Петров Л.. Пепел Бикини

   -- Если не нравится, сойдите, сэр, и дождитесь следующего рейса, -съязвил кто-то. -- Тогда вам, несомненно, предоставят "люкс".
   -- В трюм спустился кассир. За ним несли столик и кожаный чемодан. Наступил долгожданный миг. Каждый получил по два конверта -- один с чеком, другой с рекомендацией -- и по двести долларов наличными. Чарли и Дик, поспевшие, как всегда, первыми, вскрыли конверты. с чеками и чуть не задохнулись от изумления и радости: на нежно-лиловых узорчатых листках плотной бумаги были выведены фантастические числа -- четыре тысячи... Четыре тысячи долларов!
   -- Выйдем на палубу, -- после короткого молчания сказал Дик, -- душно мне что-то...
   Они торопливо выбрались наверх и остановились на корме.
   -- Да-а...-- пробормотал Чарли, -- четыре тысячи! Подумай только, четыре тысячи за пять месяцев! Теперь уж я...
   -- И рекомендация! Не забудь про рекомендацию, старик! Стивен клялся, что это лучше всяких справок о лояльности...
   Они поглядели друг на друга и счастливо рассмеялись. Вдруг Дик схватил приятеля за руку:
   -- Гляди, Чарли! Что они там делают?
   Парней с автоматами уже не было возле башни. Но на ее вершине, возле купола, копошились люди в белых халатах. Даже с борта теплохода, на расстоянии не менее двухсот метров, было видно, что они очень торопились. Вот один из них спустился, осмотрел кабель, тянувшийся сверху, и что-то крикнул. Сейчас же спустились и остальные.
   -- Вон он, тот, тощий дьявол! -- прошептал Дик. Человек в пробковом шлеме и люди в белых халатах поспешно сбежали к берегу и прыгнули в катер. В то же мгновение корпус теплохода задрожал мелкой дрожью:
   заработали машины. Едва катер был поднят, как заплескалась вода за кормой, и остров медленно поплыл в сторону. Теплоход, набирая скорость, вышел из лагуны и взял курс на юг. Чарли и Дик как завороженные смотрели в сторону острова. Он уменьшался на глазах. Башня с куполом становилась все ниже и тоньше и наконец превратилась в едва заметную черточку на горизонте.
   Кто-то кашлянул над их головами. Они оглянулись и увидели человека в тропическом шлеме, стоявшего на мостике. Он всматривался в ту сторону, где таяли очертания острова. К нему подошел моряк в кителе с золотыми нашивками -- очевидно, капитан.
   -- Любуетесь в последний раз, сэр? -- сказал он.
   -- В последний раз, -- не сразу ответил человек в шлеме. -- Больше его никто никогда не увидит.
   -- Обреченный атолл, -- усмехнулся капитан. -- Да, обреченный остров. Через сутки он... пффф!
   -- Мы-то, слава богу, будем уже достаточно далеко отсюда.
   -- Надо надеяться. Я не дал бы ни цента за наши жизни, если бы у нас сейчас что-нибудь случилось с машинами.
   -- Или в дистанционном механизме... Впрочем, за нами прислали бы самолет.
   -- Вы думаете, это бы помогло?
   -- Ну... часа два мы продержались бы как-нибудь.
   -- Я вижу, дорогой сэр, у вас несколько превратное представление о ее мощи, -- человек в тропическом шлеме кивнул головой в сторону острова. -Если завтра к полуночи мы не уберемся от н ее на расстояние по крайней мере километров в сто, нам крышка.
   -- Базисная волна? Не чересчур ли далеко для нее?
   -- Мы попросту сгорим.
   Высоко над теплоходом с сухим шелестом прошли два реактивных самолета.
   -- "Сейбры", -- сказал капитан. -- Они будут патрулировать над объектом все время, до самого момента... -- Тут он случайно взглянул вниз и, увидев Чарли и Дика, стоявших с разинутыми ртами, побагровел и крикнул: -- А вы что здесь торчите? Марш в трюм! Живо, болваны!
   Приятели не стали дожидаться повторного "приглашения" и проворно юркнули в люк. На дне железного колодца Дик остановился.
