Пассос Джон Дос. 42-я параллель

   — Ну нет. Меня им не провести. Руки коротки.
   Она открыла, что капелька перекиси водорода, прибавленная в воду при мытье волос, делает их светлее и лишает серовато-мышиного оттенка. Иногда, собираясь идти куда-нибудь вечером, она брала на мизинец немножко губной помады и старательно втирала ее в губы.

Камера-обскура (15)

   В устье Скулкилл на пароход сел мистер Пирс старик девяноста шести лет, крепкий как доллар Перед тем как записаться в армию Он долго служил рассыльным в конторе мистера Пирса и не принял участия в битве при Антьетам потому что у Него была жестокая дизентерия и дочь мистера Пирса миссис Блэк звала Его Джек и курила крошечные коричневые сигареты. Мы завели «Фра Дьяволо» на фонографе и всем было очень весело. Мистер Пирс теребил свои бакенбарды и пил тодди а миссис Блэк закуривала одну сигарету за другой и они толковали о старых временах и о том как Его отец хотел видеть Его священником а Его бедная мать выбивалась из сил чтобы накормить всю ораву прожорливых мальчишек и Его отец был молчалив и если говорил то больше по-португальски и когда ему не по вкусу было какое-нибудь блюдо он хватал его со стола и швырял пря-мо в окошко и Он хотел стать моряком а потом изучал право в университете и в конторе мистера Пирса и Он пел: «Его восторга не передать как станет в лицо ему пена хлестать…» и Он смешивал тодди а мистер Пирс теребил свои бакенбарды и всем было очень весело и они толковали о шхуне «Мэри Уэнтворт» и как полковник Ходжсон и отец Марфи бывало косились на живительную влагу… и Он смешивал тодди и мистер Пирс теребил свои бакенбарды и миссис Блэк курила одну крошечную коричневую сигарету за другой и всем было очень весело под звуки «Фра Дьяволо» и запах гавани и парома и серебристая рябь Делавэра. А когда-то там вон были полота и мы с Ним туда ездили стрелять уток и Он пел «Vittoria» под фонограф… и у отца Марфи случился отчаянный приступ подагры и пришлось его тащить на ставне и девяностошестилетний мистер Пирс крепкий как доллар отхлебнул разбавленного водой тодди и стал теребить серебристую рябь бакенбард и свежий ветер смешал запах гавани и дым доков Кемптона и лимонно-сахарно-сивушный запах стаканов и всем было очень весело.

Новости Дня XII

   Передравшиеся греки скрылись от полисменов. Пассажиры спального вагона разбужены дулом к виску

 
Теки, река, теки
Вливайся в море
Милую мне верни
Унеси мое горе

 

СРАЖЕНИЕ ПОД ТОРРЕОНОМ

 
   Куба охвачена восстанием негров
   в конце прошлой избирательной кампании пишет нам Чэйми Кларк блестящий представитель штата Миссури я едва не слег от переутомления бессонницы потери аппетита нервного напряжения и постоянных выступлений но три бутылки электрической горькой поставили меня на ноги.

 

Рузвельт — лидер новой партии

 
   переутомленным болезненным женщинам электрическая горькая возвращает утраченные силы

 

КЛАРК ЗАРЕЗАЛ БРАЙАНА ПОДДЕРЖИВАЕТ ПАРКЕРА

 
Верной тебе, мой друг,
Я стараюсь быть, но напрасно,
И меня ты лучше позабудь.
Долог, долог, труден, тру-ден путь
С берегов далекой Сены

 

   преступление за которое Ричардсон приговорен к смертной казни на электрическом стуле убийство его бывшей любовницы девятнадцатилетней Эвис Линел из Хианис ученицы музыкальной школы в Бостоне.
   Мисс Линел была помехой женитьбе священника на богатой бруклинской наследнице, девушке из общества поскольку они с мисс Линел были помолвлены и кроме того она оказалась в положении.
   Ричардсон обманом убедил девушку принять яд который должен был избавить ее от этого положения но от которого она скончалась в своей комнате в общежитии Христианского союза молодых женщин.

