Страница:
Она согласилась, затаив удивление, и, недолго думая, назначила встречу на пристани у Киевского вокзала, неподалеку от дома.
Люсин узнал ее лишь в самый последний момент, когда она, легко перебежав через дорогу, нерешительно замедлила шаг. Скорее, догадался, робко устремившись навстречу, что это она. И лишь после того, как Наталья Андриановна протянула руку в перчатке, он позволил себе улыбнуться. Мимолетная эта улыбка получилась натянутой, вымученной.
Не находя подходящих слов от нахлынувшего волнения, Люсин увлек ее к лестнице, спускавшейся к причалу.
Бело-голубые речные трамвайчики еще курсировали по реке, но пассажиров собиралось совсем немного. Темная вода дышала осенней сыростью. Косые волны от винтов лениво качали желтые листья, загоняя их вместе с окурками и прочим плавучим сором под дощатый настил. Легчайшая дымка висела над городом, смягчая сверкание окон, воспламененных вечерней зарей, туманя мосты. В глянцевых переливах дрожали искаженные отражения домов. Пустынная набережная, перемигивание светофоров, мост и холодный сумрак его одетых гранитом опор.
— Покатаемся на пароходике? — неожиданно для самого себя предложил Владимир Константинович, страдая от неловкости и беспричинной тоски.
— Вы странный человек, — подняв воротник, Наталья Андриановна зябко передернула плечиками. — Какой пронизывающий ветер!
— Дрожь вселенского одиночества, — грустно усмехнулся Люсин. — Так назвал осень один мой друг. Она особенно остро переживается в городе, где природа зажата прямолинейностью камня.
— Он поэт, ваш друг?
— Что-то в этом роде. Да и какое это имеет значение? Главное, что он прав. Даже небо не свободно от города, — Люсин кивнул на белые клубы, застывшие над высокими трубами ТЭЦ. — Одурманенное дымом, оно безъязыко корчится в паутине проводов… Я еще помню, когда по Бородинскому мосту ходили трамваи. Кажется, тридцать первый и сорок второй. А тридцатый делал круг возле Киевского, высекая искры и требовательно звеня. Мы с ребятами вскакивали на ходу и мчались, стоя на подножках, навстречу обманчивым осенним ветрам.
— Обманчивым?
— Они всегда обещают несбыточное. Особенно в тягучую пору заката… Я и сам не помню, как в одну шальную минуту перескочил с трамвая на борт траулера.
— Так вот отчего вас вдруг потянуло совершить эту прогулку!
— А вот, кстати, и наш дредноут… Ну как, рискнем? — не дожидаясь ответа, Люсин просунул деньги в окошко кассы. — До конца и обратно, пожалуйста.
В полном одиночестве они прошли через турникет. На верхней палубе сидела старуха с лохматым псом, а несколько поодаль самозабвенно обнималась парочка.
— Здесь слишком ветрено, — Наталья Андриановна зябко поежилась. — А внизу душно и пахнет бензином.
— Соляркой, — непроизвольно поправил Люсин.
— Тем хуже. Не переношу угара.
— Если память мне не изменяет, на корме должно быть укромное местечко. И воздух свежий, и от ветра защищено. Все сто двенадцать удовольствий. — Сойдя на две ступеньки, он подал ей руку. — Почему вы решили, что я странный человек, Наталья Андриановна?
— Не знаю, — она медленно покачала головой, покорно спускаясь по узкому трапу. — Согласитесь, что все сегодня немного странно. И вообще мы явно не о том говорим. Ведь вам нужно о чем-то спросить меня? Верно?
— Еще не знаю, — ушел от прямого ответа Люсин, сильно подозревая, что выглядит в ее глазах чуть ли не идиотом.
— Если у вас действительно есть ко мне дело, мы могли бы увидеться в более подходящей обстановке. — Наталья Андриановна без особого удовольствия опустилась на влажную скамью.
— Например? Я бы скорее утопился, чем рискнул пригласить вас в уголовный розыск.
— Кафедра вас уже не устраивает?
— Не хочу лишний раз мелькать перед вашими сослуживцами. Ведь дальше этой проклятой сберкассы мы не продвинулись ни на шаг… Погонят меня к чертовой бабушке и будут правы.
— Ой-ой-ой, какой ужас! Вне милиции вы, конечно, своей жизни не представляете? — заметила она подчеркнуто иронично. — Суровый ветер романтики дует в ваше лицо. Вы прирожденный сыщик!
— Зачем вы так, Наталья Андриановна? — Люсин почувствовал себя задетым. — Я ведь вам как на духу признался…
— Как на духу? — она словно прислушалась к тайному значению слова. — Но я никудышный исповедник, Владимир Константинович. Я жестока и рациональна до мозга костей… Поэтому говорите поскорее, в чем суть.
— А если ни в чем? Если я осмелился побеспокоить вас просто так? Это что, преступление?
— Вы серьезно? — Наталья Андриановна взглянула на него с веселым удивлением.
— Поверьте, что мне не до шуток, — мрачно потупился Люсин. Усталый, издерганный неудачами, он позволил себе поддаться минутному настроению и не знал теперь, как выбраться из опасной зоны, куда его столь неожиданно занесло. — Я не виноват, что подвернулась эта посудина.
— Разве я вас в чем-нибудь обвиняю? — Откровенно потешаясь, она словно бы поощряла Люсина на дальнейшие излияния.
— В самом деле, куда мне было вас повести? — Уловив перемену в ее настррении, он немного приободрился и обрел спасительный юмор. — В киношку? Для этого я слишком стар. В театр? Но где взять приличные билеты, если я не располагаю ни временем, ни знакомствами? Что же остается, милая моя Наталья Андриановна? Ресторан? — В притворном ужасе он закрыл лицо. — Об этом даже подумать страшно, ведь вы можете как-то не так понять…
— Отвечу откровенностью на откровенность. — Удивительно похорошев, Наталья Андриановна едва отдышалась от беззвучного смеха. — Я обожаю кино и могу спокойно прожить без театра. Не помню, когда и была там в последний раз. Поэтому предлагаю сойти в ближайшем порту и поискать чего-нибудь поинтересней. — Она посмотрела на часы.
— Вы изумительны, Наталья Андриановна! — восхищенно признал Люсин. — И если вы позволите мне звать вас просто по имени, то я поверю, что чудесное слово «будущее» имеет ко мне хоть какое-то отношение.