   -- Темное дело, Чарли, -- пробормотал он. Чарли пощупал карман, в котором лежали заветные конверты, и ничего не ответил.
   ОНА В ДЕЙСТВИИ
   "23 февраля 1954 года. Операция "Плющ", Кваджелейн, адмиралу Брэйву.
   Докладываю, что объект "15" полностью эвакуирован, система пущена в действие согласно инструкции, район объекта патрулируется. Донесений о наличии в опасной зоне посторонних не поступало.
   Полковник Смайерс".
   -- Ну, теперь вряд ли кто поможет этим посторонним, если бы даже донесение о них и поступило, -- пробормотал Смайерс, вытирая мокрый лоб.
   Вечером двадцать восьмого февраля на аэродроме атолла Кваджелейн царило необычное оживление. Аэродром представлял собой одну единственную взлетно-посадочную полосу, проходящую в неприятно близком соседстве с обоими берегами атолла -- океанским и лагунным, и неопытный пилот мог бы легко промахнуться при посадке, опрокинув свой самолет в океан или разбив его о скалистый берег. Впрочем, неопытные пилоты не летали на Кваджелейне, если верить неоднократным заверениям командующего ВВС США о том, что для обслуживания операции "Плющ" выделены самые надежные, проверенные экипажи.
   В описываемый вечер эти экипажи молча копались в своих машинах, впервые в жизни, вероятно, не доверяя техническому персоналу аэродрома. Лица пилотов были озабочены, и то один из них, то другой тревожно оглядывались на солнце, неумолимо сползающее к горизонту. Кроме экипажей, вокруг самолетов толкались и мешали друг другу еще десятка полтора человек, военных и штатских. Они по очереди неловко влезали в кабины, где и без того было тесно от заполнявших их приборов, баллонов и проводов, всевозможных кранов и циферблатов, что-то крутили, отвинчивали, рассматривали, протирали и снова завинчивали, спорили вполголоса и, отдуваясь и обмахиваясь платками, выбирались наружу, чтобы, походив вокруг самолетов, опять кинуться в кабины и крутить, протирать, завинчивать без конца. Зашло солнце, вспыхнули прожекторы, и возня на аэродроме сделалась еще более суетливой и напряженной.
   В одиннадцать часов адмирал Брэйв категорически потребовал, чтобы все -- пилоты, научные работники и военные наблюдатели -- отдохнули хотя бы несколько часов перед операцией. Аэродром опустел, но вряд ли кто из них сомкнул глаза в эту ночь: то, что предстояло, было слишком серьезно и страшно. Никто не знал, как будет вести себя проклятая штука, ожидающая своего часа на далеком бетонированном берегу.
   ...Ровно в два часа ночи слабо хлопнул выстрел, и в черное небо медленно поднялась яркая красная ракета. И сейчас же заревели моторы. На залитый прожекторным светом аэродром выбегали люди, поспешно карабкались по алюминиевым лестницам и скрывались в кабинах. Последним в первый на старте самолет поднялся адмирал Брэйв. Он оглядел аэродром, выплюнул потухшую сигарету и захлопнул за собой дверцу. Поднялась еще одна ракета, на этот раз зеленая. Самолеты, тяжело переваливаясь, выползали на взлетную дорожку, стремглав бросались в непроглядную тьму над океаном и брали курс на север.
   Адмирал, поминутно поглядывая на хронометр, сидел рядом со штурманом. За его спиной копошились у своих приборов авторы и экзаменаторы новейшего ядерного оружия-- ученые и инженеры. В самолете адмирала их было пятеро (десять других летели, на остальных самолетах). В кабине слышны были обрывки разговоров:
   -- Включите Гейгера...
   -- Обычный фон... Около трехсот каунтов... ( Каунт -- единица счета заряженных частиц, проходящих через приборы, которыми измеряют радиацию.)
   -- Космические лучи, разумеется...
   -- Какая высота?
   -- Двадцать тысяч футов. (Шесть тысяч метров)
   -- Не мало ли?
   -- Не бойтесь, коллега...
