Страница:
Наконец мы достигли огромной рыночной площади, на краю которой охранники ввели нас в небольшое помещение, освещавшееся через прорубленные в потолке окна. Вдоль стен здесь валялись кучи старых мешков, очевидно игравших роль постелей; надсмотрщики втащили в комнату большой чан с водой и ушли, заперев за собой дверь.
Все униты напились, немедленно повалились на мешки и уснули, но я еще долго прислушивался к шуму снаружи, стараясь различить среди женских голосов знакомый голосок Наа-ее-лаа.
Глава четырнадцатая
Целые земные сутки мы отдыхали; за это время нам четыре раза приносили обильную вкусную пищу, в том числе горячую мясную похлебку и мягкие лепешки, а впридачу — пряный тонизирующий напиток оке.
Потом надсмотрщики раздели нас догола и вывели во двор, обнесенный высокими каменными стенами, в центре которого находился небольшой пруд. Охранники стали деловито загонять рабов в водоем, чтобы смыть с них многодневную грязь.
Я без принуждения прыгнул в воду, но многих унитов пришлось удерживать там силком: в пруд было добавлено какое-то моющее средство, немилосердно разъедавшее все царапины. Пленники, на чьих плечах красовались свежие следы от плетки, с воплями пытались выкарабкаться из водоема, но помощники Карита затаскивали их обратно и немилосердно драили щетками окровавленные тела. Над двором стоял дикий крик бедняг и грубая ругань служителей, торопившихся покончить с привычной грязной процедурой.
Наконец всем было позволено выйти из воды; при этом многие пленники, подвывая, принялись скакать и прыгать на краю водоема. Этих несчастных хватали и смазывали их рубцы какой-то жирной мазью; потом всем нам обработали лица соком гойи, чтобы удалить бороды, которыми мы обросли в пути; длинноволосым остригли волосы, а напоследок всех натерли какой-то маслянистой жидкостью, от которой тела начали лосниться, как заношенная замша.
Выдав пленникам по набедренной повязке из грубой синей ткани, помощники Карита заперли нас в другом помещении — каменном и очень холодном, хотя его в углу пылала небольшая жаровня. Униты, дрожа, сгрудились вокруг нее, а я принялся быстро ходить из угла в угол. Я был сыт по горло унижениями плена и обдумывал всевозможные планы бегства.
Мне хотелось попасть в Ринт? Что ж, теперь я в Ринте, но я ничем не смогу помочь Наа-ее-лаа, пока сам не вырвусь на свободу!
Я взглянул на отверстие в потолке, через которое струился розовый свет. Сумею ли я до него допрыгнуть? Футов двадцать — на Земле об этом не стоило бы даже думать, — но на Луне…
Лязг засовов заставил меня отскочить от окна: в помещение вошел пожилой седоволосый унит с обрюзгшим недовольным лицом в сопровождении полудюжины охранников. Карит, торговец рабами, пожелал самолично осмотреть свою собственность перед началом торгов.
Охранники выстроили всех рабов в шеренгу, и первым делом Карит уставился на меня. Слишком уж я отличался от остальных пленников и ростом, и цветом волос: среди унитов я до сих пор не видел светловолосых.
— Надо же, мне попался итон, — ткнув коротким жирным пальцем в мой бицепс, протянул торговец. — И где ты сумел приобрести такие мускулы — уж не в развлечениях ли с девками или в игре в «то-гу»? Хм… Из какого ты Дома?
— Из Летающего, — сквозь зубы ответил я, с трудом сдерживая желание схватить Карита за горло и придушить.
Торговец побагровел:
— Ты, никак, до сих пор считаешь себя высшим, раб! Пора тебе понять, что теперь ты — никто и ничто…
— Это ты — ничто, презренный кархан! — прорычал я…
В тот же миг мои голые плечи обожгла плетка, и четверо охранников потащили меня к жаровне, возле которой хлопотали помощники торговца. Увидев лежащий на красных углях раскаленный железный прут, я понял, что меня ждет, и с бешеным воплем вырвался из рук унитов.
Позволить заклеймить себя как раба?!
Все доводы в пользу благоразумия и сдержанности, которыми я до сих пор успокаивал себя, рухнули, как карточный домик, смытые волной неудержимой ярости.
Одним прыжком очутившись рядом с Кари-том, я обеими руками сжал его дряблое горло: каким наслаждением было видеть, как глаза торговца вылезают из орбит! Похоже, жизнь среди ва-гасов пробудила во мне инстинкты первобытного дикаря; работорговцу наверняка пришел бы конец, если бы не подоспели охранники с сетями.
Пару секунд спустя я уже оказался на полу, спутанный по рукам и ногам, а хрипящий и пускающий слюни Карит бешено пинал меня ногами. Наконец торговец опомнился, не желая портить отборный товар, и пролаял короткое приказание.
При виде унита, приблизившегося ко мне с раскаленным добела прутом в защищенной перчаткой руке, я рванулся так, что затрещала сеть… А в следующий миг железо с шипением впилось в мое плечо, и у меня вырвался крик не столько боли, сколько бессильной ярости.
Отныне я считался собственностью Карита, и тот уставился на меня сверху вниз со злобным торжеством в выпученных глазах.
— Если тебя не купят на ближайших торгах, я продам тебя самому жестокому владельцу рудника во всем Ринтаре, клянусь жезлом Ликса, — массируя горло, просипел торговец. — И тогда ты пожалеешь о том, что появился на свет, подлый раб!
— Единственное, о чем я жалею — это о том, что не прикончил тебя! — крикнул я, задыхаясь от боли в обожженном плече.
Карит омерзительно ухмыльнулся, еще раз пнул меня под ребра и крикнул:
— Ведите следующего!
Не знаю, что чувствовали заклейменные униты, когда нас одного за другим взводили на деревянный помост, я же никогда еще не ощущал такого мучительного стыда.
Меня собирались продать — как животное, как скотину! И в глазах тех, кто пялился на меня снизу, я действительно был двуногим животным!
На разных концах просторного помоста, представлявшего собой правильный восьмиугольник, стояли группы невольников, принадлежащих другим торговцам, и «зазывалы» надрывались, расхваливая достоинства того или иного раба.
Вдруг внизу возникло движение, толпа заметно оживилась: на помост начали заводить женщин.
