Страница:
— Время трапезы — это единственное время, которое я могу уделить пище духовной, — сказал он, и глаза его блеснули голубой искоркой, и, когда он высаживал Элинор на углу Восьмой стрит и Пятой авеню, они снова повторили: «Так в четверг», и Элинор подумала, что он не лишен чувства юмора и что он нравится ей гораздо больше Тома Кэстиса.
По мере того как работа по отделке дома подвигалась, Элинор все чаще приходилось вести деловые разговоры с Уордом Мурхаузом. Раз она позвала его к себе на Восьмую стрит обедать, и Августина, негритянка с Мартиники, зажарила им филе-соте из цыплят с красным перцем и томатами. Элинор сама приготовила коктейли с абсентом и достала бутылку очень хорошего бургундского, и Уорду Мурхаузу у нее очень понравилось; он развалился на диване и болтал о разных разностях, а ей нравилось слушать его, и она стала звать его Джи Даблью. После этого они совсем забыли об отделке дома в Грейт-Нэк и дружески разговорились.
Он рассказал Элинор о своем детстве в Уилмингтоне, Делавэр, и как милиция изрешетила лодку старого негра в полной уверенности, что это испанская эскадра, и о своем первом несчастливом супружестве, и о том, что вторая жена его — больная женщина, и о своей работе в газете и по рекламному делу. Элинор в сером платье, чуть расцвеченном яркой отделкой у плеча, слушала так внимательно и скромно, что он объяснил ей, какую работу выполняет в качестве консультанта по социальным вопросам, осведомляя публику о существующих взаимоотношениях между трудом и капиталом, обезвреживая этим пропаганду сентиментальных реформаторов, высоко держа знамя американских идеалов в борьбе против бредней немецких социалистов и панацей недовольных фермеров Северо-Запада. Элинор находила его мысли весьма интересными, но охотнее слушала его рассказы о бирже и о том, как основана была стальная корпорация и какие трудности встречают нефтепромышленники в Мексике, и о Херсте и о том, как создаются большие состояния. Она спросила у него совета по поводу небольшой покупки ценных бумаг, в которые она собиралась вложить свои сбережения, и он взглянул на нее своими голубыми глазами, блеснувшими на белом квадратном лице, которое уже начало сглаживать сытое благополучие, и сказал:
— Мисс Стоддард, окажите мне честь и позвольте быть вашим консультантом по финансовым делам.
Элинор нашла, что его легкий южный акцент и старомодные манеры весьма привлекательны. Ей хотелось бы принимать его в более изысканном помещении, и жаль было, что она не оставила себе, а продала в Чикаго хрустальные канделябры. Он сидел у нее почти до двенадцати и, уходя, сказал, что очень приятно провел вечер, но что должен идти, его будут вызывать по междугородному телефону. Элинор долго сидела перед зеркалом при свете двух свечей, натирая лицо кольдкремом. Она жалела, что шея у нее такая худая, и подумала, а что, если прибавлять в воду хны, когда она будет мыть голову.
По мере того как работа по отделке дома подвигалась, Элинор все чаще приходилось вести деловые разговоры с Уордом Мурхаузом. Раз она позвала его к себе на Восьмую стрит обедать, и Августина, негритянка с Мартиники, зажарила им филе-соте из цыплят с красным перцем и томатами. Элинор сама приготовила коктейли с абсентом и достала бутылку очень хорошего бургундского, и Уорду Мурхаузу у нее очень понравилось; он развалился на диване и болтал о разных разностях, а ей нравилось слушать его, и она стала звать его Джи Даблью. После этого они совсем забыли об отделке дома в Грейт-Нэк и дружески разговорились.
Он рассказал Элинор о своем детстве в Уилмингтоне, Делавэр, и как милиция изрешетила лодку старого негра в полной уверенности, что это испанская эскадра, и о своем первом несчастливом супружестве, и о том, что вторая жена его — больная женщина, и о своей работе в газете и по рекламному делу. Элинор в сером платье, чуть расцвеченном яркой отделкой у плеча, слушала так внимательно и скромно, что он объяснил ей, какую работу выполняет в качестве консультанта по социальным вопросам, осведомляя публику о существующих взаимоотношениях между трудом и капиталом, обезвреживая этим пропаганду сентиментальных реформаторов, высоко держа знамя американских идеалов в борьбе против бредней немецких социалистов и панацей недовольных фермеров Северо-Запада. Элинор находила его мысли весьма интересными, но охотнее слушала его рассказы о бирже и о том, как основана была стальная корпорация и какие трудности встречают нефтепромышленники в Мексике, и о Херсте и о том, как создаются большие состояния. Она спросила у него совета по поводу небольшой покупки ценных бумаг, в которые она собиралась вложить свои сбережения, и он взглянул на нее своими голубыми глазами, блеснувшими на белом квадратном лице, которое уже начало сглаживать сытое благополучие, и сказал:
— Мисс Стоддард, окажите мне честь и позвольте быть вашим консультантом по финансовым делам.
Элинор нашла, что его легкий южный акцент и старомодные манеры весьма привлекательны. Ей хотелось бы принимать его в более изысканном помещении, и жаль было, что она не оставила себе, а продала в Чикаго хрустальные канделябры. Он сидел у нее почти до двенадцати и, уходя, сказал, что очень приятно провел вечер, но что должен идти, его будут вызывать по междугородному телефону. Элинор долго сидела перед зеркалом при свете двух свечей, натирая лицо кольдкремом. Она жалела, что шея у нее такая худая, и подумала, а что, если прибавлять в воду хны, когда она будет мыть голову.
