Страница:
Будут ли они вознаграждены удачей? В глубине души он никогда в этом не сомневался и добросовестно играл свою роль (уповая на то, что судьба и его величество случай будут к ним милостивы). Ни он, ни Стивен не желали просидеть всю войну под замком, без возможности служить, получать чины, совершать победные походы, они не хотели оказаться отрезанными от Софи, да и от Дианы. Война будет долгой, в этом он не сомневался, поскольку Бонапарт силен — Джек был поражен успехами французов в Тулоне: три линейных корабля почти готовы к спуску, множество припасов, беспримерное рвение. Всякий, кто вырос у моря, любой опытный моряк, поднявшись на борт корабля, за какой-нибудь час может определить, все ли на нем в порядке; то же можно было сказать о военном порте. И в Тулоне своим наметанным глазом Джек убедился, что огромный механизм работает очень быстро и слаженно. Франция сильна; Франция прибрала к рукам первоклассный голландский флот, подчинила своей воле огромные пространства Западной Европы. Англия слаба и одинока; насколько Джек мог судить, основываясь на отрывочных сведениях, которые они смогли получить дорогой, у нее не осталось союзников. Конечно же, королевский флот слаб. Джек не сомневался в том, что Сент-Винсент пытался перестраивать верфи вместо того, чтобы строить корабли. Теперь кораблей, способных бить врага, меньше, чем в 93-м году, несмотря на строительство новых судов и захваченные за десять лет войны трофеи. Кроме того, существует ряд причин, помимо обязательств мирного договора, по которым Испания должна выступить на стороне Франции, а когда испанцы закроют границу, убежище Стивена станет ловушкой. Тогда все их жертвы будут напрасны. Вступила ли Испания в войну? За те последние два или три дня, что они пробыли в Русильоне, Джек не смог понять ни слова из речей, которые Стивен вел с тамошними крестьянами. С ним же в эти дни Стивен был до странного молчалив. Джек Обри предполагал, что хорошо изучил друга в прежние, лучшие для них времена, и то, что он успел узнать о нем, всегда ему нравилось. Но теперь в Стивене появилась незнакомая жесткость, даже беспощадность, приводившая Джека в совершенное недоумение.
Стивен ушел; наверное, он бросил его. У него был испанский паспорт, и он мог свободно передвигаться, независимо от того, идет война или нет… Джек все больше мрачнел, в голове его роились отвратительные мысли, которым он не смел давать волю.
— Боже мой, — произнес он наконец, мотая в отчаянии головой. — Неужели вместе с потом из меня вышло все мужество? А с мужеством я потерял и великодушие?
Он видел, как люди теряют мужество, как матросы во время боя, словно крысы, ныряли в трюм, а офицеры прятались за шпиль. Они со Стивеном беседовали об этом: неужели мужество в природе человека имеет материальную основу? Неужели это некое вещество, которое иссякает, и каждому отмерено определенное количество, которое может закончиться? Стивен выдвигал свои взгляды на мужество — изменчивое и относительное: зависевшее от питания и функционирования кишечника — страдающие запорами зачастую робки; от физической и нравственной свежести или усталости — пожилые чрезмерно осторожны. Мужество не является некоей сущностью, а зависит от различных, хотя и взаимосвязанных систем — моральных, физиологических, половых. Смелость в грубых людях, смелость, рожденная юношеской ревностью, совершенная честность кастратов, мужество стоиков с их satietas vitae [24] и высшая храбрость равнодушия — равнодушие, равнодушие…
В ушах Джека начала звучать мелодия, которую Стивен играл на дудочке, исполняя роль вожака медведя, смешиваясь с голосом друга и полузабытыми отрывками, посвященными мужеству, взятыми из Плутарха, Николая Пизанского, Боэция. Это была своеобразная мелодия со старинными интервалами, ограниченная возможностями четырех пальцев и чересчур усиленная, но все же тонкая и сложная…
Его разбудил вопль девчушки в белом фартучке; вместе с невидимым приятелем она собирала в лесу грибы и наткнулась на целую россыпь.
— Рамон, — кричала она, и радостный вопль эхом отдавался в ложбине: — Рамон, Рамон, Рамон! Иди сюда, посмотри, что я нашла! Иди сюда, посмотри, что я нашла! Иди сюда, посмотри…
Крики эти повторялись вновь и вновь. Поскольку приятель не отвечал, она вертелась, звонко крича во все стороны.
Джек съежился как мог, и когда детское лицо обратилось в его сторону, он закрыл глаза, чтобы она не заметила его затравленный взгляд. Мысли Джека лихорадочно работали; от недавней апатии не осталось и следа. Он вновь загорелся желанием достичь, чего бы это ни стоило, поставленной цели, миновав все расставленные на пути капканы. Стоит сейчас спугнуть этого бесенка, как сюда через пять минут примчится орава вооруженных крестьян и тотчас окружит рощу. А если попытаться незаметно исчезнуть, то он потеряет Стивена, а все их бумаги зашиты в шкуру медведя. Одна идея молниеносно сменялась другой, но единственно верной среди них не было.
— Послушай, деточка, — вдруг донесся до него голос Стивена — Ты надорвешься, если будешь так громко кричать. Что это у тебя там? Это сатанинский гриб, нельзя есть сатанинский гриб, детка. Посмотри, как он синеет, если его поковырять веточкой. Словно сатана от злобы. А вот этот гриб ты можешь кушать без опаски. Ты видела моего медведя? Я оставил его в лесу, пока навещал Эн Жауме. Мишка страшно утомился. Ведь медведи не переносят жару.
— Эн Жауме — дядя моего крестного, — отвечала девчушка. — Моего крестного зовут Эн Пере. А как кличут твоего медведя?
— Флора, — ответил Стивен и позвал: — Флора!
— Но ты только что сказал «его», — нахмурясь, произнесла девочка и принялась вопить: — Флора, Флора, Флора, Флора! О Матерь Божья, какой огромный медведище. — Она схватилась ладошкой за руку Стивена и зашептала: — Клянусь Господом, вот это медведь. — Вскоре испуг прошел, и она снова стала горланить: — Рамон, Рамон, Рамон! Иди сюда, посмотри на моего медведя!