— Охотно, — она кивнула с видом королевы, приветившей мимоходом пажа. — А теперь выкладывайте, что у вас на уме, — потребовала совершенно будничным тоном.
— Ей-богу, никакой задней мысли.
— Так не бывает в наше время.
— Но вы даже не знаете…
— Знаю! — Она определенно не желала слышать никаких оправданий. — И умею ценить искренность порывов и откровенность чувств. Однако не станете же вы утверждать, что вызвали меня на свидание исключительно в галантных целях?
— Не стану, — вынужденно откликнулся Люсин, отворачивая лицо.
— Да воздастся вам за чистосердечие!
— Но мне действительно очень хотелось увидеть вас, — признался он с непонятной обидой. — И это самое главное…
— Понимаю, — она ободряюще кивнула. — Теперь давайте второстепенное.
— Прямо допрос какой-то! — пожаловался Люсин. — Если вы так уж добиваетесь правды, то да, признаюсь, предлог для встречи у меня заготовлен. На всякий случай.
— Вот и прекрасно.
— Но я хочу, чтобы вы знали: это всего лишь предлог. Я бы не рискнул потревожить вас из-за подобной мелочи… Вам не очень холодно, Наташа?
— Нет, ничего. — Она выжидательно нахмурилась. — Не люблю околичностей.
— Что такое Абраксас [133], Наталья Андриановна? — спросил Люсин, словно позабыв о дарованной ему привилегии на более интимное обращение. — А заодно и Абракадабра?
— Вы нашли его! — она испуганно вздрогнула. — Я так и знала.
— Простите? — выжидательно прищурился Люсин. — Вы это о чем? — Он осторожно коснулся ее затянутой в шелковую перчатку руки.
— Не нужно, — с гримасой досады отстранилась Наталья Андриановна. — У меня достаточно крепкие нервы, и я не упаду в обморок…
— Ей богу, ничего не пойму! — Люсин умоляюще прижал руки к груди. — Объясните, пожалуйста, в чем дело?
— Вы меня спрашиваете? — Ее испуг сменился растерянностью. — Но разве вы не нашли… Георгия Мартыновича?
— Да с чего вы взяли! — уязвленный до глубины души Люсин едва сдерживался. — Разве я стал бы скрывать?
¦
Тем более обманывать, плести хитроумные выкрутасы? Мило же я выгляжу в ваших глазах!
— Простите, — уголки ее ярких губ виновато дрогнули. — Я сама не ведаю, что несу. Но откуда тогда вы узнали про браслет? Ну, конечно, — Гротто облегченно вздохнула, — как я сразу не догадалась! Вам рассказал кто-то из наших?
— Час от часу не легче! Какой еще браслет? Никто и ничего мне не рассказывал. С чего вы взяли?
— Тогда почему вас заинтересовало слово Абраксас?
— Да все оттуда же: из его записей и набросков. Даже рисунок нашел со змеями. Не понимаю, почему это вас так удивило…
— Не сердитесь, — примирительно промолвила Наталья Андриановна. — У меня и в мыслях не было вас обидеть. Просто я страшно испугалась. Вроде бы давно готова к самому худшему и надежды никакой нет, но стоило вам вспомнить про этого Абраксаса, сердце так и оборвалось… Сейчас, сейчас все объясню, — заторопилась она. — Дело в том, что слово было вырезано на камне, который я подарила шефу на его шестидесятилетие. Теперь понимаете?
— По крайней мере, начинаю понимать, — прояснел взором Владимир Константинович. — Вы меня тоже простите за невольный эмоциональный всплеск…
— Меня это ничуть не задело. Даже совсем наоборот. Вы совершенно правильно возмутились. Но не будем сводить мелочные счеты. Инцидент исчерпан и вычеркнут из памяти. Договорились?
— Вы слишком великодушны, Наташа, — Люсину так нравилось повторять ее имя. — Единственное, что меня извиняет, так это чистота помыслов. Когда вокруг полный тупик и нигде ничего не светит, хватаешься за соломинку. Я вообще стараюсь прояснять все до конца, любую мелочь. Отсюда и возник этот чертов Абраксас. А тут еще впервые за много недель выдался свободный вечер… Странный вечерок, вы совершенно правы… Словом, под настроение…
— Вы как будто извиняетесь.
— Так оно и есть, — подтвердил он. — Мне необыкновенно приятно быть с вами. Но у жизни есть дурацкая особенность. То, что еще минуту назад представлялось нам почти пустяком, вдруг неожиданно вырастает и становится исключительно важным. Предлог — вы просто вынудили меня признаться, что я его… почти выдумал, — сделался чуть ли не самоцелью. — Боясь, что будет превратно понят, Люсин умоляюще заглянул ей в глаза. — Расскажите, ну, пожалуйста, про этот ваш камешек, Наташа?
— Да-да, конечно. — Мимолетным касанием пальцев она как бы заверила, что все поняла. — Это может оказаться очень нужным для вас, потому что Георгий Мартынович никогда не расставался с подарком. Я, надо признать, здорово угодила ему. Дала повод немного позабавиться. Он сам набросал эскиз алхимического змея, а потом уговорил одного знакомого ювелира изготовить браслет из сплава семи металлов и вставить туда камень.
— Семь металлов древнего мира? Семь планетных стихий?
— Вы, я вижу, сильно продвинулись вперед, — одобрительно кивнула Гротто. — Сплав получился серебристозеленоватым, не похожим ни на один из металлов.
— Опишите подробнее камень.
— Карнеол-печатка в форме эллипса, притом необыкновенно яркого, багряно-огненного оттенка. Он достался мне от бабушки. В самом центре, на длинной оси, надпись по-гречески: «Абраксас». Я уже точно не помню, что она означает. Кажется, имя какого-то восточного божества. В древности это слово считалось магическим. Георгий Мартынович как-то объяснял, что численное произведение составляющих его букв дает триста шестьдесят пять — число дней солнечного года. Ему нравилось думать, что инталия была изготовлена во втором или третьем веке александрийскими гностиками.
— Наверное, это большая ценность?
— Только для тех, кто понимает.
— А как она попала в вашу семью?
— Однако вы проявили явно повышенный интерес. Неужели вам могут хоть как-то пригодиться все эти подробности?
— Никогда нельзя знать заранее. Иногда приходится перебрать по крупинке песок. Не всегда получается, но я стремлюсь руководствоваться тем же принципом, отсеиваю все постороннее. Дела-то мои далеко не блестящи… Ну что, поищем подходящее кино? — вспомнил вдруг Люсин, когда теплоходик, врубив на полную мощность музыку, начал подруливать к пристани возле театра эстрады.