Камера-обскура (23)
Шел дождь в историческом Квебеке. Шел дождь над Chateau в историческом Квебеке где на литографии доблестный Вулф в треуголке сидит на корме и читает своим солдатам Элегию Грея, доблестный Вулф карабкающийся по скалам чтобы на плато Абрахам встретить доблестного Монткальма в треуголке затейливые жабо и кружева на камзолах и сомкнутые каре рыцарская доблесть и команда пали и кружева на камзолах 296 втоптаны в грязь на плато Абрахам,
но Château это знаменитый «Château Frontenac» [21] всемирно известная гостиница историческая в сером дожде в историческом сером Квебеке и мы избираемся вверх с парохода компании «Сагиней ривер синик лайн» живописнейший речной маршрут в мире, лектор из Шатокуа с женой и баритон из Афин в Кентукки где есть холм называемый Акрополь точно такой же как в Афинах в Греции и культура и миниатюрный Парфенон точно такой же как в Афинах в Греции. Каменный дождь по каменным улицам и мы на террасе и перед нами река Святого Лаврентия и публика с раскрытыми зонтиками гуляет взад и вперед по широкой деревянной мокрой террасе, мы смотрим на шиферные островерхие крыши Квебека и угольные пристани и элеваторы и паровые паромы и кремовые трубы Императрицы Ирландии, которая дымя подходит из-за океана и Левис и зеленые холмы за рекою и остров Орлеан зеленый на зеленом фоне и каменный дождь на блестящем сером шифере островерхих кровель Квебека
но лектор из Шатокуа требует обед и ссорится с женой и устраивает ей сцену в исторической столовой исторического «Château Frontenac» и появляется метрдотель лектор из Шатокуа большой толстый курчавый сварливый человек с громким голосом привыкшим разглагольствовать в шатрах Шатокуа об Акрополе в точности таком же как в Афинах в Греции и Парфеноне в точности таком как в Афинах в Греции и о Крылатой победе и баритон чересчур внимателен к мальчику которому хочется прочь отсюда который жалеет что согласился идти с ними и не знает как ему избавиться от всей этой оравы
но идет дождь в историческом Квебеке и он шагает вдвоем с баритоном по улицам и тот без умолку говорит что в таком городе должно быть много дурных женщин и мальчикам не следует ходить к дурным женщинам и Акрополь и bel canto и Парфенон и культура голоса и прекрасные статуи греческих мальчиков и Крылатая победы и прекрасные статуи;
но мне удалось наконец отвязаться от него и я уехал в трамвае глядеть воспетые в прозе и стихах водопады Монморанси и церковь в Сент-Анн-де-Бопре уставленную костылями исцеленных калек…
И Крылатую победу
но Château это знаменитый «Château Frontenac» [21] всемирно известная гостиница историческая в сером дожде в историческом сером Квебеке и мы избираемся вверх с парохода компании «Сагиней ривер синик лайн» живописнейший речной маршрут в мире, лектор из Шатокуа с женой и баритон из Афин в Кентукки где есть холм называемый Акрополь точно такой же как в Афинах в Греции и культура и миниатюрный Парфенон точно такой же как в Афинах в Греции. Каменный дождь по каменным улицам и мы на террасе и перед нами река Святого Лаврентия и публика с раскрытыми зонтиками гуляет взад и вперед по широкой деревянной мокрой террасе, мы смотрим на шиферные островерхие крыши Квебека и угольные пристани и элеваторы и паровые паромы и кремовые трубы Императрицы Ирландии, которая дымя подходит из-за океана и Левис и зеленые холмы за рекою и остров Орлеан зеленый на зеленом фоне и каменный дождь на блестящем сером шифере островерхих кровель Квебека
но лектор из Шатокуа требует обед и ссорится с женой и устраивает ей сцену в исторической столовой исторического «Château Frontenac» и появляется метрдотель лектор из Шатокуа большой толстый курчавый сварливый человек с громким голосом привыкшим разглагольствовать в шатрах Шатокуа об Акрополе в точности таком же как в Афинах в Греции и Парфеноне в точности таком как в Афинах в Греции и о Крылатой победе и баритон чересчур внимателен к мальчику которому хочется прочь отсюда который жалеет что согласился идти с ними и не знает как ему избавиться от всей этой оравы
но идет дождь в историческом Квебеке и он шагает вдвоем с баритоном по улицам и тот без умолку говорит что в таком городе должно быть много дурных женщин и мальчикам не следует ходить к дурным женщинам и Акрополь и bel canto и Парфенон и культура голоса и прекрасные статуи греческих мальчиков и Крылатая победы и прекрасные статуи;
но мне удалось наконец отвязаться от него и я уехал в трамвае глядеть воспетые в прозе и стихах водопады Монморанси и церковь в Сент-Анн-де-Бопре уставленную костылями исцеленных калек…
И Крылатую победу
Чудодей электричества
Эдисон родился в Милане, штат Огайо, в 1847-м.
Милан маленький городишко на реке Гурон некоторое время был погрузочным портом для пшеницы всего Западного бассейна; железные дороги отняли у него перевозки и семья Эдисона переехала в порт Гурон штат Мичиган, чтобы богатеть вместе со всей страною;
отец его изготовлял дранку и промышлял разными мелкими спекуляциями; занимался пшеницей и фуражом и лесом и построил деревянную башню вышиною в сто футов; туристы и экскурсанты платили по двадцати пяти центов за то, чтобы взобраться на башню и любоваться оттуда видом на озеро Гурон и реку Сент-Клэр; и Сэм Эдисон стал почтенным и уважаемым гражданином порта Гурон.
Томас Эдисон посещал школу только три месяца, потому что учитель считал его неспособным. Мать учила его дома всему, что знала сама, читала с ним писателей восемнадцатого века: Гиббона, Юма, Ньютона — и разрешила устроить в подвале лабораторию.
