Мы поднялись на последний шестой этаж, где на площадке была всего одна дверь.
– Заходи и постой минуточку, я только свет включу: в прихожей лампочка перегорела, а у меня до всего руки не доходят.
Я застыла в недвижимости, а Никита пропал в темноте. Послышался какой-то посудный грохот, чертыханье, и сразу появился первый свет. Потом еще и еще, и постепенно стали выступать из темноты куски большой необыкновенной квартиры.
– Проходи, – позвал меня Никита, – теперь можно.
Я вошла и остановилась посередине большой комнаты, не зная, куда деть руки. Почему-то это меня очень занимало. Я помялась-помялась и, за неимением лучшего, засунула их в карманы шубы.
– Как у тебя необыкновенно, – сказала я лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.
По дороге я растеряла всю смелость свою и отвагу, и в новых предложенных обстоятельствах чувствовала себя довольно неловко.
– Это мастерская моего отца, – объяснил Никита, помогая мне раздеться, – я теперь здесь живу.
– Теперь живешь? А раньше?
– А раньше жил с женой и сыном.
– Здесь?
– Нет, конечно. У нас есть, вернее была, квартира. Но сейчас я живу здесь один.
– Не сложилось? – спросила я.
– Долго рассказывать, – уклончиво ответил Никита.
– Бывает. Я тоже живу одна.
– Я почему-то так и подумал. Кофе хочешь? – предложил он.
– Почему-то хочу.
– Ну, устраивайся здесь, а я на кухню.
Кухни как таковой не было. Просто часть комнаты с окном была отгорожена от остального пространства вертикальными жалюзи. Было еще два окна, но они находились где-то под потолком, и к ним вела винтовая металлическая лестница. Там, на втором этаже, видимо, находилась спальня. Хотя второй этаж был не совсем полноценным этажом, а просто высокое пространство комнаты разделили надвое широким просторным балконом, который напоминал овальный фуражечный козырек. Он нависал над большей частью мастерской и, казалось, не очень надежно держался на четырех деревянных столбах. Всю свободную стену занимали картины, пустые рамы, какие-то железные приспособления, и чудом закрепленный старый мотоцикл висел высоко и небезопасно. С потолка спускался вентилятор, больше похожий на перевернутый вертолет, служивший заодно люстрой. Мебели почти не было. Два разнокалиберных дивана, кресло-качалка, шикарное кожаное кресло у компьютерного стола, журнальный стол из стекла и металла и в углу большая тумба с телевизором и какой-то музыкальной аппаратурой.
У лестницы, на корявом старом пне, стоял большой круглый аквариум. Я подошла ближе и не увидела в нем ничего, кроме камней и водорослей.
– Знакомься, это Маруся, – сказал Никита, выходя из кухни с туркой в одной руке и двумя керамическими кружками в другой.
– С кем это ты меня знакомишь? – удивилась я.
– С Марусей. Маруся – моя рыба, неужели не видишь?
Я стала внимательно всматриваться сквозь аквариумное стекло и наконец узрела между камнями невзрачную маленькую рыбку какого-то непонятного цвета.
– Где ты ее взял, такую страшную?
– В метро купил.
– В самом деле, в метро? – не поверила я.
– Ну не совсем в метро, – Никита постучал пальцем по толстому аквариумному стеклу, – мужик в переходе пристал: «Купи, да купи!» Ему, видимо, на бутылку не хватало, а Маруся должна была эту проблему решить. Он держал бедную в целлофановом пакете, такую жалкую, такую тоскливую... Глаза грустные-грустные... Ну я и не смог пройти мимо. Дай, думаю, возьму на жареху, все равно дома жрать нечего.
– Ну ты зверолюб. А почему не съел, почему Марусей назвал?
– В твою честь! Разве не ясно?
– Ну все! Поразил и смял. Всем буду рассказывать и гордиться. Раньше именами любимых женщин звезды называли, «мерседесы» всякие. А мной рыбу назвали. Причем серую и холодную.
– Ну, может она и холодная, но никак не серая. И вообще, эта рыба с ярко выраженной индивидуальностью.
– И в чем же эта индивидуальность проявляется? – удивилась я.
– А в том, что Маруся показывается только тем, кто ей понравился, а те, кто ей пришелся не по душе, ее в упор не видят. Для них она в невидимку превращается.
– А ты желание загадывать не пробовал?
– Пробовал, то-то и оно! – обрадовался Никита.
– И что, сбылось?
– Еще как! Вот загадал, пусть мне Маша позвонит, и ты тут как тут, по моему хотению, по Марусиному велению.
– Да иди ты?
– Точно говорю.
– А самому, без рыбы, слабо было позвонить?
– Ты просто меня опередила.
– Да, я такая! – возгордилась я. – Звонить всегда, звонить везде, до дней последних донца. Звонить и никаких гвоздей – вот лозунг мой и солнца.
– Солнце мое, пойдем наверх, я покажу тебе вид из окна.
И действительно чего тянуть, подумала я. Там наверху у него кровать и все такое. Для чего я, собственно? Не кофеи же распивать?
9
10
11
12
– Заходи и постой минуточку, я только свет включу: в прихожей лампочка перегорела, а у меня до всего руки не доходят.
Я застыла в недвижимости, а Никита пропал в темноте. Послышался какой-то посудный грохот, чертыханье, и сразу появился первый свет. Потом еще и еще, и постепенно стали выступать из темноты куски большой необыкновенной квартиры.
– Проходи, – позвал меня Никита, – теперь можно.
Я вошла и остановилась посередине большой комнаты, не зная, куда деть руки. Почему-то это меня очень занимало. Я помялась-помялась и, за неимением лучшего, засунула их в карманы шубы.
– Как у тебя необыкновенно, – сказала я лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.
По дороге я растеряла всю смелость свою и отвагу, и в новых предложенных обстоятельствах чувствовала себя довольно неловко.
– Это мастерская моего отца, – объяснил Никита, помогая мне раздеться, – я теперь здесь живу.
– Теперь живешь? А раньше?
– А раньше жил с женой и сыном.
– Здесь?
– Нет, конечно. У нас есть, вернее была, квартира. Но сейчас я живу здесь один.
– Не сложилось? – спросила я.
– Долго рассказывать, – уклончиво ответил Никита.
– Бывает. Я тоже живу одна.
– Я почему-то так и подумал. Кофе хочешь? – предложил он.
– Почему-то хочу.
– Ну, устраивайся здесь, а я на кухню.