— Может, лучше в другой раз? Пропало желание…
— А он будет, этот другой раз?
— Не знаю, — Наталья Андриановна приподнялась, одернув плащ, и словно бы нехотя прошла через пустой салон к трапу. — Мне кажется, что вам не следовало задавать такой вопрос, — бросила она, не повернув головы.
Вдохнув тонкий запах ее духов, Люсин мысленно составил ориентировку насчет браслета с камнем.
— Вы правы, — удрученно откликнулся он. — Язык мой — враг мой. Не обращайте внимания. Как жаль, что все хорошее так быстро кончается… Это я о нашем путешествии, Наташа.
Она не ответила, и Люсин умолк, запоздало догадываясь, что слова иногда разъединяют вернее любого безмолвия.
Глава двадцать четвертая
Люсин узнал ее лишь в самый последний момент, когда она, легко перебежав через дорогу, нерешительно замедлила шаг. Скорее, догадался, робко устремившись навстречу, что это она. И лишь после того, как Наталья Андриановна протянула руку в перчатке, он позволил себе улыбнуться. Мимолетная эта улыбка получилась натянутой, вымученной.
Не находя подходящих слов от нахлынувшего волнения, Люсин увлек ее к лестнице, спускавшейся к причалу.
Бело-голубые речные трамвайчики еще курсировали по реке, но пассажиров собиралось совсем немного. Темная вода дышала осенней сыростью. Косые волны от винтов лениво качали желтые листья, загоняя их вместе с окурками и прочим плавучим сором под дощатый настил. Легчайшая дымка висела над городом, смягчая сверкание окон, воспламененных вечерней зарей, туманя мосты. В глянцевых переливах дрожали искаженные отражения домов. Пустынная набережная, перемигивание светофоров, мост и холодный сумрак его одетых гранитом опор.
— Покатаемся на пароходике? — неожиданно для самого себя предложил Владимир Константинович, страдая от неловкости и беспричинной тоски.
— Вы странный человек, — подняв воротник, Наталья Андриановна зябко передернула плечиками. — Какой пронизывающий ветер!
— Дрожь вселенского одиночества, — грустно усмехнулся Люсин. — Так назвал осень один мой друг. Она особенно остро переживается в городе, где природа зажата прямолинейностью камня.
— Он поэт, ваш друг?
— Что-то в этом роде. Да и какое это имеет значение? Главное, что он прав. Даже небо не свободно от города, — Люсин кивнул на белые клубы, застывшие над высокими трубами ТЭЦ. — Одурманенное дымом, оно безъязыко корчится в паутине проводов… Я еще помню, когда по Бородинскому мосту ходили трамваи. Кажется, тридцать первый и сорок второй. А тридцатый делал круг возле Киевского, высекая искры и требовательно звеня. Мы с ребятами вскакивали на ходу и мчались, стоя на подножках, навстречу обманчивым осенним ветрам.
— Обманчивым?
— Они всегда обещают несбыточное. Особенно в тягучую пору заката… Я и сам не помню, как в одну шальную минуту перескочил с трамвая на борт траулера.
— Так вот отчего вас вдруг потянуло совершить эту прогулку!
— А вот, кстати, и наш дредноут… Ну как, рискнем? — не дожидаясь ответа, Люсин просунул деньги в окошко кассы. — До конца и обратно, пожалуйста.
В полном одиночестве они прошли через турникет. На верхней палубе сидела старуха с лохматым псом, а несколько поодаль самозабвенно обнималась парочка.
— Здесь слишком ветрено, — Наталья Андриановна зябко поежилась. — А внизу душно и пахнет бензином.
— Соляркой, — непроизвольно поправил Люсин.
— Тем хуже. Не переношу угара.
— Если память мне не изменяет, на корме должно быть укромное местечко. И воздух свежий, и от ветра защищено. Все сто двенадцать удовольствий. — Сойдя на две ступеньки, он подал ей руку. — Почему вы решили, что я странный человек, Наталья Андриановна?
— Не знаю, — она медленно покачала головой, покорно спускаясь по узкому трапу. — Согласитесь, что все сегодня немного странно. И вообще мы явно не о том говорим. Ведь вам нужно о чем-то спросить меня? Верно?
— Еще не знаю, — ушел от прямого ответа Люсин, сильно подозревая, что выглядит в ее глазах чуть ли не идиотом.
— Если у вас действительно есть ко мне дело, мы могли бы увидеться в более подходящей обстановке. — Наталья Андриановна без особого удовольствия опустилась на влажную скамью.
— Например? Я бы скорее утопился, чем рискнул пригласить вас в уголовный розыск.
— Кафедра вас уже не устраивает?
— Не хочу лишний раз мелькать перед вашими сослуживцами. Ведь дальше этой проклятой сберкассы мы не продвинулись ни на шаг… Погонят меня к чертовой бабушке и будут правы.
— Ой-ой-ой, какой ужас! Вне милиции вы, конечно, своей жизни не представляете? — заметила она подчеркнуто иронично. — Суровый ветер романтики дует в ваше лицо. Вы прирожденный сыщик!
— Зачем вы так, Наталья Андриановна? — Люсин почувствовал себя задетым. — Я ведь вам как на духу признался…
— Как на духу? — она словно прислушалась к тайному значению слова. — Но я никудышный исповедник, Владимир Константинович. Я жестока и рациональна до мозга костей… Поэтому говорите поскорее, в чем суть.
— А если ни в чем? Если я осмелился побеспокоить вас просто так? Это что, преступление?
— Вы серьезно? — Наталья Андриановна взглянула на него с веселым удивлением.
— Поверьте, что мне не до шуток, — мрачно потупился Люсин. Усталый, издерганный неудачами, он позволил себе поддаться минутному настроению и не знал теперь, как выбраться из опасной зоны, куда его столь неожиданно занесло. — Я не виноват, что подвернулась эта посудина.
— Разве я вас в чем-нибудь обвиняю? — Откровенно потешаясь, она словно бы поощряла Люсина на дальнейшие излияния.
