Страница:
— На палубе! — закричал впередсмотрящий. — На правом крамболе парусник.
Это был испанский фрегат, огибавший мыс Пеньяс и направлявшийся в Хихон. Его следовало бы заметить давно, но взгляды всех моряков «Поликреста» были направлены на спасающийся бегством капер.
— Черт бы его побрал! — произнес Джек в адрес испанца, подумав, как непривычно видеть такое чудное творение — эту великолепную пирамиду белоснежных парусов, — вдоволь насмотревшись на закопченную пороховой гарью рвань. И как же быстро он несся!
В носовой части шлюпа что-то рвануло. Взрыв не был похож на звук выстрела. Раздались вопли, крики, исполненные смертной муки. Раскалившаяся карронада взорвалась, убив канонира и изранив еще троих из своей прислуги. Одного матроса швырнуло на палубу. Он вопил, вырывался из рук товарищей, которые несли его вниз. Другие бросили убитого за борт, очистили палубу от обломков и, работая с бешеной скоростью и силой, ставили на место разбитой карронады новую. Но дело шло медленно: все рым-болты были сорваны, к тому же с «Беллоны» все время били из мушкетов по находившимся на носу «Поликреста».
На шлюпе стояла тишина, нарушаемая только воплями из лазарета, все со злорадством ожидали развития событий: появились острые скалы и белые буруны у рифов.
Испанский фрегат выстрелил из пушки и поднял гирлянду флагов.
— Черт бы его побрал! — повторил Джек Обри. «Беллона» снова выпустила бакштов, на этот раз с другого борта, пытаясь попасть во вход в порт Хихона. Дюмануару следовало привестись к ветру на целых два румба, иначе он окажется на скалах.
— Ничего у тебя не выйдет, черт тебя побери! — вскричат Джек. — К орудиям! Наводите точно на нос. Возвышение три градуса. Стреляйте по грот-мачте. Мистер Гудридж, приведите шлюп круто к ветру.
«Поликрест» резко повернул влево, подставив борт каперскому судну. Поочередно выстрелили три орудия — третье, шестое и снова третье. В гроте «Беллоны» появились огромные дыры, наклонился рей, поддерживаемый лишь предохранительным топенантом; однако француз продолжал идти вперед.
— Испанец стреляет, сэр, — произнес Паркер.
И действительно, перед самым форштевнем шлюпа пролетело ядро. Фрегат изменил курс, чтобы оказаться между двумя кораблями: он находился совсем близко.
— Черт бы его побрал! — выругался Джек Обри и, взявшись за штурвал, лег на фордевинд, направляясь прямо на капер.
Возможно, у него еще есть время, чтобы произвести очередной бортовой залп, прежде чем испанец пройдет у него под носом, — один шанс покалечить «Беллону», прежде чем она минует рифы и попадет в устье канала, ведущего в порт.
— К орудиям! — Его команда разорвала напряженную тишину. — Спокойно. Возвышение три градуса. Целиться в грот-мачту. Каждое ядро должно попасть в цель.
Он посмотрел через плечо, увидел испанца — великолепие парусов, — услышал громкий, отчетливый голос капитана, стиснул зубы и повернул руль. Если бортовой залп придется по испанцу, то это его дело.
«Поликрест» описывал дугу, повинуясь рулю, положенному на борт. Пушки прогремели одна за другой. Грот-мачта стала медленно падать и рухнула за борт вместе со всеми парусами. В следующее мгновение капер оказался среди бурунов. Джек увидел медную обшивку его днища, два огромных вала швырнули его еще дальше на рифы, где фрегат повалился на борт, и волны сомкнулись над ним.
— Таким образом, сэр, я загнал его на камни перед Хихоном. Я хотел было послать туда шлюпки, чтобы сжечь капер во время отлива, но испанцы заявили, что он находится в их территориальных водах и они против таких мер. Однако они добавили, что днище у него окончательно проломлено, а киль перешиблен.
Адмирал Харт уставился на Джека Обри, не скрывая неприязни.
— Насколько я понимаю, — произнес он, — вы отказались от ценнейших призов, которых вам судьба поднесла на блюдце, ради преследования какого-то грязного капера, который, в свою очередь, оставил вас с носом.
— Я его уничтожил, сэр.
— Ну еще бы. Слыхали мы эти байки про загнанные на рифы корабли, над которыми якобы сомкнулись волны и так далее и тому подобное, а месяц спустя они вновь восстают из пучины как новенькие. Проще простого заявить: «Я загнал его на рифы». Так может сказать кто угодно, но за это еще никто не получил ни подушных, ни пушечных — словом, ни ломаного гроша. Нет, нет. Всему виной ваш идиотский план переделки парусного вооружения: если бы вы поставили брамсели, то успели бы захватить торгашей, а потом всыпать по первое число говнюку, которого вы якобы уничтожили. А эти ваши штормовые стаксели, которые будто бы выдерживают любой ветер, — полная дичь.
— Я бы не смог идти в наветре относительно конвоя, сэр, если бы не они. И я вас уверяю, что большая парусность стала бы вдавливать «Поликрест» носом в море
— По-вашему, чем меньше парусов вы ставите, тем быстрее идете? — произнес Харт, посмотрев на секретаря который услужливо хихикнул. — Расскажите это вашей бабушке. Адмирал лучше разбирается в таких вещах, чем капитан. Чтобы я больше не слышал об этом мудреном вооружении. Ваш шлюп и без того достаточно своеобразен, так что не надо превращать его в посмешище для всего флота, огородное пугало, которое ползет со скоростьк пять узлов лишь потому, что вам не угодно ставить на нем больше парусов. Ну а что вы можете сказать про этот голландский галиот?
— Должен признать, сэр, что ему удалось скрыться.
— А кто захватил его на следующий день с грузом золотого песка и слоновой кости? Конечно же, «Аметист» Снова «Аметист», а вас рядом и в помине не было. Я не получу ни хрена, иначе говоря, вы тоже не участвуете в барыше. Сеймур везунчик: ему отвалят тысячу гиней, самое малое. Я чрезвычайно разочаровался в вас, капитан Обри. Я послал вас в крейсерство, можно сказать, на новеньком, прямо со стапелей, шлюпе, и как же вы им распоряжаетесь? Возвращаетесь с пустыми руками, да еще приводите корабль черт знает в каком виде: откачиваете воду с утра до ночи, половины рангоута и такелажа нет, пятеро убито и семеро ранено. И сочиняете сказку о том, как вы загнали несчастный капер на более-менее воображаемые рифы, требуете ремонта. Не надо мне рассказывать про укороченные болты и вторично использованные материалы. — Харт поднял ладонь. — Я уже слышал об этом. И слышал, как вы развлекались на берегу до моего приезда. Позвольте вам напомнить, что капитану не разрешается спать вне корабля без разрешения.
