Мальчик умолк. Маша повернула выключатель. Витя Шмелев, держа в одной руке шапку, поднятую с полу, торопливо вытирал кулаком заплаканные глаза.
- Здравствуйте, - сказал он растерявшись. - Я ничего.
- О чем ты плакал?
- Я не плакал.
Он бочком пробирался к двери, пряча от учительницы лицо.
- Погоди. Ты плакал из-за шапки?
- Нет. Я ее сразу нашел.
- Погоди. Тебя обидели? Ну, признайся, Витя, скажи мне, пожалуйста. Она взяла его за плечо и крепко держала, чтобы он не убежал.
- Никто меня не обижал. Да я и не плакал. - Он вывернулся из-под ее руки. - До свиданья, Мария Кирилловна! Можно мне домой, Мария Кирилловна?
- Иди, - ответила она.
Она видела, как Витя Шмелев с усилием открыл тяжелую дверь и юркнул в темноту улицы.
Глава 33
Когда за стеной у соседей пробило семь часов, Витя проснулся.
Сначала он подосадовал, что проснулся на полчаса раньше, потом обрадовался.
Он хотел проверить, усилился ли магнит, к которому подвесил на ночь грузик, но знал, что, едва пошевельнется, разбудит маму, и поэтому лежал не шевелясь и думал.
Он припомнил всю свою вражду с Горчаковым.
Однажды Дима Звягинцев заступился за Витю. Вот что из этого получилось.
После уроков Володя Горчаков прижал Витю в углу раздевалки и крикнул:
- Сдавайся, тогда заключим мир навсегда!
- Вот тебе мир! Первый сдавайся! - ответил Витя и сбил с Володьки сумкой шапку.
Дима Звягинцев поднял шапку, нахлобучил Володе на лоб и сказал:
- Брось приставать к Шмелю!
Дима Звягинцев был самым старшим в классе, но никого не трогал пальцем.
- Хватит тебе к Шмелю приставать, - повторил он и стал между ними.
Володя не знал, как поступить: кинуться в бой или не лезть больше к Шмелеву. Он уж и сам позабыл, из-за чего с ним враждует, и был бы рад, чтобы все это кончилось. Но Витя снова испортил все дело.
- Попробуй, попробуй пристань! - прокричал он, высовываясь из-за спины Звягинцева. За прикрытием он чувствовал себя надежно.
Володя Горчаков внезапно сочинил стихотворение:
Шмелишка-трусишка
За спину залетел,
Песенку запел.
Он изумился своим рифмам и пошел разыскивать Петю Сапронова: до сих пор подбирать рифмы умел только Петя Сапронов. Володя Горчаков стихи считал ерундой, но свое стихотворение ему понравилось.
Витя Шмелев в этот день возвращался из школы с Димой Звягинцевым. Дима, высокий, плечистый, в синих брюках галифе, ватной куртке и круглой кубанке, шагал широко, по-мужски. Витя семенил рядом, не спуская со своего нового друга счастливого взгляда, и выкладывал все, что было за душой.
Он рассказал, что обязательно сконструирует детекторный радиоприемник, спросил, не нужен ли Диме паяльник: у него все равно один лежит зря, обещал сегодня принести Диме полный комплект журнала "Техника молодежи" за 1940 год. Витя жаждал дружбы!
А когда вечером он пришел к Звягинцеву, тот играл в шахматы с каким-то большим парнем; другой такой же большой парень стоя наблюдал. По висевшим в углу шинелям Витя догадался, что Димины друзья - ремесленники. Дима покраснел и сказал Вите: "Положи на стол", даже не взглянув на кипу журналов, завернутых в газету. Витя понял: он стесняется перед ремесленниками такого маленького товарища и хочет показать, что это и не товарищ, а так просто зашел соседский мальчишка. Мучаясь от стыда и разочарования, Витя наблюдал за шахматными ходами, крепко прижимая к груди спрятанный под пальто новый паяльник, который принес подарить Диме. Он решил подарить ему новый, а старый оставил себе. Так он долго стоял, а три больших мальчика не обращали на него никакого внимания.
Наконец Витя сказал:
- Ну, я пошел.
Дима догнал его на лестничной площадке, красный, как вареный рак.
- Эй, Витька! - позвал он, оглянувшись, прикрыта ли дверь. - Приходи когда-нибудь после. Это ребята с нашего двора. Придешь завтра?
- Ладно, - буркнул Витя, стыдясь за себя и за Диму, и помчался по лестнице, придерживая под пальто паяльник.
А в школе, когда Володя Горчаков, по привычке всех задирать, запел: "Шмелишка-трусишка за спину залетел", Витя так яростно на него набросился, что на этот раз Горчакову пришлось спасаться бегством.
Мир между ними не мог быть восстановлен. Витя Шмелев не нуждался в друзьях. Сейчас он вспомнил все это и так громко вздохнул, что мама услышала.
- Витя, ты опять рано проснулся? Ты здоров?
Витя кашлянул. Он кашлянул безо всякой цели, но в голове его мелькнула мысль: если бы немножко поднялась температура, мама оставила бы его дома.
Он закашлялся сильнее, хотя для этого пришлось поднатужиться. Мама накинула халат и подошла к кровати:
- Дай-ка попробую лоб. Болит где-нибудь?
- Нет. Вот здесь колет немного.
Он приложил наугад мамины пальцы к боку, где кончается последнее ребро.
- Здесь? Ну, здесь пустяки.
Витя уткнулся лицом в подушку и кашлял, кашлял. Он так старался, что весь вспотел, и все это для того, чтобы не идти сегодня в школу.
Его мама, Анна Игнатьевна, догадалась, в чем дело.
- Отчего ты такой лентяй? - спросила она, начиная одеваться, потому что спешила на работу. В комнате сыро. На окнах намерз лед, валенки на батарее почти не согрелись. - Ты совершенно здоров, но сегодня, пожалуй, холодно в коротких штанах, - сказала Анна Игнатьевна. - Кстати: мне дали ордер на брюки.
От радости Витя принялся выкидывать такие номера на кровати, что мама стащила с него одеяло и велела вставать. Она не понимала, почему Витя рад любому случаю отвертеться от школы.
Он обещал выучить три лишние страницы по истории.
- И еще нам велели повторять, - говорил он в порыве усердия. - Я повторю Двуречье, хотя там ничего интересного нет. Только сады Семирамиды. Из-за садов приходится все Двуречье учить.
Анна Игнатьевна шла к трамваю и думала: она потакает Витиной лени. Она неверно его воспитывает.
Но когда по утрам они вместе выходят из дому и Витя повертывает в переулок к школе, а она смотрит ему вслед, сердце ее сжимает печаль. Он так медленно идет в школу! Голова втянута в плечи, сумка хлопает сзади по спине. Иногда, не выдержав, Анна Игнатьевна догоняет Витю, чтобы поцеловать лишний раз на прощание. Он вертит по сторонам головой и сердито бормочет:
- Иди, мама, иди!