— В самом деле, куда мне было вас повести? — Уловив перемену в ее настррении, он немного приободрился и обрел спасительный юмор. — В киношку? Для этого я слишком стар. В театр? Но где взять приличные билеты, если я не располагаю ни временем, ни знакомствами? Что же остается, милая моя Наталья Андриановна? Ресторан? — В притворном ужасе он закрыл лицо. — Об этом даже подумать страшно, ведь вы можете как-то не так понять…
— Отвечу откровенностью на откровенность. — Удивительно похорошев, Наталья Андриановна едва отдышалась от беззвучного смеха. — Я обожаю кино и могу спокойно прожить без театра. Не помню, когда и была там в последний раз. Поэтому предлагаю сойти в ближайшем порту и поискать чего-нибудь поинтересней. — Она посмотрела на часы.
— Вы изумительны, Наталья Андриановна! — восхищенно признал Люсин. — И если вы позволите мне звать вас просто по имени, то я поверю, что чудесное слово «будущее» имеет ко мне хоть какое-то отношение.
— Охотно, — она кивнула с видом королевы, приветившей мимоходом пажа. — А теперь выкладывайте, что у вас на уме, — потребовала совершенно будничным тоном.
— Ей-богу, никакой задней мысли.
— Так не бывает в наше время.
— Но вы даже не знаете…
— Знаю! — Она определенно не желала слышать никаких оправданий. — И умею ценить искренность порывов и откровенность чувств. Однако не станете же вы утверждать, что вызвали меня на свидание исключительно в галантных целях?
— Не стану, — вынужденно откликнулся Люсин, отворачивая лицо.
— Да воздастся вам за чистосердечие!
— Но мне действительно очень хотелось увидеть вас, — признался он с непонятной обидой. — И это самое главное…
— Понимаю, — она ободряюще кивнула. — Теперь давайте второстепенное.
— Прямо допрос какой-то! — пожаловался Люсин. — Если вы так уж добиваетесь правды, то да, признаюсь, предлог для встречи у меня заготовлен. На всякий случай.
— Вот и прекрасно.
— Но я хочу, чтобы вы знали: это всего лишь предлог. Я бы не рискнул потревожить вас из-за подобной мелочи… Вам не очень холодно, Наташа?
— Нет, ничего. — Она выжидательно нахмурилась. — Не люблю околичностей.
— Что такое Абраксас [133], Наталья Андриановна? — спросил Люсин, словно позабыв о дарованной ему привилегии на более интимное обращение. — А заодно и Абракадабра?
— Вы нашли его! — она испуганно вздрогнула. — Я так и знала.
— Простите? — выжидательно прищурился Люсин. — Вы это о чем? — Он осторожно коснулся ее затянутой в шелковую перчатку руки.
— Не нужно, — с гримасой досады отстранилась Наталья Андриановна. — У меня достаточно крепкие нервы, и я не упаду в обморок…
— Ей богу, ничего не пойму! — Люсин умоляюще прижал руки к груди. — Объясните, пожалуйста, в чем дело?
— Вы меня спрашиваете? — Ее испуг сменился растерянностью. — Но разве вы не нашли… Георгия Мартыновича?
— Да с чего вы взяли! — уязвленный до глубины души Люсин едва сдерживался. — Разве я стал бы скрывать?
¦
Тем более обманывать, плести хитроумные выкрутасы? Мило же я выгляжу в ваших глазах!
— Простите, — уголки ее ярких губ виновато дрогнули. — Я сама не ведаю, что несу. Но откуда тогда вы узнали про браслет? Ну, конечно, — Гротто облегченно вздохнула, — как я сразу не догадалась! Вам рассказал кто-то из наших?
— Час от часу не легче! Какой еще браслет? Никто и ничего мне не рассказывал. С чего вы взяли?
— Тогда почему вас заинтересовало слово Абраксас?
— Да все оттуда же: из его записей и набросков. Даже рисунок нашел со змеями. Не понимаю, почему это вас так удивило…
— Не сердитесь, — примирительно промолвила Наталья Андриановна. — У меня и в мыслях не было вас обидеть. Просто я страшно испугалась. Вроде бы давно готова к самому худшему и надежды никакой нет, но стоило вам вспомнить про этого Абраксаса, сердце так и оборвалось… Сейчас, сейчас все объясню, — заторопилась она. — Дело в том, что слово было вырезано на камне, который я подарила шефу на его шестидесятилетие. Теперь понимаете?
— По крайней мере, начинаю понимать, — прояснел взором Владимир Константинович. — Вы меня тоже простите за невольный эмоциональный всплеск…
— Меня это ничуть не задело. Даже совсем наоборот. Вы совершенно правильно возмутились. Но не будем сводить мелочные счеты. Инцидент исчерпан и вычеркнут из памяти. Договорились?
— Вы слишком великодушны, Наташа, — Люсину так нравилось повторять ее имя. — Единственное, что меня извиняет, так это чистота помыслов. Когда вокруг полный тупик и нигде ничего не светит, хватаешься за соломинку. Я вообще стараюсь прояснять все до конца, любую мелочь. Отсюда и возник этот чертов Абраксас. А тут еще впервые за много недель выдался свободный вечер… Странный вечерок, вы совершенно правы… Словом, под настроение…
— Вы как будто извиняетесь.
— Так оно и есть, — подтвердил он. — Мне необыкновенно приятно быть с вами. Но у жизни есть дурацкая особенность. То, что еще минуту назад представлялось нам почти пустяком, вдруг неожиданно вырастает и становится исключительно важным. Предлог — вы просто вынудили меня признаться, что я его… почти выдумал, — сделался чуть ли не самоцелью. — Боясь, что будет превратно понят, Люсин умоляюще заглянул ей в глаза. — Расскажите, ну, пожалуйста, про этот ваш камешек, Наташа?
— Да-да, конечно. — Мимолетным касанием пальцев она как бы заверила, что все поняла. — Это может оказаться очень нужным для вас, потому что Георгий Мартынович никогда не расставался с подарком. Я, надо признать, здорово угодила ему. Дала повод немного позабавиться. Он сам набросал эскиз алхимического змея, а потом уговорил одного знакомого ювелира изготовить браслет из сплава семи металлов и вставить туда камень.
— Семь металлов древнего мира? Семь планетных стихий?
— Вы, я вижу, сильно продвинулись вперед, — одобрительно кивнула Гротто. — Сплав получился серебристозеленоватым, не похожим ни на один из металлов.
— Опишите подробнее камень.
— Карнеол-печатка в форме эллипса, притом необыкновенно яркого, багряно-огненного оттенка. Он достался мне от бабушки. В самом центре, на длинной оси, надпись по-гречески: «Абраксас». Я уже точно не помню, что она означает. Кажется, имя какого-то восточного божества. В древности это слово считалось магическим. Георгий Мартынович как-то объяснял, что численное произведение составляющих его букв дает триста шестьдесят пять — число дней солнечного года. Ему нравилось думать, что инталия была изготовлена во втором или третьем веке александрийскими гностиками.
