Страница:
Выбор оказался весьма небогатым и состоял из одного пункта — к такому положению Олег почти уже привык. Он наконец выкинул сплющенную алюминиевую банку и, усевшись в такси, назвал единственный адрес, который ему не смогли бы закрыть при всем желании.
Это был запрещенный ход. Но он уже записан в диггеры. Он уже преступник — по факту, еще не свершившемуся. Значит, так надо…
Олег представил себе буксующую махину Службы и почувствовал сладкую истому. Он вообразил, как бесится тот самый мифический Старикан, стоящий во главе служебной пирамиды и управляющий чужими судьбами. Они могли многое изменить в его памяти, но они были не в силах закрыть адрес обычной московской квартиры — вместе с адресом пришлось бы отнять у Олега всю его жизнь.
Шорохов курил, смеялся, таращился на девчонок в коротких юбках, болтал с таксистом и снова смеялся. Он ехал к себе домой.
Дом, в отличие от автобусов, был на месте — куда бы он, спрашивается, делся…
Во дворе гуляли детишки, лаяли собачки, ворковали старушки — все дышало умиротворенностью и, несмотря на удручающую историю отчизны, несокрушимой уверенностью в завтрашнем дне. На скрипучих качелях сидела, изредка толкаясь ногами, скучная девочка с книжкой и двумя тугими косичками. Вокруг обложенной кирпичами клумбы бродил сосредоточенный карапуз.
Шорохов вдруг подумал о том, зачем он все это бросил и что он получил взамен. Действительно — что? Мнимую свободу и еще более мнимую власть… над кем? над каким-то там человечеством…
Олегу стало обидно. Пенсионерки на лавках, обнимающиеся по ночам малолетки — вот его человечество. Пьяные соседи, участковый с черной папочкой и лай под окнами. Нормальная жизнь. То, от чего он ушел, — в затхлый подвал с хитросделанной дверью, которая, если ты ей не понравишься, приведет тебя не туда. Цирк!…
Увидев свой дом, Шорохов искренне захотел вернуться. Впрочем, как раз в этом направлении он и двигался. Покарать его должны были сурово: свидание с клоном — это не осечка на операции, а намеренное нарушение.
“Злонамеренное, — уточнил Олег. — И даже очень зло…”
Служба такое вряд ли простит. Отчасти поэтому он сюда и приехал.
Мужики у открытых “ракушек” что-то горячо обсуждали, не иначе — кого посылать за водкой. Поименно Олег знал не всех, но здороваться, как правило, не ленился.
Он специально сделал крюк — сейчас это было особенно приятно, — чтобы поприветствовать Толика со второго этажа. Ну, и остальных, если у них руки не сильно испачканы.
Толик ответил “здорово”, — он тоже был вежливый, — однако ответил как-то нетвердо. Остальные и вовсе не проявили к Олегу интереса. Шорохов помыкался у разобранного “Москвича” и, чтобы не мешать занятым людям, направился к подъезду.
Подцепив ногтем крышку почтового ящика, он заглянул внутрь — там лежала только одна маленькая рекламка, да и ту, наверное, бросили недавно.
“Тьфу! — опомнился Олег. — Я же сегодня утром сам его и проверял. Утром, перед тем как на “Щелковскую” поехать…”
Он подошел к лифту и задержал палец у кнопки. Клона, по идее, должны были уже привезти. Ну да, сам он сейчас на базе — хотя, черт, как же он туда попал, если автобусов не оказалось?… — но тем не менее: должен быть на базе, просто потому, что там он в это время и был. Старшина Хапин уже продемонстрировал возможности мнемокорректора и повел народ в корпус, а там уж появится и неотразимый военно-морской майор Прелесть…
Шорохов куснул губу и нажал на кнопку. Не надо нервничать. Это нетрудно: подняться в квартиру, позвонить, встретить на пороге клона и сказать ему… Что же ему сказать?…
“Здорово, браток. Уже освоился? Зря. Собрался жить за меня? Зря, говорю. Я тут, понимаешь, взял расчет, так что двоим нам теперь тесновато будет. Спасибо, но я уж сам. А тебя-то?… Куда тебя? А в печь, браток, куда же еще! Хошь — с предварительным усыплением, хошь — так…”
А может, и обойдется. Если автобусов не было… Если до школы он не добрался и даже на “Щелковскую” сегодня не ездил… Распахнется дверь, и вылезет он сам, натуральный Олежек Шорохов — в трусах и рваных тапочках, заспанный и небритый.
“Ты чего, браток? Какой я тебе клон? Рехнулся?! Ты сам-то кто? Ах, из бу-удущего… Потерялся, что ли? Ты вот что, чеши-ка отсюда в свой декабрь! Не учился я ни в каких школах, и Службу я твою на хвосте вертел, ясно?…”
Олег вышел на четвертом этаже и, не позволяя себе колебаться, тронул звонок.
Открыли не сразу. Пока Шорохов переминался под дверью, он успел осмотреть и саму дверь, и стены, и даже фанерную лакированную бирку с номером “13”. Все было знакомое и такое родное, что хотелось гладить, гладить и не отпускать. Он провел рукой по табличке и опять коснулся звонка.
Ему открыла какая-то бабулька — маленькая, бледненькая, с седым пучком на затылке.
— Картошка или сахар? — спросила она капризно.
— Чего?…
— Картошку привезли? Или сахар? — повторила она громко, как для глухого.
— Я?… Нет…
— Мед не нужен, — заявила она и взялась за ручку.
— Погодите! — Олег задержал дверь. — Я тут ищу одного человека… Шорохова.
— Нет никого. Все на работе, — ответила бабка, с детским упорством продолжая тянуть ручку на себя.
— Шорохова ищу! — крикнул Олег.
— Моховы? Моховы — да. Жили. Ты им родственник?
— Типа того… — пробормотал Олег. — Да, да, родственник!! — гаркнул он, заметив, что старушка не понимает.
— Переехали они. Мы уж с прошлого года. Дочка и зять, — ни к чему пояснила она. — А Моховы были. Моховы — да. Первое время никакого покоя… День и ночь трезвонили — все девки и девки…У них же сын, у Моховых. Бойкий, видать, сынишка, — добавила она с потаенным одобрением.
“Бойкий — это не я”, — решил Олег. Однако фамилии были созвучны и тугоухой бабке могли слышаться одинаково.
— А до Моховых тут кто жил? — спросил он на всякий случай.
— Это в ДЭЗе надо справляться. Ну что, телефон давать тебе?
— Чей? — нахмурился Олег.
— Моховых, чей! Родственничек… Пойду искать, где-то записано… Ты тут стой!
Пока она шаркала по квартире, пока рылась в своих бумажках, Олег успел отойти к открытой лестничной фрамуге и покурить.
— Вот, — сказала бабка, протягивая ветхий листок. — Да ты не бери! Ты себе перепиши, а эту оставь. Мало ли,…
Шорохов взглянул на номер и внес его в память трубки.
