Норман Джон. Король

   Но снег был бесполезным — рассыпчатым и сухим, будто порошок.
   Он доходил до бедер великана, вынуждая его напрягать все силы, чтобы быстро продвигаться в снегу.
   Оставляй он за собой нетронутый, гладкий снег, тот затруднил бы движение собак, точно так же, как затруднял теперь его движение, но беда в том, что за ним оставалась протоптанная тропа, по которой собаки могли бежать быстрее. В сущности, он пробивал дорогу собственной смерти.
   Его ноги скользили по высокому сугробу. Вскарабкавшись на его макушку и чувствуя, что ноги начинают кровоточить, он оглянулся. Темные пятна теперь были ближе, они увеличились в размерах и неуклонно приближались по его следам. Он яростно крикнул, оступаясь и скатываясь с сугроба, барахтаясь в снегу. Здесь была низина. Он стоял прямо в ней. Торопливо и зло он вновь поднялся наверх — сугроб казался подходящим в качестве места для защиты. Именно здесь он должен был стоять. Позади мягкий снег был так глубок, что представлял собой ловушку, он постоянно соскальзывал в низину. Великан не думал, что у собак лапы устойчивее, чем его ноги. Летом в этой низине наверняка собиралась вода. Он посмотрел в сторону собак. Теперь они были гораздо ближе. Он набрал полный рот снега и растопил его. Выплюнув снеговую кашицу в руки, смешал ее с мягким снегом, как следует скатывая его, приминая комок так, чтобы образовалось длинное, остроконечное подобие палки восемнадцати дюймов длиной и четырех дюймов диаметром у толстого конца, суживающейся к другому концу, как игла.
   Мягкосердечному читателю я рекомендую пропустить следующие страницы, поскольку он может счесть их отвратительными. Однако сам я не могу изъять их, так как рассказанные на них события в подробностях дошли до нас. Я не достиг бы своей задачи, которая вовсе не состоит в том, чтобы защитить тонкие чувства, пренебрегая достоверностью, тем более описывая далекое прошлое. Поэтому я прошу у читателя снисхождения, напоминая ему, что мы имеем дело с иными временами, нежели наши собственные — суровыми, мрачными, жестокими, дикими, временами великих перемен и тревог.
   Слюна из его рта на поверхности ледяной палки замерзала почти сразу.
   Ледяные кинжалы можно было сделать по-разному: к примеру, использовать для этой цели вырубленные куски льда и заострить их, потирая о шероховатую поверхность, отбивая или нагревая. Их можно было сделать даже из слюны, смешанной со снегом, выплевывая кашицу и придавая ей форму по мере того, как она замерзала.
   Кроме того, для этих целей можно было использовать мочу.
   Последний способ был распространен у герулов.
   Великан потратил массу времени на поиски удобного места, поскольку даже кинжал был бы бесполезным против пятерых собак, если бы они набросились со всех сторон. И потом, надо было дать время воде замерзнуть.
   Стоял жгучий мороз.
   При некоторых температурах вода замерзает почти моментально, к примеру, в арктических областях моча не успевает долетать до земли, превращаясь в осколки. Но при таких температурах незащищенные, теплокровные животные обычно быстро ослабевают и погибают.
   Моча на ледяном кинжале оставалась теплой не более секунды.
   Он тут же добавил снегу, тот быстро растаял и моментально замерз, покрывая кинжал кристаллами. Он набрал снега в рот и покрыл полурастопленной снежной массой свое изделие.
   Ему хватило времени.
   Он отгреб снег с вершины сугроба, чтобы дать ногам опору лучшую, чем будет у карабкающихся по склонам собак.
   Теперь он ясно различал бурые загривки псов. Лай их разносился далеко и звонко в морозном воздухе.
   Он почувствовал, как возбуждены псы. До них оставалось уже не более пятидесяти ярдов. Человек смотрел, как приближаются звери — вожак первым, за ним остальные.
   Он передернулся от холода и зарылся в снег, трогая лежащий перед ним предмет.
   Пальцы скользили по его гладкой поверхности. Человек стал наращивать толстый конец кинжала, чтобы лед подольше не таял от тепла его пальцев, а захват был надежен и удары сильны. Затем он отдернул руки и согрел онемевшие, растопыренные пальцы. Сможет ли он удержать свое самодельное оружие? Сможет ли сжать его достаточно крепко, чтобы не испытывать боли и не дать кинжалу выскользнуть из полуобмороженных пальцев?