— Наверное, это большая ценность?
— Только для тех, кто понимает.
— А как она попала в вашу семью?
— Однако вы проявили явно повышенный интерес. Неужели вам могут хоть как-то пригодиться все эти подробности?
— Никогда нельзя знать заранее. Иногда приходится перебрать по крупинке песок. Не всегда получается, но я стремлюсь руководствоваться тем же принципом, отсеиваю все постороннее. Дела-то мои далеко не блестящи… Ну что, поищем подходящее кино? — вспомнил вдруг Люсин, когда теплоходик, врубив на полную мощность музыку, начал подруливать к пристани возле театра эстрады.
— Может, лучше в другой раз? Пропало желание…
— А он будет, этот другой раз?
— Не знаю, — Наталья Андриановна приподнялась, одернув плащ, и словно бы нехотя прошла через пустой салон к трапу. — Мне кажется, что вам не следовало задавать такой вопрос, — бросила она, не повернув головы.
Вдохнув тонкий запах ее духов, Люсин мысленно составил ориентировку насчет браслета с камнем.
— Вы правы, — удрученно откликнулся он. — Язык мой — враг мой. Не обращайте внимания. Как жаль, что все хорошее так быстро кончается… Это я о нашем путешествии, Наташа.
Она не ответила, и Люсин умолк, запоздало догадываясь, что слова иногда разъединяют вернее любого безмолвия.
Глава двадцать четвертая
ТРАВНИК МАКРОПУЛОСА
Утро началось для Люсина в нарастающем темпе. Не успел он получить от начальства очередное многозначительное напоминание о том, что всякому терпению есть предел, как поступила добрая весть: нашелся долгожданный Петя! Застопорившийся было маховик вновь готовился набрать обороты, и это внушало безусловный оптимизм. Однако за неизбежными хлопотами и лавиной телефонных звонков освежающее дуновение радости вскоре растаяло, а вместе с ним притупилось и едкое чувство обиды. В итоге все пришло к общему знаменателю, и вторую половину дня Владимир Константинович провел сравнительно спокойно, хотя и ощущал себя время от времени несправедливо задетым. И это прежде всего мешало ему самозабвенно погрузиться в запутанные лабиринты чужой души.
Жизненный путь Петра Васильевича Корнилова, известного среди московских книжных жучков под кличкой Петя-Кадык, не был отмечен особо патологическими эпизодами. По крайней мере, в масштабах уголовного розыска. Ухватиться было в сущности не за что, хотя общий фон рисовался вполне определенно: задержания по подозрению в спекуляции, предупреждение насчет тунеядства и плюс ко всему неоднократное знакомство с медвытрезвителями различных районов Москвы. Детально изучив справку, полученную из отделения милиции, Люсин вынес твердое убеждение в том, что сорокашестилетний Петя практически никогда не занимался общественно полезным трудом. Покончив после девятого класса с образованием, он трудоустраивался великое множество раз, но нигде не задерживался дольше пяти месяцев. На иных предприятиях, вроде СМУ № 31, где подвизался в должности моториста водооткачивающей установки, его трудовой стаж вообще исчислялся двумя неделями. Судя по всему, Петя упорно искал свое особое место в жизни.
Не столько воображаемые осложнения, сколько логические противоречия не позволяли Люсину наметить основные вехи предстоящей беседы с Петром Корниловым. Невольно соткавшийся в воображении образ недоучки определенно не вязался с репутацией тонкого, хотя и хищного, знатока книги. А ведь именно таким — этого у него не отнимешь — слыл Петя среди весьма уважаемых людей. В числе его постоянных клиентов были, наверное, не только Солитов и Баринович. Люсин не сомневался, что в лице Корнилова ему встретился довольно редкий тип подпольного букиниста-профессионала, чувствующего себя в книжном море как рыба в воде. А это подразумевало определенный уровень образования, интеллекта, культуры — словом, весьма тонкой материи, которой, судя по справке, скрупулезно составленной участковым, Кадык был лишен почти начисто. Оставалось лишь предположить, что это самородок, который, несмотря на разрушительное пристрастие к праздности и пьяным дебошам, до всего дошел своим умом. По крайней мере, научился читать хотя бы названия латинских, старогерманских и прочих редкостных изданий вроде того же травника, оттиснутого преподобным Вольфрамом из Дубенец.
Промучившись допоздна, но так и не заполнив заготовленную на такой случай повестку, Владимир Константинович позвонил Гурову.
— С книжником вроде все в порядке, Борис Платонович, — сообщил он с несколько наигранной беззаботностью. — Хочешь взглянуть на субчика?
— С превеликим удовольствием! Сам на него вышел или «соседи» подсобили?
— Не без их участия, — дипломатично заметил Люсин, хотя помощь УБХСС практически не понадобилась — все решила записная книжка.
— Поздравляю, Константиныч!
— Может, возьмешь на себя? — предложил Люсин. — А я посижу в сторонке, послушаю, понаблюдаю…
— Тебя что-нибудь смущает? — насторожился Гуров.
— И сам толком не знаю. Уверенности как-то в себе не нахожу. Неясен мне этот тип, и все тут. Наверное, испортить боюсь, Борис Платонович. Вдруг здесь нечто большее, чем просто звено?
— Будь по-твоему. Вызови его на следующий вторник часам к десяти. Я подгребу. Психологически так будет эффектнее. Ты прав, тут тебе и угрозыск, и прокуратура, но все корректно: по повесточке и без драматических сцен.
— Так ведь и повода нет для драматизма. В конце концов, что мы против него имеем? Спекулирует книжками?
— Это еще доказать надо.
— Вот и я про то! Да и не наша это забота. Во всяком случае, не моя… Я рад, что ты меня правильно понял, Борис Платонович. Все нужные материалы я тебе подошлю.
— Ну и ладушки. Попробуем разработать сценарий. Сценарий они с грехом пополам наметили, но Петя с первых же слов дал понять, что писано было явно не про него. Начав с того, что явился с опозданием на целый час, когда его почти перестали ждать, он сразу же захватил инициативу.
— Кто тут Гуров? — вызывающе осведомился он, помахивая повесткой.
— С вашего позволения, это я, следователь республиканской прокуратуры, — кротко представился Борис Платонович.
— А этот товарищ? — Не удостоив Люсина взглядом, Петя как-то боком дернулся в его сторону.