В отличие от рабов-мужчин, прикрывающих наготу только набедренными повязками, рабыни щеголяли изящными разноцветными платьями: у этого товара главным достоинством являлась не сила, а привлекательность, поэтому невольниц постарались принарядить. Сперва на помост завели высоких полнотелых брюнеток и темных шатенок: насколько я понял, именно такой тип красоты ценился в во-наа превыше всего. Потом по ступенькам поднялись женщины, хоть не отличавшиеся особой привлекательностью, но, если верить истошным выкрикам «зазывал», владевшие различными ремеслами. И наконец, одной из последних на помост взошла худенькая девушка в синем платье, с короткими вьющимися темно-рыжими волосами.
— Неела… — прошептал я.
Принцесса, лихорадочно озиравшаяся по сторонам, как будто услышала мой шепот: она встретилась со мной взглядом и с истошным криком рванулась из рук охранника.
— Джу-лиан!
Каким-то чудом ей удалось вырваться, она побежала по помосту, но ее сразу перехватили. Однако перехватить меня оказалось не так-то просто!
Я пробился сквозь стражу, отшвырнул тех, кто держал принцессу — и нонновар упала мне на грудь.
— Джу-лиан… Джу-лиан… — лепетала она, дрожа.
Несколько мгновений мы стояли, крепко обнявшись, а внизу свистела и улюлюкала толпа. Потом мне на шею набросили петлю и рванули назад, но еще несколько секунд Наа-ее-лаа продолжала отчаянно цепляться за меня, как будто надеялась найти защиту и спасение в объятьях своего бестолкового лавадара.
Наконец нас все-таки растащили, мы с принцессой оказались на разных углах помоста. Несколько охранников полетели в толпу, прежде чем другие сумели прикрутить меня к столбу за шею и руки; петля при малейшем движении врезалась мне в горло, угрожая придушить… Не в силах даже громко крикнуть, я оказался бессильным зрителем последовавшей затем ужасной сцены.
Если строптивых рабов ожидал столб послушания, то для строптивых рабынь у распорядителей торгов имелась в запасе другая кара.
Торгаш подошел к Наа-ее-лаа и одним движением сорвал с нее платье, оставив совсем обнаженной. Принцесса ахнула и закрыла лицо ладонями. Дочь ямадара Сар гота стояла нагая на позорном помосте, а покупатели внизу громко обсуждали ее достоинства, предлагая то одну, то другую цену…
Я натянул удерживавшие меня веревки так, что все поплыло у меня перед глазами; словно сквозь мутную воду я увидел, как Наа-ее-лаа попыталась сесть, сжавшись в комочек, но «зазывала» рывком поднял ее на ноги…
— Два сакито, всего два сакито за нетронутую девушку! — выкликал он. — Неужели жители Ринта пожалеют два сакито за невинность и красоту?
— Насчет невинности — я тебе верю, торгаш, но насчет красоты помолчал бы! — выкрикнул кто-то из толпы. — Я не дам и пол-сакито за эту тощую стриженую девчонку!
— А я, пожалуй, возьму ее за полсакито, если она умеет молоть зерно!
— Наброшу еще четверть сакито — мне нужна служанка для младшей дочери… Соглашайся, все равно ты не получишь больше за эту уродину!
Принцесса вздрагивала при каждом оскорбительном выкрике, направленном в ее адрес, и наконец гордость возобладала над стыдом. Наа-ее-лаа выпрямилась, сжав кулачки, и устремила разъяренный взгляд на шумящую внизу толпу. А когда «зазывала», расписывая достоинства девушки, провел рукой по ее нежной груди, она с яростным криком хлестнула негодяя по щеке.
В ответ торгаш дернул принцессу за волосы на затылке, исторгнув у Наа-ее-лаа болезненный стон.
— И ты хочешь получить целых два сакито за такую строптивицу? — с хохотом крикнул кто-то.
Распорядитель, на щеке которого вспухали следы от ногтей Наа-ее-лаа, злобно впился пальцами в хрупкую ключицу девушки.
— Джу-лиан!.. — отчаянно закричала принцесса.
Забыв про стягивающий мое горло ремень, я бешено рванулся… И провалился в небытие.
Когда я очнулся, один кошмар успел смениться другим: распорядитель уже опускал поднятую руку, во всеуслышанье объявляя, что рабыня Не-лаа продана Ко-лею, сыну Ла-гота.
Кто он такой, этот Ко-лей?
Я зашарил глазами по сторонам и увидел уни-та в роскошном серебристом плаще, быстро поднимающегося по ступеням помоста. Впившись взглядом в ублюдка, который осмелился назвать себя хозяином Наа-ее-лаа, я пытался запомнить каждую черточку его лица. Сын Ла-гота был молод, привлекателен и нарядно одет, но показался мне уродливее самого Вельзевула…
Сквозь колеблющийся перед глазами туман я смотрел, как он подходит к Наа-ее-лаа, на ходу снимая с себя плащ, как накидывает серебристую ткань на плечи девушки… Принцесса вздрогнула, выйдя из оцепенения, вскинула глаза на своего покупателя — и вдруг схватила его за руку. Брежу я, что ли? Но нет — хозяин и рабыня быстро заговорили друг с другом так, как если бы были давно знакомы, а потом Ко-лей повел свою покупку к ступенькам с таким почтением, словно он был рабом, а она — его госпожой…
Оглушенно и безвольно принцесса шла рядом с молодым унитом. Я не спускал с нее глаз, но не смел окликнуть, боясь навлечь на девушку новое наказание. Вот Наа-ее-лаа ступила на верхнюю ступеньку, вот начала спускаться… Но вдруг замерла, словно очнувшись, и оглянулась на меня.
Она увлекла своего спутника обратно на помост и начала о чем-то с жаром говорить ему, но Ко-лей раз за разом отрицательно качал головой. Я напряженно пытался уловить хоть один обрывок их разговора, но все слова заглушал базарный шум. Однако мне было ясно, что принцесса о чем-то страстно умоляет этого унита, а тот отказывается выполнить просьбу нонновар. Если бы ремни, удерживавшие меня, лопнули, худо бы пришлось расфранченному негодяю, осмеливавшемуся унижать гордую Наа-ее-лаа!
Наконец принцесса в отчаянии топнула ножкой, отвернулась от унита и пошла, а потом побежала ко мне. Ее остановили, и все же после коротких переговоров Ко-лея с охранниками Наа-ее-лаа оказалась рядом — раскрасневшаяся, смятенная, дрожащая.
— Кто этот тип? — хрипло спросил я. — Ты его знаешь?
— Это Ко-лей, советник моего отца! — вполголоса быстро ответила Наа-ее-лаа. — Он выкупил меня и теперь отвезет в Лаэте. Какое счастье, что он оказался здесь!
— И впрямь счастье, — я почувствовал, как с моих плеч свалился огромный груз.
