Страница:
Яйцо разбито! Я потерпел неудачу! Царствующие Жрецы погибнут! Погибнет все! На эту планету и на родную мне Землю придут загадочные, таинственные «Другие», кем бы они ни были! Все кончено! Все погибло! Все пропало!
Все мои мысли и чувства были заняты разбитым яйцом, и лишь боковым зрением я заметил короткую агонию паравачи, покрывшегося страшными оранжевыми пятнами, опустившегося на пол и затихшего в предсмертных судорогах.
Камчак подошел к нему и сорвал черный капюшон. Его лицо стало оранжевым, вылезшие белки глаз остекленели.
— Это Толнус, — долетел до меня как-будто издалека голос Гарольда.
— Конечно, — сказал Камчак. — А кто же ещё это мог быть? Кто, кроме убара паравачей, мог послать своих всадников для нападения на фургоны тачаку, и пообещать предводителю наемных тарнсменов половину босков, золота, женщин и фургонов своего племени?
До меня с трудом доходила их речь. Мне вспомнился Толнус — один из четырех убаров народов фургонов, которых я встретил, впервые попав в тарианские степи, в земли кочевников.
Камчак нагнулся к распростертому на полу неподвижному телу и сорвал с него усыпанное драгоценными камнями бесценное ожерелье. Осмотрев его с презрением, он бросил его одному из своих людей.
— Отдайте это паравачам, — распорядился он. — С его помощью они смогут выкупить у кассаров и катайев хотя бы часть своих босков и женщин.
Стоя на коленях у разбитой скорлупы яйца, я едва сознавал происходящее, настолько был поглощен охватившим меня отчаянием. Я даже не сразу заметил, что Камчак с Гарольдом уже давно стоят рядом.
Я плакал, ничуть не смущаясь их присутствия. Я оплакивал не только провал своей миссии и крушение всего, за что я боролся — и я, и прежде всего Царствующие Жрецы, мой друг Миск, — но и сами их жизни, и жизни всех населяющих этот мир, и мою родную Землю, оставшихся теперь, очевидно, совершенно беззащитными перед загадочными «Другими»; я оплакивал и то существо, что дожидалось своего срока появления на свет и явившееся безвинной жертвой интриг и растянувшегося на столетия межпланетного конфликта; это существо, этот, так сказать, ребенок Царствующих Жрецов прекратил свою ещё не начавшуюся жизнь и этим похоронил надежды всех тех, кто так и не дал ему родиться.
Тело мое сотрясали безудержные рыдания.
Словно сквозь туман до меня донеслись чьи-то слова «Сафрар и Ха-Кил убежали» — и голос Камчака, приказывающего: — Отпустите слинов. Пусть поохотятся.
Вслед за этим об пол звякнули отстегиваемые с ошейников животных цепи, и мраморные своды гулко отразили удаляющийся топот их лап. Не хотел бы я оказаться на месте Сафрара.
— Крепись, воин из Ко-Ро-Ба, — с неожиданной теплотой прозвучал надо мной голос Камчака.
— Ты не понимаешь, мой друг, — сдерживая рыдания, пробормотал я. — Ты просто не понимаешь!
Тачаки в их черных кожаных одеяниях сгрудились вокруг нас. Мастер но приручению слинов также стоял рядом, держа в руках свисающие голые цепи. Ближе к стенам застыли рабы с мешками золотых слитков на плечах. Я начал улавливать гнилостный запах, исходящий от лежавших рядом со мной обломков скорлупы.
— Ну и запах, — поморщился Гарольд.
Он опустился на колени перед яйцом и с выражением глубокого отвращения на лице прикоснулся пальцем к бреши в скорлупе. Поднеся к лицу щепотку каких-то слепленных засохшей слизью золотистых песчинок, он задумчиво растер их между пальцами и ещё раз принюхался.
Я обреченно уронил голову, мне все было безразлично.
— Ты хорошо знаешь, что такое золотой шар Царствующих Жрецов? — поинтересовался у меня Камчак.
— Нет, — ответил я. — У меня никогда не было такой возможности.
— Неужели их яйцо такое? — саркастически заметил убар тачаков.
— Ну-ка, взгляни повнимательней, — подошел ко мне Гарольд.
Он поднес ближе к моему лицу свою ладонь, и на пальцах у него я увидел сухие золотистые пятна. Я смотрел на его ладонь, ничего не понимая.
— Оно мертвое, — сказал он.
— Мертвое? — удивился я.
Гарольд снова нагнулся к расколотому яйцу, наклонился над ним и извлек из скорлупы сморщенное, тронутое гниением, мертвое, наверное, уже в течение нескольких месяцев тельце нерожденного тарлариона.
— Я ведь говорил тебе, — с участливой теплотой напомнил Камчак, — что яйцо не имеет никакой ценности.
Я, пошатываясь, поднялся на ноги, изумленно глядя на обломки яйца. С трудом нагнулся и, погрузив пальцы в содержимое яйца, с удивлением всмотрелся в оставшиеся на них сухие темно-золотистые пятна.
— Это не яйцо Царствующих Жрецов, — сказал Камчак. — Неужели ты действительно полагал, что мы можем позволить неприятелю узнать местонахождение подобной вещи?
Я взглянул на него со слезами на глазах.
Внезапно откуда-то издалека до нас донесся пронзительный, душераздирающий вопль и глухое рычание слинов.
— С ним все кончено, — подвел итог Камчак.
Он повернулся в направлении, откуда донесся крик. Медленно, словно нехотя, давя ногами обломки скорлупы, он двинулся к выходу из зала. У распростертого тела Толнуса, убара паравачей, он на мгновение остановился.
— Очень жаль, — с презрением бросил Камчак. — Я бы предпочел швырнуть его под копыта мчащихся босков!
После этого, не говоря больше ни слова, он повел нас, следующих за ним, прочь из зала по коридорам туда, откуда доносился разочарованный вой слинов.
Мы вошли в помещение, где находился Желтый Бассейн. У края мраморной облицовки, дрожа от бессильной ярости, вскинув головы и оглашая все вокруг пронзительными воплями хищников, упустивших добычу, застыли оба охотничьих слина, не спускающие глаз с карикатурной фигуры тарианского торговца, рыдающего, захлебывающегося и отчаянно пытающегося дотянуться до лиан, свисающих с куполообразного потолка футах в двадцати над его головой.
Он, очевидно, изо всех сил пытался сдвинуться с места, но, плотно обнимаемый густой и пузырящейся желтой жидкостью, не мог сделать и шага. Его коротенькие, пухлые ручки с накрашенными ногтями отчаянно, но совершенно безрезультатно молотили по поверхности жидкого чудовища. Лицо и лоб торговца были обильно покрыты потом. Его тело густо облепливали белые блестящие пузырьки воздуха, двигающиеся вокруг него столь упорядочение, что это означало сознательное поведение Желтого Бассейна. Там, где пузырьки касались тела Сафрара, одежда на нем разъедалась и кожа становилась матово-белой: очевидно, кислота медленно проникала в поры тела и на глазах переваривала беззащитную человеческую плоть.