— Прощайте, куколки! — немного погодя произнес Стивен. — Храни вас Господь.
Продолжая махать рукой детям, он сказал:
— Наконец-то я получил определенные вести, как хорошие, так и плохие. Испания войну не объявила, но средиземноморские порты для английских кораблей закрыты. Нам нужно попасть в Гибралтар.
— Но как насчет границы? Поджав губы, Стивен ответил:
— В деревне полным-полно полиции и солдат. Под командой двух специальных агентов они шарят повсюду. Уже арестовали одного английского лазутчика.
— Откуда вам это известно?
— Мне сообщил об аресте священник, исповедовавший его. Но я и не думал о том, чтобы идти по дороге, где стоят кордоны. Я знаю, вернее, знал другой путь. Встаньте сюда, так, еще дальше. Видите вон ту розовую крышу, а за ней горный пик? А вправо от него, за лесом, голую, без растительности, гору? Это и есть граница, друг мой, тропинка перевала спускается с нее к Рекасенсу и Канталлопсу. После того как стемнеет, мы проскользнем через дорогу и к рассвету будем там.
— Можно мне снять шкуру?
— Нельзя. Я чрезвычайно сожалею, Джек, но я плохо знаю тропу. Повсюду патрули — для поимки не только контрабандистов, но и беглецов. Мы можем наткнуться на один из них, а то и на два. Это тропа контрабандистов, причем очень опасная. Французы могут пристрелить вас, если вы окажетесь на ней в человечьем обличье, а контрабандисты сделают то же самое, повстречав вас в медвежьей шкуре. Второе предпочтительнее, поскольку с контрабандистом можно договориться, а с патрулем — нет.
Битый час им пришлось отсиживаться в придорожных кустах, ожидая, пока мимо них протащится батарея — пушки, зарядные ящики на передках, попутчики в нескольких экипажах, один из которых был запряжен мулами в малиновой сбруе; а позади еще отдельная группа всадников. У самой границы бдительность доктора и капитана усилилась до предела.
Через полчаса они выбрались к узкой дороге на Сен-Жан-де-л'Альбер. При свете луны, озарявшей находившийся впереди лес, они поднимались все выше. С восходом ночного светила со стороны испанских равнин, словно из открытой духовки, повеяло жарким дыханием сирокко.
Дорога взбиралась в гору все круче и круче. Когда позади остался последний амбар придорожной деревушки, она превратилась в узкую ленту; пришлось идти гуськом.
Перед носом Джека маячил огромный тюк, который нес за спиной Стивен, походивший на смутную тень. Доктор упорно шел впереди, и Джек начинал его тихо ненавидеть. Он пытался урезонить себя, рассуждая так: «Тюк тяжел, он весит пятьдесят или шестьдесят фунтов — в нем все наши пожитки. Стивен безропотно волок его на себе все эти дни. Тюк давит на спину, лямки врезаются в плечи, оставляя кровавые рубцы». Однако неизменная решительность этой смутно различимой фигуры, быстрым шагом упорно шедшей вперед, без передышки и, казалось, без всяких усилий, необходимость через силу поспевать за ней, заставляя себя проходить каждую сотню ярдов, — все это заглушало в нем доводы разума. Оставалось лишь неизменное чувство недовольства.
Тропа извивалась, раздваивалась, а иногда и вовсе исчезала среди огромных, раскидистых вековых буков, стволы которых отливали серебром. Стивен внезапно замер. Джек налетел на него, даже через шкуру почувствовав, как рука приятеля сдавила его. Стивен увлек его под черный бархатный шатер упавшего дерева. Сквозь шум ветра Джек услышал позвякивание металла, которое не спутал бы ни с чем на свете: патрульные вовсе не старались соблюдать тишину. Он мигом забыл и о том, как трудно дышать, о ноющем теле, на котором не осталось живого места. Вначале слышались негромкие голоса, кашель, постукивание мушкетных прикладов, и вскоре появились солдаты, которые, пройдя мимо них в каких-то двадцати ярдах, стали спускаться по склону.
Та же сильная рука вновь поставила Джека на тропу. Подъем, казалось, продолжался целую вечность, то они шли по усеянному листьями руслу ручья, то склон оказывался настолько крут, что приходилось карабкаться на четвереньках, затем, в придачу ко всему, жарко задул сирокко. «Неужели все это происходит на самом деле? — подумал Джек Обри. — Неужели так будет продолжаться всегда?»
Буки сменились соснами, их иголки попадали под израненные подошвы ног, причиняя мучительную боль. Бесконечные сосны на бесконечном склоне. Ветер завывал, клоня их вершины к северу.
Шедший впереди остановился, бормоча под нос:
— Должно быть, где-то здесь вторая развилка — там была поваленная лиственница, в ее полом стволе жили пчелы. А неподалеку обосновался углежог.
Джек закрыл глаза. Передышка показалась ему вечностью. Когда он открыл их вновь, то увидел, что небо впереди светлеет. Оказавшаяся за их спиной луна скрывалась во мгле, спускавшейся в глубокие, покрытые туманной пеленой долины.
Сосны. Внезапно сосны исчезли, вместо них появился приземистый кустарник, заросли вереска, торфяник. Оба оказались на верхней, прямой, словно очерченной по линейке, границе леса. Они остановились, оглядываясь вокруг. Две-три минуты спустя прямо по направлению ветра Джек заметил какое-то движение. Наклонясь к Стивену, он спросил:
— Собака?
Солдаты догадались захватить с собой собаку? Неужели все их старания пойдут ей под хвост? Стивен прошептал в косматое медвежье ухо:
— Волк. Вернее, молодая волчица.
Стивен недолго постоял, затем принялся осматривать кусты и голые камни, зайдя довольно далеко влево, а затем вправо. Выйдя из кустов, он направился по невысокой траве к вкопанному на самой вершине холма камню, с высеченным на нем крестом, покрашенным красной краской.