Пусть на моем теле горело позорное клеймо, пусть веревки душили меня за горло и впивались в руки, зато принцесса была теперь свободна и в безопасности!
— Я требовала, чтобы он выкупил и тебя, но у Ко-лея на это не хватит денег…
— Забудь про меня, Неела… Прости, Наа-ее-лаа!
— Неела, — приподнявшись на цыпочки, она заглянула мне в глаза. — И я никогда про тебя не забуду! Когда я вернусь в Лаэте, Джу-лиан, я разыщу тебя и выкуплю, какую бы цену ни запросили калькары!
— Спасибо, принцесса…
— Нам нужно идти, Высочайшая, — почтительно обратился к дочери Сарго-та возникший за ее спиной Ко-лей. — Если кто-нибудь из калькаров вас узнает…
— Да, иди! — я встревожился, вспомнив, что жителей Старых и Новых Городов разделяет многолетняя вражда. — Ступай, Неела, не беспокойся обо мне!
Ко-лей переменился в лице, услышав, как вольно обращается к дочери ямадара привязанный к столбу клейменый раб.
Но принцесса продолжала стоять рядом, не сводя с меня огромных голубых глаз — двух озер, наполненных до краев. И вот влага вышла из берегов: по щекам Наа-ее-лаа потекли слезы.
— До свидания, Джу-лиан, — прошептала она, проводя рукой по моей щеке. — До свидания, мой лавадар!
Как будто через силу она опустила руку, повернулась и пошла прочь так быстро, что советник еле поспевал за ней.
— До свидания, Неела, — пробормотал я, глядя вслед маленькой фигурке в серебристом плаще.
У меня отчаянно щемило сердце, и в то же время я ощущал странное спокойствие. Наа-ее-лаа, дочь ямадара Сарго-та, была теперь свободна… И я почти не сомневался в том, что она любит меня!
Вскоре меня отвязали, и «зазывала» принялся расхваливать мой рост, выносливость и исполинскую силу. Но начальная цена была слишком высока, к тому же покупатели не хотели рисковать, покупая могучего, но непокорного раба… Я уже приготовился отправиться на рудник, куда сулил продать меня Карит, когда на помост взошел угрюмый старик в невзрачной одежде с клеймом на левом виске.
Он долго разговаривал с появившимся откуда-то Каритом, а потом взглянул на меня со слабым подобием усмешки на тонких губах.
— Так ты не отличаешься послушанием, раб? — процедил старик, оглядывая меня с ног до головы. — Что ж, теперь тебе придется от этого отвыкнуть. Если у меня ты проявишь хоть малейшее неповиновение…
— Что тогда? — прорычал я, сжигая его взглядом.
Моя ярость не произвела на старикашку никакого впечатления. Он скучно уставился на грязный помост и, не повышая голоса, сказал:
— Ляг и лизни мне ногу. Я подумал, что ослышался.
— Я повторю, — так же бесцветно проговорил старик. — Но сделаю это в последний раз. Впредь ты будешь слушаться меня с полуслова. Ляг на живот и лизни мне ногу, раб!
— Лучше сам просунь голову промеж ног и поцелуй себя в зад! — рявкнул я, делая оскорбительный жест.
Не знаю, дошел ли до старого негодяя смысл земного жеста, но слова на языке ва-гасов до него, конечно, дошли. Однако он ни на йоту не изменился в лице, его белесые глазки не утратили прежнего рыбьего выражения.
— Заклеймить, — спокойно распорядился старик, поворачиваясь к охранникам.
На этот раз я стиснул зубы и не издал ни звука, когда раскаленное железо перечеркнуло на моем правом плече первое клеймо и выжгло рядом с ним второе.
Сопротивляться сейчас было бессмысленно, — но когда я останусь со своим «хозяином» один на один, он горько пожалеет истраченных на меня деньгах!
Скажи мне кто-нибудь в тот момент, что вскоре я стану вспоминать позорный помост, сараи для рабов и дикие горы ва-гасов, как некие блаженные райские кущи, — я счел бы такого «пророка» сумасшедшим. Однако он оказался бы совершенно прав…
Часть вторая
Глава первая
Квадратная каменная комната футов сорок на сорок освещалась сквозь два зарешеченных окна в потолке; вдоль одной из стен проходил водосточный желоб, и к этой стене была прикреплена железная цепь. На конце цепи я увидел нечто вроде собачьего ошейника из толстой кожи и металлических пластинок.
Стражники бросили меня рядом с желобом, защелкнули у меня на шее ошейник и повернули ключ в его замке. Старикашка — теперь я знал, что это никто иной, как начальник тюрьмы — внимательно наблюдал за этой процедурой своими бесцветными глазами. По его знаку стражники перерезали веревки, до сих пор стягивавшие мои руки и ноги…
В тот же миг я кинулся на старика, но цепь, зазвенев, отбросила меня назад. Меня посадили на привязь, как собаку!
— Карит говорил, что ты пытался его задушить, — наблюдая за моими попытками порвать ошейник, негромко произнес старик. — Что ж, ко мне в Окраинную тюрьму попадало немало буянов. Я видел скинов, вообразивших, будто в городах калькаров им дозволено ходить посреди мостовой. Я видел рабов, осмелившихся поднять руку на своих хозяев. Я видел убийц, разбойников и воров, считавших себя недосягаемыми для правосудия. И я видел, как все эти униты горько раскаялись в своих заблуждениях. Скоро я увижу твое раскаяние, раб.
— Не дождешься! — сквозь зубы прорычал я. Но старик продолжал так, как если бы я ничего не сказал:
— Я поспорил с Каритом, что не успеет кончиться ула, как ты будешь выполнять любое мое приказание. Если я выиграю, Карит вернет полученные за тебя деньги…
— Тогда заранее простись со своими деньгами, ублюдок!
Старикашка целую вечность смотрел на меня ничего не выражающим взглядом, потом молча повернулся и вышел, и стражники последовали за ним.
Едва с той стороны двери загремел засов, как сидевшие на другом конце комнаты калькары зашевелились и начали подниматься.
Их было около двадцати, и когда они приблизились, я почти согласился с Наа-ее-лаа: обитатели Новых Городов — исчадия ада, или, как говорили в во-наа — твари из Бездны.
На меня смотрели жестокие грубые лица, испещренные шрамами и татуировками, заросшие густыми бородами. Широкоплечий чернобородый калькар, в крылышке носа которого поблескивало два кольца, нагнулся и схватил меня за волосы надо лбом.
— Итон! Да к тому же еще и раб, принадлежащий самому Сидуру! — он ткнул пальцем в свежее клеймо на моем плече, и я невольно вскрикнул от боли. — Посмотрите-ка!
