь мне? Как только я выберусь отсюда, ты никогда меня больше не увидишь, клянусь!
   Джульетт ответила не сразу.
   – Предлагаешь предать графа? – спросила она задумчиво, с настороженным выражением лица.
   – Да, если ты так это понимаешь. Я должна выбраться отсюда. У меня есть немного денег, но как только я попаду в Чарльстон, то устрою так, чтобы ты получила еще. – В порыве чувств Беренис стала на колени, и простыня сползла, открывая ее плечи и руки.
   Ее волосы блестели, а голубые глаза светились надеждой. Она была сейчас воплощением красоты того европейского, англо-саксонского типа, которому так завидовала Джульетт. Английская аристократка, изнеженная, наслаждающаяся привилегиями, которых креолка была лишена, и, вдобавок ко всему, околдовавшая Себастьяна. Джульетт хотелось схватить нож и вырезать сердце соперницы, предлагая его, как жертву, одному из своих богов.
   Тогда Беренис задала вопрос, который терзал ее и не давал покоя с того момента, как они прибыли в Бакхорн.
   – Ты любовница Себастьяна или, возможно, была ею?
   Джульетт коварно улыбнулась.
   – Это одна из тех тайн, которые вам еще предстоит узнать, мадам, – ответила она, наслаждаясь муками Беренис.
   – Ты не скажешь мне? Но ты мне поможешь?
   – Может быть. Мне нужно все хорошо обдумать.
   Это был миг зыбкого равновесия, когда чаша весов могла склониться в любую сторону, но в следующую секунду вошел Себастьян, гневно нахмурив брови при виде креолки.
   – Джульетт! – громко крикнул он. – Что это значит?
   Она дерзко взглянула на него:
   – Я пришла посмотреть, не нужно ли чего мадам.
   – В самом деле? – ответил он резко. – Я здесь решаю, что кому делать, и в настоящее время мадам учится обходиться без прислуги.
   Беренис была расстроена его вмешательством, так как почти поверила, что еще немного – и Джульетт согласилась бы на ее предложение. Она снова откинулась на подушки. Да, Джульетт не терпелось избавиться от ее присутствия в доме, хотя Беренис все еще не могла понять, что ее связывало с Себастьяном. Это сбивало с толку.
   Побледнев от ярости, Джульетт бросила на него пронзительный взгляд и вышла из комнаты. Оставшийся безучастным, Себастьян подошел к кровати и сел на краю.
   – Пыталась подкупить ее, cherie? – спросил он небрежно. – Действуешь по принципу, что каждый имеет свою цену?
   – Ну и что, если так? – ответила она гневно. Он скривил рот в циничной ухмылке:
   – Как ты переменилась! Вижу, что нежные лепестки прошедшей ночи превратились в шипы.
   Беренис вспыхнула:
   – Это не слова джентльмена, сэр. Себастьян запрокинул голову и рассмеялся:
   – Хочешь днем сделать вид, что ночи не существует? Так? Прекрасно! Я подыграю тебе – на некоторое время. Что же до подкупа Джульетт, то тебе это не удастся. Она предана мне, кроме того, она меня боится.
   – Какой же ты тиран! – Но даже выкрикивая эти гневные слова, Беренис хотелось броситься в его объятия. Это было унизительно, и она презирала себя, уверенная, что он читает ее мысли. – Она твоя любовница? – крикнула она.
   На его лице отразилось страдание, но глаза вспыхнули:
   – Мадам графиня! Что за вопрос жены мужу! Я поражен, что вы могли подумать такое!
   Конечно, это нельзя было назвать ответом, и она поняла, что бесполезно расспрашивать дальше. А с другой стороны, так ли уж ей хотелось узнать правду? Когда Беренис видела их вместе, у нее возникало ощущение, словно сердце сжимает гигантский кулак.
   Было заметно, что Себастьян встал уже давно. Он был свежевыбрит, аккуратно причесан; весь его облик дышал такой бодростью и свежестью, что можно было предположить: он совершил раннюю прогулку верхом. Затем, с присущей ему молниеносной сменой настроения, он заявил:
   – Если хочешь что-нибудь поесть, то иди на кухню.