— Джек, — произнес он, отведя его за пограничный знак. — Приветствую вас в Испании. Внизу мое жилище, мы дома. Дайте-ка я сниму вашу голову. Теперь вы можете дышать свободно, мой бедный друг. У подножия холма, возле тех каштанов, есть два источника, где вы можете снять свою шкуру и помыться. Как я обрадовался, увидев эту волчицу. Взгляните, вот ее кал, совсем свежий. Несомненно, она метит им свой участок, граница которого совпадает с государственной.
Джек грузно опустился на камень, глубоко вздохнул, наполняя воздухом измученные легкие. И сразу ощутил, что жизнь — это не только мучительная пытка.
— Точка волчьей отметки, понятно, — произнес он.
Перед ним круто уходил вниз на две тысячи футов обрывистый склон. Внизу простиралась испанская Каталония, озаренная утренним светом. Внизу прямо у них под ногами на скале стоял замок с высокими башнями. Хорошенько размахнувшись, до него можно было добросить камень. Складки Пиренеев, словно гигантские пальцы, спускались в долину; вдали виднелись квадраты полей, зеленели виноградники; влево, туда, где раскинулся морской простор, текла, извиваясь, сверкающая полоса реки. Там был залив Росас — «родные воды», и в его дальнем северном конце возвышался мыс Креус. Горячий ветер пах солью.
— Я рад, что вы остались довольны встречей с волчицей, — голосом лунатика произнес наконец Джек. — Должно быть, в этих местах они попадаются очень редко.
— Вовсе нет, мой дорогой. Их тут десятки, нельзя оставлять овец на ночь. Не в этом дело. Ее присутствие означает, что мы одни. Вот почему я радуюсь. А я радуюсь. И все равно, полагаю, нам надо спуститься к источнику. Он находится под каштанами, до них можно добраться за пару минут. А вдруг эта волчица утратила чутье или слух, вон она бродит среди можжевельника, а мне не хочется попасть в беду, когда мы почти у цели. Вдруг нам попадется какой-нибудь встречный патруль — таможенники, а не военные, какой-нибудь чересчур усердный сержант с карабином… Вы можете подняться?
Вот и источник. Джек барахтался в нем, холодной водой и крупным песком смывая с себя грязь так, что ручей помутнел, но чистая вода, стекавшая с гор, вновь делала его прозрачным. Высохнув на ветру, Джек блаженствовал, вновь и вновь ныряя в воду. В редких промежутках между синяками, ссадинами и покусами его тело было мертвенно бледным. Бесцветное лицо, распухшее и покрытое от пота коростой, походило на лицо мертвеца; спутанная борода соломенного цвета лезла в рот; глаза были красными и гноились. Но зато в них заискрилась жизнь, и, несмотря на упадок сил, Джек сиял от удовольствия.
— Вы потеряли три-четыре Стоуна [25] — заметил Стивен, взглянув на его бедра и живот.
— Уж это точно, — отозвался Джек. — И на девять десятых из-за этой мерзкой шкуры, в которой теперь добрых три стоуна отборного человеческого сала. — Он пнул ее кровоточащей ногой, обозвав черным словом, и заметил, что надо извлечь из нее бумаги, прежде чем сжечь. — Как же она завоняет на костре, и поделом ей, пусть воняет. Дайте мне ножницы, Стивен, прошу вас.
— Шкура нам еще может пригодиться, — возразил Стивен. — Давайте скатаем ее и спрячем под кустом. Когда доберемся до моего домой, я пошлю за ней.
— А далеко ли ваш дом?
— Ну что вы, — отвечал Стивен, указывая на замок. — Вот он, под нами, примерно в тысяче футов. Справа от белой расселины — мраморного карьера. Хотя, боюсь, нам понадобится не менее часа, чтобы добраться туда, но мы все равно успеем спуститься задолго до завтрака.
— Это ваш замок, Стивен?
— Мой. Эта овечья тропа принадлежит мне. Более того, — продолжал он, внимательно изучая коровьи лепешки. — Полагаю, что лягушатники из Ля-Вайля гоняют сюда через границу свой скот, который пожирает мою траву.
Глава пятая
Стивен ушел; наверное, он бросил его. У него был испанский паспорт, и он мог свободно передвигаться, независимо от того, идет война или нет… Джек все больше мрачнел, в голове его роились отвратительные мысли, которым он не смел давать волю.
— Боже мой, — произнес он наконец, мотая в отчаянии головой. — Неужели вместе с потом из меня вышло все мужество? А с мужеством я потерял и великодушие?
Он видел, как люди теряют мужество, как матросы во время боя, словно крысы, ныряли в трюм, а офицеры прятались за шпиль. Они со Стивеном беседовали об этом: неужели мужество в природе человека имеет материальную основу? Неужели это некое вещество, которое иссякает, и каждому отмерено определенное количество, которое может закончиться? Стивен выдвигал свои взгляды на мужество — изменчивое и относительное: зависевшее от питания и функционирования кишечника — страдающие запорами зачастую робки; от физической и нравственной свежести или усталости — пожилые чрезмерно осторожны. Мужество не является некоей сущностью, а зависит от различных, хотя и взаимосвязанных систем — моральных, физиологических, половых. Смелость в грубых людях, смелость, рожденная юношеской ревностью, совершенная честность кастратов, мужество стоиков с их satietas vitae [24] и высшая храбрость равнодушия — равнодушие, равнодушие…
В ушах Джека начала звучать мелодия, которую Стивен играл на дудочке, исполняя роль вожака медведя, смешиваясь с голосом друга и полузабытыми отрывками, посвященными мужеству, взятыми из Плутарха, Николая Пизанского, Боэция. Это была своеобразная мелодия со старинными интервалами, ограниченная возможностями четырех пальцев и чересчур усиленная, но все же тонкая и сложная…
Его разбудил вопль девчушки в белом фартучке; вместе с невидимым приятелем она собирала в лесу грибы и наткнулась на целую россыпь.
— Рамон, — кричала она, и радостный вопль эхом отдавался в ложбине: — Рамон, Рамон, Рамон! Иди сюда, посмотри, что я нашла! Иди сюда, посмотри, что я нашла! Иди сюда, посмотри…
Крики эти повторялись вновь и вновь. Поскольку приятель не отвечал, она вертелась, звонко крича во все стороны.