— Ну?… Будешь переписывать-то?
— Спасибо, — обронил Олег и торопливо, почти бегом, спустился вниз.
Выйдя из подъезда, он просмотрел запись. Семь ничего не значащих цифр, кажется, где-то в районе Варшавки. Заведомый порожняк. Но если нет ничего другого…
Олег позвонил.
— Кого?… — сразу спросили в трубке, опуская “Алле”, “Да, слушаю” и прочие условности.
— Квартира Моховых? — осведомился Олег так же лаконично.
— Да.
— Фамилия Шорохов вам ничего не говорит?
— Нет.
Олег ткнул в “отбой”. Извиняться он не стал — абонент все равно не оценил бы.
Спохватившись, он снова достал трубку и удалил номер. Элементарная операция: Моховы были — Моховых нет. То же, что проделали с ним самим.
“Вычеркнули…” — повторил Олег, но уже без иронии. Он, в отличие от неведомых Моховых, исчез не из электронной памяти и даже не из человеческой — он исчез совсем. Как минимум — из дэзовского списка квартиросъемщиков. В этом доме он больше не жилец. А в каком тогда?… Куда он подевался — он сам или клон, оставленный на замену? Хоть кто-нибудь с его именем и фамилией, с его лицом. Ведь должен же он где-то быть! Где-то в этой Москве и в этом июле…
Версия у Олега родилась только одна, зато быстро. И сколько он ее в голове ни крутил, сколько ни выворачивал, второй версии из нее не получалось.
Кто-то серьезно вторгся в прошлое — вывихнул несокрушимую магистраль, и теперь она пошла… “вкривь”?… “вкось”?… Да нет как будто…
Вокруг было все то же — и мужики у “ракушек”, и ребятишки в песочнице. Собаки гадили и лаяли, пенсионерки обсуждали сериалы. Мир не встал на уши и даже не стал другим — он принял незначительную поправку и продолжал жить дальше. Но уже в новой редакции. Олег и сам бы этого не заметил, если б не сунулся к себе домой. В новом мире у него был новый адрес — плевое в общем-то дело. Разыскать по справочной — пять секунд. Но это не главное. В Службе наверняка уже подняли тревогу, ведь должен же кто-то обнаружить это вторжение.
Олег впечатал кулак в ладонь. Официально он сейчас находился всего в неделе от своего настоящего, в роддоме с гражданкой Цыбиной, и если его попытаются найти, то звонить ему будут в декабре. У двойника телефона нет, он не ответит. А Лопатин его наверняка ищет — не каждый же день меняется реальность.
“Я надеюсь…” — суеверно добавил Шорохов.
Сократив путь через проходной двор, он выскочил на проезжую часть и замахал руками. Между пальцев у него трепетала купюра в серо-зеленых тонах, и желающий подвезти нашелся сразу.
— “Щелковская”, — бросил Олег, заваливаясь в машину.
Как бы он ни торопился, перед возвращением следовало захватить зимние вещи. Если повезет, Лопатин про этот вояж ничего и не узнает. Олега снова не за что было наказывать; поход к самому себе, как и предыдущий поход к Рыжей, окончился ничем. Сначала Шорохов опасался совершить вторжение, потом, наоборот, желал, но в обоих случаях ему это не удалось.
“А Лопатин грозился, что стану преступником… — подумал он. — Слабовато у меня пока получается”.
Чтобы не тратить времени, Олег набрал номер справочной. Данные он продиктовал в полном объеме, и ответ пришел сразу: “В Москве и области такой не проживает”.
Шорохов со стоном откинулся на сиденье.
— Не расстраивайся, они всегда тормозят, — сказал водитель. — К ним сведения через два-три месяца приходят. А сейчас еще старые могут быть.
— Старые?… Это скорее плохо, чем хорошо…
— Потерял кого-то?
— Себя.
На этом разговор был окончен.
К автовокзалу подъехали около двенадцати. Олег влетел в камеру хранения, как в тронувшийся поезд, и у стены с ячейками поскользнулся: дверца болталась, пакета внутри не было. Шорохов обошел всю секцию, проверил еще раз — не ошибся, ячейка та. Пустая.
Это была не проблема, а если и проблема, то решаемая. Так себе говорил Олег, Так он себя успокаивал. Одежду он оставил в камере примерно без двадцати десять. Можно было вернуться в ту же точку — или минутой позже, дабы не смущать народ, — и сразу забрать. Можно было перенестись и к самому моменту закладки, чтобы не хлопать дверцей понапрасну. В этом случае появятся свидетели, но два одинаковых человека — это еще не сенсация. Лишь бы он там был, второй Шорохов. Теперь, после звонка в справочную, Олег ни за что не мог ручаться. По “старым сведениям”, он в Москве не жил, о “новых” и думать не хотелось. Если из событийной линии выпал такой существенный эпизод, как отправка шестидесяти курсантов на базу… Олег боялся вообще себя не встретить. И дело было, конечно, не в шмотках.
Сортир — ничего лучшего он не придумал.
Шорохов кинул в ведрышко пятирублевую монету и вошел в пронзительно пахнущий кафельный карцер.
— Опять ты?! Куда?! — тявкнула ему в спину женщина на кассе.
— Вам-то что?… — огрызнулся Олег.
Свободных кабинок было много, но половина дверей оказалась без задвижек. Финишировать в обществе какого-нибудь натуженного посетителя не шибко хотелось, и Олег с начальственным видом принялся обследовать шпингалеты. Третье место слева его удовлетворило. Шорохов закрылся и, выставив синхронизатор на “09.45” нажал кнопку старта.
Дверь имело смысл запирать при перемещении в будущее. Никак не в прошлое. Это Шорохов осознал, еще не успев толком осмотреться.
А осматривать было особенно нечего: в тесной кабинке, неловко пристраиваясь на унитазе, ворочался мужик — багровый лицом и, как назло, необъятный. Если б синхронизатор не имел запрета на финиш внутри материальных объектов, Олегу пришлось бы выдергивать ногу из чужого тела или наоборот — что-нибудь могли выдернуть из него самого.
— Я выйду… — тактично предупредил он. Багровый медленно моргнул и вдруг заорал таким басом, что у Олега заложило уши. Сорвав задвижку, он выскочил из кабинки, столкнул кого-то у писсуаров и помчался прочь. На пути подвернулась тетка без возраста и практически без пола, почему-то в белом медицинском халате.
— Хулиган! — взвизгнула она, проворно отшатнувшись.
Кассирша зачем-то попыталась его удержать, но не смогла — рука цапнула Олега за джинсы и скользнула по ремню.
За пределы туалета инцидент не вышел, и Шорохов благополучно затерялся в людской массе.
На этот раз ячейка была закрыта, и Олег, боясь сглазить преждевременной радостью, крутанул ручки.