   Гневный ответ готов был сорваться с ее губ, но, взглянув на его лицо, Беренис промолчала. Она удовлетворилась тем, что надменно вздернула подбородок и прошествовала к окну, завернувшись в простыню, словно в тогу. Себастьян ничего больше не сказал, и она услышала звук его шагов и стук захлопнувшейся двери.
   Спустя некоторое время она стояла на кухне, и котелок с яйцами кипел на огне. Беренис обнаружила, что ей нравится готовить. Она вспомнила уроки, полученные под руководством леди Оливии. Далси нигде не было видно, и Беренис решила, что, по уши влюбленная, та просто-напросто забыла о своей госпоже. Кухня была сердцем дома, и Беренис понемногу стала привыкать к тому, что Джесси, Адам и с полдюжины их ребятишек без конца сновали туда и обратно. Куры бегали по полу, и пара лохматых дворняжек покусывала своих блох на коврике у очага. Хромая чайка стояла в дверях, путаясь у всех под ногами, без конца выпрашивая какой-нибудь лакомый кусочек.
   Уже ставшая менее привередливой, Беренис сидела у заставленного посудой стола, когда в дверь вбежала запыхавшаяся Далси:
   – О, мадам, простите, что я опоздала. Беренис, на секунду прекратив чистить яйцо, взглянула на нее и сказала с улыбкой:
   – Не беспокойся об этом, Далси. Все равно мне не полагается иметь слуг – согласно правилам моего Супруга и Повелителя.
   – Ну, мы ведь знаем, что это глупость, не так ли, миледи?
   – Да, но мы будем притворяться, хорошо? Просто, чтобы не раздражать его. – Беренис не было нужды спрашивать Далси, где она была. У нее на шее висела нитка бус Квико.
   – Хочешь гренки? – предложила она. – А это айвовое желе, которое приготовила Джесси – настоящая пища богов!
   После того, как они поели, Беренис взяла корзинку с бельем и пошла к ручью. Там с помощью Далси она выполоскала свою постиранную вчера одежду и развесила ее на кустах сушиться на солнце. Она была рада, что Себастьян не попросил ее стирать его грязные рубашки, воротники, белье и чулки. Это вменялось в обязанность Джесси, равно как и стирка одежды всех остальных домочадцев.
   Беренис казалось, что она пробыла в Бакхорн-Хаусе уже целую вечность, но к ее удивлению оказалось, что со времени их приезда прошло всего несколько часов. Она уже начала ориентироваться в окружающей обстановке и соотносить имена с липами многочисленных суетливых обитателей дома. Охотники уехали на рассвете, оставив кухню в состоянии еще большего хаоса, чем обычно, с горой грязных тарелок, пивных кружек и котелков. У Беренис не было ни малейшего желания убирать за ними, и она надеялась, что это сделает Адам. Они отъезжали шумно; с седел свисали тяжелые кошельки, а шкуры были сложены в кладовой до лучших времен – когда Себастьян повезет их в Чарльстон. «А когда это будет?» – спросила она себя, оторвавшись на минуту от очередной работы по дому, чтобы вытереть пот со лба, оглядывая окрестности взволнованным, озадаченным взглядом.
   Все утро Беренис с беспокойством ощущала, что кто-нибудь из двоих – Джульетт или старуха Ли – постоянно наблюдают за ней; она натыкалась на них то на лестнице, то в каком-нибудь глухом уголке сада. Их глаза сверлили ее насквозь, словно пытаясь проникнуть в сокровенные тайны ее души.
   Она скучала по Перегрину, видя его лишь на расстоянии. Подчиняясь приказу Себастьяна, он больше держался в стороне, слоняясь по окрестностям, обедая в одиночку, проводя большую часть времени в отведенной ему комнате. Дэмиан, кажется, тоже избегал ее или, может быть, просто был слишком увлечен всем, что происходило в доме и за его пределами. Себастьян и Грег отсутствовали целый день и вернулись поздно, когда она уже легла. Беренис спала одна и радовалась этому, ибо ей требовалось время и уединение, чтобы прийти в согласие со своими чувствами. Это было невозможно, когда Себастьян был рядом.