   Собаки бежали вперед. Они были уже в десяти ярдах. Близость жертвы, ее зримое присутствие воодушевило их.
   Человек встал на колени.
   Это движение не было признаком отчаяния.
   Просто, так он мог устойчивее держаться на вершине сугроба.
   Вожак достиг подножия сугроба и начал торопливо взбирался по нему, разрывая снег, царапаясь когтистыми лапами, скользя и съезжая вниз, почти придавливая второго пса, следующего прямо за ним! Великан потянулся и вытащил тяжелое оружие из снега, занеся его над головой.
   Он видел огромную голову пса-вожака, его глаза, широкий лоб, гривастую шею, длинный свесившийся язык — шершавый и влажный, белые, изогнутые, как сабли, клыки длиной около семи дюймов. Через секунду сбитый с ног пес скатился в рыхлый снег и заворочался там, пытаясь встать.
   Мгновенно после первого удара великан бросился вперед, обрушивая заостренное, подобное и палке, и молоту оружие на череп зверя, и размозжил его; второй зверь, не удержавшись на ногах под тяжестью вожака, скользнул вниз, но великан рванулся за ним, почти съехав с сугроба, и нанес удар тупой стороной ледяного кинжала, рассекая зверю лоб. Пес покатился вниз, сбивая по пути третьего, который тоже забарахтался в снегу. С трудом, помогая себе ледяным конусом, великан достиг вершины сугроба. Третий зверь совершил бросок, но поскользнулся и пополз вниз на животе, однако задержался на половине склона и вновь упрямо начал пробиваться наверх. Четвертый и пятый псы с лаем метались у подножия холма. Вожак уже лежал перед ними в снегу. Великан ударил третьего пса, но ледяное оружие уже растопилось и начало таять от тепла его рук, поэтому просто скользнуло по черепу, задев кожу. При втором ударе кинжал вылетел из рук великана. Он упал в сугроб позади третьего пса, тот злобно схватил его и тут же, ворча от боли и изумления, разжал пасть. Великан схватил зверя за загривок, подтащил, несмотря на упорное сопротивление, поближе к себе и швырнул в мягкий снег низины позади сугроба. Пес кубарем прокатился по склону, попытался встать на ноги у подножия, а дотом долго отряхивал налипшие комья со шкуры. Спустившись на несколько футов вниз и схватив второго зверя, череп которого был пробит ударом ледяного кинжала, великан за правую лапу подтащил его к вершине сугроба. Дрожа, обхватив еще теплое тело, великан согревался. Затем он выломал правый изогнутый саблеобразный клык около семи дюймов длиной и вспорол зверю брюхо, орошая снег кровью. Показались внутренности, ребра, красные от свежей крови. Великан схватил труп пса за голову и бросил к подножию холма. Четвертый и пятый псы, не медля, начали рвать труп огромными клыками. Великан не сомневался, что такая же судьба ждет останки первого пса, как только псов одолеет голод. Эти звери немногим отличались от волков, которые всей стаей набрасываются на слабого или искалеченного сородича, даже своего вожака, и сжирают его.
   Тяжело дыша, великан взял собачий клык, выломанный из челюсти зверя, и взглянул в сторону низины, где третий зверь еще пытался, цепляясь за склон огромными лапами, подняться наверх. Взглянув на великана, зверь угрожающе зарычал.
   Пес собрался, присел на задние лапы, напружинился и попытался еще раз забраться наверх, из низины.
   Он вновь сполз вниз.
   Однако казалось, что вскоре он сумеет выбраться на твердый, более утоптанный снег и по нему обойдет сугроб.
   Великан не сомневался, что ярость и неудачи зверя были временным явлением.
   Несмотря на жгучий холод, кровь великана разогрелась и быстрее бежала по жилам. Он смерил взглядом расстояние от верхушки сугроба до низины под ним, до центра позвоночника беспокойного, мечущегося пса в пятнадцати футах внизу.
   Он прыгнул, напружинив ноги, и влекомый притяжением свинцовой тяжестью опустился на позвоночник зверя, который издал внезапный, резкий вой, а затем визг боли.
   С помощью клыка, великан моментально вспорол брюхо перепуганного зверя, а затем сунул руки и ноги в трепещущее, наполненное кровью горячее нутро. Он буквально купался в крови пса, прижимаясь к его трупу. Затем, склонившись, он напился крови, черпая ее ладонями, съел сердце и печень и начал свежевать труп.
   Работая, он слышал, как на другой стороне холма из-за трупа вожака ссорятся четвертый и пятый псы.