   Прошло полчаса. Автоматический прибор, вычерчивающий курс, повел линию в обход обреченного атолла на расстоянии около двухсот километров от него.
   -- Подойдите километров на пятьдесят ближе, -- сквозь зубы процедил адмирал.
   -- Слушаюсь, сэр, -- отозвался штурман и передал команду пилотам.
   Теперь самолет пошел вокруг объекта "15" по суживающейся спирали, постепенно приближаясь к нему. Адмирал посмотрел на хронометр. Еще минут пятнадцать... Он выпрямился, чтобы рубашка отстала от мокрой спины. Закурил сигарету и сразу же бросил. Голоса позади смолкли. Еще десять минут... А вдруг ничего не будет? Что, если эти ученые что-нибудь перепутали? Осталось пять минут.
   -- Какой ветер, штурман? -- спросил адмирал.
   -- Запад-северо-запад, сэр.
   -- Не забудьте: держаться только с наветренной стороны... Всем надеть очки!
   Три минуты, две... Лицо штурмана в черных очках кажется мертвенно-бледным. Адмирал поспешно надевает очки-консервы.
   -- Внимание!
   Застрекотали киносъемочные аппараты. И в то же мгновение стало светло.
   Сквозь густо-черные окуляры отчетливо были видны окаменевшие лица, приборы и аппаратура в кабине, рябая поверхность океана и серые полосы слоистых облаков за окном. Свет бил из-за восточного горизонта. Через несколько секунд он померк, и снова все потемнело. Адмирал сорвал очки, крякнул и заслонил глаза. Так, вероятно, бывает с тем, кто заглядывает в доменную печь.
   Первая минута; Над горизонтом поднялся быстро увеличивающийся в размерах ослепительный желто-оранжевый шар.
   Вторая минута. Шар поднялся выше. Диаметр его около километра, высота -- примерно три километра. Смотреть на него без очков все еще трудно, но можно разглядеть на его поверхности темные прослойки.
   Третья минута. Шар продолжает стремительно подниматься и увеличиваться. Цвет его стал кроваво-красным, темные полосы и пятна обозначились резче. Из-за горизонта появились клубящиеся облака раскаленного пара.
   Пятая минута. Шар теряет правильную форму и превращается в пухлое багровое облако, похожее на солдатскую каску. Диаметр облака -- восемь километров, высота -- двенадцать километров. Облако тянет за собой огромный хвост пара и пыли.
   Десятая минута. Облако раздается вширь. Теперь оно напоминает исполинский гриб на скрученной клочковатой ножке. У основания гриба громоздятся тучи пара.
   Пятнадцатая минута. Шляпка гриба расплылась в веретенообразную массу, над которой вырастает второй гриб. Высота верхнего гриба -- двадцать пять -тридцать километров.
   Через полчаса над океаном неподвижно встал невиданной высоты прямой столб серебристо-серого цвета. Вершина его упиралась в туманное пятно, расползавшееся где-то в ионосфере, на высоте ста -- ста пятидесяти километров над океаном.
   Адмирал откинулся на спинку кресла и перевел дыхание. Ученые лихорадочно возились у своих приборов. Были слышны их отрывистые возгласы:
   -- Двадцать пять тысяч... тридцать...
   -- Температура падает медленнее, чем мы рассчитывали, Джеймс.
   -- Оставьте этот спектрограф в покое...
   -- Здесь что-то не так, джентльмены!
   -- Ага! Радиоуглерод... Позвольте, а это еще что такое?
   -- Восемьдесят тысяч каунтов!
   -- Пора выбираться отсюда...
   -- Ни за что, пока я не кончу! Внезапно самолет сильно встряхнуло. Встревоженный адмирал приказал лечь на обратный курс. И тут кто-то крикнул:
   -- Атолл горит!
   Сквозь облака пара у основания огненного столба мерцало красно-желтое пятно. Это горел, рассыпался и тончайшим прахом уносился внутрь столба обреченный атолл;
   Он продолжал гореть и под водой.
   Чарли и Дик, убаюканные легкой качкой, спали и счастливо улыбались во сне. Им снилось, что они стали миллионерами. У них есть своя строительная контора, и строят они только огромные башни с алюминиевыми колпаками. Сам человек в тропическом шлеме почтительно здоровается с ними и предлагает им виски с содовой и консервированное пиво.