Посмотреть пожелали все, но уже третий ткнувший меня в плечо калькар взвыл и упал. Хотя цепь не позволяла мне выпрямится во весь рост, руки и ноги у меня оставались свободными… Однако вскоре я убедился, что у меня нет ни малейших шансов защититься от двадцати отъявленных воров, бандитов и убийц, составлявших население верхней угловой камеры Окраиной тюрьмы города Ринта.
В первый раз меня отделали так, что я потерял сознание. Потом били уже менее жестоко, видимо, опасаясь лишить собственности начальника тюрьмы — почтенного Сидура. И все же, болтаясь на цепи, которая не позволяла ни лечь, ни выпрямиться во весь рост, я продолжал служить недурным развлечением для населявшего камеру отребья.
Каждые две олы арестанты уходили на работу, награждая меня на прощанье пинками потом возвращались, ели и принимались играть в азартные игры, ссориться, похваляться друг перед другом своими подвигами на воле… А я олу за олой оставался рядом с вонючим водостоком, по которому текли нечистоты, все больше слабея от голода и жажды.
Когда в камеру вносили чан похлебки и бочонок с водой, заключенные устраивали вокруг азартную толкотню и давку, но никто ни разу не подумал предложить мне пищу или воду.
Иногда в камере появлялся старикашка Си-дур, чтобы какое-то время пялиться на меня в ожидании изъявлений раскаяния. Так ничего и не дождавшись, он поворачивался и уходил… В конце концов мне помогала держаться лишь надежда на то, что однажды он подойдет достаточно близко, чтобы я смог до него дотянуться. Но этого не происходило, и каждый визит начальника тюрьмы оборачивался для нас обоих очередным разочарованием.
В глазах остальных арестантов Сидур стоял превыше бога Интара, и даже самые отпетые головорезы жались к дальней стене, когда начальник тюрьмы удостаивал верхнюю угловую очередным визитом.
Внутри камеры царила строгая иерархия: верховодил здесь профессиональный убийца Динк — тот, что первым «распознал» во мне итона, — а в самом низу здешней социальной пирамиды находился молодой парнишка по кличке Скрэк. Из разговоров обитателей камеры я узнал, что означает это слово: скрэками назывались животные, игравшие в лунных городах роль то ли кошек, то ли крыс — уличные падалыцики, длиннохвостая мерзость. Обычно они питались объедками, но в голодные года становились опаснее самого лютого тор-хо. При своих сравнительно небольших размерах скрэки с яростной злобой кидались на добычу много больше себя… Точно так же поступал и молодой вор, принадлежавший к самой презираемой касте унитов — скинов.
Скрэк всегда ел последним, спал в отдельном углу камеры, и другие арестанты безжалостно шпыняли и били его. Впрочем, парень сам то и дело напрашивался на неприятности: из ста пятидесяти фунтов его тощего тела как минимум половина приходилась на крысиную злобу. В каждой второй драке, вспыхивавшей в камере, был повинен Скрэк, а полученные побои не мешали ему вскоре затеять новую свару…
Но если Скрэк занимал низшее место в здешнем обществе, то я вообще стоял вне его. Обо мне вспоминали лишь для того, чтобы поколотить или пнуть, а когда это развлечение вконец приелось заключенным, я просто перестал для них существовать. В ответ на мои просьбы дать воды в меня просто швыряли миской или ботинком — после чего возвращались к своим делам.
На второй день я почти обезумел от жажды.
Ожоги на моем плече воспалились и горели так, как будто к ним до сих пор прижималось раскаленное железо, почти так же сильно горело в голове и в пересохшем рту. Прижимаясь лбом к каменной стене, я то проваливался в забытье, то просыпался и начинал лизать холодные железные звенья цепи.
На третий день пошел дождь.
К счастью, одно из окон было почти надо мной, я наконец-то смог напиться, ловя губами хлещущие косые струи. После дождя спала изнуряющая жара, ощущавшаяся даже в этом каменном мешке, и я ожил настолько, что снова попытался что-то сделать с ошейником…
От этого полезного занятия меня отвлек старикашка Сидур, который вошел в камеру в сопровождении неизменной охраны и, как всегда, застыл в нескольких шагах от вонючего водостока. В надежде, что мерзавец подойдет ближе, я притворился, будто вот-вот отдам концы, но старый хрыч не попался на трюк: выждав обычное время, он повернулся, чтобы уйти…
И тут случилась неожиданная и дикая вещь.
Скрэк, у которого недавно возникла размолвка с грабителем Ти-лаа — размолвка, кончившаяся весьма печально для скина — внезапно возник у своего недруга за спиной и резким ударом плеча бросил его в сторону уходящего Сидура. Ти-лаа поскользнулся на мокром полу, налетел на тщедушного старикашку и сбил с ног.
Все обитатели верхней угловой просто оцепенели, а я хрипло расхохотался. Зрелище начальника тюрьмы, с проклятьями барахтающегося на полу, было почти таким же упоительным, как вода, недавно лившаяся в мой пересохший рот!
Мгновение спустя Сидура подняли на ноги стражники, и старый негодяй, взглянув на бледного от ужаса грабителя, коротко приказал:
— Подвесить!
Все униты напились, немедленно повалились на мешки и уснули, но я еще долго прислушивался к шуму снаружи, стараясь различить среди женских голосов знакомый голосок Наа-ее-лаа.
Глава четырнадцатая
Торги
Целые земные сутки мы отдыхали; за это время нам четыре раза приносили обильную вкусную пищу, в том числе горячую мясную похлебку и мягкие лепешки, а впридачу — пряный тонизирующий напиток оке.
Потом надсмотрщики раздели нас догола и вывели во двор, обнесенный высокими каменными стенами, в центре которого находился небольшой пруд. Охранники стали деловито загонять рабов в водоем, чтобы смыть с них многодневную грязь.
Я без принуждения прыгнул в воду, но многих унитов пришлось удерживать там силком: в пруд было добавлено какое-то моющее средство, немилосердно разъедавшее все царапины. Пленники, на чьих плечах красовались свежие следы от плетки, с воплями пытались выкарабкаться из водоема, но помощники Карита затаскивали их обратно и немилосердно драили щетками окровавленные тела. Над двором стоял дикий крик бедняг и грубая ругань служителей, торопившихся покончить с привычной грязной процедурой.
Наконец всем было позволено выйти из воды; при этом многие пленники, подвывая, принялись скакать и прыгать на краю водоема. Этих несчастных хватали и смазывали их рубцы какой-то жирной мазью; потом всем нам обработали лица соком гойи, чтобы удалить бороды, которыми мы обросли в пути; длинноволосым остригли волосы, а напоследок всех натерли какой-то маслянистой жидкостью, от которой тела начали лосниться, как заношенная замша.