— В самом деле, сэр? — спросил Джек Обри, наклонившись вперед. — Не можете ли вы быть более точным? Вы меня упрекаете в том, что я не ночую на борту?
— А разве я говорил, что вы не ночуете на корабле? — произнес Харт.
— Тогда позвольте узнать, как я должен понимать ваше замечание?
— Оставим это, — отозвался Харт, играя ножом для разрезания бумаг. Затем, не в силах удержаться от язвительности, добавил: — Но вот что я вам скажу: ваши марсели — позор для королевского флота. Почему вы не можете свернуть их как следует?
Было совершенно очевидно, что это еще одна придирка. Даже лучшие фрегаты с полным, опытным экипажем могут сворачивать паруса, а не поднимать их с «пузом» только в гавани или же готовясь к параду в Спитхеде.
— Итак, — продолжал Харт, сам понимая, что хватил лишку. — Как я вам уже сказал, я в вас разочаровался. Вы будете сопровождать балтийские конвои, а остальное время, думаю, ваш шлюп будет использоваться для несения службы в Канале. Это вам больше по плечу. Формирование балтийского конвоя будет закончено через несколько дней. Кстати, я получил сверхсекретное сообщение из Адмиралтейства. Вашему судовому врачу, некоему Мэтьюрину, следует вручить этот запечатанный пакет. Он должен получить отпуск. На время его отсутствия доктора заменит ассистент, который будет помогать ему, когда тот сочтет нужным вернуться к выполнению своих обязанностей. Хотелось бы, чтобы он не слишком задирал нос, — запечатанный пакет, подумаешь!
Глава десятая
Это был испанский фрегат, огибавший мыс Пеньяс и направлявшийся в Хихон. Его следовало бы заметить давно, но взгляды всех моряков «Поликреста» были направлены на спасающийся бегством капер.
— Черт бы его побрал! — произнес Джек в адрес испанца, подумав, как непривычно видеть такое чудное творение — эту великолепную пирамиду белоснежных парусов, — вдоволь насмотревшись на закопченную пороховой гарью рвань. И как же быстро он несся!
В носовой части шлюпа что-то рвануло. Взрыв не был похож на звук выстрела. Раздались вопли, крики, исполненные смертной муки. Раскалившаяся карронада взорвалась, убив канонира и изранив еще троих из своей прислуги. Одного матроса швырнуло на палубу. Он вопил, вырывался из рук товарищей, которые несли его вниз. Другие бросили убитого за борт, очистили палубу от обломков и, работая с бешеной скоростью и силой, ставили на место разбитой карронады новую. Но дело шло медленно: все рым-болты были сорваны, к тому же с «Беллоны» все время били из мушкетов по находившимся на носу «Поликреста».
На шлюпе стояла тишина, нарушаемая только воплями из лазарета, все со злорадством ожидали развития событий: появились острые скалы и белые буруны у рифов.
Испанский фрегат выстрелил из пушки и поднял гирлянду флагов.
— Черт бы его побрал! — повторил Джек Обри. «Беллона» снова выпустила бакштов, на этот раз с другого борта, пытаясь попасть во вход в порт Хихона. Дюмануару следовало привестись к ветру на целых два румба, иначе он окажется на скалах.
— Ничего у тебя не выйдет, черт тебя побери! — вскричат Джек. — К орудиям! Наводите точно на нос. Возвышение три градуса. Стреляйте по грот-мачте. Мистер Гудридж, приведите шлюп круто к ветру.
«Поликрест» резко повернул влево, подставив борт каперскому судну. Поочередно выстрелили три орудия — третье, шестое и снова третье. В гроте «Беллоны» появились огромные дыры, наклонился рей, поддерживаемый лишь предохранительным топенантом; однако француз продолжал идти вперед.
— Испанец стреляет, сэр, — произнес Паркер.
И действительно, перед самым форштевнем шлюпа пролетело ядро. Фрегат изменил курс, чтобы оказаться между двумя кораблями: он находился совсем близко.
— Черт бы его побрал! — выругался Джек Обри и, взявшись за штурвал, лег на фордевинд, направляясь прямо на капер.
Возможно, у него еще есть время, чтобы произвести очередной бортовой залп, прежде чем испанец пройдет у него под носом, — один шанс покалечить «Беллону», прежде чем она минует рифы и попадет в устье канала, ведущего в порт.
— К орудиям! — Его команда разорвала напряженную тишину. — Спокойно. Возвышение три градуса. Целиться в грот-мачту. Каждое ядро должно попасть в цель.
Он посмотрел через плечо, увидел испанца — великолепие парусов, — услышал громкий, отчетливый голос капитана, стиснул зубы и повернул руль. Если бортовой залп придется по испанцу, то это его дело.
«Поликрест» описывал дугу, повинуясь рулю, положенному на борт. Пушки прогремели одна за другой. Грот-мачта стала медленно падать и рухнула за борт вместе со всеми парусами. В следующее мгновение капер оказался среди бурунов. Джек увидел медную обшивку его днища, два огромных вала швырнули его еще дальше на рифы, где фрегат повалился на борт, и волны сомкнулись над ним.
— Таким образом, сэр, я загнал его на камни перед Хихоном. Я хотел было послать туда шлюпки, чтобы сжечь капер во время отлива, но испанцы заявили, что он находится в их территориальных водах и они против таких мер. Однако они добавили, что днище у него окончательно проломлено, а киль перешиблен.
Адмирал Харт уставился на Джека Обри, не скрывая неприязни.
— Насколько я понимаю, — произнес он, — вы отказались от ценнейших призов, которых вам судьба поднесла на блюдце, ради преследования какого-то грязного капера, который, в свою очередь, оставил вас с носом.
— Я его уничтожил, сэр.
— Ну еще бы. Слыхали мы эти байки про загнанные на рифы корабли, над которыми якобы сомкнулись волны и так далее и тому подобное, а месяц спустя они вновь восстают из пучины как новенькие. Проще простого заявить: «Я загнал его на рифы». Так может сказать кто угодно, но за это еще никто не получил ни подушных, ни пушечных — словом, ни ломаного гроша. Нет, нет. Всему виной ваш идиотский план переделки парусного вооружения: если бы вы поставили брамсели, то успели бы захватить торгашей, а потом всыпать по первое число говнюку, которого вы якобы уничтожили. А эти ваши штормовые стаксели, которые будто бы выдерживают любой ветер, — полная дичь.