Кухни как таковой не было. Просто часть комнаты с окном была отгорожена от остального пространства вертикальными жалюзи. Было еще два окна, но они находились где-то под потолком, и к ним вела винтовая металлическая лестница. Там, на втором этаже, видимо, находилась спальня. Хотя второй этаж был не совсем полноценным этажом, а просто высокое пространство комнаты разделили надвое широким просторным балконом, который напоминал овальный фуражечный козырек. Он нависал над большей частью мастерской и, казалось, не очень надежно держался на четырех деревянных столбах. Всю свободную стену занимали картины, пустые рамы, какие-то железные приспособления, и чудом закрепленный старый мотоцикл висел высоко и небезопасно. С потолка спускался вентилятор, больше похожий на перевернутый вертолет, служивший заодно люстрой. Мебели почти не было. Два разнокалиберных дивана, кресло-качалка, шикарное кожаное кресло у компьютерного стола, журнальный стол из стекла и металла и в углу большая тумба с телевизором и какой-то музыкальной аппаратурой.
У лестницы, на корявом старом пне, стоял большой круглый аквариум. Я подошла ближе и не увидела в нем ничего, кроме камней и водорослей.
– Знакомься, это Маруся, – сказал Никита, выходя из кухни с туркой в одной руке и двумя керамическими кружками в другой.
– С кем это ты меня знакомишь? – удивилась я.
– С Марусей. Маруся – моя рыба, неужели не видишь?
Я стала внимательно всматриваться сквозь аквариумное стекло и наконец узрела между камнями невзрачную маленькую рыбку какого-то непонятного цвета.
– Где ты ее взял, такую страшную?
– В метро купил.
– В самом деле, в метро? – не поверила я.
– Ну не совсем в метро, – Никита постучал пальцем по толстому аквариумному стеклу, – мужик в переходе пристал: «Купи, да купи!» Ему, видимо, на бутылку не хватало, а Маруся должна была эту проблему решить. Он держал бедную в целлофановом пакете, такую жалкую, такую тоскливую... Глаза грустные-грустные... Ну я и не смог пройти мимо. Дай, думаю, возьму на жареху, все равно дома жрать нечего.
– Ну ты зверолюб. А почему не съел, почему Марусей назвал?
– В твою честь! Разве не ясно?
– Ну все! Поразил и смял. Всем буду рассказывать и гордиться. Раньше именами любимых женщин звезды называли, «мерседесы» всякие. А мной рыбу назвали. Причем серую и холодную.
– Ну, может она и холодная, но никак не серая. И вообще, эта рыба с ярко выраженной индивидуальностью.
– И в чем же эта индивидуальность проявляется? – удивилась я.
– А в том, что Маруся показывается только тем, кто ей понравился, а те, кто ей пришелся не по душе, ее в упор не видят. Для них она в невидимку превращается.
– А ты желание загадывать не пробовал?
– Пробовал, то-то и оно! – обрадовался Никита.
– И что, сбылось?
– Еще как! Вот загадал, пусть мне Маша позвонит, и ты тут как тут, по моему хотению, по Марусиному велению.
– Да иди ты?
– Точно говорю.
– А самому, без рыбы, слабо было позвонить?
– Ты просто меня опередила.
– Да, я такая! – возгордилась я. – Звонить всегда, звонить везде, до дней последних донца. Звонить и никаких гвоздей – вот лозунг мой и солнца.
– Солнце мое, пойдем наверх, я покажу тебе вид из окна.
И действительно чего тянуть, подумала я. Там наверху у него кровать и все такое. Для чего я, собственно? Не кофеи же распивать?
9
Если человек долго голодал, прямо-таки помирал с голоду, то его сразу кормить досыта никак нельзя, он может умереть.
Если человек долго не трахался, то с ним тоже нельзя так сразу помногу и подолгу, он может концы отдать и улететь на небо. Хотя не так давно я уже пыталась что-то подобное проделать. Но, видимо, энергии было еще недостаточно. И вот только теперь, основательно подзаправившись, лежу я на большом пушистом облаке и рассматриваю пальцы своих ног.
– У тебя пальцы на ногах точеные, как пульки, – сказала как-то Юлия, – я бы за такие обалденные пальцы все свои ноги отдала.
– Спасибо. Но я как-то к своим пальцам больше привыкла, – ответила я.
– Вот смотрю на тебя, Маня, и не понимаю, что мужики в тебе находят? – продолжала Юлька. – Пальцы это, конечно, хорошо. Но их редко кто видит, а кто видит, тот в пальцах ни фига не разбирается. Всем подавай ноги, задницу, грудь. А мимо такой высокоинтеллектуальной штуки, как пальцы ног – заметь, ног, а не рук, руки всегда можно сделать, – так вот, именно мимо ног все проходят, не опустив головы. Не соизволив удивиться, восхититься и обрадоваться. А тут такая красотища пропадает! Пулька к пульке! Мечта снайпера! А не какие-нибудь корявые сучковатые корни, на которые и наступить не жалко... И ведь больше ничего, ни кожи, как говорится, ни рожи.
– Ну не скажи, – оправдывалась я, – у меня еще волосы на теле не растут почти нигде. А кожа у меня гладкая, как у Клеопатры.
– В наше время у кого деньги есть, тот и Клеопатра. Так тебе эпиляцию сделают – закачаешься. Одна моя приятельница себе на лобке «мерседес» сэпелировала.
– Сколько же надо там волос иметь? – поразилась я. – И сколько надо выдернуть, чтобы колеса получились, окна, фары всякие...
– Дура необразованная. Не «мерседес», в смысле весь. А только его товарный знак. Кружочек такой и три палочки внутри, понятно?
– Ты со мной как с идиоткой разговариваешь. Конечно, поняла. Только не поняла, зачем ей это надо было?
– Ты что? – Юлька больно постучала кулаком по моему лбу. – Знаешь, как мужики тащатся? Он, то есть мужик, может, о «мерседесе» всю жизнь мечтал. А тут такой сюрприз – имей сколько хочешь и удовольствие получай. А ты – «Клеопатра», е-мое.
– Зато с пальцами ног.
– Да уж. Этого у тебя не отнять.
Не отнять у меня пальцы, не отнять у меня этот день, не отнять у меня этот вечер, не отнять у меня этот фонарь, что светит где-то внизу, и только его плоские желтые лучи упираются в облако, на котором я все еще никак не скончаюсь.
Сколько можно варить этот поганый кофе? Мне уже ничем нельзя помочь. Никакой кофе не поднимет меня на ноги. Ни пожар, ни землетрясение, ни наводнение, ни бог, ни черт и не герой, ни сват, ни брат, ни Чук, ни Гек, ни тьма, ни свет и так далее. Я здесь родилась, я здесь и умру. Если не выгонят. А если выгонят? Неудобно как-то будет. Лучше самой.
– Маш, тебе с сахаром или без? – прокричал снизу Никита.
– Мне с бутербродом, если можно. Есть очень хочется, – ответила я.
Надо одеться. Хотя бы чуть-чуть. Крошки на голом теле будут смотреться неряшливо.