Джек съежился как мог, и когда детское лицо обратилось в его сторону, он закрыл глаза, чтобы она не заметила его затравленный взгляд. Мысли Джека лихорадочно работали; от недавней апатии не осталось и следа. Он вновь загорелся желанием достичь, чего бы это ни стоило, поставленной цели, миновав все расставленные на пути капканы. Стоит сейчас спугнуть этого бесенка, как сюда через пять минут примчится орава вооруженных крестьян и тотчас окружит рощу. А если попытаться незаметно исчезнуть, то он потеряет Стивена, а все их бумаги зашиты в шкуру медведя. Одна идея молниеносно сменялась другой, но единственно верной среди них не было.
— Послушай, деточка, — вдруг донесся до него голос Стивена — Ты надорвешься, если будешь так громко кричать. Что это у тебя там? Это сатанинский гриб, нельзя есть сатанинский гриб, детка. Посмотри, как он синеет, если его поковырять веточкой. Словно сатана от злобы. А вот этот гриб ты можешь кушать без опаски. Ты видела моего медведя? Я оставил его в лесу, пока навещал Эн Жауме. Мишка страшно утомился. Ведь медведи не переносят жару.
— Эн Жауме — дядя моего крестного, — отвечала девчушка. — Моего крестного зовут Эн Пере. А как кличут твоего медведя?
— Флора, — ответил Стивен и позвал: — Флора!
— Но ты только что сказал «его», — нахмурясь, произнесла девочка и принялась вопить: — Флора, Флора, Флора, Флора! О Матерь Божья, какой огромный медведище. — Она схватилась ладошкой за руку Стивена и зашептала: — Клянусь Господом, вот это медведь. — Вскоре испуг прошел, и она снова стала горланить: — Рамон, Рамон, Рамон! Иди сюда, посмотри на моего медведя!
— Прощайте, куколки! — немного погодя произнес Стивен. — Храни вас Господь.
Продолжая махать рукой детям, он сказал:
— Наконец-то я получил определенные вести, как хорошие, так и плохие. Испания войну не объявила, но средиземноморские порты для английских кораблей закрыты. Нам нужно попасть в Гибралтар.
— Но как насчет границы? Поджав губы, Стивен ответил:
— В деревне полным-полно полиции и солдат. Под командой двух специальных агентов они шарят повсюду. Уже арестовали одного английского лазутчика.
— Откуда вам это известно?
— Мне сообщил об аресте священник, исповедовавший его. Но я и не думал о том, чтобы идти по дороге, где стоят кордоны. Я знаю, вернее, знал другой путь. Встаньте сюда, так, еще дальше. Видите вон ту розовую крышу, а за ней горный пик? А вправо от него, за лесом, голую, без растительности, гору? Это и есть граница, друг мой, тропинка перевала спускается с нее к Рекасенсу и Канталлопсу. После того как стемнеет, мы проскользнем через дорогу и к рассвету будем там.
— Можно мне снять шкуру?
— Нельзя. Я чрезвычайно сожалею, Джек, но я плохо знаю тропу. Повсюду патрули — для поимки не только контрабандистов, но и беглецов. Мы можем наткнуться на один из них, а то и на два. Это тропа контрабандистов, причем очень опасная. Французы могут пристрелить вас, если вы окажетесь на ней в человечьем обличье, а контрабандисты сделают то же самое, повстречав вас в медвежьей шкуре. Второе предпочтительнее, поскольку с контрабандистом можно договориться, а с патрулем — нет.
Битый час им пришлось отсиживаться в придорожных кустах, ожидая, пока мимо них протащится батарея — пушки, зарядные ящики на передках, попутчики в нескольких экипажах, один из которых был запряжен мулами в малиновой сбруе; а позади еще отдельная группа всадников. У самой границы бдительность доктора и капитана усилилась до предела.
Через полчаса они выбрались к узкой дороге на Сен-Жан-де-л'Альбер. При свете луны, озарявшей находившийся впереди лес, они поднимались все выше. С восходом ночного светила со стороны испанских равнин, словно из открытой духовки, повеяло жарким дыханием сирокко.
Дорога взбиралась в гору все круче и круче. Когда позади остался последний амбар придорожной деревушки, она превратилась в узкую ленту; пришлось идти гуськом.
Перед носом Джека маячил огромный тюк, который нес за спиной Стивен, походивший на смутную тень. Доктор упорно шел впереди, и Джек начинал его тихо ненавидеть. Он пытался урезонить себя, рассуждая так: «Тюк тяжел, он весит пятьдесят или шестьдесят фунтов — в нем все наши пожитки. Стивен безропотно волок его на себе все эти дни. Тюк давит на спину, лямки врезаются в плечи, оставляя кровавые рубцы». Однако неизменная решительность этой смутно различимой фигуры, быстрым шагом упорно шедшей вперед, без передышки и, казалось, без всяких усилий, необходимость через силу поспевать за ней, заставляя себя проходить каждую сотню ярдов, — все это заглушало в нем доводы разума. Оставалось лишь неизменное чувство недовольства.
Тропа извивалась, раздваивалась, а иногда и вовсе исчезала среди огромных, раскидистых вековых буков, стволы которых отливали серебром. Стивен внезапно замер. Джек налетел на него, даже через шкуру почувствовав, как рука приятеля сдавила его. Стивен увлек его под черный бархатный шатер упавшего дерева. Сквозь шум ветра Джек услышал позвякивание металла, которое не спутал бы ни с чем на свете: патрульные вовсе не старались соблюдать тишину. Он мигом забыл и о том, как трудно дышать, о ноющем теле, на котором не осталось живого места. Вначале слышались негромкие голоса, кашель, постукивание мушкетных прикладов, и вскоре появились солдаты, которые, пройдя мимо них в каких-то двадцати ярдах, стали спускаться по склону.
Та же сильная рука вновь поставила Джека на тропу. Подъем, казалось, продолжался целую вечность, то они шли по усеянному листьями руслу ручья, то склон оказывался настолько крут, что приходилось карабкаться на четвереньках, затем, в придачу ко всему, жарко задул сирокко. «Неужели все это происходит на самом деле? — подумал Джек Обри. — Неужели так будет продолжаться всегда?»