Глава 22

   На равнине наступила поздняя ночь. Стоял непроглядный мрак. На облачном небе не было видно ни луны, ни звезд.
   Завернутый в собачьи шкуры, великан выбрался из снега. Его надежно укутывала такая одежда, закрывая ноги, тело и даже голову — шлем получился из головы и шеи вожака, через разинутую пасть которого великан разглядел отдаленный блеск фонаря. Судя по колебанию, его вез всадник. Великан почти не знал о том, где расположены селения отунгов. Он двигался на юг по равнине Баррионуэво, когда, застигнутый бураном, полузамерзший, ослабевший, слепой от снега, он заблудился и был вынужден убить коня. Он намеревался пересечь Лотар и поискать базунгов, которые, как он помнил еще со времен жизни в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, находились где-то в лесах к западу от Лотара. От них он надеялся узнать о том, где найти отунгов, если кто-нибудь из них еще выжил. Теперь он знал, что отунги пока уцелели — об этом упоминал герул в повозке Муджина, вожака герулов, которые взяли великана в плен. В ту же самую повозку великану несколько ночей приводили прелестную рабыню, бывшую дочь знатного отунга, которую герулы обратили в рабство всего два года назад.
   Иногда ему казалось, что она еще считает себя свободной.
   Временами старый герул, по-видимому, стражник или надсмотрщик великана, убирал одну из цепей и запирал браслет на щиколотке рабыни, приковывая ее к постели великана, чтобы она не могла убежать и должна была ждать, когда понадобится хозяину.
   Казалось, она считает себя свободной, и он ударил ее как рабыню, потому что она и была рабыней.
   — Как тебя зовут? — спросил он.
   — Гортанс! — сказала она. — Умоляю тебя, не останавливайся!
   — Как тебя зовут? — уже с угрозой переспросил он.
   — Ята! — чуть не плакала она. — Рабыня Ята! Прошу вас, не останавливайтесь, господин! Ята, ничтожная рабыня, умоляет вас не останавливаться. Пожалуйста, еще, господин!
   Он не знал, где находится, где расположен лагерь герулов, далеко ли от него отунги. Он не знал, сколько времени заняла дорога в лагерь, поскольку и после прибытия туда он четыре дня провел без сознания. О самом пути у него остались смутные, почти безотчетные воспоминания — о веревках на руках, о боли, о вынужденном пробуждении, о пище, напоминающей белые шарики, которые потом растирали в воде, о снеге, который прикладывали к его рту вместо воды, о том, как его били, чтобы он вновь потерял сознание. Через несколько дней он уже был в лагере, в повозке, обычном зимнем жилище герулов, которые, по-видимому, двигались от одной стоянки с запасами пищи к другой. Когда с него сняли цепи, вывели из повозки, раздели и заставили бежать от собак, он успел заметить только двадцать повозок, пятьдесят-шестьдесят лошадей и небольшое стадо скота. Чуть поодаль кренился низкий, ветхий, занесенный снегом сарай. К нему вели протоптанные в снегу тропы. В сарае хранили сено — он догадался об этом по разбросанной вокруг него соломе. Над стоянкой висел густой запах навоза. Такие сараи, как этот, использовали для хранения кормов или, смотря по погоде, как убежище для скота. Вероятно, этот лагерь, расположенный для зимнего времени слишком далеко на севере, был сторожевым или пограничным. Обычно такие стоянки служили базой для охотников, разведчиков или военных отрядов. С помощью вот таких рассеянных лагерей, далеких от южных зимних пастбищ, куда отгоняли скот, с помощью небольших становищ, затерянных среди горных долин, герулы наблюдали за всем, что происходило на плато Тунг, или на равнине Баррионуэво.
   Великан был закован в цепи, его не выпускали из повозки. Он мало что мог увидеть, кроме солнечного света, пробивающегося через приоткрытую дверь и одно завешенное ставнем окошко. В повозке его везли сначала на север, а потом на северо-восток. Вероятно, теперь он был гораздо ближе к Вениции, чем когда убил своего коня.
   Великан следил, как приближается огонек фонаря.
   Он знал, что это герул, ибо кто еще мог заехать в такую даль так поздно.
   Великан достал собачий клык из своего самодельного чехла, подвешенного сбоку.
   Сумка с собачьим мясом, которое на холоде могло храниться несколько дней, лежала в снегу позади него.
   Великан не сомневался, что всадник ищет именно его.
   Фонарь раскачивался, мерцал, отбрасывая лужицу света четыре-пять ярдов диаметром.