Выдав пленникам по набедренной повязке из грубой синей ткани, помощники Карита заперли нас в другом помещении — каменном и очень холодном, хотя его в углу пылала небольшая жаровня. Униты, дрожа, сгрудились вокруг нее, а я принялся быстро ходить из угла в угол. Я был сыт по горло унижениями плена и обдумывал всевозможные планы бегства.
Мне хотелось попасть в Ринт? Что ж, теперь я в Ринте, но я ничем не смогу помочь Наа-ее-лаа, пока сам не вырвусь на свободу!
Я взглянул на отверстие в потолке, через которое струился розовый свет. Сумею ли я до него допрыгнуть? Футов двадцать — на Земле об этом не стоило бы даже думать, — но на Луне…
Лязг засовов заставил меня отскочить от окна: в помещение вошел пожилой седоволосый унит с обрюзгшим недовольным лицом в сопровождении полудюжины охранников. Карит, торговец рабами, пожелал самолично осмотреть свою собственность перед началом торгов.
Охранники выстроили всех рабов в шеренгу, и первым делом Карит уставился на меня. Слишком уж я отличался от остальных пленников и ростом, и цветом волос: среди унитов я до сих пор не видел светловолосых.
— Надо же, мне попался итон, — ткнув коротким жирным пальцем в мой бицепс, протянул торговец. — И где ты сумел приобрести такие мускулы — уж не в развлечениях ли с девками или в игре в «то-гу»? Хм… Из какого ты Дома?
— Из Летающего, — сквозь зубы ответил я, с трудом сдерживая желание схватить Карита за горло и придушить.
Торговец побагровел:
— Ты, никак, до сих пор считаешь себя высшим, раб! Пора тебе понять, что теперь ты — никто и ничто…
— Это ты — ничто, презренный кархан! — прорычал я…
В тот же миг мои голые плечи обожгла плетка, и четверо охранников потащили меня к жаровне, возле которой хлопотали помощники торговца. Увидев лежащий на красных углях раскаленный железный прут, я понял, что меня ждет, и с бешеным воплем вырвался из рук унитов.
Позволить заклеймить себя как раба?!
Все доводы в пользу благоразумия и сдержанности, которыми я до сих пор успокаивал себя, рухнули, как карточный домик, смытые волной неудержимой ярости.
Одним прыжком очутившись рядом с Кари-том, я обеими руками сжал его дряблое горло: каким наслаждением было видеть, как глаза торговца вылезают из орбит! Похоже, жизнь среди ва-гасов пробудила во мне инстинкты первобытного дикаря; работорговцу наверняка пришел бы конец, если бы не подоспели охранники с сетями.
Пару секунд спустя я уже оказался на полу, спутанный по рукам и ногам, а хрипящий и пускающий слюни Карит бешено пинал меня ногами. Наконец торговец опомнился, не желая портить отборный товар, и пролаял короткое приказание.
При виде унита, приблизившегося ко мне с раскаленным добела прутом в защищенной перчаткой руке, я рванулся так, что затрещала сеть… А в следующий миг железо с шипением впилось в мое плечо, и у меня вырвался крик не столько боли, сколько бессильной ярости.
Отныне я считался собственностью Карита, и тот уставился на меня сверху вниз со злобным торжеством в выпученных глазах.
— Если тебя не купят на ближайших торгах, я продам тебя самому жестокому владельцу рудника во всем Ринтаре, клянусь жезлом Ликса, — массируя горло, просипел торговец. — И тогда ты пожалеешь о том, что появился на свет, подлый раб!
— Единственное, о чем я жалею — это о том, что не прикончил тебя! — крикнул я, задыхаясь от боли в обожженном плече.
Карит омерзительно ухмыльнулся, еще раз пнул меня под ребра и крикнул:
— Ведите следующего!
Не знаю, что чувствовали заклейменные униты, когда нас одного за другим взводили на деревянный помост, я же никогда еще не ощущал такого мучительного стыда.
Меня собирались продать — как животное, как скотину! И в глазах тех, кто пялился на меня снизу, я действительно был двуногим животным!
На разных концах просторного помоста, представлявшего собой правильный восьмиугольник, стояли группы невольников, принадлежащих другим торговцам, и «зазывалы» надрывались, расхваливая достоинства того или иного раба.
Вдруг внизу возникло движение, толпа заметно оживилась: на помост начали заводить женщин.
В отличие от рабов-мужчин, прикрывающих наготу только набедренными повязками, рабыни щеголяли изящными разноцветными платьями: у этого товара главным достоинством являлась не сила, а привлекательность, поэтому невольниц постарались принарядить. Сперва на помост завели высоких полнотелых брюнеток и темных шатенок: насколько я понял, именно такой тип красоты ценился в во-наа превыше всего. Потом по ступенькам поднялись женщины, хоть не отличавшиеся особой привлекательностью, но, если верить истошным выкрикам «зазывал», владевшие различными ремеслами. И наконец, одной из последних на помост взошла худенькая девушка в синем платье, с короткими вьющимися темно-рыжими волосами.
— Неела… — прошептал я.
Принцесса, лихорадочно озиравшаяся по сторонам, как будто услышала мой шепот: она встретилась со мной взглядом и с истошным криком рванулась из рук охранника.
— Джу-лиан!
Каким-то чудом ей удалось вырваться, она побежала по помосту, но ее сразу перехватили. Однако перехватить меня оказалось не так-то просто!
Я пробился сквозь стражу, отшвырнул тех, кто держал принцессу — и нонновар упала мне на грудь.
— Джу-лиан… Джу-лиан… — лепетала она, дрожа.
Несколько мгновений мы стояли, крепко обнявшись, а внизу свистела и улюлюкала толпа. Потом мне на шею набросили петлю и рванули назад, но еще несколько секунд Наа-ее-лаа продолжала отчаянно цепляться за меня, как будто надеялась найти защиту и спасение в объятьях своего бестолкового лавадара.
Наконец нас все-таки растащили, мы с принцессой оказались на разных углах помоста. Несколько охранников полетели в толпу, прежде чем другие сумели прикрутить меня к столбу за шею и руки; петля при малейшем движении врезалась мне в горло, угрожая придушить… Не в силах даже громко крикнуть, я оказался бессильным зрителем последовавшей затем ужасной сцены.
Если строптивых рабов ожидал столб послушания, то для строптивых рабынь у распорядителей торгов имелась в запасе другая кара.