Буки сменились соснами, их иголки попадали под израненные подошвы ног, причиняя мучительную боль. Бесконечные сосны на бесконечном склоне. Ветер завывал, клоня их вершины к северу.
Шедший впереди остановился, бормоча под нос:
— Должно быть, где-то здесь вторая развилка — там была поваленная лиственница, в ее полом стволе жили пчелы. А неподалеку обосновался углежог.
Джек закрыл глаза. Передышка показалась ему вечностью. Когда он открыл их вновь, то увидел, что небо впереди светлеет. Оказавшаяся за их спиной луна скрывалась во мгле, спускавшейся в глубокие, покрытые туманной пеленой долины.
Сосны. Внезапно сосны исчезли, вместо них появился приземистый кустарник, заросли вереска, торфяник. Оба оказались на верхней, прямой, словно очерченной по линейке, границе леса. Они остановились, оглядываясь вокруг. Две-три минуты спустя прямо по направлению ветра Джек заметил какое-то движение. Наклонясь к Стивену, он спросил:
— Собака?
Солдаты догадались захватить с собой собаку? Неужели все их старания пойдут ей под хвост? Стивен прошептал в косматое медвежье ухо:
— Волк. Вернее, молодая волчица.
Стивен недолго постоял, затем принялся осматривать кусты и голые камни, зайдя довольно далеко влево, а затем вправо. Выйдя из кустов, он направился по невысокой траве к вкопанному на самой вершине холма камню, с высеченным на нем крестом, покрашенным красной краской.
— Джек, — произнес он, отведя его за пограничный знак. — Приветствую вас в Испании. Внизу мое жилище, мы дома. Дайте-ка я сниму вашу голову. Теперь вы можете дышать свободно, мой бедный друг. У подножия холма, возле тех каштанов, есть два источника, где вы можете снять свою шкуру и помыться. Как я обрадовался, увидев эту волчицу. Взгляните, вот ее кал, совсем свежий. Несомненно, она метит им свой участок, граница которого совпадает с государственной.
Джек грузно опустился на камень, глубоко вздохнул, наполняя воздухом измученные легкие. И сразу ощутил, что жизнь — это не только мучительная пытка.
— Точка волчьей отметки, понятно, — произнес он.
Перед ним круто уходил вниз на две тысячи футов обрывистый склон. Внизу простиралась испанская Каталония, озаренная утренним светом. Внизу прямо у них под ногами на скале стоял замок с высокими башнями. Хорошенько размахнувшись, до него можно было добросить камень. Складки Пиренеев, словно гигантские пальцы, спускались в долину; вдали виднелись квадраты полей, зеленели виноградники; влево, туда, где раскинулся морской простор, текла, извиваясь, сверкающая полоса реки. Там был залив Росас — «родные воды», и в его дальнем северном конце возвышался мыс Креус. Горячий ветер пах солью.
— Я рад, что вы остались довольны встречей с волчицей, — голосом лунатика произнес наконец Джек. — Должно быть, в этих местах они попадаются очень редко.
— Вовсе нет, мой дорогой. Их тут десятки, нельзя оставлять овец на ночь. Не в этом дело. Ее присутствие означает, что мы одни. Вот почему я радуюсь. А я радуюсь. И все равно, полагаю, нам надо спуститься к источнику. Он находится под каштанами, до них можно добраться за пару минут. А вдруг эта волчица утратила чутье или слух, вон она бродит среди можжевельника, а мне не хочется попасть в беду, когда мы почти у цели. Вдруг нам попадется какой-нибудь встречный патруль — таможенники, а не военные, какой-нибудь чересчур усердный сержант с карабином… Вы можете подняться?
Вот и источник. Джек барахтался в нем, холодной водой и крупным песком смывая с себя грязь так, что ручей помутнел, но чистая вода, стекавшая с гор, вновь делала его прозрачным. Высохнув на ветру, Джек блаженствовал, вновь и вновь ныряя в воду. В редких промежутках между синяками, ссадинами и покусами его тело было мертвенно бледным. Бесцветное лицо, распухшее и покрытое от пота коростой, походило на лицо мертвеца; спутанная борода соломенного цвета лезла в рот; глаза были красными и гноились. Но зато в них заискрилась жизнь, и, несмотря на упадок сил, Джек сиял от удовольствия.
— Вы потеряли три-четыре Стоуна [25] — заметил Стивен, взглянув на его бедра и живот.
— Уж это точно, — отозвался Джек. — И на девять десятых из-за этой мерзкой шкуры, в которой теперь добрых три стоуна отборного человеческого сала. — Он пнул ее кровоточащей ногой, обозвав черным словом, и заметил, что надо извлечь из нее бумаги, прежде чем сжечь. — Как же она завоняет на костре, и поделом ей, пусть воняет. Дайте мне ножницы, Стивен, прошу вас.
— Шкура нам еще может пригодиться, — возразил Стивен. — Давайте скатаем ее и спрячем под кустом. Когда доберемся до моего домой, я пошлю за ней.
— А далеко ли ваш дом?
— Ну что вы, — отвечал Стивен, указывая на замок. — Вот он, под нами, примерно в тысяче футов. Справа от белой расселины — мраморного карьера. Хотя, боюсь, нам понадобится не менее часа, чтобы добраться туда, но мы все равно успеем спуститься задолго до завтрака.
— Это ваш замок, Стивен?
— Мой. Эта овечья тропа принадлежит мне. Более того, — продолжал он, внимательно изучая коровьи лепешки. — Полагаю, что лягушатники из Ля-Вайля гоняют сюда через границу свой скот, который пожирает мою траву.