Пакет лежал. Шорохов осторожно, словно воровал тротил, заглянул внутрь — все оказалось на месте: и куртка, и ботинки. Он посмотрел на часы — без десяти десять. Чтобы догадаться, почему в полдень вещей уже не было, особой прозорливости не требовалось.
Прижимая пакет к бедру, Олег пересек зал и вышел к стоянке. Его вдруг посетила шальная мысль, что в этот раз с автобусами может сложиться как-то иначе. Чем “этот раз” отличается от “того”, Олег не вполне понимал, но на всякий случай решил проверить.
Безумная надежда на чудо не отпускала его до тех пор, пока он не заметил в толпе своего двойника. Еще один Шорох, с недопитой банкой фанты, напряженно бродил по площади и выискивал взглядом служебные “ЛиАЗы”. Автобусов не было.
Большое табло показывало две минуты одиннадцатого, и Олег, оставаясь в тени от навеса, направился к перекрестку.
Зайдя за угол, он обнаружил маленькое летнее кафе на пять столов, почти пустое — приезжим было не до шашлыка, а москвичи вокзалами брезговали. Шорохов отметил, что отсюда просматривается вся автобусная стоянка, и пассажиры в том числе. Если б он знал об этом месте заранее, то предпочел бы сидеть тут, а не болтаться под солнцем, но кафе скрывалось за ровной шеренгой молодых тополей, и с площадки его было не видно.
Олег уже прошел мимо, когда боковое зрение вдруг выделило что-то знакомое.
Под широким тряпичным зонтом сидел мужчина — худой и сутулый, с литровой кружкой пива. Шорохов отстраненно подумал, что именно от крайнего столика и открывается идеальный обзор; соберись он понаблюдать за вокзалом еще — непременно устроился бы тут.
Олег помедлил и, якобы укрывая зажигалку от ветра, снова повернулся. Удобная точка для слежки его не интересовала — с автобусами он уже все выяснил.
Мужчина за столиком. Что-то в нем было… такое, тревожащее…
Лицо скрывалось за огромной кружкой с логотипом очень популярного, но не очень вкусного пива, и это было явно намеренно. Едва сделав глоток, мужчина поднес ко рту щепотку чипсов и опять заслонился, уже другой рукой. К Олегу он сидел боком и вряд ли вообще его видел. Если он и прятался, то, вероятно, от кого-то на площадке.
Шорохова теребила мысль о сборе в Службе и о том, что Лопатин его давно ищет, но ищет не там, однако этот чужой полупрофиль Олега не отпускал.
“Взять бутылочку поменьше, — решил он, — и что-нибудь пожевать. Присесть рядом, вон там, слева. Не будет же этот тип вечно загораживаться. Тогда бы уж газету с дыркой принес, как все нормальные шпионы…”
Шорохов зашел за декоративную оградку с привязанными клеенчатыми листьями.
“А можно еще проще. Гораздо проще”.
Он бросил почти целую сигарету в урну и взял новую.
— У вас огонька не будет?…
Мужчина поставил кружку и начал медленно поднимать голову. И прежде чем Олег увидел что-то конкретное — нос или ухо, — он уже знал, кто тут сидит. У крайнего столика под широким рекламным щитом. На угловом месте, идеальном для наблюдения за площадкой, в частности — за Шорохом, который до сих пор шляется с банкой фанты.
Олег положил мужчине руку на плечо.
— Автобусов не будет, — произнес он утвердительно. — Почему?
— Потому, что их не было, — спокойно ответил Иванов.
Он удивился, как будто даже испугался, но быстро пришел в себя и снова стал собой — Иваном Ивановичем, пришибленным и удрученным. Только глаза у него были уже не те. Совсем не те, что Шорохов знал по школе. Хороший мужской взгляд. Уверенный. Как тогда, в красной “девятке”.
Олег сел рядом и, почесав под футболкой живот, невзначай показал ремень со станнером. Он не сомневался, что про служебные железки Иван Иванович все еще помнит. Тот кивком дал понять, что не забыл.
— Куда ты пропал? — молвил Шорохов.
— Сижу перед тобой, пью пиво, — бесхитростно ответил Иванов. — А пиво-то здесь поганое…
Вопрос был действительно глупый, Олег не стал спорить. Но он накопил их уже так много, всяких вопросов, что не знал, с чего начать. Спросить хотелось обо всем сразу.
— Я тебе тогда махал, в тачке… — пробубнил он.
— Да, я видел. — Иванов отхлебнул. Продолжать он, кажется, и не собирался.
— Почему ты не остановился? Я же просил! Трудно?!
— Рано.
— Что рано?! Кому рано?…
Иван Иванович занялся исследованием оставшихся в пакетике чипсов. Он был все такой же печальный и нескладный, с длинными, но некрасивыми ресницами, с жилистой шеей и костистым лицом. Выглядел он, как и в школе, на сороковник, не меньше.
“Не о том все, не о том! — одернул себя Шорохов. — Какая тачка?. При чем тут тачка?! Где база? Где я?!”
— Выходить мне было рано, — сказал Иванов после паузы. — Я на Шаболовку ехал.
— Какая еще Шаболовка?! — взорвался Олег. — Что ты мне мозги…
Закончить он не успел. Иван Иванович, поймав его замах, не ясный даже для самого Шорохова — скорее, просто проявление гнева, — отвел ему кисть немного в сторону и чуть вверх, в итоге Олег оказался не в состоянии сдвинуться ни влево, ни вправо, никуда вообще. В следующую секунду он осознал, что не только не может шевелиться, но уже и не желает Иван Иванович вложил ему станнер обратно в пояс и отпустил запястье, Рука Олега, ударившись о пластмассовый подлокотник, повисла тряпкой.
— Тебя… наши не помнят… никто… — выдохнул Шорохов, собирая последние силы, стекающие куда-то вниз, в землю.
— Ну и фиг с ними, с вашими, — беззаботно ответил Иванов, поднимаясь.
Олег ощущал, как воля капля за каплей покидает его тело и как на смену ей приходит восторг — ненужный, неуместный, но такой полный и всепоглощающий… Он вдруг проникся самой горячей любовью не только к птицам, траве и деревьям, но и к каким-то вовсе чуждым объектам вроде стола или жесткого кресла, в котором он расползался. Что уж там говорить о человечестве… Человечество он обожал, и это чувство было столь глубоким, что становилось жутко; мечталось погибнуть в муках за чью-нибудь пуговицу, лишь бы сделать человечеству так же приятно, как было сейчас приятно ему самому.
Иван Иванович неторопливо дошел до остановки и сел в маршрутку. Это было очень буднично… и очень мило… Олега его отъезд нисколько не встревожил.
В поле зрения попала женщина с подносом.
— Пива хотите?… Еще пива хотите?… Хотите пива?…
Шорохов был не способен даже скосить глаза, он так и сидел, глядя на опустевший тротуар.
