Первухина Надежда. Право Света, право Тьмы

   Но прежде чем они появились и ступили на паперть собора Всех Святых, туда вышел епископ Кирилл в полном архиерейском облачении и с посохом. Он встал в дверях, посмотрел на колдуна Танаделя и на отца Емельяна и строго сказал:
   – Властию, мне данною, я запрещаю вам входить в этот храм. Прочь от места сего, нечестивцы!
   – Владыка! – горячо и громко заговорил отец Емельян, так что каждое слово его было слышно всей соборной площади. – Вы не должны останавливать нас. Это ведь святое дело…
   – Как ты смеешь называть смертоубийство святым делом?! – вскричал архиерей. – Прочь!
   – Владыка, – упрямо повторил отец Емельян. – Мы должны закончить дуэль, и мы ее закончим. Танадель, если тебе дорога твоя честь колдуна, идем со мной под своды этого храма!
   С этими словами священник легко, словно тряпичную куклу, оттолкнул архиерея. Толпа ахнула – кто испуганно, кто злорадно, а архиерей упал поперек раскрытых врат собора.
   – И что, ты переступишь через своего духовного начальника ради того, чтобы войти и сразиться со мной? – с удивлением в голосе спросил священника Танадель.
   – Ради торжества истины я переступлю через кого угодно, – ответил тот. – Идем.
   Танадель хотел уже было сделать шаг, но вдруг замер.
   – Погоди, – сказал он. – А почему стало так тихо?
   Он повернулся лицом к толпе и понял причину тишины.
   Через толпу к паперти собора двигалась странная, крайне сомнительного вида компания: двое мужчин – пожилой и молодой, и две женщины – молоденькая и не имеющая возраста. Пожилой мужчина выглядел осунувшимся, молодой – воинственным, а обе женщины, похоже, долго плакали. Компания молчаливо взошла на паперть, и тут пожилой мужчина сказал сиплым, совсем невыразительным голосом:
   – Танадель, не слушайте его. И не входите в собор. Потому что это ловушка. Это удар, на который вы не рассчитываете…
   – Чушь! – громко возмутился отец Емельян.
   – Так, у меня что, в глазах двоится? – поинтересовался Танадель. И спросил у пожилого: – Ты кто, убогий, морок этого священника, что ли?
   – Эх, Танадель, колдун вы, может, и могущественный, да человек бестолковый. Ну какой я вам морок? Я-то Емельян и есть. А вот этот, который вас в собор хотел втащить якобы для продолжения дуэли, – морок натуральный, наделенный к тому ж сильной магией.
   – Говорите погромче, нам не слышно! – заволновалась толпа. Но пожилой человек не повысил голоса.
   – Произошла обычная подмена, не очень даже и оригинальная, – продолжал Он свою неторопливую и почему-то грустную речь. – Вам этого морока вместо меня подсунули, Танадель. И вовсе не потому, что боялись за мою, православного священника, безопасность и честь. Им нужно было вас обмануть, заманить в собор под предлогом поединка и просто убить.
   – Кому «им»? – свел брови в мрачной гримасе Танадель.
   – Я точно не уверен… —помедлил с ответом настоящий отец Емельян. – Но мне кажется, что вы перешли дорогу своим коллегам. Местным колдунам и магам. Наверное, им не понравилась ваша амбициозность и столь явное превосходство в силе. И потом, саранча эта…
   – Чушь, – уже менее уверенным тоном заявил предполагаемый морок.
   – Чушь, – подтвердил и Танадель. – Я бы понял, что он применяет против меня магию! Я бы понял, что он…
   – А кто он? – тихо спросил старый священник. Тихо, но вся соборная площадь этот вопрос слышала. – Если он утверждает, что он священник, то где же тогда его наперсный крест? Танадель, велите ему перекреститься.
   – Вот еще, – рыкнул колдун. – Сам вели! И сам… тоже крестись.