   Великан терпеливо следил за его приближением.
   Он достал из сумки немного мяса и пожевал его.
   Великан заметил, что всадник движется не один, правда, знать наверняка было трудно.
   Он дожевал кусок мяса и затянул веревки сумки. Слева от всадника двигалась маленькая, тяжело нагруженная фигурка, спотыкающаяся в снегу.
   Теперь фонарь был почти рядом.
   Наверняка всадник увидел, как великан возится в снегу.
   Фонарь поднялся.
   Великан застыл на месте. Внезапно послышался женский визг, но он по-прежнему не сдвинулся с места.
   — Собака! — визжала женщина. — Это собака!
   Она рванулась в сторону от стремени, испуганно развернулась, чтобы бежать, но тут же веревка на ее шее натянулась и вернула женщину обратно.
   — Приветствую, — произнес всадник.
   — Приветствую, — ответил великан, поднимаясь из снега.
   Он стоял, подобный необычному двуногому созданию, напоминающему собаку, освещенный тусклым светом фонаря.
   Не спуская глаз с великана, всадник медленно распутал веревку, четыре-пять раз обмотанную вокруг луки седла.
   Он бросил веревку в снег.
   Руки женщины не были связаны. Она подобрала веревку и бросилась прочь, в темноту.
   — Не нападай на меня, — попросил всадник. Это был старик герул, надсмотрщик великана в повозке Муджина.
   Великан не шевельнулся.
   — Двое собак вернулись, — продолжал герул. — В лагере считают, что ты мертв.
   — Но ведь ты так не считал?
   — Я ничего не знал, — возразил герул. — Это было мудро с твоей стороны — дать собакам вернуться.
   Великан пожал плечами.
   Можно было бы убить их, пока они жадно пожирали труп вожака, но великан не хотел рисковать. В то время он слишком замерз и устал.
   — Откуда у тебя взялось оружие? — расспрашивал герул.
   — Я сделал его изо льда, — объяснил великан, — смешал снег с водой из моего рта и тела.
   — Это старый способ герулов, — одобрительно отозвался старик.
   — Он известен в деревне близ фестанга Сим-Гьядини.
   — Я так и думал, — кивнул старик.
   — Ты искал меня?
   — Да.
   — Зачем? — спокойно спросил великан.
   — Я не причиню тебе вреда, — ответил старик. — Ты ведь спасся от собак.
   — Но зачем ты искал меня?
   — Я привез твой меч, нож герулов, немного еды и шкуру большого белого викота, которую я приготовил для тебя.
   Герул вытащил из-за пояс большой меч в меховых ножнах и бросил его в снег, справа от лошади. Один за другим он бросал туда же маленькие предметы — несомненно, нож, темный мешок с едой и затем сверток, вероятно, шкуру викота.
   — Зачем ты это сделал? — спросил великан.
   — Это шкура огромного белого викота, — пояснил старик. — У вандалов она считается одеждой, достойной короля.
   — Так вот зачем двое базунгов перешли Лотар, — догадался великан, — чтобы добыть эту шкуру!
   — Конечно, — кивнул старик.
   — Но зачем ты отдаешь ее мне? — не прекращал расспросы великан.
   — Это ты убил зверя. Шкура принадлежит тебе.
   — А почему ты возвратил мне меч, почему привез еду?
   — Это неважно, — ответил старик.
   — Скажи, почему? — настойчиво повторил великан.
   — Герулы разжирели и обленились, — произнес старик. — Им нужны сильные противники.
   — Не понимаю…
   — Неважно, — махнул рукой герул.
   — Спасибо тебе за все, — сказал великан.
   — Женщина, которую я привел, — продолжал старик, — отныне будет считаться сбежавшей.
   — Она была рабыней?
   — Да.
   — Ее могут искать по следу, — возразил великан, — потом вновь схватят, побьют, отрубят ноги или бросят псам.
   — Это будешь решать ты, — перебил герул.
   — Не понимаю…
   — Она выезжала со мной поздно по ночам, в мороз, чтобы служить мне как рабыня, готовить, лежать у моих ног, согревать их, давать насладиться ее телом, ее губами и языком. В путешествие обычно всегда берут рабынь.
   — Но ты привез ее сюда, чтобы дать ей сбежать?
   — Конечно.
   — Когда ты размотал ее веревку, она, несомненно, думала, что ты просто решил избавить коня от обузы, чтобы подготовиться к бою со мной.
   — Таково было мое намерение, и она должна была так думать.