Он ни за что не позволял поцеловать себя на улице.
Анна Игнатьевна стояла на задней площадке вагона, ветер резал лицо, от мороза заиндевели волосы, но она не замечала холода, горько вспоминая о том, как счастлива была только два года назад, когда жив был Витин отец. Какая шумная у нее была семья. А теперь муж убит, дочка умерла, остался один Витя. Надо сходить в школу. Что его там отталкивает? Что за учителя не видят: с мальчишкой неладно! Матери на работе, отцы на войне, а они знать не хотят ничего, кроме садов Семирамиды. Что за учителя!
Витя между тем, проводив мать, расположился готовить уроки. Но усердие оставило его, едва он раскрыл учебник древней истории. Все эти Навуходоносоры порядочно ему надоели. Кроме того, пока мамы нет дома, надо закончить важное дело. Витя пощупал магнит и подложил на дощечку еще один гвоздик, чтоб увеличить груз. Магнит не к спеху, пусть повисит.
Витя вынул из сумки геометрию. На прошлом уроке Анастасия Дмитриевна объясняла ломаные линии, но сейчас ломаные линии Вите ни к чему: ему нужен центр окружности. Он полистал учебник. Так и знал, что где-нибудь объясняется, как найти центр окружности. Далеко, на пятьдесят девятой странице учебника.
Витя довольно долго провозился с геометрией, зато уяснил, как провести хорды и в пересечении перпендикуляров, опущенных на них, найти центр. Витя хотел научно сделать диффузор для радио. Все ненаучные способы он отвергал. Он расстелил на полу лист толстой бумаги и на всякий случай взял из стола папин циркуль.
Витя торопился делать диффузор. Ему очень хотелось, чтобы сегодня вечером мама слушала радио. Сидели бы и слушали. Теперь у них будет новый репродуктор с диффузором из толстой бумаги, выкрашенный в зеленый цвет. Конечно, цвет не имеет влияния на звук, но на всякий случай Витя решил проверить. Он поставил диффузор подсушиться на батарее и поискал в сумке учебник физики. Учебника не было. Витя вспомнил, что отдал его Лёне Шибанову. Однако надо было проверить.
И он принялся разбирать книги на папиной полке. С книг летела пыль их никто не трогал вот уже два года.
Он нашел у папы учебник практической физики и там, в разделе "Звук", натолкнулся на такое открытие, что от волнения у него похолодела спина. Витя узнал, как записывается звук. У него дрожали руки, когда он заводил патефон. Витя не мог дождаться, когда кончится пластинка. Пластинка кончилась, но он не успел ничего крикнуть в мембрану. Забыл придумать. Пришлось заводить снова.
- Ура! Ура! - крикнул Витя.
Он повторил пластинку и, как из-за прикрытых дверей, услышал свой далекий голос:
- Ура! Ура!
Он завизжал от восторга. Для полного счастья недоставало друга, с которым можно поделиться открытием.
Если бы Володька Горчаков не задирался, Витя побежал бы завтра в школу и рассказал ему все. Он завел новую пластинку и в конце накричал на нее:
- Володька Горчаков дурак!
Так он четыре раза записал про Володьку Горчакова. Оставалась одна пластинка. Наклонившись над мембраной, Витя крикнул:
- Володька, если бы ты не приставал, мы стали бы дружить!
Но эта пятая пластинка разбилась. Витя обернулся случайно, и пластинка выпала у него из рук и разлетелась на куски. В дверях стояла классная руководительница Мария Кирилловна.
- Здравствуйте... - пролепетал Витя, подбирая осколки с пола. - Мария Кирилловна, я не пришел в школу потому, что мама сказала, холодно без брюк. Мама сегодня купит брюки. И ребята дразнятся, что у меня короткие штаны.
Он и не заметил, как свалил свою вину целиком на других.
- Что ты делаешь? - Мария Кирилловна указала на патефон. - А ну-ка, заведи, - попросила она.
Витя не понял, почему Мария Кирилловна не бранит его за то, что он пропустил школу. Должно быть, заинтересовалась звукозаписью, а бранить будет после. Он завел пластинку.
Мария Кирилловна наклонилась над мембраной и услышала издалека тоненький голосок:
- Володька Горчаков дурак!
Она хотела выслушать все четыре пластинки с его записью, где он всячески ругал Володьку Горчакова. Она была удивлена и отчего-то расстроена.
Теперь Витя наверняка знал: не миновать ему единицы за поведение. Он опустил голову с тем замкнутым видом, за который мама называла его дичком. Пусть делают что хотят. Хоть выгоняют из школы!
- А это что? - спросила Мария Кирилловна, увидев на батарее зеленый бумажный колпак.
Витя объяснил.
- Ты из-за Горчакова не пришел сегодня в школу? - неожиданно спросила Мария Кирилловна.
Витя возмутился. Будет он прятаться от Володьки Горчакова! Он не пришел потому, что утром кашлял.
Она смотрела на него испытующим взглядом:
- Как жаль, Витя, что ты не любишь школу!
Наступила его очередь изумляться. Откуда Мария Кирилловна узнала? Он никому не говорил, даже маме.
Он пробормотал бессвязно:
- А я что... Я и не думал. Мама принесет вечером брюки, я завтра приду.
- Смотри же, приходи, - сказала Мария Кирилловна.
Витя так и не понял, поставят ему единицу или нет.
Глава 34
"...Люди, влюбленные друг в друга, в эту жизнь, начатую ради другой жизни - красивой, бодрой, честной..."
Так Маша записала в тетради, когда готовила свою последнюю курсовую работу. Совсем недавно и в то же время очень давно.
Вечером, после встречи с Витей Шмелевым, она открыла старенькую тетрадку (сколько дум связано с ней!) и вновь пережила былое воодушевление. Горький! Он многому научил ее в ту трудную ночь, когда за окном, вдоль обледенелых улиц, со свистом летела метель, в постели чуть слышно дышала мать и голова кружилась от голода.
Люди, влюбленные друг в друга и в жизнь!
Пусть скорее приходит завтрашний день, школа! Маша знала, что скажет ребятам.
Институтский портфельчик выглядел в это утро обычно, он не стал толще оттого, что Маша положила в него лишнюю тетрадь.
Последним уроком у шестиклассников была история. Маше пришлось подождать один час. Не зная, куда девать себя на это время, она зашла в учительскую, где, как обычно, склонившись над столиком, все ящики которого запирались на ключ, Евгений Борисович ломал свою маленькую голову над расписанием, планами и всякого рода отчетами.
- Слушаю вас, - проговорил он, не видя, кто вошел.
Маша ответила: "Здравствуйте", а Борисов, который помнил все, что, согласно составленному им расписанию, следовало делать каждому учителю, сообщил:
- В вашем классе сегодня пионерский сбор.
- Да.
- О чем вы намерены провести беседу?