   – Хорошо, – покорно кивнул священник и перекрестился. А потом медленно и размеренно положил крестное знамение на своего двойника. Тот взвизгнул по-поросячьи, скатился, корчась, с паперти и стал расплываться, булькать, испаряться до тех пор, пока не превратился в нечто эфемерное и малосимпатичное.
   – Силы Тьмы, – прошептал Танадель, взирая потрясенно на это нечто. – Я, оказывается, дрался с дхиан-коганом!
   – Вы дрались с духом злобы поднебесной, – спокойно подтвердил отец Емельян, ибо теперь-то уж окончательно было выяснено, что он – точно он. – Вы дрались с тем, кого вам не дано одолеть, потому что вы бьетесь с ним его же оружием. Вы не поняли, что он вооружен магией, ибо сами вооружены ею же.
   – А я-то думал, что это у него на вооружении благодать от Бога, – пробормотал Танадель. – Так сказать, дар, свыше…
   – Не все, что свыше, – от Бога, – ответил священник. – Я мог бы вам рассказать, что такое благодать, но это все равно что слепому говорить о поле цветущих подсолнухов. Кроме того, вы ведь хотели от меня не этого, Танадель.
   – То есть?
   – Вы ведь хотели устроить поединок со, мной, Танадель, или уже забыли? – тихо спросил протоиерей Емельян. Голос у него вовсе не был громким и звучным.
   – Не забыл. А ты, поп, верно, тоже хочешь затащить меня в этот свой собор?
   – Ни в коем случае, – серьезно ответил отец Емельян. – Во-первых, это противоречит всем установлениям церковного благочиния. А во-вторых… Видите ли, колдун вы не местный и не знаете, что в этом соборе хранится Ковчежец с частицей мощей великого святого. И потому для всякого, кто хоть как-то связан с колдовством, посещение собора будет просто смертельно. Всякий колдун в стенах собора умрет. Его убьет чудотворная сила Ковчежца. Вот почему падший дух и хотел заманить вас сюда, сам-то он в собор не вошел бы, а вот вы… Вы, Танадель, погибли бы.
   – Как благородно, что ты мне это сообщил, – насмешливо скривился Танадель. – Но не думай, что я из-за твоего благородства оставлю идею поединка с тобой. Кстати, интересно, а ты-то сам куда делся?
   – На этот вопрос могу ответить я, – сказала Любовь Николаевна. До этой минуты она вместе с дьяконом Арсением и Ольгой хлопотала над поверженным архиереем – приводили его в чувство, успокаивали, помогали удалиться в соборную ризницу и переждать там столь безумный напор событий. Но едва оказалось возможно, Любовь Николаевна вернулась и встала близ своего супруга. – Я отвечу вам, колдун Танадель.
   Тот скривился, но сделал вид, что слушает вежливо.
   – Вчера вечером мой муж, – волнуясь, заговорила Любовь Николаевна, – мой настоящий муж, ушел служить вечерню в церковь. Но, как выяснилось позднее, до храма он не дошел. Кто-то в темноте налетел на него сзади и с огромной силой ударил по голове. Батюшка потерял сознание, очнулся в машине «скорой помощи», потом опять провалился в беспамятство…
   – Пусть покажет след от удара, – неожиданно потребовал колдун.
   Отец Емельян пожал плечами и безропотно повернулся.
   – Крепко тебя, поп, приложили. От души, – съерничал колдун, а потом сказал и вовсе странное – Хочешь, заговорю? Вмиг заживет.
   – Не надо, – ответил священник. – Как-нибудь с Божьей помощью.
   – Брезгуешь… – понял колдун.
   – Просто пью из другого, чем вы, Источника, – пояснил священник.
   – Я могу продолжать? – спросила Любовь Николаевна, тут к ней подошла Ольга Горюшкина, а за ней и дьякон Арсений.