   — Но теперь она сбежала.
   — Ее нетрудно преследовать по снегу.
   — Да.
   — Ты знаешь, где находишься? — спросил герул.
   — Нет, — покачал головой великан.
   — Ты в двух днях пути от лесов, где живут отунги, — объяснил герул. — По моему желанию My джин направил сюда повозки.
   — А рабыня знает, где она находится?
   — Разумеется, — кивнул герул.
   — Я не знаю дорогу к отунгам, — возразил великан.
   — Зато она знает.
   — Тогда мне нужно только следовать за ней, — заключил великан.
   — Да, так и я решил.
   — Почему ты так хорошо относишься ко мне? — удивленно спросил великан.
   — Я уже стар, — произнес герул. — Когда-нибудь меня убьют. Мне бы хотелось, чтобы меня убил ты.
   — Но нам с тобой нечего делить, — покачал головой великан.
   — Мы враги — герул и отунг.
   — Я крестьянин из деревни близ фестанга Сим-Гьядини, — уточнил великан.
   — Нет, ты отунг, — настаивал герул.
   — Я не знаю, правду ли ты говоришь.
   — Ты — отунг, — решительно повторил герул.
   — Я не знаю, кто я такой, — ответил великан.
   — Это правда, — кивнул герул. — Ты не знаешь, кто ты такой.
   — Как зовут эту рабыню? — спросил великан.
   — Ты ее знаешь.
   — Ята?
   — Да.
   — Ночь ясная, — проговорил великан. — Я последую за рабыней утром.
   — Только смотри, чтобы она не узнала о твоем преследовании.
   — Хорошо, — согласился великан.
   — Кстати, она была лагерной рабыней, — продолжал герул. — Мы считали, что для дочери знатного отунга будет полезно понять с самого начала ее новое положение, узнать, что она рабыня.
   — Чем отличаются лагерные рабыни? — удивился великан.
   — Это общая собственность всего лагеря, — объяснил герул. — Они должны доставлять наслаждение прежде, чем их покормят. Ее может наказать любой человек из лагеря, так, как ему захочется.
   — Понятно, — кивнул великан.
   — Я отдаю ее тебе, — заключил великан.
   — Беглую рабыню?
   — Да.
   — Спасибо.
   — Не стоит, — кивнул герул.
   — На нее может претендовать любой, — произнес великан.
   — Но ему надо будет прежде потолковать с тобой.
   — Да, — согласился великан.
   — Когда ты настигнешь ее, — напомнил герул, — не забывай, что она беглая рабыня, что она бежала от своих прежних хозяев.
   — Не забуду.
   Герул разглядывал его с высоты седла.
   — Сейчас опасно появляться среди отунгов, — с сожалением произнес он, — наступило Время Смерти.
   — Я слышал об этом.
   — Будь осторожен.
   — Постараюсь, — кивнул великан.
   — Не думай, что белая шкура спасет тебя, — предупредил старик. — Есть люди, готовые убить за такую шкуру.
   — Она ценится так высоко, и ты ее отдал мне?
   — Она твоя.
   — Я не хочу убивать тебя, — сказал великан.
   — Разве сыновья не всегда убивают отцов? — спросил герул.
   — Ты мне не отец.
   — Ты для меня ближе любого сына, — неожиданно ответил герул, тут же повернул коня и начал удаляться.
   — Кто ты? — крикнул великан ему вслед, стоя по пояс в снегу. — Как тебя зовут?
   — Гунлаки! — донесся крик издалека.

Глава 23

   Он услышал, как пронзительно кричит женщина, и поспешил вперед, пробираясь по снегу.
   Его большой меч уже был вынут из ножен. Великан достал его, когда впервые почуял запах зверя.
   Тогда он шел по ее свежим следам, прямо по ним, а не рядом, держась на расстоянии, так, чтобы оглянувшись, она не заметила его. Неожиданно рядом с ее следами появилась цепь медвежьих.
   Крик затих. В лесу воцарилось спокойствие, слышался только шум поспешных движений человека.
   Вышла луна, и ее тусклые лучи падали сквозь редкие ветки деревьев, оставляя на снегу полосы света и тени, где местами поблескивали на холодной, ровной, серебристой поверхности снежные искры, похожие на ледяные крошечные костры.
   Он нагнал ее на маленькой поляне. Она стояла на коленях в снегу, а вокруг нее виднелись отметины когтей, разрытый снег, кое-где из-под него проступали слежавшиеся слои замерзших листьев.
