Норман Джон. Странники Гора

   — Я хотел бы взглянуть на это, — сказал Камчак, тыкая пальцем в Африз.
   — Несомненно, — согласился ближайший судья.
   — Ты не можешь вспомнить, поганый слин, — простонала девушка, — лица Африз?
   — Моя память слабовата, — сказал Камчак, — так много лиц.
   Судья открепил бело-золотую вуаль и осторожно отбросил капюшон, скрывающий её длинные прекрасные черные волосы. Африз из Тарии была очень красивой. Она гордо встряхнула головой.
   — Может быть, теперь тебе припомнилось, — едко спросила она.
   — Смутно, — колеблясь, пробормотал Камчак. — У меня в памяти лицо рабыни, там, помню, был ошейник.
   — Тарларион, мерзкий слин!
   — Что ты думаешь? — спросил Камчак у меня.
   — Она великолепна, — сказал я.
   — Может быть, у других столбов найдутся получше? — сказал Камчак. — Пойдем посмотрим.
   Он отъехал, я последовал за ним.
   Внезапно мельком взглянув на лицо Африз, исказившееся от гнева, я увидел, что она попыталась высвободить руки.
   — Вернись! — закричала она. — Слин, ничтожный слин! Вернись, вернись!
   Я слышал, как она дергается в наручниках и пинает столб.
   — Стой спокойно, — сказал судья, — иначе тебя заставят выпить успокоительное.
   — Слин! — плакала она.
   Но уже несколько других степных воинов изучали оставленную без вуали Африз.
   — Ты не собираешься сражаться за нее? — спросил я Камчака.
   — Безусловно, собираюсь.
   Но прежде чем вернуться, мы заглянули в лицо каждой из тарианских красавиц.
   Наконец он вернулся к Африз.
   — Что-то мало красивых женщин в этом году, сказал он ей.
   — Сражайся за меня! — вскричала она.
   — Плоховаты девки в этом году.
   — Сражайся же за меня!
   — Не знаю, стоит ли сражаться за кого-нибудь, — сказал он, — если все не то самки слина, не то каийлы.
   — Ты должен биться, — заплакала она, — ты должен биться за меня, идиот!
   — Ты что, просишь об этом? — заинтересованно спросил Камчак.
   Она задохнулась от гнева.
   — Да, — наконец сказала она, — я прошу тебя об этом.
   — Ну что ж, — ответил Камчак, — я буду биться за тебя.
   Африз, на мгновение замолчав от радости, прислонилась к столбу, затем она снова гневно посмотрела на Камчака:
   — Тебя убьют в дюйме от моих ног.
   Камчак пожал плечами, не исключая такую возможность, а сам повернулся к судье:
   — Кто-нибудь собирается биться за нее, кроме меня?
   — Нет, — ответил судья.
   Если за женщину собираются биться больше чем один воин, тарианцы решают вопрос очередности в зависимости от их общественного положения, а кочевники в зависимости от шрамов. Каждый по-своему учитывал силу и выучку своих воинов, принявших участие в борьбе. Иногда люди бились друг с другом за такую честь, но это не поощрялось ни тарианцами, ни народами фургонов, потому что и те и другие рассматривали междоусобную схватку как нечто недостойное, особенно в присутствии врагов.
   — Наверняка она никуда не годится, — заметил Камчак, всматриваясь в лицо Африз.
   — Годится, — ответил судья, — потому что её защищает Камрас — чемпион Тарии.
   — О нет, только не он! — вскричал Камчак, вскидывая кулак в насмешливом разочаровании.
   — Да, — повторил судья, заглядывая в список, именно он.
   — Ну, теперь ты вспомнил? — злорадно рассмеялась Африз.
   — Кажется, вспомнил. Но уж очень многое всплывает в моей памяти в таком случае, — сказал Камчак.
   — Если не хочешь, можешь сменить противника, — сказал судья.
   Я подумал, что это весьма гуманный подход к делу — двое человек должны понимать, с кем они столкнутся лицом к лицу до того, как окажутся на песчаном поле. Представьте, как неприятно, выйдя на состязание, обнаружить перед своим носом такого опытного и сильного воина, как Камрас.
   — Встреться с ним! — вскричала Африз.
   — Если никто с ним не встретится, — сказал судья, — кассарская девушка по праву отойдет ему.
   Камчак взглянул на кассарку, красотку у столба напротив Африз. Та была разочарована, и по понятным причинам. Похоже было, что она попадет в Тарию ни за что, даже не за горсть песка, вскинутого противниками в её честь.