   – Собственно, о том, что батюшку избили и куда-то отвезли, мы узнали не сразу, – Ольге не терпелось самолично все-все объяснить, потому она даже Любовь Николаевну непочтительно прервала. – Мы забеспокоились, когда к нам домой прибежала Любовь Николаевна и сказала, что ее отец Емельян – вовсе не отец Емельян.
   – Совершенно верно, – подтвердила попадья. – Я же поначалу не беспокоилась – ушел муж в церковь, все как всегда. Потом приходит, и что-то в нем не то. Глянула я внимательно – а на подряснике у него наперсного креста нет. Не мог же мой Емельян его потерять, это просто немыслимо! И потом, взгляд у этого… создания… Не такой у моего батюшки взгляд. Ну, я ничего, перемоглась, заговорила с ним, кофе ему налила, хотя сроду мой настоящий муж кофе на ночь не пил, у него и без того давление высокое. Говорю, ступай отдыхать, а он мне про какую-то статью начал говорить, хотя доселе никогда писанием статей не занимался. Тут я и придумай. Спрашиваю: тебе ту статью надо написать, что про восьмой Вселенский собор да про канонизацию святого Оригена? Говорит, да. Тут я окончательно поняла, что передо мной подменыш.
   – Поскольку никакого восьмого Вселенского собора не было, и Ориген вовсе не канонизирован, – пояснил дьякон Арсений и Танаделю, и внимательно слушавшей их толпе. – Иногда стоит для общего развития посещать уроки в воскресной школе.
   – А когда этот подменыш стал говорить мне, что ему было видение и что должен он немедля сражаться с колдуном, я только больше уверилась, что это не отец Емельян. Настоящий христианин и никогда не сказал бы тех слов, что произносил тот подменыш. И к тому же христианину известно, что в Псалтири царя Давида нет сто пятьдесят седьмого, двести третьего и триста первого псалмов! В общем, я оставила дома этого выродка, а сама побежала к Горюшкиным.
   – Да, —подтвердил дьякон. —И всю прошедшую ночь мы занимались тем, что искали по всему городу отца Емельяна. И если б не помощь одного человека, мы бы его ни за что не нашли, потому что батюшку спрятали в одном из заброшенных вампирских склепов!
   – Беспредел! – закричала радикально настроенная часть толпы.
   – А кто его отыскал? – кричали самые любопытные.
   – А кому это выгодно? – завопили сторонники досрочных перевыборов во все муниципальные властные структуры.
   – Слава Богу, – заговорил отец Емельян, – что мы успели вовремя. И, Танадель, теперь я перед вами. И я вот что хочу вам сказать. Я поступил безрассудно, приняв ваш вызов, потому что я тогда еще не понимал, чем этот вызов продиктован. Теперь понимаю. И потому я не стану с вами биться.
   – Бу-удешь! – взвыл Танадель. – Иначе я тут все разнесу, небо с землей сровняю!
   – Не буду, – твердо сказал отец Емельян. – Дело ведь вовсе не в силе моей веры или в силе вашей магии. Просто я вас вспомнил. И я хочу просить вас… Простите меня, Танадель, Христа ради.
   И священник земно поклонился в ноги оторопевшему колдуну.
   – Ты что это?! – зарычал тот. – Смиренничать, да? Не выйдет! Что ты вспомнил?! Нет, что ты вспомнил, говори!
   – Мне было десять лет, – сказал отец Емельян. – Родители привезли меня в Москву на экскурсию, на ВДНХ, в парк Горького…
   – Так, так, – нервно забормотал Танадель и отчего-то побледнел.
   – Мы сели кататься на колесо обозрения: я, мама и папа. У меня в руках было мороженое, такой пломбир в брикетике. Оно почти растаяло, есть его было противно, а просто так выкинуть – неинтересно. И когда колесо чуть поднялось над землей, я увидел, как рядом проходит какой-то дяденька и у него лысина так здорово блестит…
   Танадель нервно прикрыл рукой макушку.