Каждый раз как он вычитывал что-нибудь в книгах он шел к себе в подвал и пробовал сделать то же.
Двенадцати лет, нуждаясь в деньгах для покупки книг и реактивов, он взял подряд на доставку газет на дневном поезде из Детройта в порт Гурон. В Детройте была публичная библиотека и он прочел ее.
Он устроил лабораторию в поезде и каждый раз, как он вычитывал что-нибудь в книге, он пробовал сделать то же. Он установил там печатный станок и печатал газету «Геральд».
Когда разразилась Гражданская война он наладил информацию и хорошо зарабатывал на больших битвах. Потом он уронил палочку фосфора и поджег вагон и его выкинули из поезда.
К этому времени он был уже известен как мальчик — издатель первой газеты, выпускаемой в движущемся поезде. О нем писали в лондонском «Таймсе».
Он выучился телеграфному делу и стал ночным телеграфистом на узловой станции Стратфорд в Канаде, но как-то раз пропустил товарный поезд за семафор, и ему пришлось уйти.
(Во время Гражданской войны всякий знающий телеграфное дело мог найти работу повсюду.)
Эдисон странствовал по всей стране, нанимаясь и бросая работу и переходя дальше, читая все, что только удавалось достать, и каждый раз как он читал о каком-нибудь научном эксперименте он пробовал сделать то же, каждый раз как ему доверяли машину он ее переделывал по-своему, каждый раз как его оставляли дежурить на телеграфе он устраивал опыты с проводами. Это часто стоило ему места и ему приходилось менять работу.
Так побывал он бродячим телеграфистом по всему Среднему Западу: Детройт, Цинциннати, Индианаполис, Луисвилл, Нью-Орлеан, всегда без гроша, весь перепачканный Реактивами, всегда занятый опытами с телеграфом.
Он работал в «Уэстерн Юнион» в Бостоне.
В Бостоне он построил модель первого своего изобретения, автоматический счетчик для голосований в конгрессе, но конгрессу не нужен был автоматический счетчик для голосований, и Эдисон зря съездил в Вашингтон и кругом задолжал и ничего не выручил на этом деле; потом он изобрел биржевой телеграфный аппарат и особую сигнализацию от воров и сжег всю кожу на лице азотной кислотой.
Нью-Йорк уже стал главным рынком капиталов, новых идей, золота и банкнотов.
(Эта часть написана Горацио Алджером)
Когда Эдисон приехал в Нью-Йорк, у него не было ни гроша и долги в Бостоне и Рочестере. В то время золото стоило выше номинала и Джей Гулд пытался еще взвинтить цену. Уолл-стрит обезумел. Некто Ло установил электрический индикатор (изобретенный Каллахэном) который указывал цену золота в маклерских конторах. Эдисон в поисках работы, без гроша в кармане и без каких-либо перспектив шатался по центральной станции, болтая с телеграфистами, как вдруг главный передатчик с треском остановился в самый разгар бешеной биржевой игры. Все на станции потеряли голову. Эдисон взялся за дело, наладил аппарат и получил место на 300 долларов в месяц.
В 69-м, в год Черной пятницы, он открыл электротехническую контору в компании с неким Попом.
С этих пор он работал самостоятельно. Он изобрел биржевой телеграфный аппарат, и тот имел успех. У него была механическая мастерская и лаборатория; каждый раз, как ему приходило в голову какое-нибудь усовершенствование, он пробовал осуществить его. Он заработал 40 000 долларов на своем универсальном телеграфном аппарате для биржевиков.
Он снял помещение в Ньюарке и стал работать над автоматическим телеграфом и разрабатывать способы передачи двух и четырех телеграмм одновременно по одному проводу.
В Ньюарке он возился вместе с Шольсом над первой пишущей машинкой и изобрел мимеограф, угольный реостат, микротазиметр и впервые изготовил парафиновую бумагу.
Его интересовало явление, которое он называл эфирной энергией, он много сил потратил на эфирную энергию, но только Маркони удалось практически использовать волны Герца. Радио суждено было перевернуть весь старый мир. Радио суждено было добить старого эвклидовского бога, но Эдисон был не такой человек, чтобы задумываться над философскими проблемами;
он работал день и ночь, возясь с зубчатками, кусками медной проволоки и реактивами в бутылках, каждый раз, как ему приходило в голову какое-нибудь усовершенствование, он пробовал осуществить его. Работа кипела в его руках. Он не был математиком. Я могу нанять математиков, но математикам не нанять меня, говорил он.
В 1876-м он переехал в Менло-парк, где изобрел угольный передатчик, который сделал возможной коммерческую эксплуатацию телефона, который сделал микрофон осуществимым
Он работал день и ночь и дал
фонограф
электрическую лампочку накаливания, систему генерации, распределения, регулирования и изменения электрического тока, патроны, выключатели, изоляторы, штепсель, смотровые колодцы.
Эдисон разработал: первые схемы электрического освещения, основанные на применении постоянного тока, угольной лампы и дугового фонаря, и они были осуществлены в Лондоне, Париже, Нью-Йорке и Санбери, штат Пенсильвания,
применил на практике трехфазный ток
изобрел магнитный сортировщик руды
электрическую железную дорогу.
Он не давал покоя Патентному департаменту, где скоплялись вороха его патентов и заявок.
Чтобы найти пригодный для коммерческой эксплуатации материал нитей лампочек накаливания, он перепробовал разные сорта бумаги и тканей, нитки, фибру, лесу, целлулоид, самшит, кокосовые волокна, сосну, орех, лавровое дерево, кленовые стружки, розовое дерево, трут, пробку, лен, бамбук и волос из бороды рыжеволосого шотландца;
каждый раз, как его осеняла новая мысль, он пробовал осуществить ее.
В 1887-м он перебрался в гигантские лаборатории в Уэст-Ориндже.