Не дожидаясь ответа, он сам изложил те вопросы, которые надобно Марии Кирилловне поставить перед классом: дисциплина, опрятность и благопристойное поведение на улицах. Так и сказал: "благопристойное поведение на улицах".
Все, что говорил или делал Евгений Борисович, было до такой степени правильно, что только чудовищная глупость отважилась бы вступать с ним в спор.
Маша поскорее оставила учительскую и, накинув пальто, постояла на крыльце, стараясь вернуть то высокое и вместе строгое чувство, с которым шла сегодня в школу.
Крупные хлопья снега летели с неба, падали на щеки и волосы, ложились на ветви деревьев, крыши домов.
Земля стала белой. Маша протянула ладонь и поймала летящую снежинку. Снежинка растаяла, а Маша, услышав звонок, поторопилась в класс.
В волосах ее и на ресницах блестели капельки - следы снега. Взглянув на учительницу, Витя Шмелев вдруг понял, что ему не поставят за поведение единицу.
- Ребята, - сказала Мария Кирилловна, - я хочу вам рассказать одну историю.
Сколько ни читала Маша методик и пособий, нигде, ни в одной книге не прочла бы она, как помочь не какому-нибудь мальчику вообще, а именно Вите Шмелеву подружиться с Володей Горчаковым.
"Зачем? Сантименты!" - сказал бы Борисов, привыкший во всех мальчишеских дружбах чуять что-то скрыто враждебное школьным устоям и ему, Евгению Борисовичу Борисову, лично.
Зачем? Маша знала. Нельзя, чтобы мальчик чувствовал себя в школе сироткой. Чтобы, входя в класс, втягивал голову и тоскливо бегал глазами, словно пойманный в клетку зверек. Как ей учить своих шестиклассников свободе и смелости, если кто-то таится в страхе и ждет тумака? Оттого только, что ко двору не пришелся. Скажите, как?
Маше казалось, она точно знает, что надо делать сейчас, на сборе.
Она вынула из портфеля старую тетрадку.
"Буря! Скоро грянет буря!"
Маша прочитала ребятам дневник тети Поли. Ребята узнали историю дружбы, которая началась с борьбы против инспектора Златопольского и окрепла в борьбе за Советскую Родину. Маша рассказала ребятам, как еще гимназистами, прячась от инспектора Златопольского, друзья читали революционные книги, как в семнадцатом году сражались за Советскую власть, как Аркадий Фролович вынес из боя раненого друга, как вторично все они ушли воевать против фашистов. Иван Никодимович вернулся без рук, и не осилить бы ему своей беды, но тетя Поля сказала: "Верность в счастье, верность в беде".
Это был девиз их дружбы и юности. Они помнили его всю свою жизнь. Помнила учительница Пелагея Федотовна.
Маша рассказала, что случилось с Сергеем Бочаровым в лунную ночь на опушке осиновой рощи.
В одиночку встретил врага, не дрогнул, не отступил, отстоял рубеж, не бросил товарища! "Верность в счастье, верность в бою!"
На улице стемнело, когда она кончила. В классе тоже темно. Кто-то повернул выключатель. Комната озарилась тусклым светом.
Вдруг Шура Матвеев, отличник, который всегда чем-нибудь отличался, сказал:
- А я знаю Сергея Бочарова.
Все обрадовались, закричали, захлопали крышками парт.
Ребята шумели потому, что Сергей Бочаров есть на самом деле, значит все, что рассказывала Мария Кирилловна, не выдумано, а было в действительности, и это было очень радостно.
- Откуда ты его знаешь? - кричали ребята. - Какой он?
- Я собираю портреты и статьи из газет о Героях Советского Союза. О Сергее Бочарове тоже вырезал из газеты. Завтра принесу показать.
Шура Матвеев гордился; ему представлялось, что из всех Героев больше всего он любит теперь Бочарова.
- Где сейчас инспектор Златопольский? - спросил Володя Горчаков. Расправиться бы с этим гадом! Вырвать усы!
Ребята страшно досадовали, что инспектор Златопольский скрылся и никто ему не отомстил. Тут тихий и застенчивый Леня Шибанов, который за уроком никогда с первого раза не понимал объяснения, вдруг заявил:
- Я видел инспектора Златопольского.
Это было уж чересчур. Все, конечно, догадались, что Шибанов сочиняет из зависти к Шуре Матвееву.
Шура видел портрет Сергея Бочарова, Шибанову тоже захотелось увидеть хоть кого-нибудь - вот он и вообразил, что видел инспектора Златопольского.
- Наверно, во сне, - посмеялся Володя Горчаков.
- Нет, в жизни, - настойчиво ответил Шибанов. - Один раз в начале войны, когда еще были бомбежки, я иду по улице и вдруг вижу человека с длинными усами. Он спросил, где здесь газовый завод. Я говорю: "У нас в Москве нет". Я сразу понял, что инспектор Златопольский стал шпионом.
- Ха-ха-ха! - захохотал Володя Горчаков. - Ведь ты только сегодня услышал про инспектора Златопольского!
Леня Шибанов смутился. Он не знал, как оправдаться.
- Все-таки так могло быть.
Наступил вечер.
- Пора домой, - сказала наконец Маша.
Но ребята толпились возле учительского стола.
Только Володя Горчаков, перекинув через плечо сумку, вышел из класса. Он вспомнил вчерашнюю историю и нехотя побрел домой.
Вчера после школы, катаясь на коньках в своем переулке, Володя нечаянно выехал на улицу Горького и там увидел зенитки. Их куда-то везли. "Значит, салют", - понял Володя, удивившись, почему до сих пор не попробовал пробраться в то место, откуда пускают ракеты. Он развязал конек и бросился догонять зенитки. Их не было и следа, когда он примчался на площадь Маяковского. Менять решение было не в характере Володи Горчакова. Он мигом спустился в метро и приехал на станцию "Динамо".
Здесь он долго блуждал, разыскивая батарею. Вдруг совсем в противоположной стороне загрохотали зенитки, над крышами взлетели ракеты. Володя забрел так далеко, что целый час разыскивал обратную дорогу в метро. Дома ему порядком влетело. Мать сказала.
- Ты меня в гроб вгонишь, я это чувствую!
А Василий, старший брат, который работал техником на оборонном заводе, пригрозил:
- Если завтра сразу после уроков домой не вернешься, смотри у меня!
"Смо-о-три! - с досадой думал Володя. - Только и знают грозить!" Он все же поторапливался, чтобы Василий опять не рассердился, и в переулке возле "ежей" остановился на одну только минутку, и то по привычке, без какой-нибудь цели. Здесь обычно происходили сражения со Шмелем.
Витя Шмелев мог возращаться из школы другим переулком, но он знал, что Горчаков ждет его у "ежей" со снежками в руках, и ноги сами несли его прямо на эти "ежи". Володя обернулся и увидел Шмелева. В первый раз за все время Володе захотелось притвориться, что не заметил Витьку. На что бы проще идти себе вперед, не оглядываясь! Но почему-то он не шел, а стоял и, дождавшись, пока Шмелев с ним поравнялся, сказал неожиданно для себя:
- Витька! Давай перемирие на неделю.