   Она даже достала свой дневник, который забросила в последнее время, и записала: «Я начала узнавать себя с новой, ранее совсем неизвестной мне стороны, и теперь просто потрясена. Никогда не предполагала, что могу быть такой несдержанной и испытывать наслаждение в объятиях своего мужа. В его руках я становлюсь бесстыдной, словно проститутка. Конечно же, порядочная леди не может так вести себя, если она не влюблена. Иногда, мне кажется, что я люблю. Иногда я знаю, что люблю! Но разве это возможно, если он так раздражает меня? Он самый странный мужчина, которого я когда-либо встречала. Что до Джульетт, то я почти убеждена, что она его любовница. И мне это не безразлично… О нет, мне совсем не безразлично! Я так растеряна и чувствую, что мне лучше уехать отсюда. Быть может, оказавшись в Чарльстоне, я смогу все спокойно обдумать и решить, хочу ли оставить его навсегда».
   На следующее утро она проснулась от шума и голосов въезжающих во двор всадников и, выглянув в окно, увидела отряд индейцев. Это появление вызвало некоторое замешательство среди обитателей Бакхорн-Хауса, пока не вышел Себастьян и не пригласил их спешиться. Неожиданный приезд этих людей, облаченных в одежду из оленьих шкур, с темной кожей, крупными носами и надменным выражением лиц напугал Беренис. У некоторых из них лица были ярко разрисованы, из длинных, перевязанных лентой волос торчали иглы дикобраза. Их вождь – уже в годах, с волосами, тронутыми сединой, в великолепном головном уборе из перьев – разговаривал с Себастьяном, положив ему руку на плечо, словно тот был его сыном.
   В самом деле, Себастьян и сам с каждым днем все больше походил на аборигена. Он был почти так же смугл, как и индейцы, волосы отросли, а повседневная одежда состояла из украшенных бахромой бриджей и куртки. Себастьян приветствовал своих гостей со степенной учтивостью, и вскоре они с Грегом присоединились к их большому кругу, который индейцы образовали, усевшись на земле со скрещенными ногами, и все вместе приступили к важному, серьезному разговору, который, в большинстве своем, состоял из жестов, вычерчивания схем в пыли и передачи по кругу длинной трубки.
   Беседа продолжалась до тех пор, пока солнце не поднялось высоко над лесом, и сосны начали шептаться у них за спиной. Все происходившее было исполнено вечным, не подвластным времени смыслом: мужчины разных рас и цвета кожи встретились, чтобы обсудить свои проблемы со взаимным доверием; пожилые спокойно и с достоинством умеряли пыл молодых воинов замечаниями, рожденными мудростью и опытом.
   – А ты почему не с ними, Квико? – спросила Беренис, когда они оба оторвались от работы.
   – Потому что я не чероки, – ответил он. Его глаза ничего не выражали, а лицо было непроницаемым, как у статуи. – Действительно, мадам, я не принадлежу ни к какому племени. Моя мать была индейской скво, но мой отец белый человек.
   Она никогда раньше не слышала, чтобы он говорил о своем прошлом. С тех пор, как Далси стала с ним встречаться, Беренис смотрела на Квико другими глазами. Прежде она относилась к нему с безразличием; в лучшем случае – как к надежному телохранителю, в худшем – как к шпиону своего мужа.
   – Ты переживаешь из-за того, что одинок и ни к кому не принадлежишь? – спросила она.
   Он не взглянул на нее. Его глаза были по-прежнему прикованы к людям, поглощенным беседой:
   – Это больше не беспокоит меня. Моя судьба в руках графа, он мне почти как отец. Я следую за ним, как следовал бы за своим вождем. Я вверил ему свою жизнь.
   Беренис была тронута простодушием этих слов и таким самообладанием.
   – Расскажи мне о народе, к которому принадлежала твоя мать, – попросила она.
   Ее интерес был искренним. Внешность и поведение Зоркого Сокола и его воинов поразили Беренис. До сих пор она думала об индейцах, как о монстрах, олицетворяющих жестокость и варварство, но наблюдая за ними здесь, в Бакхорн-Хаусе, она начала менять представление об этих людях.