Он изобрел камнедробилки и флюороскоп и катушечную пленку для киноаппаратов, и щелочные элементы и высокие печи для обжига портландского цемента и кинетофон — первое говорящее кино, и литой дом из бетона, который должен служить дешевым, красивым, гигиеничным жилищем рабочих электрического века.
Томасу А. Эдисону восемьдесят два года и он работает по шестнадцать часов в сутки,
и он нисколько не интересуется математикой, социальным строем и философскими обобщениями,
как и Генри Форд и Гарвей Файрстон, которые нисколько не интересуются математикой, социальным строем и философскими обобщениями;
он работает по шестнадцать часов в сутки, стараясь найти суррогат каучука; каждый раз как он читает что-либо по этому поводу он пробует сделать то же; каждый раз как его осеняет новая мысль он идет к себе в лабораторию и пробует осуществить ее.
Милан маленький городишко на реке Гурон некоторое время был погрузочным портом для пшеницы всего Западного бассейна; железные дороги отняли у него перевозки и семья Эдисона переехала в порт Гурон штат Мичиган, чтобы богатеть вместе со всей страною;
отец его изготовлял дранку и промышлял разными мелкими спекуляциями; занимался пшеницей и фуражом и лесом и построил деревянную башню вышиною в сто футов; туристы и экскурсанты платили по двадцати пяти центов за то, чтобы взобраться на башню и любоваться оттуда видом на озеро Гурон и реку Сент-Клэр; и Сэм Эдисон стал почтенным и уважаемым гражданином порта Гурон.
Томас Эдисон посещал школу только три месяца, потому что учитель считал его неспособным. Мать учила его дома всему, что знала сама, читала с ним писателей восемнадцатого века: Гиббона, Юма, Ньютона — и разрешила устроить в подвале лабораторию.
Каждый раз как он вычитывал что-нибудь в книгах он шел к себе в подвал и пробовал сделать то же.
Двенадцати лет, нуждаясь в деньгах для покупки книг и реактивов, он взял подряд на доставку газет на дневном поезде из Детройта в порт Гурон. В Детройте была публичная библиотека и он прочел ее.
Он устроил лабораторию в поезде и каждый раз, как он вычитывал что-нибудь в книге, он пробовал сделать то же. Он установил там печатный станок и печатал газету «Геральд».
Когда разразилась Гражданская война он наладил информацию и хорошо зарабатывал на больших битвах. Потом он уронил палочку фосфора и поджег вагон и его выкинули из поезда.
К этому времени он был уже известен как мальчик — издатель первой газеты, выпускаемой в движущемся поезде. О нем писали в лондонском «Таймсе».
Он выучился телеграфному делу и стал ночным телеграфистом на узловой станции Стратфорд в Канаде, но как-то раз пропустил товарный поезд за семафор, и ему пришлось уйти.
(Во время Гражданской войны всякий знающий телеграфное дело мог найти работу повсюду.)
Эдисон странствовал по всей стране, нанимаясь и бросая работу и переходя дальше, читая все, что только удавалось достать, и каждый раз как он читал о каком-нибудь научном эксперименте он пробовал сделать то же, каждый раз как ему доверяли машину он ее переделывал по-своему, каждый раз как его оставляли дежурить на телеграфе он устраивал опыты с проводами. Это часто стоило ему места и ему приходилось менять работу.
Так побывал он бродячим телеграфистом по всему Среднему Западу: Детройт, Цинциннати, Индианаполис, Луисвилл, Нью-Орлеан, всегда без гроша, весь перепачканный Реактивами, всегда занятый опытами с телеграфом.
Он работал в «Уэстерн Юнион» в Бостоне.
В Бостоне он построил модель первого своего изобретения, автоматический счетчик для голосований в конгрессе, но конгрессу не нужен был автоматический счетчик для голосований, и Эдисон зря съездил в Вашингтон и кругом задолжал и ничего не выручил на этом деле; потом он изобрел биржевой телеграфный аппарат и особую сигнализацию от воров и сжег всю кожу на лице азотной кислотой.
Нью-Йорк уже стал главным рынком капиталов, новых идей, золота и банкнотов.
(Эта часть написана Горацио Алджером)
Когда Эдисон приехал в Нью-Йорк, у него не было ни гроша и долги в Бостоне и Рочестере. В то время золото стоило выше номинала и Джей Гулд пытался еще взвинтить цену. Уолл-стрит обезумел. Некто Ло установил электрический индикатор (изобретенный Каллахэном) который указывал цену золота в маклерских конторах. Эдисон в поисках работы, без гроша в кармане и без каких-либо перспектив шатался по центральной станции, болтая с телеграфистами, как вдруг главный передатчик с треском остановился в самый разгар бешеной биржевой игры. Все на станции потеряли голову. Эдисон взялся за дело, наладил аппарат и получил место на 300 долларов в месяц.
В 69-м, в год Черной пятницы, он открыл электротехническую контору в компании с неким Попом.
С этих пор он работал самостоятельно. Он изобрел биржевой телеграфный аппарат, и тот имел успех. У него была механическая мастерская и лаборатория; каждый раз, как ему приходило в голову какое-нибудь усовершенствование, он пробовал осуществить его. Он заработал 40 000 долларов на своем универсальном телеграфном аппарате для биржевиков.
Он снял помещение в Ньюарке и стал работать над автоматическим телеграфом и разрабатывать способы передачи двух и четырех телеграмм одновременно по одному проводу.
В Ньюарке он возился вместе с Шольсом над первой пишущей машинкой и изобрел мимеограф, угольный реостат, микротазиметр и впервые изготовил парафиновую бумагу.