   — Встреться с ним, тачак! — закричала она.
   — А где же твои кассары? — спросил Камчак.
   Я подумал, что это — великолепный вопрос. Я видел Конрада, но тот взялся биться за тарианскую девушку в шести или в семи столбах в стороне. Альбрехт даже не явился на игры, думаю, он был дома с Тенчикой.
   — Они все где-нибудь сражаются! — вскричала она. — Пожалуйста, тачак!
   — Но ты же кассарка, — сказал Камчак.
   — Пожалуйста! — От досады она готова была расплакаться.
   — Кроме того, ты будешь хорошо выглядеть в шелках наслаждения.
   — Посмотри на тарианскую девку, — закричала девушка, — разве она не прекрасна? Разве ты не хочешь ее?
   Камчак посмотрел на Африз.
   — Думаю, мы не хуже, чем остальные.
   — Сражайся за меня! — закричала Африз.
   — Хорошо, — сказал Камчак, — так и быть, уговорила.
   Кассарская девушка, расслабившись, прислонилась к столбу.
   — Ты дурак, — сказал подъехавший Камрас.
   Он напугал меня — я и не знал, что он находится так близко. Я оглянулся — без сомнения, это был впечатляющий воин. Он выглядел сильным и ловким. Его длинные черные волосы были схвачены теперь в хвост на затылке. Огромные кулаки обернуты лентами из шкуры боска. В одной руке — шлем и овальный тарианский щит, в другой — копье, за плечом — ножны короткого меча.
   Камчак посмотрел на него снизу вверх. Не то чтобы Камчак был особенно низкоросл, просто Камрас был действительно огромен.
   — Ради небес, — сказал Камчак, присвистнув, — ты и взаправду громадный, парень.
   — Начнем, — предложил Камрас.
   При этих словах судья призвал всех очистить пространство между столбами прекрасной Африз из Тарии и очаровательной кассарской девушки. Двое из обслуживающих соревнования вышли вперед с граблями и принялись разравнивать круг песка между столбами, поскольку, пока проходило изучение «призов», его успели достаточно истоптать.
   К несчастью для Камчака, это был тот год, когда тарианские воины предлагали оружие схватки. Хотя воины противоположной стороны, по обычаю, могли отказаться от битвы ещё до того, как их имя входило в список участвующих. Таким образом, если Камчак не чувствовал бы себя уверенным во владении каким-нибудь тарианским оружием, он имел бы право уклониться от битвы, оскорбив этим только кассарскую девушку, мнение которой, я был в этом уверен, абсолютно не волновало философски настроенного Камчака.
   — Ах да, оружие, — сказал Камчак. — Что это будет? Копье, бич или бола с лезвиями, а может быть, кайва?
   — Меч, — сказал Камрас.
   Решение тарианина повергло меня в тоску. За все время, проведенное мной среди кочевников, я ни разу не видел ни у кого в руках горианского короткого меча, такого удобного и легкого оружия, обычного в городах. Воины народов фургонов не пользовались коротким мечом, быть может, потому, что такое оружие было неудобным для всадника. Вот сабля была бы более эффективна, но её кочевники не знали. Ее вполне заменяло копье, если пользоваться им умело, дополняемое семью кайвами. Кроме того, саблей вряд ли можно дотянуться до седла высокого тарлариона; воины же народов фургонов редко приближались к врагу ближе, чем это необходимо для того, чтобы сразить его при помощи стрелы или, если нужно, копья; а кайву кочевники рассматривали иногда как оружие для броска, а иногда как нож. Мне кажется, что кочевники, если бы они хотели иметь сабли или считали их ценными, смогли бы добыть их, несмотря на то что у них не было кузнецов, способных сделать оружие (может быть, даже кто-то заботился, чтобы таковых не появлялось). Но у народов фургонов имелось золото и драгоценные камни, привлекательные для торговцев Ара и любых других, и поэтому оружие они покупали. К примеру, большинство кайв было сработано в кузницах Ара. Тот факт, что сабля не была принята среди народов фургонов, отражал условия жизни и военных действий, к которым кочевники привыкли, скорее это была случайность, нежели результат неразвитости или технологических ограничений. Впрочем, сабля была непопулярна не только среди народов фургонов и в целом среди народов Гора, она рассматривалась как слишком длинное и неуклюжее оружие для близкой битвы, так нравившейся воинам городов, более того, её невозможно было использовать с седла тарна или тарлариона.