 

РУЗВЕЛЬТ ВПЕРВЫЕ ПОВЕДАЛ НАМ КАК США ПОЛУЧИЛИ ПАНАМУ

 
   Приветствия стотысячной толпы не поместившейся в зале
   за обедом губернатор сказал что он с самого утра не имел прямых вестей о Брайане. «При таком темпе прироста выигранных голосов, — сказал мистер Вильсон, ознакомившись с результатами 15-го голосования, — я считаю что потребуется не менее 175-ти голосований, чтобы провести мою кандидатуру».
   Рыжеволосый юноша рассказывает как соблазн легкого обогащения довел его до убийства
   интерес к делу его возрос 20 декабря когда стало известно что бывший священник изуродовал себя в камере тюрьмы на улице Чарлз.

 

ГИБЕЛЬ ПЯТИ ЧЕЛОВЕК ДОСТИГНУВШИХ ЮЖНОГО ПОЛЮСА

 

ТЯЖЕЛАЯ АРТИЛЛЕРИЯ ДИАСА БЕРЕТ ПОД ОБСТРЕЛ ДЕЛОВЫЕ КВАРТАЛЫ

 
Долог, долог, труден, труден путь
С берегов далекой Сены
И меня ты лучше позабудь
Как забыла я родные стены.

 

Мальчик-оратор с Платта

   На Чикагском конвенте в девяносто шестом мальчик взявший приз по риторике — сын священника никогда не пивший спиртного — выступил с речью и его серебряный голос наполнил огромный зал, покорил уши простых людей:
   Господин Председатель и почтенные делегаты: с моей стороны было бы самонадеянно
   выступать против
   выдающихся джентльменов которых вы только что выслушали, если бы вопрос решался соревнованием талантов;
   но дело не в личных качествах
   Ничтожнейший из граждан нашей страны
   облеченный в доспехи правого дела
   сильнее целого воинства заблуждающихся.
   Я выступаю в защиту дела столь же священного
   как дело Свободы…
   большеротый юнец в белом галстуке
   пророк амбарных сборищ, проповедник, евангелист,
   голос его зачаровывал фермеров великих прерий сгибавшихся под ярмом закладных; звенел в дощатых школах долины Миссури, сладостно звучал в ушах мелких лавочников, чтавших о легком кредите, растоплял сердце человека как песня дрозда-пересмешника в седой предрассветной тишине или внезапный вспорх его в озими или сигнал трубача при подъеме флага;
   Серебряный язык простого народа:
   …работающий по найму служит делу не меньше чем его
   хозяин;
   захолустный стряпчий служит делу не меньше чем юрисконсульт столичного предприятия;
   мелкий торговец в ларьке служит делу не меньше чем крупнейший коммерсант Нью-Йорка;
   фермер, который выходит в поле на заре и гнет спину весь день, который трудится с ранней весны до осени который соединяет свои мускулы и свои мозги с естественными ресурсами страны и создает ее богатство, служит делу не меньше чем тот, кто заседает в департаменте торговли или спекулирует на хлебной бирже;
   . горняки, которые опускаются на тысячу футов под землю или карабкаются на две тысячи футов вверх по скалам и добывают из их тайников
   драгоценный металл
   который вольется в жилы торговли.
   не менее служат делу
   чем те финансовые магнаты
   которые в тиши своих кабинетов
   прикарманивают деньги
   всего мира
   Служащий по найму и захолустный стряпчий сидели и слушали,
   это были сладкие речи для фермера заложившего весь урожай чтобы купить удобрений для захолустного мясника и галантерейщика, зеленщика и торговца посудой для гробовщика…
   И когда мы, опираясь
   на производящие слои
   нашей страны и всего мира,
   при поддержке мелких торговцев, рабочих,
   при поддержке трудящихся масс
   ответим всем тем
   кто требует
   золотого стандарта сказав им:
   вам не удастся надеть на трудящегося терновый венец, вам не удастся распять человечество на кресте из золота
   И они надрывали свои легкие выкрикивая
   терновый венец и крест из золота
   пронесли его на руках вокруг всего зала, обнимали его, любили, давали его имя своим детям, выдвигали кандидатом в президенты
   мальчика-оратора с Платта
   серебряный язык простого народа.
   Но Мак-Артур и Форрест, двое шотландцев, работавших в Рэнде, изобрели цианистый способ извлечения золота из руды, Южная Африка затопила золотой рынок: не было больше нужды в пророке серебра