Его интересовало явление, которое он называл эфирной энергией, он много сил потратил на эфирную энергию, но только Маркони удалось практически использовать волны Герца. Радио суждено было перевернуть весь старый мир. Радио суждено было добить старого эвклидовского бога, но Эдисон был не такой человек, чтобы задумываться над философскими проблемами;
он работал день и ночь, возясь с зубчатками, кусками медной проволоки и реактивами в бутылках, каждый раз, как ему приходило в голову какое-нибудь усовершенствование, он пробовал осуществить его. Работа кипела в его руках. Он не был математиком. Я могу нанять математиков, но математикам не нанять меня, говорил он.
В 1876-м он переехал в Менло-парк, где изобрел угольный передатчик, который сделал возможной коммерческую эксплуатацию телефона, который сделал микрофон осуществимым
Он работал день и ночь и дал
фонограф
электрическую лампочку накаливания, систему генерации, распределения, регулирования и изменения электрического тока, патроны, выключатели, изоляторы, штепсель, смотровые колодцы.
Эдисон разработал: первые схемы электрического освещения, основанные на применении постоянного тока, угольной лампы и дугового фонаря, и они были осуществлены в Лондоне, Париже, Нью-Йорке и Санбери, штат Пенсильвания,
применил на практике трехфазный ток
изобрел магнитный сортировщик руды
электрическую железную дорогу.
Он не давал покоя Патентному департаменту, где скоплялись вороха его патентов и заявок.
Чтобы найти пригодный для коммерческой эксплуатации материал нитей лампочек накаливания, он перепробовал разные сорта бумаги и тканей, нитки, фибру, лесу, целлулоид, самшит, кокосовые волокна, сосну, орех, лавровое дерево, кленовые стружки, розовое дерево, трут, пробку, лен, бамбук и волос из бороды рыжеволосого шотландца;
каждый раз, как его осеняла новая мысль, он пробовал осуществить ее.
В 1887-м он перебрался в гигантские лаборатории в Уэст-Ориндже.
Он изобрел камнедробилки и флюороскоп и катушечную пленку для киноаппаратов, и щелочные элементы и высокие печи для обжига портландского цемента и кинетофон — первое говорящее кино, и литой дом из бетона, который должен служить дешевым, красивым, гигиеничным жилищем рабочих электрического века.
Томасу А. Эдисону восемьдесят два года и он работает по шестнадцать часов в сутки,
и он нисколько не интересуется математикой, социальным строем и философскими обобщениями,
как и Генри Форд и Гарвей Файрстон, которые нисколько не интересуются математикой, социальным строем и философскими обобщениями;
он работает по шестнадцать часов в сутки, стараясь найти суррогат каучука; каждый раз как он читает что-либо по этому поводу он пробует сделать то же; каждый раз как его осеняет новая мысль он идет к себе в лабораторию и пробует осуществить ее.
Камера-обскура (24)
Миссис Эндрюз была прелестная женщина с прелестными белокурыми волосами и у нее были две прелестные дочки. У одной были белокурые волосы и она вышла за нефтепромышленника лысого как ладонь и уехала с ним на Суматру. У другой были темные волосы и она вышла за уроженца Боготы и добраться туда можно было только в долбленом челноке вверх по реке Магдалена там живут индейцы и они спят в гамаках и болеют ужасными болезнями и когда женщина рожает то мужа укладывают в кровать и стрелы у них отравленные и раны в этой стране никогда не затягиваются а гноятся и нарывают и челнок так легко опрокидывается в теплой воде кишащей прожорливой рыбой и если у вас есть хоть царапина или не-зажившая рана запах крови привлекает их и случается они разрывают людей на куски;
восемь недель надо было плыть в долбленых челноках вверх по реке Магдалена прежде чем попасть в Боготу.
Бедняга Джонас Фенимор вернулся домой из Боготы совсем больным человеком и говорили что у него слоновая болезнь. Он был очень славный и много рассказывал о тропических джунглях и влажном зное и крокодилах и ужасных болезнях и прожорливых рыбах и он выпивал все виски в буфете и когда мы вместе ходили купаться на ногах у него видны были коричневые струпья как парша на яблоке и он любил выпить и все толковал что Колумбия будет одной из богатейших стран мира и про нефть и про редкие сорта деревьев и про тропических бабочек;
но путешествие вверх по реке Магдалена было слишком продолжительно, слишком знойно, слишком опасно и он умер;
говорили что виной этому виски и слоновая болезнь и река Магдалена.
восемь недель надо было плыть в долбленых челноках вверх по реке Магдалена прежде чем попасть в Боготу.
Бедняга Джонас Фенимор вернулся домой из Боготы совсем больным человеком и говорили что у него слоновая болезнь. Он был очень славный и много рассказывал о тропических джунглях и влажном зное и крокодилах и ужасных болезнях и прожорливых рыбах и он выпивал все виски в буфете и когда мы вместе ходили купаться на ногах у него видны были коричневые струпья как парша на яблоке и он любил выпить и все толковал что Колумбия будет одной из богатейших стран мира и про нефть и про редкие сорта деревьев и про тропических бабочек;
но путешествие вверх по реке Магдалена было слишком продолжительно, слишком знойно, слишком опасно и он умер;
говорили что виной этому виски и слоновая болезнь и река Магдалена.