Откуда только силы взялись. Я натянула на себя то, что нужно было натягивать, застегнула то, что нужно было застегивать, и спустилась вниз, чтобы предстать пред светлы очи Никиты усталой, но довольной.
– Ты что, не останешься? – удивился Никита.
Удивиться-то он удивился, но как-то не очень убедительно. Типа даже кофе не попьешь? Я сразу сникла. Куда только все делось.
– У меня еще дома дела, – засуетилась я.
– Какие дела на ночь глядя?
– Заказ намечается неплохой. Завтра встреча. Надо подготовиться.
– Успеешь, побудь еще немного.
– Не могу, правда.
– Я тебя отвезу?
– Что ты, сейчас такие пробки. Лучше я на метро, дорогу знаю, не заблужусь.
– Ты обиделась на что-то?
На что я могла обидеться? Что я маленькая, что ли? Просто мне так хотелось остаться, но я уже приготовилась уйти.
– Кофе совсем не сладкий, – растягивая время, сказала я. – А я люблю сладкое.
– Исправлюсь, виноват, – обрадовался Никита. – Три ложки?
– Лучше четыре.
Мы стояли разделенные столом, как пропастью во ржи, и вели какой-то бестолковый разговор.
– А пять можно? – продолжал Никита.
– Пять нельзя, я стану вся сладкая до приторности.
– Ты не сладкая, ты другая.
– Какая другая?
– Я не знаю. Еще не распробовал. Что-то острое, горькое, терпкое.
– Это плохо?
– Это хорошо. Я люблю, когда внутри все горит. И губы жжет...
Странно, подумала я. Мы только однажды побывали в полноценной постели и один раз в межгаражном снегу, но наши тела успели познакомиться лучше, чем мы сами. Стоим, как два тополя на Плющихе, и некому руку подать.
Хотелось остаться, хотелось сесть, а потом опуститься на колени и преодолеть метровое пространство ползком, хотелось ухватиться за его плечи обеими руками и держаться из последних сил, и чтобы он не отпускал и тоже держался за меня как за последнюю возможность вместе выжить и не пропасть поодиночке.
Я сделала шаг в сторону двери, но колени предательски дрогнули. Я их медленно выпрямила и уже довольно уверенно направилась к выходу.
– Ты мне позвонишь? – заворачивая меня в шарф, спросил Никита.
– Нет уж. Лучше вы к нам.
– Нет проблем. Но у тебя такой плотный график.
– Ничего, как-нибудь по блату выделим вам индивидуальное окно.
– Буду рад.
– Ну, пока?
– Пока.
И я, чмокнутая в щеку, вывалилась на улицу.
На улице шел мелкий, переходящий в дождь снег. Почему так невесело? Почему так тревожно? Как побитая собака, тащилась я по темным подворотням в поисках приключений, рискуя каждую минуту стать жертвой серийного маньяка. Ну и пусть, думала я. Так мне и надо.
За спиной послышались быстрые догоняющие шаги. Я, не оборачиваясь, прибавила ходу, и ноги сами, не управляемые головой, понесли меня вперед, куда глаза глядят. В висках застучали настойчивые пионерские барабаны, а где-то в глубине моего путаного, теряющегося сознания радостно и фальшиво заорал звонкий кукарекающий горн: «Ту-ту-ту, ту-ту-ту, свалим бабу поутру!» Я побежала еще быстрее и, споткнувшись о какой-то выступающий из земли железный прут, кулем свалилась на землю, закрыв почему-то голову руками. Дура бестолковая! Как будто ему голова моя нужна.
– Машка! Ты что, не слышишь? – маньяк с голосом Никиты, помог мне встать. – Зову тебя, зову... Не ударилась?
Я молча отряхивала с себя снег.
– Какой я идиот, – продолжал Никита, – тут же есть другой путь, по светлой улице, а я тебе его не показал. Потом выбежал, а тебя уже нет. Ты что испугалась?
– Ничуть, – спокойно сказала я, – просто чуть не родила.
– Прости меня, Машка, – продолжал Никита, – пойдем домой, а? Ну, что случилось? Ты так вся напряглась, когда уходила, что я ничего не понял.
– Нет, Никита, мне надо домой, у меня кот некормленый.
– Опять?
– Опять и снова, – сказала я и заплакала.
– Дура ты моя дура, – сказал Никита, обнимая меня за плечи, – идем, я возьму машину и отвезу тебя домой.
– Не надо отвозить меня домой, я не маленькая.
– Маленькая и глупенькая женщина с самыми красивыми на свете пальцами ног.
– Ты заметил? – обрадовалась я.
– Еще бы! – засмеялся Никита, – заметил, заценил и возгордился!
Несмотря ни на что, жизнь хороша и удивительна. Я провела ночь у Никиты, а утром он отвез меня домой.
Если человек долго не трахался, то с ним тоже нельзя так сразу помногу и подолгу, он может концы отдать и улететь на небо. Хотя не так давно я уже пыталась что-то подобное проделать. Но, видимо, энергии было еще недостаточно. И вот только теперь, основательно подзаправившись, лежу я на большом пушистом облаке и рассматриваю пальцы своих ног.
– У тебя пальцы на ногах точеные, как пульки, – сказала как-то Юлия, – я бы за такие обалденные пальцы все свои ноги отдала.
– Спасибо. Но я как-то к своим пальцам больше привыкла, – ответила я.
– Вот смотрю на тебя, Маня, и не понимаю, что мужики в тебе находят? – продолжала Юлька. – Пальцы это, конечно, хорошо. Но их редко кто видит, а кто видит, тот в пальцах ни фига не разбирается. Всем подавай ноги, задницу, грудь. А мимо такой высокоинтеллектуальной штуки, как пальцы ног – заметь, ног, а не рук, руки всегда можно сделать, – так вот, именно мимо ног все проходят, не опустив головы. Не соизволив удивиться, восхититься и обрадоваться. А тут такая красотища пропадает! Пулька к пульке! Мечта снайпера! А не какие-нибудь корявые сучковатые корни, на которые и наступить не жалко... И ведь больше ничего, ни кожи, как говорится, ни рожи.
– Ну не скажи, – оправдывалась я, – у меня еще волосы на теле не растут почти нигде. А кожа у меня гладкая, как у Клеопатры.
– В наше время у кого деньги есть, тот и Клеопатра. Так тебе эпиляцию сделают – закачаешься. Одна моя приятельница себе на лобке «мерседес» сэпелировала.
– Сколько же надо там волос иметь? – поразилась я. – И сколько надо выдернуть, чтобы колеса получились, окна, фары всякие...
– Дура необразованная. Не «мерседес», в смысле весь. А только его товарный знак. Кружочек такой и три палочки внутри, понятно?
– Ты со мной как с идиоткой разговариваешь. Конечно, поняла. Только не поняла, зачем ей это надо было?