- Давай! - ответил Витя.
Володе стало так весело, что он забыл про взбучку, которую Василий ему посулил, если задержится без дела после уроков.
Он хотел спросить, что думает Витя о Сергее Бочарове, но не успел открыть рта, как рядом с ними словно из-под земли вырос человек с длинными, повисшими усами. Человек не посмотрел на мальчишек - какой ему интерес на них смотреть! - а они переглянулись.
- Он! - сказал Володя.
- Ведь он рыжий, - шепнул Витя, волнуясь, но безрассудная смелость уже подхватила его. Он готов был на все.
- Дурак ты! - так же волнуясь, ответил Горчаков. - Был рыжий, а через тридцать лет поседел.
И они, не сговариваясь, пошли за этим человеком, у которого шинель свисала с плеч так неловко, а походка была такая развалистая, что не оставалось сомнений - этот человек никогда не был военным.
- Замаскировался, старый черт! - пробормотал Володя Горчаков.
Они следовали за ним на расстоянии десяти шагов. Человек обернулся. Они замерла на месте, и это было ошибкой. Он догадался, что за ним следят. Они поняли это, когда усатый человек вдруг остановился рассматривать на стене афишу, хотя каждому ясно: в темноте на афише ничего нельзя разобрать. Володя Горчаков вмиг притиснул Витю к водосточной трубе; они спрятались. Володя шепнул:
- Встретить бы милиционера!
Но в глухом переулке не было ни одного милиционера. Проплелась старушка, пробежали две девочки. "Инспектор Златопольский" постоял у афиши и двинулся дальше. Мальчики крались за ним. Неожиданно он свернул в проходной двор. Здесь он мог их убить. Он обернулся так же внезапно, как в первый раз. Витя ясно увидел, как он положил руку на кобуру револьвера. Забыв осторожность, они остановились словно вкопанные.
И вдруг безотчетно Витя Шмелев сделал шаг и встал впереди Горчакова. Витя не мог вполне прикрыть друга, потому что был на целую голову его ниже. Он приподнялся на цыпочки. В сердце его был ужас, он зажмурил глаза.
- Бежим! - каким-то сиплым голосом сказал Володя.
Открыв глаза, Витя увидел, что человека во дворе нет. Они пробежали двор, но и на улице "инспектора Златопольского" не было: словно провалился.
- Он никуда не мог скрыться, только в этот подъезд, - сказал Володя, открывая дверь.
И действительно, человек поднимался по лестнице.
Он миновал первый пролет, второй и позвонил в какую-то квартиру. Никто не отвечал.
Человек сел на ступеньку. Все это было дико и странно. Мальчики тоже сели на ступеньку этажом ниже, тесно прижавшись друг к другу.
Сейчас, на лестнице, освещенной синей лампочкой, им стало страшнее, чем на улице. Можно одному побежать в милицию, но у кого хватит смелости сторожить "инспектора Златопольского" в одиночку! Они сидели, крепко прижимаясь друг к другу, и ждали, что с ними будет.
- Наверно, кто-нибудь по лестнице пойдет, - сказал Володя Горчаков.
И вот внизу тяжело хлопнула входная дверь, послышались чьи-то быстрые, веселые шаги. Шел человек молодой - это можно было угадать по шагам. Они увидели Марию Кирилловну.
Витя Шмелев приложил палец к губам:
- Тс!.. Там инспектор Златопольский.
- Что-о? - спросила Мария Кирилловна, отстранила мальчиков и побежала вверх по лестнице.
Мальчики услышали громкий вскрик наверху и, забыв страх, кинулись выручать учительницу. И что же? Обняв усатого человека за шею, учительница целовала его, хохотала, не могла выговорить слова от смеха.
- Ну-с, - проговорил усатый человек, обращаясь к мальчикам, - а теперь объясните: с какими намерениями вы гнались за мной и что вам угодно?
- Аркадий Фролович! Аркадий Фролович! - сквозь смех повторяла Мария Кирилловна.
Володя и Витя сообразили, какого сваляли дурака. Перед ними стоял тот Аркадий Фролович, о котором они только что услышали рассказ, который в восемнадцатом году воевал с немцами на Украине и однажды после боя всю ночь искал раненого друга и спас ему жизнь.
Мальчики разглядывали Аркадия Фроловича во все глаза. Это он придумал девиз: "Верность в счастье, верность в беде".
Он казался обыкновенным, даже некрасивым и ничуть не похожим на героя. Шевелил густыми, словно наклеенными бровями и, пока Мария Кирилловна искала в сумочке ключ от двери, сердито спрашивал:
- Если человек день и ночь трясется в санитарном поезде и попал проездом в Москву, имеет он право хоть раз напиться чаю, сидя на стуле, который не качается из стороны в сторону?
Глава 35
Аркадий Фролович пил крепкий, черный чай с медом из Владимировки, который еще велся у Маши, и весь вечер, по обыкновению, ворчал. Он всегда находил повод к чему-нибудь придраться: бранил разные непорядки, каких-то людей и особенно своего приятеля, директора поликлиники. Приятель намекнул Аркадию Фроловичу: можно-де похлопотать о том, чтобы остаться работать в Москве.
Рассыпая всюду пепел из трубки - на скатерть, на пол, на колени, двигая седыми бровями, Аркадий Фролович так сердился и фыркал, словно Маша была повинна во всем, что ему не нравилось.
- Покровитель нашелся! А ведь, бывало, ночи напролет философствовали. Что ты скажешь - как люди меняются! Нет уж, если ты солдат, так солдат. Откомандировали с фронта в санитарный поезд, велели ездить - езжу. Но если тебя приглашают занять удобное место в тылу и кивают при этом на дружбу, благодарю вас: я отказываюсь. Мне нравится мое купе в санитарном поезде. А вы - как угодно.
Наворчавшись и выпив четыре стакана черного чаю, Аркадий Фролович спросил:
- Как мама?
- Постарела. Никак не оправится после папиной смерти. Но сейчас ухаживает за дядей Иваном, и ей легче.
Аркадий Фролович затянулся и, выпустив облако дыма, такое густое, что Маша и теперь удивилась, как удивлялась этому фокусу в детстве, побарабанил пальцами по столу:
- Странно, человеку всегда надо знать, что он нужен... Ну, а ты?
Маша задумалась.
- Я, Аркадий Фролович, несчастна и счастлива одновременно.
Он задумчиво выпустил облако дыма.
- Понимаю. Эти твои мальчишки - в самом деле забавный народ. Но разве Митя Агапов, которого я нашел под Сталинградом, снова пропал?
В первый раз перед Машей поставили прямо этот вопрос. После встречи в госпитале никто никогда не спросил ее, где Митя? А она и хотела бы спросить кого-нибудь, где он, но кто ей ответит?