Женщина забрала кружку и принялась протирать стол. Где-то сбоку мелькали ее сморщенные руки с грязными расслоенными ногтями, и эти ногти Олег тоже любил. Они казались не менее достойными страсти, чем все человечество.
Тревоги не было, общего сбора никто не объявлял. Василий Вениаминович не искал ни Шороха, ни Прелесть, напротив: оставил в бункере невразумительную записку, мол, жив-здоров, не ждите, и смотался куда-то по своим личным делам.
Ася показала Олегу косо оторванный листок и налила чаю.
Пока никого не было, в кабинет наведывался Лис. Прелесть, вернувшись первой, увидела на столе диск с новыми ориентировками и кулек шоколадных конфет. Как выразилась она чуть позже: “Объективно это еще даже не кофе и не сахарная свекла. Это только почва, на которой они когда-нибудь вырастут”. Судя по количеству фантиков, почва пришлась ей по вкусу.
— Давно сидишь? — спросил Олег.
Ася, медленно водя пальчиком, посчитала окурки в пепельнице.
— Минут сорок примерно, — сказала она.
— Ты что, время не засекаешь?
— Зачем? Следить, как оно проходит мимо.
— Сама такую житуху выбрала.
— Ты про Службу? Не уверена, что я ее выбирала, — мрачно отозвалась Ася.
— Вот и тебя пробило, подруга… — заметил Олег.
— Я имею в виду момент выбора, — пояснила она, разворачивая новую конфету. — В памяти он как-то… не отпечатался. Насильно меня не тащили… Но и я вроде тоже сюда не рвалась…
— Люди говорят: “Так уж сложилась жизнь”.
— Люди-то?… Пусть говорят. При чем тут я?
“При чем тут я? ” — мысленно повторил Олег. Во-во, знакомо…
— Меньше об этом думай, — произнес он не то чтобы с оптимизмом, но достаточно бодро. — Ты не слышала, у нас пополнения не ожидается? Так и будем втроем пахать?
— А третий кто? — насторожилась Прелесть.
“Не вышло, значит, — отметил Олег. — Не вышло — ни с Рыжей, ни с Ивановым”. Он особенно и не надеялся, но все же где-то в глубине лелеял мечту, что после его разговора с двойником хоть что-нибудь поменяется.
— Третий? — спросил он недоуменно. — Лопатин, кто же еще!
— Да-а, Вениаминыч у нас пахарь!… Сразу после обеда куда-то и упахал…
Шорохов взял пустую обертку и начал ее заинтересованно рассматривать. Вроде отбрехался. Прелесть — не Лопатин, она на словах не ловит, нет у нее такой привычки.
— Ты знаешь, Ася… — Олег отложил фантик и потер подбородок, соображая, как бы половчей свести общее к частному. Под ладонью заскрипела щетина, он отвлекся на мысли о неизбежном бритье, и ничего толкового придумать не удалось. — Знаешь, Асель…
— Ну?…
— Я тут размышлял о Службе… и о нашей школе… Кстати, ты когда поступила?
— За полгода до тебя. Потом еще один срок в должности старшины.
— А попала туда как? Не помнишь?
— Почему же? Попала, как все попадают. Пришел вербовщик… он меня у квартиры ждал, на лестнице. Рассказал… Предложил…
— Я не о том. Как тебя везли на базу. Это ты не забыла?
— Нам же Лопатин все закрыл.
— Он закрыл только адрес, — возразил Шорохов. — Дорогу туда и обратно. А посадка в автобусы, а высадка… Вы на автобусах ехали?
— Да, от “Щелковской”.
— В десять утра?
— Этого я не помню, — призналась Прелесть. — Точно утром, а вот во сколько… Темно было и холодно.
— Холодно… — машинально повторил Олег. — Почему холодно?… А, ты же на полгода раньше, зимой…
Он слазил в карман за носовым платком и попутно достал из пояса корректор.
— Не надо с этим баловаться, — предупредила Ася.
— Я не балуюсь. Уронил на землю, почистить надо… — Шорохов провел пальцем по матовой поверхности, стирая несуществующую грязь.
Кнопочки были маленькие, нажимались они с трудом — кроме одной, расположенной внизу. Ее можно было коснуться совсем незаметно — глядя человеку в глаза и безмятежно улыбаясь. Вероятно, поэтому кнопку и перенесли под мизинец, чтобы с любым вот так: глядя и улыбаясь. Даже с тем, кто в курсе, что это за приборчик.
— Не надо, убери его, — сказала Прелесть.
— Ты чего испугалась? Думаешь, я тебя, что ли, собираюсь?…
Шорохов глянул на окошко и не поверил — ни глазам, ни прибору. У Аси был закрыт один-единственный сектор. Как у Рыжей, только еще короче: микроскопический отрезок в десять секунд. Меньше, чем закрывал ради простой демонстрации старшина Хапин. Что могло втиснуться в десять секунд? Что-то совсем ненужное… или крайне опасное. Что можно успеть за это время? Увидеть чье-нибудь лицо. Вряд ли больше. Лицо, которое необходимо забыть…
— У тебя много чего скорректировано? — отстранение спросил Шорохов.
— Наверно, уже прилично.
— И тот момент, когда ты сказала вербовщику “да”… — предположил он.
— Да… — ответила она нетвердо.
— И дорога до базы, и обратная дорога, и тренировки с корректором в школе и что-нибудь еще…
— Да, конечно. Не играй железкой, — снова сказала Ася.
— Ну, что ты, Прелесть…
Он посмотрел ей в глаза. Теперь еще улыбнуться…
Он улыбнулся.
Вспоминать под мнемокорректором тяжело: сначала минут пятнадцать без сознания, потом тоска-кручина. Когда это проходит, становится даже забавно. Но только когда проходит. Не раньше.
— При чем тут курение, осел?! — воскликнула Ася, едва придя в себя.
— Курение?… — растерянно произнес Олег.
— Да, да! Я в детстве не курила, осел! Я приличным ребенком была, не то что некоторые! И я… — Она вдруг запнулась и утомленно помассировала переносицу. — А, это…ладно…
Ася вытянула из пачки сигарету.
— Ты урод, Шорох, — заявила она, прикурив. — Кто тебе позволил? Ты… это то же, что по карманам чужим лазить, ты не понимаешь?!
— Я ничего у тебя не взял. Наоборот.
— “Наоборот”! — передразнила она — Еще раз такое сделаешь, я тебе…
— Не сделаю. У тебя больше нечего открывать. — Шорохов виновато склонил голову. — И что же ты вспомнила?
— Так, ерунда всякая.
— Это не ерунда. Это не может быть ерундой.
— Хочешь проверить?
— Я?… А оно нас двоих касается?
— “Оно”, да… — Ася усмехнулась. — То самое…
— И что там? — осторожно спросил Олег.
— Увидишь.