– Ты что? – Юлька больно постучала кулаком по моему лбу. – Знаешь, как мужики тащатся? Он, то есть мужик, может, о «мерседесе» всю жизнь мечтал. А тут такой сюрприз – имей сколько хочешь и удовольствие получай. А ты – «Клеопатра», е-мое.
– Зато с пальцами ног.
– Да уж. Этого у тебя не отнять.
Не отнять у меня пальцы, не отнять у меня этот день, не отнять у меня этот вечер, не отнять у меня этот фонарь, что светит где-то внизу, и только его плоские желтые лучи упираются в облако, на котором я все еще никак не скончаюсь.
Сколько можно варить этот поганый кофе? Мне уже ничем нельзя помочь. Никакой кофе не поднимет меня на ноги. Ни пожар, ни землетрясение, ни наводнение, ни бог, ни черт и не герой, ни сват, ни брат, ни Чук, ни Гек, ни тьма, ни свет и так далее. Я здесь родилась, я здесь и умру. Если не выгонят. А если выгонят? Неудобно как-то будет. Лучше самой.
– Маш, тебе с сахаром или без? – прокричал снизу Никита.
– Мне с бутербродом, если можно. Есть очень хочется, – ответила я.
Надо одеться. Хотя бы чуть-чуть. Крошки на голом теле будут смотреться неряшливо.
Откуда только силы взялись. Я натянула на себя то, что нужно было натягивать, застегнула то, что нужно было застегивать, и спустилась вниз, чтобы предстать пред светлы очи Никиты усталой, но довольной.
– Ты что, не останешься? – удивился Никита.
Удивиться-то он удивился, но как-то не очень убедительно. Типа даже кофе не попьешь? Я сразу сникла. Куда только все делось.
– У меня еще дома дела, – засуетилась я.
– Какие дела на ночь глядя?
– Заказ намечается неплохой. Завтра встреча. Надо подготовиться.
– Успеешь, побудь еще немного.
– Не могу, правда.
– Я тебя отвезу?
– Что ты, сейчас такие пробки. Лучше я на метро, дорогу знаю, не заблужусь.
– Ты обиделась на что-то?
На что я могла обидеться? Что я маленькая, что ли? Просто мне так хотелось остаться, но я уже приготовилась уйти.
– Кофе совсем не сладкий, – растягивая время, сказала я. – А я люблю сладкое.
– Исправлюсь, виноват, – обрадовался Никита. – Три ложки?
– Лучше четыре.
Мы стояли разделенные столом, как пропастью во ржи, и вели какой-то бестолковый разговор.
– А пять можно? – продолжал Никита.
– Пять нельзя, я стану вся сладкая до приторности.
– Ты не сладкая, ты другая.
– Какая другая?
– Я не знаю. Еще не распробовал. Что-то острое, горькое, терпкое.
– Это плохо?
– Это хорошо. Я люблю, когда внутри все горит. И губы жжет...
Странно, подумала я. Мы только однажды побывали в полноценной постели и один раз в межгаражном снегу, но наши тела успели познакомиться лучше, чем мы сами. Стоим, как два тополя на Плющихе, и некому руку подать.
Хотелось остаться, хотелось сесть, а потом опуститься на колени и преодолеть метровое пространство ползком, хотелось ухватиться за его плечи обеими руками и держаться из последних сил, и чтобы он не отпускал и тоже держался за меня как за последнюю возможность вместе выжить и не пропасть поодиночке.
Я сделала шаг в сторону двери, но колени предательски дрогнули. Я их медленно выпрямила и уже довольно уверенно направилась к выходу.
– Ты мне позвонишь? – заворачивая меня в шарф, спросил Никита.
– Нет уж. Лучше вы к нам.
– Нет проблем. Но у тебя такой плотный график.
– Ничего, как-нибудь по блату выделим вам индивидуальное окно.
– Буду рад.
– Ну, пока?
– Пока.
И я, чмокнутая в щеку, вывалилась на улицу.
На улице шел мелкий, переходящий в дождь снег. Почему так невесело? Почему так тревожно? Как побитая собака, тащилась я по темным подворотням в поисках приключений, рискуя каждую минуту стать жертвой серийного маньяка. Ну и пусть, думала я. Так мне и надо.
За спиной послышались быстрые догоняющие шаги. Я, не оборачиваясь, прибавила ходу, и ноги сами, не управляемые головой, понесли меня вперед, куда глаза глядят. В висках застучали настойчивые пионерские барабаны, а где-то в глубине моего путаного, теряющегося сознания радостно и фальшиво заорал звонкий кукарекающий горн: «Ту-ту-ту, ту-ту-ту, свалим бабу поутру!» Я побежала еще быстрее и, споткнувшись о какой-то выступающий из земли железный прут, кулем свалилась на землю, закрыв почему-то голову руками. Дура бестолковая! Как будто ему голова моя нужна.
– Машка! Ты что, не слышишь? – маньяк с голосом Никиты, помог мне встать. – Зову тебя, зову... Не ударилась?
Я молча отряхивала с себя снег.
– Какой я идиот, – продолжал Никита, – тут же есть другой путь, по светлой улице, а я тебе его не показал. Потом выбежал, а тебя уже нет. Ты что испугалась?
– Ничуть, – спокойно сказала я, – просто чуть не родила.
– Прости меня, Машка, – продолжал Никита, – пойдем домой, а? Ну, что случилось? Ты так вся напряглась, когда уходила, что я ничего не понял.
– Нет, Никита, мне надо домой, у меня кот некормленый.
– Опять?
– Опять и снова, – сказала я и заплакала.
– Дура ты моя дура, – сказал Никита, обнимая меня за плечи, – идем, я возьму машину и отвезу тебя домой.
– Не надо отвозить меня домой, я не маленькая.
– Маленькая и глупенькая женщина с самыми красивыми на свете пальцами ног.
– Ты заметил? – обрадовалась я.
– Еще бы! – засмеялся Никита, – заметил, заценил и возгордился!
Несмотря ни на что, жизнь хороша и удивительна. Я провела ночь у Никиты, а утром он отвез меня домой.
10
Утро вечера умнее, и это радует. Все хорошо как никогда, только надо в это поверить. И я стараюсь верить, во что бы то ни стало.
А в это утро не стало снега. Ну совсем! На корню пропал, исчез, расплавился. Обширный пустырь перед моим домом превратился в зеленовато-коричневое футбольное поле, которым дворовая ребятня не спешила воспользоваться. Поле, как и весь город, было сплошь обложено крупнокалиберными минами, и любое неосторожное движение или шаг в сторону с нахоженной тропы мог обернуться взрывом кучи собачьего дерьма, лишь слегка схваченного тонкой сухой коркой.