— Я бы не смог идти в наветре относительно конвоя, сэр, если бы не они. И я вас уверяю, что большая парусность стала бы вдавливать «Поликрест» носом в море
— По-вашему, чем меньше парусов вы ставите, тем быстрее идете? — произнес Харт, посмотрев на секретаря который услужливо хихикнул. — Расскажите это вашей бабушке. Адмирал лучше разбирается в таких вещах, чем капитан. Чтобы я больше не слышал об этом мудреном вооружении. Ваш шлюп и без того достаточно своеобразен, так что не надо превращать его в посмешище для всего флота, огородное пугало, которое ползет со скоростьк пять узлов лишь потому, что вам не угодно ставить на нем больше парусов. Ну а что вы можете сказать про этот голландский галиот?
— Должен признать, сэр, что ему удалось скрыться.
— А кто захватил его на следующий день с грузом золотого песка и слоновой кости? Конечно же, «Аметист» Снова «Аметист», а вас рядом и в помине не было. Я не получу ни хрена, иначе говоря, вы тоже не участвуете в барыше. Сеймур везунчик: ему отвалят тысячу гиней, самое малое. Я чрезвычайно разочаровался в вас, капитан Обри. Я послал вас в крейсерство, можно сказать, на новеньком, прямо со стапелей, шлюпе, и как же вы им распоряжаетесь? Возвращаетесь с пустыми руками, да еще приводите корабль черт знает в каком виде: откачиваете воду с утра до ночи, половины рангоута и такелажа нет, пятеро убито и семеро ранено. И сочиняете сказку о том, как вы загнали несчастный капер на более-менее воображаемые рифы, требуете ремонта. Не надо мне рассказывать про укороченные болты и вторично использованные материалы. — Харт поднял ладонь. — Я уже слышал об этом. И слышал, как вы развлекались на берегу до моего приезда. Позвольте вам напомнить, что капитану не разрешается спать вне корабля без разрешения.
— В самом деле, сэр? — спросил Джек Обри, наклонившись вперед. — Не можете ли вы быть более точным? Вы меня упрекаете в том, что я не ночую на борту?
— А разве я говорил, что вы не ночуете на корабле? — произнес Харт.
— Тогда позвольте узнать, как я должен понимать ваше замечание?
— Оставим это, — отозвался Харт, играя ножом для разрезания бумаг. Затем, не в силах удержаться от язвительности, добавил: — Но вот что я вам скажу: ваши марсели — позор для королевского флота. Почему вы не можете свернуть их как следует?
Было совершенно очевидно, что это еще одна придирка. Даже лучшие фрегаты с полным, опытным экипажем могут сворачивать паруса, а не поднимать их с «пузом» только в гавани или же готовясь к параду в Спитхеде.
— Итак, — продолжал Харт, сам понимая, что хватил лишку. — Как я вам уже сказал, я в вас разочаровался. Вы будете сопровождать балтийские конвои, а остальное время, думаю, ваш шлюп будет использоваться для несения службы в Канале. Это вам больше по плечу. Формирование балтийского конвоя будет закончено через несколько дней. Кстати, я получил сверхсекретное сообщение из Адмиралтейства. Вашему судовому врачу, некоему Мэтьюрину, следует вручить этот запечатанный пакет. Он должен получить отпуск. На время его отсутствия доктора заменит ассистент, который будет помогать ему, когда тот сочтет нужным вернуться к выполнению своих обязанностей. Хотелось бы, чтобы он не слишком задирал нос, — запечатанный пакет, подумаешь!
Глава десятая
Почтовая карета быстро мчалась к холмам Сассекса. В ней, за опущенными стеклами, сидели Стивен Мэтьюрин и Диана Вильерс и очень по-компанейски уплетали бутерброды с маслом.
— Выходит, ты повидал свой бассейн, наполненный росой, — произнесла она дружелюбно. — И как он тебе понравился?
— Он полностью соответствовал моим ожиданиям, — отвечал Стивен. — А с каким нетерпением я хотел его увидеть!
— А я с таким же нетерпением хочу увидеть Брайтон. Надеюсь, что получу такое же удовольствие, как и ты. Ведь я это заслужила, верно, Мэтьюрин? Буду целую неделю отдыхать от дуврского «чайного домика»! Даже если все время будет идти дождь, там же есть Павильон. Как мне не терпится его увидеть!
— Разве искренность — не душа дружбы? Поэтому я не стану говорить: «Ах, Вильерс, я уверен, ты будешь в восторге от него», делая вид, будто не знаю, что ты была там на прошлой неделе.
— Кто тебе сказал? — спросила молодая женщина, и бутерброд застыл в воздухе.
— Бабингтон был там со своими родителями.
— А я и не утверждала, что никогда там не была. Да, я побывала там проездом, но Павильон не видела. Вот так! И не будь таким придирчивым, Мэтьюрин: мы же так мило беседовали все это время. Он сказал это на людях?
— Да. Джек сильно расстроился. Он считает, что Брайтон очень развратный город, в нем полно легкомысленных людей — как мужчин, так и женщин. Там на каждом шагу соблазны. Не нравится ему и принц Уэльский. У тебя к подбородку прилип не очень симпатичный кусочек масла.
— Бедный Джек, — произнесла Диана, вытирая подбородок. — Помнишь — как давно это, кажется, было, — я тебе говорила, что, в сущности, он большой ребенок? Я предпочитаю нечто более солидное — зрелого мужчину. Как я скучаю по тому веселью и смеху! Что произошло с его жизнерадостностью? Он становится совершенным занудой. Проповедует, мораль читает. Мэтьюрин, ты не можешь попросить его быть не столь банальным? Он тебя послушается.
— Не могу. Мужчины не столь летко прислушиваются к такого рода рекомендациям, как ты себе представляешь. Во всяком случае, мы с ним уже не в таких отношениях, при которых я осмелился бы ему что-то советовать, теперь я даже не уверен, что у нас были такие отношения. Во всяком случае, после обеда в прошлое воскресенье я в этом разуверился. Время от времени мы немного музицируем, но у нас и с этим ни черта не получается.
— Обед был не очень удачный, хотя я так старалась с пудингом. Он сказал что-нибудь?
— В мой адрес? Нет. Но он сделал ряд нелестных замечаний о всем иудейском племени.
— Так вот почему он был так мрачен. Теперь я понимаю.
— Конечно, понимаешь. Ты же не дура, Вильерс. Предпочтение было очень заметным.
— Да нет же, Стивен. Это была обыкновенная учтивость. Каннинг почти незнакомец, а вы оба мои старые друзья. Он должен был сидеть рядом со мной, а я за ним ухаживать. Ой, что это за птица?
— Каменка обыкновенная. С начала поездки мы видели две или три сотни этих птиц, и я раза три говорил тебе, как они называются.
Возница притормозил, обернулся и спросил, не желает ли джентльмен взглянуть на еще один росяной пруд. До него рукой подать.