Глава пятая
Спустя трое суток после пересечения тропика «Лорд Нельсон» — корабль Ост-Индской компании под командованием капитана Спотисвуда, возвращавшийся из Бомбея, попал в вестовый шторм. Судно уцелело, но потеряло грота-стеньгу, марсель, а также бизань. У него треснули фок— и грот-мачты, большая часть такелажа была повреждена. Шлюпки, закрепленные на выстрелах, смыло вместе с выстрелами. Поскольку ветер был неблагоприятным для того, чтобы попасть на Мадейру, пассажиры охвачены паникой, а команда готова взбунтоваться после долгого и неудачного по всем статьям перехода, мистер Спотисвуд взял курс на Гибралтар, до которого было рукой подать, хотя, подобно всем возвращающимся домой капитанам, ему очень не хотелось заходить в военный порт. Как он и ожидал, многих опытных матросов из его команды в Гибралтаре тут же мобилизовали. Однако производить ремонт судна он не стал и, в качестве слабого утешения, принял несколько пассажиров. Первыми вступили на борт Джек Обри и Стивен Мэтьюрин; они были встречены капитаном и офицерами с известным почетом, поскольку компания, к которой принадлежало судно, обладала или, по крайней мере, претендовала на обладание особым статусом, так что на ее судах порядки были почти военные. Для этого были убедительные причины: к примеру, расположенные в шахматном порядке орудийные порты не раз заставляли капитанов вражеских крейсеров думать, что они имеют дело с военным кораблем и лучше держаться от него подальше. Но это обманчивое сходство раздражало настоящих военных моряков, и офицеры королевского флота, оказавшись на борту судов этой компании, обычно критически замечали, что курица все же не птица. Даже любой зеленый мичман без труда обнаружил бы несуразицу: несмотря на чернокожих слуг в белых перчатках, прием осуществлялся не по правилам. К примеру, на борту «Сюперба», где Джеку довелось обедать, — корабле, отличавшемся гостеприимством, от которого потом раскалывалась голова, — такой толпы вы бы не увидели. Кроме того, в этой толпе он заметил широкие улыбки, неуверенные кивки и поклоны, смущение, переходящее в фамильярность, при виде которой на его лице появилась некоторая суровость. Он с особой учтивостью разговаривал с капитаном Спотисвудом, который мысленно проклинал его за такую снисходительность. Повернувшись в сторону офицеров, Джек заметил чей-то пристальный взгляд.
— Да это же Пуллингс! — воскликнул он, и все следы недовольства тотчас исчезли с его лица, а суровая мина сменилась радостной улыбкой. — Как я рад вас видеть! Как поживаете? Как успехи? А?
— А это наш грузовой помощник, мистер Дженингс, — произнес мистер Спотисвуд, не слишком довольный, что кто-то нарушил обычный ритуал представления. — Мистер Бейтс. Мистер Уонд. С мистером Пуллингсом, вижу, вы знакомы.
— Мы служили на одном корабле, — отвечал Джек, крепко, от всей души пожимая руку молодому офицеру — пропорционально приязни, которую он испытывал к нему, бывшему помощнику штурмана, исполнявшего впоследствии обязанности помощника командира «Софи», который теперь сиял, выглядывая из-за плеча доктора Мэтьюрина.
«Лорд Нельсон» никогда не был удачливым судном. Через час после того, как он принял на борт пассажиров, в Гибралтарском проливе задул свежий левантинец и увлек его навстречу сильному атлантическому течению. Несчастный капитан Спотисвуд, по простоте душевной, решил, что это удача — наконец-то добрый знак. Его судно было неважным ходоком. Разумеется, оно было удобным для пассажиров, имело много места для груза, но все же валким, лавировало медленно, и век его подходил к концу. Возможно, это был его последний рейс, ведь уже в 1801 году страховщики настаивали на уплате им дополнительных тридцати шиллингов за пенс.
Случилось так, что это был первый корабль Ост-Индской компании, на который попал Джек Обри, и, прогуливаясь по палубе вместе с Пуллингсом во время его вахты, он с изумлением смотрел на загроможденную ненужным хламом палубу, на бочонки и бочки с водой, привязанные между орудиями. На судне было двадцать восемнадцатифунтовых пушек и шесть двенадцатифунтовых: внушительная демонстрация силы для купца.
— А какова численность команды? — поинтересовался Джек.
— Чуть больше сотни, сэр. Чтобы быть точным, сто два человека.
— Так, так, так, — отозвался Обри. На военном флоте не считали, что девять канониров и подносчик пороха — слишком много для одной восемнадцатифунтовой пушки, а семь канониров и подносчик — для двенадцатифунтовой. Требовалось сто двадцать четыре пушкаря, чтобы обслуживать орудия только одного борта — сто двадцать четыре здоровенных, досыта накормленных говядиной и свининой английских парня, и еще не меньше сотни для работы с парусами, обслуживания корабля, стрельбы из мушкетов и отпора абордажникам. Джек посмотрел на матросов-индийцев, сидевших на корточках вокруг груды ворсы и работавших под присмотром своего серанга в тюрбане. Они могли быть, по-своему, неплохими моряками, но на вид — кожа да кости: Джеку было трудно представить, что пять или шесть таких заморышей способны оттащить от порта двухтонную пушку, да еще во время частой в Атлантике качки. В придачу к худобе и низкорослости индусы страдали от холода; редкие в этой команде матросы-европейцы были в рубахах, а некоторые индусы дрожали даже в бушлатах. Их смуглые лица от холода слегка отливали синевой.
— Так, так, так, — повторил Джек.
Он не хотел говорить ничего больше, поскольку его впечатление о «Лорде Нельсоне» успело сформироваться полностью, и любое уничижительное слово могло лишь причинить Пуллингсу боль, так как он, должно быть, переживал за корабль, на котором служил. Капитан Обри, разумеется, знал, что капитан Спотисвуд не пользуется большим авторитетом, что «Лорд Нельсон» плавает как колода, что ему дважды не удалось совершить поворот через оверштаг близ мыса Трафальгар и поэтому пришлось, в конце концов, повернуть через фордевинд. Но, разумеется, незачем было лишний раз говорить об этом. Джек огляделся, чтобы хоть что-то похвалить, не кривя душой. Его внимание привлек блеск бронзовой пушки, установленной на скуле.
— Горит как золото, — заметил он.