— Моя фамилия Люсин, старший оперуполномоченный угрозыска, — Владимир Константинович с любопытством взглянул на явно нескладную фигуру в коротких брючках и затрапезной курточке, надетой поверх застиранной рубахи. На плохо выбритом лице виднелись запекшиеся царапины, костистый выступ, словно взломавший изнутри тонкую шею, оправдывая прозвище, назойливо бросался в глаза. — Присаживайтесь.
— Куда, хотел бы я знать? — Петя вновь дернулся и, запустив ногти в спутанную проволоку волос, медленно закачался, восстанавливая утраченное равновесие. — Единственный стул, насколько я понимаю, занят угрозыском, хотя вызывала меня прокуратура. Правильно? — Он обнажил в ухмылке крупные, прокуренные до черноты зубы.
— Вы совершенно правы, — Люсин осветился ответной улыбкой и, водрузив свой стул посреди комнаты, пересел на диванчик. — Можете не обращать на меня никакого внимания.
— Ага! — Петя Корнилов плотоядно осклабился и решительно хлопнул по столу, припечатав повестку: — За каким чертом я вам понадобился? — осведомился он, придвигаясь вместе со стулом.
Слегка шокированный, следователь потянулся за сигаретой.
— Мне тоже дайте! — потребовал Петя, но тут же отшатнулся с гримасой крайнего отвращения. — «Дымок»?! И как вы потребляете такую дрянь? — Поковырявшись в кармане, он вытащил согнутую «беломорину» и, осыпая табаком колени, прикусил мундштук. Затем, не дав Борису Платоновичу опомниться, завладел коробком и, ломая спички, разжег папиросу, корча в дыму совершенно немыслимые рожи.
Люсин с радостным изумлением следил из своего уголка за этой бесподобной клоунадой. Петя-Кадык превзошел все его ожидания. Если он и играл заранее приготовленную роль, то делал это талантливо, более того — виртуозно.
— Не стоит поминать черта, Петр Васильевич, — ласково посоветовал Гуров. — Мы пригласили вас в качестве свидетеля. Согласно закону, вы обязаны ответить на все интересующие следствие вопросы. Причем правдиво, ибо за дачу ложных показаний свидетель может быть привлечен к уголовной ответственности.
— Ничего не понимаю! — зажмурясь, Петя покрутил головой. — Бред какой-то.
— Ваша фамилия, имя, отчество, год и место рождения. — Не обращая внимания на реплику, Гуров заправил в пишущую машинку бланк протокола, плавным движением подвинув микрофон, включил запись.
— А то вы не знаете, кто я есть!
— Знаю, но существуют формальности, которые нам с вами, хотим мы этого или нет, придется выполнить.
Корнилов для вида слегка погримасничал, но в конце концов подчинился.
— Можно подумать, что вы такой уж новичок, — укорил Борис Платонович, ловко передвигая каретку. — Невинный агнец… Не создавайте лишних трудностей ни нам, ни себе, Петр Васильевич… Подпишите, пожалуйста, здесь, что предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний, — разгладив слегка свернувшийся лист, он показал нужное место.
— Только этого мне не хватало! Ничего подписывать не буду. Судите, если можете! — Демонстративно отвернувшись, Петя принялся ковырять спичкой в зубах.
— За отказ от свидетельских показаний я действительно могу передать ваше дело в суд, — холодно разъяснил Гуров. — Надеюсь, вам, как и мне, ни к чему подобная канитель?
— Мое дело?! — взвился Корнилов. — Это оскорбление! Нет у вас на меня никакого дела!
— Вы совершенно правы, Петр Васильевич, нет… Но оно появится, если вы и далее станете отказываться от выполнения своих обязанностей.
— Я никому ничем не обязан.
— Ошибаетесь. У каждого из нас есть равные обязанности перед обществом.
— И права тоже!
— Совершенно справедливо: и права. Обвиняемому, например, закон дозволяет уклониться от дачи показаний, свидетелю — нет… Надеюсь, вы не сделаете из этого неверный вывод, что положение обвиняемого предпочтительнее?
— Что вы все плетете свои юридические кренделя? — Петя без спросу выхватил сигарету, раскурил, закашлялся и затушил в пепельнице. — Ведь вы даже не удосужились объяснить мне причину вызова! Сразу какие-то требования, угрозы… Чего вы добиваетесь?
— Как? — удивленно заморгал Гуров, медленно снимая очки. — Неужели я допустил подобную промашку? Вы вправе жаловаться, Петр Васильевич, честное слово, вправе… Это не оправдание, но я просто-напросто забыл. Впрочем, я был уверен, что вы знаете…
— Ничего я не знаю и знать не желаю. Оставьте меня в покое раз и навсегда. Это единственное, чего я хочу!
— Вы хорошо знали Георгия Мартыновича Солитова? — успокоительно кивая, осведомился Гуров.
— Ну, знаю, и что с того? — не проявляя признаков волнения, поморщился Петя. — От меня вам чего надо?
— Правдивых показаний, не более, — отрезал, замкнувшись, Борис Платонович. — Ставлю вас в известность, что профессор Солитов при невыясненных обстоятельствах пропал без вести, и вы были последним или одним из последних, с кем он общался в тот день.
— Быть того не может, — отмахнулся с явным облегчением Петя Корнилов. — Мы не виделись с ним месяцев пять-шесть.
— Можно занести ваш ответ в протокол?
— Хоть в газете пропечатайте.
— Подписывать будете? — Гуров услужливо пододвинул ручку.
— Вот напасть на мою бедную голову! Ну, давайте, давайте, раз вам так хочется. — Петя поставил размашистую закорючку. — Мне ведь правды бояться нечего. Я перед законом чист.
— Вот и ладненько… Надеюсь, далее у нас с вами все пойдет как по маслу. Значит, когда вы видели его последний раз?
— Весной вроде…
— Поточнее нельзя? В марте? В апреле?
— В апреле, кажется. Лужи уже подсыхали.
— У вас во дворе?
— У меня, у него — какая разница?
— Разницы никакой, — согласился Борис Платонович, неторопливо возвращая назад листки перекидного календаря. — Но для освежения памяти мы с вами попробуем возвратиться в недавнее прошлое. «Машину времени», конечно, помните?
— Ваш эксперимент скорее напоминает «Между двух миров» Финнея. Воссоздание обстановки.