   После недолгого молчания, Квико заговорил:
   – Мать рассказывала мне, как вначале индейцы приветствовали появление белого человека, но не могли понять его жадности к земле, его уничтожения природных даров или его слепоты ко всему, что делает жизнь прекрасной и мирной. Я обнаружил, что это правда. Многие белые люди разрушают все вокруг, словно резвые дети, с легкостью уничтожая то, что может стать источником богатства. Они попирают все, что мы почитаем. Это оскорбление Великого Духа.
   В его голосе не было гнева, лишь глубокая грусть, и Беренис почувствовала, что к глазам подступают слезы. Вернувшись к своим делам, она стала размышлять над услышанным; предстояло открыто посмотреть в лицо реальности, которая предстала перед ней со всей неумолимостью. Она остро осознала, что ее девичество осталось позади, и теперь она – женщина, которая столкнулась с новыми для нее проблемами в мире, так и жаждущем лишить ее чистоты и доверчивости и поколебать ее веру в природное великодушие человеческой натуры.
   Беренис подумала о доме – с мучительным желанием вернуть ту уверенность, которая была когда-то ей присуща, спрашивая себя, как бы справилась со всем этим Люсинда. Эта волевая молодая леди, наверное, ухитрилась бы все устроить должным образом. В ней была железная стойкость, и Беренис всем сердцем хотелось, чтобы она оказалась здесь, рядом. Она отчаянно нуждалась в старшей, более опытной и знающей подруге, которой могла бы довериться, которая могла бы дать нужный совет и помочь решить ее главную проблему – как вести себя с Себастьяном. Это были тяжелые мысли, наполнявшие ее душу унынием. Что он значит для нее?..
   Индейцы уехали только после полудня. Грег и Себастьян вошли в кухню, и даже полковник Перкинс, участвовавший в этом своеобразном совещании, казался довольным. Беренис гладила, наполнив тяжелый утюг тлеющими углями. Она была целиком поглощена работой, и лишь быстро взглянула в их сторону, когда они подошли к бочонку с пивом, чтобы наполнить кружки.
   – Зоркий Сокол обещает нам поддержку, если дело дойдет до стычки с Модифордом, – сказал Грег, подмигнув ей.
   Дэмиан подошел и обнял ее за талию, нежно прижав к своему плечу. Да, ее брат изменился; он все больше походил на людей, которым так ревностно стремился подражать. Отросшая борода делала его старше. Они с Грегом проводили много времени, упражняясь в стрельбе.
   – Он великий старик, – прокомментировал Себастьян, откидываясь на спинку стула с кружкой пива в руке. – Я с большим уважением отношусь к нему самому и его племени.
   – Индейцы – прекрасные люди, и жаль, что они подвергаются разрушительному воздействию пороков белого человека и его виски, – вставил Грег. – Ты ждешь неприятностей?
   – Модифорд еще не покинул эти места. Думаю, он что-то замышляет. Когда я сегодня утром плавал в море, то заметил, что его корабль уже стоит в соседней бухте – возможно, Модифорд готовит побег. Разведчики сообщили, что он занял тот заброшенный форт на другой стороне леса. Я не успокоюсь, пока не выгоню его со своей земли.
 
   Прошел месяц, а они по-прежнему оставались в Мобби Коув. Модифорд не предпринимал никаких шагов, тем самым удерживая Себастьяна от встречных действий. Сложилась странная ситуация: он не мог вернуться в Чарльстон, пока Модифорд находился рядом, и, в то же время, не представлялось возможности избавиться от него. Единственным выходом было дать открытый бой, но рисковать жизнью своих людей Себастьян не хотел.
   Беренис овладела искусством ведения домашнего хозяйства, удивляя Далси своими способностями.
   – Ей-богу, мадам, – любила говорить служанка, – вы будете настоящей хозяйкой, когда окажетесь в приличном доме. Никакой дворецкий не сможет обвести вас вокруг пальца, а слугам не удастся работать спустя рукава. Вы не потерпите никакой небрежности!