   Итак, Камрас предложил сражаться на мечах, рассчитывая, что бедный Камчак совсем не владеет столь непопулярным среди кочевников видом оружия. Ну что ж, он правильно рассчитал…
   Бедный Камчак был почти наверняка незнаком с мечом, как я оказался бы незнаком с любым ещё не привычным для меня оружием Гора, как, например, с ножом-бичом Порт-Кара или натасканными вартами в пещерах Тироса. Обыкновенно горианские воины, если им необходимо убить врага либо завоевать женщину, выбирают оружие битвы по своему расчету небольшой кинжал, меч и щит, кинжал и бич, топор и сеть или два кинжала с тем условием, что если используется кайва, её не метают. Но Камрас оказался в этом пункте тверд.
   — Меч, — повторил он.
   — Я всего-навсего бедный тачак… — заколебался Камчак.
   Камрас рассмеялся.
   — Меч, — повторил он.
   Учитывая обстоятельства, я нашел, что выбор Камрасом оружия был несправедлив.
   — Но как могу я, бедный тачак, — застонал Камчак, — знать что-нибудь о мече?
   — Тогда убирайся, — лениво сказал Камрас, — я заберу кассарскую девку даром.
   Кассарка заплакала от обиды.
   Камрас насмешливо улыбнулся.
   — Видишь ли, — сказал он, — я чемпион Тарии и у меня нет особого желания пачкать мой меч кровью урта.
   Урт — это отвратительный, имеющий рога горианский грызун. Некоторые из них достигают большого размера — волка или пони, но большинство очень маленькие, настолько маленькие, что их можно держать в ладони.
   — Что ж, — сказал Камчак, — я этого тоже не хочу.
   — Сражайся с ним, жалкий тачак, — взвизгнула Африз из Тарии, дергаясь в удерживающих её наручниках.
   — Успокойся, милая Африз, — сказал ей Камрас. — Пусть он убирается, заклейменный своей бравадой и трусостью. Пусть он живет в стыду, тем сладостней будет твое мщение.
   Но милая Африз не была убеждена земляком.
   — Хочу, чтоб он был убит, — кричала она. — Разрежь его на мелкие куски, дай ему смерть от тысячи ран.
   — Уходи, — посоветовал Камрас Камчаку.
   — Неужели ты думаешь, что я отступлю? — вопросил тот.
   — Да.
   Камрас снова оглянулся на Африз.
   — Если сражение и вправду твое желание, разреши ему выбрать оружие, удовлетворяющее нас обоих.
   — Мое желание одно, — сказала тарианка, — чтоб он был убит.
   Камрас пожал плечами.
   — Хорошо, — сказал он, — я убью его.
   Он обернулся к Камчаку:
   — Ладно, тачак, я разрешаю тебе выбрать оружие, приемлемое для нас обоих.
   — Но, может, я и биться не буду, — вяло сказал Камчак.
   Камрас сжал кулаки.
   — Хорошо, — сказал он, — как хочешь.
   — Но с другой стороны, — раздумывал Камчак, — может, и буду.
   Африз из Тарии закричала от гнева, а девушка со стороны Камчака — от разочарования.
   — Я буду биться, — наконец, достаточно испытав терпение всех, объявил Камчак.
   Обе девушки закричали от радости. Судья ввел имя Камчака в лист.
   — Ты согласен на оружие, предложенное благородным Камрасом? — спросил судья и предостерег:
   — Помни, что оружие — один или несколько видов должно выбираться по взаимному соглашению.
   Казалось, Камчак глубоко задумался, а потом пожал плечами.
   — Я всегда удивлялся, — сказал он, — как это у них получается держать в руках меч?
   Судья даже уронил бумагу.
   — Я согласен на меч, — провозгласил Камчак.
   Девушка кассаров застонала.
   Ошеломленный Камрас развел руками.
   — Он сошел с ума.
   — Отступи, — посоветовал я Камчаку.
   — Теперь поздно, — возразил мне судья.
   — Теперь поздно, — беспечно сказал Камчак.
   Невольно я заскрежетал зубами от досады, поскольку за последний месяц я стал испытывать теплые чувства к этому колоритному, обаятельному, загорелому тачаку.
   Принесли два коротких меча, сделанных в Аре.
   Камчак неуклюже схватил один из них, словно это была простая палка. Мы с Камрасом переглянулись. И даже тарианин тихо сказал Камчаку:
   — Лучше сдайся сразу.
   Я мог понять его чувства. В конце концов, Камрас был воином, а не палачом.