— Не могу понять, — сказал Стивен, снова забираясь в карету. — Росы, per se [50], выпадает ничтожное количество, однако пруды полны. Полны всегда, и лучшее тому доказательство — лягушка. Она не мечет икру в пересыхающих прудах; ее головастики не достигают зрелости в готовых испариться лужах, но здесь их сотни, — произнес он, указывая на крохотного лягушонка размером с ноготь мизинца, — причем после трех недель засухи.
— Какой милашка, — заметила Диана. — Пожалуйста, положи его на траву. Как ты думаешь, откуда этот дивный аромат?
— Это чабрец, — рассеянно ответил Стивен. — Чабрец, примятый нашими колесами.
— Итак, Обри отправляется на Балтику, — помолчав, произнесла Диана. — Такой восхитительной погоды, как здесь, там не будет. Ненавижу холод.
— Да, его ждет именно северная Балтика, — отозвался Стивен, отвлекаясь от земноводных. — Господи, как бы мне хотелось отправиться с ним. Гага, плывунчики, нарвалы! С тех пор как меня приняли на службу, я мечтаю увидеть нарвала.
— Что же будет с твоими пациентами, когда ты уедешь?
— Вместо меня прислали говорливого веселого молодого человека с золотушными ушами — такая уж у него конституция. Он будет числиться моим помощником. Так что те, которые не умрут, непременно выживут.
— А куда же направляешься ты? Боже мой, Стивен, какая я любопытная. Совсем как моя тетушка Уильямс. Надеюсь, я не была нескромной, задавая этот вопрос?
— О! — воскликнул Стивен, снедаемый желанием сообщить ей, что его высадят на испанском берегу в безлунную ночь, — желание, вполне извинительное для одинокого секретного агента, однако прежде чуждое ему. — Мне придется улаживать скучнейший юридический вопрос. Сначала я поеду в город, затем в Плимут и, возможно, ненадолго навещу Ирландию.
— В город? Но Брайтон совсем в другой стороне. Когда ты предложил подвезти меня, я решила, что ты собираешься в Плимут. Почему ты сделал такой крюк?
— Чтобы увидеть пруды, наполненные росой, каменку обыкновенную, получить удовольствие от езды по полям и лугам.
— Какой ты упрямец и вредина, Мэтьюрин, — усмехнулась Диана. — Больше не стану говорить тебе комплименты.
— Очень жаль, — сказал Мэтьюрин. — Но мне действительно нравится ехать с тобой по этой дороге в почтовой карете, особенно когда у тебя такое настроение. В такой компании я мог бы провести целую вечность.
Пауза затянулась дольше, чем следовало, но он не стал продолжать, и Диана произнесла с натянутой улыбкой:
— Молодцом, Мэтьюрин. Ты настоящий кавалер. Но, боюсь, я уже вижу конец этой дороги. Впереди море, и это должно стать для нас началом других путей — не сомневаюсь, что они будут вымощены благими намерениями. Ты действительно с шиком доставишь меня к дверям дома? А то на случай размолвки в дороге я запаслась башмаками на деревянной подошве. Вдруг пришлось бы идти пешком. Они у меня в корзинке с клапаном. Я так тебе признательна, ты непременно поцелуешь своего нарвала. Скажи, а где ты будешь его искать? Наверное, у торговца домашней птицей?
— Ты, как всегда, слишком добра ко мне, дорогая. Не сообщишь ли адрес, по которому тебя будет возможно отыскать?
— Особняк леди Джерси, на Пэрейд.
— Особняк леди Джерси? — Леди Джерси была любовницей принца Уэльского, и Каннинг был вхож в этот дом.
— Видишь ли, по мужу она приходится Вильерсам кузиной, — быстро ответила Диана. — А в грязных газетных сплетнях нет ни слова правды. Они симпатизируют друг другу, только и всего. Кстати, миссис Фитцхарберт весьма преданна леди Джерси.
— А то как же. Я о таких вещах все равно ровным счетом ничего не знаю. Может, лучше рассказать тебе о руке бедняги Макдональда?
— Ну конечно! — обрадовалась Диана. — Я хотела спросить о его здоровье сразу, как только мы выехали из Дувра.
Они расстались у дверей дома леди Джерси, ничего не добавив к уже сказанному: вокруг суетились слуги, носильщик спрашивал, что и куда нести, да и вообще атмосфера была напряженной, а улыбки — искусственными.
— Какой-то джентльмен желает видеть мисс Уильямс, — заявил дворецкий адмирала Хеддока.
— Кто это, Роули? — спросила Софи.
— Джентльмен не назвал своего имени, мадам. Морской офицер, мадам. Сначала он спросил моего хозяина, затем мисс Уильямс, поэтому я проводил его в библиотеку.
— Это высокий, очень симпатичный мичман? — поинтересовалась Сесилия. — А вы уверены, что он спрашивал не меня?
— Это капитан? — спросила Софи, уронив розы.
— На джентльмене плащ, мадам. Так что я не мог увидеть, какой у него чин. Хотя вполне возможно, что он капитан. На мичмана не похож. Он приехал в фаэтоне, запряженном четверкой лошадей.
Из окна библиотеки Стивен увидел, как Софи бежит по газону, придерживая юбку и сбивая лепестки с кустов роз. Она взлетела на террасу, перепрыгивая сразу через три ступеньки. «Лишь лань могла бы скакать с такой милой грацией», — подумал Стивен. Софи остановилась как вкопанная и на мгновение закрыла глаза, поняв, что джентльмен в библиотеке — доктор Мэтьюрин. Однако, преодолев секундное замешательство, она открыла дверь и воскликнула:
— Какой чудесный сюрприз! Как мило, что вы навестили нас. Вы в Плимуте? А я думала, что вам приказано идти на Балтику.
— «Поликрест» действительно на Балтике, — ответил он, приветствуя Софи сердечным поцелуем. — А мне пришлось взять отпуск. — Он повернул девушку к свету и заметил: — Вы выглядите хорошо, даже отлично — лицо порозовело, и это вам очень идет.
— Вы очень милы, доктор Мэтьюрин, — проговорила она. — Но так здороваться с молодыми дамами нельзя. В Англии это не принято. Я не порозовела, а покраснела: вы меня поцеловали.
— В самом деле? Ну, беда невелика. Вы пьете рекомендованный вам портер?
— Вашими молитвами — из большой серебряной кружки. Он начинает мне нравиться. Чем позволите вас угостить? Наш адмирал в это время пьет грог. Вы в Плимут надолго? Надеюсь, вы задержитесь?
— Задержусь, если нальете мне чашку крепкого кофе. А то в Эксетере меня попотчевали такой мерзкой бурдой… Но задержусь ненадолго — я путешествую. С первым же приливом я отплываю, но я не мог не засвидетельствовать вам свое почтение. Я в дороге с пятницы, и посидеть с вами полчаса — для меня желанная передышка.