- Здравствуйте, - сказал он растерявшись. - Я ничего.
- О чем ты плакал?
- Я не плакал.
Он бочком пробирался к двери, пряча от учительницы лицо.
- Погоди. Ты плакал из-за шапки?
- Нет. Я ее сразу нашел.
- Погоди. Тебя обидели? Ну, признайся, Витя, скажи мне, пожалуйста. Она взяла его за плечо и крепко держала, чтобы он не убежал.
- Никто меня не обижал. Да я и не плакал. - Он вывернулся из-под ее руки. - До свиданья, Мария Кирилловна! Можно мне домой, Мария Кирилловна?
- Иди, - ответила она.
Она видела, как Витя Шмелев с усилием открыл тяжелую дверь и юркнул в темноту улицы.
Глава 33
Когда за стеной у соседей пробило семь часов, Витя проснулся.
Сначала он подосадовал, что проснулся на полчаса раньше, потом обрадовался.
Он хотел проверить, усилился ли магнит, к которому подвесил на ночь грузик, но знал, что, едва пошевельнется, разбудит маму, и поэтому лежал не шевелясь и думал.
Он припомнил всю свою вражду с Горчаковым.
Однажды Дима Звягинцев заступился за Витю. Вот что из этого получилось.
После уроков Володя Горчаков прижал Витю в углу раздевалки и крикнул:
- Сдавайся, тогда заключим мир навсегда!
- Вот тебе мир! Первый сдавайся! - ответил Витя и сбил с Володьки сумкой шапку.
Дима Звягинцев поднял шапку, нахлобучил Володе на лоб и сказал:
- Брось приставать к Шмелю!
Дима Звягинцев был самым старшим в классе, но никого не трогал пальцем.
- Хватит тебе к Шмелю приставать, - повторил он и стал между ними.
Володя не знал, как поступить: кинуться в бой или не лезть больше к Шмелеву. Он уж и сам позабыл, из-за чего с ним враждует, и был бы рад, чтобы все это кончилось. Но Витя снова испортил все дело.
- Попробуй, попробуй пристань! - прокричал он, высовываясь из-за спины Звягинцева. За прикрытием он чувствовал себя надежно.
Володя Горчаков внезапно сочинил стихотворение:
Шмелишка-трусишка
За спину залетел,
Песенку запел.
Он изумился своим рифмам и пошел разыскивать Петю Сапронова: до сих пор подбирать рифмы умел только Петя Сапронов. Володя Горчаков стихи считал ерундой, но свое стихотворение ему понравилось.
Витя Шмелев в этот день возвращался из школы с Димой Звягинцевым. Дима, высокий, плечистый, в синих брюках галифе, ватной куртке и круглой кубанке, шагал широко, по-мужски. Витя семенил рядом, не спуская со своего нового друга счастливого взгляда, и выкладывал все, что было за душой.
Он рассказал, что обязательно сконструирует детекторный радиоприемник, спросил, не нужен ли Диме паяльник: у него все равно один лежит зря, обещал сегодня принести Диме полный комплект журнала "Техника молодежи" за 1940 год. Витя жаждал дружбы!
А когда вечером он пришел к Звягинцеву, тот играл в шахматы с каким-то большим парнем; другой такой же большой парень стоя наблюдал. По висевшим в углу шинелям Витя догадался, что Димины друзья - ремесленники. Дима покраснел и сказал Вите: "Положи на стол", даже не взглянув на кипу журналов, завернутых в газету. Витя понял: он стесняется перед ремесленниками такого маленького товарища и хочет показать, что это и не товарищ, а так просто зашел соседский мальчишка. Мучаясь от стыда и разочарования, Витя наблюдал за шахматными ходами, крепко прижимая к груди спрятанный под пальто новый паяльник, который принес подарить Диме. Он решил подарить ему новый, а старый оставил себе. Так он долго стоял, а три больших мальчика не обращали на него никакого внимания.
Наконец Витя сказал:
- Ну, я пошел.
Дима догнал его на лестничной площадке, красный, как вареный рак.
- Эй, Витька! - позвал он, оглянувшись, прикрыта ли дверь. - Приходи когда-нибудь после. Это ребята с нашего двора. Придешь завтра?
- Ладно, - буркнул Витя, стыдясь за себя и за Диму, и помчался по лестнице, придерживая под пальто паяльник.
А в школе, когда Володя Горчаков, по привычке всех задирать, запел: "Шмелишка-трусишка за спину залетел", Витя так яростно на него набросился, что на этот раз Горчакову пришлось спасаться бегством.
Мир между ними не мог быть восстановлен. Витя Шмелев не нуждался в друзьях. Сейчас он вспомнил все это и так громко вздохнул, что мама услышала.
- Витя, ты опять рано проснулся? Ты здоров?
Витя кашлянул. Он кашлянул безо всякой цели, но в голове его мелькнула мысль: если бы немножко поднялась температура, мама оставила бы его дома.
Он закашлялся сильнее, хотя для этого пришлось поднатужиться. Мама накинула халат и подошла к кровати:
- Дай-ка попробую лоб. Болит где-нибудь?
- Нет. Вот здесь колет немного.
Он приложил наугад мамины пальцы к боку, где кончается последнее ребро.
- Здесь? Ну, здесь пустяки.
Витя уткнулся лицом в подушку и кашлял, кашлял. Он так старался, что весь вспотел, и все это для того, чтобы не идти сегодня в школу.
Его мама, Анна Игнатьевна, догадалась, в чем дело.
- Отчего ты такой лентяй? - спросила она, начиная одеваться, потому что спешила на работу. В комнате сыро. На окнах намерз лед, валенки на батарее почти не согрелись. - Ты совершенно здоров, но сегодня, пожалуй, холодно в коротких штанах, - сказала Анна Игнатьевна. - Кстати: мне дали ордер на брюки.
От радости Витя принялся выкидывать такие номера на кровати, что мама стащила с него одеяло и велела вставать. Она не понимала, почему Витя рад любому случаю отвертеться от школы.
Он обещал выучить три лишние страницы по истории.
- И еще нам велели повторять, - говорил он в порыве усердия. - Я повторю Двуречье, хотя там ничего интересного нет. Только сады Семирамиды. Из-за садов приходится все Двуречье учить.
Анна Игнатьевна шла к трамваю и думала: она потакает Витиной лени. Она неверно его воспитывает.
Но когда по утрам они вместе выходят из дому и Витя повертывает в переулок к школе, а она смотрит ему вслед, сердце ее сжимает печаль. Он так медленно идет в школу! Голова втянута в плечи, сумка хлопает сзади по спине. Иногда, не выдержав, Анна Игнатьевна догоняет Витю, чтобы поцеловать лишний раз на прощание. Он вертит по сторонам головой и сердито бормочет:
- Иди, мама, иди!
Он ни за что не позволял поцеловать себя на улице.