Джейни
На втором году европейской войны мистер Кэрол продал свой пай фирмы «Дрейфус и Кэрол» мистеру Дрейфусу и переехал к себе на родину в Балтимору в надежде, что Демократическая партия штата выдвинет его на пост губернатора. Джейни скучала по мистеру Кэролу и с большим интересом следила по газетам за политической жизнью штата Мэриленд. Мистер Кэрол не получил ожидаемого назначения, и Джейни это очень опечалило. В конторе теперь околачивалось все больше иностранцев, и Разговоры принимали определенно германофильскую окраску, и это ей очень не нравилось. Мистер Дрейфус был очень вежлив и щедр со своими служащими, но Джейни не могла не думать о безжалостном вторжении в Бельгию и ужасающих жестокостях немцев, она не хотела работать на гунна и стала приискивать новое место. В Вашингтоне деловая жизнь замерла, и она сознавала, что глупо уходить от Дрейфуса, но это было свыше ее сил, и она перешла на работу к Смидли Ричардсу, агенту по операциям с недвижимостью на Коннектик-авеню, с понижением на доллар в неделю. Мистер Ричардс был тучный мужчина, который разглагольствовало джентльменском кодексе чести и приставал к ней. Неделю-другую ей удавалось держать его в рамках приличий, но на третью неделю он запил и по всякому поводу хватал ее своими огромными красными лапищами и занял у нее доллар, а в конце недели заявил, что задержит выплату жалованья на день или на два, так что она попросту не пошла на работу и оказалась вовсе без места.
Ее пугала безработица, она боялась, что ей придется снова жить у матери среди постояльцев и шумливых, разбитных сестер. Она каждый день проглядывала столб™ объявлений в «Стар» и «Поуст» и ходила по всем сколько-нибудь подходящим, но всегда кто-нибудь опережал ее, хотя она спешила по всем адресам, как только выходила газета. Она решила даже записаться в бюро по найму. Расплывшаяся гнилозубая женщина за конторкой встретила Джейни нехорошей усмешкой, взяла с нее два доллара за регистрацию и тут же показала ей длинный список искавших места квалифицированных стенографисток, заметив, что молодым девушкам следует выходить замуж, а что все попытки жить на самостоятельный заработок — вздор и чепуха и никогда этого не будет. От сперм того воздуха конторы и угнетенных, унылых лиц сидевших в очереди девушек ее чуть не стошнило, и она вышла погреться на солнце на Лафайет-сквер, собираясь с духом перед тем, как сказать Элис, все еще служившей у миссия Робинсон, что она опять не нашла работы. Какой-то краснолицый франт подсел на ту же скамейку и пытался завязать разговор, так что ей пришлось уйти. Она зашла в аптекарский магазин и спросила стакан шоколада, на продавец обратился к ней с какой-то шуточкой, и она расплакалась. Смертельно перепуганный продавец сказал: «Простите, мисс, у меня и в мыслях не было обидеть вас». Слезы еще не высохли у нее на глазах, когда навстречу ей попалась Элис, выходившая из Риггс-билдинг; Элис настояла на том, чтобы угостить ее завтраком в «Глиняном чайнике», хотя Джейни не могла проглотить ни куска. «Ведь я же тебе говорила!» — всем своим видом укоряла Элис, и Джейни бесилась, и Элис сказала, что проситься обратно к миссис Робинсон для Джейни теперь поздно, потому что у миссис Робинсон не хватает работы и для своих машинисток. В этот день Джейни была слишком подавлена, чтобы снова идти искать работу, и она долго бродила по залам Смитсоновского института, пытаясь занять себя образцами индейских головных уборов и боевых каноэ и тотемов, но все ей опротивело, и она вернулась к себе в комнату и хорошенько выплакалась. Она думала о Джо и Джерри Бернхеме и не могла понять, почему они ей так давно не пишут, думала о бедных солдатах в окопах и чувствовала себя очень одинокой. К приходу Элис она освежила лицо, напудрилась и подкрасила губы и старалась быть оживленной, смеялась над страхами Элис и сказала, что если не найдет работы в Вашингтоне, то поедет искать ее в Балшмору, Нью-Йорк или Чикаго. Элис сказала, что эти разговоры приводят ее в уныние, но была гораздо мягче, и они вместе пошли ужинать и, чтобы не тратить лишних денег, выпили по стакану молока с сандвичем.
Всю осень Джейни искала работу. Каждый день она просыпалась с гнетущим сознанием, что ей нечего делать. Сочельник она провела с матерью и сестрами и говорила, что с нового года ей обещано место на двадцать пять долларов в неделю, только чтобы не слышать их соболезнований. Она не доставит им этого удовольствия.
На Рождество она получила по почте вскрытую посылку от Джо, в оберточной бумаге был вышитый халат. Она снова и снова вертела в руках обертку, надеясь найти в ней письмо от брата, но ничего не было, кроме клочка бумаги с кое-как нацарапанным пожеланием веселого Рождества. На обертке стоял почтовый штемпель Сен-Назэр, Франция, и штамп: Ouvert par la censure. Это короткое «Просмотрено цензурой» делало войну ощутимо близкой, и она с тревогой думала о тех опасностях, которым он там подвергается.
Однажды в январский морозный полдень, когда Джейни лежала на кровати, читая «Повесть о старых женщинах» Беннета, она услышала, что ее зовет квартирная хозяйка миссис Бэгхот. Она испугалась — не о квартирной ли это плате, которую она в этом месяце еще не вносила, но оказалось, что это Элис вызывает ее по телефону. Элис сказала, что одному клиенту срочно нужна на несколько дней стенографистка, а свободных нет и что ей пришло в голову, не подойдет ли Джейни эта работа. «Скажи адрес, я сейчас же пойду». Элис сказала адрес. Ее голос дрожал от волнения на том конце провода.
— Я так боюсь… если узнает миссис Робинсон, она не простит.
— Не беспокойся, я уж сумею объяснить все клиенту, — сказала Джейни.