Торгаш подошел к Наа-ее-лаа и одним движением сорвал с нее платье, оставив совсем обнаженной. Принцесса ахнула и закрыла лицо ладонями. Дочь ямадара Сар гота стояла нагая на позорном помосте, а покупатели внизу громко обсуждали ее достоинства, предлагая то одну, то другую цену…
Я натянул удерживавшие меня веревки так, что все поплыло у меня перед глазами; словно сквозь мутную воду я увидел, как Наа-ее-лаа попыталась сесть, сжавшись в комочек, но «зазывала» рывком поднял ее на ноги…
— Два сакито, всего два сакито за нетронутую девушку! — выкликал он. — Неужели жители Ринта пожалеют два сакито за невинность и красоту?
— Насчет невинности — я тебе верю, торгаш, но насчет красоты помолчал бы! — выкрикнул кто-то из толпы. — Я не дам и пол-сакито за эту тощую стриженую девчонку!
— А я, пожалуй, возьму ее за полсакито, если она умеет молоть зерно!
— Наброшу еще четверть сакито — мне нужна служанка для младшей дочери… Соглашайся, все равно ты не получишь больше за эту уродину!
Принцесса вздрагивала при каждом оскорбительном выкрике, направленном в ее адрес, и наконец гордость возобладала над стыдом. Наа-ее-лаа выпрямилась, сжав кулачки, и устремила разъяренный взгляд на шумящую внизу толпу. А когда «зазывала», расписывая достоинства девушки, провел рукой по ее нежной груди, она с яростным криком хлестнула негодяя по щеке.
В ответ торгаш дернул принцессу за волосы на затылке, исторгнув у Наа-ее-лаа болезненный стон.
— И ты хочешь получить целых два сакито за такую строптивицу? — с хохотом крикнул кто-то.
Распорядитель, на щеке которого вспухали следы от ногтей Наа-ее-лаа, злобно впился пальцами в хрупкую ключицу девушки.
— Джу-лиан!.. — отчаянно закричала принцесса.
Забыв про стягивающий мое горло ремень, я бешено рванулся… И провалился в небытие.
Когда я очнулся, один кошмар успел смениться другим: распорядитель уже опускал поднятую руку, во всеуслышанье объявляя, что рабыня Не-лаа продана Ко-лею, сыну Ла-гота.
Кто он такой, этот Ко-лей?
Я зашарил глазами по сторонам и увидел уни-та в роскошном серебристом плаще, быстро поднимающегося по ступеням помоста. Впившись взглядом в ублюдка, который осмелился назвать себя хозяином Наа-ее-лаа, я пытался запомнить каждую черточку его лица. Сын Ла-гота был молод, привлекателен и нарядно одет, но показался мне уродливее самого Вельзевула…
Сквозь колеблющийся перед глазами туман я смотрел, как он подходит к Наа-ее-лаа, на ходу снимая с себя плащ, как накидывает серебристую ткань на плечи девушки… Принцесса вздрогнула, выйдя из оцепенения, вскинула глаза на своего покупателя — и вдруг схватила его за руку. Брежу я, что ли? Но нет — хозяин и рабыня быстро заговорили друг с другом так, как если бы были давно знакомы, а потом Ко-лей повел свою покупку к ступенькам с таким почтением, словно он был рабом, а она — его госпожой…
Оглушенно и безвольно принцесса шла рядом с молодым унитом. Я не спускал с нее глаз, но не смел окликнуть, боясь навлечь на девушку новое наказание. Вот Наа-ее-лаа ступила на верхнюю ступеньку, вот начала спускаться… Но вдруг замерла, словно очнувшись, и оглянулась на меня.
Она увлекла своего спутника обратно на помост и начала о чем-то с жаром говорить ему, но Ко-лей раз за разом отрицательно качал головой. Я напряженно пытался уловить хоть один обрывок их разговора, но все слова заглушал базарный шум. Однако мне было ясно, что принцесса о чем-то страстно умоляет этого унита, а тот отказывается выполнить просьбу нонновар. Если бы ремни, удерживавшие меня, лопнули, худо бы пришлось расфранченному негодяю, осмеливавшемуся унижать гордую Наа-ее-лаа!
Наконец принцесса в отчаянии топнула ножкой, отвернулась от унита и пошла, а потом побежала ко мне. Ее остановили, и все же после коротких переговоров Ко-лея с охранниками Наа-ее-лаа оказалась рядом — раскрасневшаяся, смятенная, дрожащая.
— Кто этот тип? — хрипло спросил я. — Ты его знаешь?
— Это Ко-лей, советник моего отца! — вполголоса быстро ответила Наа-ее-лаа. — Он выкупил меня и теперь отвезет в Лаэте. Какое счастье, что он оказался здесь!
— И впрямь счастье, — я почувствовал, как с моих плеч свалился огромный груз.
Пусть на моем теле горело позорное клеймо, пусть веревки душили меня за горло и впивались в руки, зато принцесса была теперь свободна и в безопасности!
— Я требовала, чтобы он выкупил и тебя, но у Ко-лея на это не хватит денег…
— Забудь про меня, Неела… Прости, Наа-ее-лаа!
— Неела, — приподнявшись на цыпочки, она заглянула мне в глаза. — И я никогда про тебя не забуду! Когда я вернусь в Лаэте, Джу-лиан, я разыщу тебя и выкуплю, какую бы цену ни запросили калькары!
— Спасибо, принцесса…
— Нам нужно идти, Высочайшая, — почтительно обратился к дочери Сарго-та возникший за ее спиной Ко-лей. — Если кто-нибудь из калькаров вас узнает…
— Да, иди! — я встревожился, вспомнив, что жителей Старых и Новых Городов разделяет многолетняя вражда. — Ступай, Неела, не беспокойся обо мне!
Ко-лей переменился в лице, услышав, как вольно обращается к дочери ямадара привязанный к столбу клейменый раб.
Но принцесса продолжала стоять рядом, не сводя с меня огромных голубых глаз — двух озер, наполненных до краев. И вот влага вышла из берегов: по щекам Наа-ее-лаа потекли слезы.
— До свидания, Джу-лиан, — прошептала она, проводя рукой по моей щеке. — До свидания, мой лавадар!
Как будто через силу она опустила руку, повернулась и пошла прочь так быстро, что советник еле поспевал за ней.
— До свидания, Неела, — пробормотал я, глядя вслед маленькой фигурке в серебристом плаще.
У меня отчаянно щемило сердце, и в то же время я ощущал странное спокойствие. Наа-ее-лаа, дочь ямадара Сарго-та, была теперь свободна… И я почти не сомневался в том, что она любит меня!