Сафрар ещё на шаг приблизился к центру бассейна, и жидкость поднялась ему до уровня груди.
— Опустите лианы! — взмолился торговец.
Никто не сдвинулся с места.
Сафрар запрокинул голову и пронзительно, как слин, завыл от боли. Словно сумасшедший, он принялся раздирать на себе кожу. Потом он протянул руки к Камчаку.
— Пожалуйста! — закричал он.
— Вспомни Катайтачака, — ответил ему предводитель тачаков.
Сафрар, агонизируя, испустил вопль отчаяния и снова двинулся к центру бассейна. При этом я заметил, как белые люминесцирующие пузырьки воздуха, густо облепившие в глубине ноги торговца, словно общим усилием толкают его все ближе к гибели.
Сафрар ещё отчаяннее заработал руками, пытаясь оттолкнуться от затягивающей его тестообразной массы, воспрепятствовать ей захлестнуть становящееся все более беспомощным тело. Глаза его вылезали из орбит, а в провале застывшего в беззвучном крике рта тускло мерцали два золотых уже израсходовавших свой яд зуба.
— Это яйцо, — сообщил ему Камчак, — было яйцом обыкновенного тарлариона. Оно действительно не имело никакой ценности.
Жидкость уже доходила Сафрару до подбородка, и ему приходилось высоко запрокидывать голову, чтобы держать нос и рот над поверхностью. Лицо его было искажено от ужаса и боли.
— Пожалуйста! — успел в последний раз крикнуть он, прежде чем густая жидкость хлынула и залила ему рот.
— Вспомни Катайтачака, — бросил ему на прощание Камчак, и оплетающие ноги торговца нитеподобные волокна и белые пузырьки ещё настойчивее потянули тело Сафрара вниз, в глубину.
На поверхность, уже очевидно из легких Сафрара, вырвались пузырьки воздуха. Теперь только руки торговца с растопыренными пальцами ещё продолжали мелькать над поверхностью жидкости, словно пытаясь в последнем предсмертном отчаянном усилии ухватиться за недосягаемые лианы, но скоро и руки исчезли под водой.
Долгое время мы стояли без движения, пораженные случившимся, пока белые кости не начали медленно выталкиваться на поверхность и двигаться к краю бассейна, где два раба Сафрара извлекали их сачком и складывали.
— Принесите факел, — приказал Камчак.
Он задумчиво всмотрелся в глубины Желтого Бассейна.
— Этот Сафрар из Тарии давно познакомился с Катайтачаком и приучил его к листьям канды, — печально сказал Камчак. — Таким образом, он дважды убил моего отца.
Принесли факел, и в бассейне усилилось испарение, а белые пузырьки воздуха начали стремительно собираться на середине. Желтизна жидкости стала меркнуть, а в глубине началось быстрое кружение фосфоресцирующей массы.
Камчак размахнулся и бросил факел в самый центр Бассейна.
И тут словно огненный смерч пронесся над Бассейном; языки пламени взметнулись под самый потолок, и мы вынуждены были отступить к стенам помещения и закрыть лицо руками. Бассейн застонал, как живое существо, взорвался клубами пара и сжался, пытаясь спрятаться от пламени внутрь прочной, как скорлупа, оболочки, которой мгновенно покрылась его поверхность, но языки огня потянулись за отступающей жидкостью в глубину Бассейна, пылающего, как тарларионовое масло.
Больше часа бушевало и неистовствовало пламя.
Бассейн почернел, и мраморные стенки его растрескались от жара. Теперь он был совсем пуст, если не считать затвердевшей, как стекло, массы, от которой исходил удушливый зловонный запах, да обломков мраморной кладки стен, обрушившейся по его краям.
В одном месте мы заметили вплавленные в стекловидную массу превратившиеся в бесформенные металлические капли два золотых зуба Сафрара — не ядовитых и ни для кого больше не опасных.
— Катайтачак отомщен! — провозгласил Камчак и вышел из комнаты.
Все остальные последовали за ним.
За воротами дома Сафрара, с нашим уходом преданного огню, мы сели на каийл и двинулись в сторону тачакских фургонов, оставленных у стен города.
К Камчаку подъехал один из воинов.
— Тарнсмен улетел, — доложил он и добавил: — Как вы и говорили, мы не стали открывать по нему огонь, поскольку с ним не было торговца Сафрара.
Камчак кивнул в знак согласия.
— У меня не было претензий к Ха-Килу, предводителю наемных тарнсменов. — Он обернулся ко мне. — Теперь, однако, когда ему известно, сколь высоки ставки в этой игре, вам с ним, возможно, ещё предстоит встретиться. Он обнажает меч только при звоне золотых монет, но теперь, когда Сафрар мертв, думаю, тем, кто использовал торговца, понадобятся новые приспешники и они обратят свое внимание на наемников, и прежде всего на Ха-Кила.
Искоса взглянув на меня, Камчак усмехнулся — впервые за все время после гибели Катайтачака.
— Говорят, — заметил он, — что в умении владеть мечом Ха-Кил уступает лишь самому Па-Куру, предводителю убийц.
— Па-Кур мертв, — ответил я. — Он убит при осаде Ара.
— Его тело нашли? — спросил Камчак.
— Нет, — сказал я.
Камчак рассмеялся.
— Нет, Тэрл Кэбот, — заметил он, — ты никогда не станешь настоящим тачаком.
— Почему? — удивился я.
— Ты слишком доверчив.
— Я уже давно перестал ожидать от коробанца чего-то большего, — заметил Гарольд.
Я усмехнулся.
— Па-Кур распрощался с жизнью в поединке на крыше Цилиндра Правосудия, в Аре, — сказал я. — Спасаясь от плена, он сбросился с ограждающих крышу перил. Не думаю, что он умеет летать.
— Но тело его не было найдено? — настойчиво повторил Камчак.
— Нет, но какое это имеет значение?
— Для тачака имеет, — решительно заявил Камчак.
— Вы, тачаки, излишне подозрительны, — заметил я.
— А как по-твоему, что могло произойти с его телом? — поинтересовался Гарольд; он был очень серьезен.
— Я думаю, его разорвали в клочки толпы народа, — пожал я плечами. — Или уничтожили ещё каким-то иным образом, так что даже следов от него не осталось. Много ли для этого нужно?
— Тогда было бы логичным, если бы он действительно оказался мертв, — согласился Камчак.
— Конечно, — подтвердил я.
— Будем на это надеяться, — сказал Камчак. — Ради твоего же собственного блага.
Дальше мы ехали по улицам города молча, лишь Камчак впервые за все эти долгие недели насвистывал какую-то тачакскую мелодию.
Отвлекшись от своих мыслей, он обернулся к Гарольду.
— Думаю, через пару дней мы сможем позволить себе поохотиться на тамитов, — заметил он.
— Я бы с удовольствием, — согласился молодой тачак.