— С пятницы? Тогда вы, должно быть, не слышали великолепную новость?
— Какую?
— Патриотический фонд наградил капитана Обри шпагой в тысячу гиней, а купцы вручили ему приз за уничтожение «Беллоны». Разве это не великолепно? Хотя, уверена, он заслуживает большего. Как вы полагаете, он получит повышение?
— За каперское судно? Нет. Да он и не стремится к повышению. Хотя нынче каждый гонится за чином, а кораблей не хватает. Старый Джарви кораблей не строил, а вот капитанов понаделал. У нас, извините, стада безработных капитанов и косяки не получивших очередное звание командиров.
— Но никто не заслуживает повышения больше, чем капитан Обри, — заявила Софи, не желая мириться со справочником офицерского состава флота в его нынешнем виде. — Вы не сказали мне, как его здоровье.
— А вы, в свою очередь, не поинтересовались здоровьем своей кузины Дианы.
— Ах какая я негодница, прошу прощения. Надеюсь, она вполне здорова?
— Вполне. У нее прекрасное настроение. Несколько дней назад мы вместе ехали из Дувра в Брайтон. Она собирается погостить с неделю у леди Джерси.
Очевидно, Софи даже не слышала о леди Джерси. Она ответила:
— Очень рада. Никто не может сравниться с Дианой, когда она… — Софи хотела было сказать «в ударе», но, передумав, произнесла: — …в прекрасном настроении.
— Что касается Джека, то я не могу сказать, что у него прекрасное настроение и вообще какое бы то ни было настроение. Он несчастен. Судно у него — сплошное недоразумение, адмирал — ничтожество. У него уйма забот как на берегу, так и на корабле. Скажу вам откровенно, дорогая: он ревнует меня, а я — его. Я люблю его так, как не любил никого, но в последние месяцы мы смотрим друг на друга слишком косо. Я вызываю у него раздражение и напряженность. Наша дружба ему в тягость. Корабль, который мы с ним делим, мал, а взаимное недовольство очень велико — недоговоренность, подозрительность, недопонимание мешают нам даже музицировать. В открытом океане все было бы по-другому. Но когда мы несем службу в Канале, то и дело бывая на берегу, все идет вкривь и вкось.
— Известно ли ему о вашем чувстве к Диане? Наверняка нет. Наверняка по отношению к вам, своему лучшему другу, он бы никогда не позволил… Он очень любит вас.
— Ах, вы об этом — полагаю, да, по-своему. Полагаю, что если бы не ряд злополучных недоразумений, он бы никогда, по его выражению, не «прошел у меня под форштевнем». Что касается моего чувства, то хочется думать, что он о нем не знает. Я имею в виду: не знает четко и определенно. В таких вопросах Джек соображает туго; он гений лишь на корабле, во время боя. Но время от времени его все же осеняет.
Подали кофе, и некоторое время оба сидели молча, погруженные в раздумья.
— Знаете, дорогая моя, — произнес Стивен, помешивая кофе, — мужчина беспомощен против прямой женской атаки. Я не имею в виду кокетство или обольщение. Речь идет об обыкновенном выражении чувств.
— Я бы не смогла, нет, не смогла бы написать ему снова.
— Конечно. Но если «Поликрест» до осени зайдет в здешнюю гавань, то вы, а вернее, адмирал смог бы попросить капитана Обри подвезти вас в Дюны — вполне уместная, не переходящая границ приличий просьба, которая могла бы многое решить…
— О, я никогда не посмела бы этого сделать. Милый доктор Мэтьюрин, подумайте, какой нескромной я бы показалась, да еще не будучи уверенной в ответном чувстве. Я бы со стыда сгорела.
— Если бы вы видели его слезы, вызванные вашей добротой, вашими гостинцами, вы бы вмиг забыли о своей неуверенности. Он был готов молиться на вас.
— Да, вы сообщали об этом в вашем столь дорогом мне письме. Но для меня это немыслимо. Мужчина смог бы пойти на такой шаг, но для женщины это совершенно невозможно.
— Но как быть с прямотой?
— Как? Она должна быть! Все было бы гораздо проще, если б откровенность не считалась нарушением приличий. Скажите мне, — робко произнесла она, помолчав, — могу ли я сообщить вам кое-что, возможно, совсем неподобающее и ошибочное?
— Я отнесусь к вашим словам совершенно по-дружески, дорогая моя.
— Может быть, треугольник перестанет быть роковым, если вы предложите Диане руку и сердце? Именно этого она и ждет, будьте уверены.
— Я? Ей? Предложение? Софи, душа моя, вы же знаете, что я за партия. Маленький, уродливый человечишка, без имени, без состояния. Вы же знаете ее гордость, ее честолюбивые претензии.
— Вы слишком недооцениваете себя. Вы чересчур скромны. По-своему вы такой же привлекательный, как и капитан Обри, — все так говорят. Кроме того, у вас есть замок.
— Деточка моя, замок в Испании — совсем не то, что замок в Кенте. Это, в основном, романтические руины. Груда камней и овчарня с крышей. Значительная часть моей земли — голые скалы. Даже в мирное время она приносит мне не больше двух или трех сотен английских фунтов в год.
— Но этого вполне достаточно на жизнь. И если Диана любит вас хотя бы немного, а вас невозможно не любить, она будет в восторге от вашего предложения.
— Ваша пристрастность ослепляет вас, дорогая. Что касается любви — этого прекрасного, но пустого слова, какое бы вы ни дали ему определение, — не думаю, что Диана знает ее. Вы когда-то сами сказали мне это. Привязанность, доброта, дружба, приветливость — да, но не более того. Нет. Я должен ждать. Возможно, время ее изменит. Во всяком случае, я согласен на то, чтобы стать pis aller. Кроме того, я умею ждать. Я не хочу рисковать и получить от ворот поворот, да еще и презрительный.
— А что такое pis aller?
— То, что берут за неимением лучшего. Вот моя единственная надежда.
— Вы слишком скромны, чересчур. Уверена, вы ошибаетесь. Поверьте мне, Стивен. В конце концов, у меня есть женское чутье.
— Кроме того, как вам известно, я католик. Папист.
— Какое это имеет значение для нее? Во всяком случае, семейство Говардов — католики. Да и миссис Фицгерберт католичка.
— Миссис Фицгерберт? Странно, что вы ее упоминаете. Дорогая, я должен идти. Спасибо вам за ласку. Вы позволите снова написать вам? Из-за моих писем у вас не было неприятностей?
— Никаких. Я о них никому не рассказываю.
— Я напишу вам через месяц, а то и позднее. Возможно, я загляну в Мейпс Корт. Как ваша мама, сестры? Могу ли я справиться о мистере Боулсе?