   КВАДЖЕЛЕЙН
   -- Проклятый ветер... Ну кто бы мог подумать? Адмирал Брэйв раздраженно ткнул окурок сигары в красивую большую раковину, служившую пепельницей.
   -- Одному богу известно, что получится из всего этого...
   Полковник Смайерс насупился. Генерал Коркран усмехнулся, показав мелкие желтоватые зубы, и откинул со лба жидкую, влажную от испарины прядь.
   -- Ничего, адмирал. Вы еще должны благодарить бога, что ветер был западный. Представляете, что бы было, если бы ему вздумалось подуть с севера? Как раз в эту сторону, на Кваджелейн?
   -- Тогда прежде всего досталось бы вашему великолепному теплоходу... "Санта-Круц", или как его там...
   -- Вот именно. И хлопот было бы много больше. Лучшее из двух зол -меньшее. Брэйв вздохнул:
   -- Боюсь, хлопот нам хватит и теперь. Ведь на Ронгелапе была наша метеостанция. Четырнадцать нижних чинов и лейтенант.
   -- И они...
   -- Попались. Точно так же, как и туземцы.
   -- Черт побери, -- пробормотал Смайерс, вертя зажигалку, -- не хотел бы я быть на их месте. Но, боюсь, я не совсем понимаю, что же произошло... Неужели все это наделала наша бомба?
   -- Нет, -- желчно сказал Коркран, -- это не наша бомба. Это последнее великое противостояние Марса. Не будьте таким... э-э... младенцем, Смайерс. Дело серьезное.
   Брэйв исподлобья взглянул на него, но промолчал. Смайерс обиженно поджал губы:
   -- Я, разумеется, не ученый. Я только строитель. Но... полагаю, как участник операции, я мог бы рассчитывать на... на более вразумительное объяснение. Ронгелап... туземцы, метеостанция -- и наша бомба! И при чем здесь ветер, скажите на милость?
   Коркран снял очки, достал из нагрудного кармана кусочек замши и принялся протирать стекла. Без очков и тропического шлема, за который Смайерс втихомолку называл его "английским резидентом", лицо генерала-ученого стало каким-то детским и растерянным.
   -- Хорошо, Смайерс, попробую объяснить вам популярно. Полмесяца назад мы произвели взрыв нашего устройства -- так? Я не буду вдаваться в подробности термоядерного процесса, это долго и скучно. Главное то, что над местом взрыва возникло, по-видимому, плотное облако радиоактивных продуктов взрыва. И ветер понес это облако на северо-восток. К счастью, -- на северо-восток, а не на юг, не сюда, на Кваджелейн. Но и на северо-восток было достаточно плохо. На пути облака оказался атолл Ронгелап с населением в две сотни канаков и с нашей метеостанцией...
   -- Понятно, понятно, -- проворчал Смайерс. -- Они все заболели атомной горячкой... Искренне благодарен вам, мистер Коркран. -- Он подумал и добавил с глубокомысленным видом: -- За границей, должно быть, теперь поднимется бешеный шум. Но ведь никто не мог предположить таких последствий, как вы думаете?
   Коркран водрузил очки на нос и надменно взглянул на него:
   -- Считается, что мы должны были учесть все, -- даже невозможное.
   Брэйв отсутствующим взглядом смотрел куда-то поверх головы генерала, неслышно барабаня пальцами по столу. Он никогда не любил дельцов, перед которыми ему приходилось пресмыкаться, и ученых, от которых в той или иной степени зависела мощь армии и флота. Вдвойне несимпатичны были ему дельцы и ученые в мундирах, как этот Смайерс и Коркран. Но сейчас они делили с ним ответственность за то, что произошло. Его неприятности были их неприятностями. Он закурил новую сигару и благосклонно кивнул генералу-физику:
   -- Вполне с вами согласен, Коркран. В таких делах всегда есть риск... большой риск. Смайерс вздохнул:
   -- Интересно, в каком они сейчас состоянии? -- Кто? -- Те... туземцы и служащие метеостанции.