 
   Серебряный язык продолжал звенеть в большом рту, вызванивая пацифизм, фундаментализм, трезвость
   хрустя редиской на кафедре лектора
   глотая виноградный сок и воду
   уписывая плотные фермерские яства;
   Брайан поседел от спертого воздуха шатров Шатокуа, от рукоплесканий, рукопожатий, дружеских похлопываний по спине, от прокуренного воздуха комнат президиумов демократических съездов, серебряный язык в большом рту.
   В Дейтоне он пытался было повторить свой трюк, перевести назад часы для простого народа, клеймить, бичевать, грубо высмеивать.
   Дарвинизм и нечестивые воззрения горожан, ученых, бородатых иностранцев с их обезьяньей моралью.

 
   Во Флориде он выступал ежедневно в полдень, говоря с поплавка, снабженного тентом… продавая земельные участки… он не мог не говорить, ему надо было чувствовать как смолкают грубые голоса, как одобрительно наконец гремит взрыв рукоплесканий.

 
   А почему бы не проповедовать опять, колеся по всей стране, обрушивая ничего не говорящие фразы на людей, которые жаждут простого слова Божья?

 

терновый венец и крест из золота

 
   простое утешающее слово
   для простого, жаждущего благой вести и утешения народа американских прерий?

 
   Он любил плотно покушать. Стояла жара. Удар сразил его.

 
   А через три дня во Флориду доставили электрическую кобылу которую он заказал
   увидав электрическую кобылу на которой президент катался для моциона в Белом доме.

Камера-обскура (16)

   Было жарко как в духовке когда мы плыли каналом из Делавэр-Сити. Черепахи гревшиеся на солнце плюхались в густо-желтую рябь которую мы разводили проплывая мимо. Он был очень весел и Она в этот раз чувствовала себя хорошо и Он приготовлял для нас пунш из чая и мятной настойки и рома Сан-Круа. Было жарко как в делавэрском шлюзе и мы глядели на багряных кардиналов и красноперых дроздов и зимородки раздраженно кудахтали когда желтая волна разбегалась от белой кормы и шелестела в тростнике, камышах и осоке. Он говорил о судебной реформе и о том как выглядят политические деятели и где искать праведников в этой стране и сказал:
   Да при моем образе мыслей вряд ли меня изберут нотариусом в каком бы то ни было графстве штата будь я богат как сам Крез.