   — Тысяча ран! — вскричала благородная Африз. — Золотая монета Камрасу за каждую рану!
   Камчак провел большим пальцем по лезвию и увидел, как яркая капля крови выступила из пореза.
   Он поднял руку к губам.
   — Ой, острое.
   — Да, — безнадежно сказал я и обратился к судье. — Могу я биться за него?
   — Это запрещено, — сказал судья.
   — Но это была моя идея, — возразил мне Камчак.
   Я схватил Камчака за плечо.
   — У Камраса нет желания убить тебя, он хочет только тебя пристыдить, уходи.
   Внезапно глаза Камчака вспыхнули.
   — Ты хочешь видеть, как меня пристыдят?
   — Лучше это, мой друг, чем видеть, как тебя убьют.
   — Нет, — сказал Камчак, отбросив всю показную иронию, — лучше смерть, чем стыд.
   Я отступил от него — в этом был весь Камчак.
   Мне будет очень не хватать моего друга, безудержно-веселого, любящего пьянство, хохочущего, ударяющего руками по коленям, танцующего Камчака-кочевника.
   В последний момент я выкрикнул:
   — Ради Царствующих Жрецов, держи оружие так!.. — пытаясь научить его простейшей из обыкновенных хваток за рукоятку короткого меча, предоставляющей наибольшую свободу в схватке. Но он держал меч, как горианскую искривленную иглу.
   Камрас закрыл на минуту глаза, как бы желая отключиться от представления.
   Я понял, что Камрас хотел всего-навсего прогнать Камчака с поля, пристыженного и униженного. У него было не больше желания убить неуклюжего тачака, чем убить крестьянина или горшечника.
   — Пусть начнется битва, — сказал судья.
   Они остались вдвоем на арене из песка. Стали осторожно приближаться друг к другу. Камчак посмотрел на свой меч, повертел им, по-видимому с удовольствием разглядывая игру солнечного света на лезвии.
   — Осторожно! — вскричал я.
   Камчак обернулся, чтобы посмотреть, чего это я кричу, и сделал это на свое счастье, потому что когда он оборачивался, солнце вспыхнуло, отразившись от его лезвия, прямо в глаза Камрасу, даже заслонившемуся рукой. На миг он был ослеплен.
   — Бей! — вскричал я.
   — Чего? — снова спросил Камчак.
   — Осторожно! — вскрикнул я, потому что Камрас уже снова наступал.
   Камчак старался держаться так, чтобы солнце было за его спиной — он использовал светило так же, как использует его тарн при охоте.
   Мне казалось, что Камчаку невероятно повезло.
   Солнце, отразившееся в нужный момент, спасло Камчаку жизнь.
   Камрас прыгнул, и казалось, будто бы Камчак вскинул руку, защищаясь, в последний миг. Впрочем, он потерял равновесие и мгновение стоял только на одной ноге. Я заметил, что удар был гладко парирован. Камрас начал гнать Камчака по песчаному кругу. Камчак спотыкался, едва не падал неуклюже и пытался восстановить равновесие. Теперь Камрасу удавалось при каждой атаке успеть ударить не менее дюжины раз. Но каждый раз, к моему удивлению, спотыкающийся Камчак, державший теперь меч словно пестик аптекаря, каким-то образом умудрялся отразить удар.
   — Убей его! — вскричала Африз.
   Я закрыл глаза. В любое следующее мгновение я ждал увидеть своего друга мертвым.
   Тут, будто бы устав, Камчак, отдуваясь, сел в песок. Он держал меч перед лицом, закрывая себе обзор. Но, отталкиваясь ногами, он вращался на собственном заду, всегда находясь лицом к Камрасу, откуда бы тот ни наскакивал.
   При каждом приступе тарианец бил уже всерьез, но каким-то невероятным образом в последнее мгновение тарианская сталь соскальзывала по клинку Камчака. Камчак хранил на лице выражение беспомощного изумления. Мое сердце замирало на каждом таком пассаже. Я был поражен, что в течение нескольких минут Камчак был объектом все более яростной атаки чемпиона Тарии и до сих пор умудрился оказаться незадетым.
   Затем Камчак устало поднялся на ноги.
   — Умри, тачак! — вскричал разъяренный Камрас, бросаясь на него.
   В следующую минуту я едва осмеливался дышать; кругом наступила тишина, нарушаемая лишь звоном стали. Камчак стоял так твердо, что, казалось, голова его оставалась совершенно неподвижной, а тело ловко двигалось, помогая бешеному движению клинка в руке.