Вскоре меня отвязали, и «зазывала» принялся расхваливать мой рост, выносливость и исполинскую силу. Но начальная цена была слишком высока, к тому же покупатели не хотели рисковать, покупая могучего, но непокорного раба… Я уже приготовился отправиться на рудник, куда сулил продать меня Карит, когда на помост взошел угрюмый старик в невзрачной одежде с клеймом на левом виске.
Он долго разговаривал с появившимся откуда-то Каритом, а потом взглянул на меня со слабым подобием усмешки на тонких губах.
— Так ты не отличаешься послушанием, раб? — процедил старик, оглядывая меня с ног до головы. — Что ж, теперь тебе придется от этого отвыкнуть. Если у меня ты проявишь хоть малейшее неповиновение…
— Что тогда? — прорычал я, сжигая его взглядом.
Моя ярость не произвела на старикашку никакого впечатления. Он скучно уставился на грязный помост и, не повышая голоса, сказал:
— Ляг и лизни мне ногу. Я подумал, что ослышался.
— Я повторю, — так же бесцветно проговорил старик. — Но сделаю это в последний раз. Впредь ты будешь слушаться меня с полуслова. Ляг на живот и лизни мне ногу, раб!
— Лучше сам просунь голову промеж ног и поцелуй себя в зад! — рявкнул я, делая оскорбительный жест.
Не знаю, дошел ли до старого негодяя смысл земного жеста, но слова на языке ва-гасов до него, конечно, дошли. Однако он ни на йоту не изменился в лице, его белесые глазки не утратили прежнего рыбьего выражения.
— Заклеймить, — спокойно распорядился старик, поворачиваясь к охранникам.
На этот раз я стиснул зубы и не издал ни звука, когда раскаленное железо перечеркнуло на моем правом плече первое клеймо и выжгло рядом с ним второе.
Сопротивляться сейчас было бессмысленно, — но когда я останусь со своим «хозяином» один на один, он горько пожалеет истраченных на меня деньгах!
Скажи мне кто-нибудь в тот момент, что вскоре я стану вспоминать позорный помост, сараи для рабов и дикие горы ва-гасов, как некие блаженные райские кущи, — я счел бы такого «пророка» сумасшедшим. Однако он оказался бы совершенно прав…
Часть вторая
В коридоре гостиницы кто-то возмущенно вопрошал, почему в его номер до сих пор не доставили коктейль «Голубой лед»? Голос принадлежал одному из уроженцев Джекары, способных колебанием голосовых связок дробить стекло, и вопли оставшегося без коктейля марсианина заставили меня привскочить на диване.
Джулиан Баском, спавший в глубоком кресле, вздрогнул и открыл глаза.
— Извини, Джимми, я, кажется, заснул…
— Ничего, сэр. Я тоже!
— Я заболтал тебя до полусмерти? Но ты сам виноват — я же просил прерывать без церемоний, когда тебе надоест!
— Но мне ничуть не надоело! — искренне запротестовал я. — Ваш рассказ просто поразителен, сэр! Я как будто сам видел город Ринт и тот помост на рынке…
Баском пристально посмотрел на меня, но ничего не сказал.
— А что было дальше? — жадно спросил я.
— Ладно, если хочешь, я расскажу, но сначала нам не мешало бы подкрепиться. Кстати, как твоя голова?
— Все в порядке, сэр, спасибо!
Мы заказали еду в номер и уничтожили ее почти в полном молчании. Уж не помню, что я ел, помню только, что ел очень быстро. Мне не терпелось услышать продолжение невероятной истории Баскома, а тот время от времени поглядывал на меня со странным выжиданием… Так, как будто я должен был рассказать ему что-то, а не он мне.
— Если ты сумел увидеть рыночную площадь Ринта, может, ты сумеешь увидеть и тамошнюю тюрьму? — вычищая хлебной коркой остатки мясной подливы, наконец проговорил он. — Хотя, по правде говоря, верхняя угловая камера Окраинной ринтской тюрьмы относится к числу тех мест, о которых я предпочел бы забыть…
Джулиан Баском, спавший в глубоком кресле, вздрогнул и открыл глаза.
— Извини, Джимми, я, кажется, заснул…
— Ничего, сэр. Я тоже!
— Я заболтал тебя до полусмерти? Но ты сам виноват — я же просил прерывать без церемоний, когда тебе надоест!
— Но мне ничуть не надоело! — искренне запротестовал я. — Ваш рассказ просто поразителен, сэр! Я как будто сам видел город Ринт и тот помост на рынке…
Баском пристально посмотрел на меня, но ничего не сказал.
— А что было дальше? — жадно спросил я.
— Ладно, если хочешь, я расскажу, но сначала нам не мешало бы подкрепиться. Кстати, как твоя голова?
— Все в порядке, сэр, спасибо!
Мы заказали еду в номер и уничтожили ее почти в полном молчании. Уж не помню, что я ел, помню только, что ел очень быстро. Мне не терпелось услышать продолжение невероятной истории Баскома, а тот время от времени поглядывал на меня со странным выжиданием… Так, как будто я должен был рассказать ему что-то, а не он мне.
— Если ты сумел увидеть рыночную площадь Ринта, может, ты сумеешь увидеть и тамошнюю тюрьму? — вычищая хлебной коркой остатки мясной подливы, наконец проговорил он. — Хотя, по правде говоря, верхняя угловая камера Окраинной ринтской тюрьмы относится к числу тех мест, о которых я предпочел бы забыть…
Глава первая
Верхняя угловая
Квадратная каменная комната футов сорок на сорок освещалась сквозь два зарешеченных окна в потолке; вдоль одной из стен проходил водосточный желоб, и к этой стене была прикреплена железная цепь. На конце цепи я увидел нечто вроде собачьего ошейника из толстой кожи и металлических пластинок.
Стражники бросили меня рядом с желобом, защелкнули у меня на шее ошейник и повернули ключ в его замке. Старикашка — теперь я знал, что это никто иной, как начальник тюрьмы — внимательно наблюдал за этой процедурой своими бесцветными глазами. По его знаку стражники перерезали веревки, до сих пор стягивавшие мои руки и ноги…
В тот же миг я кинулся на старика, но цепь, зазвенев, отбросила меня назад. Меня посадили на привязь, как собаку!
— Карит говорил, что ты пытался его задушить, — наблюдая за моими попытками порвать ошейник, негромко произнес старик. — Что ж, ко мне в Окраинную тюрьму попадало немало буянов. Я видел скинов, вообразивших, будто в городах калькаров им дозволено ходить посреди мостовой. Я видел рабов, осмелившихся поднять руку на своих хозяев. Я видел убийц, разбойников и воров, считавших себя недосягаемыми для правосудия. И я видел, как все эти униты горько раскаялись в своих заблуждениях. Скоро я увижу твое раскаяние, раб.