   – Так и должно быть, Далси, – отвечала Беренис, поглощенная очередными домашними делами. – Но я не собираюсь вечно гнуть спину, словно рабыня! О нет, когда я вернусь к нормальной жизни, то опять начну от души развлекаться. Будут балы и вечеринки, вот увидишь!
   Но в глубине души она спрашивала себя – так ли это будет? Не надоест ли очень скоро эта череда пустых удовольствий? Она могла ворчать, недовольная примитивными условиями жизни в Бакхорн-Хаусе, но она полюбила все это – беспорядочный, заросший сорняками сад, скалы, ведущие вниз к морю, мили золотого песка.
   Время проходило в раз и навсегда установленных, однообразных повседневных заботах, Беренис подружилась со многими людьми – и с теми, которые жили в доме, и с теми, у кого немного поодаль были хижины вместе с небольшими клочками земли, где хозяева выращивали овощи, держали свиней, коз и коров. Некоторые из этих людей были арендаторами, платившими Себастьяну ренту, но он был весьма либеральным землевладельцем, и еще никто никогда не был выселен за неуплату. Кухня стала ее убежищем, где она трудилась вместе с Адамом и Джесси, но ночью Беренис приходила в спальню к мужу, где, в темноте, становилась рабой своих желаний.
   Казалось, что какая-то часть Себастьяна перешла в нее, наполнив все ее существо светом, подобно тому, как зарница наполняет светом облака на закате. И так было не только в те мгновения, когда он касался ее. Теперь это происходило всегда, когда она смотрела на него, даже издалека, или слышала его голос. Если его не было поблизости, она воспринимала мир лишь наполовину, чувствовала беспокойство до тех пор, пока они снова не встречались. И тем не менее иногда, когда он был рядом, ей хотелось убежать куда-нибудь и спрятаться.
   Она попыталась обсудить эти сомнения с Грегом, подойдя к нему как-то днем, когда он сидел один и чинил упряжь своей лошади. Он поднял глаза, радуясь встрече с ней. Один из ребят Джесси скосил траву у задней двери дома, и Беренис устроилась на выкрашенной белой краской садовой скамейке.
   – Мне скучно! – объявила она, наблюдая, как его сильные пальцы крепко стягивают ремни. Солнечный свет проникал сквозь листву огромного дуба, освещая его лицо. – Домашняя работа сделана, еда приготовлена, и что теперь? Это и есть семейная жизнь? Работа закончена – жизнь прекратилась?
   – Себастьян – занятой человек, – ответил Грег, улыбнувшись, понимая причину ее раздражения. – Он не может проводить с вами весь день, равно как и всю ночь.
   – Может быть, можно найти где-нибудь клавесин? Я любила играть, – вздохнула она, испытывая необъяснимое беспокойство.
   – Я знаю. Слышал, как вы играли на фортепьяно. Это было чудесно! Вам придется подождать, пока мы поедем в город, дорогая, – сказал он мягко и, отложив упряжь в сторону, откинулся на траву и зажег сигару.
   – Вам обязательно нужно курить? – спросила она, отодвигаясь подальше. – Не могу выносить этот запах. Меня от него тошнит.
   Он лениво взглянул на нее из-за голубой стены дыма:
   – Вы уверены, что это от табака?
   – От чего же еще? – Беренис непонимающе уставилась на него.
   – О, нет-нет, ничего, полагаю… – И он начал рассказывать о Себастьяне и о том, как они веселились в былые годы, ведя разгульную жизнь, превращая ночь в день, или как дрались с пиратами.
   Грег был прекрасным рассказчиком, но Беренис не смогла набраться смелости и назвать истинную причину, которая привела ее к нему, поэтому, смирившись со своей нерешительностью, прилегла на скамейку и вскоре уснула. Проснувшись, она обнаружила, что он все еще разглагольствует, бодрый, как всегда, и даже не заметивший, что она не слышала ни единого слова. Она поднялась и нетвердой походкой вернулась в кухню, ни на йоту не приблизившись к решению своей проблемы.
 
   Однажды утром Беренис проснулась рано, разбуженная громогласными петушиными криками.