Клиент жил в отеле «Континенталь» на Пенсельвания-авеню. По всей спальне и гостиной его номера были раскиданы исписанные на машинке страницы и непереплетенные брошюры. Он носил роговые очки, которые то снимал, то снова надевал, словно был не уверен, когда он видит лучше — в очках или без них. Как только Джейни сняла шляпу и достала из сумочки карандаши и блокнот, он, даже не взглянув на нее, принялся диктовать. Все время расхаживая взад и вперед по комнате на длинных, тощих ногах, он диктовал отрывисто, словно произнося речь. Это была какая-то статья с пометкой «для срочного напечатания» о труде и капитале и восьмичасовом рабочем дне и Братстве паровозных машинистов. С каким-то тревожным чувством она решила, что он, должно быть, профсоюзный деятель. Окончив диктовать, он тотчас же вышел из комнаты, отрывисто попросив ее переписать все на машинке, и как можно скорее, а он сейчас вернется. На столе стоял «Ремингтон», но ей пришлось менять ленту, и потом она страшно спешила, боясь, что не успеет кончить к его приходу. Дописав последнюю страницу, она аккуратно сложила в стопочку перепечатанную статью и копии и стала ждать. Прошел час, а его все не было. Джейни потеряла терпение, стала бродить по комнате, перелистывать брошюрки. Они были сплошь по вопросам труда и экономики и не интересовали ее. Потом она выглянула в окошко и, выворачивая шею, старалась разглядеть время на часах почтового отделения. Но ей так и не удалось взглянуть на часы; тогда она позвонила в контору отеля и попросила сказать мистеру Берроу, если он уже пришел, что рукопись его переписана. Дежурный ответил, что сейчас уже пять часов, но мистер Берроу еще не приходил, хотя сказал, что скоро вернется. Кладя трубку, она смахнула с подставки листок лиловой бумаги. Она подняла его, и так как делать ей было нечего и ей надоело играть с собой в крестики и нолики, то она прочла письмо. Ей было стыдно, но, взглянув, она уж не в силах была оторваться.
Джейни вспыхнула и положила письмо на место, точно так, как оно лежало. Ужасный народ эти мужчины, всегда у них какие-то грязные истории. Уже стемнело, Джейни проголодалась и начала беспокоиться, как вдруг зазвонил телефон. Говорил Дж. Г. Берроу — ему очень жаль, что он заставил себя ждать, но он задержался в отеле «Шорхэм» у мистера Мурхауза, и не может ли она приехать туда же, нет, не с рукописью, ему надо 307
продиктовать ей еще кое-что, здесь же на месте, у мистера Дж. Уорда Мурхауза, она, вероятно, слышала это имя Джейни этого имени не знала, но мысль о том, что eй надо ехать в «Шорхэм», обрадовала ее. А тут еще это письмо и все вообще. Так же она волновалась когда-то перед встречами с Джерри Бернхэмом. Она надела шляпу и пальто, слегка напудрила лицо перед каминным зеркалом и вышла на угол Эф-стрит и 14-й, где проходил трамвай. Был морозный январский вечер, ждать пришлось долго. Как жаль, что у нее нет муфты; жгучий ветер забирался под тонкие перчатки, жестоко кусал икры над ботинками. Как хорошо быть замужем за богатым человеком, жить в Чеви-Чейз; вот сейчас подкатила бы к ней закрытая машина и мигом доставила бы домой, к мужу и детям, к жарко растопленному, ревущему камину.
Ее пугала безработица, она боялась, что ей придется снова жить у матери среди постояльцев и шумливых, разбитных сестер. Она каждый день проглядывала столб™ объявлений в «Стар» и «Поуст» и ходила по всем сколько-нибудь подходящим, но всегда кто-нибудь опережал ее, хотя она спешила по всем адресам, как только выходила газета. Она решила даже записаться в бюро по найму. Расплывшаяся гнилозубая женщина за конторкой встретила Джейни нехорошей усмешкой, взяла с нее два доллара за регистрацию и тут же показала ей длинный список искавших места квалифицированных стенографисток, заметив, что молодым девушкам следует выходить замуж, а что все попытки жить на самостоятельный заработок — вздор и чепуха и никогда этого не будет. От сперм того воздуха конторы и угнетенных, унылых лиц сидевших в очереди девушек ее чуть не стошнило, и она вышла погреться на солнце на Лафайет-сквер, собираясь с духом перед тем, как сказать Элис, все еще служившей у миссия Робинсон, что она опять не нашла работы. Какой-то краснолицый франт подсел на ту же скамейку и пытался завязать разговор, так что ей пришлось уйти. Она зашла в аптекарский магазин и спросила стакан шоколада, на продавец обратился к ней с какой-то шуточкой, и она расплакалась. Смертельно перепуганный продавец сказал: «Простите, мисс, у меня и в мыслях не было обидеть вас». Слезы еще не высохли у нее на глазах, когда навстречу ей попалась Элис, выходившая из Риггс-билдинг; Элис настояла на том, чтобы угостить ее завтраком в «Глиняном чайнике», хотя Джейни не могла проглотить ни куска. «Ведь я же тебе говорила!» — всем своим видом укоряла Элис, и Джейни бесилась, и Элис сказала, что проситься обратно к миссис Робинсон для Джейни теперь поздно, потому что у миссис Робинсон не хватает работы и для своих машинисток. В этот день Джейни была слишком подавлена, чтобы снова идти искать работу, и она долго бродила по залам Смитсоновского института, пытаясь занять себя образцами индейских головных уборов и боевых каноэ и тотемов, но все ей опротивело, и она вернулась к себе в комнату и хорошенько выплакалась. Она думала о Джо и Джерри Бернхеме и не могла понять, почему они ей так давно не пишут, думала о бедных солдатах в окопах и чувствовала себя очень одинокой. К приходу Элис она освежила лицо, напудрилась и подкрасила губы и старалась быть оживленной, смеялась над страхами Элис и сказала, что если не найдет работы в Вашингтоне, то поедет искать ее в Балшмору, Нью-Йорк или Чикаго. Элис сказала, что эти разговоры приводят ее в уныние, но была гораздо мягче, и они вместе пошли ужинать и, чтобы не тратить лишних денег, выпили по стакану молока с сандвичем.