— Может, присоединишься к нам? — спросил у меня Камчак.
— Я, наверное, скоро оставлю вас, — признался я и горько усмехнулся. — Возложенную на меня Царствующими Жрецами миссию я провалил, больше мне делать здесь нечего.
— Что это за миссия? — как ни в чем не бывало поинтересовался Камчак.
— Отыскать последнее яйцо Царствующих Жрецов и вернуть его в Сардар.
— А почему Царствующие Жрецы сами этим не занялись? — спросил Гарольд.
— Они не выносят солнечного света, — ответил я. — И выглядят они совершенно иначе, чем мы. Увидев их, неподготовленный человек может испугаться, а то и попытается их убить. Или же уничтожит яйцо.
— Как-нибудь ты обязательно должен рассказать мне о Царствующих Жрецах, — сказал Гарольд.
— Хорошо, — согласился я.
— Да, думаю, это должен быть именно ты, — уверенно произнес Камчак.
— Кто? — не понял я.
— Тот, кто, как говорили люди, принесшие яйцо, должен впоследствии за ним прийти.
— Оба эти человека погибли, — сказал я. — Между их городами разгорелась война, и в сражении один из них убил другого.
— Они были хорошими воинами, — с грустью произнес Камчак. — Мне жаль, что так получилось.
— Когда они были здесь? — спросил я.
— Года два назад, — ответил Камчак.
— И они отдали вам яйцо?
— Да, чтобы сохранить его для Царствующих Жрецов. Это было довольно мудро с их стороны, поскольку народы фургонов имеют среди горианцев репутацию самых диких и свирепых народов и кочуют, как правило, в сотнях пасангов от цивилизованных городов, за исключением, пожалуй, одной лишь Тарии.
— И ты знаешь, где сейчас яйцо? — спросил я.
— Конечно, — ответил он.
Меня охватила невольная дрожь. Я непроизвольно натянул поводья, и каийле передалось мое волнение.
— Не говори мне, где оно, — иначе я не выдержу: тут же помчусь, схвачу его и поскачу в Сардар, — признался я.
— Но разве не ради того, чтобы отвезти яйцо Царствующим Жрецам, ты и приехал сюда?
— Именно ради этого.
— Тогда почему бы тебе не стремиться поскорее заполучить его и увезти?
— Потому что у меня нет возможности доказать, что я приехал по поручению Царствующих Жрецов. С какой стати ты будешь мне верить?
— Я верю, потому что хорошо узнал тебя.
Я промолчал.
— Я внимательно наблюдал за тобой, Тэрл Кэбот, воин из Ко-Ро-Ба, — продолжал Камчак. — Некогда ты подарил мне жизнь, и мы держали с тобой землю и траву. С этого момента, будь ты хоть разбойником или преступником, я пожертвовал бы ради тебя жизнью, но яйцо, конечно, не отдал бы. Затем ты вместе с Гарольдом отправился в город навстречу таким испытаниям, которые, вполне вероятно, могли стоить тебе жизни. Едва ли на что-либо подобное мог бы решиться человек, действующий только ради своей собственной выгоды. Это подсказало мне, что ты действительно можешь быть тем, кого выбрали Царствующие Жрецы в качестве посланника за своим яйцом.
— Вот почему ты позволил мне отправиться в Тарию, хотя знал, что находящийся там золотой шар не имеет никакой ценности? — спросил я.
— Да, — согласился Камчак, — именно поэтому.
— Почему же ты не отдал мне яйцо после моего возвращения из Тарии?
Камчак рассмеялся.
— Мне нужно было удостовериться ещё в одном, Тэрл Кэбот, — признался он.
— В чем же? — поинтересовался я.
— В том, что ты очень серьезно к этому относишься. — Камчак положил руку мне на плечо, и на лице его появилась мягкая улыбка. — Вот почему я хотел, чтобы золотой шар был разбит. Если бы события развивались иначе, я разбил бы его сам, чтобы посмотреть, будешь ли ты горевать о личной потере или сокрушаться о трагедии для Царствующих Жрецов. Когда ты плакал, я понял, что ты сокрушаешься о Царствующих Жрецах и что ты действительно постарался бы вернуть его в Сардар, а не использовать в своих целях.
Я был настолько ошеломлен услышанным, что не в силах был произнести ни слова.
— Прости, если я был слишком жесток с тобой, — продолжал Камчак. — Я — тачак, и этим все сказано. Но я заботился о тебе и должен был знать всю правду.
— Спасибо тебе, — ответил я. — На твоем месте я, думаю, поступил бы точно так же.
Камчак крепче стиснул мне плечо, и мы пожали друг другу руки.
— Где яйцо? — спросил я.
— А как ты думаешь? — поинтересовался Камчак.
— Не знаю. Но логичнее всего было бы искать его в фургоне Катайтачака, убара тачаков.
— Вполне одобряю ход твоих мыслей. Но Катайтачак, как тебе известно, не был настоящим убаром тачаков. Я — убар тачаков, а значит, яйцо у меня.
— Ты хочешь сказать…
— Вот именно: все эти два года яйцо находилось в моем фургоне.
— Но я несколько месяцев прожил в твоем фургоне!
— И ты не видел яйца?
— Нет. Должно быть, оно было отлично спрятано!
— А как оно вообще выглядит, ты знаешь?
— Нет… — признался я, — не знаю…
— Ты, вероятно, считаешь, что оно должно быть золотым и иметь круглую форму?
— Д-да…
— Именно из этих соображений тачаки умертвили яйцо тарлариона, покрасили и поместили его в фургон Катайтачака. Да ещё пустили слух, что это именно оно.
В который уже раз за сегодняшний день я онемел от удивления.
— Я думаю, ты частенько видел яйцо Царствующих Жрецов, поскольку оно лежало у меня в фургоне на виду. Именно поэтому паравачи, напавшие на мой фургон, и не обратили на него внимания как на вещь, не имеющую никакой практической ценности.
— Не может быть! — не удержался я.
— Да, серый, как будто обтянутый кожей предмет это и есть яйцо!
Я не мог поверить своим ушам.
Мне припомнилось, как Камчак восседал на сером, похожем на кожаную довольно жесткую подушку предмете со скругленными краями. Помню, он даже поджимал его к себе ногами, а один раз — даже ногой! — пихнул его ко мне, чтобы я мог проверить, какой он легкий.
— Иногда, чтобы надежно спрятать что-нибудь, его нужно вообще не прятать, — продолжал Камчак. — Считается, что все, имеющее значительную ценность, должно быть скрыто от посторонних глаз, поэтому находящееся на виду никакой ценности не имеет.
— Но ведь ты чуть ли не пинал его ногами по всему фургону, — пробормотал я дрожащим голосом. — Я просто отказывался в это поверить. — Ты даже швырнул его мне для проверки! Ты даже осмеливался сидеть на Нем!
У меня не было слов от возмущения.