— Не читал, к сожалению, но насчет воссоздания вы попали в самую точку… Значит, лужи уже подсыхали, мальчишки гоняли мяч, а девочки прыгали через веревочку… Или, может, чертили на асфальте классы?
— Ну-ну, — покровительственно усмехнулся Корнилов. — Поглядим, что у вас получится.
— Без вашей помощи у меня ничего не получится, Петр Васильевич… Вы когда были у Солитова? Вечером? Днем?
— Ближе к вечеру.
— На даче?
— Зачем на даче? В Москве.
— И по какому, позвольте полюбопытствовать, поводу?
— Одна, но пламенная страсть, гражданин следователь. Книги.
— Надо полагать, привезли какую-нибудь редкость?
— Ничего я ему не привозил. И вообще, за кого вы меня принимаете? Книги — мое хобби. Я коллекционер, а не торговец. Иногда, конечно, продаю кое-что, но больше меняюсь со знакомыми библиофилами. Имею право?
— Экий вы, голубчик, чувствительный. — Гуров неторопливо снял очки и, подышав на стекла, протер их кусочком замши. — У меня и в мыслях не было покушаться на ваши права. Обменивайтесь себе на здоровье. Речь ведь идет лишь о воссоздании обстановки. О чем вы беседовали с профессором, не припомните?
Жизненный путь Петра Васильевича Корнилова, известного среди московских книжных жучков под кличкой Петя-Кадык, не был отмечен особо патологическими эпизодами. По крайней мере, в масштабах уголовного розыска. Ухватиться было в сущности не за что, хотя общий фон рисовался вполне определенно: задержания по подозрению в спекуляции, предупреждение насчет тунеядства и плюс ко всему неоднократное знакомство с медвытрезвителями различных районов Москвы. Детально изучив справку, полученную из отделения милиции, Люсин вынес твердое убеждение в том, что сорокашестилетний Петя практически никогда не занимался общественно полезным трудом. Покончив после девятого класса с образованием, он трудоустраивался великое множество раз, но нигде не задерживался дольше пяти месяцев. На иных предприятиях, вроде СМУ № 31, где подвизался в должности моториста водооткачивающей установки, его трудовой стаж вообще исчислялся двумя неделями. Судя по всему, Петя упорно искал свое особое место в жизни.
Не столько воображаемые осложнения, сколько логические противоречия не позволяли Люсину наметить основные вехи предстоящей беседы с Петром Корниловым. Невольно соткавшийся в воображении образ недоучки определенно не вязался с репутацией тонкого, хотя и хищного, знатока книги. А ведь именно таким — этого у него не отнимешь — слыл Петя среди весьма уважаемых людей. В числе его постоянных клиентов были, наверное, не только Солитов и Баринович. Люсин не сомневался, что в лице Корнилова ему встретился довольно редкий тип подпольного букиниста-профессионала, чувствующего себя в книжном море как рыба в воде. А это подразумевало определенный уровень образования, интеллекта, культуры — словом, весьма тонкой материи, которой, судя по справке, скрупулезно составленной участковым, Кадык был лишен почти начисто. Оставалось лишь предположить, что это самородок, который, несмотря на разрушительное пристрастие к праздности и пьяным дебошам, до всего дошел своим умом. По крайней мере, научился читать хотя бы названия латинских, старогерманских и прочих редкостных изданий вроде того же травника, оттиснутого преподобным Вольфрамом из Дубенец.
Промучившись допоздна, но так и не заполнив заготовленную на такой случай повестку, Владимир Константинович позвонил Гурову.
— С книжником вроде все в порядке, Борис Платонович, — сообщил он с несколько наигранной беззаботностью. — Хочешь взглянуть на субчика?
— С превеликим удовольствием! Сам на него вышел или «соседи» подсобили?
— Не без их участия, — дипломатично заметил Люсин, хотя помощь УБХСС практически не понадобилась — все решила записная книжка.
— Поздравляю, Константиныч!
— Может, возьмешь на себя? — предложил Люсин. — А я посижу в сторонке, послушаю, понаблюдаю…
— Тебя что-нибудь смущает? — насторожился Гуров.
— И сам толком не знаю. Уверенности как-то в себе не нахожу. Неясен мне этот тип, и все тут. Наверное, испортить боюсь, Борис Платонович. Вдруг здесь нечто большее, чем просто звено?
— Будь по-твоему. Вызови его на следующий вторник часам к десяти. Я подгребу. Психологически так будет эффектнее. Ты прав, тут тебе и угрозыск, и прокуратура, но все корректно: по повесточке и без драматических сцен.
— Так ведь и повода нет для драматизма. В конце концов, что мы против него имеем? Спекулирует книжками?
— Это еще доказать надо.
— Вот и я про то! Да и не наша это забота. Во всяком случае, не моя… Я рад, что ты меня правильно понял, Борис Платонович. Все нужные материалы я тебе подошлю.
— Ну и ладушки. Попробуем разработать сценарий. Сценарий они с грехом пополам наметили, но Петя с первых же слов дал понять, что писано было явно не про него. Начав с того, что явился с опозданием на целый час, когда его почти перестали ждать, он сразу же захватил инициативу.
— Кто тут Гуров? — вызывающе осведомился он, помахивая повесткой.
— С вашего позволения, это я, следователь республиканской прокуратуры, — кротко представился Борис Платонович.
— А этот товарищ? — Не удостоив Люсина взглядом, Петя как-то боком дернулся в его сторону.
— Моя фамилия Люсин, старший оперуполномоченный угрозыска, — Владимир Константинович с любопытством взглянул на явно нескладную фигуру в коротких брючках и затрапезной курточке, надетой поверх застиранной рубахи. На плохо выбритом лице виднелись запекшиеся царапины, костистый выступ, словно взломавший изнутри тонкую шею, оправдывая прозвище, назойливо бросался в глаза. — Присаживайтесь.
— Куда, хотел бы я знать? — Петя вновь дернулся и, запустив ногти в спутанную проволоку волос, медленно закачался, восстанавливая утраченное равновесие. — Единственный стул, насколько я понимаю, занят угрозыском, хотя вызывала меня прокуратура. Правильно? — Он обнажил в ухмылке крупные, прокуренные до черноты зубы.
— Вы совершенно правы, — Люсин осветился ответной улыбкой и, водрузив свой стул посреди комнаты, пересел на диванчик. — Можете не обращать на меня никакого внимания.
— Ага! — Петя Корнилов плотоядно осклабился и решительно хлопнул по столу, припечатав повестку: — За каким чертом я вам понадобился? — осведомился он, придвигаясь вместе со стулом.