Всю осень Джейни искала работу. Каждый день она просыпалась с гнетущим сознанием, что ей нечего делать. Сочельник она провела с матерью и сестрами и говорила, что с нового года ей обещано место на двадцать пять долларов в неделю, только чтобы не слышать их соболезнований. Она не доставит им этого удовольствия.
На Рождество она получила по почте вскрытую посылку от Джо, в оберточной бумаге был вышитый халат. Она снова и снова вертела в руках обертку, надеясь найти в ней письмо от брата, но ничего не было, кроме клочка бумаги с кое-как нацарапанным пожеланием веселого Рождества. На обертке стоял почтовый штемпель Сен-Назэр, Франция, и штамп: Ouvert par la censure. Это короткое «Просмотрено цензурой» делало войну ощутимо близкой, и она с тревогой думала о тех опасностях, которым он там подвергается.
Однажды в январский морозный полдень, когда Джейни лежала на кровати, читая «Повесть о старых женщинах» Беннета, она услышала, что ее зовет квартирная хозяйка миссис Бэгхот. Она испугалась — не о квартирной ли это плате, которую она в этом месяце еще не вносила, но оказалось, что это Элис вызывает ее по телефону. Элис сказала, что одному клиенту срочно нужна на несколько дней стенографистка, а свободных нет и что ей пришло в голову, не подойдет ли Джейни эта работа. «Скажи адрес, я сейчас же пойду». Элис сказала адрес. Ее голос дрожал от волнения на том конце провода.
— Я так боюсь… если узнает миссис Робинсон, она не простит.
— Не беспокойся, я уж сумею объяснить все клиенту, — сказала Джейни.
Клиент жил в отеле «Континенталь» на Пенсельвания-авеню. По всей спальне и гостиной его номера были раскиданы исписанные на машинке страницы и непереплетенные брошюры. Он носил роговые очки, которые то снимал, то снова надевал, словно был не уверен, когда он видит лучше — в очках или без них. Как только Джейни сняла шляпу и достала из сумочки карандаши и блокнот, он, даже не взглянув на нее, принялся диктовать. Все время расхаживая взад и вперед по комнате на длинных, тощих ногах, он диктовал отрывисто, словно произнося речь. Это была какая-то статья с пометкой «для срочного напечатания» о труде и капитале и восьмичасовом рабочем дне и Братстве паровозных машинистов. С каким-то тревожным чувством она решила, что он, должно быть, профсоюзный деятель. Окончив диктовать, он тотчас же вышел из комнаты, отрывисто попросив ее переписать все на машинке, и как можно скорее, а он сейчас вернется. На столе стоял «Ремингтон», но ей пришлось менять ленту, и потом она страшно спешила, боясь, что не успеет кончить к его приходу. Дописав последнюю страницу, она аккуратно сложила в стопочку перепечатанную статью и копии и стала ждать. Прошел час, а его все не было. Джейни потеряла терпение, стала бродить по комнате, перелистывать брошюрки. Они были сплошь по вопросам труда и экономики и не интересовали ее. Потом она выглянула в окошко и, выворачивая шею, старалась разглядеть время на часах почтового отделения. Но ей так и не удалось взглянуть на часы; тогда она позвонила в контору отеля и попросила сказать мистеру Берроу, если он уже пришел, что рукопись его переписана. Дежурный ответил, что сейчас уже пять часов, но мистер Берроу еще не приходил, хотя сказал, что скоро вернется. Кладя трубку, она смахнула с подставки листок лиловой бумаги. Она подняла его, и так как делать ей было нечего и ей надоело играть с собой в крестики и нолики, то она прочла письмо. Ей было стыдно, но, взглянув, она уж не в силах была оторваться.
Дорогой Дж. Г.,
мне очень жаль, но, честное слово, дружок, мне до зарезу нужны деньги. Если ты сейчас же не занесешь мне двух тысяч (2000), то имей в виду, я перестану разыгрывать из себя леди и подниму скандал. Мне очень жаль, но я знаю, ты теперь при деньгах, иначе я не стала бы приставать с этим. И на этот раз я не шучу.
Твоя крошка, которую ты когда-то любил,
Куини.
Джейни вспыхнула и положила письмо на место, точно так, как оно лежало. Ужасный народ эти мужчины, всегда у них какие-то грязные истории. Уже стемнело, Джейни проголодалась и начала беспокоиться, как вдруг зазвонил телефон. Говорил Дж. Г. Берроу — ему очень жаль, что он заставил себя ждать, но он задержался в отеле «Шорхэм» у мистера Мурхауза, и не может ли она приехать туда же, нет, не с рукописью, ему надо 307
продиктовать ей еще кое-что, здесь же на месте, у мистера Дж. Уорда Мурхауза, она, вероятно, слышала это имя Джейни этого имени не знала, но мысль о том, что eй надо ехать в «Шорхэм», обрадовала ее. А тут еще это письмо и все вообще. Так же она волновалась когда-то перед встречами с Джерри Бернхэмом. Она надела шляпу и пальто, слегка напудрила лицо перед каминным зеркалом и вышла на угол Эф-стрит и 14-й, где проходил трамвай. Был морозный январский вечер, ждать пришлось долго. Как жаль, что у нее нет муфты; жгучий ветер забирался под тонкие перчатки, жестоко кусал икры над ботинками. Как хорошо быть замужем за богатым человеком, жить в Чеви-Чейз; вот сейчас подкатила бы к ней закрытая машина и мигом доставила бы домой, к мужу и детям, к жарко растопленному, ревущему камину.