— Надеюсь, — усмехнулся Камчак, — Царствующие Жрецы не воспримут это как оскорбление. Они поймут, что подобное демонстративное обращение — довольно бережное, надо заметить, как раз и являлось частью моего плана.
Я рассмеялся, думая, как обрадуется Миск возвращению Яйца.
— Они не обидятся, — заверил я Камчака.
— Не беспокойся, что яйцо может быть повреждено, — успокоил меня Камчак. — Чтобы нанести ему вред, я должен был бы продырявить его кайвой или разрубить топором.
— Хитрый тачак, — не удержался я.
Камчак с Гарольдом рассмеялись.
— Надеюсь, после всех этих экспериментов яйцо все ещё живо, — заметил я.
Камчак пожал плечами.
— Мы внимательно за ним наблюдали, — заверил он. — Мы сделали все, что могли.
— И Царствующие Жрецы, и я очень вам благодарны, — с искренней признательностью сказал я.
Камчак улыбнулся.
— Нам очень приятно оказать услугу Царствующим Жрецам, — ответил он, — но ведь ты знаешь мы почитаем только небо.
— И храбрость, — добавил Гарольд, — и все, что с этим связано.
Мы с Камчаком рассмеялись.
— Думаю, именно потому, что вы почитаете небо, храбрость и — как ты говоришь — все, что с этим связано, яйцо и было доверено вам, и никому другому.
— Возможно, — согласился Камчак. — Но я был бы рад поскорее от него избавиться. К тому же приближается самое время поохотиться на тамитов.
— Кстати, убар, — подмигнув мне, поинтересовался Гарольд, — сколько ты заплатил, чтобы выкупить Африз?
— Ты отыскал Африз? — воскликнул я.
— Да, Альбрехт, кассар, подобрал её во время налета на лагерь паравачей, — словно между прочим заметил Гарольд.
— Удивительно! — не удержался я.
— Она всего лишь рабыня, — прогудел Камчак. — Какое она может иметь значение?
— Так сколько ты за неё заплатил? — с невинным видом настаивал Гарольд.
— Да какая там плата, — отмахнулся Камчак. — Что она может стоить?
— Я очень рад, что она жива, — признался я, — и что ты без большого труда смог выкупить её у Альбрехта.
Гарольд прикрыл рукой рот и поспешно отвернулся, а Камчак сердито запыхтел и втянул голову в плечи.
— А действительно, сколько ты за неё заплатил? — спросил я.
— При торге, — доверительно заметил мне Гарольд, — тачак лишнего не заплатит.
— Да, скоро будет самое время поохотиться на тамитов, — недовольно проворчал Камчак.
Только теперь мне припомнилось, как дорого Камчак вынудил кассара Альбрехта заплатить за возвращение милой его сердцу Тенчики и как он хохотал по поводу того, что раз уж кассар выложил такую сумму, значит, он позволил себе привязаться к простой девчонке-рабыне, к тому же ещё и тарианке!
— Я полагаю, — продолжал Гарольд, — что столь проницательный тачак, как Камчак, сам убар нашего племени, никогда бы не выложил за такую девчонку больше пригоршни медных монет!
— В это время года тамиты подпускают к себе совсем близко, — хмуро заметил Камчак.
— Я счастлив узнать, что ты вернул Африз, — вставил я. — Она любит тебя, ты ведь знаешь.
Камчак равнодушно пожал плечами.
— Я слышал, — возразил Гарольд, — что она целыми днями только и знала, что распевать возле босков да в фургоне. Я сам как-то чуть не избил девчонку, которая производила столько же шума.
— Я, пожалуй, закажу себе новое бола для охоты, — оповестил нас Камчак.
— Хотя, конечно, она довольно смазлива, — с сомнением произнес Гарольд.
Камчак угрожающе зарычал.
— Но как бы то ни было, — гнул свое Гарольд, — я не сомневаюсь, что наш убар поддержал в вопросах умения вести торг честь тачаков и уж наверняка облапошил бестолкового кассара!
— Самое главное, что Африз снова с нами, что она цела и невредима, — миролюбиво сказал я.
Некоторое время мы ехали молча, затем я снова спросил:
— А все-таки, Камчак, просто ради уточнения факта, сколько ты заплатил, чтобы её вернуть?
Лицо Камчака побагровело от ярости. Он посмотрел на невинно улыбающегося Гарольда и затем бросил взгляд на мое лицо, выражавшее невинное любопытство. Кулаки его, сжимавшие поводья, побелели от напряжения.
— Десять тысяч золотых, — выдавил он из себя.
Я невольно остановил каийлу и изумленно посмотрел на него.
Гарольд едва не сполз с седла от душившего его хохота.
Брошенный Камчаком на него взгляд, казалось, должен был испепелить юного тачака.
— Ну, что — нормально, — произнес я, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе моем не прорвались нотки легкого злорадства.
Глаза Камчака метнули молнии в мою сторону.
Он тяжело вздохнул — и выражение мрачного бешенства на его лице сменилось добродушием.
— Да, Тэрл Кэбот, до сих пор я даже не представлял, что я такой дурак, — признался он.
— И все же как бы там ни было, Кэбот, — подметил Гарольд, — принимая в расчет положение вещей в целом, разве ты не считаешь, что за исключением некоторых мелочей у нас, тачаков, великолепный убар?
— В целом, — согласился я, — за исключением совсем незначительных, даже вполне простительных мелочей у тачаков действительно великолепный убар.
Камчак хмуро посмотрел на меня, затем на Гарольда и, опустив голову, задумчиво почесал за ухом.
Потом, тяжело вздохнув, он снова окинул нас обоих задумчивым взглядом, и мы все трое, не сговариваясь, дружно расхохотались. У Камчака даже слезы побежали по щекам.
— Ты, конечно, не забыл, — задыхаясь от смеха, пробормотал Гарольд, — что это не тачакское, а тарианское золото.
— Верно! — воскликнул Камчак. — Тачаки все равно ничего не потеряли: это золото тариан!
— Кто может сказать, что это большая разница? — риторически спросил Гарольд.
— Вот именно! — подхватил Камчак.
— Но я лично, — закончил Гарольд, — этого бы не сказал.
Камчак выпрямился в седле и задумался.
— Я бы тоже, — недовольно крякнул он.
И снова мы дружно расхохотались и пришпорили своих каийл, торопясь поскорее добраться до фургонов, где каждого из нас дожидались дорогие нашему сердцу женщины: Гарольда — желанная, манящая к себе Херена, некогда удостоенная чести пребывания в первом фургоне убара тачаков, Камчака — Африз, удивительная, с миндалевидными глазами красавица, некогда одна из богатейших и самых очаровательных женщин Тарии, и меня, воина из Ко-Ро-Ба, — стройная, грациозная, темноволосая Элизабет Кардуэл, некогда гордая и неприступная жительница Земли, а теперь беспомощная, но оттого не менее красивая рабыня с золотым тачакским кольцом в носу и выжженным на бедре клеймом, в ошейнике, на котором выгравировано мое имя. Помню, когда той прощальной ночью она выскользнула у меня из объятий, то упала лицом на ковер и разрыдалась.