Анна Игнатьевна стояла на задней площадке вагона, ветер резал лицо, от мороза заиндевели волосы, но она не замечала холода, горько вспоминая о том, как счастлива была только два года назад, когда жив был Витин отец. Какая шумная у нее была семья. А теперь муж убит, дочка умерла, остался один Витя. Надо сходить в школу. Что его там отталкивает? Что за учителя не видят: с мальчишкой неладно! Матери на работе, отцы на войне, а они знать не хотят ничего, кроме садов Семирамиды. Что за учителя!
Витя между тем, проводив мать, расположился готовить уроки. Но усердие оставило его, едва он раскрыл учебник древней истории. Все эти Навуходоносоры порядочно ему надоели. Кроме того, пока мамы нет дома, надо закончить важное дело. Витя пощупал магнит и подложил на дощечку еще один гвоздик, чтоб увеличить груз. Магнит не к спеху, пусть повисит.
Витя вынул из сумки геометрию. На прошлом уроке Анастасия Дмитриевна объясняла ломаные линии, но сейчас ломаные линии Вите ни к чему: ему нужен центр окружности. Он полистал учебник. Так и знал, что где-нибудь объясняется, как найти центр окружности. Далеко, на пятьдесят девятой странице учебника.
Витя довольно долго провозился с геометрией, зато уяснил, как провести хорды и в пересечении перпендикуляров, опущенных на них, найти центр. Витя хотел научно сделать диффузор для радио. Все ненаучные способы он отвергал. Он расстелил на полу лист толстой бумаги и на всякий случай взял из стола папин циркуль.
Витя торопился делать диффузор. Ему очень хотелось, чтобы сегодня вечером мама слушала радио. Сидели бы и слушали. Теперь у них будет новый репродуктор с диффузором из толстой бумаги, выкрашенный в зеленый цвет. Конечно, цвет не имеет влияния на звук, но на всякий случай Витя решил проверить. Он поставил диффузор подсушиться на батарее и поискал в сумке учебник физики. Учебника не было. Витя вспомнил, что отдал его Лёне Шибанову. Однако надо было проверить.
И он принялся разбирать книги на папиной полке. С книг летела пыль их никто не трогал вот уже два года.
Он нашел у папы учебник практической физики и там, в разделе "Звук", натолкнулся на такое открытие, что от волнения у него похолодела спина. Витя узнал, как записывается звук. У него дрожали руки, когда он заводил патефон. Витя не мог дождаться, когда кончится пластинка. Пластинка кончилась, но он не успел ничего крикнуть в мембрану. Забыл придумать. Пришлось заводить снова.
- Ура! Ура! - крикнул Витя.
Он повторил пластинку и, как из-за прикрытых дверей, услышал свой далекий голос:
- Ура! Ура!
Он завизжал от восторга. Для полного счастья недоставало друга, с которым можно поделиться открытием.
Если бы Володька Горчаков не задирался, Витя побежал бы завтра в школу и рассказал ему все. Он завел новую пластинку и в конце накричал на нее:
- Володька Горчаков дурак!
Так он четыре раза записал про Володьку Горчакова. Оставалась одна пластинка. Наклонившись над мембраной, Витя крикнул:
- Володька, если бы ты не приставал, мы стали бы дружить!
Но эта пятая пластинка разбилась. Витя обернулся случайно, и пластинка выпала у него из рук и разлетелась на куски. В дверях стояла классная руководительница Мария Кирилловна.
- Здравствуйте... - пролепетал Витя, подбирая осколки с пола. - Мария Кирилловна, я не пришел в школу потому, что мама сказала, холодно без брюк. Мама сегодня купит брюки. И ребята дразнятся, что у меня короткие штаны.
Он и не заметил, как свалил свою вину целиком на других.
- Что ты делаешь? - Мария Кирилловна указала на патефон. - А ну-ка, заведи, - попросила она.
Витя не понял, почему Мария Кирилловна не бранит его за то, что он пропустил школу. Должно быть, заинтересовалась звукозаписью, а бранить будет после. Он завел пластинку.
Мария Кирилловна наклонилась над мембраной и услышала издалека тоненький голосок:
- Володька Горчаков дурак!
Она хотела выслушать все четыре пластинки с его записью, где он всячески ругал Володьку Горчакова. Она была удивлена и отчего-то расстроена.
Теперь Витя наверняка знал: не миновать ему единицы за поведение. Он опустил голову с тем замкнутым видом, за который мама называла его дичком. Пусть делают что хотят. Хоть выгоняют из школы!
- А это что? - спросила Мария Кирилловна, увидев на батарее зеленый бумажный колпак.
Витя объяснил.
- Ты из-за Горчакова не пришел сегодня в школу? - неожиданно спросила Мария Кирилловна.
Витя возмутился. Будет он прятаться от Володьки Горчакова! Он не пришел потому, что утром кашлял.
Она смотрела на него испытующим взглядом:
- Как жаль, Витя, что ты не любишь школу!
Наступила его очередь изумляться. Откуда Мария Кирилловна узнала? Он никому не говорил, даже маме.
Он пробормотал бессвязно:
- А я что... Я и не думал. Мама принесет вечером брюки, я завтра приду.
- Смотри же, приходи, - сказала Мария Кирилловна.
Витя так и не понял, поставят ему единицу или нет.
Глава 34
"...Люди, влюбленные друг в друга, в эту жизнь, начатую ради другой жизни - красивой, бодрой, честной..."
Так Маша записала в тетради, когда готовила свою последнюю курсовую работу. Совсем недавно и в то же время очень давно.
Вечером, после встречи с Витей Шмелевым, она открыла старенькую тетрадку (сколько дум связано с ней!) и вновь пережила былое воодушевление. Горький! Он многому научил ее в ту трудную ночь, когда за окном, вдоль обледенелых улиц, со свистом летела метель, в постели чуть слышно дышала мать и голова кружилась от голода.
Люди, влюбленные друг в друга и в жизнь!
Пусть скорее приходит завтрашний день, школа! Маша знала, что скажет ребятам.
Институтский портфельчик выглядел в это утро обычно, он не стал толще оттого, что Маша положила в него лишнюю тетрадь.
Последним уроком у шестиклассников была история. Маше пришлось подождать один час. Не зная, куда девать себя на это время, она зашла в учительскую, где, как обычно, склонившись над столиком, все ящики которого запирались на ключ, Евгений Борисович ломал свою маленькую голову над расписанием, планами и всякого рода отчетами.
- Слушаю вас, - проговорил он, не видя, кто вошел.
Маша ответила: "Здравствуйте", а Борисов, который помнил все, что, согласно составленному им расписанию, следовало делать каждому учителю, сообщил:
- В вашем классе сегодня пионерский сбор.
- Да.
- О чем вы намерены провести беседу?