— Это верно, — согласился Пуллингс. — Они драят пушку добровольно — пуджа, пуджа, как они говорят. Когда мы стояли четверо суток возле острова и позже, когда подошли к Мысу, они надевали на ствол орудия венок из ноготков. Они ей молились, бедняги, потому что считают, что она похожа на гигантский… Извините, сэр, но таков их религиозный обычай. Зато это судно совсем не течет, сэр, и оно просторно, как первоклассный корабль. Даже у меня огромная каюта. Вы не окажете мне честь и не спуститесь ко мне, сэр, чтобы выпить стакан арака?
— С большим удовольствием, — сказал Джек. И, осторожно опустившись на рундук в просторной каюте, он спросил: — Как вы здесь оказались, Пуллингс, после ваших-то подвигов?
— Видите ли, сэр, я не мог получить корабль, потому как начальство не желало подтвердить мое новое звание. «Не видать тебе белых лацканов, Пуллингс, выше головы все равно не прыгнешь, — внушало оно. — У нас и без тебя каждый сопляк мнит себя адмиралом».
— Как им не стыдно, черт бы их побрал! — вскричал Джек, который видел Пуллингса в бою и знал, что таких офицеров во флоте надо еще поискать.
— Я попытался снова пойти служить мичманом, но ни у кого из известных мне капитанов не было судна, а если и было, как у достопочтенного Беркли, то без свободной должности. Я вручил вашу рекомендацию капитану Сеймуру с «Аметиста», который ремонтировался в Хамоазе. Капитан Сеймур встретил меня очень вежливо, когда узнал, что я от вас, очень учтиво, без капли зазнайства, сэр. Но, распечатав и прочтя письмо, он смог только поскрести затылок и обругать начальство. Капитан сказал, что был бы благодарен судьбе, если бы смог угодить вам для пользы дела, а заодно и своей собственной пользы. Такого учтивого обращения я в жизни не видывал, но он заявил, что не в силах помочь мне. Сэр Сеймур даже отвел меня в кают-компанию, а затем в мичманский кубрик, чтобы я воочию убедился, что тот набит битком. Он был очень серьезен, и, как только открыл рот, я понял: капитан хочет, чтобы я сосчитал мичманские рундуки. Затем он пригласил меня на роскошный обед к себе в каюту, где мы трапезовали вдвоем. Это было для меня очень кстати, сэр, потому что последние двадцать миль я шел пешком. После пудинга мы стали вспоминать ваши действия на «Софи». Он знал все, кроме того, как круто изменился ветер, и заставил меня рассказать, где я находился, от первого до последнего выстрела. Потом он сказал: «Черт меня побери, если я позволю одному из офицеров капитана Обри прозябать на берегу, не попытавшись использовать то небольшое влияние, которым я обладаю» — и написал одно письмо мистеру Адамсу из Адмиралтейства и второе мистеру Боулсу, влиятельному человеку в управлении Ост-Индской компании.
— Мистер Боулс женат на его сестре, — заметил Джек.
— Да, сэр, — отозвался Пуллингс. — Но тогда я не придал этому особого значения, потому что, видите ли, капитан Сеймур обещал, что мистер Адамс устроит мне прием у Старого Джарви. Я очень обрадовался, потому как слышал, что старик очень добр к молодым ребятам, которые оказались в трудном положении. Так что я как-то снова добрался до города и явился на прием. И вот я стою, дважды побрившись, и трясусь как осиновый лист. В приемной я прождал не то час, не то два. Мистер Адамс, позвав меня в кабинет, предупредил, чтобы я, обращаясь к его светлости, говорил громко и отчетливо. Он хотел было указать, чтобы я не вспоминал о ваших рекомендациях, но тут в коридоре послышался ужасный шум, словно туда ворвалась абордажная партия. Мистер Адамс выходит, чтобы взглянуть, в чем дело и который час, и сразу же возвращается с белым как мел лицом. «Старый черт, — произносит он, — он разжаловал лейтенанта Солта. Прямо из Адмиралтейства он отправил его на посыльное судно в сопровождении морских пехотинцев. После восьми лет беспорочной службы лейтенант вышел из его кабинета под конвоем». Вы слышали об этой истории, сэр?
— Да это же Пуллингс! — воскликнул он, и все следы недовольства тотчас исчезли с его лица, а суровая мина сменилась радостной улыбкой. — Как я рад вас видеть! Как поживаете? Как успехи? А?
— А это наш грузовой помощник, мистер Дженингс, — произнес мистер Спотисвуд, не слишком довольный, что кто-то нарушил обычный ритуал представления. — Мистер Бейтс. Мистер Уонд. С мистером Пуллингсом, вижу, вы знакомы.
— Мы служили на одном корабле, — отвечал Джек, крепко, от всей души пожимая руку молодому офицеру — пропорционально приязни, которую он испытывал к нему, бывшему помощнику штурмана, исполнявшего впоследствии обязанности помощника командира «Софи», который теперь сиял, выглядывая из-за плеча доктора Мэтьюрина.
«Лорд Нельсон» никогда не был удачливым судном. Через час после того, как он принял на борт пассажиров, в Гибралтарском проливе задул свежий левантинец и увлек его навстречу сильному атлантическому течению. Несчастный капитан Спотисвуд, по простоте душевной, решил, что это удача — наконец-то добрый знак. Его судно было неважным ходоком. Разумеется, оно было удобным для пассажиров, имело много места для груза, но все же валким, лавировало медленно, и век его подходил к концу. Возможно, это был его последний рейс, ведь уже в 1801 году страховщики настаивали на уплате им дополнительных тридцати шиллингов за пенс.
Случилось так, что это был первый корабль Ост-Индской компании, на который попал Джек Обри, и, прогуливаясь по палубе вместе с Пуллингсом во время его вахты, он с изумлением смотрел на загроможденную ненужным хламом палубу, на бочонки и бочки с водой, привязанные между орудиями. На судне было двадцать восемнадцатифунтовых пушек и шесть двенадцатифунтовых: внушительная демонстрация силы для купца.
— А какова численность команды? — поинтересовался Джек.
— Чуть больше сотни, сэр. Чтобы быть точным, сто два человека.