   – И меня словно бес под руку толкнул. Я размахнулся – и мороженым на лысину дяденьке, – тихо закончил Емельян.
   – Вот не надо про беса! Не надо все валить на потусторонние силы! – завопил Танадель. – Ты просто был испорченный нахальный мальчишка! Ты понял, что можно устроить каверзу безнаказанно! А твое проклятое мороженое испортило мне всю жизнь! Потому что я тогда шел на свидание с женщиной, которая мне безумно нравилась! А вместо свидания мне пришлось бежать в химчистку… А моя возлюбленная обиделась и ушла! Я так и не женился, хотя это, может, и к лучшему… И все из-за какого-то малолетнего хулигана! Но я тебя запомнил, я поклялся, что, когда придет время, я найду тебя и отомщу! И я нашел!
   – Простите меня, Танадель, – повторил священник. – Я уже тогда понял, что за любой проступок придется расплачиваться. Сразу же понял. Потому что мне было стыдно. И знаете, наверное, это был самый мой подлый и постыдный поступок за всю жизнь. Он не давал мне покоя, он грыз меня после каждого покаяния, хотя сколько я каялся, знает только Бог… Вот потому-то я и смог узнать того, кого когда-то обидел. Не сразу, правда, узнал, но узнал. Тех, кому сделал больно, даже в шутку, даже по глупости, – не забываешь.
   – Видно, и впрямь здорово тебя по башке огрели, Емельян, – сердито рявкнул колдун. – Ты думаешь, что я смогу простить тебя? Ты думаешь, что так легко отделаешься?
   – А это уже не моя забота, – ответил священник. – Мне легко уже хотя бы потому, что я сумел попросить у вас прощения.
   – Нужны мне твои извинения, как же! – Танадель явно не хотел сдавать позиции. – Я намерен мстить, и отомщу!
   И тут на паперть поднялся Изяслав Радомирович Торчков. При виде мэра толпа еще больше зашумела, но он картинным взмахом руки восстановил сравнительную тишину. Дождался, когда все внимание будет сосредоточено на его персоне, и заговорил:
   – Дорогие сограждане! Мы только что стали свидетелями того, к каким разрушительным последствиям может привести испорченность характера одного отдельно взятого человека! Когда-то давным-давно сопливый мальчишка из побуждений озорства уронил пожилому солидному дяденьке мороженое на лысину! Прошли годы, и выяснилось, что мальчик стал священником, а дяденька – колдуном. И вот этот колдун заявляется в мирный город, нарушает местные законы, губительно воздействует на здешнюю экологию, сеет среди населения панику и нездоровое любопытство! А все почему? Этот колдун считает себя существом
   высшего порядка, он был в Европе, занимает некий руководящий пост в тайном оккультном обществе… Какое ему, казалось бы, дело до жителей нашего скромного, но славного города? Что ж, он вызывает на дуэль представителя оппозиционной метафизической концепции, демонстрируя этим, так сказать, вечное противостояние магии и религии. Но для чего?
   Он заявляет, что стремится извести под корень все священство в нашем городе, ибо оно не позволяет свободно дышать нам, простым российским оккультистам! Дорогие сограждане, я сразу заявил протест таким решительным действиям этого выскочки от магии! Мы все – колдуны, ведьмы, вампиры, ликантропы, умертвия, некроманты – должны быть терпимыми и гуманными, ибо это принцип жизни новой эпохи, новой эры, в которую мы почти вошли! Я заявил Танаделю, что он не имеет права сражаться со священником, что это противоречит принципам достойного колдовства, но он не внял моим словам! А теперь я смеюсь над этим Танаделем! Да, я смеюсь вам в лицо, господин колдун, потому что все ваши пафосные речи – не более чем глупая и мелочная месть мальчику, который давным-давно испачкал вашу лысину мороженым!
   – Браво! – зааплодировала этой горячей речи Изяслава Радомировича толпа. Мэр несколько театрально поклонился.