Не дожидаясь ответа, он сам изложил те вопросы, которые надобно Марии Кирилловне поставить перед классом: дисциплина, опрятность и благопристойное поведение на улицах. Так и сказал: "благопристойное поведение на улицах".
Все, что говорил или делал Евгений Борисович, было до такой степени правильно, что только чудовищная глупость отважилась бы вступать с ним в спор.
Маша поскорее оставила учительскую и, накинув пальто, постояла на крыльце, стараясь вернуть то высокое и вместе строгое чувство, с которым шла сегодня в школу.
Крупные хлопья снега летели с неба, падали на щеки и волосы, ложились на ветви деревьев, крыши домов.
Земля стала белой. Маша протянула ладонь и поймала летящую снежинку. Снежинка растаяла, а Маша, услышав звонок, поторопилась в класс.
В волосах ее и на ресницах блестели капельки - следы снега. Взглянув на учительницу, Витя Шмелев вдруг понял, что ему не поставят за поведение единицу.
- Ребята, - сказала Мария Кирилловна, - я хочу вам рассказать одну историю.
Сколько ни читала Маша методик и пособий, нигде, ни в одной книге не прочла бы она, как помочь не какому-нибудь мальчику вообще, а именно Вите Шмелеву подружиться с Володей Горчаковым.
"Зачем? Сантименты!" - сказал бы Борисов, привыкший во всех мальчишеских дружбах чуять что-то скрыто враждебное школьным устоям и ему, Евгению Борисовичу Борисову, лично.
Зачем? Маша знала. Нельзя, чтобы мальчик чувствовал себя в школе сироткой. Чтобы, входя в класс, втягивал голову и тоскливо бегал глазами, словно пойманный в клетку зверек. Как ей учить своих шестиклассников свободе и смелости, если кто-то таится в страхе и ждет тумака? Оттого только, что ко двору не пришелся. Скажите, как?
Маше казалось, она точно знает, что надо делать сейчас, на сборе.
Она вынула из портфеля старую тетрадку.
"Буря! Скоро грянет буря!"
Маша прочитала ребятам дневник тети Поли. Ребята узнали историю дружбы, которая началась с борьбы против инспектора Златопольского и окрепла в борьбе за Советскую Родину. Маша рассказала ребятам, как еще гимназистами, прячась от инспектора Златопольского, друзья читали революционные книги, как в семнадцатом году сражались за Советскую власть, как Аркадий Фролович вынес из боя раненого друга, как вторично все они ушли воевать против фашистов. Иван Никодимович вернулся без рук, и не осилить бы ему своей беды, но тетя Поля сказала: "Верность в счастье, верность в беде".
Это был девиз их дружбы и юности. Они помнили его всю свою жизнь. Помнила учительница Пелагея Федотовна.
Маша рассказала, что случилось с Сергеем Бочаровым в лунную ночь на опушке осиновой рощи.
В одиночку встретил врага, не дрогнул, не отступил, отстоял рубеж, не бросил товарища! "Верность в счастье, верность в бою!"
На улице стемнело, когда она кончила. В классе тоже темно. Кто-то повернул выключатель. Комната озарилась тусклым светом.
Вдруг Шура Матвеев, отличник, который всегда чем-нибудь отличался, сказал:
- А я знаю Сергея Бочарова.
Все обрадовались, закричали, захлопали крышками парт.
Ребята шумели потому, что Сергей Бочаров есть на самом деле, значит все, что рассказывала Мария Кирилловна, не выдумано, а было в действительности, и это было очень радостно.
- Откуда ты его знаешь? - кричали ребята. - Какой он?
- Я собираю портреты и статьи из газет о Героях Советского Союза. О Сергее Бочарове тоже вырезал из газеты. Завтра принесу показать.
Шура Матвеев гордился; ему представлялось, что из всех Героев больше всего он любит теперь Бочарова.
- Где сейчас инспектор Златопольский? - спросил Володя Горчаков. Расправиться бы с этим гадом! Вырвать усы!
Ребята страшно досадовали, что инспектор Златопольский скрылся и никто ему не отомстил. Тут тихий и застенчивый Леня Шибанов, который за уроком никогда с первого раза не понимал объяснения, вдруг заявил:
- Я видел инспектора Златопольского.
Это было уж чересчур. Все, конечно, догадались, что Шибанов сочиняет из зависти к Шуре Матвееву.
Шура видел портрет Сергея Бочарова, Шибанову тоже захотелось увидеть хоть кого-нибудь - вот он и вообразил, что видел инспектора Златопольского.
- Наверно, во сне, - посмеялся Володя Горчаков.
- Нет, в жизни, - настойчиво ответил Шибанов. - Один раз в начале войны, когда еще были бомбежки, я иду по улице и вдруг вижу человека с длинными усами. Он спросил, где здесь газовый завод. Я говорю: "У нас в Москве нет". Я сразу понял, что инспектор Златопольский стал шпионом.
- Ха-ха-ха! - захохотал Володя Горчаков. - Ведь ты только сегодня услышал про инспектора Златопольского!
Леня Шибанов смутился. Он не знал, как оправдаться.
- Все-таки так могло быть.
Наступил вечер.
- Пора домой, - сказала наконец Маша.
Но ребята толпились возле учительского стола.
Только Володя Горчаков, перекинув через плечо сумку, вышел из класса. Он вспомнил вчерашнюю историю и нехотя побрел домой.
Вчера после школы, катаясь на коньках в своем переулке, Володя нечаянно выехал на улицу Горького и там увидел зенитки. Их куда-то везли. "Значит, салют", - понял Володя, удивившись, почему до сих пор не попробовал пробраться в то место, откуда пускают ракеты. Он развязал конек и бросился догонять зенитки. Их не было и следа, когда он примчался на площадь Маяковского. Менять решение было не в характере Володи Горчакова. Он мигом спустился в метро и приехал на станцию "Динамо".
Здесь он долго блуждал, разыскивая батарею. Вдруг совсем в противоположной стороне загрохотали зенитки, над крышами взлетели ракеты. Володя забрел так далеко, что целый час разыскивал обратную дорогу в метро. Дома ему порядком влетело. Мать сказала.
- Ты меня в гроб вгонишь, я это чувствую!
А Василий, старший брат, который работал техником на оборонном заводе, пригрозил:
- Если завтра сразу после уроков домой не вернешься, смотри у меня!
"Смо-о-три! - с досадой думал Володя. - Только и знают грозить!" Он все же поторапливался, чтобы Василий опять не рассердился, и в переулке возле "ежей" остановился на одну только минутку, и то по привычке, без какой-нибудь цели. Здесь обычно происходили сражения со Шмелем.
Витя Шмелев мог возращаться из школы другим переулком, но он знал, что Горчаков ждет его у "ежей" со снежками в руках, и ноги сами несли его прямо на эти "ежи". Володя обернулся и увидел Шмелева. В первый раз за все время Володе захотелось притвориться, что не заметил Витьку. На что бы проще идти себе вперед, не оглядываясь! Но почему-то он не шел, а стоял и, дождавшись, пока Шмелев с ним поравнялся, сказал неожиданно для себя:
- Витька! Давай перемирие на неделю.