   Медведь поднялся на задние лапы. Он достигал семи футов в высоту.
   Мы будем называть тангарского лесного вроса медведем, так как обычно используем привычные названия для сходных существ, которые находятся в аналогичных экологических нишах и имеют похожие повадки, кроме того, этот зверь напоминал медведя-арна, который водился на Киросе. Злоба и агрессивность этого зверя сделали его излюбленным участником цирковых боев по всей Империи.
   — Хо! — отрывисто крикнул великан, спеша вперед.
   Он сделал это не из охотничьей доблести — он без смущения напал бы на зверя и со спины, но было гораздо удобнее напасть на него спереди, так, чтобы двойное сердце зверя, расположенное в брюшной полости, как у медведя-арна, с которыми великан умел сражаться, оказалось как раз напротив него. Меч метнулся между лап разъяренного зверя, вонзаясь в правое сердце. Кровь брызнула из раны, блестя на залитом лунным светом снегу. Женщина визжала, не переставая. Она не видела, что происходит, так как от великана ее заслоняла фигура медведя. Она отползла подальше. Великан дернул меч, высвобождая его. Медведь, по-прежнему стоящий на задних лапах, злобно глядел на него, поднеся раненую лапу к пасти. Такая поза увеличивала его рост и возможности в бою, а также помогала нагнать страх на противника. Но вместе с тем при вертикальном положении тело медведя было подвержено опасности повреждений от стальных лезвий, веревок и газовых пуль.
   Сейчас внутри мощного костяка закрывались и открывались клапаны, с натугой осуществляя работу пораженного, кровоточащего органа, подгоняя потоки крови, усиливая биение сердца, вызывая изменения во всем теле, подобно наводнениям рек на замкнутых территориях.
   Зверь опустился на четвереньки, защищая второе сердце. Он фыркал и ворчал.
   Человек сделал выпад, встав на колено в снегу. В тело медведя вошло около шести дюймов лезвия меча, и он с воем отступил. Второй раз медведь приближался осторожнее и вовремя успел отскочить. Он ударил по лезвию меча растопыренной кровоточащей лапой.
   Меч мелькнул в воздухе, и на морде медведя показалась кровь.
   Медведь отскочил на несколько ярдов назад, повернулся и бросился прочь.
   Медведь-арн мог бы вести себя подобным образом. Женщина исчезла.
   Но теперь великан не думал ни о ней самой, ни о ее безопасности.
   Теперь опасность угрожала не ей.
   Тяжело дыша, он выпрямился в снегу. Он шагнул вперед, желая продолжить преследование зверя, но оступился. Ему удалось опереться на меч и сохранить равновесие.
   Медведь убегал, мелькая среди стволов деревьев, появляясь и пропадая в полосах света и тени, черный на холодном, освещенном луной снегу. Великан издал сердитое восклицание. Медведь уходил от погони, не желая продолжать бой. Человек вторгся на его территорию, и именно потому медведь вначале был так разъярен. Великан заметил, что шкура зверя перепачкана и свалялась — вероятно, зверя разбудили в его берлоге, в которой он спал с поздней осени.
   Великан разгреб снег и ощутил под ногами замерзшие листья, толстым, хрустящим покрывалом лежащие на заледенелой земле.
   На земле можно было стоять довольно устойчиво. Медведь бежал, опасность миновала. Мало нашлось бы людей, отважившихся преследовать зверя в таком случае. Они были бы благодарны уже за то, что остались в живых. Кроме того, трудно предугадать поведение внезапно разбуженного хищника. По крайней мере, охотясь за ним, надо находиться подальше от берлоги и хорошо понимать, что затеваешь. Даже медведи одного вида могут различаться по повадкам. Медведь уже скрылся.
   Иногда трудно бывает решить, что делать дальше. Даже звери испытывают подобные затруднения. Вероятно, это становится понятно, только когда неожиданно и бурно, в определенном месте и порядке, срабатывает другое чувство — неукротимое и яростное.
   Лес казался совершенно тихим.
   Зверь, должно быть, был уже далеко. Вероятно, его территория все же не была нарушена — в конце концов, вторжение человека отличается от вторжения другого медведя. Будь на месте великана другой медведь, или врос, его противник не отступил бы так поспешно. Теперь зверь, должно быть, вернулся к себе в берлогу — зализывать раны и спать.
   Великан по-прежнему стоял в снегу. Ему было трудно поднять меч, наконец, он положил его на плечо.
   Интересно, думал он, как тангарский лесной врос похож на медведя-арна.