   Наконец Камрас, уставший, едва способный поднять руку, отступил.
   Еще раз Камчак опытным движением послал солнечное отражение с лезвия меча в глаза противнику.
   Камрас зажмурился, вяло прикрываясь мечом.
   Оставшуюся часть схватки Камчак шаг за шагом приближался к противнику. Я видел, как кровь появилась на скуле Камраса, на левой руке, затем на бедре, затем на ухе.
   — Убей его! — кричала Африз.
   Но теперь, шатаясь как пьяный, Камрас бился за свою жизнь, а тачак, как медведь, лениво следовал за ним, легко задевая тело противника мечом.
   — Убей его! — выла Африз.
   Минут пятнадцать терпеливо, не торопясь, Камчак наступал на Камраса, нанося ему неглубокие, но чувствительные царапины и раны, оставляя быстро проступающую яркую кровь на его тунике или теле.
   Затем, к своему удивлению и удивлению всех, Камрас — чемпион Тарии в воинском искусстве так ослаб от потери крови, что упал на колени. Камрас пытался поднять свой меч, но стопа Камчака вдавила его в песок, и Камрас поднял глаза, чтобы посмотреть в изборожденное шрамами свирепое лицо тачака.
   Меч Камчака был у его глотки.
   — Шесть лет, — сказал Камчак, — прежде чем у меня появились шрамы, я был наемником в охране Ара. В то время я стал первым мечом.
   Камрас упал в песок, к ногам Камчака, неспособный даже просить пощады. Но Камчак не убил его.
   Вместо этого он бросил свой меч в песок — и меч вонзился почти до рукояти.
   Он посмотрел на нас и ухмыльнулся.
   — Интересное оружие, — сказал он, — но я предпочитаю копье и кайву.
   Вокруг поднялся невероятный шум, биение сотен копий по кожаным щитам. Я бросился к Камчаку, обнял его, чуть не плача от радости. Он довольно ухмылялся, пот блестел в бороздах его шрамов.
   Тут он повернулся и подошел к столбу Африз, стоявшей там с запястьями, скованными сталью.
   Она взглянула на него, потеряв дар речи от ужаса.

Глава 11. ОШЕЙНИК И КОЛОКОЛЬЧИКИ

   Камчак внимательно разглядывал Африз.
   — Почему это рабыня, — риторически спросил он, — нарядилась в платье свободной женщины?
   — Пожалуйста, нет, тачак, пожалуйста, — в глазах прекрасной тарианки стояли слезы.
   И в следующий момент благородная, очаровательная Африз из Тарии осталась у столба в чем мать родила перед глазами своего господина.
   Она закинула голову и застонала. Запястья её все ещё были скованы удерживающими кольцами. Как и предполагал Камчак, она погнушалась надеть наряд рабыни под бело-золотое платье.
   Кассарская девушка, прикованная напротив неё к столбу, теперь была освобождена судьей, она подошла к столбу, к которому все ещё была прикована Африз.
   — Славно сделано, Камчак, спасибо.
   Камчак только пожал плечами.
   Тогда девушка мстительно подняла пальцем подбородок очаровательной Африз.
   — Рабыня, — прошипела кассарка, — рабыня…
   Затем она отвернулась и пошла к своим.
   Камчак громко рассмеялся.
   — Накажи её, — потребовала Африз.
   Внезапно Камчак выдал Африз пощечину. Ее качнуло в сторону, и из угла рта показалась струйка крови. Девушка поглядела на Камчака со страхом. Может быть, её ударили в первый раз за всю жизнь.
   Камчак стукнул её не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы проучить.
   — Ты должна понять, что тебя может наказать любой свободный воин народов фургонов, — сказал он.
   — Вижу, — произнес кто-то за спиной, — ты знаешь, как обращаться с рабами.
   Я обернулся и увидел, что в нескольких футах от нас рабы, стоявшие на окровавленном песке, держали на плечах открытый и роскошно убранный паланкин Сафрара из касты торговцев.
   Африз вспыхнула с головы до ног — все её тело залила краска стыда.
   Круглое красное лицо Сафрара лучилось радостью, хоть я и думал, что день похищения Африз будет трагичным для него. Узкие алые губы торговца широко раздвинулись, в гримасе удовольствие показались золотые зубы. Африз дернулась в наручниках, пытаясь напрасно прикрыться — теперь зрелище её наготы во всем богатстве было доступно даже для рабов, несущих паланкин. Для всех рабов Африз была теперь не больше, чем они сами: разве что её тело будет использовано не для того, чтобы переносить паланкин, носить грузы или копаться в земле, а станет служить несколько иным целям, впрочем, более легким и, без сомнения, более приятным, чем тело рабов-мужчин.