Все мои мысли и чувства были заняты разбитым яйцом, и лишь боковым зрением я заметил короткую агонию паравачи, покрывшегося страшными оранжевыми пятнами, опустившегося на пол и затихшего в предсмертных судорогах.
Камчак подошел к нему и сорвал черный капюшон. Его лицо стало оранжевым, вылезшие белки глаз остекленели.
— Это Толнус, — долетел до меня как-будто издалека голос Гарольда.
— Конечно, — сказал Камчак. — А кто же ещё это мог быть? Кто, кроме убара паравачей, мог послать своих всадников для нападения на фургоны тачаку, и пообещать предводителю наемных тарнсменов половину босков, золота, женщин и фургонов своего племени?
До меня с трудом доходила их речь. Мне вспомнился Толнус — один из четырех убаров народов фургонов, которых я встретил, впервые попав в тарианские степи, в земли кочевников.
Камчак нагнулся к распростертому на полу неподвижному телу и сорвал с него усыпанное драгоценными камнями бесценное ожерелье. Осмотрев его с презрением, он бросил его одному из своих людей.
— Отдайте это паравачам, — распорядился он. — С его помощью они смогут выкупить у кассаров и катайев хотя бы часть своих босков и женщин.
Стоя на коленях у разбитой скорлупы яйца, я едва сознавал происходящее, настолько был поглощен охватившим меня отчаянием. Я даже не сразу заметил, что Камчак с Гарольдом уже давно стоят рядом.
Я плакал, ничуть не смущаясь их присутствия. Я оплакивал не только провал своей миссии и крушение всего, за что я боролся — и я, и прежде всего Царствующие Жрецы, мой друг Миск, — но и сами их жизни, и жизни всех населяющих этот мир, и мою родную Землю, оставшихся теперь, очевидно, совершенно беззащитными перед загадочными «Другими»; я оплакивал и то существо, что дожидалось своего срока появления на свет и явившееся безвинной жертвой интриг и растянувшегося на столетия межпланетного конфликта; это существо, этот, так сказать, ребенок Царствующих Жрецов прекратил свою ещё не начавшуюся жизнь и этим похоронил надежды всех тех, кто так и не дал ему родиться.
Тело мое сотрясали безудержные рыдания.
Словно сквозь туман до меня донеслись чьи-то слова «Сафрар и Ха-Кил убежали» — и голос Камчака, приказывающего: — Отпустите слинов. Пусть поохотятся.
Вслед за этим об пол звякнули отстегиваемые с ошейников животных цепи, и мраморные своды гулко отразили удаляющийся топот их лап. Не хотел бы я оказаться на месте Сафрара.
— Крепись, воин из Ко-Ро-Ба, — с неожиданной теплотой прозвучал надо мной голос Камчака.
— Ты не понимаешь, мой друг, — сдерживая рыдания, пробормотал я. — Ты просто не понимаешь!
Тачаки в их черных кожаных одеяниях сгрудились вокруг нас. Мастер но приручению слинов также стоял рядом, держа в руках свисающие голые цепи. Ближе к стенам застыли рабы с мешками золотых слитков на плечах. Я начал улавливать гнилостный запах, исходящий от лежавших рядом со мной обломков скорлупы.
— Ну и запах, — поморщился Гарольд.
Он опустился на колени перед яйцом и с выражением глубокого отвращения на лице прикоснулся пальцем к бреши в скорлупе. Поднеся к лицу щепотку каких-то слепленных засохшей слизью золотистых песчинок, он задумчиво растер их между пальцами и ещё раз принюхался.
Я обреченно уронил голову, мне все было безразлично.
— Ты хорошо знаешь, что такое золотой шар Царствующих Жрецов? — поинтересовался у меня Камчак.
— Нет, — ответил я. — У меня никогда не было такой возможности.
— Неужели их яйцо такое? — саркастически заметил убар тачаков.
— Ну-ка, взгляни повнимательней, — подошел ко мне Гарольд.
Он поднес ближе к моему лицу свою ладонь, и на пальцах у него я увидел сухие золотистые пятна. Я смотрел на его ладонь, ничего не понимая.
— Оно мертвое, — сказал он.
— Мертвое? — удивился я.
Гарольд снова нагнулся к расколотому яйцу, наклонился над ним и извлек из скорлупы сморщенное, тронутое гниением, мертвое, наверное, уже в течение нескольких месяцев тельце нерожденного тарлариона.
— Я ведь говорил тебе, — с участливой теплотой напомнил Камчак, — что яйцо не имеет никакой ценности.
Я, пошатываясь, поднялся на ноги, изумленно глядя на обломки яйца. С трудом нагнулся и, погрузив пальцы в содержимое яйца, с удивлением всмотрелся в оставшиеся на них сухие темно-золотистые пятна.
— Это не яйцо Царствующих Жрецов, — сказал Камчак. — Неужели ты действительно полагал, что мы можем позволить неприятелю узнать местонахождение подобной вещи?
Я взглянул на него со слезами на глазах.
Внезапно откуда-то издалека до нас донесся пронзительный, душераздирающий вопль и глухое рычание слинов.
— С ним все кончено, — подвел итог Камчак.
Он повернулся в направлении, откуда донесся крик. Медленно, словно нехотя, давя ногами обломки скорлупы, он двинулся к выходу из зала. У распростертого тела Толнуса, убара паравачей, он на мгновение остановился.
— Очень жаль, — с презрением бросил Камчак. — Я бы предпочел швырнуть его под копыта мчащихся босков!
После этого, не говоря больше ни слова, он повел нас, следующих за ним, прочь из зала по коридорам туда, откуда доносился разочарованный вой слинов.
Мы вошли в помещение, где находился Желтый Бассейн. У края мраморной облицовки, дрожа от бессильной ярости, вскинув головы и оглашая все вокруг пронзительными воплями хищников, упустивших добычу, застыли оба охотничьих слина, не спускающие глаз с карикатурной фигуры тарианского торговца, рыдающего, захлебывающегося и отчаянно пытающегося дотянуться до лиан, свисающих с куполообразного потолка футах в двадцати над его головой.
Он, очевидно, изо всех сил пытался сдвинуться с места, но, плотно обнимаемый густой и пузырящейся желтой жидкостью, не мог сделать и шага. Его коротенькие, пухлые ручки с накрашенными ногтями отчаянно, но совершенно безрезультатно молотили по поверхности жидкого чудовища. Лицо и лоб торговца были обильно покрыты потом. Его тело густо облепливали белые блестящие пузырьки воздуха, двигающиеся вокруг него столь упорядочение, что это означало сознательное поведение Желтого Бассейна. Там, где пузырьки касались тела Сафрара, одежда на нем разъедалась и кожа становилась матово-белой: очевидно, кислота медленно проникала в поры тела и на глазах переваривала беззащитную человеческую плоть.