Дж. Уорд Мурхауз

   Он родился в Уилмингтоне, штат Делавэр, в День Четвертого июля. Бедняжка миссис Мурхауз, мучась родовыми схватками, слышала, как за окнами больницы лопались и шипели шутихи. А когда она немного пришла в себя и ей принесли ребенка, она сиплым, дрожащим шепотом спросила сиделку, как, по ее мнению, не окажет ли на малютку дурного влияния весь этот шум, знаете, все эти предродовые впечатления. Сиделка возразила, что мальчик, родившись в эту славную годовщину, должен вырасти большим патриотом и, вероятно, будет президентом, и тут же стала рассказывать длинную историю об одной женщине, которая как раз перед родами была до смерти перепугана каким-то нищим, внезапно сунувшим протянутую ладонь к самому ее носу, и как ребенок родился шестипалым, но миссис Мурхауз была слишком слаба, чтобы слушать, и заснула. Позднее в больницу заглянул мистер Мурхауз, возвращаясь с железнодорожной станции, где он служил кладовщиком, и они решили назвать малютку Джоном Уордом по имени отца миссис Мурхауз, фермера в Айове, человека со средствами. Потом мистер Мурхауз завернул в пивнушку Хили как следует накачаться и по случаю своего отцовства, и по случаю славной годовщины, а миссис Мурхауз снова уснула.
   Джонни вырос в Уилмингтоне. У него было два бра-та: Бен и Эд — и три сестры: Мертл, Эдит и Хейзл, — но все твердили, что он не только первенец, но и украше-ние семьи. Бен и Эд были крупнее и крепче его, но в школе он стал чемпионом по игре в шарики и прославил-ся тем, что с помощью одного мальчика, еврея Айка Голд-берга, прибрал к рукам почти все агатовые шарики школы и через того же Айка стал одалживать их другим мальчикам по центу за десяток в неделю. Когда разразилась испано-американская война, все в Уилмингтоне преисполнились воинственным воодушевлением, все мальчики выпрашивали у родителей костюмы диких всадников и играли в флибустьеров, и в войну с индейцами, и в полковника Рузвельта, и в «Помни о Мейне», и в белый флот, и в «Орегона», обходящего материк Магеллановым проливом. Как-то летним вечером, когда Джонни слонялся около верфи, взвод городской милиции обнаружил эскадру адмирала Комара, в боевом порядке проходившую Делавэрский пролив, и тотчас же открыл пальбу по старому негру, занятому на реке ловлей крабов. Джонни, как новый Поль Ре-вир, ринулся домой, и миссис Мурхауз собрала всех своих шестерых ребятишек и, катя перед собою двоих в детской колясочке, а остальных волоча за собою, поспешно направилась на вокзал искать супруга. Как раз в тот момент, когда они решили вскочить на первый из отходивших в Филадельфию поездов, распространились слухи, что испанская эскадра — это всего-навсего рыбачья флотилия, вышедшая на ловлю сельдей, и что геройские защитники города отправлены на гауптвахту для вытрезвления. Когда старый рыбак-негр собрал всю свою снасть, он пригреб к берегу и торжественно демонстрировал друзьям расщепленный пулями борт своего ялика.
   Когда Джонни кончил школу капитаном дискуссионной команды, лучшим оратором своего класса и победителем на конкурсе сочинений, получившим приз за доклад на тему «Рузвельт — герой дня», все считали, что он должен идти в колледж. Но финансовое положение семьи не из блестящих, покачивая головой, говорил отец. Бедная миссис Мурхауз, которая хворала со времени последних родов, надолго легла в больницу на операцию. Младшие ребята круглый год болели то корью, то коклюшем, то скарлатиной, то свинкой. Очередной взнос за дом был просрочен, а мистер Мурхауз не получил к новому году ожидаемой прибавки. И вот вместо того, чтобы взять на лето временное место кладовщика на товарной станции или помогать по сбору персиков в садах возле Довера, как он это делал в прошлые годы, Джонни исколесил штаты Делавэр, Мэриленд и Пенсильванию в качестве агента по распространению книг. В сентябре он получил от своей фирмы лестную рекомендацию, в которой говорилось, что за все время существования фирмы он был первым агентом, сумевшим в короткий срок продать сто комплектов Брайантовой «Истории Соединенных Штатов». Основываясь на этом, он отправился в Западную Филадельфию и стал хлопотать о стипендии при Пенсильванском университете. Он получил ее, благополучно сдал все экзамены и поступил на первый курс, записавшись соискателем на степень бакалавра. Весь первый семестр он приезжал на занятия по сезонному билету из Уилмингтона, чтобы экономить на комнате. По субботам и воскресеньям он немного подрабатывал, принимая предварительную подписку на лекции Стоддарта. Все шло хорошо, и Джонни был уже на втором курсе, как вдруг в одно январское утро отец поскользнулся на оледеневших ступенях станционного перрона и сломал бедро. Его положили в больницу, и начался целый ряд напастей. Мелкий адвокатишко, отец Айка Голдберга, посетил в больнице Мурхауза, ногу которого держали в лубках, и уговорил его подать иск в сто тысяч долларов, основываясь на том, что увечье получено при исполнении служебных обязанностей. Но юрисконсульты железной дороги нашли свидетелей, показавших, что Мурхауз сильно пил, а доктор, который оказал ему первую помощь, в свою очередь сказал, что, по-видимому, в день падения Мурхауз с утра был нетрезв. И вот к середине лета он вышел из больницы, ковыляя на костылях, без работы и без пенсии. Пришел конец университетскому образованию Джонни, и у него надолго осталась горькая неприязнь к спиртному и к отцу.