Среди всего этого милитаристского великолепия всюду торчали кнопки цветов мать-и-мачехи, и верилось, что зеленые победят, и коричневые скроются из глаз до следующей партизанской зимы.
Захотелось надеть что-нибудь голубое и розовое, чтобы закрепить свое замечательное настроение. Но с розовым у меня всегда были нелады, а из голубого, пригодного к употреблению по такой погоде, остались только джинсы, и я не преминула ими воспользоваться. Пуговица с трудом, но застегнулась. Правильно говорит Юлька, жрать меньше надо. С завтрашнего дня на кефир, яблоки и черный хлеб, а то в приличном обществе раздеться будет стыдно.
Чья бы, не побоюсь этого слова, корова мычала. Не далее как вчера раздевалась и не далее как завтра, быть может, разденусь вновь. Или все-таки погодить? Если бы я была умная и опытная стерва, я так бы и сделала. Пропала на недельку-другую, пусть помучается. Но из двух мучеников, первым сдается слабейший. А слабейший – не надо рассказывать кто. Так зачем мучиться, если уже сегодня нет сил? Если уже сегодня за моей спиной шевелятся и вздрагивают маленькие и прозрачные, как у стрекоз, крылья. Не белые лебединые, а крошечные, слюдяные, эльфовые крылышки, которые хоть и не могут поднять меня в облака, но состояние полета я с ними уже испытываю. А может быть, это крылья любви? Да разве они такие? Батюшки, какое грозное словосочетание – крылья любви. Но никто, моя дорогая, тебя за язык не тянул. Что сказано, то сделано, только мурашки по коже. Крупные такие, наглые. Начинаются где-то в паху и распостраняются по всему телу, как зараза, со скоростью ветра. И такая мурашкообразная ветрянка поднимается к самой голове, приподнимает волосы у корней и, немного ослабев, мчится вниз, снова через пах, по коленям, икрам и пальцам ног. Радость небольшая, я вам скажу. Микроскопический оргазм без права передачи удовольствия близлежащему товарищу по счастью.
Где ты, мой товарищ по счастью? Что сейчас делаешь? Наверное, спишь как ребенок и видишь постэротические сны? Найди там для меня маленькую блатную роль. Я буду слушаться тебя беспрекословно, и ты, заметив наконец скромную статистку, скажешь: «А вот вы, я вам говорю, барышня, подойдите поближе». И я подойду. А ты одной рукой обнимешь меня за плечи, а другой поднесешь ко рту матюгальник и крикнешь: «На сегодня все свободны!» И все станут расходиться, а мы уединимся в твоем режиссерском вагончике и будем репетировать до утра, пока ты не поймешь, что мое, хоть и скромное, но дарование, выше всяких похвал.
Но чем плоха ночь? Тем, что она имеет обыкновение заканчиваться, и наступает утро, а с ним незаметно, как старость, подкрадывается вопрос: что делать? Кто виноват, не спрашиваю, это и так понятно, без объяснений.
Виновата девочка-марионеточка, которая снова начинает переживать и дергаться. Что делать, мама дорогая?
А ничего! Быстро-быстро перебирай ножками – и на улицу, к цветам, небу, солнцу и людям хорошим и плохим. Ведь если люди нарождаются, значит, это кому-нибудь нужно?
А в это утро не стало снега. Ну совсем! На корню пропал, исчез, расплавился. Обширный пустырь перед моим домом превратился в зеленовато-коричневое футбольное поле, которым дворовая ребятня не спешила воспользоваться. Поле, как и весь город, было сплошь обложено крупнокалиберными минами, и любое неосторожное движение или шаг в сторону с нахоженной тропы мог обернуться взрывом кучи собачьего дерьма, лишь слегка схваченного тонкой сухой коркой.
Среди всего этого милитаристского великолепия всюду торчали кнопки цветов мать-и-мачехи, и верилось, что зеленые победят, и коричневые скроются из глаз до следующей партизанской зимы.
Захотелось надеть что-нибудь голубое и розовое, чтобы закрепить свое замечательное настроение. Но с розовым у меня всегда были нелады, а из голубого, пригодного к употреблению по такой погоде, остались только джинсы, и я не преминула ими воспользоваться. Пуговица с трудом, но застегнулась. Правильно говорит Юлька, жрать меньше надо. С завтрашнего дня на кефир, яблоки и черный хлеб, а то в приличном обществе раздеться будет стыдно.
Чья бы, не побоюсь этого слова, корова мычала. Не далее как вчера раздевалась и не далее как завтра, быть может, разденусь вновь. Или все-таки погодить? Если бы я была умная и опытная стерва, я так бы и сделала. Пропала на недельку-другую, пусть помучается. Но из двух мучеников, первым сдается слабейший. А слабейший – не надо рассказывать кто. Так зачем мучиться, если уже сегодня нет сил? Если уже сегодня за моей спиной шевелятся и вздрагивают маленькие и прозрачные, как у стрекоз, крылья. Не белые лебединые, а крошечные, слюдяные, эльфовые крылышки, которые хоть и не могут поднять меня в облака, но состояние полета я с ними уже испытываю. А может быть, это крылья любви? Да разве они такие? Батюшки, какое грозное словосочетание – крылья любви. Но никто, моя дорогая, тебя за язык не тянул. Что сказано, то сделано, только мурашки по коже. Крупные такие, наглые. Начинаются где-то в паху и распостраняются по всему телу, как зараза, со скоростью ветра. И такая мурашкообразная ветрянка поднимается к самой голове, приподнимает волосы у корней и, немного ослабев, мчится вниз, снова через пах, по коленям, икрам и пальцам ног. Радость небольшая, я вам скажу. Микроскопический оргазм без права передачи удовольствия близлежащему товарищу по счастью.
Где ты, мой товарищ по счастью? Что сейчас делаешь? Наверное, спишь как ребенок и видишь постэротические сны? Найди там для меня маленькую блатную роль. Я буду слушаться тебя беспрекословно, и ты, заметив наконец скромную статистку, скажешь: «А вот вы, я вам говорю, барышня, подойдите поближе». И я подойду. А ты одной рукой обнимешь меня за плечи, а другой поднесешь ко рту матюгальник и крикнешь: «На сегодня все свободны!» И все станут расходиться, а мы уединимся в твоем режиссерском вагончике и будем репетировать до утра, пока ты не поймешь, что мое, хоть и скромное, но дарование, выше всяких похвал.
Но чем плоха ночь? Тем, что она имеет обыкновение заканчиваться, и наступает утро, а с ним незаметно, как старость, подкрадывается вопрос: что делать? Кто виноват, не спрашиваю, это и так понятно, без объяснений.
Виновата девочка-марионеточка, которая снова начинает переживать и дергаться. Что делать, мама дорогая?