— Они вполне здоровы, благодарю вас. Что касается его, — продолжала девушка, и в серых, спокойных глазах сверкнула ярость, — то я сказала ему, чтобы он нашел себе другого идола. Он стал невыносим и спросил: «Может быть, вы привязаны к кому-то другому?» — «Да, сэр, так оно и есть», — ответила я. «А как же разрешение матушки?» — воскликнуло это ничтожество, и я попросила его немедленно удалиться. Таков был самый смелый поступок в моей жизни.
— Софи, остаюсь вашим самым покорным слугой, — произнес Стивен, поднимаясь. — Прошу передать адмиралу мои самые лучшие пожелания.
— Чересчур покорным, — отвечала Софи, подставляя ему щеку.
Приливы, отливы, бухта Корк, судно ждет восхода луны, рослый мул бежит рысцой по безводным горам, подрагивая под лучами солнца среди карликовых пальм. Дон Эстебан Мэтьюрин-и-Доманова припадает к стопам господина аббата Монсерра, просит оказать ему честь и дать аудиенцию. Вьется бесконечная белая дорога, разрезая безжизненный ландшафт Арагона, беспощадно терзают солнце, пыль, сердечная усталость и сомнения. Разве независимость — не пустое слово? Какое значение имеет форма правления? Свобода — во имя чего? Его охватило такое отвращение к жизни, что он припал к седлу, с трудом заставив себя сесть верхом. На Маладетту пролился ливень, и отовсюду запахло чабрецом; под грозовыми тучами кружили орлы, поднимаясь все выше и выше.
— Разум мой слишком смущен и способен лишь на прямые ходы, — произнес Стивен. — Не время парить в поднебесье, время действовать.
— Выходит, ты повидал свой бассейн, наполненный росой, — произнесла она дружелюбно. — И как он тебе понравился?
— Он полностью соответствовал моим ожиданиям, — отвечал Стивен. — А с каким нетерпением я хотел его увидеть!
— А я с таким же нетерпением хочу увидеть Брайтон. Надеюсь, что получу такое же удовольствие, как и ты. Ведь я это заслужила, верно, Мэтьюрин? Буду целую неделю отдыхать от дуврского «чайного домика»! Даже если все время будет идти дождь, там же есть Павильон. Как мне не терпится его увидеть!
— Разве искренность — не душа дружбы? Поэтому я не стану говорить: «Ах, Вильерс, я уверен, ты будешь в восторге от него», делая вид, будто не знаю, что ты была там на прошлой неделе.
— Кто тебе сказал? — спросила молодая женщина, и бутерброд застыл в воздухе.
— Бабингтон был там со своими родителями.
— А я и не утверждала, что никогда там не была. Да, я побывала там проездом, но Павильон не видела. Вот так! И не будь таким придирчивым, Мэтьюрин: мы же так мило беседовали все это время. Он сказал это на людях?
— Да. Джек сильно расстроился. Он считает, что Брайтон очень развратный город, в нем полно легкомысленных людей — как мужчин, так и женщин. Там на каждом шагу соблазны. Не нравится ему и принц Уэльский. У тебя к подбородку прилип не очень симпатичный кусочек масла.
— Бедный Джек, — произнесла Диана, вытирая подбородок. — Помнишь — как давно это, кажется, было, — я тебе говорила, что, в сущности, он большой ребенок? Я предпочитаю нечто более солидное — зрелого мужчину. Как я скучаю по тому веселью и смеху! Что произошло с его жизнерадостностью? Он становится совершенным занудой. Проповедует, мораль читает. Мэтьюрин, ты не можешь попросить его быть не столь банальным? Он тебя послушается.
— Не могу. Мужчины не столь летко прислушиваются к такого рода рекомендациям, как ты себе представляешь. Во всяком случае, мы с ним уже не в таких отношениях, при которых я осмелился бы ему что-то советовать, теперь я даже не уверен, что у нас были такие отношения. Во всяком случае, после обеда в прошлое воскресенье я в этом разуверился. Время от времени мы немного музицируем, но у нас и с этим ни черта не получается.
— Обед был не очень удачный, хотя я так старалась с пудингом. Он сказал что-нибудь?
— В мой адрес? Нет. Но он сделал ряд нелестных замечаний о всем иудейском племени.
— Так вот почему он был так мрачен. Теперь я понимаю.
— Конечно, понимаешь. Ты же не дура, Вильерс. Предпочтение было очень заметным.
— Да нет же, Стивен. Это была обыкновенная учтивость. Каннинг почти незнакомец, а вы оба мои старые друзья. Он должен был сидеть рядом со мной, а я за ним ухаживать. Ой, что это за птица?
— Каменка обыкновенная. С начала поездки мы видели две или три сотни этих птиц, и я раза три говорил тебе, как они называются.
Возница притормозил, обернулся и спросил, не желает ли джентльмен взглянуть на еще один росяной пруд. До него рукой подать.
— Не могу понять, — сказал Стивен, снова забираясь в карету. — Росы, per se [50], выпадает ничтожное количество, однако пруды полны. Полны всегда, и лучшее тому доказательство — лягушка. Она не мечет икру в пересыхающих прудах; ее головастики не достигают зрелости в готовых испариться лужах, но здесь их сотни, — произнес он, указывая на крохотного лягушонка размером с ноготь мизинца, — причем после трех недель засухи.
— Какой милашка, — заметила Диана. — Пожалуйста, положи его на траву. Как ты думаешь, откуда этот дивный аромат?
— Это чабрец, — рассеянно ответил Стивен. — Чабрец, примятый нашими колесами.
— Итак, Обри отправляется на Балтику, — помолчав, произнесла Диана. — Такой восхитительной погоды, как здесь, там не будет. Ненавижу холод.
— Да, его ждет именно северная Балтика, — отозвался Стивен, отвлекаясь от земноводных. — Господи, как бы мне хотелось отправиться с ним. Гага, плывунчики, нарвалы! С тех пор как меня приняли на службу, я мечтаю увидеть нарвала.
— Что же будет с твоими пациентами, когда ты уедешь?
— Вместо меня прислали говорливого веселого молодого человека с золотушными ушами — такая уж у него конституция. Он будет числиться моим помощником. Так что те, которые не умрут, непременно выживут.
— А куда же направляешься ты? Боже мой, Стивен, какая я любопытная. Совсем как моя тетушка Уильямс. Надеюсь, я не была нескромной, задавая этот вопрос?
— О! — воскликнул Стивен, снедаемый желанием сообщить ей, что его высадят на испанском берегу в безлунную ночь, — желание, вполне извинительное для одинокого секретного агента, однако прежде чуждое ему. — Мне придется улаживать скучнейший юридический вопрос. Сначала я поеду в город, затем в Плимут и, возможно, ненадолго навещу Ирландию.