Сафрар ещё на шаг приблизился к центру бассейна, и жидкость поднялась ему до уровня груди.
— Опустите лианы! — взмолился торговец.
Никто не сдвинулся с места.
Сафрар запрокинул голову и пронзительно, как слин, завыл от боли. Словно сумасшедший, он принялся раздирать на себе кожу. Потом он протянул руки к Камчаку.
— Пожалуйста! — закричал он.
— Вспомни Катайтачака, — ответил ему предводитель тачаков.
Сафрар, агонизируя, испустил вопль отчаяния и снова двинулся к центру бассейна. При этом я заметил, как белые люминесцирующие пузырьки воздуха, густо облепившие в глубине ноги торговца, словно общим усилием толкают его все ближе к гибели.
Сафрар ещё отчаяннее заработал руками, пытаясь оттолкнуться от затягивающей его тестообразной массы, воспрепятствовать ей захлестнуть становящееся все более беспомощным тело. Глаза его вылезали из орбит, а в провале застывшего в беззвучном крике рта тускло мерцали два золотых уже израсходовавших свой яд зуба.
— Это яйцо, — сообщил ему Камчак, — было яйцом обыкновенного тарлариона. Оно действительно не имело никакой ценности.
Жидкость уже доходила Сафрару до подбородка, и ему приходилось высоко запрокидывать голову, чтобы держать нос и рот над поверхностью. Лицо его было искажено от ужаса и боли.
— Пожалуйста! — успел в последний раз крикнуть он, прежде чем густая жидкость хлынула и залила ему рот.
— Вспомни Катайтачака, — бросил ему на прощание Камчак, и оплетающие ноги торговца нитеподобные волокна и белые пузырьки ещё настойчивее потянули тело Сафрара вниз, в глубину.
На поверхность, уже очевидно из легких Сафрара, вырвались пузырьки воздуха. Теперь только руки торговца с растопыренными пальцами ещё продолжали мелькать над поверхностью жидкости, словно пытаясь в последнем предсмертном отчаянном усилии ухватиться за недосягаемые лианы, но скоро и руки исчезли под водой.
Долгое время мы стояли без движения, пораженные случившимся, пока белые кости не начали медленно выталкиваться на поверхность и двигаться к краю бассейна, где два раба Сафрара извлекали их сачком и складывали.
— Принесите факел, — приказал Камчак.
Он задумчиво всмотрелся в глубины Желтого Бассейна.
— Этот Сафрар из Тарии давно познакомился с Катайтачаком и приучил его к листьям канды, — печально сказал Камчак. — Таким образом, он дважды убил моего отца.
Принесли факел, и в бассейне усилилось испарение, а белые пузырьки воздуха начали стремительно собираться на середине. Желтизна жидкости стала меркнуть, а в глубине началось быстрое кружение фосфоресцирующей массы.
Камчак размахнулся и бросил факел в самый центр Бассейна.
И тут словно огненный смерч пронесся над Бассейном; языки пламени взметнулись под самый потолок, и мы вынуждены были отступить к стенам помещения и закрыть лицо руками. Бассейн застонал, как живое существо, взорвался клубами пара и сжался, пытаясь спрятаться от пламени внутрь прочной, как скорлупа, оболочки, которой мгновенно покрылась его поверхность, но языки огня потянулись за отступающей жидкостью в глубину Бассейна, пылающего, как тарларионовое масло.
Больше часа бушевало и неистовствовало пламя.
Бассейн почернел, и мраморные стенки его растрескались от жара. Теперь он был совсем пуст, если не считать затвердевшей, как стекло, массы, от которой исходил удушливый зловонный запах, да обломков мраморной кладки стен, обрушившейся по его краям.
В одном месте мы заметили вплавленные в стекловидную массу превратившиеся в бесформенные металлические капли два золотых зуба Сафрара — не ядовитых и ни для кого больше не опасных.
— Катайтачак отомщен! — провозгласил Камчак и вышел из комнаты.
Все остальные последовали за ним.
За воротами дома Сафрара, с нашим уходом преданного огню, мы сели на каийл и двинулись в сторону тачакских фургонов, оставленных у стен города.
К Камчаку подъехал один из воинов.
— Тарнсмен улетел, — доложил он и добавил: — Как вы и говорили, мы не стали открывать по нему огонь, поскольку с ним не было торговца Сафрара.
Камчак кивнул в знак согласия.
— У меня не было претензий к Ха-Килу, предводителю наемных тарнсменов. — Он обернулся ко мне. — Теперь, однако, когда ему известно, сколь высоки ставки в этой игре, вам с ним, возможно, ещё предстоит встретиться. Он обнажает меч только при звоне золотых монет, но теперь, когда Сафрар мертв, думаю, тем, кто использовал торговца, понадобятся новые приспешники и они обратят свое внимание на наемников, и прежде всего на Ха-Кила.
Искоса взглянув на меня, Камчак усмехнулся — впервые за все время после гибели Катайтачака.
— Говорят, — заметил он, — что в умении владеть мечом Ха-Кил уступает лишь самому Па-Куру, предводителю убийц.
— Па-Кур мертв, — ответил я. — Он убит при осаде Ара.
— Его тело нашли? — спросил Камчак.
— Нет, — сказал я.
Камчак рассмеялся.
— Нет, Тэрл Кэбот, — заметил он, — ты никогда не станешь настоящим тачаком.
— Почему? — удивился я.
— Ты слишком доверчив.
— Я уже давно перестал ожидать от коробанца чего-то большего, — заметил Гарольд.
Я усмехнулся.
— Па-Кур распрощался с жизнью в поединке на крыше Цилиндра Правосудия, в Аре, — сказал я. — Спасаясь от плена, он сбросился с ограждающих крышу перил. Не думаю, что он умеет летать.
— Но тело его не было найдено? — настойчиво повторил Камчак.
— Нет, но какое это имеет значение?
— Для тачака имеет, — решительно заявил Камчак.
— Вы, тачаки, излишне подозрительны, — заметил я.
— А как по-твоему, что могло произойти с его телом? — поинтересовался Гарольд; он был очень серьезен.
— Я думаю, его разорвали в клочки толпы народа, — пожал я плечами. — Или уничтожили ещё каким-то иным образом, так что даже следов от него не осталось. Много ли для этого нужно?
— Тогда было бы логичным, если бы он действительно оказался мертв, — согласился Камчак.
— Конечно, — подтвердил я.
— Будем на это надеяться, — сказал Камчак. — Ради твоего же собственного блага.
Дальше мы ехали по улицам города молча, лишь Камчак впервые за все эти долгие недели насвистывал какую-то тачакскую мелодию.
Отвлекшись от своих мыслей, он обернулся к Гарольду.
— Думаю, через пару дней мы сможем позволить себе поохотиться на тамитов, — заметил он.
— Я бы с удовольствием, — согласился молодой тачак.
— Может, присоединишься к нам? — спросил у меня Камчак.