А ничего! Быстро-быстро перебирай ножками – и на улицу, к цветам, небу, солнцу и людям хорошим и плохим. Ведь если люди нарождаются, значит, это кому-нибудь нужно?
11
Юлька сидела за столом в нашей конторской кухне и вяло размешивала сахар в кофейной чашке.
– Здорово! – сказала я.
– Здорово, – ответила Юлька.
– Как жизнь молодая?
– Издеваешься?
– Отнюдь. Просто спрашиваю.
– Нет, издеваешься!
– Да почему?
– Да потому. Ты на себя сегодня в зеркало смотрела?
– А что? – Я машинально поправила волосы и полезла в сумку за косметичкой.
– Ты же светишься вся, сияешь как медный таз.
– Что, так заметно?
Юлька не успела ответить, потому что на кухню влетел Савва Морозыч и заорал с порога:
– Привет, девчонки!
– Привет, Савва Морозыч, – хором откликнулись мы.
– Бородина, что с тобой? – обратился он ко мне и, налив себе кофе, стал внимательно меня рассматривать.
– А что со мной?
– У тебя не день рождения случайно? Сияешь вся как медный таз.
Я глупо заулыбалась и не нашла что ответить. Зато Юлька не растерялась:
– Это у нее косметолог новый появился. Витамины внутрь, витамины наружу. Или на рожу? Чего он с тобой делает, Манюнь?
– Да пошла ты, – разозлилась я.
– Ну, девочки, не ссорьтесь, – встрял Савва, – косметологи приходят и уходят, а работа остается. Так что поговорим о деле.
Мы заскучали и приготовились его слушать.
– Завтра в Сокольниках открывается международная мебельная выставка. Я там буду, но все сделать не успею. Поэтому мне понадобится ваша помощь. Надо будет просто походить, посмотреть, познакомиться. Если что-нибудь понравится, мебель какая-нибудь или фабрика, я доверяю вашему безупречному вкусу, можете спокойно раздать визитки и приглашения в наш салон. Каталоги посмотрите, прайсы... Ну, в общем, не мне вас учить.
– А как насчет шоколадки? – встряла Юлька.
– Какой еще шоколадки? – удивился Савва.
– Ну как же, – возмутилась Юлька, – мы, в свой единственный выходной, вместо того чтобы чистить перышки и приобретать товарный вид, будем тратить драгоценное время на улучшение вашего благосостояния?
– Не перестаю удивляться твоей наглости, – задохнулся Савва. – Уволю к чертовой матери! Будешь знать, как рыбой торговать!
– Ладно, Юлька, – вмешалась я, – имей совесть, не каждый же день выставка. Мы сходим, Савва Морозыч.
– Машину хоть дадите? – не унималась Юлька. – А то моя в ремонте.
– Ничего, как-нибудь на своих двоих доберетесь, – ответил шеф и вылетел из кухни.
Я смотрела на Юльку, Юлька смотрела в окно.
– Ну что ты опять нарываешься? – спросила я.
– Оставь меня в покое, – раздраженно ответила она.
– У тебя все в порядке?
– Я, по-моему, тебе уже сказала. Оставь меня...
– Как хочешь... Но лучше бы ты на мне срывалась, а не на нем. А то он не посмотрит... мужик все-таки... самолюбие и все такое...
– Надоело. Все надоело! Не могу даже видеть его.
Юлька стояла ко мне спиной и продолжала глядеть в окно, но я почувствовала в ее голосе слезы.
Я подошла сзади и обняла ее за плечи.
– Все будет хорошо, Юль. Все будет очень хорошо. Только потерпи немножко.
– Вот только не надо меня жалеть. – Юлька вырвалась из моих рук, пошла к раковине и стала мыть чашку.
– А я тебя не жалею. Я просто тебя люблю.
– Ну вот! – засмеялась она. – Хоть кто-то меня любит.
– Я не кто-то, я твоя единственная подруга. А в нашей жизни это не так часто встречается.
– Вот только не надо пафоса. Дружба, любовь... Не смеши меня, а то я сейчас заплачу.
– А ты и поплачь. Это иногда помогает. Только не на рабочем месте.
– Слушай, ну хватит, а? Меня уже тошнить начинает от твоего кленового сиропа.
– Почему кленового?
– Сама не знаю. Так, слово красивое подвернулось.
– Вот и хорошо.
– Что хорошо?
– Что хорошо кончается.
– Прости меня, Мань, что-то совсем нервы расшатались, месячные, наверное, скоро.
– Да ты что, Юль. Разве я не понимаю.
Мы обнялись и растроганно захлюпали носами.
– Здорово! – сказала я.
– Здорово, – ответила Юлька.
– Как жизнь молодая?
– Издеваешься?
– Отнюдь. Просто спрашиваю.
– Нет, издеваешься!
– Да почему?
– Да потому. Ты на себя сегодня в зеркало смотрела?
– А что? – Я машинально поправила волосы и полезла в сумку за косметичкой.
– Ты же светишься вся, сияешь как медный таз.
– Что, так заметно?
Юлька не успела ответить, потому что на кухню влетел Савва Морозыч и заорал с порога:
– Привет, девчонки!
– Привет, Савва Морозыч, – хором откликнулись мы.
– Бородина, что с тобой? – обратился он ко мне и, налив себе кофе, стал внимательно меня рассматривать.
– А что со мной?
– У тебя не день рождения случайно? Сияешь вся как медный таз.
Я глупо заулыбалась и не нашла что ответить. Зато Юлька не растерялась:
– Это у нее косметолог новый появился. Витамины внутрь, витамины наружу. Или на рожу? Чего он с тобой делает, Манюнь?
– Да пошла ты, – разозлилась я.
– Ну, девочки, не ссорьтесь, – встрял Савва, – косметологи приходят и уходят, а работа остается. Так что поговорим о деле.
Мы заскучали и приготовились его слушать.
– Завтра в Сокольниках открывается международная мебельная выставка. Я там буду, но все сделать не успею. Поэтому мне понадобится ваша помощь. Надо будет просто походить, посмотреть, познакомиться. Если что-нибудь понравится, мебель какая-нибудь или фабрика, я доверяю вашему безупречному вкусу, можете спокойно раздать визитки и приглашения в наш салон. Каталоги посмотрите, прайсы... Ну, в общем, не мне вас учить.
– А как насчет шоколадки? – встряла Юлька.
– Какой еще шоколадки? – удивился Савва.
– Ну как же, – возмутилась Юлька, – мы, в свой единственный выходной, вместо того чтобы чистить перышки и приобретать товарный вид, будем тратить драгоценное время на улучшение вашего благосостояния?
– Не перестаю удивляться твоей наглости, – задохнулся Савва. – Уволю к чертовой матери! Будешь знать, как рыбой торговать!
– Ладно, Юлька, – вмешалась я, – имей совесть, не каждый же день выставка. Мы сходим, Савва Морозыч.