— В город? Но Брайтон совсем в другой стороне. Когда ты предложил подвезти меня, я решила, что ты собираешься в Плимут. Почему ты сделал такой крюк?
— Чтобы увидеть пруды, наполненные росой, каменку обыкновенную, получить удовольствие от езды по полям и лугам.
— Какой ты упрямец и вредина, Мэтьюрин, — усмехнулась Диана. — Больше не стану говорить тебе комплименты.
— Очень жаль, — сказал Мэтьюрин. — Но мне действительно нравится ехать с тобой по этой дороге в почтовой карете, особенно когда у тебя такое настроение. В такой компании я мог бы провести целую вечность.
Пауза затянулась дольше, чем следовало, но он не стал продолжать, и Диана произнесла с натянутой улыбкой:
— Молодцом, Мэтьюрин. Ты настоящий кавалер. Но, боюсь, я уже вижу конец этой дороги. Впереди море, и это должно стать для нас началом других путей — не сомневаюсь, что они будут вымощены благими намерениями. Ты действительно с шиком доставишь меня к дверям дома? А то на случай размолвки в дороге я запаслась башмаками на деревянной подошве. Вдруг пришлось бы идти пешком. Они у меня в корзинке с клапаном. Я так тебе признательна, ты непременно поцелуешь своего нарвала. Скажи, а где ты будешь его искать? Наверное, у торговца домашней птицей?
— Ты, как всегда, слишком добра ко мне, дорогая. Не сообщишь ли адрес, по которому тебя будет возможно отыскать?
— Особняк леди Джерси, на Пэрейд.
— Особняк леди Джерси? — Леди Джерси была любовницей принца Уэльского, и Каннинг был вхож в этот дом.
— Видишь ли, по мужу она приходится Вильерсам кузиной, — быстро ответила Диана. — А в грязных газетных сплетнях нет ни слова правды. Они симпатизируют друг другу, только и всего. Кстати, миссис Фитцхарберт весьма преданна леди Джерси.
— А то как же. Я о таких вещах все равно ровным счетом ничего не знаю. Может, лучше рассказать тебе о руке бедняги Макдональда?
— Ну конечно! — обрадовалась Диана. — Я хотела спросить о его здоровье сразу, как только мы выехали из Дувра.
Они расстались у дверей дома леди Джерси, ничего не добавив к уже сказанному: вокруг суетились слуги, носильщик спрашивал, что и куда нести, да и вообще атмосфера была напряженной, а улыбки — искусственными.
— Какой-то джентльмен желает видеть мисс Уильямс, — заявил дворецкий адмирала Хеддока.
— Кто это, Роули? — спросила Софи.
— Джентльмен не назвал своего имени, мадам. Морской офицер, мадам. Сначала он спросил моего хозяина, затем мисс Уильямс, поэтому я проводил его в библиотеку.
— Это высокий, очень симпатичный мичман? — поинтересовалась Сесилия. — А вы уверены, что он спрашивал не меня?
— Это капитан? — спросила Софи, уронив розы.
— На джентльмене плащ, мадам. Так что я не мог увидеть, какой у него чин. Хотя вполне возможно, что он капитан. На мичмана не похож. Он приехал в фаэтоне, запряженном четверкой лошадей.
Из окна библиотеки Стивен увидел, как Софи бежит по газону, придерживая юбку и сбивая лепестки с кустов роз. Она взлетела на террасу, перепрыгивая сразу через три ступеньки. «Лишь лань могла бы скакать с такой милой грацией», — подумал Стивен. Софи остановилась как вкопанная и на мгновение закрыла глаза, поняв, что джентльмен в библиотеке — доктор Мэтьюрин. Однако, преодолев секундное замешательство, она открыла дверь и воскликнула:
— Какой чудесный сюрприз! Как мило, что вы навестили нас. Вы в Плимуте? А я думала, что вам приказано идти на Балтику.
— «Поликрест» действительно на Балтике, — ответил он, приветствуя Софи сердечным поцелуем. — А мне пришлось взять отпуск. — Он повернул девушку к свету и заметил: — Вы выглядите хорошо, даже отлично — лицо порозовело, и это вам очень идет.
— Вы очень милы, доктор Мэтьюрин, — проговорила она. — Но так здороваться с молодыми дамами нельзя. В Англии это не принято. Я не порозовела, а покраснела: вы меня поцеловали.
— В самом деле? Ну, беда невелика. Вы пьете рекомендованный вам портер?
— Вашими молитвами — из большой серебряной кружки. Он начинает мне нравиться. Чем позволите вас угостить? Наш адмирал в это время пьет грог. Вы в Плимут надолго? Надеюсь, вы задержитесь?
— Задержусь, если нальете мне чашку крепкого кофе. А то в Эксетере меня попотчевали такой мерзкой бурдой… Но задержусь ненадолго — я путешествую. С первым же приливом я отплываю, но я не мог не засвидетельствовать вам свое почтение. Я в дороге с пятницы, и посидеть с вами полчаса — для меня желанная передышка.
— С пятницы? Тогда вы, должно быть, не слышали великолепную новость?
— Какую?
— Патриотический фонд наградил капитана Обри шпагой в тысячу гиней, а купцы вручили ему приз за уничтожение «Беллоны». Разве это не великолепно? Хотя, уверена, он заслуживает большего. Как вы полагаете, он получит повышение?
— За каперское судно? Нет. Да он и не стремится к повышению. Хотя нынче каждый гонится за чином, а кораблей не хватает. Старый Джарви кораблей не строил, а вот капитанов понаделал. У нас, извините, стада безработных капитанов и косяки не получивших очередное звание командиров.
— Но никто не заслуживает повышения больше, чем капитан Обри, — заявила Софи, не желая мириться со справочником офицерского состава флота в его нынешнем виде. — Вы не сказали мне, как его здоровье.
— А вы, в свою очередь, не поинтересовались здоровьем своей кузины Дианы.
— Ах какая я негодница, прошу прощения. Надеюсь, она вполне здорова?
— Вполне. У нее прекрасное настроение. Несколько дней назад мы вместе ехали из Дувра в Брайтон. Она собирается погостить с неделю у леди Джерси.
Очевидно, Софи даже не слышала о леди Джерси. Она ответила:
— Очень рада. Никто не может сравниться с Дианой, когда она… — Софи хотела было сказать «в ударе», но, передумав, произнесла: — …в прекрасном настроении.