   -- А... не знаю, право, -- сказал Брэйв. -- Их привезли сюда, на Кваджелеин, и разместили в гарнизонном госпитале. Ими занимается некто Нортон, полковник, сотрудник АВСС (комиссия по наблюдению за жертвами атомной бомбы. Создана в Японии после взрыва атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки (август 1945 года)). Я вызвал его из Японии и он прилетел через день после взрыва.
   -- Большой специалист? -- Говорят, лучший в мире. -- Еще бы! -- хмуро проворчал Коркран, -- Почти десять лет возится с японцами, пострадавшими в Хиросиме и Нагасаки. Должен же он чему-нибудь научиться за это время...
   -- Он будет здесь через час, я думаю, -- сказал Брэйв. -- Кстати, Коркран, вы, кажется, принимали участие в испытаниях первой водородной бомбы в пятьдесят втором. Случилось ли тогда что-нибудь подобное?
   -- Нет, все прошло нормально.
   -- И чем вы это объясняете?
   Коркран пожал плечами: ..
   -- Эти водородные бомбы -- капризные штуки. Чрезвычайно трудно предсказать все последствия взрыва, Понимаете... слишком много факторов, которые трудно или невозможно учесть заранее.
   -- Например?
   -- Гм... Форма оболочек, их толщина... материал. Гм... Расположение урановых запалов... Мало ли что... Кстати, почему вы называете их бомбами?
   -- То есть...
   -- "Бомбы"! -- Коркран презрительно фыркнул. -- Даже то чудище, которое мы испытывали сейчас, весило со всеми приспособлениями около сорока тонн. А в пятьдесят втором это был чудовищный, неуклюжий фургон весом в семьдесят тонн, и будь я проклят, если кто-нибудь знал заранее, что из него получится!
   Смайерс с любопытством взглянул на генерала, На лице которого изображалась смесь самодовольства и крайней степени брезгливости.
   -- Значит, можно ожидать, что следующий экземпляр будет уже настоящей бомбой?
   -- Возможно. Видите ли, господа, первая термоядерная установка была чрезвычайно примитивной по конструкции. Смесь жидкого дейтерия и жидкого трития, устройства для их хранения, необычайно громоздкие и нерентабельные... Сейчас мы испытали более совершенный образец; Основой в нЕм было твердое вещество - соединение лития с дейтерием и тритием.
   Брэйв зевнул.
   -- К сожалению, -- проговорил он, -- первенство здесь принадлежит не вам.
   -- Русским? -- спросил Смайерс. -- Увы, да.
   Генерал Коркран покраснел.
   -- Ничего нет удивительного! -- сердито выкрикнул он.-- Они тоже не зевают, да никогда и не зевали, если
   вам угодно знать.
   -- А! -- сказал Брэйв. -- Вот и Нортон! В комнату вошел высокий, худощавый человек с утомленным лицом, в коротких штанах и простой серой рубашке с засученными рукавами.
   -- Позвольте вас познакомить, господа. Полковник Нортон -- генерал Коркран...
   -- Мы уже знакомы... во всяком случае, -- заочно, -- буркнул Коркран кивая.
   -- Полковник Нортон -- полковник Смайерс.
   -- Очень рад, сэр, -- сказал Смайерс.
   -- Ну, как у вас там? -- спросил Брэйв, когда Нортон опустился в кресло у окна.
   -- Никто не умер? -- насмешливо процедил Коркран. Нортон внимательно взглянул на него, затем посмотрел на Брэйва:
   -- Я думаю, все в порядке, сэр. Опасности нет никакой.
   -- Слава тебе, господи, -- сказал Брэйв.
   -- Хорошо, что вы вызвали меня сразу же, -- продолжал Нортон. -- Я успел произвести полную дезактивацию, промывание желудков и прочее...
   -- Воображаю! -- хмыкнул Коркран. -- Думаю, что теперь можно поручить лечение вашим местным врачам. Я дал необходимые инструкции, и они справляются превосходно... Одним словом, если дело только в этих беднягах с Ронгелапа, то все в порядке.
   -- Что вы имеете в виду? -- нахмурился Брэйв.