   — Сафрар! — закричала Африз.
   Сафрар взял с бархатной подушечки, лежащей рядом с ним в паланкине, маленький монокль, обрамленный стеклянными лепестками, прикрепленный к серебряному стебельку с серебряными листьями. Через это приспособление он внимательно посмотрел на девушку.
   — Африз! — вскричал он, словно ужасаясь, но сохраняя улыбку на лице.
   — Сафрар, — плакала она, — освободи меня.
   — Какое несчастье, — причитал Сафрар.
   На солнце весело сверкали его золотые зубы.
   — Африз получила сюрприз, — скаламбурил Камчак.
   — Я богатейшая женщина в Тарии! — выкрикнула Африз Камчаку. — Назови твою цену.
   Камчак посмотрел на меня.
   — Думаешь, пяти золотых будет достаточно, не слишком много? — спросил он.
   Я был изумлен.
   Африз едва не задохнулась от обиды в цепях у столба.
   — Слин! — зарыдала она, но затем обернулась и потребовала у Сафрара:
   — Купи меня! Если необходимо, используй все мои ресурсы, все! Освободи меня!
   — Но, Африз! — Сафрар изобразил изумление. — Я забочусь о твоих деньгах и обменивать всю твою собственность на одну рабыню будет самым немудрым и абсурдным решением с моей стороны, даже непростительным.
   Африз смотрела на него, отказываясь понимать, что он говорит.
   — Это правда, точнее, была правда, что ты была богатейшей женщиной во всей Тарии, — продолжил Сафрар. — Но твои богатства находятся не в твоих руках, а в моих, во всяком случае пока ты не достигла своего совершеннолетия, что случилось бы всего через несколько дней.
   — Я не хочу оставаться рабыней даже на день! — плакала, кричала девушка.
   — Я понимаю так, — сказал Сафрар, приподымая золотые капельки бровей над глазами, — что ты хотела бы по достижении своего совершеннолетия передать все свои богатства тачакам, чтобы освободиться?
   — Конечно, — плакала она.
   — Какое счастье, — констатировал Сафрар, — что такая передача запрещена законом.
   — Я не понимаю? — пробормотала Африз.
   Камчак сжал мое плечо и потер свой нос.
   — Без сомнения, ты знаешь, — сказал Сафрар, — что раб не может иметь собственности, так же как каийла, тарларион или слин?
   — Я богатейшая женщина Тарии! — вскричала она.
   Сафрар чуть-чуть склонился вперед. Его круглая физиономия лоснилась; он надул губы, улыбнулся, затем склонил голову и очень быстро сказал:
   — Ты рабыня, — а затем самодовольно заржал.
   Африз откинула голову и завизжала.
   — У тебя даже нет имени, — прошипел маленький торговец.
   Это была правда. Камчак, без сомнения, продолжал бы называть её Африз, но это было бы уже имя, данное им, а не её собственное. Раб или рабыня, не будучи полноправным разумным существом в глазах германского закона, не может выбирать имена по собственному усмотрению Таким образом, с точки зрения горианского закона, как это ни неприятно говорить, рабы — это животные, полностью и безоговорочно принадлежащие своим господам и вынужденные делать то, что господа захотят.
   — Думаю, я назову её Африз, — сказал Камчак.
   — Освободи меня, Сафрар, — заискивающе тихо попросила девушка, — освободи меня.
   Сафрар рассмеялся.
   — Слин, — завизжала она. — Вонючий слин!
   — Будь осторожна, — предостерег Сафрар, — теперь ты говоришь с богатейшим человеком в Тарии Африз плакала и рвалась в наручниках.
   — Ты понимаешь, разумеется, — продолжал Сафрар, — что когда ты стала рабыней, все твои богатства, гардероб и драгоценности, вложения и счета целиком и полностью становятся моими.
   Африз безудержно рыдала у столба.
   — Я прошу тебя, благородный Сафрар, — всхлипывая, повторяла она, — прошу тебя, прошу тебя освободить меня, пожалуйста, пожалуйста!
   Сафрар улыбнулся ей и затем повернулся к Камчаку.
   — Что, тачак, просишь ты за нее? Какую цену ты назначал?
   — Я снизил, — сказал Камчак, — до одного медяка.