– Машину хоть дадите? – не унималась Юлька. – А то моя в ремонте.
– Ничего, как-нибудь на своих двоих доберетесь, – ответил шеф и вылетел из кухни.
Я смотрела на Юльку, Юлька смотрела в окно.
– Ну что ты опять нарываешься? – спросила я.
– Оставь меня в покое, – раздраженно ответила она.
– У тебя все в порядке?
– Я, по-моему, тебе уже сказала. Оставь меня...
– Как хочешь... Но лучше бы ты на мне срывалась, а не на нем. А то он не посмотрит... мужик все-таки... самолюбие и все такое...
– Надоело. Все надоело! Не могу даже видеть его.
Юлька стояла ко мне спиной и продолжала глядеть в окно, но я почувствовала в ее голосе слезы.
Я подошла сзади и обняла ее за плечи.
– Все будет хорошо, Юль. Все будет очень хорошо. Только потерпи немножко.
– Вот только не надо меня жалеть. – Юлька вырвалась из моих рук, пошла к раковине и стала мыть чашку.
– А я тебя не жалею. Я просто тебя люблю.
– Ну вот! – засмеялась она. – Хоть кто-то меня любит.
– Я не кто-то, я твоя единственная подруга. А в нашей жизни это не так часто встречается.
– Вот только не надо пафоса. Дружба, любовь... Не смеши меня, а то я сейчас заплачу.
– А ты и поплачь. Это иногда помогает. Только не на рабочем месте.
– Слушай, ну хватит, а? Меня уже тошнить начинает от твоего кленового сиропа.
– Почему кленового?
– Сама не знаю. Так, слово красивое подвернулось.
– Вот и хорошо.
– Что хорошо?
– Что хорошо кончается.
– Прости меня, Мань, что-то совсем нервы расшатались, месячные, наверное, скоро.
– Да ты что, Юль. Разве я не понимаю.
Мы обнялись и растроганно захлюпали носами.
12
Каждой выставке свое время. Если пришла осень, значит, жди выставки в Экспоцентре, если весна – мебельная выставка в Сокольниках не заставит себя ждать. По сравнению с Экспоцентром действие, происходящее в Сокольниках, выглядит, по меньшей мере, скромно. Масштабы не те, фабрики не те, мебель не та, даже редкие иностранцы вроде бы те, но все равно не те – в общем, шику, блеску не достает. Народу мало, да и тот какой-то вялый.
– Чем меньше народу, тем больше кислороду, – сказала Юлька, охватив хозяйским взглядом окрестности, – быстрее все обежим и будем свободны как птицы.
– Куда нам спешить, – ответила я, – день все равно потерян.
– В нашем с тобой возрасте, дорогая моя, и при нашем семейном положении, ни один день не может быть потерян даром. Все должно пойти в дело и нам на пользу. Смотри, сколько мужиков кругом! И всем чего-то надо, все чего-то хотят.
– Вот именно! Чего-то, а не кого-то. Чувствуешь разницу? Или ты думаешь, что все эти ламинатные короли, деревянные принцы, воротилы кухонного бизнеса пришли на мебельную ярмарку с одной-единственной целью снять девочек?
– Ну, зачем же так грубо? Полезное не грех совместить с приятным и получить от этого обоюдовыгодное удовольствие.
– Юля, не ты ли меня учила, что деньги и секс разложены по разным корзинам? Давай не будем отвлекаться, быстренько все посмотрим и разбежимся по домам. У меня сегодня дел по горло.
– Знаем мы твои дела. Как, кстати, поживает мой протеже?
– Это ты о ком?
– А все о нем же.
– О Никите?
– Разумеется, о нем, любимом. Или у тебя еще кто-нибудь появился?
– Любимом кем?
– Ну, явно не мной.
– У нас все хорошо.
– «Все хорошо» – и все?
– А что?
– А где душещипательные подробности?
– А их нет и не будет, пока ты не перестанешь разговаривать со мной в таком тоне.
Юлька неожиданно остановилась у какого-то навороченного дивана и стала его общупывать со всех сторон.
– Мань, смотри, какая красотища!
К нам тут же подскочила девица на высоченных шпильках и защебетала:
– Добро пожаловать на экспозицию фабрики «Ретро», менеджер Ольга, чем я могу вам помочь?
– Скажите, пожалуйста, – продолжала Юлька, – а как вся эта роскошь раскладывается?
– Механизм нового поколения, усовершенствованная американская раскладушка, представляющая собой жесткий металлический каркас, усиленный плотной сеткой оригинального плетения, снабженный прочным ортопедическим матрасом и пылеотталкивающим покрывалом, которые являются гарантом вашего безмятежного сна.
Успешно оттараторив зазубренный текст, девушка перевела дыхание и уставилась на нас с немым вопросом.
– Здорово! – восхитилась Юлька. – И почем все эти ночные радости? Прайс можно посмотреть?
– Да, пожалуйста. Вы частные лица или представляете собой торговую фирму?
– Ну, конечно, мы банда, то есть фирма. Кстати, вот вам визитка нашего салона.
– Замечательно! – обрадовалась девица. – Для торговых организаций у нас предусмотрены существенные скидки.
Мы с Юлькой устроились в удобных креслах у низкого журнального столика и с умным видом погрузились в прайсы, а девица отошла к вновь прибывшим клиентам.
– И каким же это тоном я с тобой разговариваю? – продолжая прерванный разговор, вдруг спросила Юлька.
– Ты о чем?
– Я все о нем же.
– Ты говоришь со мной неподобающим для данной ситуации тоном. Короче, я сыта твоими подковырялками по горло.
– Чем-чем ты сыта? – засмеялась Юлька. – Ну-ка повтори.
– На бис повторить или как? – разозлилась я.
– Ну ладно, не сердись, – сказала Юлька и виновато на меня посмотрела, – это я от зависти.
– Завидуешь, так и завидуй себе в тряпочку. И нечего на людей бросаться. А то «косметолог», е-мое... Маска внутрь... Не твоего ума дело. Понятно?
– Я, по-моему, извинилась.
– Это по-твоему. А по-моему, если ты мне подруга, то должна радоваться за меня, а не мотать нервы.
– Ну, ладно, Мань, все равно не подеремся. Мир, май, труд все перетрут.
Напряжение последних двух дней было снято. Я снова уткнулась в прайсы, Юлька тоже расслабилась, огляделась по сторонам и заскучала.
– Да, контингент так себе, особо не разбежишься, – заметила Юлька, провожая взглядом какую-то делегацию.
По всей видимости, это были итальянцы. Они отчаянно жестикулировали и что-то громко обсуждали на своем птичьем языке.
Их голоса утонули в реве громкоговорителя, который неожиданно что-то вякнул и тут же заткнулся.