— Я, наверное, скоро оставлю вас, — признался я и горько усмехнулся. — Возложенную на меня Царствующими Жрецами миссию я провалил, больше мне делать здесь нечего.
— Что это за миссия? — как ни в чем не бывало поинтересовался Камчак.
— Отыскать последнее яйцо Царствующих Жрецов и вернуть его в Сардар.
— А почему Царствующие Жрецы сами этим не занялись? — спросил Гарольд.
— Они не выносят солнечного света, — ответил я. — И выглядят они совершенно иначе, чем мы. Увидев их, неподготовленный человек может испугаться, а то и попытается их убить. Или же уничтожит яйцо.
— Как-нибудь ты обязательно должен рассказать мне о Царствующих Жрецах, — сказал Гарольд.
— Хорошо, — согласился я.
— Да, думаю, это должен быть именно ты, — уверенно произнес Камчак.
— Кто? — не понял я.
— Тот, кто, как говорили люди, принесшие яйцо, должен впоследствии за ним прийти.
— Оба эти человека погибли, — сказал я. — Между их городами разгорелась война, и в сражении один из них убил другого.
— Они были хорошими воинами, — с грустью произнес Камчак. — Мне жаль, что так получилось.
— Когда они были здесь? — спросил я.
— Года два назад, — ответил Камчак.
— И они отдали вам яйцо?
— Да, чтобы сохранить его для Царствующих Жрецов. Это было довольно мудро с их стороны, поскольку народы фургонов имеют среди горианцев репутацию самых диких и свирепых народов и кочуют, как правило, в сотнях пасангов от цивилизованных городов, за исключением, пожалуй, одной лишь Тарии.
— И ты знаешь, где сейчас яйцо? — спросил я.
— Конечно, — ответил он.
Меня охватила невольная дрожь. Я непроизвольно натянул поводья, и каийле передалось мое волнение.
— Не говори мне, где оно, — иначе я не выдержу: тут же помчусь, схвачу его и поскачу в Сардар, — признался я.
— Но разве не ради того, чтобы отвезти яйцо Царствующим Жрецам, ты и приехал сюда?
— Именно ради этого.
— Тогда почему бы тебе не стремиться поскорее заполучить его и увезти?
— Потому что у меня нет возможности доказать, что я приехал по поручению Царствующих Жрецов. С какой стати ты будешь мне верить?
— Я верю, потому что хорошо узнал тебя.
Я промолчал.
— Я внимательно наблюдал за тобой, Тэрл Кэбот, воин из Ко-Ро-Ба, — продолжал Камчак. — Некогда ты подарил мне жизнь, и мы держали с тобой землю и траву. С этого момента, будь ты хоть разбойником или преступником, я пожертвовал бы ради тебя жизнью, но яйцо, конечно, не отдал бы. Затем ты вместе с Гарольдом отправился в город навстречу таким испытаниям, которые, вполне вероятно, могли стоить тебе жизни. Едва ли на что-либо подобное мог бы решиться человек, действующий только ради своей собственной выгоды. Это подсказало мне, что ты действительно можешь быть тем, кого выбрали Царствующие Жрецы в качестве посланника за своим яйцом.
— Вот почему ты позволил мне отправиться в Тарию, хотя знал, что находящийся там золотой шар не имеет никакой ценности? — спросил я.
— Да, — согласился Камчак, — именно поэтому.
— Почему же ты не отдал мне яйцо после моего возвращения из Тарии?
Камчак рассмеялся.
— Мне нужно было удостовериться ещё в одном, Тэрл Кэбот, — признался он.
— В чем же? — поинтересовался я.
— В том, что ты очень серьезно к этому относишься. — Камчак положил руку мне на плечо, и на лице его появилась мягкая улыбка. — Вот почему я хотел, чтобы золотой шар был разбит. Если бы события развивались иначе, я разбил бы его сам, чтобы посмотреть, будешь ли ты горевать о личной потере или сокрушаться о трагедии для Царствующих Жрецов. Когда ты плакал, я понял, что ты сокрушаешься о Царствующих Жрецах и что ты действительно постарался бы вернуть его в Сардар, а не использовать в своих целях.
Я был настолько ошеломлен услышанным, что не в силах был произнести ни слова.
— Прости, если я был слишком жесток с тобой, — продолжал Камчак. — Я — тачак, и этим все сказано. Но я заботился о тебе и должен был знать всю правду.
— Спасибо тебе, — ответил я. — На твоем месте я, думаю, поступил бы точно так же.
Камчак крепче стиснул мне плечо, и мы пожали друг другу руки.
— Где яйцо? — спросил я.
— А как ты думаешь? — поинтересовался Камчак.
— Не знаю. Но логичнее всего было бы искать его в фургоне Катайтачака, убара тачаков.
— Вполне одобряю ход твоих мыслей. Но Катайтачак, как тебе известно, не был настоящим убаром тачаков. Я — убар тачаков, а значит, яйцо у меня.
— Ты хочешь сказать…
— Вот именно: все эти два года яйцо находилось в моем фургоне.
— Но я несколько месяцев прожил в твоем фургоне!
— И ты не видел яйца?
— Нет. Должно быть, оно было отлично спрятано!
— А как оно вообще выглядит, ты знаешь?
— Нет… — признался я, — не знаю…
— Ты, вероятно, считаешь, что оно должно быть золотым и иметь круглую форму?
— Д-да…
— Именно из этих соображений тачаки умертвили яйцо тарлариона, покрасили и поместили его в фургон Катайтачака. Да ещё пустили слух, что это именно оно.
В который уже раз за сегодняшний день я онемел от удивления.
— Я думаю, ты частенько видел яйцо Царствующих Жрецов, поскольку оно лежало у меня в фургоне на виду. Именно поэтому паравачи, напавшие на мой фургон, и не обратили на него внимания как на вещь, не имеющую никакой практической ценности.
— Не может быть! — не удержался я.
— Да, серый, как будто обтянутый кожей предмет это и есть яйцо!
Я не мог поверить своим ушам.
Мне припомнилось, как Камчак восседал на сером, похожем на кожаную довольно жесткую подушку предмете со скругленными краями. Помню, он даже поджимал его к себе ногами, а один раз — даже ногой! — пихнул его ко мне, чтобы я мог проверить, какой он легкий.
— Иногда, чтобы надежно спрятать что-нибудь, его нужно вообще не прятать, — продолжал Камчак. — Считается, что все, имеющее значительную ценность, должно быть скрыто от посторонних глаз, поэтому находящееся на виду никакой ценности не имеет.
— Но ведь ты чуть ли не пинал его ногами по всему фургону, — пробормотал я дрожащим голосом. — Я просто отказывался в это поверить. — Ты даже швырнул его мне для проверки! Ты даже осмеливался сидеть на Нем!
У меня не было слов от возмущения.
— Надеюсь, — усмехнулся Камчак, — Царствующие Жрецы не воспримут это как оскорбление. Они поймут, что подобное демонстративное обращение — довольно бережное, надо заметить, как раз и являлось частью моего плана.