— Не дождешься! — сквозь зубы прорычал я. Но старик продолжал так, как если бы я ничего не сказал:
— Я поспорил с Каритом, что не успеет кончиться ула, как ты будешь выполнять любое мое приказание. Если я выиграю, Карит вернет полученные за тебя деньги…
— Тогда заранее простись со своими деньгами, ублюдок!
Старикашка целую вечность смотрел на меня ничего не выражающим взглядом, потом молча повернулся и вышел, и стражники последовали за ним.
Едва с той стороны двери загремел засов, как сидевшие на другом конце комнаты калькары зашевелились и начали подниматься.
Их было около двадцати, и когда они приблизились, я почти согласился с Наа-ее-лаа: обитатели Новых Городов — исчадия ада, или, как говорили в во-наа — твари из Бездны.
На меня смотрели жестокие грубые лица, испещренные шрамами и татуировками, заросшие густыми бородами. Широкоплечий чернобородый калькар, в крылышке носа которого поблескивало два кольца, нагнулся и схватил меня за волосы надо лбом.
— Итон! Да к тому же еще и раб, принадлежащий самому Сидуру! — он ткнул пальцем в свежее клеймо на моем плече, и я невольно вскрикнул от боли. — Посмотрите-ка!
Посмотреть пожелали все, но уже третий ткнувший меня в плечо калькар взвыл и упал. Хотя цепь не позволяла мне выпрямится во весь рост, руки и ноги у меня оставались свободными… Однако вскоре я убедился, что у меня нет ни малейших шансов защититься от двадцати отъявленных воров, бандитов и убийц, составлявших население верхней угловой камеры Окраиной тюрьмы города Ринта.
В первый раз меня отделали так, что я потерял сознание. Потом били уже менее жестоко, видимо, опасаясь лишить собственности начальника тюрьмы — почтенного Сидура. И все же, болтаясь на цепи, которая не позволяла ни лечь, ни выпрямиться во весь рост, я продолжал служить недурным развлечением для населявшего камеру отребья.
Каждые две олы арестанты уходили на работу, награждая меня на прощанье пинками потом возвращались, ели и принимались играть в азартные игры, ссориться, похваляться друг перед другом своими подвигами на воле… А я олу за олой оставался рядом с вонючим водостоком, по которому текли нечистоты, все больше слабея от голода и жажды.
Когда в камеру вносили чан похлебки и бочонок с водой, заключенные устраивали вокруг азартную толкотню и давку, но никто ни разу не подумал предложить мне пищу или воду.
Иногда в камере появлялся старикашка Си-дур, чтобы какое-то время пялиться на меня в ожидании изъявлений раскаяния. Так ничего и не дождавшись, он поворачивался и уходил… В конце концов мне помогала держаться лишь надежда на то, что однажды он подойдет достаточно близко, чтобы я смог до него дотянуться. Но этого не происходило, и каждый визит начальника тюрьмы оборачивался для нас обоих очередным разочарованием.
В глазах остальных арестантов Сидур стоял превыше бога Интара, и даже самые отпетые головорезы жались к дальней стене, когда начальник тюрьмы удостаивал верхнюю угловую очередным визитом.
Внутри камеры царила строгая иерархия: верховодил здесь профессиональный убийца Динк — тот, что первым «распознал» во мне итона, — а в самом низу здешней социальной пирамиды находился молодой парнишка по кличке Скрэк. Из разговоров обитателей камеры я узнал, что означает это слово: скрэками назывались животные, игравшие в лунных городах роль то ли кошек, то ли крыс — уличные падалыцики, длиннохвостая мерзость. Обычно они питались объедками, но в голодные года становились опаснее самого лютого тор-хо. При своих сравнительно небольших размерах скрэки с яростной злобой кидались на добычу много больше себя… Точно так же поступал и молодой вор, принадлежавший к самой презираемой касте унитов — скинов.
Скрэк всегда ел последним, спал в отдельном углу камеры, и другие арестанты безжалостно шпыняли и били его. Впрочем, парень сам то и дело напрашивался на неприятности: из ста пятидесяти фунтов его тощего тела как минимум половина приходилась на крысиную злобу. В каждой второй драке, вспыхивавшей в камере, был повинен Скрэк, а полученные побои не мешали ему вскоре затеять новую свару…
Но если Скрэк занимал низшее место в здешнем обществе, то я вообще стоял вне его. Обо мне вспоминали лишь для того, чтобы поколотить или пнуть, а когда это развлечение вконец приелось заключенным, я просто перестал для них существовать. В ответ на мои просьбы дать воды в меня просто швыряли миской или ботинком — после чего возвращались к своим делам.
На второй день я почти обезумел от жажды.
Ожоги на моем плече воспалились и горели так, как будто к ним до сих пор прижималось раскаленное железо, почти так же сильно горело в голове и в пересохшем рту. Прижимаясь лбом к каменной стене, я то проваливался в забытье, то просыпался и начинал лизать холодные железные звенья цепи.
На третий день пошел дождь.
К счастью, одно из окон было почти надо мной, я наконец-то смог напиться, ловя губами хлещущие косые струи. После дождя спала изнуряющая жара, ощущавшаяся даже в этом каменном мешке, и я ожил настолько, что снова попытался что-то сделать с ошейником…
От этого полезного занятия меня отвлек старикашка Сидур, который вошел в камеру в сопровождении неизменной охраны и, как всегда, застыл в нескольких шагах от вонючего водостока. В надежде, что мерзавец подойдет ближе, я притворился, будто вот-вот отдам концы, но старый хрыч не попался на трюк: выждав обычное время, он повернулся, чтобы уйти…
И тут случилась неожиданная и дикая вещь.
Скрэк, у которого недавно возникла размолвка с грабителем Ти-лаа — размолвка, кончившаяся весьма печально для скина — внезапно возник у своего недруга за спиной и резким ударом плеча бросил его в сторону уходящего Сидура. Ти-лаа поскользнулся на мокром полу, налетел на тщедушного старикашку и сбил с ног.
Все обитатели верхней угловой просто оцепенели, а я хрипло расхохотался. Зрелище начальника тюрьмы, с проклятьями барахтающегося на полу, было почти таким же упоительным, как вода, недавно лившаяся в мой пересохший рот!
Мгновение спустя Сидура подняли на ноги стражники, и старый негодяй, взглянув на бледного от ужаса грабителя, коротко приказал:
— Подвесить!