Слегка шокированный, следователь потянулся за сигаретой.
— Мне тоже дайте! — потребовал Петя, но тут же отшатнулся с гримасой крайнего отвращения. — «Дымок»?! И как вы потребляете такую дрянь? — Поковырявшись в кармане, он вытащил согнутую «беломорину» и, осыпая табаком колени, прикусил мундштук. Затем, не дав Борису Платоновичу опомниться, завладел коробком и, ломая спички, разжег папиросу, корча в дыму совершенно немыслимые рожи.
Люсин с радостным изумлением следил из своего уголка за этой бесподобной клоунадой. Петя-Кадык превзошел все его ожидания. Если он и играл заранее приготовленную роль, то делал это талантливо, более того — виртуозно.
— Не стоит поминать черта, Петр Васильевич, — ласково посоветовал Гуров. — Мы пригласили вас в качестве свидетеля. Согласно закону, вы обязаны ответить на все интересующие следствие вопросы. Причем правдиво, ибо за дачу ложных показаний свидетель может быть привлечен к уголовной ответственности.
— Ничего не понимаю! — зажмурясь, Петя покрутил головой. — Бред какой-то.
— Ваша фамилия, имя, отчество, год и место рождения. — Не обращая внимания на реплику, Гуров заправил в пишущую машинку бланк протокола, плавным движением подвинув микрофон, включил запись.
— А то вы не знаете, кто я есть!
— Знаю, но существуют формальности, которые нам с вами, хотим мы этого или нет, придется выполнить.
Корнилов для вида слегка погримасничал, но в конце концов подчинился.
— Можно подумать, что вы такой уж новичок, — укорил Борис Платонович, ловко передвигая каретку. — Невинный агнец… Не создавайте лишних трудностей ни нам, ни себе, Петр Васильевич… Подпишите, пожалуйста, здесь, что предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний, — разгладив слегка свернувшийся лист, он показал нужное место.
— Только этого мне не хватало! Ничего подписывать не буду. Судите, если можете! — Демонстративно отвернувшись, Петя принялся ковырять спичкой в зубах.
— За отказ от свидетельских показаний я действительно могу передать ваше дело в суд, — холодно разъяснил Гуров. — Надеюсь, вам, как и мне, ни к чему подобная канитель?
— Мое дело?! — взвился Корнилов. — Это оскорбление! Нет у вас на меня никакого дела!
— Вы совершенно правы, Петр Васильевич, нет… Но оно появится, если вы и далее станете отказываться от выполнения своих обязанностей.
— Я никому ничем не обязан.
— Ошибаетесь. У каждого из нас есть равные обязанности перед обществом.
— И права тоже!
— Совершенно справедливо: и права. Обвиняемому, например, закон дозволяет уклониться от дачи показаний, свидетелю — нет… Надеюсь, вы не сделаете из этого неверный вывод, что положение обвиняемого предпочтительнее?
— Что вы все плетете свои юридические кренделя? — Петя без спросу выхватил сигарету, раскурил, закашлялся и затушил в пепельнице. — Ведь вы даже не удосужились объяснить мне причину вызова! Сразу какие-то требования, угрозы… Чего вы добиваетесь?
— Как? — удивленно заморгал Гуров, медленно снимая очки. — Неужели я допустил подобную промашку? Вы вправе жаловаться, Петр Васильевич, честное слово, вправе… Это не оправдание, но я просто-напросто забыл. Впрочем, я был уверен, что вы знаете…
— Ничего я не знаю и знать не желаю. Оставьте меня в покое раз и навсегда. Это единственное, чего я хочу!
— Вы хорошо знали Георгия Мартыновича Солитова? — успокоительно кивая, осведомился Гуров.
— Ну, знаю, и что с того? — не проявляя признаков волнения, поморщился Петя. — От меня вам чего надо?
— Правдивых показаний, не более, — отрезал, замкнувшись, Борис Платонович. — Ставлю вас в известность, что профессор Солитов при невыясненных обстоятельствах пропал без вести, и вы были последним или одним из последних, с кем он общался в тот день.
— Быть того не может, — отмахнулся с явным облегчением Петя Корнилов. — Мы не виделись с ним месяцев пять-шесть.
— Можно занести ваш ответ в протокол?
— Хоть в газете пропечатайте.
— Подписывать будете? — Гуров услужливо пододвинул ручку.
— Вот напасть на мою бедную голову! Ну, давайте, давайте, раз вам так хочется. — Петя поставил размашистую закорючку. — Мне ведь правды бояться нечего. Я перед законом чист.
— Вот и ладненько… Надеюсь, далее у нас с вами все пойдет как по маслу. Значит, когда вы видели его последний раз?
— Весной вроде…
— Поточнее нельзя? В марте? В апреле?
— В апреле, кажется. Лужи уже подсыхали.
— У вас во дворе?
— У меня, у него — какая разница?
— Разницы никакой, — согласился Борис Платонович, неторопливо возвращая назад листки перекидного календаря. — Но для освежения памяти мы с вами попробуем возвратиться в недавнее прошлое. «Машину времени», конечно, помните?
— Ваш эксперимент скорее напоминает «Между двух миров» Финнея. Воссоздание обстановки.
— Не читал, к сожалению, но насчет воссоздания вы попали в самую точку… Значит, лужи уже подсыхали, мальчишки гоняли мяч, а девочки прыгали через веревочку… Или, может, чертили на асфальте классы?
— Ну-ну, — покровительственно усмехнулся Корнилов. — Поглядим, что у вас получится.
— Без вашей помощи у меня ничего не получится, Петр Васильевич… Вы когда были у Солитова? Вечером? Днем?
— Ближе к вечеру.
— На даче?
— Зачем на даче? В Москве.
— И по какому, позвольте полюбопытствовать, поводу?
— Одна, но пламенная страсть, гражданин следователь. Книги.
— Надо полагать, привезли какую-нибудь редкость?
— Ничего я ему не привозил. И вообще, за кого вы меня принимаете? Книги — мое хобби. Я коллекционер, а не торговец. Иногда, конечно, продаю кое-что, но больше меняюсь со знакомыми библиофилами. Имею право?
— Экий вы, голубчик, чувствительный. — Гуров неторопливо снял очки и, подышав на стекла, протер их кусочком замши. — У меня и в мыслях не было покушаться на ваши права. Обменивайтесь себе на здоровье. Речь ведь идет лишь о воссоздании обстановки. О чем вы беседовали с профессором, не припомните?