   -- Не пугайте адмирала, доктор! -- насмешливо осклабился Коркран. - Он и так достаточно переволновался из-за этих несчастных канаков. Вы представляете, что теперь будет с мировым общественным мнением?
   -- Черт бы его побрал! -- с большим чувством сказал Брэйв.
   -- Не знаю, джентльмены... -- Нортон встал. -- Для меня человеческая жизнь есть человеческая жизнь, не меньше. Независимо от общественного мнения. Лучевые удары -- это очень болезненно и очень опасно. Вряд ли. они могут быть темой для шуток...
   Он шагнул к двери, но в этот момент на пороге появился лейтенант Погги, адъютант Брэйва.
   -- Прошу прощения, сэр, -- сказал он. -- Радиограмма полковнику Нортону.
   -- Откуда? -- удивленно спросил Нортон, протягивая руку за листком.
   -- Из Токио.
   Нортон торопливо развернул бланк.
   -- Черт... -- хрипло сказал он.
   -- Что? Что случилось? -- Брэйв медленно поднялся, опираясь руками о стол.
   Нортон протянул адмиралу радиограмму:
   -- Мне надо немедленно возвратиться в Японию. Наступила тишина. Наконец Брэйв осторожно положил желтый листок на стол и провел ладонью по побледневшему лицу.
   -- Так, -- проговорил он. -- Ну что ж... Погги! (Адъютант выжидательно глядел на адмирала.) Мой самолет -- для мистера Нортона. В Токио, сейчас же!
   * ЧАСТЬ 2. НЕБО ГОРИТ. *
   новый год
   Для японца -- во всяком случае, для японца, не потерявшего голову и уважение к традициям в неразберихе войны и в сутолоке жизни больших городов, -- Новый год -- всегда событие исключительной важности. Те, кто в полночь тридцать первого декабря с благоговением прислушивается к звонким ударам храмового колокола, знают, что с последним, сто восьмым ударом, все неприятности, пережитые в старом году, исчезают, рассеиваются, как дурной сон, и жизнь снова начинает сиять чистым светом радости и надежд. Поэтому к встрече нового, 1954 года, или 29 года эры СЕва (В Японии летоисчисление ведется не по европейскому образцу, а по годам правления императоров. Эра Сева началась со вступлением на престол императора Хирохито в 1926 году), в семье Сюкити Кубо-сава готовились по всем правилам. Накануне старая КиЕ, маленькая Ацу и Умэ тщательно и ревностно провели "сусу-хараи" -традиционную уборку дома: известно, что счастье и удача нового года входят только в чистый дом. На улице, перед входом в дом, были установлены красивые "кадо-маду" -- каждая из трех косо срезанных стволов бамбука, украшенных ветками сосны и сливы, -- символизирующие пожелание здоровья, силы и смелости. Над дверью красовался внушительный "симэ-нава" -- огромный жгут соломы, охраняющий дом от всякого зла и несчастья. Кладовая была полна съестных припасов, праздничных кушаний и напитков, которыми хозяину и домочадцам предстояло угощаться и угощать в течение всей первой недели января; в шкафу для каждого члена семьи было приготовлено свежее белье и новая одежда. А в самой большой и светлой комнате стоял низенький столик, покрытый двумя листами чистой бумаги, на котором лежали друг на друге, увенчанные аппетитным красным омаром, два "кагами-моти" -- символы удачи -- круглые пироги из толченого отваренного риса. Им предстояло пролежать до одиннадцатого января, чтобы затем быть добросовестно съеденными.
   Короче говоря, праздник обещал быть по-настоящему радостным и веселым, как это принято в каждой семье порядочного японца.
   Сам Сюкити Кубосава, в прошлом ефрейтор корпуса береговой обороны, а ныне радист рыболовной шхуны "Дай-дзю Фукурю-мару", что в переводе означает "Счастливый Дракон No 10", считал себя человеком передовым и не придавал какого-либо значения декоративной стороне новогоднего праздника. Но, во-первых, эта сторона кое-что значит для торжественного настроения, без которого немыслимы праздники подобного рода; во-вторых, как и всякий истинный японец, Кубосава был немного суеверен и втихомолку верил в чудесные свойства "кадо-мацу", "симэ-нава" и прочих атрибутов встречи Нового года. Поэтому он никогда не мешал теще, этому великому, известному всему Коидзу знатоку старых обычаев, действовать по-своему. И КиЕ старалась в полную меру знаний и способностей.