— У меня корректор…барахлит, кажется…
Прелесть достала свой и, понажимав кнопочки, выбрала режим сканирования. С маникюром это было значительно проще.
Это был запрещенный ход. Но он уже записан в диггеры. Он уже преступник — по факту, еще не свершившемуся. Значит, так надо…
Олег представил себе буксующую махину Службы и почувствовал сладкую истому. Он вообразил, как бесится тот самый мифический Старикан, стоящий во главе служебной пирамиды и управляющий чужими судьбами. Они могли многое изменить в его памяти, но они были не в силах закрыть адрес обычной московской квартиры — вместе с адресом пришлось бы отнять у Олега всю его жизнь.
Шорохов курил, смеялся, таращился на девчонок в коротких юбках, болтал с таксистом и снова смеялся. Он ехал к себе домой.
* * *
Дом, в отличие от автобусов, был на месте — куда бы он, спрашивается, делся…
Во дворе гуляли детишки, лаяли собачки, ворковали старушки — все дышало умиротворенностью и, несмотря на удручающую историю отчизны, несокрушимой уверенностью в завтрашнем дне. На скрипучих качелях сидела, изредка толкаясь ногами, скучная девочка с книжкой и двумя тугими косичками. Вокруг обложенной кирпичами клумбы бродил сосредоточенный карапуз.
Шорохов вдруг подумал о том, зачем он все это бросил и что он получил взамен. Действительно — что? Мнимую свободу и еще более мнимую власть… над кем? над каким-то там человечеством…
Олегу стало обидно. Пенсионерки на лавках, обнимающиеся по ночам малолетки — вот его человечество. Пьяные соседи, участковый с черной папочкой и лай под окнами. Нормальная жизнь. То, от чего он ушел, — в затхлый подвал с хитросделанной дверью, которая, если ты ей не понравишься, приведет тебя не туда. Цирк!…
Увидев свой дом, Шорохов искренне захотел вернуться. Впрочем, как раз в этом направлении он и двигался. Покарать его должны были сурово: свидание с клоном — это не осечка на операции, а намеренное нарушение.
“Злонамеренное, — уточнил Олег. — И даже очень зло…”
Служба такое вряд ли простит. Отчасти поэтому он сюда и приехал.
Мужики у открытых “ракушек” что-то горячо обсуждали, не иначе — кого посылать за водкой. Поименно Олег знал не всех, но здороваться, как правило, не ленился.
Он специально сделал крюк — сейчас это было особенно приятно, — чтобы поприветствовать Толика со второго этажа. Ну, и остальных, если у них руки не сильно испачканы.
Толик ответил “здорово”, — он тоже был вежливый, — однако ответил как-то нетвердо. Остальные и вовсе не проявили к Олегу интереса. Шорохов помыкался у разобранного “Москвича” и, чтобы не мешать занятым людям, направился к подъезду.
Подцепив ногтем крышку почтового ящика, он заглянул внутрь — там лежала только одна маленькая рекламка, да и ту, наверное, бросили недавно.
“Тьфу! — опомнился Олег. — Я же сегодня утром сам его и проверял. Утром, перед тем как на “Щелковскую” поехать…”
Он подошел к лифту и задержал палец у кнопки. Клона, по идее, должны были уже привезти. Ну да, сам он сейчас на базе — хотя, черт, как же он туда попал, если автобусов не оказалось?… — но тем не менее: должен быть на базе, просто потому, что там он в это время и был. Старшина Хапин уже продемонстрировал возможности мнемокорректора и повел народ в корпус, а там уж появится и неотразимый военно-морской майор Прелесть…
Шорохов куснул губу и нажал на кнопку. Не надо нервничать. Это нетрудно: подняться в квартиру, позвонить, встретить на пороге клона и сказать ему… Что же ему сказать?…
“Здорово, браток. Уже освоился? Зря. Собрался жить за меня? Зря, говорю. Я тут, понимаешь, взял расчет, так что двоим нам теперь тесновато будет. Спасибо, но я уж сам. А тебя-то?… Куда тебя? А в печь, браток, куда же еще! Хошь — с предварительным усыплением, хошь — так…”
А может, и обойдется. Если автобусов не было… Если до школы он не добрался и даже на “Щелковскую” сегодня не ездил… Распахнется дверь, и вылезет он сам, натуральный Олежек Шорохов — в трусах и рваных тапочках, заспанный и небритый.
“Ты чего, браток? Какой я тебе клон? Рехнулся?! Ты сам-то кто? Ах, из бу-удущего… Потерялся, что ли? Ты вот что, чеши-ка отсюда в свой декабрь! Не учился я ни в каких школах, и Службу я твою на хвосте вертел, ясно?…”
Олег вышел на четвертом этаже и, не позволяя себе колебаться, тронул звонок.
Открыли не сразу. Пока Шорохов переминался под дверью, он успел осмотреть и саму дверь, и стены, и даже фанерную лакированную бирку с номером “13”. Все было знакомое и такое родное, что хотелось гладить, гладить и не отпускать. Он провел рукой по табличке и опять коснулся звонка.
Ему открыла какая-то бабулька — маленькая, бледненькая, с седым пучком на затылке.
— Картошка или сахар? — спросила она капризно.
— Чего?…
— Картошку привезли? Или сахар? — повторила она громко, как для глухого.
— Я?… Нет…
— Мед не нужен, — заявила она и взялась за ручку.
— Погодите! — Олег задержал дверь. — Я тут ищу одного человека… Шорохова.
— Нет никого. Все на работе, — ответила бабка, с детским упорством продолжая тянуть ручку на себя.
— Шорохова ищу! — крикнул Олег.
— Моховы? Моховы — да. Жили. Ты им родственник?
— Типа того… — пробормотал Олег. — Да, да, родственник!! — гаркнул он, заметив, что старушка не понимает.
— Переехали они. Мы уж с прошлого года. Дочка и зять, — ни к чему пояснила она. — А Моховы были. Моховы — да. Первое время никакого покоя… День и ночь трезвонили — все девки и девки…У них же сын, у Моховых. Бойкий, видать, сынишка, — добавила она с потаенным одобрением.
“Бойкий — это не я”, — решил Олег. Однако фамилии были созвучны и тугоухой бабке могли слышаться одинаково.
— А до Моховых тут кто жил? — спросил он на всякий случай.
— Это в ДЭЗе надо справляться. Ну что, телефон давать тебе?
— Чей? — нахмурился Олег.
— Моховых, чей! Родственничек… Пойду искать, где-то записано… Ты тут стой!
Пока она шаркала по квартире, пока рылась в своих бумажках, Олег успел отойти к открытой лестничной фрамуге и покурить.
— Вот, — сказала бабка, протягивая ветхий листок. — Да ты не бери! Ты себе перепиши, а эту оставь. Мало ли,…
Шорохов взглянул на номер и внес его в память трубки.
— Ну?… Будешь переписывать-то?