   Чтобы спасти дом, миссис Мурхауз пришлось написать своему отцу и попросить у него помощи, но тот так медлил с ответом, что банк отказал в праве выкупа просроченной закладной, да и все равно невелика была польза в ответе, потому что в заказном письме было только десять десятидолларовых кредиток, и ста долларов как раз хватило на переезд всей семьи в один из четырехквартирных стандартных домов возле товарной станции Пенсильванской железной дороги. Бен бросил школу и поступил на товарную станцию помощником кладовщика, а Джонни скрепя сердце оставил надежду на диплом бакалавра наук Пенсильванского университета и поступил в контору по продаже недвижимого имущества «Хиллард и Миллер». Мертл и мать с вечера пекли пирожки и вафли, а утром отправляли их на базар, а мистер Мурхауз сидел в больничном кресле, кляня стряпчих и суды и Пенсильванскую железную дорогу.
   Это был тяжелый год для Джонни Мурхауза. Ему было двадцать, он не пил и не курил и берег себя для прекрасной девушки, на которой он женится, золотокудрой девушки в розовом муслиновом платье и с зонтиком. Он сидел в затхлой, маленькой комнатушке у «Хилларда и Миллера», регистрируя квартиры, сдаваемые внаем, комнаты с обстановкой, предназначенные к продаже земельные участки, и думал о бурской войне, о «Деятельной жизни» и о способах составить состояние. Со своего места за конторкой он видел сквозь закоптелое стекло кусок улицы с однотипными домами и несколько вязов. Перед окном летом стояла конической формы проволочная мухоловка, в которой жужжали и бились пойманные мухи, а зимой — маленькая решетчатая газовая грелка, которая как-то странно, по-своему, посвистывала. Сзади него за матовой стеклянной перегородкой, доходившей почти до потолка, сидели друг против друга за большой двойной конторкой мистер Хиллард и мистер Миллер, куря сигары и роясь в бумагах. Мистер Хиллард, бледный мужчина с черными, сверх меры длинными волосами, в свое время уже завоевал репутацию видного юриста по уголовным делам, но после какой-то истории, о которой в Уилмингтоне никто не вспоминал, так как это уже считалось искупленной ошибкой, он был лишен права выступать в суде. Мистер Миллер, маленький круглолицый человечек, жил со старушкой матерью. Он вынужден был заняться продажей земельных участков уже потому, что отец, умирая, не оставил ему ничего, кроме строительных пустырей, раскиданных по всему Уилмингтону и предместьям Филадельфии. Обязанности Джонни заключались в том, чтобы сидеть в приемной, быть вежливым с возможными покупателями, регистрировать продающиеся участки, отстукивать на машинке корреспонденцию фирмы, выкидывать из корзины ненужные бумаги, а из мухоловки — мертвых мух, показывать клиентам сдающиеся квартиры, продающиеся дома, участки и вообще быть полезным и приятным. Именно на этой службе он открыл, что является обладателем пары блестящих голубых глаз и что может рассчитывать на свой прямой и открытый мальчишеский вид, который привлекал всех, с кем он имел дело. Старые дамы, покупая себе дом, всегда просили, чтобы их сопровождал непременно этот премилый молодой человек, а дельцы, завернув поболтать с мистером Хиллардом или мистером Миллером, многозначительно кивали головой и глубокомысленно говорили: «О, из этого малого будет толк». Получал он восемь долларов в неделю.
   Кроме Деятельной жизни и хорошенькой девушки, которая в него непременно влюбится, была еще одна мечта, которая преследовала Джонни Мурхауза в часы, когда, сидя за своей конторкой, он заносил в книгу четырех— и семикомнатные особнячки — гостиная, столовая, кухня с кладовкой, три спальни с отдельными ванными, комната для прислуги, водопровод, электричество, газ, хорошее местоположение на песчаном участке в приличном и чистом районе, — он думал о том, как ему стать автором популярных песен. У него обнаружился приятный тенор, и он недурно исполнял «Эй, кто там на борту», или «Мне грезилось, я во дворце», или «Брожу я печально в роскошных палатах». По воскресеньям он брал уроки музыки у мисс О'Хиггинс, сморщенной старой девы-ирландки лет тридцати пяти. Она учила его играть на рояле и с восторгом слушала его собственные композиции, которые тут же заносила для него на нотную бумагу, уже всегда аккуратно разлинованную к его приходу. Одну песню, которая начиналась:

 
Ты знаешь штат, где персик расцветает,
Как щёчек жар… О, Делавэр… —

 

   она рискнула послать музыкальному издателю в Филадельфию, но тот вернул рукопись, как и следующую его композицию, над которой мисс О'Хиггинс — он теперь звал ее Мэри, и она решительно отказалась брать с него Деньги за уроки, по крайней мере до тех пор, пока он не разбогатеет и не приобретет известность, — над которой Мэри проливала слезы, считая ее не менее прекрасной, чем песни Мак-Доуэлла, и которая начиналась:

 
В серебряной дымке течет Делавэр,
Несет запах персиков к морю,
И как бы измучен, несчастен и стар
Ты ни был — не место здесь горю.

 

   Мисс О'Хиггинс давала уроки музыки в своей крошечной гостиной, заставленной золочеными стульями. Окна были завешены кружевными занавесками и парчовыми портьерами цвета сомон, купленны ми по случаю на аукционе. Посреди комнаты стоял черный ореховый стол, загроможденный потрепанными альбомами в переплетах черной кожи. Вечером после урока она подавала чай с печеньем и ванильными сухариками, и Джонни располагался в ее кресле, набитом конским волосом, которое и зиму и лето приходилось держать под чехлом с вышитыми цветочками — так оно было вытерто, — и глаза у него были такие голубые, и он говорил о своих планах и передразнивал мистера Хилларда и мистера Миллера, а она рассказывала ему случаи из жизни великих композиторов, и щеки у нее разгорались, и она чувствовала себя почти красивой, и ей начинало казаться, что между ними уж вовсе не такая большая разница в летах. Своими уроками музыки она поддерживала больную мать и отца, в молодости известного дублинского баритона и патриота, пристрастившегося к вину, и была по уши влюблена в Джонни Мурхауза.
   А Джонни Мурхауз все работал у «Хилларда и Миллера», сидел в душной конторе, злился, когда нечего было делать, до того, что ему иногда казалось — вот он сорвется и ринется куда глаза глядят и убьет первого встречного, — посылал свои песни музыкальным издателям, которые их неизменно возвращали, читал журнал «Путь к успеху», мучительно грезил о будущем: уехать прочь из Уилмингтона, от воркотни и вонючей трубки отца, от шума и гама ребятишек, от запаха солонины и капусты, от сморщенной, сгорбленной фигуры матери, от ее исковерканных работой рук.
   Но вот однажды его послали в Ошен-Сити, штат Мэриленд, осмотреть земельные участки, которые взяли на комиссию его патроны. Мистер Хиллард поехал бы сам, но у него вскочил карбункул на шее. Он вручил Джонни обратный билет и десять долларов на дорожные расходы.
   Был знойный июльский день. Джонни помчался домой взять чемодан и переодеться и попал на станцию как раз к самому отходу поезда. Душный вагон несся через персиковые сады и сосновые перелески под раскаленным аспидным небом, которое слепило глаза, отражаясь от песчаных дюн, мелькавших среди полей колючей кукурузы, от беленых будок, от проступавшей воды по канавам. Джонни снял свой серый фланелевый пиджак и, чтобы он не взлохматился, бережно расстелил его на сиденье рядом с собой; воротничок и галстук он положил туда же, чтобы сохранить их свежими до прибытия на место. Вдруг он заметил сидевшую наискось от него черноглазую девушку в пышном розовом платье и широкополой шляпе из белой соломки. Она была значительно старше Джонни и имела вид элегантной дамы, которой подобало ездить в салон-вагоне, а не в обычном жестком. Но Джонни сообразил, что в этом поезде не было салон-вагона. Каждый раз как он смотрел в ее сторону, он чувствовал, что она смотрит на него. Он снова облачился в пиджак, воротничок и галстук и стал ломать голову, как бы ему с ней разговориться. Он чувствовал, что ему надо с ней заговорить.
   Стало хмуриться, собрался дождь, большие капли шлепали по окнам вагона. Девушка в розовом платье тщетно старалась опустить раму. Он вскочил и помог ей закрыть окно.
   — Разрешите, — сказал он.
   — Благодарю вас.
   Она подняла глаза и улыбнулась ему прямо в лицо.
   — В этом ужасном поезде такая грязь.
   Она показала белые перчатки, перепачканные об оконные ремни. Он снова присел, но ближе к проходу. Она повернулась к нему лицом. Смуглое неправильное лицо, резкие линии от носа к углам рта, но от глаз его бросило в жар.
   — Вам может показаться бесцеремонным, что я первая с вами заговорила, — сказала она. — Но я умираю от скуки в этом ужасном поезде, в котором нет даже салон-вагона, хотя носильщик в Нью-Йорке клялся и божил-ся, что салон-вагон будет.