   Танадель смерил его уничтожающим взглядом.
   – Господин мэр, а что будет, если я особым заклятием вызову сейчас того дхиан-когана, с которым сражался, и выпытаю у него, кто ему подал столь оригинальную идею: прикинуться священником и отправить неугодного колдуна Танаделя в собор? – ледяным тоном заговорил Танадель, и каждое его слово камнем падало на притихшую толпу. – Что будет, если этот дхиан-коган расскажет мне, кто был инициатором похищения отца Емельяна, кто спланировал эту нехитрую операцию? И мне интересно, как ответы вашего духа-покровителя, а я не сомневаюсь, господин мэр, что это именно ваш дух-покровитель… Так вот, как эти ответы соотнесутся с той клюквенной пастилой, которую вы сейчас предлагали народу, рассуждая о терпимости, гуманности и вступлении в новую эру?! Наверняка вы сами…
   …И было следующее мгновение, и было оно наполнено вот чем. Не успел колдун Танадель произнести своих обличающих слов, как на него спикировала с неба быстрая черная тень. Тень с великой силой ударила Танаделя в грудь, он пошатнулся, потерял равновесие и ввалился прямо в раскрытые двери собора. Тут же раздался страшный нечеловеческий вой, и в соборе, во всей его глубине, вспыхнул ярчайший свет.
   – Господи! – одновременно вскрикнули отец Емельян и дьякон Арсений и хотели броситься в собор, но тут закричал мэр:
   – Всем оставаться на своих местах!
   Однако мгновение прошло, а с ним окончательно и бесповоротно ушла харизма Изяслава Радомировича. Поэтому крика его никто не послушался. Священник и дьякон кинулись в собор, за ними храбро последовали их супруги и пропали в потоке ослепительного света. Народ на площади запаниковал и бросился кто куда, особенно нелюди – не хотелось чувствовать себя потенциальной жертвой неподвластной тебе высшей силы. Мэра взяли в кольцо охранники и таким манером довели до машины. Машина тут же набрала обороты, едва не передавив зазевавшихся щедровцев. Словом, ситуация выходила какая-то некрасивая и малопонятная.
   Минут через пять площадь была пуста. Практически пуста, если не считать Сидора Акашкина, который как истинный ценитель факта не мог позволить себе уйти и не выяснить, чем же закончилось дело. Сидор некоторое время постоял на площади, а затем потихоньку, шажочек за шажочком, прокрался на паперть. Зажмурился, сделал еще шаг, досчитал до десяти и сунул свой любопытствующий нос внутрь соборного притвора.
   …Яркого сияния уже не было. Храм, высокий, просторный, гулкий, был наполнен обыденным, постным каким-то светом заоконного дня. Сидора это вдохновило, и он, то и дело оглядываясь и хоронясь за широкими колоннами, начал свое движение. Наконец взору его предстало вот что.
   Неподалеку от той части храма, которую церковники непонятно называют амвоном, на мозаичном полу распростерлось безжизненное тело. Над телом в глубокой задумчивости и, как показалось Акашкину, в страхе стояли: преосвященный Кирилл (уже без облачения, в простом подризнике), протоиерей Емельян, дьякон Арсений, а также мадам Тишина и мадам Горюшкина. В голове журналиста резво застучали клавиши ноутбука: «Вашему корреспонденту досталась выпала представилась тяжкая ноша честь возможность стать первым свидетелем нового преступления акта нетерпимости ужасного злодеяния современных к y р илыциков опиума для народа вампиров в рясах о б оротней в камилавках деятелей церкви. Они стали причиной гибели талантливого колдуна, который проездом гостил в нашем городе. До каких пор мы будем терпеть произвол тех, кто на словах призывает нас к смирению и всепрощению, а на деле глумится над бездыханными телами своих идейных противников?..»