— Так, так, так, — отозвался Обри. На военном флоте не считали, что девять канониров и подносчик пороха — слишком много для одной восемнадцатифунтовой пушки, а семь канониров и подносчик — для двенадцатифунтовой. Требовалось сто двадцать четыре пушкаря, чтобы обслуживать орудия только одного борта — сто двадцать четыре здоровенных, досыта накормленных говядиной и свининой английских парня, и еще не меньше сотни для работы с парусами, обслуживания корабля, стрельбы из мушкетов и отпора абордажникам. Джек посмотрел на матросов-индийцев, сидевших на корточках вокруг груды ворсы и работавших под присмотром своего серанга в тюрбане. Они могли быть, по-своему, неплохими моряками, но на вид — кожа да кости: Джеку было трудно представить, что пять или шесть таких заморышей способны оттащить от порта двухтонную пушку, да еще во время частой в Атлантике качки. В придачу к худобе и низкорослости индусы страдали от холода; редкие в этой команде матросы-европейцы были в рубахах, а некоторые индусы дрожали даже в бушлатах. Их смуглые лица от холода слегка отливали синевой.
— Так, так, так, — повторил Джек.
Он не хотел говорить ничего больше, поскольку его впечатление о «Лорде Нельсоне» успело сформироваться полностью, и любое уничижительное слово могло лишь причинить Пуллингсу боль, так как он, должно быть, переживал за корабль, на котором служил. Капитан Обри, разумеется, знал, что капитан Спотисвуд не пользуется большим авторитетом, что «Лорд Нельсон» плавает как колода, что ему дважды не удалось совершить поворот через оверштаг близ мыса Трафальгар и поэтому пришлось, в конце концов, повернуть через фордевинд. Но, разумеется, незачем было лишний раз говорить об этом. Джек огляделся, чтобы хоть что-то похвалить, не кривя душой. Его внимание привлек блеск бронзовой пушки, установленной на скуле.
— Горит как золото, — заметил он.
— Это верно, — согласился Пуллингс. — Они драят пушку добровольно — пуджа, пуджа, как они говорят. Когда мы стояли четверо суток возле острова и позже, когда подошли к Мысу, они надевали на ствол орудия венок из ноготков. Они ей молились, бедняги, потому что считают, что она похожа на гигантский… Извините, сэр, но таков их религиозный обычай. Зато это судно совсем не течет, сэр, и оно просторно, как первоклассный корабль. Даже у меня огромная каюта. Вы не окажете мне честь и не спуститесь ко мне, сэр, чтобы выпить стакан арака?
— С большим удовольствием, — сказал Джек. И, осторожно опустившись на рундук в просторной каюте, он спросил: — Как вы здесь оказались, Пуллингс, после ваших-то подвигов?
— Видите ли, сэр, я не мог получить корабль, потому как начальство не желало подтвердить мое новое звание. «Не видать тебе белых лацканов, Пуллингс, выше головы все равно не прыгнешь, — внушало оно. — У нас и без тебя каждый сопляк мнит себя адмиралом».
— Как им не стыдно, черт бы их побрал! — вскричал Джек, который видел Пуллингса в бою и знал, что таких офицеров во флоте надо еще поискать.
— Я попытался снова пойти служить мичманом, но ни у кого из известных мне капитанов не было судна, а если и было, как у достопочтенного Беркли, то без свободной должности. Я вручил вашу рекомендацию капитану Сеймуру с «Аметиста», который ремонтировался в Хамоазе. Капитан Сеймур встретил меня очень вежливо, когда узнал, что я от вас, очень учтиво, без капли зазнайства, сэр. Но, распечатав и прочтя письмо, он смог только поскрести затылок и обругать начальство. Капитан сказал, что был бы благодарен судьбе, если бы смог угодить вам для пользы дела, а заодно и своей собственной пользы. Такого учтивого обращения я в жизни не видывал, но он заявил, что не в силах помочь мне. Сэр Сеймур даже отвел меня в кают-компанию, а затем в мичманский кубрик, чтобы я воочию убедился, что тот набит битком. Он был очень серьезен, и, как только открыл рот, я понял: капитан хочет, чтобы я сосчитал мичманские рундуки. Затем он пригласил меня на роскошный обед к себе в каюту, где мы трапезовали вдвоем. Это было для меня очень кстати, сэр, потому что последние двадцать миль я шел пешком. После пудинга мы стали вспоминать ваши действия на «Софи». Он знал все, кроме того, как круто изменился ветер, и заставил меня рассказать, где я находился, от первого до последнего выстрела. Потом он сказал: «Черт меня побери, если я позволю одному из офицеров капитана Обри прозябать на берегу, не попытавшись использовать то небольшое влияние, которым я обладаю» — и написал одно письмо мистеру Адамсу из Адмиралтейства и второе мистеру Боулсу, влиятельному человеку в управлении Ост-Индской компании.
— Мистер Боулс женат на его сестре, — заметил Джек.
— Да, сэр, — отозвался Пуллингс. — Но тогда я не придал этому особого значения, потому что, видите ли, капитан Сеймур обещал, что мистер Адамс устроит мне прием у Старого Джарви. Я очень обрадовался, потому как слышал, что старик очень добр к молодым ребятам, которые оказались в трудном положении. Так что я как-то снова добрался до города и явился на прием. И вот я стою, дважды побрившись, и трясусь как осиновый лист. В приемной я прождал не то час, не то два. Мистер Адамс, позвав меня в кабинет, предупредил, чтобы я, обращаясь к его светлости, говорил громко и отчетливо. Он хотел было указать, чтобы я не вспоминал о ваших рекомендациях, но тут в коридоре послышался ужасный шум, словно туда ворвалась абордажная партия. Мистер Адамс выходит, чтобы взглянуть, в чем дело и который час, и сразу же возвращается с белым как мел лицом. «Старый черт, — произносит он, — он разжаловал лейтенанта Солта. Прямо из Адмиралтейства он отправил его на посыльное судно в сопровождении морских пехотинцев. После восьми лет беспорочной службы лейтенант вышел из его кабинета под конвоем». Вы слышали об этой истории, сэр?