— Спасибо, — обронил Олег и торопливо, почти бегом, спустился вниз.
Выйдя из подъезда, он просмотрел запись. Семь ничего не значащих цифр, кажется, где-то в районе Варшавки. Заведомый порожняк. Но если нет ничего другого…
Олег позвонил.
— Кого?… — сразу спросили в трубке, опуская “Алле”, “Да, слушаю” и прочие условности.
— Квартира Моховых? — осведомился Олег так же лаконично.
— Да.
— Фамилия Шорохов вам ничего не говорит?
— Нет.
Олег ткнул в “отбой”. Извиняться он не стал — абонент все равно не оценил бы.
Спохватившись, он снова достал трубку и удалил номер. Элементарная операция: Моховы были — Моховых нет. То же, что проделали с ним самим.
“Вычеркнули…” — повторил Олег, но уже без иронии. Он, в отличие от неведомых Моховых, исчез не из электронной памяти и даже не из человеческой — он исчез совсем. Как минимум — из дэзовского списка квартиросъемщиков. В этом доме он больше не жилец. А в каком тогда?… Куда он подевался — он сам или клон, оставленный на замену? Хоть кто-нибудь с его именем и фамилией, с его лицом. Ведь должен же он где-то быть! Где-то в этой Москве и в этом июле…
Версия у Олега родилась только одна, зато быстро. И сколько он ее в голове ни крутил, сколько ни выворачивал, второй версии из нее не получалось.
Кто-то серьезно вторгся в прошлое — вывихнул несокрушимую магистраль, и теперь она пошла… “вкривь”?… “вкось”?… Да нет как будто…
Вокруг было все то же — и мужики у “ракушек”, и ребятишки в песочнице. Собаки гадили и лаяли, пенсионерки обсуждали сериалы. Мир не встал на уши и даже не стал другим — он принял незначительную поправку и продолжал жить дальше. Но уже в новой редакции. Олег и сам бы этого не заметил, если б не сунулся к себе домой. В новом мире у него был новый адрес — плевое в общем-то дело. Разыскать по справочной — пять секунд. Но это не главное. В Службе наверняка уже подняли тревогу, ведь должен же кто-то обнаружить это вторжение.
Олег впечатал кулак в ладонь. Официально он сейчас находился всего в неделе от своего настоящего, в роддоме с гражданкой Цыбиной, и если его попытаются найти, то звонить ему будут в декабре. У двойника телефона нет, он не ответит. А Лопатин его наверняка ищет — не каждый же день меняется реальность.
“Я надеюсь…” — суеверно добавил Шорохов.
Сократив путь через проходной двор, он выскочил на проезжую часть и замахал руками. Между пальцев у него трепетала купюра в серо-зеленых тонах, и желающий подвезти нашелся сразу.
— “Щелковская”, — бросил Олег, заваливаясь в машину.
Как бы он ни торопился, перед возвращением следовало захватить зимние вещи. Если повезет, Лопатин про этот вояж ничего и не узнает. Олега снова не за что было наказывать; поход к самому себе, как и предыдущий поход к Рыжей, окончился ничем. Сначала Шорохов опасался совершить вторжение, потом, наоборот, желал, но в обоих случаях ему это не удалось.
“А Лопатин грозился, что стану преступником… — подумал он. — Слабовато у меня пока получается”.
Чтобы не тратить времени, Олег набрал номер справочной. Данные он продиктовал в полном объеме, и ответ пришел сразу: “В Москве и области такой не проживает”.
Шорохов со стоном откинулся на сиденье.
— Не расстраивайся, они всегда тормозят, — сказал водитель. — К ним сведения через два-три месяца приходят. А сейчас еще старые могут быть.
— Старые?… Это скорее плохо, чем хорошо…
— Потерял кого-то?
— Себя.
На этом разговор был окончен.
К автовокзалу подъехали около двенадцати. Олег влетел в камеру хранения, как в тронувшийся поезд, и у стены с ячейками поскользнулся: дверца болталась, пакета внутри не было. Шорохов обошел всю секцию, проверил еще раз — не ошибся, ячейка та. Пустая.
Это была не проблема, а если и проблема, то решаемая. Так себе говорил Олег, Так он себя успокаивал. Одежду он оставил в камере примерно без двадцати десять. Можно было вернуться в ту же точку — или минутой позже, дабы не смущать народ, — и сразу забрать. Можно было перенестись и к самому моменту закладки, чтобы не хлопать дверцей понапрасну. В этом случае появятся свидетели, но два одинаковых человека — это еще не сенсация. Лишь бы он там был, второй Шорохов. Теперь, после звонка в справочную, Олег ни за что не мог ручаться. По “старым сведениям”, он в Москве не жил, о “новых” и думать не хотелось. Если из событийной линии выпал такой существенный эпизод, как отправка шестидесяти курсантов на базу… Олег боялся вообще себя не встретить. И дело было, конечно, не в шмотках.
Сортир — ничего лучшего он не придумал.
Шорохов кинул в ведрышко пятирублевую монету и вошел в пронзительно пахнущий кафельный карцер.
— Опять ты?! Куда?! — тявкнула ему в спину женщина на кассе.
— Вам-то что?… — огрызнулся Олег.
Свободных кабинок было много, но половина дверей оказалась без задвижек. Финишировать в обществе какого-нибудь натуженного посетителя не шибко хотелось, и Олег с начальственным видом принялся обследовать шпингалеты. Третье место слева его удовлетворило. Шорохов закрылся и, выставив синхронизатор на “09.45” нажал кнопку старта.
Дверь имело смысл запирать при перемещении в будущее. Никак не в прошлое. Это Шорохов осознал, еще не успев толком осмотреться.
А осматривать было особенно нечего: в тесной кабинке, неловко пристраиваясь на унитазе, ворочался мужик — багровый лицом и, как назло, необъятный. Если б синхронизатор не имел запрета на финиш внутри материальных объектов, Олегу пришлось бы выдергивать ногу из чужого тела или наоборот — что-нибудь могли выдернуть из него самого.
— Я выйду… — тактично предупредил он. Багровый медленно моргнул и вдруг заорал таким басом, что у Олега заложило уши. Сорвав задвижку, он выскочил из кабинки, столкнул кого-то у писсуаров и помчался прочь. На пути подвернулась тетка без возраста и практически без пола, почему-то в белом медицинском халате.
— Хулиган! — взвизгнула она, проворно отшатнувшись.
Кассирша зачем-то попыталась его удержать, но не смогла — рука цапнула Олега за джинсы и скользнула по ремню.
За пределы туалета инцидент не вышел, и Шорохов благополучно затерялся в людской массе.
На этот раз ячейка была закрыта, и Олег, боясь сглазить преждевременной радостью, крутанул ручки.