- Давай! - ответил Витя.
Володе стало так весело, что он забыл про взбучку, которую Василий ему посулил, если задержится без дела после уроков.
Он хотел спросить, что думает Витя о Сергее Бочарове, но не успел открыть рта, как рядом с ними словно из-под земли вырос человек с длинными, повисшими усами. Человек не посмотрел на мальчишек - какой ему интерес на них смотреть! - а они переглянулись.
- Он! - сказал Володя.
- Ведь он рыжий, - шепнул Витя, волнуясь, но безрассудная смелость уже подхватила его. Он готов был на все.
- Дурак ты! - так же волнуясь, ответил Горчаков. - Был рыжий, а через тридцать лет поседел.
И они, не сговариваясь, пошли за этим человеком, у которого шинель свисала с плеч так неловко, а походка была такая развалистая, что не оставалось сомнений - этот человек никогда не был военным.
- Замаскировался, старый черт! - пробормотал Володя Горчаков.
Они следовали за ним на расстоянии десяти шагов. Человек обернулся. Они замерла на месте, и это было ошибкой. Он догадался, что за ним следят. Они поняли это, когда усатый человек вдруг остановился рассматривать на стене афишу, хотя каждому ясно: в темноте на афише ничего нельзя разобрать. Володя Горчаков вмиг притиснул Витю к водосточной трубе; они спрятались. Володя шепнул:
- Встретить бы милиционера!
Но в глухом переулке не было ни одного милиционера. Проплелась старушка, пробежали две девочки. "Инспектор Златопольский" постоял у афиши и двинулся дальше. Мальчики крались за ним. Неожиданно он свернул в проходной двор. Здесь он мог их убить. Он обернулся так же внезапно, как в первый раз. Витя ясно увидел, как он положил руку на кобуру револьвера. Забыв осторожность, они остановились словно вкопанные.
И вдруг безотчетно Витя Шмелев сделал шаг и встал впереди Горчакова. Витя не мог вполне прикрыть друга, потому что был на целую голову его ниже. Он приподнялся на цыпочки. В сердце его был ужас, он зажмурил глаза.
- Бежим! - каким-то сиплым голосом сказал Володя.
Открыв глаза, Витя увидел, что человека во дворе нет. Они пробежали двор, но и на улице "инспектора Златопольского" не было: словно провалился.
- Он никуда не мог скрыться, только в этот подъезд, - сказал Володя, открывая дверь.
И действительно, человек поднимался по лестнице.
Он миновал первый пролет, второй и позвонил в какую-то квартиру. Никто не отвечал.
Человек сел на ступеньку. Все это было дико и странно. Мальчики тоже сели на ступеньку этажом ниже, тесно прижавшись друг к другу.
Сейчас, на лестнице, освещенной синей лампочкой, им стало страшнее, чем на улице. Можно одному побежать в милицию, но у кого хватит смелости сторожить "инспектора Златопольского" в одиночку! Они сидели, крепко прижимаясь друг к другу, и ждали, что с ними будет.
- Наверно, кто-нибудь по лестнице пойдет, - сказал Володя Горчаков.
И вот внизу тяжело хлопнула входная дверь, послышались чьи-то быстрые, веселые шаги. Шел человек молодой - это можно было угадать по шагам. Они увидели Марию Кирилловну.
Витя Шмелев приложил палец к губам:
- Тс!.. Там инспектор Златопольский.
- Что-о? - спросила Мария Кирилловна, отстранила мальчиков и побежала вверх по лестнице.
Мальчики услышали громкий вскрик наверху и, забыв страх, кинулись выручать учительницу. И что же? Обняв усатого человека за шею, учительница целовала его, хохотала, не могла выговорить слова от смеха.
- Ну-с, - проговорил усатый человек, обращаясь к мальчикам, - а теперь объясните: с какими намерениями вы гнались за мной и что вам угодно?
- Аркадий Фролович! Аркадий Фролович! - сквозь смех повторяла Мария Кирилловна.
Володя и Витя сообразили, какого сваляли дурака. Перед ними стоял тот Аркадий Фролович, о котором они только что услышали рассказ, который в восемнадцатом году воевал с немцами на Украине и однажды после боя всю ночь искал раненого друга и спас ему жизнь.
Мальчики разглядывали Аркадия Фроловича во все глаза. Это он придумал девиз: "Верность в счастье, верность в беде".
Он казался обыкновенным, даже некрасивым и ничуть не похожим на героя. Шевелил густыми, словно наклеенными бровями и, пока Мария Кирилловна искала в сумочке ключ от двери, сердито спрашивал:
- Если человек день и ночь трясется в санитарном поезде и попал проездом в Москву, имеет он право хоть раз напиться чаю, сидя на стуле, который не качается из стороны в сторону?
Глава 35
Аркадий Фролович пил крепкий, черный чай с медом из Владимировки, который еще велся у Маши, и весь вечер, по обыкновению, ворчал. Он всегда находил повод к чему-нибудь придраться: бранил разные непорядки, каких-то людей и особенно своего приятеля, директора поликлиники. Приятель намекнул Аркадию Фроловичу: можно-де похлопотать о том, чтобы остаться работать в Москве.
Рассыпая всюду пепел из трубки - на скатерть, на пол, на колени, двигая седыми бровями, Аркадий Фролович так сердился и фыркал, словно Маша была повинна во всем, что ему не нравилось.
- Покровитель нашелся! А ведь, бывало, ночи напролет философствовали. Что ты скажешь - как люди меняются! Нет уж, если ты солдат, так солдат. Откомандировали с фронта в санитарный поезд, велели ездить - езжу. Но если тебя приглашают занять удобное место в тылу и кивают при этом на дружбу, благодарю вас: я отказываюсь. Мне нравится мое купе в санитарном поезде. А вы - как угодно.
Наворчавшись и выпив четыре стакана черного чаю, Аркадий Фролович спросил:
- Как мама?
- Постарела. Никак не оправится после папиной смерти. Но сейчас ухаживает за дядей Иваном, и ей легче.
Аркадий Фролович затянулся и, выпустив облако дыма, такое густое, что Маша и теперь удивилась, как удивлялась этому фокусу в детстве, побарабанил пальцами по столу:
- Странно, человеку всегда надо знать, что он нужен... Ну, а ты?
Маша задумалась.
- Я, Аркадий Фролович, несчастна и счастлива одновременно.
Он задумчиво выпустил облако дыма.
- Понимаю. Эти твои мальчишки - в самом деле забавный народ. Но разве Митя Агапов, которого я нашел под Сталинградом, снова пропал?
В первый раз перед Машей поставили прямо этот вопрос. После встречи в госпитале никто никогда не спросил ее, где Митя? А она и хотела бы спросить кого-нибудь, где он, но кто ей ответит?