   Шумная, суетливая, она успевала работать сама, давать указания маленькой Ацу и старшей внучке и отвечать на бесконечные вопросы семилетней Ясуко.
   Кубосава, расположившись на чистой циновке с газетой в руках, с любопытством прислушивался к разъяснениям старухи по поводу "кагами-моти". Оказывается, эти круглые сухие ковриги делаются по образу и подобию счастливого зеркала, при помощи которого в незапамятные времена боги выманили из пещеры обиженную богиню света Аматэрасу.
   -- А почему? -- спросила Ясуко. -- Как же? Разве Ясу-тян (Тян -суффикс, придающий японским именам уменьшительно-ласкательный оттенок) не знает, что солнышко приносит нам свет и тепло? Солнышко и есть сама великая Аматэрасу, наша прародительница. Она дает нам свет и счастье. Вот бабушка и испекла кагами-моти, чтобы в новом году в наш дом пришло счастье...
   -- И сусу-хараивы тоже делаете для этого?
   -- Конечно! Нельзя пыль и грязь переносить из старого года в новый. Не будет удачи.
   -- Значит, в прошлом году мать убрала дом не так, как надо... -- не удержался Кубосава.
   -- Что вы, что вы, Сюкити-сан! (Сан -- суффикс, употребляемый в японских именах при почтительном обращении.) Нельзя так говорить -- удача может обидеться!
   Кубосава вздохнул. Удача... Конечно, со стороны могло показаться, что он достаточно удачлив. Стотонная шхуна, на которой он служил, принадлежала самому Нарикава -- человеку, весьма уважаемому в Коидзу. Хозяин благоволил к нему за почтительность и усердие, за то, что он в свое время был в армии и понимал толк в дисциплине. Зарабатывал Кубосава не очень много, но все же гораздо больше, чем простой рыбак. Кроме того, должность ставила его в привилегированное по отношению к прочим положение: он входил в рыбацкую аристократию, в тот круг людей, к которому принадлежали капитаны, начальники лова -- "сэндо", радисты. Как будто бы ясно, что оснований жаловаться на судьбу у него не могло быть. А между тем счастье упорно обходило его домик, В котором он жил с женой, двумя дочками и старухой тещей. Дело в том, что "Счастливому Дракону" не везло. Своего названия он не оправдывал, возможно, потому, что был десятым "Счастливым Драконом", зарегистрированным в списках государственной инспекции морского промысла. Как бы то ни было, улов и, следовательно, доля в наградных с каждым рейсом становились все меньше и меньше. А во время последнего плавания несчастная шхуна попала в индонезийские воды и была задержана за браконьерство. Поистине несчастливый год! Хорошо еще, что удалось откупиться от пограничников уловом. Обычно такие дела оканчивались конфискацией орудий лова и даже самой шхуны, а команду во главе с капитаном сажали на шесть месяцев в тюрьму.
   Неудачи "Счастливого Дракона" выводили толстого Нарикава из себя. Правда, хозяин мог утешаться тем, что все сошло относительно благополучно. Как-никак, шхуна осталась цела, снасти не отобраны, и сам он не был вовлечен ни в какие неприятности. Такому обороту дела хозяин был обязан той традиции, которая свято соблюдается рыбаками всех приморских городков, вроде Коидзу. Пограничники соседних стран, задержавшие японских браконьеров в своих водах, могут сколько угодно опрашивать капитана, начальника лова -- сэндо и команду -- всех вместе и каждого в отдельности, -- пытаясь выяснить, почему они вели лов в чужих водах. Задержанные, чем бы это им ни грозило, будут дружно и угрюмо отстаивать два положения: во-первых, в чужие воды они зашли по незнанию; во-вторых, сделали они это сами, по своей воле, без ведома и, уж конечно, вопреки воле хозяина.