Пакет лежал. Шорохов осторожно, словно воровал тротил, заглянул внутрь — все оказалось на месте: и куртка, и ботинки. Он посмотрел на часы — без десяти десять. Чтобы догадаться, почему в полдень вещей уже не было, особой прозорливости не требовалось.
Прижимая пакет к бедру, Олег пересек зал и вышел к стоянке. Его вдруг посетила шальная мысль, что в этот раз с автобусами может сложиться как-то иначе. Чем “этот раз” отличается от “того”, Олег не вполне понимал, но на всякий случай решил проверить.
Безумная надежда на чудо не отпускала его до тех пор, пока он не заметил в толпе своего двойника. Еще один Шорох, с недопитой банкой фанты, напряженно бродил по площади и выискивал взглядом служебные “ЛиАЗы”. Автобусов не было.
Большое табло показывало две минуты одиннадцатого, и Олег, оставаясь в тени от навеса, направился к перекрестку.
Зайдя за угол, он обнаружил маленькое летнее кафе на пять столов, почти пустое — приезжим было не до шашлыка, а москвичи вокзалами брезговали. Шорохов отметил, что отсюда просматривается вся автобусная стоянка, и пассажиры в том числе. Если б он знал об этом месте заранее, то предпочел бы сидеть тут, а не болтаться под солнцем, но кафе скрывалось за ровной шеренгой молодых тополей, и с площадки его было не видно.
Олег уже прошел мимо, когда боковое зрение вдруг выделило что-то знакомое.
Под широким тряпичным зонтом сидел мужчина — худой и сутулый, с литровой кружкой пива. Шорохов отстраненно подумал, что именно от крайнего столика и открывается идеальный обзор; соберись он понаблюдать за вокзалом еще — непременно устроился бы тут.
Олег помедлил и, якобы укрывая зажигалку от ветра, снова повернулся. Удобная точка для слежки его не интересовала — с автобусами он уже все выяснил.
Мужчина за столиком. Что-то в нем было… такое, тревожащее…
Лицо скрывалось за огромной кружкой с логотипом очень популярного, но не очень вкусного пива, и это было явно намеренно. Едва сделав глоток, мужчина поднес ко рту щепотку чипсов и опять заслонился, уже другой рукой. К Олегу он сидел боком и вряд ли вообще его видел. Если он и прятался, то, вероятно, от кого-то на площадке.
Шорохова теребила мысль о сборе в Службе и о том, что Лопатин его давно ищет, но ищет не там, однако этот чужой полупрофиль Олега не отпускал.
“Взять бутылочку поменьше, — решил он, — и что-нибудь пожевать. Присесть рядом, вон там, слева. Не будет же этот тип вечно загораживаться. Тогда бы уж газету с дыркой принес, как все нормальные шпионы…”
Шорохов зашел за декоративную оградку с привязанными клеенчатыми листьями.
“А можно еще проще. Гораздо проще”.
Он бросил почти целую сигарету в урну и взял новую.
— У вас огонька не будет?…
Мужчина поставил кружку и начал медленно поднимать голову. И прежде чем Олег увидел что-то конкретное — нос или ухо, — он уже знал, кто тут сидит. У крайнего столика под широким рекламным щитом. На угловом месте, идеальном для наблюдения за площадкой, в частности — за Шорохом, который до сих пор шляется с банкой фанты.
Олег положил мужчине руку на плечо.
— Автобусов не будет, — произнес он утвердительно. — Почему?
— Потому, что их не было, — спокойно ответил Иванов.
Он удивился, как будто даже испугался, но быстро пришел в себя и снова стал собой — Иваном Ивановичем, пришибленным и удрученным. Только глаза у него были уже не те. Совсем не те, что Шорохов знал по школе. Хороший мужской взгляд. Уверенный. Как тогда, в красной “девятке”.
Олег сел рядом и, почесав под футболкой живот, невзначай показал ремень со станнером. Он не сомневался, что про служебные железки Иван Иванович все еще помнит. Тот кивком дал понять, что не забыл.
— Куда ты пропал? — молвил Шорохов.
— Сижу перед тобой, пью пиво, — бесхитростно ответил Иванов. — А пиво-то здесь поганое…
Вопрос был действительно глупый, Олег не стал спорить. Но он накопил их уже так много, всяких вопросов, что не знал, с чего начать. Спросить хотелось обо всем сразу.
— Я тебе тогда махал, в тачке… — пробубнил он.
— Да, я видел. — Иванов отхлебнул. Продолжать он, кажется, и не собирался.
— Почему ты не остановился? Я же просил! Трудно?!
— Рано.
— Что рано?! Кому рано?…
Иван Иванович занялся исследованием оставшихся в пакетике чипсов. Он был все такой же печальный и нескладный, с длинными, но некрасивыми ресницами, с жилистой шеей и костистым лицом. Выглядел он, как и в школе, на сороковник, не меньше.
“Не о том все, не о том! — одернул себя Шорохов. — Какая тачка?. При чем тут тачка?! Где база? Где я?!”
— Выходить мне было рано, — сказал Иванов после паузы. — Я на Шаболовку ехал.
— Какая еще Шаболовка?! — взорвался Олег. — Что ты мне мозги…
Закончить он не успел. Иван Иванович, поймав его замах, не ясный даже для самого Шорохова — скорее, просто проявление гнева, — отвел ему кисть немного в сторону и чуть вверх, в итоге Олег оказался не в состоянии сдвинуться ни влево, ни вправо, никуда вообще. В следующую секунду он осознал, что не только не может шевелиться, но уже и не желает Иван Иванович вложил ему станнер обратно в пояс и отпустил запястье, Рука Олега, ударившись о пластмассовый подлокотник, повисла тряпкой.
— Тебя… наши не помнят… никто… — выдохнул Шорохов, собирая последние силы, стекающие куда-то вниз, в землю.
— Ну и фиг с ними, с вашими, — беззаботно ответил Иванов, поднимаясь.
Олег ощущал, как воля капля за каплей покидает его тело и как на смену ей приходит восторг — ненужный, неуместный, но такой полный и всепоглощающий… Он вдруг проникся самой горячей любовью не только к птицам, траве и деревьям, но и к каким-то вовсе чуждым объектам вроде стола или жесткого кресла, в котором он расползался. Что уж там говорить о человечестве… Человечество он обожал, и это чувство было столь глубоким, что становилось жутко; мечталось погибнуть в муках за чью-нибудь пуговицу, лишь бы сделать человечеству так же приятно, как было сейчас приятно ему самому.
Иван Иванович неторопливо дошел до остановки и сел в маршрутку. Это было очень буднично… и очень мило… Олега его отъезд нисколько не встревожил.
В поле зрения попала женщина с подносом.
— Пива хотите?… Еще пива хотите?… Хотите пива?…
Шорохов был не способен даже скосить глаза, он так и сидел, глядя на опустевший тротуар.
Женщина забрала кружку и принялась протирать стол. Где-то сбоку мелькали ее сморщенные руки с грязными расслоенными ногтями, и эти ногти Олег тоже любил. Они казались не менее достойными страсти, чем все человечество.