— Что касается Джека, то я не могу сказать, что у него прекрасное настроение и вообще какое бы то ни было настроение. Он несчастен. Судно у него — сплошное недоразумение, адмирал — ничтожество. У него уйма забот как на берегу, так и на корабле. Скажу вам откровенно, дорогая: он ревнует меня, а я — его. Я люблю его так, как не любил никого, но в последние месяцы мы смотрим друг на друга слишком косо. Я вызываю у него раздражение и напряженность. Наша дружба ему в тягость. Корабль, который мы с ним делим, мал, а взаимное недовольство очень велико — недоговоренность, подозрительность, недопонимание мешают нам даже музицировать. В открытом океане все было бы по-другому. Но когда мы несем службу в Канале, то и дело бывая на берегу, все идет вкривь и вкось.
— Известно ли ему о вашем чувстве к Диане? Наверняка нет. Наверняка по отношению к вам, своему лучшему другу, он бы никогда не позволил… Он очень любит вас.
— Ах, вы об этом — полагаю, да, по-своему. Полагаю, что если бы не ряд злополучных недоразумений, он бы никогда, по его выражению, не «прошел у меня под форштевнем». Что касается моего чувства, то хочется думать, что он о нем не знает. Я имею в виду: не знает четко и определенно. В таких вопросах Джек соображает туго; он гений лишь на корабле, во время боя. Но время от времени его все же осеняет.
Подали кофе, и некоторое время оба сидели молча, погруженные в раздумья.
— Знаете, дорогая моя, — произнес Стивен, помешивая кофе, — мужчина беспомощен против прямой женской атаки. Я не имею в виду кокетство или обольщение. Речь идет об обыкновенном выражении чувств.
— Я бы не смогла, нет, не смогла бы написать ему снова.
— Конечно. Но если «Поликрест» до осени зайдет в здешнюю гавань, то вы, а вернее, адмирал смог бы попросить капитана Обри подвезти вас в Дюны — вполне уместная, не переходящая границ приличий просьба, которая могла бы многое решить…
— О, я никогда не посмела бы этого сделать. Милый доктор Мэтьюрин, подумайте, какой нескромной я бы показалась, да еще не будучи уверенной в ответном чувстве. Я бы со стыда сгорела.
— Если бы вы видели его слезы, вызванные вашей добротой, вашими гостинцами, вы бы вмиг забыли о своей неуверенности. Он был готов молиться на вас.
— Да, вы сообщали об этом в вашем столь дорогом мне письме. Но для меня это немыслимо. Мужчина смог бы пойти на такой шаг, но для женщины это совершенно невозможно.
— Но как быть с прямотой?
— Как? Она должна быть! Все было бы гораздо проще, если б откровенность не считалась нарушением приличий. Скажите мне, — робко произнесла она, помолчав, — могу ли я сообщить вам кое-что, возможно, совсем неподобающее и ошибочное?
— Я отнесусь к вашим словам совершенно по-дружески, дорогая моя.
— Может быть, треугольник перестанет быть роковым, если вы предложите Диане руку и сердце? Именно этого она и ждет, будьте уверены.
— Я? Ей? Предложение? Софи, душа моя, вы же знаете, что я за партия. Маленький, уродливый человечишка, без имени, без состояния. Вы же знаете ее гордость, ее честолюбивые претензии.
— Вы слишком недооцениваете себя. Вы чересчур скромны. По-своему вы такой же привлекательный, как и капитан Обри, — все так говорят. Кроме того, у вас есть замок.
— Деточка моя, замок в Испании — совсем не то, что замок в Кенте. Это, в основном, романтические руины. Груда камней и овчарня с крышей. Значительная часть моей земли — голые скалы. Даже в мирное время она приносит мне не больше двух или трех сотен английских фунтов в год.
— Но этого вполне достаточно на жизнь. И если Диана любит вас хотя бы немного, а вас невозможно не любить, она будет в восторге от вашего предложения.
— Ваша пристрастность ослепляет вас, дорогая. Что касается любви — этого прекрасного, но пустого слова, какое бы вы ни дали ему определение, — не думаю, что Диана знает ее. Вы когда-то сами сказали мне это. Привязанность, доброта, дружба, приветливость — да, но не более того. Нет. Я должен ждать. Возможно, время ее изменит. Во всяком случае, я согласен на то, чтобы стать pis aller. Кроме того, я умею ждать. Я не хочу рисковать и получить от ворот поворот, да еще и презрительный.
— А что такое pis aller?
— То, что берут за неимением лучшего. Вот моя единственная надежда.
— Вы слишком скромны, чересчур. Уверена, вы ошибаетесь. Поверьте мне, Стивен. В конце концов, у меня есть женское чутье.
— Кроме того, как вам известно, я католик. Папист.
— Какое это имеет значение для нее? Во всяком случае, семейство Говардов — католики. Да и миссис Фицгерберт католичка.
— Миссис Фицгерберт? Странно, что вы ее упоминаете. Дорогая, я должен идти. Спасибо вам за ласку. Вы позволите снова написать вам? Из-за моих писем у вас не было неприятностей?
— Никаких. Я о них никому не рассказываю.
— Я напишу вам через месяц, а то и позднее. Возможно, я загляну в Мейпс Корт. Как ваша мама, сестры? Могу ли я справиться о мистере Боулсе?
— Они вполне здоровы, благодарю вас. Что касается его, — продолжала девушка, и в серых, спокойных глазах сверкнула ярость, — то я сказала ему, чтобы он нашел себе другого идола. Он стал невыносим и спросил: «Может быть, вы привязаны к кому-то другому?» — «Да, сэр, так оно и есть», — ответила я. «А как же разрешение матушки?» — воскликнуло это ничтожество, и я попросила его немедленно удалиться. Таков был самый смелый поступок в моей жизни.
— Софи, остаюсь вашим самым покорным слугой, — произнес Стивен, поднимаясь. — Прошу передать адмиралу мои самые лучшие пожелания.
— Чересчур покорным, — отвечала Софи, подставляя ему щеку.
Приливы, отливы, бухта Корк, судно ждет восхода луны, рослый мул бежит рысцой по безводным горам, подрагивая под лучами солнца среди карликовых пальм. Дон Эстебан Мэтьюрин-и-Доманова припадает к стопам господина аббата Монсерра, просит оказать ему честь и дать аудиенцию. Вьется бесконечная белая дорога, разрезая безжизненный ландшафт Арагона, беспощадно терзают солнце, пыль, сердечная усталость и сомнения. Разве независимость — не пустое слово? Какое значение имеет форма правления? Свобода — во имя чего? Его охватило такое отвращение к жизни, что он припал к седлу, с трудом заставив себя сесть верхом. На Маладетту пролился ливень, и отовсюду запахло чабрецом; под грозовыми тучами кружили орлы, поднимаясь все выше и выше.
— Разум мой слишком смущен и способен лишь на прямые ходы, — произнес Стивен. — Не время парить в поднебесье, время действовать.