   Дальше у журналиста ничего не придумывалось, потому что «вампиры в рясах» вовсе не производили никакого глумления над «бездыханным телом идейного противника». Они, казалось, сами были ошеломлены и подавлены. Правда, архиерей произнес тихо: «Вот не было печали», на что отец Емельян ответил: «Владыко, я точно видел, что его сюда толкнули силой. Это наверняка очередная хитрость мэра», а мадам Тишина боязливо поинтересовалась, как теперь быть с телом «этого колдуна». Но тут бездыханное тело, видимо, решило само о себе позаботиться. Со старческим кряхтением тело зашевелилось и медленно приняло сидячее положение. Помотало головой. Потом поглядело на стоявших над ним людей.
   – Где я? – спросил тот, кого раньше звали колдуном Танаделем.
   – Он живой или притворяется? – тихо пискнула Ольга Горюшкина.
   – Сейчас проверим. – Дьякон, поддерживая старика под мышки, помог ему подняться со словами: – Вы, любезный, находитесь в храме Божием.
   – Да? – удивился Танадель. – Непонятно. Голова болит. Горло пересохло. Мне бы водички.
   Ольга со значением глянула на мужа и торопливо шмыгнула в левый придел, где стоял большой посеребренный сосуд-кандея, всегда наполненный святой водой. Ольга взяла кружку, наполнила ее святой водой, подошла к Танаделю и протянула ему:
   – Вот, пейте…
   Все (в том числе и не замечаемый никем Сидор Акашкин) с некоторым напряжением наблюдали за тем, как колдун Танадель пьет. Колдун осушил кружку, передал ее Ольге и сказал:
   – Полегчало. Спасибо, милая.
   – Опа, – тихо высказался отец дьякон, за что награжден был суровым архиерейским взглядом.
   Танадель поежился, словно от холода, и тут только все заметили, что на нем уж не прежняя мантия и экстравагантный колдовской костюм, а довольно застиранная фланелевая рубашка в сине-черную клетку и потертые диагоналевые брюки. А вместо крокодиловых ботфорт самые затрапезные ботинки.
   – Ослаб я, – пожаловался в пространство Танадель. – Стар стал Демьян, качается, хоть и не пьян…
   Все недоуменно переглянулись. Эти слова, да и сам вид вовсе не напоминали грозного колдуна Танаделя. Дьякон поддерживал глубокого старика, от которого пахло болезнями, бедностью и одиночеством.
   – Дедушка Демьян, – вдруг подала голос Любовь Николаевна, и голос ее был странно ломким, словно от подступающих слез. – Устали вы, я чаю. Вам бы покушать да поспать. Хотите, пойдем к нам, я лапши молочной сварю?..
   – Устал я, да… – отвлеченным голосом протянул старик. – И покушать бы тоже…
   – Я не понимаю, что с ним произошло, – тихо сказал отец Емельян. – Он не умер, но…
   – Но изменился, – закончил за своего священника архиерей. – Вы вот что. Давайте-ка его в соборную трапезную. Там его накормим-напоим, а в комнате сторожа и спальное место для него найдется. Сама посуди, Люба, куда его к вам вести в таком виде? Да почти через весь город! И без того сейчас неспокойно. Давайте-ка через боковые двери выйдем. Веди его, отец Арсений… —Архиерей помедлил, а потом сказал более громким и грозным голосом: – А ты, раб Божий Сидор, шел бы прочь из храма, чем все вынюхивать да высматривать! Не твоих журналистских мозгов это дело! Ступай, ступай, пока я сторожа не кликнул да не применил силу!
   Пристыженный и рассекреченный Акашкин вышел из-за колонны и погрозился:
   – Я про вас разоблачение напишу, так и знайте! Вы прессу зажимаете!
   – Тебя зажмешь, как же… – хмыкнул отец дьякон.
   Так что пришлось Сидору Акашкину уходить с места роковых событий несолоно хлебавши. Забегая вперед, скажем, что разоблачительную статью он таки написал. Но в печать ее не приняли. Из этических соображений.