* * *
Тревоги не было, общего сбора никто не объявлял. Василий Вениаминович не искал ни Шороха, ни Прелесть, напротив: оставил в бункере невразумительную записку, мол, жив-здоров, не ждите, и смотался куда-то по своим личным делам.
Ася показала Олегу косо оторванный листок и налила чаю.
Пока никого не было, в кабинет наведывался Лис. Прелесть, вернувшись первой, увидела на столе диск с новыми ориентировками и кулек шоколадных конфет. Как выразилась она чуть позже: “Объективно это еще даже не кофе и не сахарная свекла. Это только почва, на которой они когда-нибудь вырастут”. Судя по количеству фантиков, почва пришлась ей по вкусу.
— Давно сидишь? — спросил Олег.
Ася, медленно водя пальчиком, посчитала окурки в пепельнице.
— Минут сорок примерно, — сказала она.
— Ты что, время не засекаешь?
— Зачем? Следить, как оно проходит мимо.
— Сама такую житуху выбрала.
— Ты про Службу? Не уверена, что я ее выбирала, — мрачно отозвалась Ася.
— Вот и тебя пробило, подруга… — заметил Олег.
— Я имею в виду момент выбора, — пояснила она, разворачивая новую конфету. — В памяти он как-то… не отпечатался. Насильно меня не тащили… Но и я вроде тоже сюда не рвалась…
— Люди говорят: “Так уж сложилась жизнь”.
— Люди-то?… Пусть говорят. При чем тут я?
“При чем тут я? ” — мысленно повторил Олег. Во-во, знакомо…
— Меньше об этом думай, — произнес он не то чтобы с оптимизмом, но достаточно бодро. — Ты не слышала, у нас пополнения не ожидается? Так и будем втроем пахать?
— А третий кто? — насторожилась Прелесть.
“Не вышло, значит, — отметил Олег. — Не вышло — ни с Рыжей, ни с Ивановым”. Он особенно и не надеялся, но все же где-то в глубине лелеял мечту, что после его разговора с двойником хоть что-нибудь поменяется.
— Третий? — спросил он недоуменно. — Лопатин, кто же еще!
— Да-а, Вениаминыч у нас пахарь!… Сразу после обеда куда-то и упахал…
Шорохов взял пустую обертку и начал ее заинтересованно рассматривать. Вроде отбрехался. Прелесть — не Лопатин, она на словах не ловит, нет у нее такой привычки.
— Ты знаешь, Ася… — Олег отложил фантик и потер подбородок, соображая, как бы половчей свести общее к частному. Под ладонью заскрипела щетина, он отвлекся на мысли о неизбежном бритье, и ничего толкового придумать не удалось. — Знаешь, Асель…
— Ну?…
— Я тут размышлял о Службе… и о нашей школе… Кстати, ты когда поступила?
— За полгода до тебя. Потом еще один срок в должности старшины.
— А попала туда как? Не помнишь?
— Почему же? Попала, как все попадают. Пришел вербовщик… он меня у квартиры ждал, на лестнице. Рассказал… Предложил…
— Я не о том. Как тебя везли на базу. Это ты не забыла?
— Нам же Лопатин все закрыл.
— Он закрыл только адрес, — возразил Шорохов. — Дорогу туда и обратно. А посадка в автобусы, а высадка… Вы на автобусах ехали?
— Да, от “Щелковской”.
— В десять утра?
— Этого я не помню, — призналась Прелесть. — Точно утром, а вот во сколько… Темно было и холодно.
— Холодно… — машинально повторил Олег. — Почему холодно?… А, ты же на полгода раньше, зимой…
Он слазил в карман за носовым платком и попутно достал из пояса корректор.
— Не надо с этим баловаться, — предупредила Ася.
— Я не балуюсь. Уронил на землю, почистить надо… — Шорохов провел пальцем по матовой поверхности, стирая несуществующую грязь.
Кнопочки были маленькие, нажимались они с трудом — кроме одной, расположенной внизу. Ее можно было коснуться совсем незаметно — глядя человеку в глаза и безмятежно улыбаясь. Вероятно, поэтому кнопку и перенесли под мизинец, чтобы с любым вот так: глядя и улыбаясь. Даже с тем, кто в курсе, что это за приборчик.
— Не надо, убери его, — сказала Прелесть.
— Ты чего испугалась? Думаешь, я тебя, что ли, собираюсь?…
Шорохов глянул на окошко и не поверил — ни глазам, ни прибору. У Аси был закрыт один-единственный сектор. Как у Рыжей, только еще короче: микроскопический отрезок в десять секунд. Меньше, чем закрывал ради простой демонстрации старшина Хапин. Что могло втиснуться в десять секунд? Что-то совсем ненужное… или крайне опасное. Что можно успеть за это время? Увидеть чье-нибудь лицо. Вряд ли больше. Лицо, которое необходимо забыть…
— У тебя много чего скорректировано? — отстранение спросил Шорохов.
— Наверно, уже прилично.
— И тот момент, когда ты сказала вербовщику “да”… — предположил он.
— Да… — ответила она нетвердо.
— И дорога до базы, и обратная дорога, и тренировки с корректором в школе и что-нибудь еще…
— Да, конечно. Не играй железкой, — снова сказала Ася.
— Ну, что ты, Прелесть…
Он посмотрел ей в глаза. Теперь еще улыбнуться…
Он улыбнулся.
Вспоминать под мнемокорректором тяжело: сначала минут пятнадцать без сознания, потом тоска-кручина. Когда это проходит, становится даже забавно. Но только когда проходит. Не раньше.
— При чем тут курение, осел?! — воскликнула Ася, едва придя в себя.
— Курение?… — растерянно произнес Олег.
— Да, да! Я в детстве не курила, осел! Я приличным ребенком была, не то что некоторые! И я… — Она вдруг запнулась и утомленно помассировала переносицу. — А, это…ладно…
Ася вытянула из пачки сигарету.
— Ты урод, Шорох, — заявила она, прикурив. — Кто тебе позволил? Ты… это то же, что по карманам чужим лазить, ты не понимаешь?!
— Я ничего у тебя не взял. Наоборот.
— “Наоборот”! — передразнила она — Еще раз такое сделаешь, я тебе…
— Не сделаю. У тебя больше нечего открывать. — Шорохов виновато склонил голову. — И что же ты вспомнила?
— Так, ерунда всякая.
— Это не ерунда. Это не может быть ерундой.
— Хочешь проверить?
— Я?… А оно нас двоих касается?
— “Оно”, да… — Ася усмехнулась. — То самое…
— И что там? — осторожно спросил Олег.
— Увидишь.
— У меня корректор…барахлит, кажется…
Прелесть достала свой и, понажимав кнопочки, выбрала режим сканирования. С маникюром это было значительно проще.