– Ну, тут все ясно, – сказала я, – будем брать.
– Ясно так ясно, – отозвалась Юлька, сгребая со стола каталоги, – визитку оставили, каталоги взяли, пошли дальше.
Мы встали с кресел и, поблагодарив менеджера Ольгу, направились к следующей экспозиции, у которой толпилась группа товарищей. Вдруг от нее отделился импозантный полноватый мужчина и, радостно улыбаясь, направился к нам навстречу.
– Машенька, какими судьбами? – приветствовал он меня, издалека раскрывая объятья.
– Что за конь в пальто? – успела спросить Юлька.
– Потом, – бросила я и, кисло улыбнувшись, ответила мужчине: – Здравствуйте, Сам Самыч.
Передо мной во всей красе стоял нужный клиент Саввы Морозыча, который давеча, упившись моей крови, так ничего конкретного и не заказал.
– Рад, очень рад, – не меняя тона, продолжал он, – а то я один совсем заскучал здесь, а тут такой приятный сюрприз.
– А я-то как рада! – пытаясь изображать удовольствие, подхватила я. – Кто бы мог подумать, вы, такой занятой человек, нашли время, чтобы уделить его нам, праздным и бестолково шатающимся барышням.
– Чем меньше народу, тем больше кислороду, – сказала Юлька, охватив хозяйским взглядом окрестности, – быстрее все обежим и будем свободны как птицы.
– Куда нам спешить, – ответила я, – день все равно потерян.
– В нашем с тобой возрасте, дорогая моя, и при нашем семейном положении, ни один день не может быть потерян даром. Все должно пойти в дело и нам на пользу. Смотри, сколько мужиков кругом! И всем чего-то надо, все чего-то хотят.
– Вот именно! Чего-то, а не кого-то. Чувствуешь разницу? Или ты думаешь, что все эти ламинатные короли, деревянные принцы, воротилы кухонного бизнеса пришли на мебельную ярмарку с одной-единственной целью снять девочек?
– Ну, зачем же так грубо? Полезное не грех совместить с приятным и получить от этого обоюдовыгодное удовольствие.
– Юля, не ты ли меня учила, что деньги и секс разложены по разным корзинам? Давай не будем отвлекаться, быстренько все посмотрим и разбежимся по домам. У меня сегодня дел по горло.
– Знаем мы твои дела. Как, кстати, поживает мой протеже?
– Это ты о ком?
– А все о нем же.
– О Никите?
– Разумеется, о нем, любимом. Или у тебя еще кто-нибудь появился?
– Любимом кем?
– Ну, явно не мной.
– У нас все хорошо.
– «Все хорошо» – и все?
– А что?
– А где душещипательные подробности?
– А их нет и не будет, пока ты не перестанешь разговаривать со мной в таком тоне.
Юлька неожиданно остановилась у какого-то навороченного дивана и стала его общупывать со всех сторон.
– Мань, смотри, какая красотища!
К нам тут же подскочила девица на высоченных шпильках и защебетала:
– Добро пожаловать на экспозицию фабрики «Ретро», менеджер Ольга, чем я могу вам помочь?
– Скажите, пожалуйста, – продолжала Юлька, – а как вся эта роскошь раскладывается?
– Механизм нового поколения, усовершенствованная американская раскладушка, представляющая собой жесткий металлический каркас, усиленный плотной сеткой оригинального плетения, снабженный прочным ортопедическим матрасом и пылеотталкивающим покрывалом, которые являются гарантом вашего безмятежного сна.
Успешно оттараторив зазубренный текст, девушка перевела дыхание и уставилась на нас с немым вопросом.
– Здорово! – восхитилась Юлька. – И почем все эти ночные радости? Прайс можно посмотреть?
– Да, пожалуйста. Вы частные лица или представляете собой торговую фирму?
– Ну, конечно, мы банда, то есть фирма. Кстати, вот вам визитка нашего салона.
– Замечательно! – обрадовалась девица. – Для торговых организаций у нас предусмотрены существенные скидки.
Мы с Юлькой устроились в удобных креслах у низкого журнального столика и с умным видом погрузились в прайсы, а девица отошла к вновь прибывшим клиентам.
– И каким же это тоном я с тобой разговариваю? – продолжая прерванный разговор, вдруг спросила Юлька.
– Ты о чем?
– Я все о нем же.
– Ты говоришь со мной неподобающим для данной ситуации тоном. Короче, я сыта твоими подковырялками по горло.
– Чем-чем ты сыта? – засмеялась Юлька. – Ну-ка повтори.
– На бис повторить или как? – разозлилась я.
– Ну ладно, не сердись, – сказала Юлька и виновато на меня посмотрела, – это я от зависти.
– Завидуешь, так и завидуй себе в тряпочку. И нечего на людей бросаться. А то «косметолог», е-мое... Маска внутрь... Не твоего ума дело. Понятно?
– Я, по-моему, извинилась.
– Это по-твоему. А по-моему, если ты мне подруга, то должна радоваться за меня, а не мотать нервы.
– Ну, ладно, Мань, все равно не подеремся. Мир, май, труд все перетрут.
Напряжение последних двух дней было снято. Я снова уткнулась в прайсы, Юлька тоже расслабилась, огляделась по сторонам и заскучала.
– Да, контингент так себе, особо не разбежишься, – заметила Юлька, провожая взглядом какую-то делегацию.
По всей видимости, это были итальянцы. Они отчаянно жестикулировали и что-то громко обсуждали на своем птичьем языке.
Их голоса утонули в реве громкоговорителя, который неожиданно что-то вякнул и тут же заткнулся.
– Ну, тут все ясно, – сказала я, – будем брать.
– Ясно так ясно, – отозвалась Юлька, сгребая со стола каталоги, – визитку оставили, каталоги взяли, пошли дальше.
Мы встали с кресел и, поблагодарив менеджера Ольгу, направились к следующей экспозиции, у которой толпилась группа товарищей. Вдруг от нее отделился импозантный полноватый мужчина и, радостно улыбаясь, направился к нам навстречу.
– Машенька, какими судьбами? – приветствовал он меня, издалека раскрывая объятья.
– Что за конь в пальто? – успела спросить Юлька.
– Потом, – бросила я и, кисло улыбнувшись, ответила мужчине: – Здравствуйте, Сам Самыч.
Передо мной во всей красе стоял нужный клиент Саввы Морозыча, который давеча, упившись моей крови, так ничего конкретного и не заказал.
– Рад, очень рад, – не меняя тона, продолжал он, – а то я один совсем заскучал здесь, а тут такой приятный сюрприз.
– А я-то как рада! – пытаясь изображать удовольствие, подхватила я. – Кто бы мог подумать, вы, такой занятой человек, нашли время, чтобы уделить его нам, праздным и бестолково шатающимся барышням.