   Себастьян уже ушел, и во всем доме чувствовалось возбужденное ожидание, царившее везде – от мансарды до подвала. Сегодня у обитателей Бакхорн-Хауса был праздник – день отдыха от повседневной работы. Было поймано несколько диких лошадей, и наездники со всей округи собирались, чтобы продемонстрировать свое мастерство укрощения мустангов.
   Беренис тщательно оделась, выбрав нарядное платье и богато украшенную шляпу, потому что праздник считался важным местным событием, и люди, которые еще не видели ее, будут любопытствовать по поводу новоявленной графини. Утро стояло великолепное, пока еще не слишком жаркое, и пестрая толпа начала собираться на лужайке за воротами. Некоторые пришли пешком, другие приехали на подводах, в двуколках и запряженных ослами тележках; супружеские пары были с детьми; холостяки присматривались к девушкам, отдавая предпочтение сильным и здоровым, из которых могли выйти хорошие хозяйки; юнцы искали приключений; игрокам не терпелось сорвать банк.
   Были заключены пари на тех наездников, которые, по мнению местных жителей, наверняка сумеют обуздать горячих лошадей. Общепризнанным любимцем считался, конечно, граф, но и у Квико была репутация смелого и искусного наездника. Грег тоже добавил свое имя в список участников состязания, и полковник Перкинс, считающий себя его наставником, то и дело передавал своему подопечному бутылку виски для храбрости. Беренис шла с Далси и без конца останавливалась – слишком много оказалось желающих выразить ей свое почтение и приветствовать в Америке. В конце концов, она заняла место на скамейке, которая была установлена в тени деревьев. Неподалеку Беренис заметила Джульетт, пышно разодетую, с ярко накрашенными губами. Креолка казалась неотъемлемой частью этого экзотического зрелища, этого пейзажа. Она чувствовала себя свободно и была знакома со всеми, в то время как Беренис все еще ощущала, что она здесь посторонняя.
   Грег приветствовал Беренис, когда проезжал на своем коне, направляясь к загону, где дикие лошади били копытами и фыркали. На нем была легкая широкополая шляпа, надвинутая на глаза, белая рубашка, брюки и ботфорты, а между зубами торчала небрежно зажатая сигара. Следующим проехал Квико, воин до мозга костей, и кивнул Далси, которая послала ему воздушный поцелуй. Шепот одобрения, перешедший в восторженный рев, прокатился по рядам зрителей, когда выехал Себастьян на прекрасном вороном, напомнившем Беренис ее лошадей, оставшихся дома, в Англии.
   Беренис сидела неподвижно и смотрела на него из-под зонтика. В широкополой серой шляпе, сюртуке из дорогой ткани, подчеркивающем его широкие плечи, подобранных по цвету бриджах и начищенных до блеска ботфортах он выглядел роскошно. Рукоятка хлыста, ножны длинного кинжала и кольца были из сверкающего серебра. Этот драгоценный металл украшал также шпоры, луку седла, стремена и уздечку. Он знал, как жаждут собравшиеся красивого и захватывающего зрелища, и его внешность, действительно, будоражила воображение.
   Будучи сама прекрасной наездницей, Беренис наблюдала, как ее муж демонстрировал чудеса искусства верховой езды, да еще на неукрощенных мустангах. Никто не мог с ним сравниться: ни Грег, хотя он и был очень ловок, ни Квико, второй по количеству заключенных на него пари, ни остальные наездники, какими бы опытными и умелыми они ни были. Преимущество Себастьяна было бесспорным, и последний мустанг, которого он выбрал, был самым диким и норовистым из всех.
   На залитой солнцем площадке между человеком и животным началась упорная борьба за господство. Жеребец становился на дыбы, взбрыкивал и шарахался в сторону, используя всевозможные уловки, чтобы избавиться от своей ноши, в то время как Себастьян прилагал огромные усилия, чтобы удержаться в седле, обрушивая на мустанга потоки непонятных яростных слов. Он победил, и когда толпа хлынула вперед, приветствуя его громкими возгласами, Беренис увидела, как Джульетт подбежала к Себастьяну, уже спешившемуся, обвила руками его шею и поцеловала, словно она была его графиня, его жена, его любовь!