   В трапезной, конечно, лапши молочной не оказалось, зато был овощной суп-пюре, сыр,, жареная треска и в изобилии чай с пряниками и конфетами. Танадель поел супу, выпил чаю с ириской и задремал прямо за столом.
   – Я ему в сторожке постелила, – сообщила Ольга.
   Общими усилиями дремлющего Танаделя доставили в комнатку-сторожку и уложили на походную койку прямо в одежде.
   – Он ведь и правда спит, – недоуменно сказала Ольга. – Почему он теперь такой?
   – Бог знает, – задумчиво протянул отец Емельян. – Одно только скажу: сражаться он теперь соберется не скоро. Мне кажется, я понял: благодать Ковчежца действительно убивает. Убивает колдовство, приверженность злым силам, одержимость гордыней всевластия и самодовольства. Потому можно считать, что колдун Танадель действительно умер. А человек – вот он, остался.
   – Спит, – добавила Любовь Николаевна. – И лицо у него самое простое и никакое не грозное. Надо бы ему валенки на зиму купить, а то у нас с Покрова такие холода начинаются…
   – Батюшка, – обратилась к протоиерею Ольга. – Неужели это правда? Ну, то, что вы в детстве именно ему на лысину мороженое кинули…
   – Правда, – покаянно склонил голову отец Емельян. – Был грех.
   – Был, да весь вышел, – сказал архиерей. – Ты теперь, Емельян, за это мороженое столько вытерпел. И тебе ведь по потылице досталось, вон, вижу шишку… Найти бы еще того мерзавца, что так тебя облагодетельствовал.
   – А что его искать? – встрял отец Арсений. – Наверняка это кто-нибудь из мэ-э-эрских прислужников. Только ведь не заявишь им официальный протест.
   – Да и ни к чему нам протесты. Связываться с мэром – себе дороже, – рассудил владыка Кирилл и добавил: – Ну, богохранимый клир и паства, пора вам и честь знать. Совсем вы меня, старого архиерея, уходили своими приключениями. Пойду к себе. А вы – ни слова о случившемся.
   – Как же так, владыка? – удивился дьякон. – Нас спрашивать станут: что с колдуном, куда делся…
   – Скажем – свершилось нечто, нашему уму неподвластное, – ответил владыка Кирилл.
   – Не поверят.
   – А вот это, – осерчал владыка Кирилл, уходя, – уже не наша забота.
   Наши герои, проводив архиерея, еще немного посмотрели, как мирно спит в сторожке старик, теперь мало напоминавший могущественного колдуна. А потом, перекрестившись и по очереди приложившись к Ковчежцу, они вышли из собора и отправились каждый делать то дело, к которому призваны. Словно по уговору, они не обсуждали происшедшее, только Любовь Николаевна вздохнула:
   – Надо же, как жизнь оборачивается. А Ольга прибавила:
   – Да-а. Смотрите, а дождь-то кончился.
   – По грибы сейчас хорошо бы. Самые-то перед Успением пойдут опята…
   В городе после дождя почему-то пахло цветущими подсолнухами.
   А в кабинете мэра Изяслав Радомирович вручил дхиан-когану Вассе льготу на ежегодное дополнительное пользование одноразовой быстрорастворимой нирваной.
   – Заслужила, дорогая, – пробормотал мэр, пряча глаза. – Заработала. Молодчина. Как ты его швырнула в этот собор…
   Дхиан-коган не сказала привычного «Служу астралу», приняла льготу и исчезла. Словно брезговала находиться в одном зоне со своим начальником.
   – Чепуха, – сказал сам себе Изяслав Радомирович. – Подумаешь, какие все благородные. Я прав. Я все сделал как надо. И город этот оценит.
   …Забегая вперед, надо сказать, что город этого не оценил, и на следующих выборах мэр с треском провалился. Но это уже совсем другая история.