Я рассмеялся, думая, как обрадуется Миск возвращению Яйца.
— Они не обидятся, — заверил я Камчака.
— Не беспокойся, что яйцо может быть повреждено, — успокоил меня Камчак. — Чтобы нанести ему вред, я должен был бы продырявить его кайвой или разрубить топором.
— Хитрый тачак, — не удержался я.
Камчак с Гарольдом рассмеялись.
— Надеюсь, после всех этих экспериментов яйцо все ещё живо, — заметил я.
Камчак пожал плечами.
— Мы внимательно за ним наблюдали, — заверил он. — Мы сделали все, что могли.
— И Царствующие Жрецы, и я очень вам благодарны, — с искренней признательностью сказал я.
Камчак улыбнулся.
— Нам очень приятно оказать услугу Царствующим Жрецам, — ответил он, — но ведь ты знаешь мы почитаем только небо.
— И храбрость, — добавил Гарольд, — и все, что с этим связано.
Мы с Камчаком рассмеялись.
— Думаю, именно потому, что вы почитаете небо, храбрость и — как ты говоришь — все, что с этим связано, яйцо и было доверено вам, и никому другому.
— Возможно, — согласился Камчак. — Но я был бы рад поскорее от него избавиться. К тому же приближается самое время поохотиться на тамитов.
— Кстати, убар, — подмигнув мне, поинтересовался Гарольд, — сколько ты заплатил, чтобы выкупить Африз?
— Ты отыскал Африз? — воскликнул я.
— Да, Альбрехт, кассар, подобрал её во время налета на лагерь паравачей, — словно между прочим заметил Гарольд.
— Удивительно! — не удержался я.
— Она всего лишь рабыня, — прогудел Камчак. — Какое она может иметь значение?
— Так сколько ты за неё заплатил? — с невинным видом настаивал Гарольд.
— Да какая там плата, — отмахнулся Камчак. — Что она может стоить?
— Я очень рад, что она жива, — признался я, — и что ты без большого труда смог выкупить её у Альбрехта.
Гарольд прикрыл рукой рот и поспешно отвернулся, а Камчак сердито запыхтел и втянул голову в плечи.
— А действительно, сколько ты за неё заплатил? — спросил я.
— При торге, — доверительно заметил мне Гарольд, — тачак лишнего не заплатит.
— Да, скоро будет самое время поохотиться на тамитов, — недовольно проворчал Камчак.
Только теперь мне припомнилось, как дорого Камчак вынудил кассара Альбрехта заплатить за возвращение милой его сердцу Тенчики и как он хохотал по поводу того, что раз уж кассар выложил такую сумму, значит, он позволил себе привязаться к простой девчонке-рабыне, к тому же ещё и тарианке!
— Я полагаю, — продолжал Гарольд, — что столь проницательный тачак, как Камчак, сам убар нашего племени, никогда бы не выложил за такую девчонку больше пригоршни медных монет!
— В это время года тамиты подпускают к себе совсем близко, — хмуро заметил Камчак.
— Я счастлив узнать, что ты вернул Африз, — вставил я. — Она любит тебя, ты ведь знаешь.
Камчак равнодушно пожал плечами.
— Я слышал, — возразил Гарольд, — что она целыми днями только и знала, что распевать возле босков да в фургоне. Я сам как-то чуть не избил девчонку, которая производила столько же шума.
— Я, пожалуй, закажу себе новое бола для охоты, — оповестил нас Камчак.
— Хотя, конечно, она довольно смазлива, — с сомнением произнес Гарольд.
Камчак угрожающе зарычал.
— Но как бы то ни было, — гнул свое Гарольд, — я не сомневаюсь, что наш убар поддержал в вопросах умения вести торг честь тачаков и уж наверняка облапошил бестолкового кассара!
— Самое главное, что Африз снова с нами, что она цела и невредима, — миролюбиво сказал я.
Некоторое время мы ехали молча, затем я снова спросил:
— А все-таки, Камчак, просто ради уточнения факта, сколько ты заплатил, чтобы её вернуть?
Лицо Камчака побагровело от ярости. Он посмотрел на невинно улыбающегося Гарольда и затем бросил взгляд на мое лицо, выражавшее невинное любопытство. Кулаки его, сжимавшие поводья, побелели от напряжения.
— Десять тысяч золотых, — выдавил он из себя.
Я невольно остановил каийлу и изумленно посмотрел на него.
Гарольд едва не сполз с седла от душившего его хохота.
Брошенный Камчаком на него взгляд, казалось, должен был испепелить юного тачака.
— Ну, что — нормально, — произнес я, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе моем не прорвались нотки легкого злорадства.
Глаза Камчака метнули молнии в мою сторону.
Он тяжело вздохнул — и выражение мрачного бешенства на его лице сменилось добродушием.
— Да, Тэрл Кэбот, до сих пор я даже не представлял, что я такой дурак, — признался он.
— И все же как бы там ни было, Кэбот, — подметил Гарольд, — принимая в расчет положение вещей в целом, разве ты не считаешь, что за исключением некоторых мелочей у нас, тачаков, великолепный убар?
— В целом, — согласился я, — за исключением совсем незначительных, даже вполне простительных мелочей у тачаков действительно великолепный убар.
Камчак хмуро посмотрел на меня, затем на Гарольда и, опустив голову, задумчиво почесал за ухом.
Потом, тяжело вздохнув, он снова окинул нас обоих задумчивым взглядом, и мы все трое, не сговариваясь, дружно расхохотались. У Камчака даже слезы побежали по щекам.
— Ты, конечно, не забыл, — задыхаясь от смеха, пробормотал Гарольд, — что это не тачакское, а тарианское золото.
— Верно! — воскликнул Камчак. — Тачаки все равно ничего не потеряли: это золото тариан!
— Кто может сказать, что это большая разница? — риторически спросил Гарольд.
— Вот именно! — подхватил Камчак.
— Но я лично, — закончил Гарольд, — этого бы не сказал.
Камчак выпрямился в седле и задумался.
— Я бы тоже, — недовольно крякнул он.
И снова мы дружно расхохотались и пришпорили своих каийл, торопясь поскорее добраться до фургонов, где каждого из нас дожидались дорогие нашему сердцу женщины: Гарольда — желанная, манящая к себе Херена, некогда удостоенная чести пребывания в первом фургоне убара тачаков, Камчака — Африз, удивительная, с миндалевидными глазами красавица, некогда одна из богатейших и самых очаровательных женщин Тарии, и меня, воина из Ко-Ро-Ба, — стройная, грациозная, темноволосая Элизабет Кардуэл, некогда гордая и неприступная жительница Земли, а теперь беспомощная, но оттого не менее красивая рабыня с золотым тачакским кольцом в носу и выжженным на бедре клеймом, в ошейнике, на котором выгравировано мое имя. Помню, когда той прощальной ночью она выскользнула у меня из объятий, то упала лицом на ковер и разрыдалась.